На него никто внимания не обращал.
На веранде две пары сидели в синих креслах-качалках. На столике стояли высокие стаканы, судя по всему, с ледяным чаем.
Отдыхающие посмотрели на проходящего мимо Джека, но не сказали ни слова.
Возможно, они не разговаривали и между собой. Джек переоделся в плавки и один поплавал в пятидесятиметровом, ярко освещенном бассейне.
Глава 11
Глава 12
Глава 13
На веранде две пары сидели в синих креслах-качалках. На столике стояли высокие стаканы, судя по всему, с ледяным чаем.
Отдыхающие посмотрели на проходящего мимо Джека, но не сказали ни слова.
Возможно, они не разговаривали и между собой. Джек переоделся в плавки и один поплавал в пятидесятиметровом, ярко освещенном бассейне.
Глава 11
– Видишь ли. – Флетч говорил с Кристел, сидя на складном стуле у грузовичка. – Я тоже долго не знал о том, что у меня есть отец. Наверное, поэтому я испытываю противоречивые чувства по отношению к Джеку и тебе. Ты же не сказала мне о существовании Джека, две недели назад я и понятия не имел, что он есть… Вот я никак и не могу определиться, как мне на него реагировать.
– Твой отец умер при родах, – ответила Кристел из грузовичка. – Ты так всегда говорил.
– Не совсем.
– Не умер?
– Нет.
Уже стемнело.
Грузовичок стоял на автостоянке мотеля, рядом с номером, который снял Флетч.
Кристел сидела на кровати, подложив под спину подушки. Флетч откинул задний борт, сдвинул боковую дверь, чтобы Кристел обдувал легкий ветерок.
Люди, проходившие мимо, с удивлением поглядывали на сидящего на складном стуле мужчину, о чем-то беседующего с женщиной, устроившейся на кровати в грузовичке, но никто ничего не говорил.
Кристел и Флетч поужинали жареными курами, картофельным салатом, шинкованной капустой и запили все чаем со льдом.
Днем Флетчу то и дело приходилось останавливать грузовичок, чтобы купить Кристел еды. За раз она съедала больше, чем он мог съесть за неделю, а через несколько минут начинала жаловаться на голод. Он послушно останавливал грузовичок, никак не комментируя ее аппетит, но изумлялся объемам поглощаемой пищи. Он не считал себя вправе хоть в чем-то ограничивать ее. Ограничения, полагал он, заставят ее страдать, а она и так натерпелась в этом псевдосанатории.
В компании Кристел и Флетч стал есть больше, чем всегда. Он постоянно сидел за рулем, практически не двигался, и полный желудок вызывал у него неприятные ощущения. Его клонило в сон, ремень все сильнее впивался в живот, и ему это совсем не нравилось.
Не доставляли удовольствия и остановки в зонах отдыха, где он помогал Кристел подняться с кровати, на платформе гидроподъемника опускал на землю и сопровождал к женскому туалету, где она могла облегчиться. В грузовичке соответствующие удобства отсутствовали. Впервые Флетч осознал, сколь далек путь от автостоянки до туалетов. Кристел всеми шестьюстами фунтами наваливалась на Флетча, каждый шаг давался с трудом, потому что одно ее бедро зацеплялось за другое. Люди, особенно женщины и дети, в изумлении таращились на них. От такого унижения Кристел плакала. Тяжело дыша, она снова и снова повторяла: «Флетч, как я могла до такого дойти? Флетч, как я могла?»
На этом долгом, изнурительном пути Флетч оглядывал народ в поисках крепкой, сильной женщины, в глазах которой читалось сочувствие. Такую женщину он мог попросить помочь Кристел в женском туалете. Некоторые качали головами, отвечали «нет» и уходили, отводя взгляд.
В мотеле, где они провели прошлую ночь, ему пришлось самому отводить ее в ванную вечером и утром и помогать ей. Он, конечно, пытался обратить все в шутку, но удовольствия никакого не получил.
Флетч обожал человеческое, особенно женское, тело и пришел в ужас, увидев, во что оно может превратиться, если им не пользоваться.
Обе ночи он спал в номере, а Кристел – на кровати в грузовичке. В первую ночь она много читала, не забывая опустошать пакеты с едой, купленной им в придорожном магазинчике.
Если не считать вышеуказанных неудобств, путешествие Флетчу нравилось. Он мчался по прекрасным автострадам Америки, он беседовал с Кристел, лежащей на кровати за его спиной. Их головы разделял какой-то метр, но лежала она затылком к нему, так что иногда ей приходилось повторять то, что он не услышал с первого раза.
Они говорили о Джеке. Флетч засыпал ее вопросами о сыне. Кристел отвечала подробно, зачастую остроумно. Чувствовалось, что она любит Джека, восхищается им.
Они говорили о газетах, в которых работали вместе, о материалах, которые готовили, о людях, с которыми встречались.
– Так ты говоришь, твой отец не умер? – спросила Кристел.
– Нет. Это выдумка моей матери. Полагаю, она думала, что так мне будет легче.
– И ты с ним встретился.
– Скорее, наткнулся на него.
– Как интересно.
– Более чем.
Зажужжал спутниковый телефон Флетча. Он взял трубку.
– Слушаю?
– Папа! Папа! – Он услышал детский голос.
– О боже. – Флетч сразу понял, что это Джек. – Неужели другой сын?
– Нет, тот же самый, – ответил Джек уже своим голосом. – Как мама?
– Хочешь с ней поговорить?
– Конечно.
Пока они разговаривали, Флетч собрал пакеты, коробочки и прочую упаковку, оставшиеся после обеда, и отнес в мусорный ящик. «Понимают это американцы или нет, – думал Флетч, – но мы поедаем наши деревья».
– Флетч… – Кристел протянула трубку. Флетч взял трубку, уселся на раскладной стул.
– Бип.
– Когда ты доставишь маму в то место, куда ты ее везешь?
– Завтра. – Он не сказал, что не знает, удастся ли ему оставить Кристел в тренировочном лагере мистера Мортимера. В глубине души он понимал, что идея, пусть и блестящая, но из разряда безумных.
– Я вот думаю.
– Это хороший признак.
– Тут действительно творится что-то странное.
– В Виндомии?
– Да.
– Поэтому ты и приехал туда, верно?
– Я говорю из телефона-автомата у супермаркета деревни Виндомия.
– А я на автостоянке мотеля в Вайоминге. Что из этого?
– Я думаю, на жизнь доктора Редлифа покушались по меньшей мере пять раз, возможно, шесть. Вчера одна попытка удалась, правда, убили другого человека.
– Кого?
– Ученого, работающего в его лаборатории.
– Рассказывай.
– Первым умер трехлетний жеребец доктора Редлифа, на котором тот любил прыгать через изгороди.
– Это ничего не значит. Лошадь обычно делает то, чего от нее не ждешь. Смерть лошади от сердечного приступа – далеко не редкость.
– Конюх думает, что лошадь могли отравить.
– Ладно. А что показало вскрытие?
– Доктор Редлиф не разрешил делать вскрытие.
– Вот это уже непонятно.
– Кто-то оголил и облил водой провода его кофеварки. Обычно он сам вставлял штепсель в розетку. В темноте. И только чудом заметил, что провода оголены и мокрые.
– От этих домашних приборов только и ждешь какой-нибудь пакости.
– Сами провода оголиться не могли. Как и искупаться.
– Может, доктор Редлиф и зачистил провода. А потом полил водой.
– Коттедж, в котором он обычно предавался раздумьям в четыре часа дня, взлетел на воздух в четверть пятого.
– М-м-м. Инцидент расследовался?
– Думаю, нет. Сказали, что взорвался обогреватель.
– Может, так оно и было.
– Чтобы в Джорджии летом включали обогреватели?
– Может, он встроен в систему кондиционирования.
– Когда он ехал в гору, сломалась передняя ось его нового джипа.
– Возможно, заводской дефект.
– И, наконец, после того, как доктора Джима Уилсона отравили смертоносным газом, когда Редлиф вбежал в лабораторию, пытаясь спасти доктора Уилсона, лаборатория взорвалась. Я при этом присутствовал. Я все видел. Я не сомневался, что Редлиф погиб.
– Газ вспыхнул от искры.
– С чего такая задержка? Газ вспыхнул бы гораздо быстрее. И потом, зачем физику держать в лаборатории смертоносный газ?
– Кто знает? Мало ли какие идеи могли возникнуть у Редлифа.
– Папа…
Флетч поежился от холодного ветерка.
– Такое ощущение, что у доктора Редлифа пошла черная полоса. Может, он разбил одно из своих идеальных зеркал?
– Шана ничего не выдумывала, когда просила меня приехать. Я думаю, его хотят убить.
– А как ты? Ты соблюдаешь осторожность?
– Да, конечно Никто не подозревает, кто я такой. Я получил работу.
– Какую же?
– Приглядываю за бассейнами, теннисными кортами, спортивным залом, инвентарем. Мне платят больше, чем я того заслуживаю.
– Это хорошо.
– Но я слишком далеко от эпицентра событий. Редлифа видел лишь дважды Мы не знакомы. Я не могу защитить его. Я не могу выяснить, что происходит.
– А что тебе удалось выяснить?
– Он построил рай на земле для себя, семьи и сотрудников. Они в полной безопасности, у них есть все, чего они только пожелают.
– Звучит неплохо.
– Они разбалованы до крайности, особенно его дети.
– Само собой.
– Они его ненавидят.
– Естественно.
– Больше чем ненавидят. Терпеть не могут. Не могут терпеть его существования.
– Ты думаешь, детки стараются избавиться от своего папаши?
– С другой стороны, доктор Редлиф желает держать под полным контролем всех и вся. Кто где живет, с кем, что делает, говорит, думает, ест, пьет. И так все двадцать четыре часа в сутки. На проезд от единственных ворот поместья до автостоянки мне отпустили ровно шесть минут.
– Ты приехал на машине? У тебя есть своя машина?
– Я ее купил. В Виргинии.
– Какая модель?
– «Миата». Подержанная.
– Похоже, в «Глоуб кейбл ньюс» тебе тоже переплатили. Придется поговорить с Алексом Блейром. Большие гонорары негативно отражаются на моих дивидендах, знаешь ли.
– Я думаю, Шана права. Кто-то пытается убить Честера Редлифа.
– Шана – девушка, которая собирается выйти замуж за молодого Честера?
Джек помялся.
– Не уверен, что она собирается за него замуж.
– Как так? Неужели твое появление в двухместном кабриолете так потрясло ее, что она передумала?
– Я думаю, кое в чем она все-таки ошиблась.
– Слушай, я вот складываю два и два, и…
– Надеюсь, что получается у тебя пять. Так оно и есть. Ты не хотел бы приехать в Виндомию?
– Меня не приглашали.
– Ты должен признать, что совпадений слишком уж много.
– Действительно, многовато.
– И тебе проще говорить на равных с Честером Редлифом.
– Мне? Маленькому человечку? Да как я могу говорить на равных с изобретателем идеального зеркала? Или ты думаешь, что я тоже что-то изобрел?
– Перестань, папа. Я всего лишь мальчишка. – От холодного ветерка Флетч вновь поежился. – Какой у меня жизненный опыт?
– Прежде всего, я должен устроить твою мать.
– Я пытаюсь предотвратить убийство и не думаю, что в моем распоряжении много времени.
– Ну, не знаю. Посмотрю, что можно сделать.
– Хорошо. Мама не страдает отсутствием аппетита?
– Старайся не бить зеркал, – напутствовал его Флетч.
– Толстые больше весят? – вопросительно ответил Флетч.
– Я серьезно. Дело, наверное, не в широких костях. Вот у меня кость узкая. И не в железах. Тут можно воспользоваться хирургией.
– Генетическая наследственность?
– Среди моих родственников толстяков не было. Таких, как я.
– Я думаю, тут есть несомненная связь с тем, что человек кладет в рот. Ты согласна?
– Это я знаю. Но почему ты кладешь в рот одно, а я – другое.
– Мне не по себе от ощущения сытости. А вот тебе это нравится.
– Я понимаю. Тебя тошнит от всех этих пакетов с едой, которыми заставлен кузов. Ты морщишь нос всякий раз, открывая для меня очередной пакет.
– Морщу?
– Именно. Морщишь и отводишь взгляд. Почему еда, которая так нравится мне, вызывает у тебя отвращение?
– Привычка, наверное Мы все рабы наших привычек.
– Я думаю, причина глубже.
– Однажды я слушал лекцию одного известного профессора Северо-Западного университета, специалиста по вопросам питания. Так он говорил, что у людей в голове пищевой регулятор. И вопрос лишь в том, настроен он или нет.
– И что сие означает?
– Если он настроен, мы становимся более разборчивы в еде, соображаем, сколько и чего нужно съесть, а что уже лишнее. Мы едим высококалорийную пищу, которая вырабатывает много энергии, а мы ее тратим, сжигаем своей активностью. Нужно есть ровно столько, сколько необходимо для выработки этой энергии. Что-то в этом роде. – В углу автостоянки гудел двигатель восемнадцатиколесного трейлера, иной раз перекрывая музыку. – Точно не знаю. А почему ты спрашиваешь меня?
– Я задавала этот вопрос специалистам.
– Ты им платила, а потому их ответы нельзя считать объективными.
– Флетч? У меня психическая болезнь?
– Кристел, уж с головой-то у тебя все в порядке. Умная, рационально мыслящая женщина.
– Тогда почему же я такая? Что рационального в моей прожорливости? Какой в этом смысл?
– Не знаю.
– Я хочу сказать, неужели тощим известно что-то такое, о чем не знают толстые?
– Думаю, тощие что-то такое знают.
– Пожалуйста, скажи, что именно.
– Тощие иначе определяют голод. Я думаю, они знают, что зачастую голод в твоем понимании на самом деле является пищевым похмельем. Ты замечала, что, поев плотнее, чем обычно, ты вскорости начинаешь испытывать голодные спазмы?
– Да. Постоянно замечаю.
– Я думаю, если съедаешь больше, чем всегда, выделение организмом желудочного сока, ферментов увеличивается, и, перерабатывая пищу в желудке, все эти вещества посылают сигнал в мозг, сообщая, что готовы к переработке новой порции. По-моему, толстые воспринимают этот сигнал как голодный спазм. Тощие испытывают то же самое, но знают, что они не голодны, так как уже съели больше, чем следовало.
– То есть голод, который я ощущаю, ненастоящий?
– Нет. Ложный. Тебе просто кажется, что он настоящий.
– А в действительности я не голодна?
– Разумеется, нет.
– Ты это где-то вычитал?
– Нет. Просто мне часто приходилось не обращать внимания на голод, и я пришел к выводу, что первые голодные спазмы не настоящие. Они ничего не значат.
– Синдром китайской пищи.
– Китайская пища очень сытная. Поэтому через час ощущаешь голодные спазмы. Но в действительности в дополнительной еде необходимости нет.
– А как можно определить, что ты и впрямь голоден?
– Можно. Ты начинаешь испытывать недостаток энергии. Вот тогда надо что-нибудь съесть, но не сладкое, а калорийную пищу, чтобы восстановить запас энергии. Надо знать, сколько и чего необходимо съесть, чтобы произвести ровно такое количество энергии, которое потрачено за день, и именно столько и съедать.
– И забыть о чувстве голода.
– Что-то в этом роде Я не знаю, о чем говорю Я об этом думал, пока мы ехали, думал о тебе. Может, причины того, что ты такая толстая, надо искать в психологии. Я знаю, что ты не чокнутая. Но, возможно, все идет от головы. Ты неправильно оцениваешь свои ощущения Именно это имел в виду профессор, говоря о регуляторах.
– Пищевых регуляторах.
– Вот-вот Мы по-разному думаем о еде. Возьмем человека, который вечером перебрал спиртного, а утром с похмелья вновь берется за стакан. Это же бессмысленно. Совсем не обязательно пить только потому, что печень или другие органы готовы к переработке алкоголя.
– Голодные спазмы – пищевое похмелье, – подвела итог Кристел. – Наверное, это я и хотела услышать.
– Ты спросила – я ответил. Я ничуть не лучше тебя. Только смотрю на еду иначе.
– Может, потому, что в прошлом тебе пришлось испытать настоящий голод.
– Может.
– Интересно, а я вот была хоть раз по-настоящему голодна?
– Скорее всего нет.
– Зато мне постоянно хочется есть.
– Это не голод.
– Может, тебе написать книгу о диетах, Флетч?
– Думаешь, ее кто-нибудь купит?
– Книги о диетах продаются лучше всего. Наряду с поваренными книгами.
– Я об этом ничего не знаю.
– Других это не удерживает от написания книг по диетам.
– Я лишь размышлял об этом. О тебе. Может, за тебя.
Зажужжал телефон. Он взял трубку.
– Слушаю.
– Флетч, опять звонил этот мистер Мортимер.
– Это Кэрри, – объяснил Флетч Кристел. – Звонит с фермы.
– Он настроен очень решительно.
– Это его обычное состояние, – согласился Флетч.
– Он требует, чтобы ты держался от него подальше. Ты далеко от его тренировочного лагеря?
– Да нет. Три часа езды. Около девяти утра будем на месте.
– Флетч, он не хочет, чтобы ты приезжал.
– Наоборот, хочет. Меня все любят. Я тебе об этом говорил.
– Он тебя ненавидит!
– Это все выдумки.
– Он считает, что ты загубил ему жизнь.
– Как я мог такое сделать? Я лишь помог ему отправить за решетку всех его друзей. Чего ему из-за этого расстраиваться?
– Он говорит, что ему пришлось бежать, чтобы остаться в живых. Из мира бокса в коровий рай. Из Нью-Йорка в Вайоминг. Его тошнит от коров и бычков. Он одинок, обозлен…
– И настроен решительно. Это мне известно.
– Флетч, он позвонил уже в седьмой или в восьмой раз. Предупреждая, что ты должен держаться от него подальше. Слышал бы ты его голос!
– Слышал.
– Я думаю, тебе следует отнестись к этому серьезно.
– Полностью с тобой согласен.
– Это же безумная идея – везти толстую женщину в тренировочный боксерский лагерь.
– Многие мои безумные идеи реализовывались на практике.
– Флетч, он говорит, что занял у соседей три ружья. Если ты приедешь к нему, он и двое его парней…
– Хэджа и Рикки.
– Он обещает, что они снесут тебе голову.
– Боксеры умеют целиться лишь в объект, находящийся на расстоянии вытянутой руки.
– Пожалуйста, Флетч. Он не шутит, я это чувствую.
– Если он позвонит снова… – Флетч помялся.
– Что?
– … скажи ему, что мы подъедем к девяти. Оставь зажженную лампу на окне, дорогая. Домой я вернусь с головой на плечах или зажатой под мышкой, но обязательно вернусь.
Он положил трубку.
– Сколько весит Кэрри? – спросила Кристел.
– Сто двадцать три фунта.
– Ты не знаешь, сколько вешу я?
– Нет.
– Это хорошо.
– Твой отец умер при родах, – ответила Кристел из грузовичка. – Ты так всегда говорил.
– Не совсем.
– Не умер?
– Нет.
Уже стемнело.
Грузовичок стоял на автостоянке мотеля, рядом с номером, который снял Флетч.
Кристел сидела на кровати, подложив под спину подушки. Флетч откинул задний борт, сдвинул боковую дверь, чтобы Кристел обдувал легкий ветерок.
Люди, проходившие мимо, с удивлением поглядывали на сидящего на складном стуле мужчину, о чем-то беседующего с женщиной, устроившейся на кровати в грузовичке, но никто ничего не говорил.
Кристел и Флетч поужинали жареными курами, картофельным салатом, шинкованной капустой и запили все чаем со льдом.
Днем Флетчу то и дело приходилось останавливать грузовичок, чтобы купить Кристел еды. За раз она съедала больше, чем он мог съесть за неделю, а через несколько минут начинала жаловаться на голод. Он послушно останавливал грузовичок, никак не комментируя ее аппетит, но изумлялся объемам поглощаемой пищи. Он не считал себя вправе хоть в чем-то ограничивать ее. Ограничения, полагал он, заставят ее страдать, а она и так натерпелась в этом псевдосанатории.
В компании Кристел и Флетч стал есть больше, чем всегда. Он постоянно сидел за рулем, практически не двигался, и полный желудок вызывал у него неприятные ощущения. Его клонило в сон, ремень все сильнее впивался в живот, и ему это совсем не нравилось.
Не доставляли удовольствия и остановки в зонах отдыха, где он помогал Кристел подняться с кровати, на платформе гидроподъемника опускал на землю и сопровождал к женскому туалету, где она могла облегчиться. В грузовичке соответствующие удобства отсутствовали. Впервые Флетч осознал, сколь далек путь от автостоянки до туалетов. Кристел всеми шестьюстами фунтами наваливалась на Флетча, каждый шаг давался с трудом, потому что одно ее бедро зацеплялось за другое. Люди, особенно женщины и дети, в изумлении таращились на них. От такого унижения Кристел плакала. Тяжело дыша, она снова и снова повторяла: «Флетч, как я могла до такого дойти? Флетч, как я могла?»
На этом долгом, изнурительном пути Флетч оглядывал народ в поисках крепкой, сильной женщины, в глазах которой читалось сочувствие. Такую женщину он мог попросить помочь Кристел в женском туалете. Некоторые качали головами, отвечали «нет» и уходили, отводя взгляд.
В мотеле, где они провели прошлую ночь, ему пришлось самому отводить ее в ванную вечером и утром и помогать ей. Он, конечно, пытался обратить все в шутку, но удовольствия никакого не получил.
Флетч обожал человеческое, особенно женское, тело и пришел в ужас, увидев, во что оно может превратиться, если им не пользоваться.
Обе ночи он спал в номере, а Кристел – на кровати в грузовичке. В первую ночь она много читала, не забывая опустошать пакеты с едой, купленной им в придорожном магазинчике.
Если не считать вышеуказанных неудобств, путешествие Флетчу нравилось. Он мчался по прекрасным автострадам Америки, он беседовал с Кристел, лежащей на кровати за его спиной. Их головы разделял какой-то метр, но лежала она затылком к нему, так что иногда ей приходилось повторять то, что он не услышал с первого раза.
Они говорили о Джеке. Флетч засыпал ее вопросами о сыне. Кристел отвечала подробно, зачастую остроумно. Чувствовалось, что она любит Джека, восхищается им.
Они говорили о газетах, в которых работали вместе, о материалах, которые готовили, о людях, с которыми встречались.
– Так ты говоришь, твой отец не умер? – спросила Кристел.
– Нет. Это выдумка моей матери. Полагаю, она думала, что так мне будет легче.
– И ты с ним встретился.
– Скорее, наткнулся на него.
– Как интересно.
– Более чем.
Зажужжал спутниковый телефон Флетча. Он взял трубку.
– Слушаю?
– Папа! Папа! – Он услышал детский голос.
– О боже. – Флетч сразу понял, что это Джек. – Неужели другой сын?
– Нет, тот же самый, – ответил Джек уже своим голосом. – Как мама?
– Хочешь с ней поговорить?
– Конечно.
Пока они разговаривали, Флетч собрал пакеты, коробочки и прочую упаковку, оставшиеся после обеда, и отнес в мусорный ящик. «Понимают это американцы или нет, – думал Флетч, – но мы поедаем наши деревья».
– Флетч… – Кристел протянула трубку. Флетч взял трубку, уселся на раскладной стул.
– Бип.
– Когда ты доставишь маму в то место, куда ты ее везешь?
– Завтра. – Он не сказал, что не знает, удастся ли ему оставить Кристел в тренировочном лагере мистера Мортимера. В глубине души он понимал, что идея, пусть и блестящая, но из разряда безумных.
– Я вот думаю.
– Это хороший признак.
– Тут действительно творится что-то странное.
– В Виндомии?
– Да.
– Поэтому ты и приехал туда, верно?
– Я говорю из телефона-автомата у супермаркета деревни Виндомия.
– А я на автостоянке мотеля в Вайоминге. Что из этого?
– Я думаю, на жизнь доктора Редлифа покушались по меньшей мере пять раз, возможно, шесть. Вчера одна попытка удалась, правда, убили другого человека.
– Кого?
– Ученого, работающего в его лаборатории.
– Рассказывай.
– Первым умер трехлетний жеребец доктора Редлифа, на котором тот любил прыгать через изгороди.
– Это ничего не значит. Лошадь обычно делает то, чего от нее не ждешь. Смерть лошади от сердечного приступа – далеко не редкость.
– Конюх думает, что лошадь могли отравить.
– Ладно. А что показало вскрытие?
– Доктор Редлиф не разрешил делать вскрытие.
– Вот это уже непонятно.
– Кто-то оголил и облил водой провода его кофеварки. Обычно он сам вставлял штепсель в розетку. В темноте. И только чудом заметил, что провода оголены и мокрые.
– От этих домашних приборов только и ждешь какой-нибудь пакости.
– Сами провода оголиться не могли. Как и искупаться.
– Может, доктор Редлиф и зачистил провода. А потом полил водой.
– Коттедж, в котором он обычно предавался раздумьям в четыре часа дня, взлетел на воздух в четверть пятого.
– М-м-м. Инцидент расследовался?
– Думаю, нет. Сказали, что взорвался обогреватель.
– Может, так оно и было.
– Чтобы в Джорджии летом включали обогреватели?
– Может, он встроен в систему кондиционирования.
– Когда он ехал в гору, сломалась передняя ось его нового джипа.
– Возможно, заводской дефект.
– И, наконец, после того, как доктора Джима Уилсона отравили смертоносным газом, когда Редлиф вбежал в лабораторию, пытаясь спасти доктора Уилсона, лаборатория взорвалась. Я при этом присутствовал. Я все видел. Я не сомневался, что Редлиф погиб.
– Газ вспыхнул от искры.
– С чего такая задержка? Газ вспыхнул бы гораздо быстрее. И потом, зачем физику держать в лаборатории смертоносный газ?
– Кто знает? Мало ли какие идеи могли возникнуть у Редлифа.
– Папа…
Флетч поежился от холодного ветерка.
– Такое ощущение, что у доктора Редлифа пошла черная полоса. Может, он разбил одно из своих идеальных зеркал?
– Шана ничего не выдумывала, когда просила меня приехать. Я думаю, его хотят убить.
– А как ты? Ты соблюдаешь осторожность?
– Да, конечно Никто не подозревает, кто я такой. Я получил работу.
– Какую же?
– Приглядываю за бассейнами, теннисными кортами, спортивным залом, инвентарем. Мне платят больше, чем я того заслуживаю.
– Это хорошо.
– Но я слишком далеко от эпицентра событий. Редлифа видел лишь дважды Мы не знакомы. Я не могу защитить его. Я не могу выяснить, что происходит.
– А что тебе удалось выяснить?
– Он построил рай на земле для себя, семьи и сотрудников. Они в полной безопасности, у них есть все, чего они только пожелают.
– Звучит неплохо.
– Они разбалованы до крайности, особенно его дети.
– Само собой.
– Они его ненавидят.
– Естественно.
– Больше чем ненавидят. Терпеть не могут. Не могут терпеть его существования.
– Ты думаешь, детки стараются избавиться от своего папаши?
– С другой стороны, доктор Редлиф желает держать под полным контролем всех и вся. Кто где живет, с кем, что делает, говорит, думает, ест, пьет. И так все двадцать четыре часа в сутки. На проезд от единственных ворот поместья до автостоянки мне отпустили ровно шесть минут.
– Ты приехал на машине? У тебя есть своя машина?
– Я ее купил. В Виргинии.
– Какая модель?
– «Миата». Подержанная.
– Похоже, в «Глоуб кейбл ньюс» тебе тоже переплатили. Придется поговорить с Алексом Блейром. Большие гонорары негативно отражаются на моих дивидендах, знаешь ли.
– Я думаю, Шана права. Кто-то пытается убить Честера Редлифа.
– Шана – девушка, которая собирается выйти замуж за молодого Честера?
Джек помялся.
– Не уверен, что она собирается за него замуж.
– Как так? Неужели твое появление в двухместном кабриолете так потрясло ее, что она передумала?
– Я думаю, кое в чем она все-таки ошиблась.
– Слушай, я вот складываю два и два, и…
– Надеюсь, что получается у тебя пять. Так оно и есть. Ты не хотел бы приехать в Виндомию?
– Меня не приглашали.
– Ты должен признать, что совпадений слишком уж много.
– Действительно, многовато.
– И тебе проще говорить на равных с Честером Редлифом.
– Мне? Маленькому человечку? Да как я могу говорить на равных с изобретателем идеального зеркала? Или ты думаешь, что я тоже что-то изобрел?
– Перестань, папа. Я всего лишь мальчишка. – От холодного ветерка Флетч вновь поежился. – Какой у меня жизненный опыт?
– Прежде всего, я должен устроить твою мать.
– Я пытаюсь предотвратить убийство и не думаю, что в моем распоряжении много времени.
– Ну, не знаю. Посмотрю, что можно сделать.
– Хорошо. Мама не страдает отсутствием аппетита?
– Старайся не бить зеркал, – напутствовал его Флетч.
* * *
– Флетч? – Прошло уже много времени, но Кристел и Флетч – последний уже клевал носом – все еще разговаривали на стоянке мотеля. Из ресторана мотеля доносилась музыка. – В чем разница между толстыми и тощими?– Толстые больше весят? – вопросительно ответил Флетч.
– Я серьезно. Дело, наверное, не в широких костях. Вот у меня кость узкая. И не в железах. Тут можно воспользоваться хирургией.
– Генетическая наследственность?
– Среди моих родственников толстяков не было. Таких, как я.
– Я думаю, тут есть несомненная связь с тем, что человек кладет в рот. Ты согласна?
– Это я знаю. Но почему ты кладешь в рот одно, а я – другое.
– Мне не по себе от ощущения сытости. А вот тебе это нравится.
– Я понимаю. Тебя тошнит от всех этих пакетов с едой, которыми заставлен кузов. Ты морщишь нос всякий раз, открывая для меня очередной пакет.
– Морщу?
– Именно. Морщишь и отводишь взгляд. Почему еда, которая так нравится мне, вызывает у тебя отвращение?
– Привычка, наверное Мы все рабы наших привычек.
– Я думаю, причина глубже.
– Однажды я слушал лекцию одного известного профессора Северо-Западного университета, специалиста по вопросам питания. Так он говорил, что у людей в голове пищевой регулятор. И вопрос лишь в том, настроен он или нет.
– И что сие означает?
– Если он настроен, мы становимся более разборчивы в еде, соображаем, сколько и чего нужно съесть, а что уже лишнее. Мы едим высококалорийную пищу, которая вырабатывает много энергии, а мы ее тратим, сжигаем своей активностью. Нужно есть ровно столько, сколько необходимо для выработки этой энергии. Что-то в этом роде. – В углу автостоянки гудел двигатель восемнадцатиколесного трейлера, иной раз перекрывая музыку. – Точно не знаю. А почему ты спрашиваешь меня?
– Я задавала этот вопрос специалистам.
– Ты им платила, а потому их ответы нельзя считать объективными.
– Флетч? У меня психическая болезнь?
– Кристел, уж с головой-то у тебя все в порядке. Умная, рационально мыслящая женщина.
– Тогда почему же я такая? Что рационального в моей прожорливости? Какой в этом смысл?
– Не знаю.
– Я хочу сказать, неужели тощим известно что-то такое, о чем не знают толстые?
– Думаю, тощие что-то такое знают.
– Пожалуйста, скажи, что именно.
– Тощие иначе определяют голод. Я думаю, они знают, что зачастую голод в твоем понимании на самом деле является пищевым похмельем. Ты замечала, что, поев плотнее, чем обычно, ты вскорости начинаешь испытывать голодные спазмы?
– Да. Постоянно замечаю.
– Я думаю, если съедаешь больше, чем всегда, выделение организмом желудочного сока, ферментов увеличивается, и, перерабатывая пищу в желудке, все эти вещества посылают сигнал в мозг, сообщая, что готовы к переработке новой порции. По-моему, толстые воспринимают этот сигнал как голодный спазм. Тощие испытывают то же самое, но знают, что они не голодны, так как уже съели больше, чем следовало.
– То есть голод, который я ощущаю, ненастоящий?
– Нет. Ложный. Тебе просто кажется, что он настоящий.
– А в действительности я не голодна?
– Разумеется, нет.
– Ты это где-то вычитал?
– Нет. Просто мне часто приходилось не обращать внимания на голод, и я пришел к выводу, что первые голодные спазмы не настоящие. Они ничего не значат.
– Синдром китайской пищи.
– Китайская пища очень сытная. Поэтому через час ощущаешь голодные спазмы. Но в действительности в дополнительной еде необходимости нет.
– А как можно определить, что ты и впрямь голоден?
– Можно. Ты начинаешь испытывать недостаток энергии. Вот тогда надо что-нибудь съесть, но не сладкое, а калорийную пищу, чтобы восстановить запас энергии. Надо знать, сколько и чего необходимо съесть, чтобы произвести ровно такое количество энергии, которое потрачено за день, и именно столько и съедать.
– И забыть о чувстве голода.
– Что-то в этом роде Я не знаю, о чем говорю Я об этом думал, пока мы ехали, думал о тебе. Может, причины того, что ты такая толстая, надо искать в психологии. Я знаю, что ты не чокнутая. Но, возможно, все идет от головы. Ты неправильно оцениваешь свои ощущения Именно это имел в виду профессор, говоря о регуляторах.
– Пищевых регуляторах.
– Вот-вот Мы по-разному думаем о еде. Возьмем человека, который вечером перебрал спиртного, а утром с похмелья вновь берется за стакан. Это же бессмысленно. Совсем не обязательно пить только потому, что печень или другие органы готовы к переработке алкоголя.
– Голодные спазмы – пищевое похмелье, – подвела итог Кристел. – Наверное, это я и хотела услышать.
– Ты спросила – я ответил. Я ничуть не лучше тебя. Только смотрю на еду иначе.
– Может, потому, что в прошлом тебе пришлось испытать настоящий голод.
– Может.
– Интересно, а я вот была хоть раз по-настоящему голодна?
– Скорее всего нет.
– Зато мне постоянно хочется есть.
– Это не голод.
– Может, тебе написать книгу о диетах, Флетч?
– Думаешь, ее кто-нибудь купит?
– Книги о диетах продаются лучше всего. Наряду с поваренными книгами.
– Я об этом ничего не знаю.
– Других это не удерживает от написания книг по диетам.
– Я лишь размышлял об этом. О тебе. Может, за тебя.
Зажужжал телефон. Он взял трубку.
– Слушаю.
– Флетч, опять звонил этот мистер Мортимер.
– Это Кэрри, – объяснил Флетч Кристел. – Звонит с фермы.
– Он настроен очень решительно.
– Это его обычное состояние, – согласился Флетч.
– Он требует, чтобы ты держался от него подальше. Ты далеко от его тренировочного лагеря?
– Да нет. Три часа езды. Около девяти утра будем на месте.
– Флетч, он не хочет, чтобы ты приезжал.
– Наоборот, хочет. Меня все любят. Я тебе об этом говорил.
– Он тебя ненавидит!
– Это все выдумки.
– Он считает, что ты загубил ему жизнь.
– Как я мог такое сделать? Я лишь помог ему отправить за решетку всех его друзей. Чего ему из-за этого расстраиваться?
– Он говорит, что ему пришлось бежать, чтобы остаться в живых. Из мира бокса в коровий рай. Из Нью-Йорка в Вайоминг. Его тошнит от коров и бычков. Он одинок, обозлен…
– И настроен решительно. Это мне известно.
– Флетч, он позвонил уже в седьмой или в восьмой раз. Предупреждая, что ты должен держаться от него подальше. Слышал бы ты его голос!
– Слышал.
– Я думаю, тебе следует отнестись к этому серьезно.
– Полностью с тобой согласен.
– Это же безумная идея – везти толстую женщину в тренировочный боксерский лагерь.
– Многие мои безумные идеи реализовывались на практике.
– Флетч, он говорит, что занял у соседей три ружья. Если ты приедешь к нему, он и двое его парней…
– Хэджа и Рикки.
– Он обещает, что они снесут тебе голову.
– Боксеры умеют целиться лишь в объект, находящийся на расстоянии вытянутой руки.
– Пожалуйста, Флетч. Он не шутит, я это чувствую.
– Если он позвонит снова… – Флетч помялся.
– Что?
– … скажи ему, что мы подъедем к девяти. Оставь зажженную лампу на окне, дорогая. Домой я вернусь с головой на плечах или зажатой под мышкой, но обязательно вернусь.
Он положил трубку.
– Сколько весит Кэрри? – спросила Кристел.
– Сто двадцать три фунта.
– Ты не знаешь, сколько вешу я?
– Нет.
– Это хорошо.
Глава 12
– Кто…
Джек оторвал голову от подушки. В комнате царила темнота. Спал он на животе. Его нога лежала на ногах другого человека. Упругих, с очень гладкой кожей. Его правая рука – на чьем-то животе. Он убрал руку. Уперся локтями в кровать. Ему казалось, что он грезит. Убрал ногу, повернулся на бок. Осторожно провел рукой по груди лежащего рядом.
К нему в кровать забралась обнаженная девушка.
Дыхание его участилось. Он прислушался к мерному гудению кондиционера.
В последний раз женщина побывала в его постели много недель тому назад.
Вернувшись домой, он полчаса тихонько играл на гитаре, думая о разговоре с отцом, о решении властей разоблачить Клан, о пяти неделях в тюрьме строгого режима в Кентукки, о лагере в Алабаме, о каторжном труде в Виргинии, о Виндомии, очень напоминающей концлагерь со всеми удобствами.
Думал он и о сексе. Сколько времени прошло с тех пор, когда он ласкал женщину, а женщина ласкала его. Думал о тех, с кем предавался любовным утехам. Думал о том, где, когда и как это было. Оставалось только удивляться, что в этой динамичной жизни юноши и девушки, мужчины и женщины находили друг друга, сливаясь не только телами, но, случалось, и душой, и разумом, отдавая себя полностью, беря то, что дают, любя и учась друг у друга. А потом их разводили обстоятельства, семьи, школы, работа, расстояния. Поколению Джека всегда внушали, что длительные отношения – пережиток прошлого, им не место в современном мире, рассчитывать на них – абсурд.
А ему недоставало многих из тех, с кем он встречался. Каждая оставила маленькую зарубку на его сердце.
Он провел рукой по женскому телу.
– Шана?
Последовал взрыв негодования.
Простыня взлетела в воздух, подкинутая ногой. Крепкий кулачок забарабанил по члену. Пальцы второй руки впились в бедро.
Джека свалили на спину.
Женщина оседлала его.
Начала лупить обеими руками по голове, лицу, плечам.
В темноте он пытался поймать ее руки, схватить, защитить голову.
Наконец ему удалось оторваться от кровати, свести руки за спиной женщины, потянуть ее на себя.
Она не возражала, вытянула ноги.
Он перекатился на нее.
Она широко развела ноги и загнала его конец, куда положено, обхватила ногами его спину.
Их неистовый танец продолжался недолго.
Женщина шумно выдохнула.
– Аликсис, – соблаговолила представиться. И тут же добавила: – Еще.
Джек подчинился.
Кровь смешивалась с водой на полу.
Вытершись, он повернулся спиной к зеркалу, чтобы посмотреть, как сильно она его расцарапала.
Потом вернулся в комнату, сел на краешек кровати.
– Что с тобой случилось? – спросила Аликсис.
– Ты меня поцарапала.
– Бедный Джек. – В темноте она безошибочно пробежалась кончиками пальцев по царапине. То есть точно знала, где ее искать.
Царапина еще кровоточила, так что она испачкала пальцы в крови.
– Бедняжка. Красная кровь. Кровоточащий мальчик.
– Я вот думаю…
– И о чем думает бедный мальчик? О сочащейся крови? Не волнуйся, много не вытечет.
– Если б я вот так поступил с тобой, меня бы посадили на двадцать лет.
– Ерунда, – отмахнулась Аликсис. – Я не первая девушка, которая залезла к тебе в постель и качественно тебя оттрахала.
– Не первая, – признал Джек.
– Парни это любят, всегда и везде. Или это не так?
Джек промолчал.
– В вас словно вставлены батарейки «Эвереди».[10] Я это знаю. Знаю, что у тебя есть. Что ты можешь отдать. Все равно ведь отдаешь, правда?
– Да.
– И ты не можешь забеременеть.
– О чем ты говоришь?
– Общепринято, что женщины могут дать, продать или не дать. Выбор всегда за ними.
– А у парней выбора нет?
– Нет, если женщина хочет. Парни сексуальны. Они сливают, сливают и сливают. В женщину или в сторону. И женщина выбирает, брать ей или нет.
– Понятно.
– Парням не больно. – Она прижалась к его спине, обхватила руками грудь, щекой накрыла темечко. – А бедному Джеку больно?
– Ты же только что сказала, что парням не бывает больно.
– Извини, что поцарапала тебя. – Она начала тереться о его спину, размазывая кровь по груди и животу.
– Ничего страшного.
– Болит?
– Щиплет.
– Значит, жаловаться не на что?
– Я не жалуюсь.
– Ты же не можешь сказать, что тебе не понравилось.
– Мне понравилось.
– Парням это всегда нравится.
– Безусловно.
– Безусловно. Парни не могут сдерживаться. Им всегда это нравится. Хороший парень – сперматозавр. Только и делает, что трахается. И ни на что не жалуется.
– Никогда и ни на что, – поддакнул Джек.
Она запустила пятерню в его волосы, запрокинула голову назад. Второй рукой провела по шее. Ее губы нашли его рот. Горячий язык проскользнул мимо зубов в глотку.
Ему удалось повернуться к ней лицом, завести ее руки за спину.
– Еще, – потребовала Аликсис.
Джек не возражал.
Джек оторвал голову от подушки. В комнате царила темнота. Спал он на животе. Его нога лежала на ногах другого человека. Упругих, с очень гладкой кожей. Его правая рука – на чьем-то животе. Он убрал руку. Уперся локтями в кровать. Ему казалось, что он грезит. Убрал ногу, повернулся на бок. Осторожно провел рукой по груди лежащего рядом.
К нему в кровать забралась обнаженная девушка.
Дыхание его участилось. Он прислушался к мерному гудению кондиционера.
В последний раз женщина побывала в его постели много недель тому назад.
Вернувшись домой, он полчаса тихонько играл на гитаре, думая о разговоре с отцом, о решении властей разоблачить Клан, о пяти неделях в тюрьме строгого режима в Кентукки, о лагере в Алабаме, о каторжном труде в Виргинии, о Виндомии, очень напоминающей концлагерь со всеми удобствами.
Думал он и о сексе. Сколько времени прошло с тех пор, когда он ласкал женщину, а женщина ласкала его. Думал о тех, с кем предавался любовным утехам. Думал о том, где, когда и как это было. Оставалось только удивляться, что в этой динамичной жизни юноши и девушки, мужчины и женщины находили друг друга, сливаясь не только телами, но, случалось, и душой, и разумом, отдавая себя полностью, беря то, что дают, любя и учась друг у друга. А потом их разводили обстоятельства, семьи, школы, работа, расстояния. Поколению Джека всегда внушали, что длительные отношения – пережиток прошлого, им не место в современном мире, рассчитывать на них – абсурд.
А ему недоставало многих из тех, с кем он встречался. Каждая оставила маленькую зарубку на его сердце.
Он провел рукой по женскому телу.
– Шана?
Последовал взрыв негодования.
Простыня взлетела в воздух, подкинутая ногой. Крепкий кулачок забарабанил по члену. Пальцы второй руки впились в бедро.
Джека свалили на спину.
Женщина оседлала его.
Начала лупить обеими руками по голове, лицу, плечам.
В темноте он пытался поймать ее руки, схватить, защитить голову.
Наконец ему удалось оторваться от кровати, свести руки за спиной женщины, потянуть ее на себя.
Она не возражала, вытянула ноги.
Он перекатился на нее.
Она широко развела ноги и загнала его конец, куда положено, обхватила ногами его спину.
Их неистовый танец продолжался недолго.
Женщина шумно выдохнула.
– Аликсис, – соблаговолила представиться. И тут же добавила: – Еще.
Джек подчинился.
* * *
Он и не подозревал о глубокой царапине на спине, пока не встал под горячий душ.Кровь смешивалась с водой на полу.
Вытершись, он повернулся спиной к зеркалу, чтобы посмотреть, как сильно она его расцарапала.
Потом вернулся в комнату, сел на краешек кровати.
– Что с тобой случилось? – спросила Аликсис.
– Ты меня поцарапала.
– Бедный Джек. – В темноте она безошибочно пробежалась кончиками пальцев по царапине. То есть точно знала, где ее искать.
Царапина еще кровоточила, так что она испачкала пальцы в крови.
– Бедняжка. Красная кровь. Кровоточащий мальчик.
– Я вот думаю…
– И о чем думает бедный мальчик? О сочащейся крови? Не волнуйся, много не вытечет.
– Если б я вот так поступил с тобой, меня бы посадили на двадцать лет.
– Ерунда, – отмахнулась Аликсис. – Я не первая девушка, которая залезла к тебе в постель и качественно тебя оттрахала.
– Не первая, – признал Джек.
– Парни это любят, всегда и везде. Или это не так?
Джек промолчал.
– В вас словно вставлены батарейки «Эвереди».[10] Я это знаю. Знаю, что у тебя есть. Что ты можешь отдать. Все равно ведь отдаешь, правда?
– Да.
– И ты не можешь забеременеть.
– О чем ты говоришь?
– Общепринято, что женщины могут дать, продать или не дать. Выбор всегда за ними.
– А у парней выбора нет?
– Нет, если женщина хочет. Парни сексуальны. Они сливают, сливают и сливают. В женщину или в сторону. И женщина выбирает, брать ей или нет.
– Понятно.
– Парням не больно. – Она прижалась к его спине, обхватила руками грудь, щекой накрыла темечко. – А бедному Джеку больно?
– Ты же только что сказала, что парням не бывает больно.
– Извини, что поцарапала тебя. – Она начала тереться о его спину, размазывая кровь по груди и животу.
– Ничего страшного.
– Болит?
– Щиплет.
– Значит, жаловаться не на что?
– Я не жалуюсь.
– Ты же не можешь сказать, что тебе не понравилось.
– Мне понравилось.
– Парням это всегда нравится.
– Безусловно.
– Безусловно. Парни не могут сдерживаться. Им всегда это нравится. Хороший парень – сперматозавр. Только и делает, что трахается. И ни на что не жалуется.
– Никогда и ни на что, – поддакнул Джек.
Она запустила пятерню в его волосы, запрокинула голову назад. Второй рукой провела по шее. Ее губы нашли его рот. Горячий язык проскользнул мимо зубов в глотку.
Ему удалось повернуться к ней лицом, завести ее руки за спину.
– Еще, – потребовала Аликсис.
Джек не возражал.
Глава 13
– У тебя царапина на спине.
– Я знаю – Джек граблями разравнивал песок в японском саду, когда появилась Нэнси Данбар, секретарь Редлифа, с чашечкой кофе в руках Она села на скамью, на которой днем раньше сидела вместе с Джеком, достала сигарету, закурила.
– Береги спину от прямых солнечных лучей, – посоветовала Нэнси. – А не то шрам останется на всю жизнь.
– Я знаю.
Ранним субботним утром Джек работал в тени, отбрасываемой стеной.
– У тебя есть что сказать? – спросила Нэнси.
Джек впервые разравнивал песок граблями, так что старался оставить на нем интересный рисунок.
Есть ли ему что сказать? На что просила обращать внимание Нэнси? Прислушиваться к людям, составляющим какие-то планы, обращать внимание на тех, кому в Виндомии не место, запоминать, что говорят люди друг о друге, о мистере Бьювилле, докторе Редлифе, Нэнси Данбар.
Несколько часов тому назад он слизывал собственную кровь с грудей младшей дочери доктора Редлифа.
Он слышал, как та же самая дочь говорила, что ей без разницы, убьют ее отца или нет. Он слышал признания Дункана Редлифа в том, что тот обманом сдавал экзамены, солгал отцу насчет поступления в школу бизнеса, собирался продать акции «Редлиф миррор», чтобы добыть денег на модернизацию своего гоночного автомобиля и, как догадывался Джек, на наркотики.
Он видел, как старший сын доктора Редлифа, Чет, обрученный с Шаной Штауфель, занимался сексом с конюхом.
Он знал, что под кроватью Пеппи стоит сумка с банками пива.
Он видел, как доктор Редлиф и Шана в сумерках сидели в розовом саду, держась за руки.
Он слышал, как местные жители насмехались над Нэнси Данбар.
– Нет. Сказать мне нечего.
– Ты видел или слышал что-нибудь такое, что может заинтересовать нас? – не унималась Нэнси.
– Нет.
– Очень уж резкие у тебя линии, – прокомментировала она рисунок на песке. – Надо бы мягче.
– Мягче?
– Да. Расслабь руки. Представь себе, что держишь не грабли, а кисть.
– Никогда не держал в руке кисть. Один раз, правда, красил гараж.
– Думай об абстрактной живописи, – наставляла его Нэнси. – Широкие мазки, кривые линии, прямые, проведенные под необычным углом.
– Я знаю – Джек граблями разравнивал песок в японском саду, когда появилась Нэнси Данбар, секретарь Редлифа, с чашечкой кофе в руках Она села на скамью, на которой днем раньше сидела вместе с Джеком, достала сигарету, закурила.
– Береги спину от прямых солнечных лучей, – посоветовала Нэнси. – А не то шрам останется на всю жизнь.
– Я знаю.
Ранним субботним утром Джек работал в тени, отбрасываемой стеной.
– У тебя есть что сказать? – спросила Нэнси.
Джек впервые разравнивал песок граблями, так что старался оставить на нем интересный рисунок.
Есть ли ему что сказать? На что просила обращать внимание Нэнси? Прислушиваться к людям, составляющим какие-то планы, обращать внимание на тех, кому в Виндомии не место, запоминать, что говорят люди друг о друге, о мистере Бьювилле, докторе Редлифе, Нэнси Данбар.
Несколько часов тому назад он слизывал собственную кровь с грудей младшей дочери доктора Редлифа.
Он слышал, как та же самая дочь говорила, что ей без разницы, убьют ее отца или нет. Он слышал признания Дункана Редлифа в том, что тот обманом сдавал экзамены, солгал отцу насчет поступления в школу бизнеса, собирался продать акции «Редлиф миррор», чтобы добыть денег на модернизацию своего гоночного автомобиля и, как догадывался Джек, на наркотики.
Он видел, как старший сын доктора Редлифа, Чет, обрученный с Шаной Штауфель, занимался сексом с конюхом.
Он знал, что под кроватью Пеппи стоит сумка с банками пива.
Он видел, как доктор Редлиф и Шана в сумерках сидели в розовом саду, держась за руки.
Он слышал, как местные жители насмехались над Нэнси Данбар.
– Нет. Сказать мне нечего.
– Ты видел или слышал что-нибудь такое, что может заинтересовать нас? – не унималась Нэнси.
– Нет.
– Очень уж резкие у тебя линии, – прокомментировала она рисунок на песке. – Надо бы мягче.
– Мягче?
– Да. Расслабь руки. Представь себе, что держишь не грабли, а кисть.
– Никогда не держал в руке кисть. Один раз, правда, красил гараж.
– Думай об абстрактной живописи, – наставляла его Нэнси. – Широкие мазки, кривые линии, прямые, проведенные под необычным углом.