Страница:
– А если все возьму?
– Значит, столько понадобилось.
– Никогда не думали, что я могу вас обжулить? – снова с о крытой враждебностью бросила она.
– Миссис Уокер, там семьсот с чем-то. Я готов согласиться с ценой, которую вы себе назначаете, если вы согласитесь с той, в которую я ценю себя.
Она вытаращила на меня глаза, потом качнула головой:
– А вы правда особенный. Слушайте. Я возьму двести. Падко? Может быть, принесу сдачу.
Хотела было подняться, чтобы вернуть бумажник, потом, повинуясь какому-то импульсу гордости и независимости, снова села и бросила его мне. Я поймал бумажник в воздухе дюймах к шести от собственного носа и сунул обратно в брючный карман. Она сложила банкноты, расстегнула одну пуговицу форменной блузы с высоким воротом, упрятала деньги в кремовую, почти невидимую, узенькую щель между непомерными грудями, застегнулась, огладила блузу и заключила с сокрушенной улыбкой:
– Я так долго с вами проговорила у черного хода, теперь слишком долго сижу тут за закрытой дверью, а ведь тут, доложу вам, все друг за другом присматривают.
Встала, унесла в ванную пепельницу, принесла обратно, сияющую чистотой, поставила на столик возле кровати.
– Ох, посыплются на мою голову кое-какие хорошенькие проблемки.
– Какие проблемки?
– Да уж тут ничего не поделаешь. Я что-то вроде начальницы, сразу после миссис Имбер. Должна следить, чтоб все прочие хорошенько работали. Из них многие старше меня, только вот по значению никто не сравнится. Не смогу объяснить, почему столько времени пробыла с вами наедине. И ко мне точно прицепятся, понадеются, будто меня выгонят с работы из-за того, что я вдруг спуталась с белым; Ох, уж они обязательно постараются. Да увидят, что Пятьдесят Фунтов доставит им больше хлопот.
– Пятьдесят фунтов?
Неожиданно вспыхнул столь яркий румянец, что окрасилась даже такая смуглая кожа.
– Глупости, мистер. В любом месте кто-то раньше или позже придумывает девушке-начальнице особое прозвище. Дело тут всего-навсего в моей фигуре. Прохожу мимо кого-то, а он и говорит: “Вон она идет. Девяносто фунтов важности – сорок фунтов девчонки и пятьдесят фунтов сисек”. Так и прилипло – Пятьдесят Фунтов. Надо бы обозлиться, да мне теперь все равно.
– Посмотрите, Лоретт, не удастся ли разузнать об одном человеке, который работает на шерифа. Его зовут Дэйв Брун. Она скривилась, словно хотела сплюнуть.
– Ну, он очень злой. Мистер Холтон и тот не такой, злится только временами. Когда мистер Брун хочет что-то узнать, полисмен иногда прихватывает какого-нибудь парнишку из Сауттауна, а потом к нему является мистер Брун. Парня привозят назад, а он ходит как старичок, разговаривает как старичок, голову не поднимает. Но ничего не рассказывает про мистера Бруна. Знаю одно – он богатый. Богатство большое. Имеет в Сауттауне много домов, штук сорок, хоть и под другими именами. Крыши в дождь текут, ступеньки у входа проваливаются, на три семьи один водопроводный кран, а арендная плата никогда не снижается, только растет. В окнах картонки вместо выбитых стекол. Налоги на дома повышаются, только не на те, что принадлежат мистеру Бруну.
– Вы сказали, что Холтону не найти домашнюю прислугу из-за его отношения к вашим сородичам. Мне известно, что мистер Пайк и мисс Пирсон пытались подыскать кого-нибудь для ухода за миссис Пайк. Я заметил, что двор у них убирает белый мужчина. На то есть какие-то особые причины?
Она остановилась у двери, лицо стало абсолютно бесстрастным.
– Началось это давно, года три назад, если не больше, сразу после постройки дома и женитьбы мистера Пайка. Над лодочным домиком жили муж с женой. Молодая пара. Хорошо платили. И выпили какую-то отраву, которой опрыскивают деревья. Пара.., пара…
– Парафион?
– Похоже. Оба умерли в больнице. Мистер Пайк заплатил за хорошие похороны.
– Несчастный случай?
– Нет. Упаковка стояла прямо у стола на полу, а в ложечке был порошок. Насыпали его в красное вино и выпили. Должно быть, в кино видели, потому что разбили стаканы об стенку.
– Ну и что?
– За три дня до этого парень был в Сауттауне. Тихий парень, а тут надрался как свинья, поднял крик. Так напился, что никто его толком не понял. Вроде бы подписал какую-то бумагу, чтоб в тюрьму не попасть. А из-за этой бумаги кто-то вроде заставил его жену сделать какую-то жуткую гадость. Мол, все это невыносимо. Никому не известно, где тут правда, где что. Никто не знает, в чем было дело.
– Но с тех пор Пайки не могут найти помощников?
– Может быть, и смогли бы. Люди еще подумывали. А потом, прямо перед тем как мистеру Пайку позволили выйти из брокерского дела, вместо того чтобы предъявить обвинение по закону, он пробовал научиться играть в гольф и ударил клюшкой цветного мальчишку, Дэнни, который мячи подносил. Проломил ему череп. Мистер Пайк после этого бросил игру. Дал парнишке сто долларов, заплатил за больницу. Этого больше никто не видел. Мистер Пайк говорил, Дэнни просто не вовремя под руку подвернулся.
– Когда он замахнулся?
– Вот именно. А Дэнни рассказывал, что подхватил простуду, чихал, мистер Пайк отвлекся и промахнулся по мячу, набросился на него с диким криком, глаза выпучил, ну, Дэнни наутек – знал, что мистеру Пайку его не догнать, – и поэтому думает, мистер Пайк просто швырнул в него клюшку. Тогда каждый, кто собирался у них работать, решил отказаться.
– А за что ему должны были предъявить обвинение, когда он работал в брокерской конторе?
– Ну как же, – удивилась она, – за воровство! В какие еще неприятности можно вляпаться на такой работе? Мистер Макги, мне надо идти. Наверно, увидимся завтра. Если не приду, значит, я ничего особенного нынче вечером не узнала.
Не сумев встретиться ни с Дженис Холтон, ни с доктором Уинтином Хардахи, я ухватил оборванный кончик ниточки, которая, скорее всего, ни к чему не приведет: позвонил доктору Биллу Дайксу, хирургу, оперировавшему Хелену Пирсон Трескотт. Девушка из его кабинета сказала, что он на операции, но, возможно, по окончании позвонит, поэтому я ничего не стал передавать, а поехал в больницу в надежде с ним встретиться.
Очень любезная телефонистка на коммутаторе звякнула в комнату отдыха для врачей на третьем этаже хирургического крыла, застала его и подозвала меня к телефону. Представившись старым другом Хелены Трескотт, я объяснил, что просто хочу расспросить его о ней. Он поколебался, но в конце концов пригласил подняться, объяснил, как пройти. Встретил меня на пороге комнаты отдыха, и мы двинулись по коридору к небольшой приемной.
Он был в зеленом хлопчатобумажном халате и в зеленой шапочке. Пахло от него дезинфекционными средствами, на халате виднелись капли засохшей крови. Плотный, коренастый, моложе, чем я думал. Пальцы короткие, сильные с виду, руки толстые, от запястий до первых костяшек пальцев поросшие курчавыми рыжеватыми волосками.
Он тяжело плюхнулся на диван в приемной, вздохнул, потянулся, помассировал двумя пальцами переносицу, взглянул на стенные часы.
– Следующая операция назначена на одиннадцать пятнадцать. Молю Бога, чтобы все было красиво, чисто и просто, так как загружен я нынче днем как сукин сын. Что вы хотите узнать насчет миссис Трескотт, мистер Макги?
– Был вообще хоть какой-нибудь шанс?
– К моменту первого моего осмотра – никакого. Крупная, зрелая карцинома с метастазами в толстой кишке, с филаментами во всех мыслимых направлениях. Удалили основную опухоль и все, что можно. Вложили несколько радиоактивных гранул, чтобы немного замедлить процесс.
– Вы ей сказали, что она не выживет?
– Из плохих новостей я говорю каждому ровно столько, сколько он, на мой взгляд, спокойно перенесет. Позже понял, что ей можно было сказать всю правду. Но тогда не слишком хорошо ее знал, не догадывался, какая она храбрая и выносливая. Поэтому я ей сообщил, что, по-моему, все удалил, но с определенностью утверждать не могу. Дочерей не уведомил, думая, что она чересчур хорошо все поймет по их поведению. Рассказал Тому Пайку, чтобы в свое время с его помощью известить девушек.
– А как она себя чувствовала во второй раз?
– Плохо. Пришлось опять резать – надо было избавиться от непроходимости. К тому времени там уже образовались настоящие джунгли. Ничего похожего на анатомические учебники. Вот уж поистине злокачественная опухоль. Хорошей, опытной операционной сестре стало дурно. Внешне миссис Трескотт тоже полностью изменилась, за исключением глаз. Потрясающие были глаза у этой женщины. Как у молодой девушки.
– Очень плохо, что Морин сейчас в таком состоянии.
– Тут я ничем не могу помочь. Ножом в таких случаях ничего не сделаешь. Но почти все другие специалисты принимают участие. Провели все обследования, о которых кто-либо когда-либо слышал, причем некоторые, по-моему, специально для нее придумали. Поднять ее историю болезни сможет только пара здоровых мужчин.
– Заболевание локализуется в какой-то специфической области?
– Если под этим подразумевать голову – да. Неврологию – да. Ни физической травмы, ни опухоли, ни дефицита питательных веществ. Что-то разладилось в крошечных цепочках, в синапсах. Разложение тканей? Редкая вирусная инфекция? Некая форма психологически ориентированной абстиненции? Дисбаланс эндокринной секреции? Редкий вид аллергии? Моя личная догадка, к которой никто не прислушивается, ибо это не моя специальность, заключается в том, что проблема психиатрическая. Это согласуется с попытками самоубийства. Но психиатры утверждают, что досконально проверили со всех сторон. Серии шоковой терапии безрезультатны. Содиум пентотал безрезультатен. Беседы с психотерапевтами безрезультатны… А я думал, вы интересуетесь миссис Трескотт.
– Всей семьей, доктор Дайке.
– И я просто сижу тут и откровенничаю, как семейная Библия, да? А вы просто слушаете, точно слушать врача, преступающего этический профессиональный закон, – обыкновеннейшее на свете дело.
– Я.., я думал, вы откликнулись на дружескую заботу и беспокойство, доктор…
– Дерьмо собачье, Макги. Хотелось проверить, имеется ли у вас хоть капля здравого смысла. Имеется. Знаете, почему я говорю с вами о пациенте.., и о семье пациента?
– Полагаю, вы мне объясните.
Он надолго угрюмо задумался, полузакрыв глаза.
– Пытаюсь выразить словами, что она для меня сделала. Даже когда от нее ничего не осталось, кроме боли и глаз, я приходил посидеть у ее постели, когда дела у меня были плохи… Когда молился, чтобы не довелось потерять одну девочку, и все-таки потерял. У Хелены Трескотт набирался храбрости, черт побери. Привязался к ней. Мы часто подолгу беседовали, до того самого времени, пока не пришлось держать ее под наркозом. Как-то ночью она рассказала мне о мужчине по имени Тревис Макги. Предупредила, что в один прекрасный день он может явиться и задать много вопросов. “Расскажите ему, как все было, Билл. Ничего не скрывайте. Доверьтесь. Передайте все, что знаете о моих девочках. Я хочу попросить его помочь Морин”. Так что, приятель, это она облегчила вам дело, а не ваше неотразимое обаяние. Ясно?
– Ясно, Спасибо.
– Так на чем мы остановились?
– Следующее, что мне хотелось бы знать, – ваше мнение о докторе Шермане.
– Стью очень жалко. Хороший был человек. Там и сям небольшие пробелы, но в целом весьма основательный. Я имею в виду медицинскую компетенцию. В денежных делах чертовски глуп, подобно большинству врачей. Мы – очень легкая добыча в современном мире. Вы вздуваете акции золотых копей, урановых рудников в Уганде, а мы покупаем.
– Я так понял, он вкладывал деньги в “Девелопмент анлимитед”.
– Те же золотые копи. Присоединившиеся ребята божатся именем Тома Пайка. Я отказался от шанса озолотиться. Хотя одно время был очень заинтересован.
– Что заставило вас отказаться?
– Мой брат. Обладатель наилучших мозгов в нью-йоркских финансовых кругах. Обучался экономике в Колумбийском университете. Занимается в нескольких банках анализом ценных бумаг и инвестициями в недвижимость. А несколько лет назад создал непремиальный взаимный фонд. Хедж-фонд[15]. За ним следят орлиным глазом, пытаясь предугадать, куда он в следующий раз шагнет. Так вот, он приехал с женой навестить нас. Меня пригласили на небольшой обед, из тех, которые Том устраивает время от времени. Холостяцкая вечеринка. Я привел с собой брата. Том, на мой взгляд, произнес впечатляющую речь. Я чуть было не вытащил чековую книжку. А когда мы вернулись домой, Дьюи мне объяснил все ошибки в его рассуждениях. Можно свести к следующему. Том употребил несколько замечательных терминов, высказал несколько очень хитрых идей, дал кучу объяснений про налоговые прикрытия и так далее. Но по мнению моего брата, вместе все это не складывается. Как будто Том вызубрил свою программу, но она не будет работать в том виде, в каком он ее излагает. Дьюи сравнил его с десятилетним ребенком, который рассказывает про Эйнштейна большой компании сверстников, так и не доучившихся до десятого класса. Слова очень веские, и поэтому, Бог свидетель, все кажется правильным и убедительным. Дьюи велел мне не связываться. Так что я все до последнего цента вложил в его взаимный фонд. И понемножечку разбогатею. Брат обещает. Знаете, я надеюсь, что он ошибся насчет Тома Пайка. Ведь если Том мошенничает, в Форт-Кортни сильно пострадает целая куча народу. Слушайте, мне надо идти мыться. Приятно было с вами поговорить. Она была совершенно особенной женщиной, эта миссис Трескотт.
Я снова попробовал дозвониться до Хардахи и опять потерпел неудачу. Но Дженис Холтон оказалась дома. Разумеется, при желании можно заехать. Я остановился перед домом на подъездной дорожке, подошел, позвонил, подождал.
Она вынырнула из-за дома в очень коротких, очень тесных желтовато-коричневых эластичных шортах, выцветшей зеленой майке, выгоревшей на спине, и старых, поношенных синих сапогах.
– Ах, это вы. Я кое-чем занята там, за домом. Не пройдете со мной? Не хочется бросать дело.
Расстелив на траве газеты под изначально светло-голубым металлическим садовым шезлонгом, она перекрашивала его в черный цвет из аэрозольного баллончика. Я встал в тени на удобной для разговора дистанции. Покрытая сильным загаром, она двигалась быстро, гибко, эффектно, как танцовщица, наклонялась и поворачивалась, сумела ловко, подобно индусу, сесть в позу лотоса. Вспотела от трудов под солнцем, спина поблескивала, подчеркивая игру маленьких крепких мускулов. Оглянулась, встряхнула черными волосами и проговорила:
– Что-то я разболталась в субботу вечером. Это на меня не похоже. Наверно, чувствовала себя одинокой.
– Забавно. Наоборот, мне казалось, что это я слишком разговорился, наскучив вам, Дженис.
– Простите, забыла ваше имя.
– Тревис.
– Да, Тревис. Значит, мы оба старались бежать от чего-то. Должна еще кое за что извиниться. Мэг вас мельком заметила и сочла в высшей степени интересным. Понимаете, она меня прикрывает, но ей неизвестно, с кем я встречаюсь. Решила, что с вами, а я не ответила ни “да”, ни “нет”. Считает, что вы очень хитро придумали – привезли домой моего пьяного мужа, мы уложили его и уехали вместе. М-м-м… Ничего я не упустила?
– Вон ту перекладину слева под сиденьем.
– Где? А, вижу. Спасибо.
Она аккуратно и точно закрасила последнее светло-голубое пятно, выпрямилась, наклонила голову, встряхнула баллончик. Внутри громыхнули шарики.
– Почти все истратила. Люблю, чтоб всего было в самую меру, ни больше ни меньше. Выпьете? Холодного пива? Еще чего-нибудь? Я себе обещала пиво.
И повела меня в прохладный дом, на веселую кухню. Предложила стакан, потом призналась, что тоже любит пить из бутылки. Прислонилась к раковине, скрестив изящные лодыжки, подняла бутылку и пила, запрокинув голову, пока глаза не увлажнились.
– Ух! – вздохнула она. – Наверно, Мэг видела, как вы подъехали. Тоже признает визит перед ленчем весьма soigne[16]. Должно быть, подглядывает из зарослей, тяжело дыша.
– Раз уж я удостоился такой чести, не должен ли знать о месте всех прочих свиданий, как по-вашему?
– Это не свидания. Просто встречи. И разговоры. Обо всем, что творится под солнцем. Мы держимся за руки, как одноклассники. Иногда чуточку плачем. Проклятье! Почему мужчинам не разрешается плакать?
– Время от времени они плачут.
– Слишком редко. Ну, мы встречаемся там, где нас точно никто не увидит.
– Довольно затруднительно.
– На самом деле не очень. Назначаем время, и оба приезжаем на огромную стоянку у “Кортни-Плаза”. Как только замечаем друг друга, он отъезжает, я за ним. Он подыскивает местечко, где могут встать обе машины, пересаживаемся в одну, и никто нас не видит. В каком-нибудь саду, на темной улочке в жилых кварталах, рядом с аэропортом, где-нибудь.., в безопасном, на его взгляд, месте.
– А как договариваетесь о встрече? – А вот этого вам знать не нужно.
– Разве не со мной, по мнению некоторых, вы провели прошлую субботу? Мы ведь пробыли вместе весь или почти весь день, сидя в каком-нибудь проклятом автомобиле, держась за руки и плача, верно?
– Прошу вас, не шутите над этим.
– Простите.
– В субботу все могло быть иначе. Вторая фаза романа или что-то в этом роде. Может быть, хорошо, что Рик испортил дело. Мне все хочется отыскать место, где мы по-настоящему были бы наедине, в истинной безопасности. Чтобы вокруг были стены, над нами крыша, запертая дверь. Но не мотель, упаси Бог. Я, пожалуй, мотеля не вынесу. Да и риск. Понимаете, он.., в его положении очень важно, чтоб люди ему целиком доверяли. Это было б не просто супружеской изменой. – Он что, банкир?
– Можно и так сказать, если угодно. В субботу он нашел нам пристанище, но не мог выбраться раньше полудня. Поэтому я собиралась вернуться и ждать на стоянке у небольшого торгового центра к северу от города, а потом ехать следом за ним. Он сказал, там безопасно, можно уединиться, никто ничего не узнает. Сказал, даже хозяин никогда не догадается о нашем визите. Нам, наверно, обоим известно, что, окажись мы когда-нибудь наедине в таком месте, ничто не поможет, ничто не спасет.
– И тут славный старичок Рик решил проехаться в Веро-Бич.
– Он был в жутком состоянии в понедельник утром – окостеневший, больной, разбитый, с трудом встал с постели. И разумеется, страдал похмельем. Когда я сообщила, что доставила его друга Макги в “Воини-Лодж”, он вытаращил глаза, а потом расхохотался самым гадким образом. Мы, конечно, не разговариваем. Лишь по крайней необходимости.
Она подошла, забрала у меня пустую бутылку, бросила обе в кухонное мусорное ведро с откидной крышкой.
– Опять одна я болтаю, Тревис. При вас у меня как-то язык распускается. Вы по какой-то особой причине хотели со мной повидаться?
– Кажется, не могу выбросить вас из головы, Дженис. Она пристально посмотрела на меня, нахмурилась, отчего над крупным носом меж темных бровей появились две вертикальные морщинки, и медленно покачала головой:
– Так-так, друг мой. Если я верно угадываю, задумали помочь оскорбленной даме расплатиться, вернуть веру в себя? Око за око и прочее? Что дальше? Здоровая молодая женщина, лишенная радостей секса, и так далее и тому подобное? Нет, милый мой. Даже если бы это осчастливило Мэг, оправдав ее подозрения.
– Сейчас, когда вы изложили идею, я увидел в ней некоторые плюсы. Но вы не выходите у меня из головы по другой причине.
– А именно?
– Допустим, я назову имя вашего друга. Милого, нежного, чуткого, замечательного и так далее.
– Этого вам, разумеется, не удастся. К чему вы клоните?
– А если удастся, сочтете необходимым бежать к нему с известием, что кому-то обо всем известно?
– На гипотетической основе? Дайте подумать. Зачем вам его называть? Чтобы знать наверняка? Что вам нужно?
– Ключ к этому человеку.
– Это изумительный человек!
– Все так думают?
– Нет, конечно! Не будьте идиотом! Любой человек, обладающий силой, энергией, собственным мнением, наживает врагов.
– Которые на него клевещут.
– Естественно.
– Ладно. Его зовут… Томмпестьюс К. Флиггл, банкир.
– Тревис, какой вы дурак!
– Мы живем в дурацкое время, моя дорогая. Едва заметное неудержимое подергивание мышц вокруг глаз Дженис при звуке первого слога вымышленного имени сообщило мне все, что нужно.
– Нет, только если не сменила работу, не уведомив нас. Конечно, она фактически не обязана нас информировать. Но служит, по нашим сведениям, в брокерской фирме “Киндер, Нойес и Штраус”. Кассиршей.
– Благодарю, дорогая моя.
Позвонив в брокерскую контору, я, к полному своему удовольствию, услышал от девушки на коммутаторе, что мисс Веннерсен там работала, как минимум, два года назад. Она служит в агентстве недвижимости. И мне был продиктован номер телефона. По наитию я полюбопытствовал, не работал ли в этой фирме мистер Том Пайк, и получил подтверждение – раньше работал.
Оказалось, что продиктованный девушкой телефон принадлежал “Девелопмент анлимитед”. Я набрал его.
– Мисс Веннерсен? Сейчас переключу… Ох, простите, сэр. Она все еще в офисе в Джэксонвилле. Хотите выяснить, когда вернется?
Я поблагодарил и попросил не беспокоиться. Вернулся в мотель, посмотреть, нет ли каких сообщений. Там меня поджидав Стейнгер.
Глава 16
– Значит, столько понадобилось.
– Никогда не думали, что я могу вас обжулить? – снова с о крытой враждебностью бросила она.
– Миссис Уокер, там семьсот с чем-то. Я готов согласиться с ценой, которую вы себе назначаете, если вы согласитесь с той, в которую я ценю себя.
Она вытаращила на меня глаза, потом качнула головой:
– А вы правда особенный. Слушайте. Я возьму двести. Падко? Может быть, принесу сдачу.
Хотела было подняться, чтобы вернуть бумажник, потом, повинуясь какому-то импульсу гордости и независимости, снова села и бросила его мне. Я поймал бумажник в воздухе дюймах к шести от собственного носа и сунул обратно в брючный карман. Она сложила банкноты, расстегнула одну пуговицу форменной блузы с высоким воротом, упрятала деньги в кремовую, почти невидимую, узенькую щель между непомерными грудями, застегнулась, огладила блузу и заключила с сокрушенной улыбкой:
– Я так долго с вами проговорила у черного хода, теперь слишком долго сижу тут за закрытой дверью, а ведь тут, доложу вам, все друг за другом присматривают.
Встала, унесла в ванную пепельницу, принесла обратно, сияющую чистотой, поставила на столик возле кровати.
– Ох, посыплются на мою голову кое-какие хорошенькие проблемки.
– Какие проблемки?
– Да уж тут ничего не поделаешь. Я что-то вроде начальницы, сразу после миссис Имбер. Должна следить, чтоб все прочие хорошенько работали. Из них многие старше меня, только вот по значению никто не сравнится. Не смогу объяснить, почему столько времени пробыла с вами наедине. И ко мне точно прицепятся, понадеются, будто меня выгонят с работы из-за того, что я вдруг спуталась с белым; Ох, уж они обязательно постараются. Да увидят, что Пятьдесят Фунтов доставит им больше хлопот.
– Пятьдесят фунтов?
Неожиданно вспыхнул столь яркий румянец, что окрасилась даже такая смуглая кожа.
– Глупости, мистер. В любом месте кто-то раньше или позже придумывает девушке-начальнице особое прозвище. Дело тут всего-навсего в моей фигуре. Прохожу мимо кого-то, а он и говорит: “Вон она идет. Девяносто фунтов важности – сорок фунтов девчонки и пятьдесят фунтов сисек”. Так и прилипло – Пятьдесят Фунтов. Надо бы обозлиться, да мне теперь все равно.
– Посмотрите, Лоретт, не удастся ли разузнать об одном человеке, который работает на шерифа. Его зовут Дэйв Брун. Она скривилась, словно хотела сплюнуть.
– Ну, он очень злой. Мистер Холтон и тот не такой, злится только временами. Когда мистер Брун хочет что-то узнать, полисмен иногда прихватывает какого-нибудь парнишку из Сауттауна, а потом к нему является мистер Брун. Парня привозят назад, а он ходит как старичок, разговаривает как старичок, голову не поднимает. Но ничего не рассказывает про мистера Бруна. Знаю одно – он богатый. Богатство большое. Имеет в Сауттауне много домов, штук сорок, хоть и под другими именами. Крыши в дождь текут, ступеньки у входа проваливаются, на три семьи один водопроводный кран, а арендная плата никогда не снижается, только растет. В окнах картонки вместо выбитых стекол. Налоги на дома повышаются, только не на те, что принадлежат мистеру Бруну.
– Вы сказали, что Холтону не найти домашнюю прислугу из-за его отношения к вашим сородичам. Мне известно, что мистер Пайк и мисс Пирсон пытались подыскать кого-нибудь для ухода за миссис Пайк. Я заметил, что двор у них убирает белый мужчина. На то есть какие-то особые причины?
Она остановилась у двери, лицо стало абсолютно бесстрастным.
– Началось это давно, года три назад, если не больше, сразу после постройки дома и женитьбы мистера Пайка. Над лодочным домиком жили муж с женой. Молодая пара. Хорошо платили. И выпили какую-то отраву, которой опрыскивают деревья. Пара.., пара…
– Парафион?
– Похоже. Оба умерли в больнице. Мистер Пайк заплатил за хорошие похороны.
– Несчастный случай?
– Нет. Упаковка стояла прямо у стола на полу, а в ложечке был порошок. Насыпали его в красное вино и выпили. Должно быть, в кино видели, потому что разбили стаканы об стенку.
– Ну и что?
– За три дня до этого парень был в Сауттауне. Тихий парень, а тут надрался как свинья, поднял крик. Так напился, что никто его толком не понял. Вроде бы подписал какую-то бумагу, чтоб в тюрьму не попасть. А из-за этой бумаги кто-то вроде заставил его жену сделать какую-то жуткую гадость. Мол, все это невыносимо. Никому не известно, где тут правда, где что. Никто не знает, в чем было дело.
– Но с тех пор Пайки не могут найти помощников?
– Может быть, и смогли бы. Люди еще подумывали. А потом, прямо перед тем как мистеру Пайку позволили выйти из брокерского дела, вместо того чтобы предъявить обвинение по закону, он пробовал научиться играть в гольф и ударил клюшкой цветного мальчишку, Дэнни, который мячи подносил. Проломил ему череп. Мистер Пайк после этого бросил игру. Дал парнишке сто долларов, заплатил за больницу. Этого больше никто не видел. Мистер Пайк говорил, Дэнни просто не вовремя под руку подвернулся.
– Когда он замахнулся?
– Вот именно. А Дэнни рассказывал, что подхватил простуду, чихал, мистер Пайк отвлекся и промахнулся по мячу, набросился на него с диким криком, глаза выпучил, ну, Дэнни наутек – знал, что мистеру Пайку его не догнать, – и поэтому думает, мистер Пайк просто швырнул в него клюшку. Тогда каждый, кто собирался у них работать, решил отказаться.
– А за что ему должны были предъявить обвинение, когда он работал в брокерской конторе?
– Ну как же, – удивилась она, – за воровство! В какие еще неприятности можно вляпаться на такой работе? Мистер Макги, мне надо идти. Наверно, увидимся завтра. Если не приду, значит, я ничего особенного нынче вечером не узнала.
Не сумев встретиться ни с Дженис Холтон, ни с доктором Уинтином Хардахи, я ухватил оборванный кончик ниточки, которая, скорее всего, ни к чему не приведет: позвонил доктору Биллу Дайксу, хирургу, оперировавшему Хелену Пирсон Трескотт. Девушка из его кабинета сказала, что он на операции, но, возможно, по окончании позвонит, поэтому я ничего не стал передавать, а поехал в больницу в надежде с ним встретиться.
Очень любезная телефонистка на коммутаторе звякнула в комнату отдыха для врачей на третьем этаже хирургического крыла, застала его и подозвала меня к телефону. Представившись старым другом Хелены Трескотт, я объяснил, что просто хочу расспросить его о ней. Он поколебался, но в конце концов пригласил подняться, объяснил, как пройти. Встретил меня на пороге комнаты отдыха, и мы двинулись по коридору к небольшой приемной.
Он был в зеленом хлопчатобумажном халате и в зеленой шапочке. Пахло от него дезинфекционными средствами, на халате виднелись капли засохшей крови. Плотный, коренастый, моложе, чем я думал. Пальцы короткие, сильные с виду, руки толстые, от запястий до первых костяшек пальцев поросшие курчавыми рыжеватыми волосками.
Он тяжело плюхнулся на диван в приемной, вздохнул, потянулся, помассировал двумя пальцами переносицу, взглянул на стенные часы.
– Следующая операция назначена на одиннадцать пятнадцать. Молю Бога, чтобы все было красиво, чисто и просто, так как загружен я нынче днем как сукин сын. Что вы хотите узнать насчет миссис Трескотт, мистер Макги?
– Был вообще хоть какой-нибудь шанс?
– К моменту первого моего осмотра – никакого. Крупная, зрелая карцинома с метастазами в толстой кишке, с филаментами во всех мыслимых направлениях. Удалили основную опухоль и все, что можно. Вложили несколько радиоактивных гранул, чтобы немного замедлить процесс.
– Вы ей сказали, что она не выживет?
– Из плохих новостей я говорю каждому ровно столько, сколько он, на мой взгляд, спокойно перенесет. Позже понял, что ей можно было сказать всю правду. Но тогда не слишком хорошо ее знал, не догадывался, какая она храбрая и выносливая. Поэтому я ей сообщил, что, по-моему, все удалил, но с определенностью утверждать не могу. Дочерей не уведомил, думая, что она чересчур хорошо все поймет по их поведению. Рассказал Тому Пайку, чтобы в свое время с его помощью известить девушек.
– А как она себя чувствовала во второй раз?
– Плохо. Пришлось опять резать – надо было избавиться от непроходимости. К тому времени там уже образовались настоящие джунгли. Ничего похожего на анатомические учебники. Вот уж поистине злокачественная опухоль. Хорошей, опытной операционной сестре стало дурно. Внешне миссис Трескотт тоже полностью изменилась, за исключением глаз. Потрясающие были глаза у этой женщины. Как у молодой девушки.
– Очень плохо, что Морин сейчас в таком состоянии.
– Тут я ничем не могу помочь. Ножом в таких случаях ничего не сделаешь. Но почти все другие специалисты принимают участие. Провели все обследования, о которых кто-либо когда-либо слышал, причем некоторые, по-моему, специально для нее придумали. Поднять ее историю болезни сможет только пара здоровых мужчин.
– Заболевание локализуется в какой-то специфической области?
– Если под этим подразумевать голову – да. Неврологию – да. Ни физической травмы, ни опухоли, ни дефицита питательных веществ. Что-то разладилось в крошечных цепочках, в синапсах. Разложение тканей? Редкая вирусная инфекция? Некая форма психологически ориентированной абстиненции? Дисбаланс эндокринной секреции? Редкий вид аллергии? Моя личная догадка, к которой никто не прислушивается, ибо это не моя специальность, заключается в том, что проблема психиатрическая. Это согласуется с попытками самоубийства. Но психиатры утверждают, что досконально проверили со всех сторон. Серии шоковой терапии безрезультатны. Содиум пентотал безрезультатен. Беседы с психотерапевтами безрезультатны… А я думал, вы интересуетесь миссис Трескотт.
– Всей семьей, доктор Дайке.
– И я просто сижу тут и откровенничаю, как семейная Библия, да? А вы просто слушаете, точно слушать врача, преступающего этический профессиональный закон, – обыкновеннейшее на свете дело.
– Я.., я думал, вы откликнулись на дружескую заботу и беспокойство, доктор…
– Дерьмо собачье, Макги. Хотелось проверить, имеется ли у вас хоть капля здравого смысла. Имеется. Знаете, почему я говорю с вами о пациенте.., и о семье пациента?
– Полагаю, вы мне объясните.
Он надолго угрюмо задумался, полузакрыв глаза.
– Пытаюсь выразить словами, что она для меня сделала. Даже когда от нее ничего не осталось, кроме боли и глаз, я приходил посидеть у ее постели, когда дела у меня были плохи… Когда молился, чтобы не довелось потерять одну девочку, и все-таки потерял. У Хелены Трескотт набирался храбрости, черт побери. Привязался к ней. Мы часто подолгу беседовали, до того самого времени, пока не пришлось держать ее под наркозом. Как-то ночью она рассказала мне о мужчине по имени Тревис Макги. Предупредила, что в один прекрасный день он может явиться и задать много вопросов. “Расскажите ему, как все было, Билл. Ничего не скрывайте. Доверьтесь. Передайте все, что знаете о моих девочках. Я хочу попросить его помочь Морин”. Так что, приятель, это она облегчила вам дело, а не ваше неотразимое обаяние. Ясно?
– Ясно, Спасибо.
– Так на чем мы остановились?
– Следующее, что мне хотелось бы знать, – ваше мнение о докторе Шермане.
– Стью очень жалко. Хороший был человек. Там и сям небольшие пробелы, но в целом весьма основательный. Я имею в виду медицинскую компетенцию. В денежных делах чертовски глуп, подобно большинству врачей. Мы – очень легкая добыча в современном мире. Вы вздуваете акции золотых копей, урановых рудников в Уганде, а мы покупаем.
– Я так понял, он вкладывал деньги в “Девелопмент анлимитед”.
– Те же золотые копи. Присоединившиеся ребята божатся именем Тома Пайка. Я отказался от шанса озолотиться. Хотя одно время был очень заинтересован.
– Что заставило вас отказаться?
– Мой брат. Обладатель наилучших мозгов в нью-йоркских финансовых кругах. Обучался экономике в Колумбийском университете. Занимается в нескольких банках анализом ценных бумаг и инвестициями в недвижимость. А несколько лет назад создал непремиальный взаимный фонд. Хедж-фонд[15]. За ним следят орлиным глазом, пытаясь предугадать, куда он в следующий раз шагнет. Так вот, он приехал с женой навестить нас. Меня пригласили на небольшой обед, из тех, которые Том устраивает время от времени. Холостяцкая вечеринка. Я привел с собой брата. Том, на мой взгляд, произнес впечатляющую речь. Я чуть было не вытащил чековую книжку. А когда мы вернулись домой, Дьюи мне объяснил все ошибки в его рассуждениях. Можно свести к следующему. Том употребил несколько замечательных терминов, высказал несколько очень хитрых идей, дал кучу объяснений про налоговые прикрытия и так далее. Но по мнению моего брата, вместе все это не складывается. Как будто Том вызубрил свою программу, но она не будет работать в том виде, в каком он ее излагает. Дьюи сравнил его с десятилетним ребенком, который рассказывает про Эйнштейна большой компании сверстников, так и не доучившихся до десятого класса. Слова очень веские, и поэтому, Бог свидетель, все кажется правильным и убедительным. Дьюи велел мне не связываться. Так что я все до последнего цента вложил в его взаимный фонд. И понемножечку разбогатею. Брат обещает. Знаете, я надеюсь, что он ошибся насчет Тома Пайка. Ведь если Том мошенничает, в Форт-Кортни сильно пострадает целая куча народу. Слушайте, мне надо идти мыться. Приятно было с вами поговорить. Она была совершенно особенной женщиной, эта миссис Трескотт.
Я снова попробовал дозвониться до Хардахи и опять потерпел неудачу. Но Дженис Холтон оказалась дома. Разумеется, при желании можно заехать. Я остановился перед домом на подъездной дорожке, подошел, позвонил, подождал.
Она вынырнула из-за дома в очень коротких, очень тесных желтовато-коричневых эластичных шортах, выцветшей зеленой майке, выгоревшей на спине, и старых, поношенных синих сапогах.
– Ах, это вы. Я кое-чем занята там, за домом. Не пройдете со мной? Не хочется бросать дело.
Расстелив на траве газеты под изначально светло-голубым металлическим садовым шезлонгом, она перекрашивала его в черный цвет из аэрозольного баллончика. Я встал в тени на удобной для разговора дистанции. Покрытая сильным загаром, она двигалась быстро, гибко, эффектно, как танцовщица, наклонялась и поворачивалась, сумела ловко, подобно индусу, сесть в позу лотоса. Вспотела от трудов под солнцем, спина поблескивала, подчеркивая игру маленьких крепких мускулов. Оглянулась, встряхнула черными волосами и проговорила:
– Что-то я разболталась в субботу вечером. Это на меня не похоже. Наверно, чувствовала себя одинокой.
– Забавно. Наоборот, мне казалось, что это я слишком разговорился, наскучив вам, Дженис.
– Простите, забыла ваше имя.
– Тревис.
– Да, Тревис. Значит, мы оба старались бежать от чего-то. Должна еще кое за что извиниться. Мэг вас мельком заметила и сочла в высшей степени интересным. Понимаете, она меня прикрывает, но ей неизвестно, с кем я встречаюсь. Решила, что с вами, а я не ответила ни “да”, ни “нет”. Считает, что вы очень хитро придумали – привезли домой моего пьяного мужа, мы уложили его и уехали вместе. М-м-м… Ничего я не упустила?
– Вон ту перекладину слева под сиденьем.
– Где? А, вижу. Спасибо.
Она аккуратно и точно закрасила последнее светло-голубое пятно, выпрямилась, наклонила голову, встряхнула баллончик. Внутри громыхнули шарики.
– Почти все истратила. Люблю, чтоб всего было в самую меру, ни больше ни меньше. Выпьете? Холодного пива? Еще чего-нибудь? Я себе обещала пиво.
И повела меня в прохладный дом, на веселую кухню. Предложила стакан, потом призналась, что тоже любит пить из бутылки. Прислонилась к раковине, скрестив изящные лодыжки, подняла бутылку и пила, запрокинув голову, пока глаза не увлажнились.
– Ух! – вздохнула она. – Наверно, Мэг видела, как вы подъехали. Тоже признает визит перед ленчем весьма soigne[16]. Должно быть, подглядывает из зарослей, тяжело дыша.
– Раз уж я удостоился такой чести, не должен ли знать о месте всех прочих свиданий, как по-вашему?
– Это не свидания. Просто встречи. И разговоры. Обо всем, что творится под солнцем. Мы держимся за руки, как одноклассники. Иногда чуточку плачем. Проклятье! Почему мужчинам не разрешается плакать?
– Время от времени они плачут.
– Слишком редко. Ну, мы встречаемся там, где нас точно никто не увидит.
– Довольно затруднительно.
– На самом деле не очень. Назначаем время, и оба приезжаем на огромную стоянку у “Кортни-Плаза”. Как только замечаем друг друга, он отъезжает, я за ним. Он подыскивает местечко, где могут встать обе машины, пересаживаемся в одну, и никто нас не видит. В каком-нибудь саду, на темной улочке в жилых кварталах, рядом с аэропортом, где-нибудь.., в безопасном, на его взгляд, месте.
– А как договариваетесь о встрече? – А вот этого вам знать не нужно.
– Разве не со мной, по мнению некоторых, вы провели прошлую субботу? Мы ведь пробыли вместе весь или почти весь день, сидя в каком-нибудь проклятом автомобиле, держась за руки и плача, верно?
– Прошу вас, не шутите над этим.
– Простите.
– В субботу все могло быть иначе. Вторая фаза романа или что-то в этом роде. Может быть, хорошо, что Рик испортил дело. Мне все хочется отыскать место, где мы по-настоящему были бы наедине, в истинной безопасности. Чтобы вокруг были стены, над нами крыша, запертая дверь. Но не мотель, упаси Бог. Я, пожалуй, мотеля не вынесу. Да и риск. Понимаете, он.., в его положении очень важно, чтоб люди ему целиком доверяли. Это было б не просто супружеской изменой. – Он что, банкир?
– Можно и так сказать, если угодно. В субботу он нашел нам пристанище, но не мог выбраться раньше полудня. Поэтому я собиралась вернуться и ждать на стоянке у небольшого торгового центра к северу от города, а потом ехать следом за ним. Он сказал, там безопасно, можно уединиться, никто ничего не узнает. Сказал, даже хозяин никогда не догадается о нашем визите. Нам, наверно, обоим известно, что, окажись мы когда-нибудь наедине в таком месте, ничто не поможет, ничто не спасет.
– И тут славный старичок Рик решил проехаться в Веро-Бич.
– Он был в жутком состоянии в понедельник утром – окостеневший, больной, разбитый, с трудом встал с постели. И разумеется, страдал похмельем. Когда я сообщила, что доставила его друга Макги в “Воини-Лодж”, он вытаращил глаза, а потом расхохотался самым гадким образом. Мы, конечно, не разговариваем. Лишь по крайней необходимости.
Она подошла, забрала у меня пустую бутылку, бросила обе в кухонное мусорное ведро с откидной крышкой.
– Опять одна я болтаю, Тревис. При вас у меня как-то язык распускается. Вы по какой-то особой причине хотели со мной повидаться?
– Кажется, не могу выбросить вас из головы, Дженис. Она пристально посмотрела на меня, нахмурилась, отчего над крупным носом меж темных бровей появились две вертикальные морщинки, и медленно покачала головой:
– Так-так, друг мой. Если я верно угадываю, задумали помочь оскорбленной даме расплатиться, вернуть веру в себя? Око за око и прочее? Что дальше? Здоровая молодая женщина, лишенная радостей секса, и так далее и тому подобное? Нет, милый мой. Даже если бы это осчастливило Мэг, оправдав ее подозрения.
– Сейчас, когда вы изложили идею, я увидел в ней некоторые плюсы. Но вы не выходите у меня из головы по другой причине.
– А именно?
– Допустим, я назову имя вашего друга. Милого, нежного, чуткого, замечательного и так далее.
– Этого вам, разумеется, не удастся. К чему вы клоните?
– А если удастся, сочтете необходимым бежать к нему с известием, что кому-то обо всем известно?
– На гипотетической основе? Дайте подумать. Зачем вам его называть? Чтобы знать наверняка? Что вам нужно?
– Ключ к этому человеку.
– Это изумительный человек!
– Все так думают?
– Нет, конечно! Не будьте идиотом! Любой человек, обладающий силой, энергией, собственным мнением, наживает врагов.
– Которые на него клевещут.
– Естественно.
– Ладно. Его зовут… Томмпестьюс К. Флиггл, банкир.
– Тревис, какой вы дурак!
– Мы живем в дурацкое время, моя дорогая. Едва заметное неудержимое подергивание мышц вокруг глаз Дженис при звуке первого слога вымышленного имени сообщило мне все, что нужно.
***
В двенадцать с несколькими минутами я увидел табличку , на почтовом ящике дома номер 60 по Ридж-Лейн. Мисс Гулда Веннерсен. В углу таблички стояло название агентства недвижимости, управлявшего домами в садовом квартале. Из первого попавшегося телефонного автомата в аптеке я позвонил в офис, где меня соединили с мисс Форрестол. Я сказал, что работаю в кредитном бюро и был бы признателен за некоторые сведения о мисс Гулде Веннерсен. Отыскав карточку, она сообщила, что мисс Веннерсен, пятидесяти одного года, проживает в доме номер 60 в течение четырех лет и никогда не просрочивала платежи. На вопрос, служит ли мисс Веннерсен в страховой компании, ответила:– Нет, только если не сменила работу, не уведомив нас. Конечно, она фактически не обязана нас информировать. Но служит, по нашим сведениям, в брокерской фирме “Киндер, Нойес и Штраус”. Кассиршей.
– Благодарю, дорогая моя.
Позвонив в брокерскую контору, я, к полному своему удовольствию, услышал от девушки на коммутаторе, что мисс Веннерсен там работала, как минимум, два года назад. Она служит в агентстве недвижимости. И мне был продиктован номер телефона. По наитию я полюбопытствовал, не работал ли в этой фирме мистер Том Пайк, и получил подтверждение – раньше работал.
Оказалось, что продиктованный девушкой телефон принадлежал “Девелопмент анлимитед”. Я набрал его.
– Мисс Веннерсен? Сейчас переключу… Ох, простите, сэр. Она все еще в офисе в Джэксонвилле. Хотите выяснить, когда вернется?
Я поблагодарил и попросил не беспокоиться. Вернулся в мотель, посмотреть, нет ли каких сообщений. Там меня поджидав Стейнгер.
Глава 16
Почему-то Стейнгер переменился, стал скованным, обрел нервную манерность, которой я прежде не замечал. Мы пошли в 190-й. Он беспокойно расхаживал взад-вперед. Я позвонил, чтобы принесли кофе и сандвичи, спросил, в чем дело.
– Дайте сосредоточиться, – попросил он, остановился у большого окна, сложив за спиной руки, перекачиваясь с носка на пятку, глядя на забавлявшихся в бассейне людей. Наконец объявил:
– Может, буду работать в какой-то охранной шарашке. Постовым у ворот, надзирателем…
– Вас что, выгнали?
– Пока нет. Но может быть, выгонят.
– Почему?
– Миссис Баумер отправилась на экскурсию с садоводческим клубом. Я в конце концов уговорил дочь меня впустить. Приступил к действиям. Предупреждаю – у вас серьезные неприятности. Сокрытие информации – чуть ли не самое важное преступление. Может быть, смогу помочь, если вы мне сейчас доверитесь. И так далее и тому подобное. Пока она не раскололась.
– В чем ее проблема?
Он отошел от окна, тяжело рухнул в кресло.
– Она тряслась, всхлипывала, захлебывалась, брызгая слюной. Старалась побыстрей высказаться, все слова в кучу смешивались. Хватала меня за руки, умоляла, исповедовалась… Иисусе!
– В чем исповедовалась?
– Несчастная, неприметная, безобразная девочка была влюблена в доктора Шермана. Не столько поэтический роман, сколько страсть, жаркое дыхание. Вы ее видели. Приходила ли хоть одному мужчине в голову мысль до нее дотронуться? Так что она сама собой занялась – одному Богу известно, каким именно образом. Задерживалась с уходом, запирала дверь, оставляла свет в кабинете гореть, уходила в темную процедурную. Что-то там делала, объяснять мне не стала. Говорит, что-то грязное и ужасное. Думаю, это длилось годами. Нечто вроде разрядки. Через несколько дней после смерти Шермана разбирала архив. Не имела понятия, зачем Брун явился и как он вошел. Была в процедурной, вдруг вспыхнул свет – в дверях стоит Брун и смотрит. Велел одеться, сказал, побеседует с ней в кабинете. Макги, он явно убедил эту бедную, жалкую, больную, смиренную женщину в существовании неких законов насчет преступления против природы, в результате чего ее бросят в тюрьму как извращенку или дегенератку. Сказал, если она хоть когда-нибудь попытается намекнуть кому-либо, будто Шерман не покончил с собой, велит ее арестовать и упрячет подальше. Прихватил с собой какие-то “улики”. Но, черт побери, откуда мне было знать, что она на последнем пределе? Вдруг одеревенела, закусила губу, давай вскрикивать, лязгать зубами, глаза закатила. Пришлось вызвать “скорую”. Похоже на нервный срыв. Оставил там соседку ждать миссис Баумер.
– За это вас не уволят, Эл.
– Не за это. За то, что последует. Может быть.
– Что именно?
– Придется вплотную заняться Дэйвом Бруном. Слишком давно это тянется, слишком многое накопилось. По правилам, которых я формально должен придерживаться, невозможно прижать его к ногтю. Считается, мы с ним играем в одной команде. Он придает дурной запашок всему делу. Может, пора действовать не по уставу. Слушайте, мне надо взять кого-то с собой. Я боюсь своих собственных мыслей. Со мной должен быть тот, кто меня остановит, если я сорвусь с катушек.
– Может, сначала все хорошенько обдумаете?
– Хотите сказать, не желаете в этом участвовать?
– Дайте сосредоточиться, – попросил он, остановился у большого окна, сложив за спиной руки, перекачиваясь с носка на пятку, глядя на забавлявшихся в бассейне людей. Наконец объявил:
– Может, буду работать в какой-то охранной шарашке. Постовым у ворот, надзирателем…
– Вас что, выгнали?
– Пока нет. Но может быть, выгонят.
– Почему?
– Миссис Баумер отправилась на экскурсию с садоводческим клубом. Я в конце концов уговорил дочь меня впустить. Приступил к действиям. Предупреждаю – у вас серьезные неприятности. Сокрытие информации – чуть ли не самое важное преступление. Может быть, смогу помочь, если вы мне сейчас доверитесь. И так далее и тому подобное. Пока она не раскололась.
– В чем ее проблема?
Он отошел от окна, тяжело рухнул в кресло.
– Она тряслась, всхлипывала, захлебывалась, брызгая слюной. Старалась побыстрей высказаться, все слова в кучу смешивались. Хватала меня за руки, умоляла, исповедовалась… Иисусе!
– В чем исповедовалась?
– Несчастная, неприметная, безобразная девочка была влюблена в доктора Шермана. Не столько поэтический роман, сколько страсть, жаркое дыхание. Вы ее видели. Приходила ли хоть одному мужчине в голову мысль до нее дотронуться? Так что она сама собой занялась – одному Богу известно, каким именно образом. Задерживалась с уходом, запирала дверь, оставляла свет в кабинете гореть, уходила в темную процедурную. Что-то там делала, объяснять мне не стала. Говорит, что-то грязное и ужасное. Думаю, это длилось годами. Нечто вроде разрядки. Через несколько дней после смерти Шермана разбирала архив. Не имела понятия, зачем Брун явился и как он вошел. Была в процедурной, вдруг вспыхнул свет – в дверях стоит Брун и смотрит. Велел одеться, сказал, побеседует с ней в кабинете. Макги, он явно убедил эту бедную, жалкую, больную, смиренную женщину в существовании неких законов насчет преступления против природы, в результате чего ее бросят в тюрьму как извращенку или дегенератку. Сказал, если она хоть когда-нибудь попытается намекнуть кому-либо, будто Шерман не покончил с собой, велит ее арестовать и упрячет подальше. Прихватил с собой какие-то “улики”. Но, черт побери, откуда мне было знать, что она на последнем пределе? Вдруг одеревенела, закусила губу, давай вскрикивать, лязгать зубами, глаза закатила. Пришлось вызвать “скорую”. Похоже на нервный срыв. Оставил там соседку ждать миссис Баумер.
– За это вас не уволят, Эл.
– Не за это. За то, что последует. Может быть.
– Что именно?
– Придется вплотную заняться Дэйвом Бруном. Слишком давно это тянется, слишком многое накопилось. По правилам, которых я формально должен придерживаться, невозможно прижать его к ногтю. Считается, мы с ним играем в одной команде. Он придает дурной запашок всему делу. Может, пора действовать не по уставу. Слушайте, мне надо взять кого-то с собой. Я боюсь своих собственных мыслей. Со мной должен быть тот, кто меня остановит, если я сорвусь с катушек.
– Может, сначала все хорошенько обдумаете?
– Хотите сказать, не желаете в этом участвовать?