Страница:
Придя на пирс 109, чтобы отдать Майку полученное, я нашел “Лайкли леди” запертой на все замки. Молодые супруги на борту стоявшего рядом большого кеча сказали, что в полдень в разговоре с ними Морин, старшая дочь, сообщила о критическом состоянии ее отца.
Я известил Мейера и пошел в больницу. Когда наконец выпал шанс поговорить с Хеленой, убедился в бессмысленности попыток вручить ей банковскую квитанцию или вести речь о деньгах. Квитанция в данный момент значила для нее не больше, чем старый список отданных в стирку вещей. С призрачной улыбкой на трясущихся побелевших губах она вымолвила, что Майк “держится”.
Помню, как я нашел знакомую сестру, помню, как ждал, пока она ходила осведомиться о его состоянии вместе с сестрами отделения и врачами. Помню, как она пожала плечами, каким тоном сказала: “Дышит, но он не жилец, Трев. Мне стадо известно, что его палату уже определили для нуждающегося в пересадке спинного мозга, который поступит завтра”.
Помню, как помогал Хелене улаживать формальности, сопутствующие смерти, всегда обременительные, а тут дело еще осложняла кончина Майка в чужом штате. Он умер в пять минут второго ночи во вторник. Будь его смерть официально зарегистрирована на семьдесят минут раньше, оправдать банковскую операцию было бы практически невозможно. Помню вежливую настойчивость городской полиции. Но Хелена твердила, что сейф был опустошен, и она даже не представляет, кто проник на борт, нанеся ее мужу фатальный удар по голове.
Она с дочерьми уложила вещи, я заверил, что присмотрю за судном, позабочусь о нем, не спущу с него глаз, предложил провезти их через весь штат, но Хелена сказала, что сама справится. Явно держала себя под жестким контролем. Я отдал ей наличные и банковскую квитанцию, она вежливо поблагодарила. Они отправились в похоронное бюро, а оттуда поехали за катафалком в округ Сарасота. Очень маленький караван. Несчастный, торжественный, очень отважный.
Да, я знал, Мейер тоже ее вспоминает. Знал, что он мог догадываться о дальнейшем, может быть, строил предположения по этому поводу, но никогда ни о чем не расспрашивал.
Лил дождь, Мейер готовил фирменное блюдо, которое никогда не готовилось дважды одним и тем же способом. Как только я оказался в большой кровати в капитанской каюте, пришли другие воспоминания о Хелене, такие живые, что я долго балансировал на грани сна, не в силах в него провалиться…
Глава 3
Глава 4
Я известил Мейера и пошел в больницу. Когда наконец выпал шанс поговорить с Хеленой, убедился в бессмысленности попыток вручить ей банковскую квитанцию или вести речь о деньгах. Квитанция в данный момент значила для нее не больше, чем старый список отданных в стирку вещей. С призрачной улыбкой на трясущихся побелевших губах она вымолвила, что Майк “держится”.
Помню, как я нашел знакомую сестру, помню, как ждал, пока она ходила осведомиться о его состоянии вместе с сестрами отделения и врачами. Помню, как она пожала плечами, каким тоном сказала: “Дышит, но он не жилец, Трев. Мне стадо известно, что его палату уже определили для нуждающегося в пересадке спинного мозга, который поступит завтра”.
Помню, как помогал Хелене улаживать формальности, сопутствующие смерти, всегда обременительные, а тут дело еще осложняла кончина Майка в чужом штате. Он умер в пять минут второго ночи во вторник. Будь его смерть официально зарегистрирована на семьдесят минут раньше, оправдать банковскую операцию было бы практически невозможно. Помню вежливую настойчивость городской полиции. Но Хелена твердила, что сейф был опустошен, и она даже не представляет, кто проник на борт, нанеся ее мужу фатальный удар по голове.
Она с дочерьми уложила вещи, я заверил, что присмотрю за судном, позабочусь о нем, не спущу с него глаз, предложил провезти их через весь штат, но Хелена сказала, что сама справится. Явно держала себя под жестким контролем. Я отдал ей наличные и банковскую квитанцию, она вежливо поблагодарила. Они отправились в похоронное бюро, а оттуда поехали за катафалком в округ Сарасота. Очень маленький караван. Несчастный, торжественный, очень отважный.
Да, я знал, Мейер тоже ее вспоминает. Знал, что он мог догадываться о дальнейшем, может быть, строил предположения по этому поводу, но никогда ни о чем не расспрашивал.
Лил дождь, Мейер готовил фирменное блюдо, которое никогда не готовилось дважды одним и тем же способом. Как только я оказался в большой кровати в капитанской каюте, пришли другие воспоминания о Хелене, такие живые, что я долго балансировал на грани сна, не в силах в него провалиться…
Глава 3
…Сильный дождь барабанил по верхней палубе “Лайкли леди” в августе того года на уединенной надежной якорной стоянке, которую мы нашли на Шрауд-Ки на островах Эксума, и под шум дождя я занимался любовью с вдовой Пирсон в широкой и мягкой кровати, которую она делила с мужем, к тому времени почти шесть месяцев покоившимся во флоридской земле.
Она вернулась в Лодердейл в июле. В июне черкнула записочку с просьбой поручить кому-нибудь привести “Лайкли леди” в форму. Я велел вытащить парусник, очистить и заново выкрасить днище, проверить все обводы корпуса и такелаж, смазать автоматические лебедки, освободить шкивы, осмотреть паруса, отрегулировать вспомогательный генератор и сдвоенные шведские дизели. “Лайкли леди” была не столько моторным парусником в классическом смысле, сколько вместительной, крепкой моторкой, способной нести большое число парусов, собственно, так много, что для этого была устроена подъемная центральная платформа, управляемая тумблером на панели управления и хрипло ревущим мотором. Было в этой платформе, наверное, две тонны свинца, а когда она поднималась на полную, по свидетельству датчика рядом с тумблером, высоту, выдвигаясь в проем в под-палубном пространстве, весь этот свинец точно соответствовал форме корпуса. Майк однажды продемонстрировал мне оборудование – от автоматических лебедок, облегчающих работу с парусами, до цистерн поразительной вместимости с водой и горючим и мощной системы кондиционирования.
Я гадал, кому теперь принадлежит судно. Гадал, для чего оно предназначено.
Хелена появилась в жаркий июльский день. Она принадлежала к той особой породе, которая всегда внушает мне ощущение собственной неполноценности. Высокая, стройная почти до худобы, но все-таки не совсем. Такая костная структура складывается за несколько веков тщательной селекции. Светло-пепельные, небрежно зачесанные волосы с выгоревшими прядями, обласканные солнцем и ветром, так же как лицо, шея, руки. Представители этой породы не проявляют наигранной вызывающей холодности. Они естественны, невозмутимы и жутко любезны. Они прекрасно движутся в простых льняных платьицах стоимостью в двести долларов, о чем никогда в жизни не догадаешься. Давным-давно в возглавляемой мисс такой-то начальной школе их так старательно обучили, что они обрели неискоренимую автоматическую грациозность. Они не вытворяют девичьих фокусов глазами и губами. Просто появляются перед тобой спокойно и непринужденно, как персонажи на газетных снимках светской хроники.
Я осведомился про дочерей, и она сказала, что девочки отправились в двухмесячный студенческий тур по Италии, Греции и греческим островам под руководством старых друзей с факультета Уэллсли[3].
– Тревис, я так и не поблагодарила вас за помощь. Это было.., самое трудное время.
– Я рад, что оказался полезным.
– Это не просто.., помощь в мелочах. Майк мне рассказывал, что просил вас.., оказать особую услугу. Сказал, будто вы, по его мнению, обладаете талантом благоразумия и осторожности. Я хотела, чтобы тех людей.., поймали и наказали. Но помню, что Майк не желал огласки. Все это для него было чем-то вроде.., гигантского казино. Когда выигрываешь или проигрываешь, это.., не просто личное дело. Поэтому я признательна вам за то, что вы не стали.., что инстинктивно не захотели.., прославиться, высказывая какие-либо заявления о случившемся.
– Должен сказать, Хелена, что мне омерзительны эти субъекты. Я боялся услышать от вас просьбу об их разоблачении. В таком случае постарался бы отговорить вас от этого. Как только мое имя и изображение появятся во всех газетах и программах новостей, мне придется искать другую работу. Она угрюмо поджала губы и сказала:
– Мои родственники с абсолютной уверенностью считали мои отношения с Майклом Пирсоном чем-то вроде безумного романтического увлечения. Чтобы пожениться, нам пришлось уехать. Они уверяли, будто он для меня слишком стар. Авантюрист, без корней. А я чересчур молода и ничего не понимаю. Обычная история. Хотели приберечь меня для симпатичного и серьезного молодого человека, занятого банковскими инвестициями. – Она взглянула на меня сердито прищуренными сверкающими глазами. – А после смерти Майка одному из них, чертовски самоуверенному и тупому, хватило наглости заявить:
"Ведь я тебя предупреждал!” После двадцати одного года с Май-ком! После рождения двух девочек, которые так любили его. После совместной жизни, которая… – Она замолчала и с тусклой улыбкой вымолвила:
– Извините. Съезжаю с катушек. Хочу вас поблагодарить и извиниться за все свои глупости, Тревис. До отъезда я никогда не спрашивала о вашей.., договоренности с Майком. Знаю, у него было правило хорошо расплачиваться за особые услуги. Он с вами расплатился?
– Нет.
– Была согласована сумма?
– За то, что я собирался сделать? Да.
– Вы ее взяли из денег, которые передали мне, из наличных, которые были в сейфе?
– Нет. Взял пятьсот на необходимые расходы, двести пятьдесят за аренду лодки и еще на некоторые непредвиденные затраты.
– О какой сумме шла речь?
– Пять тысяч.
– Но вы сделали гораздо больше, чем он.., просил. Я намерена выплатить вам двадцать тысяч и считаю, что это гораздо меньше заслуженного.
– Нет. Я поступал по собственному желанию. Не возьму даже пять.
Она молча изучала меня и наконец сказала:
– Давайте оставим дурацкие препирательства, словно речь идет о счете за обед в ресторане. Вы возьмете пять тысяч, ибо для меня выполнение всех обязательств, данных кому-либо Майком, – вопрос чести. По-моему, ваше мнение о себе как о сентиментальном и щедром по отношению к вдовам и сиротам благодетеле не должно возобладать над моим чувством долга.
– Ну, если так…
– Вы возьмете пять тысяч.
– И мы закроем счет без всяких.., препирательств.
– А я так старательно все спланировала, – улыбнулась она.
– Что спланировали?
– Что вы примете двадцать тысяч, после чего я смогу себя чувствовать абсолютно свободной и попрошу вас об одолжении. Понимаете, я должна посетить банк в Нассау. Для операций по тем особым счетам необходимо личное присутствие. Собираюсь слетать посмотреть на них, а потом прилететь обратно и с чьей-нибудь помощью отвести “Лайкли леди” в Нейплс во Флориде. Ее хочет купить один человек, за хорошие деньги. Намеревался забрать ее здесь, только.., я не могу с ней расстаться без.., какого-то романтического путешествия. И подумала, когда вы примете деньги, попрошу составить мне компанию в переходе к Багамам. Мы с Майком сами вымеряли каждый дюйм, наблюдали за ее постройкой. Она.., как будто понимает. Не простит, если я ее брошу вот так, не попрощавшись. Вам это кажется странной причудой?
– Вовсе нет.
– И вы…
– Конечно.
И мы, загрузив “Лайкли леди” всем необходимым, отплыли в жару в начале июня. Я взял себе каюту, которую обычно занимали Морин и Бриджит. Не составляя никаких расписаний, поровну разделили обязанности. Я сверял курс, следил за картами и за лагом, отвечал за горючее, двигатели, радио и электронное оборудование, мелкий ремонт и уход, за уборку палубы, выпивку и стоянку на якоре. Она взяла на себя заботу о парусах, питании, стирке, уборке в каютах, запасах льда и воды, а за штурвалом мы стояли по очереди. Мы не уставали от общения – на судне было достаточно места для того, чтобы каждый из нас мог побыть в одиночестве.
Мы решили: раз нет расписания и крайних сроков, лучше днем идти по курсу, ночью стоять на якоре. Если приходилось слишком долго искать очередное подходящее для стоянки место, договаривались остановиться пораньше при первой же возможности, а потом отправлялись с рассветом.
Между нами бывало молчание разного рода. Порой приятное молчание в звездном свете, под шепот ночного бриза, под медленное покачивание на якоре, при взаимном наслаждении летней ночью. Порой – жуткое, когда я знал, что она остро чувствует одиночество и прощается с судном, с мужем, с планами и обещаниями, которым не суждено сбыться.
Мы, мужчина и женщина, оказались одни в море, среди островов, зависели друг от друга, делили хозяйственные и дорожные хлопоты и поэтому должны были помнить о физическом присутствии одного и другой, мужчины и женщины. Но была в нашем столь необычном сосуществовании некоторая благословенная банальность, которая легко препятствовала любому обострению восприятия. Сложившаяся пять лет назад ситуация была самой что ни на есть тривиальной – вдова, женщина бальзаковского возраста, пригласила крепкого молодого мужчину путешествовать вместе с ней. Я знал, что она рано вышла замуж, но не знал, в каком именно возрасте. Догадывался, что она старше меня лет на одиннадцать плюс-минус два года.
Думаю, именно потому, что любой посторонний, оценив ситуацию и двух присутствующих на сцене актеров, предположил бы, будто Макги послушно и усердно удовлетворяет физический голод вдовы во время ночных стоянок на якоре, подобные отношения были исключены. Ни разу ни словом, ни жестом, ни мимикой она даже не намекнула на то, что ждет от меня определенных действий или, наоборот, их опасается. Энергично и молодо двигалась, выглядела привлекательно и аккуратно, уделяла немало времени своей прическе, так что я знал: она вполне сознает свою женскую привлекательность и вовсе не нуждается в моем подтверждающем это пыхтении. Не заводила никаких двусмысленных полуневинных игр с флиртом, которые можно неверно понять.
Сперва тело ее было бледным, излишне худым и ослабевшим от сонных месяцев скорби. Но по прошествии дней ее кожа потемнела под солнцем, мышцы окрепли от физической нагрузки, появился аппетит и она начала прибавлять в весе.
Физически чувствовала себя все лучше, я впервые услышал, как она мурлычет под нос, занимаясь делами.
Мы часто подолгу молчали, но и разговаривали подолгу – на общие, сдобренные старыми историями темы о мире, о человеческом сердце, о хороших местах, где мы бывали, о хороших и плохих вещах, которые сделали или недоделали. Обошли Большую Багаму, прошли вниз вдоль восточного берега Абако, к островам Берри, до Андроса, наконец через четырнадцать дней подошли к Нью-Провиденсу, где пришвартовались в Клубном порту Нассау.
Она отправилась в банк одна, вернулась поникшая и задумчивая. На вопрос, в чем дело, ответила, что сумма значительно превышает ее ожидания. Это кое-что меняет, придется переосмысливать планы на будущее. Мы пошли обедать, а когда я проснулся на следующее утро, она уже встала, пила кофе, просматривая “Путеводитель по Багамским островам для яхтсменов”.
– Полагаю, нам пора подумать о возвращении, – сказала она, закрыв книжку. – Ужасно не хочется.
– У вас с кем-то назначена встреча?
– Да нет. Это можно отложить. Надо сначала принять решение.
– Я не спешу. Давайте осмотрим еще несколько мест. Острова Эксума. Может быть, острова Рэггид. – Я объяснил, что время от времени оставляю дела и нисколько не возражаю против возвращения в конце августа или в начале сентября. Она была необычайно рада.
И мы пошли под парусами к Спэниш-Уэллс, потом вниз вдоль западного берега Эльютеры, потом неспешно миновали прелестную цепочку островов Эксума, останавливаясь по собственному желанию, обследуя пляжи и красочные рифы. Много плавали и гуляли. Я вдруг почувствовал изменение в ее настроении. В течение нескольких дней она была отчужденной, задумчивой, почти угрюмой.
Потом внезапно переменилась, повеселела и, казалось, каждым своим движением напоминала мне о том, что я путешествую в обществе красивой женщины. Я понял, что это было сознательное решение, обдуманное и принятое ею в те дни, когда она была погружена в свои мысли и воспоминания. Будучи элегантной, взрослой, чуткой леди со вкусом, она не флиртовала открыто. Просто как бы физически сфокусировалась на мне, стараясь обострить восприятие своего присутствия. Первый шаг, безусловно, должен совершить представитель мужского пола. Я терялся в догадках, не в силах признать ее столь пустой или по-детски наивной, чтобы задаться целью соблазнить молодого мужчину только ради подтверждения своей на это способности. Она была гораздо умнее и глубже. Вряд ли она затевала все это, не представляя себе неизбежного финала в постели. Ситуация выглядела так неестественно и нарочито, что я пришел к выводу о ее стремлении подтвердить что-то или опровергнуть. А может быть, просто изголодалась после потери. И я перестал беспокоиться и гадать. Она была желанной, волнующей женщиной.
Поэтому, когда она предоставила мне возможность, я совершил ожидаемый шаг. Губы ее были жадными. Бормотание “Нам не следует…” означало: “Мы сделаем это”. Трепетала она непритворно. Слишком нервничала по причинам, о которых я узнал позже.
В первый раз произошло это на закате, на широкой двуспальной койке в капитанской каюте. Прелестное тело в слабеющем свете, огромные глаза, еще горячая от дневного солнечного жара кожа, плечи, соленые от морской воды и пота. Она была напряженной, встревоженной, и я долго ласкал ее, а потом, когда она наконец приготовилась в темноте, пришел вечно новый, вечно одинаковый, долгий и мимолетный, ошеломляющий момент проникновения и слияния, который раз и навсегда изменяет отношения между двоими людьми. В этот самый момент она изо всех сил толкнула меня в грудь, попыталась вывернуться, прокричав задохнувшимся, жутким, охрипшим голосом: “Нет! Ну пожалуйста! Нет!” – но на миг опоздала, и все было кончено. Отвернувшись, лежала подо мной, обмякшая и безжизненная.
Я догадывался о том, что с ней происходило. Она пришла к своему решению после некоего чисто интеллектуального упражнения, осмысления, казавшегося абсолютно разумным и здравым. Но совокупление невозможно в абстрактной форме. Зная ее, я сказал бы, что она никогда не изменяла Майку Пирсону. Все милые рассуждения, игры в предположения вмиг рассеялись перед истинной, необратимой и полной физической реальностью. Конечная близость существует в ином измерении, чем небольшие проверки и эксперименты. Услыхав тихое всхлипывание, я начал было отодвигаться, но она быстро схватила и удержала меня.
Прошло пять лет, но я по-прежнему отчетливо и подробно помнил, как часто и как отчаянно Хелена старалась достичь оргазма, доводя себя до изнеможения. Это напоминало ритуал и вызывало смех. Вроде какого-нибудь идиотского клуба для молодоженов “Здоровый секс”. Вроде какой-то вынужденной терапии. Было абсолютно ясно, что она – здоровая, сексуально полноценная, страстная женщина. Но так сосредоточивалась на этой, по ее убеждению, суровой необходимости, что, задыхаясь, умудрялась дойти до последнего предела, задерживалась на нем, а потом медленно, медленно скатывалась назад. Извинялась, теряя надежду, умоляла быть с ней терпеливым.
Через четыре-пять дней, одеревенев от усталости, открыла причину возникновения этой странной проблемы. Тон ее был сухим, фразы – короткими и бесцветными. На ней хочет жениться один человек. По ее словам, очень милый. Сексуальная сторона брака с Майком всегда была совершенно великолепной. За прошедшие после его смерти месяцы она пришла к заключению, что в этом смысле навсегда умерла вместе с ним. Ей не хотелось обманывать влюбленного мужчину. Он ей очень нравился. И я тоже. Поэтому показалось разумным предположить, что, если секс со мной будет удачным, она сможет и с ним получать удовольствие. Она просит прощения за столь циничный подход. Но ей было необходимо решить, выходить за него или нет. Это одна из причин. Она просит прощения за столь прискорбную попытку. Извиняется за дурацкую кутерьму. “Извини. Извини”.
Никому не стоит говорить, что он слишком сильно старается, – к добру это не приведет. Все равно что приказать ребенку полчаса простоять в углу, ни в коем случае не думая о слонах.
Поэтому я согласился с ее заявлением о бессмысленности продолжения этих глупых занятий. Пропустил один день, одну ночь, еще день. Она пребывала в недоумении и унынии. А на следующую ночь, где-то около часу, я начал ворочаться, дергаться и стонать, с трудом дав себя растолкать, когда она прибежала. Предварительно постарался, чтобы днем она побольше поработала и устала. Проснувшись, подскочил на кровати, откинулся на подушки, притворно дрожа. Объяснил, что пару раз в году повторяется старый кошмар, связанный с чудовищным событием, о котором я никому никогда не скажу.
До сих пор я был чересчур компетентным. Здоровенный, костистый, надежный светлоглазый Макги, который обо всем позаботится, сначала для Майка, потом для нее. Который справляется с кораблями, и с навигацией, и с чрезвычайными поручениями. Теперь я предстал перед ней с неким изъяном. Естественно, мне нужна помощь. Она заметила: надо кому-нибудь рассказать, и кошмар прекратит меня мучить. Я трагическим тоном сказал – не могу. Она опустилась на узкую койку – сплошное сочувствие, нежная ласка, – баюкая в материнских объятиях трясущегося страдальца.
– Мне можешь рассказать все, что угодно. Пожалуйста, разреши помочь. Ты был со мной таким добрым, таким понимающим, терпеливым. Прошу тебя, позволь помочь.
Пять лет назад шрам, оставленный воспоминаниями о леди по имени Лоис, был еще свежим и болезненным[4]. Достаточно жуткая, чтобы выглядеть правдоподобной, история. Мир слегка потускнел с исчезновением Лоис, словно на солнце был реостат и его кто-то перевел ровно на одно деление, притушив яркость.
Я изобразил нерешительность, а потом с циничной эмоциональностью рассказал. Использовать старое горе – дешевый прием. Мне самому не слишком нравился выбор для этого Лоис. Что-то вроде предательства. Внезапно, в момент ироничного всплеска эмоций, я понял – мне нечего притворяться взволнованным своим рассказом. Мой голос охрип, глаза щипало, речь, хоть я и старался себя контролировать, прерывалась. Это нельзя было никогда никому рассказывать. Но где кончается вымысел и начинается реальность? Я видел, она сильно тронута, так что, всем сердцем сочувствуя, в женской потребности убаюкать, взяв на руки, распахнула короткий халатик и с нежными поцелуями, с легкими объятиями, с лаской и бормотанием сладко соединилась со мной в долгом, медленном и глубоком проникновении, земном, теплом, простом. Зашептала: “Это лишь для тебя, милый. Не думай обо мне. Ни о чем не думай. Просто позволь сделать так, чтобы тебе было хорошо”.
И все получилось, ибо она получала приятное, сонное, теплое удовлетворение, успокаивая мои измученные ночным кошмаром нервы, залечивая боль потери, сосредоточив на мне свою женскую суть, мягкость, открытость и чистоту, в уверенности, что, чрезмерно устав за тяжелый день, сама даже не думает об удовольствии, не подозревая при этом о степени своего сексуального возбуждения после прошлых упорных и неудачных попыток. Поэтому в гипнотической, сонной, глубокой отдаче экстаз неосознанно нарастал, нарастал, она вдруг застонала, выгнулась, выпрямилась, перешагнула порог ослепительной бесконечности, где наслаждение крепло, взрывалось, крепло, взрывалось, достигло пика, пошло вниз и наконец исчерпало себя. Она лежала, растаявшая, точно масло, с сильно бьющимся сердцем, свистящим дыханием, источая пахучие соки, во вновь обретенном покое постели.
Помню, как она, когда мы стояли на якоре в бухте у Шрауд-Ки, на целых десять дней превратилась в ребенка в начале каникул. Мимолетное чувство вины, скорбь о Майке – все придавало удовольствию больше сладости. Не было в ней кошачьей игривости, этот стиль не пошел бы ей, да и мне тоже. Она смело, беспечно, открыто гордилась собой, как порочный мальчишка, смаковала свое наслаждение, преисполнившись радостной дикости, днем в постели, когда над нами по палубе грохотал сильный дождь, в полном самозабвении старалась испробовать то, другое и третье, сперва так, потом эдак и еще иначе, с таким искренним рвением жаждя радости, что никогда не утрачивала элегантности и грациозности в ситуациях, где другая женщина легко показалась бы смешной и вульгарной.
На это короткое время мы сосредоточились безраздельно на плоти, обратились в язычников, отмеряющих время только по оживающему желанию, с такой полнотой изучали друг друга, что обретали способность сближаться и разъединяться в едином согласии, как одно восьмичленное существо с четырьмя глазами, двадцатью пальцами и двумя голодными ртами. Когда снимались с якоря и шли дальше, темп замедлялся, забавы становилось сдержаннее, приличнее и милее, добавлялись ритуальные новшества – чисто любовный утренний поцелуй без каких-либо требований, отдых на широкой койке, когда я ее чувствовал у себя за спиной, сонную, теплую, радовался ее присутствию и с удовольствием вновь погружался в сон.
Последний день августа был последним днем нашего пребывания на островах. Мы провели ночь на якоре в широком канале Кэт-Ки, а на следующий день должны были пересечь пролив. Занимались любовью нежнее и ласковее, потом я обнял ее, оба были на грани сна, и она сказала:
– Ты понимаешь, что это последний раз, милый?
– Способ сказать “прощай”. Хороший способ. Она вздохнула.
– Я прожила с Майком двадцать один год. Без него мне уже никогда не быть.., цельной личностью. Ты немножко поправил дело, Тревис. Знаю.., смогу прожить остаток жизни, примиряясь с оставшимся и довольствуясь меньшим. Обойдусь. Хорошо бы влюбиться в тебя. Никогда тебя не отпустила бы. Стала бы твоей старой-престарой женой. Пожалуй, выкрасила бы тебе волосы под седину, сделала бы себе подтяжку и врала про свой возраст. Знаешь, я тебя не отпустила бы никогда.
Я начал говорить важные, значительные, памятные слова, а когда замолчал в ожидании аплодисментов, обнаружил, что она заснула.
По возвращении в Байя-Мар она совершила одну печальную прогулку по палубе “Лайкли леди”, криво улыбнулась и проговорила:
– Это тоже прощание. Я позволила покупателю взять ее здесь. Ты покажешь и объяснишь ему все?
– Конечно. Пришли его ко мне.
Уложив вещи в багажник взятого напрокат автомобиля, я поцеловал ее на прощанье, она села за руль, нахмурилась, бросив взгляд на меня, и сказала:
– Если тебе когда-нибудь что-то понадобится, дорогой.., все, что я могу тебе дать, даже если для этого надо будет совершить преступление…
– Если вы, леди, почувствуете себя неприкаянной…
– Будем держать связь, – бросила она, очень быстро моргая, усмехнулась, включила мотор и умчалась, отчаянно визжа колесами, леди, всецело владеющая машиной, высоко положив на руль руки, задрав подбородок, и больше я никогда ее не видел.
Она вернулась в Лодердейл в июле. В июне черкнула записочку с просьбой поручить кому-нибудь привести “Лайкли леди” в форму. Я велел вытащить парусник, очистить и заново выкрасить днище, проверить все обводы корпуса и такелаж, смазать автоматические лебедки, освободить шкивы, осмотреть паруса, отрегулировать вспомогательный генератор и сдвоенные шведские дизели. “Лайкли леди” была не столько моторным парусником в классическом смысле, сколько вместительной, крепкой моторкой, способной нести большое число парусов, собственно, так много, что для этого была устроена подъемная центральная платформа, управляемая тумблером на панели управления и хрипло ревущим мотором. Было в этой платформе, наверное, две тонны свинца, а когда она поднималась на полную, по свидетельству датчика рядом с тумблером, высоту, выдвигаясь в проем в под-палубном пространстве, весь этот свинец точно соответствовал форме корпуса. Майк однажды продемонстрировал мне оборудование – от автоматических лебедок, облегчающих работу с парусами, до цистерн поразительной вместимости с водой и горючим и мощной системы кондиционирования.
Я гадал, кому теперь принадлежит судно. Гадал, для чего оно предназначено.
Хелена появилась в жаркий июльский день. Она принадлежала к той особой породе, которая всегда внушает мне ощущение собственной неполноценности. Высокая, стройная почти до худобы, но все-таки не совсем. Такая костная структура складывается за несколько веков тщательной селекции. Светло-пепельные, небрежно зачесанные волосы с выгоревшими прядями, обласканные солнцем и ветром, так же как лицо, шея, руки. Представители этой породы не проявляют наигранной вызывающей холодности. Они естественны, невозмутимы и жутко любезны. Они прекрасно движутся в простых льняных платьицах стоимостью в двести долларов, о чем никогда в жизни не догадаешься. Давным-давно в возглавляемой мисс такой-то начальной школе их так старательно обучили, что они обрели неискоренимую автоматическую грациозность. Они не вытворяют девичьих фокусов глазами и губами. Просто появляются перед тобой спокойно и непринужденно, как персонажи на газетных снимках светской хроники.
Я осведомился про дочерей, и она сказала, что девочки отправились в двухмесячный студенческий тур по Италии, Греции и греческим островам под руководством старых друзей с факультета Уэллсли[3].
– Тревис, я так и не поблагодарила вас за помощь. Это было.., самое трудное время.
– Я рад, что оказался полезным.
– Это не просто.., помощь в мелочах. Майк мне рассказывал, что просил вас.., оказать особую услугу. Сказал, будто вы, по его мнению, обладаете талантом благоразумия и осторожности. Я хотела, чтобы тех людей.., поймали и наказали. Но помню, что Майк не желал огласки. Все это для него было чем-то вроде.., гигантского казино. Когда выигрываешь или проигрываешь, это.., не просто личное дело. Поэтому я признательна вам за то, что вы не стали.., что инстинктивно не захотели.., прославиться, высказывая какие-либо заявления о случившемся.
– Должен сказать, Хелена, что мне омерзительны эти субъекты. Я боялся услышать от вас просьбу об их разоблачении. В таком случае постарался бы отговорить вас от этого. Как только мое имя и изображение появятся во всех газетах и программах новостей, мне придется искать другую работу. Она угрюмо поджала губы и сказала:
– Мои родственники с абсолютной уверенностью считали мои отношения с Майклом Пирсоном чем-то вроде безумного романтического увлечения. Чтобы пожениться, нам пришлось уехать. Они уверяли, будто он для меня слишком стар. Авантюрист, без корней. А я чересчур молода и ничего не понимаю. Обычная история. Хотели приберечь меня для симпатичного и серьезного молодого человека, занятого банковскими инвестициями. – Она взглянула на меня сердито прищуренными сверкающими глазами. – А после смерти Майка одному из них, чертовски самоуверенному и тупому, хватило наглости заявить:
"Ведь я тебя предупреждал!” После двадцати одного года с Май-ком! После рождения двух девочек, которые так любили его. После совместной жизни, которая… – Она замолчала и с тусклой улыбкой вымолвила:
– Извините. Съезжаю с катушек. Хочу вас поблагодарить и извиниться за все свои глупости, Тревис. До отъезда я никогда не спрашивала о вашей.., договоренности с Майком. Знаю, у него было правило хорошо расплачиваться за особые услуги. Он с вами расплатился?
– Нет.
– Была согласована сумма?
– За то, что я собирался сделать? Да.
– Вы ее взяли из денег, которые передали мне, из наличных, которые были в сейфе?
– Нет. Взял пятьсот на необходимые расходы, двести пятьдесят за аренду лодки и еще на некоторые непредвиденные затраты.
– О какой сумме шла речь?
– Пять тысяч.
– Но вы сделали гораздо больше, чем он.., просил. Я намерена выплатить вам двадцать тысяч и считаю, что это гораздо меньше заслуженного.
– Нет. Я поступал по собственному желанию. Не возьму даже пять.
Она молча изучала меня и наконец сказала:
– Давайте оставим дурацкие препирательства, словно речь идет о счете за обед в ресторане. Вы возьмете пять тысяч, ибо для меня выполнение всех обязательств, данных кому-либо Майком, – вопрос чести. По-моему, ваше мнение о себе как о сентиментальном и щедром по отношению к вдовам и сиротам благодетеле не должно возобладать над моим чувством долга.
– Ну, если так…
– Вы возьмете пять тысяч.
– И мы закроем счет без всяких.., препирательств.
– А я так старательно все спланировала, – улыбнулась она.
– Что спланировали?
– Что вы примете двадцать тысяч, после чего я смогу себя чувствовать абсолютно свободной и попрошу вас об одолжении. Понимаете, я должна посетить банк в Нассау. Для операций по тем особым счетам необходимо личное присутствие. Собираюсь слетать посмотреть на них, а потом прилететь обратно и с чьей-нибудь помощью отвести “Лайкли леди” в Нейплс во Флориде. Ее хочет купить один человек, за хорошие деньги. Намеревался забрать ее здесь, только.., я не могу с ней расстаться без.., какого-то романтического путешествия. И подумала, когда вы примете деньги, попрошу составить мне компанию в переходе к Багамам. Мы с Майком сами вымеряли каждый дюйм, наблюдали за ее постройкой. Она.., как будто понимает. Не простит, если я ее брошу вот так, не попрощавшись. Вам это кажется странной причудой?
– Вовсе нет.
– И вы…
– Конечно.
И мы, загрузив “Лайкли леди” всем необходимым, отплыли в жару в начале июня. Я взял себе каюту, которую обычно занимали Морин и Бриджит. Не составляя никаких расписаний, поровну разделили обязанности. Я сверял курс, следил за картами и за лагом, отвечал за горючее, двигатели, радио и электронное оборудование, мелкий ремонт и уход, за уборку палубы, выпивку и стоянку на якоре. Она взяла на себя заботу о парусах, питании, стирке, уборке в каютах, запасах льда и воды, а за штурвалом мы стояли по очереди. Мы не уставали от общения – на судне было достаточно места для того, чтобы каждый из нас мог побыть в одиночестве.
Мы решили: раз нет расписания и крайних сроков, лучше днем идти по курсу, ночью стоять на якоре. Если приходилось слишком долго искать очередное подходящее для стоянки место, договаривались остановиться пораньше при первой же возможности, а потом отправлялись с рассветом.
Между нами бывало молчание разного рода. Порой приятное молчание в звездном свете, под шепот ночного бриза, под медленное покачивание на якоре, при взаимном наслаждении летней ночью. Порой – жуткое, когда я знал, что она остро чувствует одиночество и прощается с судном, с мужем, с планами и обещаниями, которым не суждено сбыться.
Мы, мужчина и женщина, оказались одни в море, среди островов, зависели друг от друга, делили хозяйственные и дорожные хлопоты и поэтому должны были помнить о физическом присутствии одного и другой, мужчины и женщины. Но была в нашем столь необычном сосуществовании некоторая благословенная банальность, которая легко препятствовала любому обострению восприятия. Сложившаяся пять лет назад ситуация была самой что ни на есть тривиальной – вдова, женщина бальзаковского возраста, пригласила крепкого молодого мужчину путешествовать вместе с ней. Я знал, что она рано вышла замуж, но не знал, в каком именно возрасте. Догадывался, что она старше меня лет на одиннадцать плюс-минус два года.
Думаю, именно потому, что любой посторонний, оценив ситуацию и двух присутствующих на сцене актеров, предположил бы, будто Макги послушно и усердно удовлетворяет физический голод вдовы во время ночных стоянок на якоре, подобные отношения были исключены. Ни разу ни словом, ни жестом, ни мимикой она даже не намекнула на то, что ждет от меня определенных действий или, наоборот, их опасается. Энергично и молодо двигалась, выглядела привлекательно и аккуратно, уделяла немало времени своей прическе, так что я знал: она вполне сознает свою женскую привлекательность и вовсе не нуждается в моем подтверждающем это пыхтении. Не заводила никаких двусмысленных полуневинных игр с флиртом, которые можно неверно понять.
Сперва тело ее было бледным, излишне худым и ослабевшим от сонных месяцев скорби. Но по прошествии дней ее кожа потемнела под солнцем, мышцы окрепли от физической нагрузки, появился аппетит и она начала прибавлять в весе.
Физически чувствовала себя все лучше, я впервые услышал, как она мурлычет под нос, занимаясь делами.
Мы часто подолгу молчали, но и разговаривали подолгу – на общие, сдобренные старыми историями темы о мире, о человеческом сердце, о хороших местах, где мы бывали, о хороших и плохих вещах, которые сделали или недоделали. Обошли Большую Багаму, прошли вниз вдоль восточного берега Абако, к островам Берри, до Андроса, наконец через четырнадцать дней подошли к Нью-Провиденсу, где пришвартовались в Клубном порту Нассау.
Она отправилась в банк одна, вернулась поникшая и задумчивая. На вопрос, в чем дело, ответила, что сумма значительно превышает ее ожидания. Это кое-что меняет, придется переосмысливать планы на будущее. Мы пошли обедать, а когда я проснулся на следующее утро, она уже встала, пила кофе, просматривая “Путеводитель по Багамским островам для яхтсменов”.
– Полагаю, нам пора подумать о возвращении, – сказала она, закрыв книжку. – Ужасно не хочется.
– У вас с кем-то назначена встреча?
– Да нет. Это можно отложить. Надо сначала принять решение.
– Я не спешу. Давайте осмотрим еще несколько мест. Острова Эксума. Может быть, острова Рэггид. – Я объяснил, что время от времени оставляю дела и нисколько не возражаю против возвращения в конце августа или в начале сентября. Она была необычайно рада.
И мы пошли под парусами к Спэниш-Уэллс, потом вниз вдоль западного берега Эльютеры, потом неспешно миновали прелестную цепочку островов Эксума, останавливаясь по собственному желанию, обследуя пляжи и красочные рифы. Много плавали и гуляли. Я вдруг почувствовал изменение в ее настроении. В течение нескольких дней она была отчужденной, задумчивой, почти угрюмой.
Потом внезапно переменилась, повеселела и, казалось, каждым своим движением напоминала мне о том, что я путешествую в обществе красивой женщины. Я понял, что это было сознательное решение, обдуманное и принятое ею в те дни, когда она была погружена в свои мысли и воспоминания. Будучи элегантной, взрослой, чуткой леди со вкусом, она не флиртовала открыто. Просто как бы физически сфокусировалась на мне, стараясь обострить восприятие своего присутствия. Первый шаг, безусловно, должен совершить представитель мужского пола. Я терялся в догадках, не в силах признать ее столь пустой или по-детски наивной, чтобы задаться целью соблазнить молодого мужчину только ради подтверждения своей на это способности. Она была гораздо умнее и глубже. Вряд ли она затевала все это, не представляя себе неизбежного финала в постели. Ситуация выглядела так неестественно и нарочито, что я пришел к выводу о ее стремлении подтвердить что-то или опровергнуть. А может быть, просто изголодалась после потери. И я перестал беспокоиться и гадать. Она была желанной, волнующей женщиной.
Поэтому, когда она предоставила мне возможность, я совершил ожидаемый шаг. Губы ее были жадными. Бормотание “Нам не следует…” означало: “Мы сделаем это”. Трепетала она непритворно. Слишком нервничала по причинам, о которых я узнал позже.
В первый раз произошло это на закате, на широкой двуспальной койке в капитанской каюте. Прелестное тело в слабеющем свете, огромные глаза, еще горячая от дневного солнечного жара кожа, плечи, соленые от морской воды и пота. Она была напряженной, встревоженной, и я долго ласкал ее, а потом, когда она наконец приготовилась в темноте, пришел вечно новый, вечно одинаковый, долгий и мимолетный, ошеломляющий момент проникновения и слияния, который раз и навсегда изменяет отношения между двоими людьми. В этот самый момент она изо всех сил толкнула меня в грудь, попыталась вывернуться, прокричав задохнувшимся, жутким, охрипшим голосом: “Нет! Ну пожалуйста! Нет!” – но на миг опоздала, и все было кончено. Отвернувшись, лежала подо мной, обмякшая и безжизненная.
Я догадывался о том, что с ней происходило. Она пришла к своему решению после некоего чисто интеллектуального упражнения, осмысления, казавшегося абсолютно разумным и здравым. Но совокупление невозможно в абстрактной форме. Зная ее, я сказал бы, что она никогда не изменяла Майку Пирсону. Все милые рассуждения, игры в предположения вмиг рассеялись перед истинной, необратимой и полной физической реальностью. Конечная близость существует в ином измерении, чем небольшие проверки и эксперименты. Услыхав тихое всхлипывание, я начал было отодвигаться, но она быстро схватила и удержала меня.
Прошло пять лет, но я по-прежнему отчетливо и подробно помнил, как часто и как отчаянно Хелена старалась достичь оргазма, доводя себя до изнеможения. Это напоминало ритуал и вызывало смех. Вроде какого-нибудь идиотского клуба для молодоженов “Здоровый секс”. Вроде какой-то вынужденной терапии. Было абсолютно ясно, что она – здоровая, сексуально полноценная, страстная женщина. Но так сосредоточивалась на этой, по ее убеждению, суровой необходимости, что, задыхаясь, умудрялась дойти до последнего предела, задерживалась на нем, а потом медленно, медленно скатывалась назад. Извинялась, теряя надежду, умоляла быть с ней терпеливым.
Через четыре-пять дней, одеревенев от усталости, открыла причину возникновения этой странной проблемы. Тон ее был сухим, фразы – короткими и бесцветными. На ней хочет жениться один человек. По ее словам, очень милый. Сексуальная сторона брака с Майком всегда была совершенно великолепной. За прошедшие после его смерти месяцы она пришла к заключению, что в этом смысле навсегда умерла вместе с ним. Ей не хотелось обманывать влюбленного мужчину. Он ей очень нравился. И я тоже. Поэтому показалось разумным предположить, что, если секс со мной будет удачным, она сможет и с ним получать удовольствие. Она просит прощения за столь циничный подход. Но ей было необходимо решить, выходить за него или нет. Это одна из причин. Она просит прощения за столь прискорбную попытку. Извиняется за дурацкую кутерьму. “Извини. Извини”.
Никому не стоит говорить, что он слишком сильно старается, – к добру это не приведет. Все равно что приказать ребенку полчаса простоять в углу, ни в коем случае не думая о слонах.
Поэтому я согласился с ее заявлением о бессмысленности продолжения этих глупых занятий. Пропустил один день, одну ночь, еще день. Она пребывала в недоумении и унынии. А на следующую ночь, где-то около часу, я начал ворочаться, дергаться и стонать, с трудом дав себя растолкать, когда она прибежала. Предварительно постарался, чтобы днем она побольше поработала и устала. Проснувшись, подскочил на кровати, откинулся на подушки, притворно дрожа. Объяснил, что пару раз в году повторяется старый кошмар, связанный с чудовищным событием, о котором я никому никогда не скажу.
До сих пор я был чересчур компетентным. Здоровенный, костистый, надежный светлоглазый Макги, который обо всем позаботится, сначала для Майка, потом для нее. Который справляется с кораблями, и с навигацией, и с чрезвычайными поручениями. Теперь я предстал перед ней с неким изъяном. Естественно, мне нужна помощь. Она заметила: надо кому-нибудь рассказать, и кошмар прекратит меня мучить. Я трагическим тоном сказал – не могу. Она опустилась на узкую койку – сплошное сочувствие, нежная ласка, – баюкая в материнских объятиях трясущегося страдальца.
– Мне можешь рассказать все, что угодно. Пожалуйста, разреши помочь. Ты был со мной таким добрым, таким понимающим, терпеливым. Прошу тебя, позволь помочь.
Пять лет назад шрам, оставленный воспоминаниями о леди по имени Лоис, был еще свежим и болезненным[4]. Достаточно жуткая, чтобы выглядеть правдоподобной, история. Мир слегка потускнел с исчезновением Лоис, словно на солнце был реостат и его кто-то перевел ровно на одно деление, притушив яркость.
Я изобразил нерешительность, а потом с циничной эмоциональностью рассказал. Использовать старое горе – дешевый прием. Мне самому не слишком нравился выбор для этого Лоис. Что-то вроде предательства. Внезапно, в момент ироничного всплеска эмоций, я понял – мне нечего притворяться взволнованным своим рассказом. Мой голос охрип, глаза щипало, речь, хоть я и старался себя контролировать, прерывалась. Это нельзя было никогда никому рассказывать. Но где кончается вымысел и начинается реальность? Я видел, она сильно тронута, так что, всем сердцем сочувствуя, в женской потребности убаюкать, взяв на руки, распахнула короткий халатик и с нежными поцелуями, с легкими объятиями, с лаской и бормотанием сладко соединилась со мной в долгом, медленном и глубоком проникновении, земном, теплом, простом. Зашептала: “Это лишь для тебя, милый. Не думай обо мне. Ни о чем не думай. Просто позволь сделать так, чтобы тебе было хорошо”.
И все получилось, ибо она получала приятное, сонное, теплое удовлетворение, успокаивая мои измученные ночным кошмаром нервы, залечивая боль потери, сосредоточив на мне свою женскую суть, мягкость, открытость и чистоту, в уверенности, что, чрезмерно устав за тяжелый день, сама даже не думает об удовольствии, не подозревая при этом о степени своего сексуального возбуждения после прошлых упорных и неудачных попыток. Поэтому в гипнотической, сонной, глубокой отдаче экстаз неосознанно нарастал, нарастал, она вдруг застонала, выгнулась, выпрямилась, перешагнула порог ослепительной бесконечности, где наслаждение крепло, взрывалось, крепло, взрывалось, достигло пика, пошло вниз и наконец исчерпало себя. Она лежала, растаявшая, точно масло, с сильно бьющимся сердцем, свистящим дыханием, источая пахучие соки, во вновь обретенном покое постели.
Помню, как она, когда мы стояли на якоре в бухте у Шрауд-Ки, на целых десять дней превратилась в ребенка в начале каникул. Мимолетное чувство вины, скорбь о Майке – все придавало удовольствию больше сладости. Не было в ней кошачьей игривости, этот стиль не пошел бы ей, да и мне тоже. Она смело, беспечно, открыто гордилась собой, как порочный мальчишка, смаковала свое наслаждение, преисполнившись радостной дикости, днем в постели, когда над нами по палубе грохотал сильный дождь, в полном самозабвении старалась испробовать то, другое и третье, сперва так, потом эдак и еще иначе, с таким искренним рвением жаждя радости, что никогда не утрачивала элегантности и грациозности в ситуациях, где другая женщина легко показалась бы смешной и вульгарной.
На это короткое время мы сосредоточились безраздельно на плоти, обратились в язычников, отмеряющих время только по оживающему желанию, с такой полнотой изучали друг друга, что обретали способность сближаться и разъединяться в едином согласии, как одно восьмичленное существо с четырьмя глазами, двадцатью пальцами и двумя голодными ртами. Когда снимались с якоря и шли дальше, темп замедлялся, забавы становилось сдержаннее, приличнее и милее, добавлялись ритуальные новшества – чисто любовный утренний поцелуй без каких-либо требований, отдых на широкой койке, когда я ее чувствовал у себя за спиной, сонную, теплую, радовался ее присутствию и с удовольствием вновь погружался в сон.
Последний день августа был последним днем нашего пребывания на островах. Мы провели ночь на якоре в широком канале Кэт-Ки, а на следующий день должны были пересечь пролив. Занимались любовью нежнее и ласковее, потом я обнял ее, оба были на грани сна, и она сказала:
– Ты понимаешь, что это последний раз, милый?
– Способ сказать “прощай”. Хороший способ. Она вздохнула.
– Я прожила с Майком двадцать один год. Без него мне уже никогда не быть.., цельной личностью. Ты немножко поправил дело, Тревис. Знаю.., смогу прожить остаток жизни, примиряясь с оставшимся и довольствуясь меньшим. Обойдусь. Хорошо бы влюбиться в тебя. Никогда тебя не отпустила бы. Стала бы твоей старой-престарой женой. Пожалуй, выкрасила бы тебе волосы под седину, сделала бы себе подтяжку и врала про свой возраст. Знаешь, я тебя не отпустила бы никогда.
Я начал говорить важные, значительные, памятные слова, а когда замолчал в ожидании аплодисментов, обнаружил, что она заснула.
По возвращении в Байя-Мар она совершила одну печальную прогулку по палубе “Лайкли леди”, криво улыбнулась и проговорила:
– Это тоже прощание. Я позволила покупателю взять ее здесь. Ты покажешь и объяснишь ему все?
– Конечно. Пришли его ко мне.
Уложив вещи в багажник взятого напрокат автомобиля, я поцеловал ее на прощанье, она села за руль, нахмурилась, бросив взгляд на меня, и сказала:
– Если тебе когда-нибудь что-то понадобится, дорогой.., все, что я могу тебе дать, даже если для этого надо будет совершить преступление…
– Если вы, леди, почувствуете себя неприкаянной…
– Будем держать связь, – бросила она, очень быстро моргая, усмехнулась, включила мотор и умчалась, отчаянно визжа колесами, леди, всецело владеющая машиной, высоко положив на руль руки, задрав подбородок, и больше я никогда ее не видел.
Глава 4
Забудь леди Хелену и спи. Перестань проклинать Мейера за то, что он выдумал эту поездку на Бимини, открыв таким образом обособленный закуток на чердаке моей памяти.
Она вышла замуж за симпатичного парня, пригласила меня, но приглашение пришло в момент моего отъезда. Потом были открытки с греческих островов, из Испании, из прочих мест, где принято проводить медовый месяц. Потом ничего, до письма, полученного три года назад, как минимум на десятке страниц, где она извинялась, что снова меня использует в качестве слушателя для прояснения собственных мыслей.
Она вышла замуж за симпатичного парня, пригласила меня, но приглашение пришло в момент моего отъезда. Потом были открытки с греческих островов, из Испании, из прочих мест, где принято проводить медовый месяц. Потом ничего, до письма, полученного три года назад, как минимум на десятке страниц, где она извинялась, что снова меня использует в качестве слушателя для прояснения собственных мыслей.