Церемония награждения состоится в мэрии, в пятницу, ровно в десять утра.
   Вы должны прибыть к миссис Голдовски, в канцелярию мэра, в половине девятого. Миссис Голдовски расскажет Вам, что Вы должны делать и говорить во время церемонии и после нее. Опоздание на встречу с миссис Голдовски недопустимо.
   Церемония будет совмещена с пресс-конференцией, то есть будет проводиться в присутствии репортеров, фотокорреспондентов и телевизионщиков. Просим прибыть в строгом деловом костюме.
   Искренне Ваш,
   Канцелярия мэра».
 
   «Дорогой мистер Флетчер!
   Я прочитал о том, как вы спасли женщину на мосту. Я тоже нуждаюсь в спасении. Родители ужасно меня третируют. Они ни разу не свозили меня в «Диснейленд». Пожалуйста, приезжайте и спасите меня».
   Томми, адрес указан выше».
 
   «Дорогой мистер Флетчер!
   Хотя я и присоединяюсь к миллионам тех, кто воздает Вам должное за проявленный в воскресенье героизм, когда Вы спасли женщину от самоубийства, только я и мой помощник, мистер Смит, знаем, что Вас нельзя назвать абсолютно честным человеком. Я прочитал статью о Вашем деянии в утреннем номере «Кроникл». По помещенной в том же номере фотографии, мы узнали человека, заглянувшего к нам в прошлый четверг и назвавшегося Джеффри Армистедом. Вы показали нам бумажник, сказав, что нашли его неподалеку от отеля. Бумажник, вместе с находящимися в нем двадцатью пятью тысячами долларов, принадлежал, по Вашим словам, некоему мистеру Джеймсу Сейнту Э. Крэндоллу. Именно эти фамилии, Армистед и Крэндолл, мы сообщили полиции. Вы также заверили нас, что заявите о находке в полицию. Похоже, Вы этого не сделали. Более того, как явствует из статьи, с прошлой пятницы Вы уже не работаете в «Ньюс-Трибюн» (нам Вы заявляли, что зарабатываете на жизнь парковкой автомобилей). Все вышесказанное указывает на то, что Вы не намерены возвращать деньги законному владельцу. Мистер Смит и я полагаем справедливым предупредить Вас, что мы этого так не оставим и поставим в известность полицию о Вашем настоящем имени и месте жительства. Несомненно, они свяжутся с Вами и потребуют передать деньги им, чтобы потом, после получения соответствующего заявления, вернуть все двадцать пять тысяч тому, кто их утерял.
   Искренне Ваш, Жак Кавалье,
   Управляющий отеля «Парк-Уорт.»

Глава 28

   — Где тысяча долларов?
   — Так-то ты меня встречаешь.
   Мокси заявилась около полуночи. Переступив порог, бросила на пол дорожную сумку. Молния была сломана и из сумки торчали сценарий, задник кроссовки и кончик полотенца.
   — Привет, — Флетч не поднялся с дивана.
   — Привет.
   — Похоже, ты совсем вымоталась.
   — Я действительно вымоталась. Репетировала с полудня. А ты, я вижу сгорел.
   В полумраке гостиной Мокси вгляделась во Флетча.
   — Да, сгорел. Заснул на пляже.
   — Весь сгорел?
   — В каком смысле?
   — Все тело?
   — Нет. Кое-что осталось.
   — Ладно, это неважно. До премьеры все пройдет. Завтра, конечно, ты будешь выглядеть довольно-таки странно. На репетиции.
   — Я не собираюсь завтра на репетицию.
   — Флетч, ты должен.
   — Должен?
   — Сэм не подходит для этой роли. Он слишком тяжеловесен. Слишком увлечен собой.
   — Ты забыла упомянуть про его массивные ляжки.
   — Глядя на него можно подумать, что мы репетируем «Трамвай „Желание“.[20] Он не понимает, что наш спектакль комедия. Я сказала Полу, что завтра ты обязательно придешь.
   — Пол — это режиссер?
   — Пол — это режиссер. Он согласился попробовать тебя, хотя и знает, что ты никогда не играл. Естественно, в театре.
   — Завтра меня в театре не будет. Ни завтра, ни послезавтра, ни в любое другое завтра. По-моему последняя фраза вполне сгодится для какой-нибудь пьесы.
   — Конечно. Я же говорила тебе, что ты прирожденный актер.
   — Сегодня я уже исполнял стриптиз. Причем без музыки.
   Мокси вынимала вещи из дорожной сумки и выкладывала их на пол.
   — Тебя похитила и изнасиловала банда мексиканских герлскаутов[21]?
   — Не совсем. Таможня. По пути домой. Таможенная служба Соединенных Штатов Америки. Они завели меня в маленькую комнату, заставили раздеться, а затем поковырялись во всех отверстиях. Спасибо, что не вспороли живот.
   — Серьезно?
   — Еще как серьезно. Мне это не понравились. Они прорентгенили мои башмаки, чемодан, зубы.
   — Это ужасно.
   — Они два часа возились со мной. Или во мне.
   — Ради чего?
   — Не могли поверить, что мужчина моего возраста будет добираться до Пуэрто де Сан-Орландо на трех самолетах, чтобы провести на пляже лишь тридцать часов. Я сказал им, что у меня появилось немного свободного времени и я использую его, как мне того хочется.
   — Они приняли тебя за контрабандиста. Искали наркотики или что-то еще.
   — Что-то еще, — Флетч подхватил с кофейного столика письмо из канцелярии мэра. — Разве можно так обращаться с Лучшим гражданином месяца.
   Мокси присела рядом с диваном на колени, обняла Флетча.
   — Ах ты мой бедненький. Тебе удалось пукнуть, когда они полезли тебе в задницу?
   — Конечно, и наличные, больше тысячи долларов, говорили отнюдь не в мою пользу.
   — В конце концов они извинились перед Лучшим гражданином?
   — Они пообещали поймать меня в следующий раз. А теперь позволь спросить, где тысяча долларов?
   — Какая тысяча долларов?
   — Тысяча долларов, которую ты взяла из бумажника.
   — А, та тысяча долларов.
   — Та самая.
   — Я купила свитер.
   — За тысячу долларов?
   — Юбку. Пластинки. И немного болонской колбасы. Хочешь сэндвич с колбасой?
   — Мы могли бы обойтись более простой пищей.
   — И машину.
   — Машину!
   — Маленькую машину. Меньше твоей.
   — Что же это за машина?
   — Желтая.
   — Желтая машина. Понятно.
   — Она так забавно бибикает.
   — Маленькая желтая машина с бибикалкой. Я все правильно понял?
   — Кажется, у нее есть двигатель. И замок зажигания, который, к тому же, и работает.
   — Какое счастье. Кто полезет в двигатель при работающем замке зажигания. Последний может и обидеться.
   — Мне нужна машина. До театра путь неблизкий.
   — Значит, от тысячи долларов не осталось и следа.
   — Ну что ты такое говоришь! У меня есть свитер, юбка, несколько пластинок, кстати, очень хороших, машина, колбаса. От тысячи долларов не осталось бы следа, если б я выбросила банкнот в окно. Хочешь сэндвич с колбасой?
   — Естественно.
   На кухне Мокси мазала горчицу таким тонким слоем, что колбаса даже не прилипала.
   — Ты хочешь растянуть эту банку до тех времен, когда все люди станут свободными? — спросил Флетч.
   — Что растянуть? — не поняла Мокси.
   — Горчицу, — он взял у нее нож и банку с горчицей, от души намазал ее на хлеб.
   — А что ты делал в Мексике? — полюбопытствовала Мокси. — Помимо контрабанды наркотиков и алмазов и прогулок на яхте?
   — Я поехал повидаться с Чарлзом Блейном. Вице-президентом и начальником финансового отдела «Уэгнолл-Фиппс».
   — Однако.
   — И он сказал мне, — Флетч осторожно накрыл приготовленный сэндвич верхним куском хлеба, — что получал служебные записки от покойника.
   — Кажется, я читала об этом в газете.
   — Ты, как всегда, права.
   — Так что ты узнал нового?
   — Очевидно, их писал не покойник.
   — Как приятно это слышать. А то мне уже стало как-то не по себе.
   — Так от кого, по-твоему, он получал служебные записки?
   — Должно быть, от мадам Палонки.
   — Должно быть, — Флетч протянул Мокси сэндвич. — А кто такая мадам Палонка?
   — Медиум из Сан-Франциско. Передает послания от умерших. Горчицы ты переложил.
   — Кто мог ставить на служебных записках подпись «Томас Бредли» после смерти Томаса Бредли?
   — Секретарь, привыкшая к установившемуся порядку?
   — Кто управляет «Уэгнолл-Фиппс»?
   — А кого это волнует?
   — Полагаю, и они думали, что всем на это наплевать.
   — Они были правы. А кто эти «они»?
   — Великие «ОНИ». Понятия не имею.
   — Но тебе-то не наплевать.
   — Я должен с этим разобраться, или придется признавать, что я — ничтожество.
   — Фу! Что за выбор! Быть кем-то или не быть никем… Что бы это значило? Быть кем-то или кем-то… Боже мой! Ты меня совсем запутал.
   — Неладно что-то в Датском королевстве. Это из той же пьесы?
   — В Датском королевстве все ладно, — возразила Мокси. — Я там была. И уж конечно, в Датском королевстве мне никто не дал бы бутерброд с таким слоем горчицы.
   — Чарлз Блейн хочет узнать, кто же руководит «Уэгнолл-Фиппс».
   — Флетч, а ты не думаешь, что это дело превратилось для тебя в навязчивую идею.
   — Не так уж часто доводится видеть служебные записки от покойника.
   — Согласна с тобой.
   — И еще реже, по моему разумению, эти загадочные записки ставят крест на карьере человека, не имеющего к ним ни малейшего отношения.
   — Поэтому ты упорствуешь в стремлении выяснить, кто написал эти бумажонки и почему они продолжают появляться в «Уэгнолл-Фиппс»?
   — Я упорствую.
   — А почему бы тебе не выбросить все это из головы, завтра поехать на репетицию, попытаться получить главную роль в пьесе «В любви», вместе со мной пролить на сцене семь потов, а потом насладиться грандиозным успехом? Возможно, в театре тебя ждет новая карьера.
   — Возможно. Но даже в этом случае в меня будут тыкать пальцами, как в журналиста, который ссылался на покойника, как на живого.
   — Ну хоть завтра приди на репетицию.
   — Не могу.
   — Почему?
   — Лечу в Нью-Йорк.
   — Летишь в Нью-Йорк? Нельзя этого делать!
   — Можно. Дожидаясь тебя, я заказал билет на утренний рейс.
   — Зачем тебе понадобилось лететь в Нью-Йорк?
   — Потому что там живет человек, которого я еще не видел — сестра Томаса Бредли, Франсина.
   — А что она может знать об этих служебных записках? Она живет в другом конце страны.
   — Это я понимаю. Но она — единственная, кому выгодна смерть Бредли. Если не учитывать версию, что и миссис Бредли испытывает огромное эмоциональное облегчение, избавившись от муженька, который доставал ее похабными анекдотами.
   — Я готова не учитывать эту версию. Но когда-то же надо остановиться! И тебе следовало сделать это давным-давно.
   — Франсина Бредли, в скором будущем, должна приехать из Нью-Йорка и возглавить «Уэгнолл-Фиппс», — пояснил Флетч. — Том Бредли многие годы постоянно советовался с ней. Энид Бредли советуется и сейчас. Неужели тебе не кажется, что я обязан, по крайней мере, посмотреть ей в глаза и постараться понять, каково ее участие в этой истории?
   — Подозреваю, что она посмотрит тебе в глаза и скажет, что ты — псих. Все это можно объяснить секретарской ошибкой, Флетч.
   — Я так не думаю. И Чарлз Блейн так не думает.
   — И потом, в утреннем номере «Ньюс-Трибюн» объявлено, что в пятницу утром пройдет церемония, связанная с присуждением тебе звания «Лучший гражданин недели».
   — Позволь тебя поправить: «Лучший гражданин месяца».
   — Ты не можешь лететь в Нью-Йорк. У тебя назначена встреча с мэром.
   — Мэр назначил встречу с прессой. Меня там не ждут.
   — Но почему, скажи на милость? Если мы сможем объявить к пятнице, что ты сыграешь главную роль в пьесе «В любви», которую в скором времени можно будет увидеть в театре «Кэлоуквиэл»…
   — Каждый ищет свою выгоду.
   — Естественно.
   — В пятницу я буду в Нью-Йорке. Ты не ешь сэндвич.
   Мокси отодвинула тарелку.
   — С твоими кулинарными способностями, Флетч, тебе рано замахиваться на сэндвичи с колбасой. Пока твой предел — бутерброды с ореховым маслом.

Глава 29

   Швейцар высокого, многоквартирного дома в престижной части нью-йоркского района Ист-Сайд зажал рукой микрофон телефона и в изумлении посмотрел на Флетча.
   — Мисс Бредли говорит, что она вас не знает, мистер Флетчер.
   Флетч протянул руку.
   — Позвольте мне сказать ей пару слов.
   — Разумеется, сэр.
   Он отдал трубку Флетчу и отступил на полшага. Высокий, подтянутый, с цепким взглядом, скорее телохранитель, а не швейцар, и золотые галуны на его униформе смотрелись так же нелепо, как спинакер[22] на авианосце.
   — Мисс Бредли?
   — Да? — голос глубокий, чуть хрипловатый.
   — Мисс Бредли, моя фамилия Флетчер. Мне необходимо поговорить с вами о компании вашего брата, «Уэгнолл-Фиппс». Я специально прилетел из Калифорнии.
   Последовала долгая пауза.
   — Кто вы, мистер Флетчер?
   — Я — репортер, бывший репортер, который написал статью для финансовой полосы «Ньюс-Трибюн», чего мне делать не следовало. И хотел бы уточнить некоторые детали.
   — И чем я могу вам помочь?
   — Не знаю. Но я поговорил с вдовой вашего брата, Энид Бредли, с вашей племянницей Робертой, с вашим племянником Томом…
   — Вам нужно поговорить с Алексом Коркораном. Он — президент…
   — С ним я тоже говорил. Как и с Чарлзом Блейном… несколько дней тому назад.
   Вновь долгая пауза.
   — Вы говорили с Чарлзом Блейном несколько дней тому назад?
   — Для этого пришлось слетать в Мексику.
   — Вижу, вы не из тех, кого не оторвешь от стула. Коркоран и Блейн не смогли вам помочь?
   — К сожалению, нет.
   — Честно говоря, не понимаю, какой помощи вы ждете от меня. Но поднимайтесь. Не могу же я дать вам от ворот поворот после того, как вы потратили столько денег, чтобы приехать сюда.
   — Спасибо, — кивнул Флетч. — Я передаю трубку швейцару.
   — Действительно, мистер Флетчер… я правильно произношу фамилию?
   — Да.
   — Вы могли бы сэкономить время и деньги просто позвонив мне из Калифорнии. Я наверняка сказала бы вам, в моих ли силах…
   Франсина Бредли открыла дверь квартиры 21М, обежала Флетча удивленным взглядом и продолжила разговор, начатый по телефону внутренней связи.
   И Флетч не упустил возможности внимательно разглядеть свою собеседницу. Светлые, тщательно уложенные волосы. Кожа, не чуждая дорогой косметики и массажа. Золотое ожерелье. Сережки, составляющие с ним единый гарнитур. Отлично сшитое зеленое платье с глубоким вырезом на груди. Очень стройная для ее возраста (сорок пять плюс-минус год) фигура.
   — …О компании Тома мне известно не так уж и много, — она провела Флетча в просторную гостиную, обставленную дорогой мебелью. Через большое окно ее заливал солнечный свет. — Из сотрудников я никого не знаю. Я, конечно, в курсе производственных и финансовых дел. После смерти Тома, Энид частенько обращается ко мне. Энид, как вам, должно быть, известно, не сведуща в бизнесе.
   Франсина встала спиной к окну, лицом к Флетчу, помолчала, словно гадая, на все ли возможные вопросы Флетча она уже ответила. Молчал и Флетч, а потому, чтобы заполнить паузу, Франсина указала на диван.
   — Присядьте, пожалуйста. Меня ждут к обеду, но несколько минут у меня есть, так что давайте посмотрим, вдруг я действительно смогу вам чем-то помочь.
   Сев, Флетч расстегнул пиджак и подтянул брючины, чтобы не помять свой новый костюм.
   На кофейном столике лежали перчатки и сумочка Франсины.
   — Я рад, что вы согласились встретиться со мной. — Франсина села в кресло так, чтобы свет из окна падал на нее сзади. — Возможно, вам поначалу показалось, что я не в своем уме, но я надеюсь, вы поймете, чем вызвано мое, пусть и несколько странное, поведение.
   — Ваше поведение не кажется мне странным, — Франсина улыбнулась. — Просто… когда вы сказали, что вы репортер, бывший репортер, я подумала, что, открыв дверь, увижу перед собой… более зрелого мужчину, старше возрастом… которому пришлось многое повидать.
   Улыбнулся и Флетч.
   — Все дело в моем румянце во всю щеку. А причина тому — ежедневный завтрак из овсянки с апельсиновым соком.
   Франсина Бредли добродушно рассмеялась. Теперь, когда его глаза привыкли к яркому свету, Флетч разглядел фотографии на книжной полке. Роберта Бредли, Томас Бредли-младший, школьные фотографии разных лет, две фотографии Энид Бредли, молодой и постарше, большая семейная фотография. Флетч догадался, что черноволосый мужчина, обнимающий Энид Бредли за талию, ее муж, Томас. Стену перед Флетчем украшала черно-коричневая мозаика. На низком столике у окна лежала другая, незаконченная.
   — Мозаику на стене сделал ваш брат? — спросил Флетч.
   — Да, — Франсина с грустью посмотрела на мозаику. Затем вздохнула и указала на вторую, незаконченную. — А над этой он работал. Том всегда останавливался у меня, приезжая в Нью-Йорк к здешним врачам. Эту мозаику он начал перед отъездом в Швейцарию. Я не стала убирать ее. Глупо, конечно. Но иногда я прихожу домой вечером и буквально вижу его, в халате и шлепанцах, склонившегося над мозаикой.
   — Боюсь, мои вопросы покажутся вам необычными.
   — Это ничего, — она глянула на часы. — За мной должны приехать…
   — Я помню. Мое появление у вас вызвано тем, что при подготовке статьи об «Уэгнолл-Фиппс» мне показали недавние служебные записки вашего брата, которые я и процитировал. В результате меня, естественно, уволили.
   Сначала Франсина смотрела на Флетча так, будто тот неожиданно заговорил на языке, который она не понимает.
   — Что значит, «недавние»?
   — Датированные если не этим, то прошлым месяцем.
   — Том уже с год, как умер.
   — Потому-то я здесь.
   Франсина посмотрела на свои, лежащие на коленях руки, с красным лаком на ногтях.
   — Как странно.
   — Согласен с вами.
   — Есть ли какое-нибудь объяснение?
   — У меня — нет.
   — Кто показывал вам эти служебные записки?
   — Чарлз Блейн. Вице-президент и начальник финансового отдела «Уэгнолл-Фиппс». Мне представлялось, что такой человек — надежный источник информации.
   — А, Блейн. С ним и раньше были проблемы. Энид упоминала об этом. Возможно, специалист он толковый, но… Энид говорит, что он все воспринимает слишком серьезно. Своих подчиненных он просто затретировал, — Франсина покивала. — Да, об этом Блейне я слышала. У него все расставлено по полочкам, а если что-то не ставится, он впадает в истерику.
   — Дело не в полочках, мисс Бредли. Речь идет о документах, подписанных инициалами человека, который не мог их подписать, поскольку отошел в мир иной.
   Франсина пожала плечами.
   — Тогда это чья-то злая шутка. Порезвился кто-нибудь из секретарей. Из тех, что работал с Блейном. Блейн мог достать кого угодно. Вот с ним и поквитались.
   — Такое возможно.
   — А как на этот вопрос ответила Энид?
   — Она полагает, что у Блейна нервный срыв. И отправила его в отпуск в Мексику.
   — Так, наверное, и есть.
   — Я слетал в Мексику. С нервами у него все в порядке. А вот жара и духота допекают.
   — Ваша квалификация позволяет вам судить о психическом состоянии человека, мистер Флетчер? У вас диплом психиатра?
   — Я оставил его в другом костюме.
   — Не подумайте, что я вхожу в роль прокурора, но… Многие люди скрывают свое истинное лицо под маской. И под ней происходит совсем не то, что мы видим.
   — Чарлз Блейн заверил меня, что он не подделывал инициалы на служебных записках.
   Вновь Франсина Бредли пожала плечами.
   — Тогда кто-то сыграл с ним злую шутку, — она улыбнулась. — В конторах такое далеко не редкость.
   — Мисс Бредли, когда умер ваш брат?
   — Я же сказала… год тому назад.
   — Энид говорит то же самое. А Коркоран и Блейн полагают, что он умер в прошлом ноябре, то есть на шесть месяцев позже.
   — Ах, вы об этом. Я понимаю, тут действительно имеет место некоторая путаница. Том умер год тому назад. Неожиданно для нас. Уезжая, он оставил за себя Энид. Не могу сказать, что ей удалось справиться с этой работой. Скорее наоборот, ее терпели только потому, что надеялись на скорое возвращение Тома. По существу ее поддерживал лишь его авторитет. Собственно, она сама это прекрасно понимала. И мы решили никому не сообщать о смерти Тома, пока она не освоится в роли руководителя компании. Логичное решение, не так ли?
   — Да. Полагаю, что да.
   — Была и другая причина. Касающаяся не бизнеса, а эмоций. Энид очень любила моего брата. Насколько мне известно, к нему очень хорошо относились и сотрудники «Уэгнолл-Фиппс», те же Блейн и Коркоран. Энид хотела скорбеть в одиночку. Она не желала видеть на работе печальные лица, выслушивать соболезнования от подчиненных. Надеюсь это ясно?
   Флетч предпочел промолчать.
   — Была и масса других соображений. Молодые сотрудники могли уйти из компании, прослышав о смерти Тома, так как еще не верили в Энид… И многое, многое другое.
   — Том умер год тому назад. В «Уэгнолл-Фиппс» об этом узнали через шесть месяцев, в одну из ноябрьских пятниц. А Энид улетела в Швейцарию во вторник на следующей неделе?
   Взгляд Франсины задержался на настенной мозаике.
   — Да, вроде бы так, — она повернулась к Флетчу. — Вы спрашиваете, почему мы не полетели в Швейцарию сразу же, шестью месяцами раньше, получив известие о смерти Тома?
   — Мне хотелось бы получить ответ на этот вопрос.
   — Мы сознательно приняли такое решение. Том умер. Внезапно. Энид об этом сообщили через двадцать четыре часа после смерти. Порекомендовали кремировать покойника. Энид телеграфировала, что согласна. А шесть месяцев спустя мы улетели в Швейцарию, заказали мемориальную службу, привезли домой останки Тома.
   — Вы летали в Швейцарию с Энид?
   — Разве я только что не сказала об этом?
   — Куда именно?
   — Том умер в клинике под Женевой.
   Флетч глубоко вдохнул и покачал головой.
   — Мисс Бредли, ваш брат не умер в Швейцарии.
   Брови Франсины взлетели вверх.
   — Что вы такое говорите?
   — Я связался с посольством США в Швейцарии. Ни в прошлом году, ни когда бы то ни было, в этой стране не умирал американский гражданин, которого звали Томас Бредли.
   На лице Франсины отразилось изумление.
   — Они так сказали?
   — Это информация американского посольства в Женеве.
   — Но это невозможно, мистер Флетчер.
   — И я уверен, что они не пытались сыграть злую шутку.
   — Однако, — рот Франсины открылся и закрылся. — Не знаю, что и сказать.
   — Я тоже.
   — Полагаю, причиной всего — бюрократическая ошибка. Я попрошу своих адвокатов с этим разобраться.
   — Посольство гарантирует, что их информация, касающаяся смерти американцев в Швейцарии абсолютно достоверна.
   — О, мистер Флетчер, если вы покажите мне чиновников, которые не допускают ошибок, я, подпрыгнув, достану луну.
   Флетч наклонился вперед.
   — Как видите, мисс Бредли, у меня много вопросов.
   В прихожей загудел аппарат внутренней связи.
   — Извините, — Франсина вышла в прихожую, взяла трубку. — Слушаю… Да, пожалуйста, скажите мистеру Савенору, что я спущусь через несколько минут.
   Когда Франсина вернулась в гостиную, Флетч стоял у окна.
   — Вы даже не закрепили плитки, — он указал на незавершенную мозаику.
   — Да, — кивнула Франсина. — Оставила все, как было.
   — Можем мы встретиться еще раз? — спросил Флетч.
   — Конечно. Я вижу, что вами движут добрые побуждения.
   — Подозреваю, мне удалось вас удивить.
   — Я уверена, что всему найдется разумное объяснение, — ответила Франсина. — И конторской шутке… И свидетельству о смерти, затерявшемуся в посольстве.
   — Возможно.
   — Вы сможете пообедать со мной завтра?
   — Конечно. Где, когда?
   — Вы любите французскую кухню?
   — Есть я люблю.
   — Так давайте встретимся в восемь вечера в ресторане «У Клер». Это в двух кварталах отсюда, — и она указала на юг.
   — В восемь вечера, — повторил Флетч.
   Франсина проводила его в прихожую.
   — Жаль, что должна уходить. Вы разожгли мое любопытство, — она открыла дверь. — Я уверена, что совместными усилиями мы сможем во всем разобраться.
   В вестибюле компанию швейцару составлял седовласый пятидесятилетний мужчина в строгом сером костюме.

Глава 30

   В пятницу утром, без четверти восемь, Флетч стоял под дождем напротив дома Франсины Бредли в Ист-Сайде, на другой стороне улицы. Дождевик, шляпу и темные очки он купил прошлым вечером, на Таймс-сквэа. Из кармана плаща торчал номер «Нью-Йорк пост». Оделся он так для того, чтобы привлекать к себе минимум внимания.
   Он ожидал, что Франсина Бредли выйдет из подъезда, но, к его удивлению, в десять минут девятого она выскочила из остановившегося у дома такси и нырнула в подъезд. В коротком плаще и высоких сапогах.
   На улицу она вышла в двадцать минут десятого, в другом плаще, подлиннее, из под которого выглядывала темная юбка. По ее просьбе швейцар начал ловить такси.
   Тем же занялся и Флетч, на своей стороне улицы, и преуспел в этом больше швейцара.
   — Развернитесь и остановитесь у тротуара, — распорядился Флетч, забираясь в кабину.
   Водитель в точности выполнил полученные указания.
   — Видите женщину, которая хочет поймать такси?
   — Да.
   — Я хочу знать, куда она поедет.
   Водитель посмотрел на него в зеркало заднего обзора.
   — Это что, новый вид извращении?
   — Департамент налогов и сборов, — сурово представился Флетч.