Страница:
***
Утром я лежал и смотрел, как она одевается, зная, что мне скоро тоже придется вставать; Вид у нее был такой хмуро-задумчивый, что я полюбопытствовал, не одолел ли ее снова синдром гнусной личности.– С тобой не было ничего подобного, Тревис, – объявила она, сунув руки в рукава белого платья, – потому что ты – нечто вроде фантастического любовника.
– Большое спасибо.
– То есть ты понимаешь, никаких гадких штучек. Подошла, повернулась, чтобы я застегнул “молнию”. Я сел и, прежде чем застегнуть, поцеловал спину, дюйма на два выше застежки лифчика.
– Видишь? – сказала она.
– Что вижу?
– Ну, просто очень мило. Я в тебя вроде как влюблена. А когда мы это делали в первый раз, не была, и поэтому вышло не очень, а потом ты мне больше понравился, и все стало совсем по-другому. Поэтому у меня новая философия насчет случайной постели.
– Расскажи, пожалуйста, – попросил я, застегнув “молнию” и шлепнув ее по заду.
Она отошла, обернулась, расправила белое платье, разгладила на бедрах.
– Она еще не устоялась. Одни кусочки. Буду думать, будто веснушчатым больше радости выпадает. И к чертям все нытье, рев и скрежет зубовный насчет Рика Холтона, адвоката. А если обнаружу, что мне попросту нравится заниматься любовью с мужчиной, в которого можно влюбиться.., что ж, бывают проблемы намного хуже. Милый! Ты собираешься встать и отвезти меня домой? Время все идет, идет и идет.
***
И я отвез ее домой. Конец короткому роману. Весь его можно обклеить ошибочными ярлыками. Приключение на одну ночь. Случайно подцепленная девчонка. Приятное развлечение путешествующего мужчины. Черт возьми, Чарли, ты даже не представляешь, какие бывают медсестры.Может быть, только искательницы приключений не кажутся тривиальными и дешевыми, действуя на свой страх и риск.
Мне казалось, будто я, погрузившись в размышления, упаковывал вещи, чтобы убраться отсюда и вернуться в Лодердейл. Но оказалось, что ничего не уложено. Я лежал на кровати поверх покрывала, сбросив туфли, глубоко дыша. А потом сообразил, что уже субботний вечер, восемь часов и мне хочется быстренько выпить и съесть пару фунтов филейной вырезки.
Глава 9
В обеденном зале с гавайским названием “Луау” в “Воини-Лодж” я часов в девять съел, правда, не двухфунтовый, но в меру недожаренный бифштекс – после долгого душа, бритья и двух медленно выпитых порций “Плимута” со льдом.
Я пребывал в старом состоянии колеблющегося баланса противоположных эмоций. Дурацкое мужское удовлетворение и самодовольство после многократного бурного звучного кувыркания с горячей партнершей, которая засвидетельствовала свое одобрение отзывчивым трепетом и глухими гортанными вздохами. Удовлетворение заключается в опустошающей легкости и расслаблении, в осязаемой памяти о податливом теле, временно запечатленной на соприкасавшихся поверхностях рук и губ. Другая половина – уплывающая, ускользающая грусть после соития. Возможно, ее порождает постоянная глубоко затаившаяся жажда близости, облегчающая хорошо всем известное одиночество души. Всего на несколько моментов эта жажда почти утоляется, тесно слившиеся тела как бы символизируют гораздо более настоятельную потребность покончить с полным одиночеством. Но все кончено, и иллюзия исчезает, в смятой постели вновь два чужака, в сущности, несмотря на самые любовные объятия, незнакомые, словно два пассажира, сидящие рядом в автобусе, которые случайно купили билеты в одном направлении. Может быть, поэтому к послевкусию удовольствия всегда примешивается печаль, ибо ты опять, как прежде, обрел доказательство, что летучая близость только подчеркивает полную разъединенность людей, и какое-то время осознаешь это с огорчительной очевидностью. Мы удовлетворяем потребности друг друга и никак не способны понять, насколько искренни в своей готовности и насколько она представляет поток оправданий, которые чресла столь ярко отбрасывают на центральный экран сознания.
Они всегда говорят больше, чем оба партнера. Я вдруг вспомнил про сто долларов, которые Холтон заставил Пенни сунуть в сумочку, и улыбнулся. Я услышу ее раньше, чем ожидал. Когда она наткнется на них, всеми силами поторопится возвратить, так как это внесет в чудную ночь весьма гнусный оттенок.
Поэтому, вернувшись в номер где-то около половины одиннадцатого и увидев красный огонек, мигавший на телефоне, я был уверен, что это Пенни Верц. Но это оказалась очень возбужденная Бидди, которая выразила удивление, обнаружив меня в Форт-Кортни, и спросила, не видел ли я Морин, не слышал ли про нее. Она каким-то образом пробралась вниз по лестнице и улизнула из дому, пока Том сидел за рабочим столом в гостиной, а Бриджит делала покупки. Удрала она вскоре после семи.
– Том с тех пор ее ищет. Я звонила повсюду, куда могла придумать, потом тоже ушла, где-то в четверть восьмого. Сейчас я в одном местечке неподалеку от аэропорта и вдруг думаю: не пошла ли она в мотель, зная, что вы там остановились.
– Полиция тоже ищет?
– Н-ну, специально не ищет. Но они знают, что она где-то бродит, и, если заметят ее, заберут. Тревис, на ней розовый вязаный джемпер с большими черными карманами, и она может быть босиком.
– В машине?
– Нет, слава Богу. Или лучше бы была в машине, не знаю. Может, как в прошлый раз, пойдет по шоссе 30, будет голосовать. Как вы понимаете, ее охотно подбирают. Но я страшно боюсь, вдруг ее подхватит какой-то.., подонок.
– Чем я могу помочь?
– Ничего в голову не приходит. Если она где-нибудь там появится, позвоните девять-три-четыре-два-шесть-шесть-ноль. Это автоответчик Тома. Мы все время звоним через каждые четверть часа, проверяем, нет ли от нее известий.
– Вы вместе?
– Нет. Так мы больше осмотрим. Обычно я рано или поздно на него натыкаюсь.
– Сообщите, когда найдете?
– Если хотите, я звякну.
Я положил трубку, гадая, почему они не подумают про дно озера. Она испробовала почти все, кроме прыжка из окна с высоты. Как это называется? Дефенестрация. “Я должна прыгнуть в окно, я должна, я должна…"
Потом в подсознании зашевелился какой-то отрывок старого воспоминания. Смотря по телевизору одиннадцатичасовые новости, я не мог на них сосредоточиться, так как бегал по комнате, стараясь поймать то, что пыталось привлечь мое внимание.
Потом выплыло имя вместе с болезненным мужским лицом, горько стиснутыми губами, всезнающими глазами. Гарри Симмонс. Давний долгий разговор после смерти друга моего друга, который внес пространное дополнение в свой страховой полис примерно за пять месяцев до того, как его нашли плавающим лицом вниз в Бискейнском заливе.
Я сел на кровать, медленно реконструировал часть беседы. С мыслью об озере и о высоком окне открылась небольшая дверца к старому воспоминанию.
"Когда речь идет о выпрыгнувших и утопившихся, Макги, общий принцип не уловить. Видишь ли, прыгуны адски часто справляются с первой попытки. Обычно утопленники действуют почти с аналогичным успехом, в среднем примерно как висельники. Пожалуй, последних вынимают из петли не чаще, чем спасают утопленников. Поэтому общий принцип выводится главным образом на примере вскрывающих вены, глотающих таблетки и стрелявшихся. Забавно, но очень многие переживают выстрел. И если не избавляются от помешательства, есть шанс на вторую попытку. Равно как у резавших вены и поедавших таблетки. Способ всегда одинаковый. Никогда не меняется. Видят, как добиться цели, и повторяют, пока не добьются. Любитель таблеток не прыгнет в окно, а утопленник не застрелится. Они как бы вообразили одну картину смерти и другой просто не признают”.
Хорошо. Допустим, Гарри Симмонс согласился бы сделать весьма редкое исключение. Но Мори Пирсон Пайк испробовала таблетки, бритву и веревку. Три способа.
У меня зачесались ладони. Как ни взгляни, что-то не вяжется. Страдающий муж всякий раз поспевает в последний момент. Или младшая сестра? А не существует ли третьей стороны, способной близко подобраться к Мори?
Как насчет мотива? Самые основательные – любовь и деньги. Состояние “существенное”. Проверить у тихоголосого доктора Уинтина Хардахи. А благородный страдалец Томми тайком приставал к веснушчатой девчонке. Вдобавок имеется умерший семейный врач, объявленный самоубийцей, который лечил Морин. Есть ли в этом какой-нибудь смысл или это случайное совпадение? Пенни всем сердцем твердо убеждена, что доктор Стюарт Шерман не мог лишить себя жизни.
Раздался стук в дверь – должно быть, Пенни принесла две бумажки по пятьдесят долларов. Идя открывать, я чувствовал неприятную пустоту в желудке и похотливое предвкушение – вдруг она согласится остаться.
Однако там стояли двое мужчин, и оба таращились на меня со спокойным, отважным, скептическим любопытством опытных представителей закона, как при первом осмотре новых особей, доставленных в базовый лагерь музейной экспедицией. Особи могут быть редкими, опасными, ядовитыми. Но их осматривают, заносят в каталог на основании многолетнего опыта классификации тысяч других, а потом принимаются за обычное дело, получая за это деньги.
Крупный, крепкий костлявый мужчина помоложе был в брюках цвета хаки, в белой рыбацкой кепке с помпоном, бело-синих теннисных туфлях и белой спортивной рубашке с изображением красных пеликанов. Он носил ее навыпуск, поверх брючного ремня, несомненно прикрывая миниатюрный револьвер, пользующийся растущей популярностью среди местных флоридских законников. На мужчине поменьше и постарше был светло-коричневый костюм и белая рубашка без галстука. Лысеющая голова, коричневые пятна, мутные темные глазки, дурной запах изо рта, почти затмивший ощущение, что младший партнер чересчур долго ходит в одной и той же рубашке.
– Макги?
– Он самый. Чем могу служить? – Я был босиком, в одних шортах.
– Ну, для начала поднимите руки, совсем медленно повернитесь. Потом можно встать у окна. – Он мельком открыл кожаную обложку, где сверкнул маленький золотой значок, представился:
– Стейнгер, – кивнул на молодого:
– Наденбаргер. Городская полиция.
– Ну, для начала, – сказал я, – ордер на обыск.
– Пока у меня его нет, Макги. Но если заставите нас потрудиться, то все кипятком начнут писать – ночь жаркая, – но ордер так или иначе присовокупится. Поэтому можете – если желаете – просто пригласить нас пройти.
– Проходите, мистер Стейнгер. И вы, мистер Наденбаргер.
Наденбаргер заглянул в шкаф, в чемодан, в ванную. Стейнгер открыл мой бумажник, лежавший на столе, и начал списывать какие-то сведения с кредитных карточек в крохотный бледно-голубой блокнот. Ему удавалось писать только с чуть высунутым языком. Кредитные карточки – конфетти властных структур – немного смягчили сердца служителей закона.
– Полным-полно наличных, мистер Макги. Наличные и кредитки заслужили “мистера”, и я без разрешения сел на кровать.
– Семьсот с чем-то. Дайте прикинуть.., семьсот тридцать восемь. Нечто вроде дурной привычки, от которой стараюсь избавиться, мистер Стейнгер. Глупо носить наличные. Может быть, результат неких трудностей, пережитых мной в детстве. Это была моя голубая мечта.
Он бесстрастно смотрел на меня.
– По-моему, очень забавно.
– Забавная мечта?
– Нет. Забавная любовь к умным шуткам над глупыми копами.
– Да что вы! Голубая мечта – это….
– Запомнить дату рождения Бетховена и пчелок Де Хэвилленд[11].
– Чего? – спросил Наденбаргер. – О чем это ты?
– Забудь, Лью, – устало отмахнулся Стейнгер.
– Вечно ты так со мной разговариваешь, – негодующе возмутился Наденбаргер.
Конечно, партнерство похоже на брак. Связанные в команду, они действуют друг другу на нервы, и некоторые храбрецы, заходя в темный склад, получают пулю в спину от партнера-супруги, у которого просто терпение лопнуло.
Стейнгер примостил на краю стола жесткие ягодицы, закинул ногу на ногу, лизнул большой палец, пролистал назад несколько страниц голубого блокнота.
– Отбывали когда-нибудь наказание, мистер Макги?
– Нет.
– Аресты?
– Время от времени. Никаких обвинений.
– В чем подозревались?
– Фабрикация. Попытки выдать себя за другое лицо… Сговор, вымогательство. Возникала грандиозная идея, но рассыпалась при первой же небольшой проверке.
– Часто?
– Что считать частым? Пять раз в жизни? Около того.
– Но вы бы об этом не упомянули, пока факты не всплыли бы так или иначе после моей проверки?
– Если угодно.
– Вы много чего тут наговорили, Макги, но, по-моему, кое-что упустили. А именно: что за наглое вторжение? Чего вам нужно? Почему сочли возможным явиться сюда, и так далее, и так далее, и так далее. Даже не потрудились изобразить священное негодование.
– Разве это на вас действует, Стейнгер?
– Нет, в последнее время. Хорошо. Подтверждаете, что вышли сегодня около полудня, а вернулись чуть позже часу?
– Приблизительно.
– И заснули?
– Как убитый. Часов до восьми.
– Когда будете составлять завещание, мистер Макги, оставьте немножечко миссис Имбер.
– Кто это?
– Экономка. Проверяла работу горничных. Открыла вашу дверь служебным ключом в четыре плюс-минус десять минут, Вы храпели в кровати.
– Кажется, я очень правильно сделал.
– В высшей степени. Позвольте огласить небольшую записку. Я скопировал ее с оригинала, который находится в лаборатории. Вот что в ней сказано… Кстати, находилась она в запечатанном конверте, адресованном мистеру Т. Макги, номер 109. Мы проверили несколько мест, где имеется номер 109, который занимает Макги. Оказалось, вы тут. Вот что в ней сказано: “Милый, как насчет платы за грех? В любом случае это была его очередная грязная мыслишка, я совсем забыла, теперь возвращаю. Проснулась, не могла заснуть, полезла в сумочку за сигаретами и нашла. Почему не могла заснуть? Ну, черт возьми. Рассуждения, доводы, воспоминания о нас с тобой… Слишком перетрудилась для спокойного сна. Может быть, надо с тобой кое-что обсудить. То, что С.Ш. говорил насчет памяти и механических навыков пальцев. Я должна в восемь заступить на смену, заменить подружку. По пути брошу записку. Ни один нормальный мужчина не станет ждать девушку на больничной стоянке в воскресное утро в четыре пятнадцать. Правда? Правда? Правда?” Читал Стейнгер плохо.
– Подписано инициалом, – добавил он. – “П”. Никогда о такой не слышали?
– Пенни Верц.
– Сотня баксов – плата за грех, Макги?
– Просто не очень смешная шутка. Личная и интимная. Наденбаргер разглядывал меня как мясник, выбирающий кусок для рубки.
– Шрамы в армии заработали?
– Кое-какие.
Гнусная ухмылка Наденбаргера не очаровала меня.
– Ну и как она, Макги? Аппетитный кусочек?
– Заткнись, Лью, – устало и терпеливо сказал Стейнгер. – Давно знаете мисс Верщ, Макги?
– С тех пор, как познакомился в баре вчера вечером. Можете спросить бармена. Его зовут Джейк.
– Горничная предполагает, что у вас здесь прошлой ночью была женщина. Значит, подтверждаете, что это медсестра.
Потом, около полудня, вы ее отвезли домой. Заходили с ней вместе?
В моем подсознании на горизонте возникла нехорошая тучка. – Давайте заканчивать игры, – предложил я.
– Она не говорила, никто не мог ее поджидать? – спросил Стейнгер.
– Назову имя, когда перестанем играть в игры. Стейнгер полез во внутренний карман запятнанного светло-коричневого пиджака, вытащил конверт, вынул несколько цветных полароидных снимков, протянул мне, предупредив:
– Это не официальные фотографии. Я их сделал для своего личного досье.
Снимал он со вспышкой. Она лежала на полу в кухне, левым плечом упираясь в тумбу под раковиной, закинув голову назад. В сине-белом клетчатом халате с поясом. Обе полы разошлись, обнажив правую грудь, бедро, ляжку. В горло были глубоко воткнуты сомкнутые лезвия кухонных ножниц. Под телом расплылась широкая лужа крови. Бескровное лицо казалось бледнее и меньше, чем помнилось; на бледном фоне ярче выступали веснушки. Кто-то нанес ей четыре удара под разным углом. Я сглотнул вставший в горле комок, вернул фотографии.
– Сообщение поступило в восемь тридцать вечера, – сказал Стейнгер. – Она обещала подменить другую сестру, у которой был ключ от ее квартиры, так как она могла проспать. Другая сестра живет в одном из домов напротив. Согласно мнению окружного медицинского эксперта, время смерти шестнадцать тридцать плюс-минус двадцать минут. На основании свертываемости крови, температуры тела, состояния нижних конечностей и окостенения шеи и челюстей.
Я снова сглотнул.
– Это.., ужасно.
– Я заглянул в кастрюльку в духовке, не готовила ли она еду. Поднял крышку, а там плавает запечатанная записка, словно она ее спрятала в спешке в первое попавшееся место. Как будто не хотела, чтоб дружок прочитал адресованное вам письмо. Думаете, он знал, что она провела ночь в вашем номере?
– Возможно. Не знаю.
– Она беспокоилась насчет его?
– Слегка.
– Просто на случай, если их двое, может быть, назовете известное вам имя?
– Ричард Холтон, адвокат.
– И все?
– Я бы сказал, он был ее единственным другом. Стейнгер с обескураженным видом вздохнул:
– И у нас те же сведения. А он нынче повез жену в Веро-Бич к ее сестре. Уехал утром около девяти. Часа полтора назад позвонили туда, а они часов в восемь отправились обратно. Сейчас уж должны быть дома. Городок у нас маленький, Макги. Мистер Холтон с этой убитой медсестрой подняли шум из-за того, что смерть доктора Шермана объявлена самоубийством. Думаю, это его инициалы в записке – “С.Ш.”?
– Да. Она мне рассказывала про доктора.
– А что это.., постойте-ка.., вот: “…говорил насчет памяти и механических навыков пальцев”?
– Для меня это не имеет ни малейшего смысла.
– Может, как-нибудь связано с ее неверием в самоубийство?
– Понятия не имею.
– Дурно стало от фоток? – спросил Наденбаргер.
– Заткнись, Лью, – буркнул Стейнгер.
Было за полночь. Зазвонил телефон, я взглянул на часы. Стейнгер знаком велел мне взять трубку, подошел поближе, наклонился, прислушиваясь.
– Тревис? Это Бидди. Я только что пришла домой. Том нашел ее минут двадцать назад.
– С ней все в порядке?
– По-моему, да. Обыскали практически весь округ, а потом он увидел ее приблизительно в миле отсюда. Бедняжка вся искусана, опухла и чешется до безумия. Том ее сейчас купает, а потом мы подключим “Дормед”. Сон для нее сейчас лучше всего на свете.
– Что подключите?
– Аппарат для электротерапии. Отлично на нее действует. И.., спасибо за заботу, Тревис. Мы оба.., очень признательны.
Я положил трубку, Стейнгер, несколько удивленный, поднялся.
– Вы и с Пайками тоже знакомы?
– Давно знаю его жену и ее сестру. И их мать.
– Она ведь недавно скончалась?
– Верно.
– Нашли они эту чокнутую жену? – полюбопытствовал Наденбаргер.
– Том Пайк отыскал ее.
Наденбаргер медленно покачал головой:
– Ну, это действительно штучка, клянусь Богом! Эл, никогда не забуду, какой у нее был видок прошлой весной, когда она два дня пропадала, а три брата Телаферро все это время держали ее в грязном чуланчике в гараже для грузовиков, накачивали спиртным и без конца трахали бедную чокнутую, пока она, честное слово, не истаскалась так, что Майку с Сэнди пришлось на носилках вытаскивать…
– Заткни свою поганую пасть, Лью! – рявкнул Стейнгер.
Наденбаргер обиженно посмотрел на него:
– Да что с тобой, в самом деле!
– Пойди позвони, узнай, есть ли что-нибудь новенькое. Если есть, возвращайся за мной, если нет, сиди в машине, черт побери!
– Ладно. О'кей.
Когда молодой человек тихо закрыл за собой дверь, Стейнгер вздохнул, сел, полез в боковой карман, нашел половинку сигары, тщательно и осторожно раскурил покрытый пеплом конец.
– Мистеру Тому Пайку следовало бы отослать ее куда-нибудь. Или получше присматривать. Однажды ночью убежит и нарвется на психа, который вполне может ее убить.
– Прежде чем она сама себя убьет?
– Кажется, если в одном человеку везет, Макги, какие-то другие дела идут плохо. Она потеряла второго ребенка, и в мозгах у нее что-то свихнулось. Я бы сказал, хорошо бы ей довести до конца какую-нибудь попытку… Думаю, вам стоит задержаться в городе на несколько дней.
– Мне хочется помочь, если можно. Я не долго знал Пенни Верц, но.., она мне очень нравилась. Он вытащил изо рта сигару.
– Предлагаете дилетантскую помощь? Будете вертеться вокруг и все только запутывать?
– Скажем, не такую уж дилетантскую по сравнению с той, что сейчас вертится вокруг вас, Стейнгер.
– Когда Лью сняли с мотоцикла и приставили ко мне, у него вроде как сердце разбилось. Можете, если вам не претит, проверить, уезжал ли Рик Холтон, как он утверждает. Допрашивать человека с таким положением, как у Холтона, вредно для моего здоровья. Думаю, легче поговорить с Дженис Холтон, причем вам легче, чем мне.
Я опять вспомнил Гарри Симмонса и попросил:
– Если она позвонит справиться насчет меня, подтвердите, что я страховой инспектор, расследующий смерть доктора Шермана.
– К ней пойдете, не к Холтону?
– Просто выясню, искренне ли он, по ее мнению, верит в убийство доктора или притворяется ради сестры Верц. Он тихонько присвистнул.
– Смотрите, чтобы она вам физиономию не разукрасила.
– Смотря как взяться за дело.
– Если Рик Холтон с женой оставались в городе и не держались вместе, я хочу точно знать, где она была в тот момент, когда в девушку воткнули ножницы.
– Она на это способна? Он встал.
– Не угадаешь, кто на что способен или не способен при подходящей фазе Луны. Знаю только, что до замужества с адвокатом ее звали Дженис Носера, а ее родня всегда имела обыкновение улаживать проблемы на свой собственный лад.
Я вспомнил фотографии ее и детей из бумажника Холтона. Симпатичная, худая, смуглая, с большим носом и ртом, с гривой черных волос, с вызывающей высокомерной улыбкой глядящая в объектив.
– А вас я еще немножко проверю, – заключил Стейнгер, устало, скупо улыбнулся и вышел.
Я пребывал в старом состоянии колеблющегося баланса противоположных эмоций. Дурацкое мужское удовлетворение и самодовольство после многократного бурного звучного кувыркания с горячей партнершей, которая засвидетельствовала свое одобрение отзывчивым трепетом и глухими гортанными вздохами. Удовлетворение заключается в опустошающей легкости и расслаблении, в осязаемой памяти о податливом теле, временно запечатленной на соприкасавшихся поверхностях рук и губ. Другая половина – уплывающая, ускользающая грусть после соития. Возможно, ее порождает постоянная глубоко затаившаяся жажда близости, облегчающая хорошо всем известное одиночество души. Всего на несколько моментов эта жажда почти утоляется, тесно слившиеся тела как бы символизируют гораздо более настоятельную потребность покончить с полным одиночеством. Но все кончено, и иллюзия исчезает, в смятой постели вновь два чужака, в сущности, несмотря на самые любовные объятия, незнакомые, словно два пассажира, сидящие рядом в автобусе, которые случайно купили билеты в одном направлении. Может быть, поэтому к послевкусию удовольствия всегда примешивается печаль, ибо ты опять, как прежде, обрел доказательство, что летучая близость только подчеркивает полную разъединенность людей, и какое-то время осознаешь это с огорчительной очевидностью. Мы удовлетворяем потребности друг друга и никак не способны понять, насколько искренни в своей готовности и насколько она представляет поток оправданий, которые чресла столь ярко отбрасывают на центральный экран сознания.
Они всегда говорят больше, чем оба партнера. Я вдруг вспомнил про сто долларов, которые Холтон заставил Пенни сунуть в сумочку, и улыбнулся. Я услышу ее раньше, чем ожидал. Когда она наткнется на них, всеми силами поторопится возвратить, так как это внесет в чудную ночь весьма гнусный оттенок.
Поэтому, вернувшись в номер где-то около половины одиннадцатого и увидев красный огонек, мигавший на телефоне, я был уверен, что это Пенни Верц. Но это оказалась очень возбужденная Бидди, которая выразила удивление, обнаружив меня в Форт-Кортни, и спросила, не видел ли я Морин, не слышал ли про нее. Она каким-то образом пробралась вниз по лестнице и улизнула из дому, пока Том сидел за рабочим столом в гостиной, а Бриджит делала покупки. Удрала она вскоре после семи.
– Том с тех пор ее ищет. Я звонила повсюду, куда могла придумать, потом тоже ушла, где-то в четверть восьмого. Сейчас я в одном местечке неподалеку от аэропорта и вдруг думаю: не пошла ли она в мотель, зная, что вы там остановились.
– Полиция тоже ищет?
– Н-ну, специально не ищет. Но они знают, что она где-то бродит, и, если заметят ее, заберут. Тревис, на ней розовый вязаный джемпер с большими черными карманами, и она может быть босиком.
– В машине?
– Нет, слава Богу. Или лучше бы была в машине, не знаю. Может, как в прошлый раз, пойдет по шоссе 30, будет голосовать. Как вы понимаете, ее охотно подбирают. Но я страшно боюсь, вдруг ее подхватит какой-то.., подонок.
– Чем я могу помочь?
– Ничего в голову не приходит. Если она где-нибудь там появится, позвоните девять-три-четыре-два-шесть-шесть-ноль. Это автоответчик Тома. Мы все время звоним через каждые четверть часа, проверяем, нет ли от нее известий.
– Вы вместе?
– Нет. Так мы больше осмотрим. Обычно я рано или поздно на него натыкаюсь.
– Сообщите, когда найдете?
– Если хотите, я звякну.
Я положил трубку, гадая, почему они не подумают про дно озера. Она испробовала почти все, кроме прыжка из окна с высоты. Как это называется? Дефенестрация. “Я должна прыгнуть в окно, я должна, я должна…"
Потом в подсознании зашевелился какой-то отрывок старого воспоминания. Смотря по телевизору одиннадцатичасовые новости, я не мог на них сосредоточиться, так как бегал по комнате, стараясь поймать то, что пыталось привлечь мое внимание.
Потом выплыло имя вместе с болезненным мужским лицом, горько стиснутыми губами, всезнающими глазами. Гарри Симмонс. Давний долгий разговор после смерти друга моего друга, который внес пространное дополнение в свой страховой полис примерно за пять месяцев до того, как его нашли плавающим лицом вниз в Бискейнском заливе.
Я сел на кровать, медленно реконструировал часть беседы. С мыслью об озере и о высоком окне открылась небольшая дверца к старому воспоминанию.
"Когда речь идет о выпрыгнувших и утопившихся, Макги, общий принцип не уловить. Видишь ли, прыгуны адски часто справляются с первой попытки. Обычно утопленники действуют почти с аналогичным успехом, в среднем примерно как висельники. Пожалуй, последних вынимают из петли не чаще, чем спасают утопленников. Поэтому общий принцип выводится главным образом на примере вскрывающих вены, глотающих таблетки и стрелявшихся. Забавно, но очень многие переживают выстрел. И если не избавляются от помешательства, есть шанс на вторую попытку. Равно как у резавших вены и поедавших таблетки. Способ всегда одинаковый. Никогда не меняется. Видят, как добиться цели, и повторяют, пока не добьются. Любитель таблеток не прыгнет в окно, а утопленник не застрелится. Они как бы вообразили одну картину смерти и другой просто не признают”.
Хорошо. Допустим, Гарри Симмонс согласился бы сделать весьма редкое исключение. Но Мори Пирсон Пайк испробовала таблетки, бритву и веревку. Три способа.
У меня зачесались ладони. Как ни взгляни, что-то не вяжется. Страдающий муж всякий раз поспевает в последний момент. Или младшая сестра? А не существует ли третьей стороны, способной близко подобраться к Мори?
Как насчет мотива? Самые основательные – любовь и деньги. Состояние “существенное”. Проверить у тихоголосого доктора Уинтина Хардахи. А благородный страдалец Томми тайком приставал к веснушчатой девчонке. Вдобавок имеется умерший семейный врач, объявленный самоубийцей, который лечил Морин. Есть ли в этом какой-нибудь смысл или это случайное совпадение? Пенни всем сердцем твердо убеждена, что доктор Стюарт Шерман не мог лишить себя жизни.
Раздался стук в дверь – должно быть, Пенни принесла две бумажки по пятьдесят долларов. Идя открывать, я чувствовал неприятную пустоту в желудке и похотливое предвкушение – вдруг она согласится остаться.
Однако там стояли двое мужчин, и оба таращились на меня со спокойным, отважным, скептическим любопытством опытных представителей закона, как при первом осмотре новых особей, доставленных в базовый лагерь музейной экспедицией. Особи могут быть редкими, опасными, ядовитыми. Но их осматривают, заносят в каталог на основании многолетнего опыта классификации тысяч других, а потом принимаются за обычное дело, получая за это деньги.
Крупный, крепкий костлявый мужчина помоложе был в брюках цвета хаки, в белой рыбацкой кепке с помпоном, бело-синих теннисных туфлях и белой спортивной рубашке с изображением красных пеликанов. Он носил ее навыпуск, поверх брючного ремня, несомненно прикрывая миниатюрный револьвер, пользующийся растущей популярностью среди местных флоридских законников. На мужчине поменьше и постарше был светло-коричневый костюм и белая рубашка без галстука. Лысеющая голова, коричневые пятна, мутные темные глазки, дурной запах изо рта, почти затмивший ощущение, что младший партнер чересчур долго ходит в одной и той же рубашке.
– Макги?
– Он самый. Чем могу служить? – Я был босиком, в одних шортах.
– Ну, для начала поднимите руки, совсем медленно повернитесь. Потом можно встать у окна. – Он мельком открыл кожаную обложку, где сверкнул маленький золотой значок, представился:
– Стейнгер, – кивнул на молодого:
– Наденбаргер. Городская полиция.
– Ну, для начала, – сказал я, – ордер на обыск.
– Пока у меня его нет, Макги. Но если заставите нас потрудиться, то все кипятком начнут писать – ночь жаркая, – но ордер так или иначе присовокупится. Поэтому можете – если желаете – просто пригласить нас пройти.
– Проходите, мистер Стейнгер. И вы, мистер Наденбаргер.
Наденбаргер заглянул в шкаф, в чемодан, в ванную. Стейнгер открыл мой бумажник, лежавший на столе, и начал списывать какие-то сведения с кредитных карточек в крохотный бледно-голубой блокнот. Ему удавалось писать только с чуть высунутым языком. Кредитные карточки – конфетти властных структур – немного смягчили сердца служителей закона.
– Полным-полно наличных, мистер Макги. Наличные и кредитки заслужили “мистера”, и я без разрешения сел на кровать.
– Семьсот с чем-то. Дайте прикинуть.., семьсот тридцать восемь. Нечто вроде дурной привычки, от которой стараюсь избавиться, мистер Стейнгер. Глупо носить наличные. Может быть, результат неких трудностей, пережитых мной в детстве. Это была моя голубая мечта.
Он бесстрастно смотрел на меня.
– По-моему, очень забавно.
– Забавная мечта?
– Нет. Забавная любовь к умным шуткам над глупыми копами.
– Да что вы! Голубая мечта – это….
– Запомнить дату рождения Бетховена и пчелок Де Хэвилленд[11].
– Чего? – спросил Наденбаргер. – О чем это ты?
– Забудь, Лью, – устало отмахнулся Стейнгер.
– Вечно ты так со мной разговариваешь, – негодующе возмутился Наденбаргер.
Конечно, партнерство похоже на брак. Связанные в команду, они действуют друг другу на нервы, и некоторые храбрецы, заходя в темный склад, получают пулю в спину от партнера-супруги, у которого просто терпение лопнуло.
Стейнгер примостил на краю стола жесткие ягодицы, закинул ногу на ногу, лизнул большой палец, пролистал назад несколько страниц голубого блокнота.
– Отбывали когда-нибудь наказание, мистер Макги?
– Нет.
– Аресты?
– Время от времени. Никаких обвинений.
– В чем подозревались?
– Фабрикация. Попытки выдать себя за другое лицо… Сговор, вымогательство. Возникала грандиозная идея, но рассыпалась при первой же небольшой проверке.
– Часто?
– Что считать частым? Пять раз в жизни? Около того.
– Но вы бы об этом не упомянули, пока факты не всплыли бы так или иначе после моей проверки?
– Если угодно.
– Вы много чего тут наговорили, Макги, но, по-моему, кое-что упустили. А именно: что за наглое вторжение? Чего вам нужно? Почему сочли возможным явиться сюда, и так далее, и так далее, и так далее. Даже не потрудились изобразить священное негодование.
– Разве это на вас действует, Стейнгер?
– Нет, в последнее время. Хорошо. Подтверждаете, что вышли сегодня около полудня, а вернулись чуть позже часу?
– Приблизительно.
– И заснули?
– Как убитый. Часов до восьми.
– Когда будете составлять завещание, мистер Макги, оставьте немножечко миссис Имбер.
– Кто это?
– Экономка. Проверяла работу горничных. Открыла вашу дверь служебным ключом в четыре плюс-минус десять минут, Вы храпели в кровати.
– Кажется, я очень правильно сделал.
– В высшей степени. Позвольте огласить небольшую записку. Я скопировал ее с оригинала, который находится в лаборатории. Вот что в ней сказано… Кстати, находилась она в запечатанном конверте, адресованном мистеру Т. Макги, номер 109. Мы проверили несколько мест, где имеется номер 109, который занимает Макги. Оказалось, вы тут. Вот что в ней сказано: “Милый, как насчет платы за грех? В любом случае это была его очередная грязная мыслишка, я совсем забыла, теперь возвращаю. Проснулась, не могла заснуть, полезла в сумочку за сигаретами и нашла. Почему не могла заснуть? Ну, черт возьми. Рассуждения, доводы, воспоминания о нас с тобой… Слишком перетрудилась для спокойного сна. Может быть, надо с тобой кое-что обсудить. То, что С.Ш. говорил насчет памяти и механических навыков пальцев. Я должна в восемь заступить на смену, заменить подружку. По пути брошу записку. Ни один нормальный мужчина не станет ждать девушку на больничной стоянке в воскресное утро в четыре пятнадцать. Правда? Правда? Правда?” Читал Стейнгер плохо.
– Подписано инициалом, – добавил он. – “П”. Никогда о такой не слышали?
– Пенни Верц.
– Сотня баксов – плата за грех, Макги?
– Просто не очень смешная шутка. Личная и интимная. Наденбаргер разглядывал меня как мясник, выбирающий кусок для рубки.
– Шрамы в армии заработали?
– Кое-какие.
Гнусная ухмылка Наденбаргера не очаровала меня.
– Ну и как она, Макги? Аппетитный кусочек?
– Заткнись, Лью, – устало и терпеливо сказал Стейнгер. – Давно знаете мисс Верщ, Макги?
– С тех пор, как познакомился в баре вчера вечером. Можете спросить бармена. Его зовут Джейк.
– Горничная предполагает, что у вас здесь прошлой ночью была женщина. Значит, подтверждаете, что это медсестра.
Потом, около полудня, вы ее отвезли домой. Заходили с ней вместе?
В моем подсознании на горизонте возникла нехорошая тучка. – Давайте заканчивать игры, – предложил я.
– Она не говорила, никто не мог ее поджидать? – спросил Стейнгер.
– Назову имя, когда перестанем играть в игры. Стейнгер полез во внутренний карман запятнанного светло-коричневого пиджака, вытащил конверт, вынул несколько цветных полароидных снимков, протянул мне, предупредив:
– Это не официальные фотографии. Я их сделал для своего личного досье.
Снимал он со вспышкой. Она лежала на полу в кухне, левым плечом упираясь в тумбу под раковиной, закинув голову назад. В сине-белом клетчатом халате с поясом. Обе полы разошлись, обнажив правую грудь, бедро, ляжку. В горло были глубоко воткнуты сомкнутые лезвия кухонных ножниц. Под телом расплылась широкая лужа крови. Бескровное лицо казалось бледнее и меньше, чем помнилось; на бледном фоне ярче выступали веснушки. Кто-то нанес ей четыре удара под разным углом. Я сглотнул вставший в горле комок, вернул фотографии.
– Сообщение поступило в восемь тридцать вечера, – сказал Стейнгер. – Она обещала подменить другую сестру, у которой был ключ от ее квартиры, так как она могла проспать. Другая сестра живет в одном из домов напротив. Согласно мнению окружного медицинского эксперта, время смерти шестнадцать тридцать плюс-минус двадцать минут. На основании свертываемости крови, температуры тела, состояния нижних конечностей и окостенения шеи и челюстей.
Я снова сглотнул.
– Это.., ужасно.
– Я заглянул в кастрюльку в духовке, не готовила ли она еду. Поднял крышку, а там плавает запечатанная записка, словно она ее спрятала в спешке в первое попавшееся место. Как будто не хотела, чтоб дружок прочитал адресованное вам письмо. Думаете, он знал, что она провела ночь в вашем номере?
– Возможно. Не знаю.
– Она беспокоилась насчет его?
– Слегка.
– Просто на случай, если их двое, может быть, назовете известное вам имя?
– Ричард Холтон, адвокат.
– И все?
– Я бы сказал, он был ее единственным другом. Стейнгер с обескураженным видом вздохнул:
– И у нас те же сведения. А он нынче повез жену в Веро-Бич к ее сестре. Уехал утром около девяти. Часа полтора назад позвонили туда, а они часов в восемь отправились обратно. Сейчас уж должны быть дома. Городок у нас маленький, Макги. Мистер Холтон с этой убитой медсестрой подняли шум из-за того, что смерть доктора Шермана объявлена самоубийством. Думаю, это его инициалы в записке – “С.Ш.”?
– Да. Она мне рассказывала про доктора.
– А что это.., постойте-ка.., вот: “…говорил насчет памяти и механических навыков пальцев”?
– Для меня это не имеет ни малейшего смысла.
– Может, как-нибудь связано с ее неверием в самоубийство?
– Понятия не имею.
– Дурно стало от фоток? – спросил Наденбаргер.
– Заткнись, Лью, – буркнул Стейнгер.
Было за полночь. Зазвонил телефон, я взглянул на часы. Стейнгер знаком велел мне взять трубку, подошел поближе, наклонился, прислушиваясь.
– Тревис? Это Бидди. Я только что пришла домой. Том нашел ее минут двадцать назад.
– С ней все в порядке?
– По-моему, да. Обыскали практически весь округ, а потом он увидел ее приблизительно в миле отсюда. Бедняжка вся искусана, опухла и чешется до безумия. Том ее сейчас купает, а потом мы подключим “Дормед”. Сон для нее сейчас лучше всего на свете.
– Что подключите?
– Аппарат для электротерапии. Отлично на нее действует. И.., спасибо за заботу, Тревис. Мы оба.., очень признательны.
Я положил трубку, Стейнгер, несколько удивленный, поднялся.
– Вы и с Пайками тоже знакомы?
– Давно знаю его жену и ее сестру. И их мать.
– Она ведь недавно скончалась?
– Верно.
– Нашли они эту чокнутую жену? – полюбопытствовал Наденбаргер.
– Том Пайк отыскал ее.
Наденбаргер медленно покачал головой:
– Ну, это действительно штучка, клянусь Богом! Эл, никогда не забуду, какой у нее был видок прошлой весной, когда она два дня пропадала, а три брата Телаферро все это время держали ее в грязном чуланчике в гараже для грузовиков, накачивали спиртным и без конца трахали бедную чокнутую, пока она, честное слово, не истаскалась так, что Майку с Сэнди пришлось на носилках вытаскивать…
– Заткни свою поганую пасть, Лью! – рявкнул Стейнгер.
Наденбаргер обиженно посмотрел на него:
– Да что с тобой, в самом деле!
– Пойди позвони, узнай, есть ли что-нибудь новенькое. Если есть, возвращайся за мной, если нет, сиди в машине, черт побери!
– Ладно. О'кей.
Когда молодой человек тихо закрыл за собой дверь, Стейнгер вздохнул, сел, полез в боковой карман, нашел половинку сигары, тщательно и осторожно раскурил покрытый пеплом конец.
– Мистеру Тому Пайку следовало бы отослать ее куда-нибудь. Или получше присматривать. Однажды ночью убежит и нарвется на психа, который вполне может ее убить.
– Прежде чем она сама себя убьет?
– Кажется, если в одном человеку везет, Макги, какие-то другие дела идут плохо. Она потеряла второго ребенка, и в мозгах у нее что-то свихнулось. Я бы сказал, хорошо бы ей довести до конца какую-нибудь попытку… Думаю, вам стоит задержаться в городе на несколько дней.
– Мне хочется помочь, если можно. Я не долго знал Пенни Верц, но.., она мне очень нравилась. Он вытащил изо рта сигару.
– Предлагаете дилетантскую помощь? Будете вертеться вокруг и все только запутывать?
– Скажем, не такую уж дилетантскую по сравнению с той, что сейчас вертится вокруг вас, Стейнгер.
– Когда Лью сняли с мотоцикла и приставили ко мне, у него вроде как сердце разбилось. Можете, если вам не претит, проверить, уезжал ли Рик Холтон, как он утверждает. Допрашивать человека с таким положением, как у Холтона, вредно для моего здоровья. Думаю, легче поговорить с Дженис Холтон, причем вам легче, чем мне.
Я опять вспомнил Гарри Симмонса и попросил:
– Если она позвонит справиться насчет меня, подтвердите, что я страховой инспектор, расследующий смерть доктора Шермана.
– К ней пойдете, не к Холтону?
– Просто выясню, искренне ли он, по ее мнению, верит в убийство доктора или притворяется ради сестры Верц. Он тихонько присвистнул.
– Смотрите, чтобы она вам физиономию не разукрасила.
– Смотря как взяться за дело.
– Если Рик Холтон с женой оставались в городе и не держались вместе, я хочу точно знать, где она была в тот момент, когда в девушку воткнули ножницы.
– Она на это способна? Он встал.
– Не угадаешь, кто на что способен или не способен при подходящей фазе Луны. Знаю только, что до замужества с адвокатом ее звали Дженис Носера, а ее родня всегда имела обыкновение улаживать проблемы на свой собственный лад.
Я вспомнил фотографии ее и детей из бумажника Холтона. Симпатичная, худая, смуглая, с большим носом и ртом, с гривой черных волос, с вызывающей высокомерной улыбкой глядящая в объектив.
– А вас я еще немножко проверю, – заключил Стейнгер, устало, скупо улыбнулся и вышел.
Глава 10
На первой странице местной газеты “Санди реджистер” красовался заголовок: “Убийство медсестры”. Поместили и фотографию с солнечной улыбкой, тайно и больно ужалившую меня в самое сердце.
Представители закона сообщили весьма мало фактов – как было обнаружено тело, орудие убийства, приблизительное время смерти. Как всегда, обещали немедленный арест.
Бидди я позвонил почти в полдень в воскресенье. Усталым, апатичным тоном она сообщила, что Том улетел в Атланту на деловую встречу, рассчитывает вернуться около полуночи. Да, чудовищное несчастье с Пенни Верц. Когда Мори была пациенткой доктора Шермана, она всегда усердно, старательно помогала. Относилась поистине замечательно, никакой грубости, никакого официоза.
– Может быть, мне приехать, попробовать вас развлечь?
– Песнями, шутками и салонными фокусами? Сегодня, по-моему, ничего не поможет. Впрочем.., приезжайте, если хотите.
– Извините, что заставила ждать, Трев. Снова укладывала ее спать.
И направилась в большую гостиную – длинноногая, в желтых джинсовых шортах с медными пуговицами на задних карманах, в выцветшей синей рабочей рубашке с короткими рукавами. Длинная светлая грива зачесана вверх и заколота желтым гребнем, прядки выбились, и она, оглянувшись с кривой усмешкой, смахнула со лба шелковистые волосы.
– В этом месяце я совсем развинтилась, Трев. Хотите выпить? “Кровавую Мэри”? Джин с тоником? Виски?
– А вы что будете?
– Может, “Мэри” меня реанимирует. Поможете? Просторная кухня оказалась светлой, веселой, в белых и голубых тонах, окна выходили на озеро, до самого берега тянулся пушистый газон.
Она вытащила лед, ингредиенты, а я приготовил напитки. Прислонившись к длинному столу, Бидди скрестила ноги, потягивая спиртное, и предупредила:
– Если вдруг рухну ничком, не пугайтесь. Вчера ночью, после того как мы ее уложили, совершила чертовскую глупость. Надо было забыть.., обо всем… Пошла в лодочный домик, стала рисовать дурацкую ерунду, легла только в пять, а Том перед отъездом разбудил меня в восемь.
Представители закона сообщили весьма мало фактов – как было обнаружено тело, орудие убийства, приблизительное время смерти. Как всегда, обещали немедленный арест.
Бидди я позвонил почти в полдень в воскресенье. Усталым, апатичным тоном она сообщила, что Том улетел в Атланту на деловую встречу, рассчитывает вернуться около полуночи. Да, чудовищное несчастье с Пенни Верц. Когда Мори была пациенткой доктора Шермана, она всегда усердно, старательно помогала. Относилась поистине замечательно, никакой грубости, никакого официоза.
– Может быть, мне приехать, попробовать вас развлечь?
– Песнями, шутками и салонными фокусами? Сегодня, по-моему, ничего не поможет. Впрочем.., приезжайте, если хотите.
***
Я трижды нажал кнопку звонка, прежде чем она в конце концов подошла к двери и впустила меня.– Извините, что заставила ждать, Трев. Снова укладывала ее спать.
И направилась в большую гостиную – длинноногая, в желтых джинсовых шортах с медными пуговицами на задних карманах, в выцветшей синей рабочей рубашке с короткими рукавами. Длинная светлая грива зачесана вверх и заколота желтым гребнем, прядки выбились, и она, оглянувшись с кривой усмешкой, смахнула со лба шелковистые волосы.
– В этом месяце я совсем развинтилась, Трев. Хотите выпить? “Кровавую Мэри”? Джин с тоником? Виски?
– А вы что будете?
– Может, “Мэри” меня реанимирует. Поможете? Просторная кухня оказалась светлой, веселой, в белых и голубых тонах, окна выходили на озеро, до самого берега тянулся пушистый газон.
Она вытащила лед, ингредиенты, а я приготовил напитки. Прислонившись к длинному столу, Бидди скрестила ноги, потягивая спиртное, и предупредила:
– Если вдруг рухну ничком, не пугайтесь. Вчера ночью, после того как мы ее уложили, совершила чертовскую глупость. Надо было забыть.., обо всем… Пошла в лодочный домик, стала рисовать дурацкую ерунду, легла только в пять, а Том перед отъездом разбудил меня в восемь.