Глаза у нее стали тусклыми, смутными, пыльными, как стеклянные глаза оленьих чучел.
— Я там в жизни не была. И никого из тамошних не знаю.
— Тони Падилью ты знаешь, — сказал ее деверь, многозначительно на нее взглянув.
— Кто он такой, мистер Донато?
— Бармен в этом клубе.
— А какое он имеет ко всему этому отношение?
— Никакого, — ответил он невозмутимо. — Как и мы с ней. А теперь, может, вы извините нас, мистер? Вы же видите, у нас семейная беда. И посторонним тут делать нечего.
В «Предгорья» я поехал на такси и сказал шоферу, чтобы он меня не ждал. На окруженной тенистыми деревьями автостоянке среди «кадиллаков» и спортивных машин приютился полицейский «форд-меркюри». Беседовать с полицейскими у меня никакого желания не было. Я прислонился к стволу подальше от «форда» в ожидании, когда подчиненные Уиллса покинут клуб.
Даже мысль о полицейских в этом клубе была ни с чем не сообразна. Клуб «Предгорья» принадлежал к тем монументально благопристойным заведениям, в стенах которых все еще можно тешиться иллюзией, будто солнце никогда не заходит над международной элитой. Вступительный взнос составляет здесь пять тысяч долларов, а число членов строго ограничено тремястами. Даже если у вас нашлись бы лишние пять тысяч, вам бы пришлось ждать смерти одного из них. А потом пройти проверку на голубизну крови.
С поля для гольфа от девятнадцатой лунки по двое, по трое к клубу тянулись его члены, выглядевшие так, словно каждый намеревался жить вечно. Мужчины с начищенными до блеска кожаными лицами, следующие за солнцем от Акапулько до Жуан-ле-Пэн. Пожилые широко шагающие женщины в туфлях на среднем каблуке с английскими интонациями возмущались ценами напитков или намерением клуба сократить расходы на обогревательную систему бассейна.
Одна из них громогласно поинтересовалась, что произошло с этим милым мальчиком, дежурившим в бассейне. Сребровласый мужчина, кутавший шею белым шарфом, ответил не без злорадства, что его выгнали. Он позволил себе слишком уж большую вольность ну-вы-знаете-с-кем, хотя, по его собственному мнению (его голос теперь холил и лелеял каждое слово), она виновата не меньше спасателя, как бишь его там? Слишком много новых лиц, клуб сдает позиции.
Автостоянка была обсажена эвкалиптами, которые называют «серебряными долларами» — в данном случае более чем уместно. Их металлические листья посверкивали в угасающем закате. Сумерки скапливались в складках предгорий и синим туманом скатывались в долину, запутываясь в ветвях разбросанных по ней дубов. Склон с полем для гольфа растворился в темноте. На западном небосклоне Венера зажгла свою лампаду. Я подумал о Салли, о ноге барашка. От клуба веяло запахом жаркого. Может быть, бифштекс из единорога или грудка феникса под стеклом.
Здание клуба расползлось примерно на акр — красная черепичная крыша, минимум четыре крыла и множество входов. Оно, подобно горам вдали и деревьям вокруг, казалось, стояло тут очень давно. Я и сам уже начинал чувствовать себя неотъемлемой частью окружающего. Нет, не членом клуба — ни в коем случае! — а диким созданием природы, обитающим в здешних местах.
На шоссе со стороны города появился автомобиль. Перед въездом на стоянку лучи его фар задвигались, как усики насекомого. Он остановился между каменными столбами ворот.
Из автомобиля вылез мужчина и торопливо направился ко мне.
— Поставь ее на место, приятель.
Он был низенький, широкоплечий, со скуластым лицом и грудью колесом, словно в детстве его слегка пристукнуло паровым молотом. Светлый костюм, галстук с солнцем в сиянии лучей, светлая шляпа и лента на ней под стать галстуку. Голос его напоминал сирену на маяке, а дыхание, которым он обдал меня, подойдя поближе, — атмосферу в задней комнате бара.
— Ты что, оглох?
Я почувствовал себя деклассированным бродягой, но ответил достаточно мягко:
— Я не сторож. Поставьте сами. Но он не стронулся с места.
— Так управляющий, э? — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Хорошенькое у вас заведеньице. Я бы и сам не отказался от такого клуба: высший класс, богатая клиентура, тихое место. Сколько гребете в неделю?
— К управлению клубом я ни малейшего отношения не, имею.
— А-а! — По какой-то неясной причине он решил, что я член клуба и брезгаю им. — По этому «форду» обо мне не судите. Прокатная дрянь. А дома у меня гараж на четыре машины, и только «кадиллаки». Не хочу хвастать, но клуб ваш я могу купить за наличные — и деньги на бочку.
— Рад за вас, — ответил я. — Вы занимаетесь недвижимостью?
— Пожалуй, оно так и выходит. Солемен моя фамилия.
Он протянул мне руку. Я ее не взял. Она повисла в воздухе, как мертвая камбала. Его глаза под надвинутой на лоб шляпой влажно заблестели.
— Значит, руку дружбы пожать не желаете? — сказал он голосом, в котором угроза и сентиментальность мешались, точно асфальт с патокой. — А, ладно. Забудем. В Калифорнии я прежде не бывал, но сразу видно, что хваленым ее радушием здесь и не пахнет. Если хотите знать мое мнение, одно хамство, и ничего больше.
Он снял шляпу, и казалось, вот-вот в нее расплачется. Его густая курчавая шевелюра сразу бойко вздыбилась, прибавив ему роста несколько дюймов и изменив его внешность. Вопреки его нахальству в нем было что-то жалобное.
— А вы откуда, мистер Солемен?
Он ответил сразу, точно ждал моего вопроса:
— Из Майами. У меня там деловое предприятие. И не одно. А сюда я прилетел, чтобы, как говорится, соединить приятное с полезным и сэкономить на налоге. У вас в клубе состоит дамочка по имени Холли Мэй?
— Холли Мэй?
— Может, вы ее знаете как миссис Фергюсон. Как я понял, она выскочила за какого-то Фергюсона. После того, как мы с ней... подружились. — Он причмокнул на этом слове или от ассоциации, им порожденной. — Между нами, девочками, говоря, высокие блондинки — это моя слабость.
— Ах, так! — Мои запасы нейтральных ответов истощились. Как и мое терпение.
— Вы с ней знакомы?
— Собственно говоря, нет.
— А разве она не член клуба? В газете же так прямо и указано. В заметочке о том, что у нее шашни со здешним спасателем.
Он грозил вот-вот наступить на носки моих ботинок и дышал мне прямо в лицо. Я оттолкнул его, вернее слегка отодвинул. Последовало конвульсивное преображение, и он измученно затявкал:
— Держи свои лапы при себе! Вот прострелю тебе башку!
Его рука нырнула под пиджак и принялась дергать бесформенную опухоль под левой мышкой. И вдруг он окаменел. Застывшее лицо с оскаленным ртом превратилось в маску дьявола, вырезанную из бело-синего камня.
Я сказал внезапно осипшим голосом:
— Проваливай! Убирайся в свою подворотню! И, как ни странно, он послушался.
6
7
— Я там в жизни не была. И никого из тамошних не знаю.
— Тони Падилью ты знаешь, — сказал ее деверь, многозначительно на нее взглянув.
— Кто он такой, мистер Донато?
— Бармен в этом клубе.
— А какое он имеет ко всему этому отношение?
— Никакого, — ответил он невозмутимо. — Как и мы с ней. А теперь, может, вы извините нас, мистер? Вы же видите, у нас семейная беда. И посторонним тут делать нечего.
В «Предгорья» я поехал на такси и сказал шоферу, чтобы он меня не ждал. На окруженной тенистыми деревьями автостоянке среди «кадиллаков» и спортивных машин приютился полицейский «форд-меркюри». Беседовать с полицейскими у меня никакого желания не было. Я прислонился к стволу подальше от «форда» в ожидании, когда подчиненные Уиллса покинут клуб.
Даже мысль о полицейских в этом клубе была ни с чем не сообразна. Клуб «Предгорья» принадлежал к тем монументально благопристойным заведениям, в стенах которых все еще можно тешиться иллюзией, будто солнце никогда не заходит над международной элитой. Вступительный взнос составляет здесь пять тысяч долларов, а число членов строго ограничено тремястами. Даже если у вас нашлись бы лишние пять тысяч, вам бы пришлось ждать смерти одного из них. А потом пройти проверку на голубизну крови.
С поля для гольфа от девятнадцатой лунки по двое, по трое к клубу тянулись его члены, выглядевшие так, словно каждый намеревался жить вечно. Мужчины с начищенными до блеска кожаными лицами, следующие за солнцем от Акапулько до Жуан-ле-Пэн. Пожилые широко шагающие женщины в туфлях на среднем каблуке с английскими интонациями возмущались ценами напитков или намерением клуба сократить расходы на обогревательную систему бассейна.
Одна из них громогласно поинтересовалась, что произошло с этим милым мальчиком, дежурившим в бассейне. Сребровласый мужчина, кутавший шею белым шарфом, ответил не без злорадства, что его выгнали. Он позволил себе слишком уж большую вольность ну-вы-знаете-с-кем, хотя, по его собственному мнению (его голос теперь холил и лелеял каждое слово), она виновата не меньше спасателя, как бишь его там? Слишком много новых лиц, клуб сдает позиции.
Автостоянка была обсажена эвкалиптами, которые называют «серебряными долларами» — в данном случае более чем уместно. Их металлические листья посверкивали в угасающем закате. Сумерки скапливались в складках предгорий и синим туманом скатывались в долину, запутываясь в ветвях разбросанных по ней дубов. Склон с полем для гольфа растворился в темноте. На западном небосклоне Венера зажгла свою лампаду. Я подумал о Салли, о ноге барашка. От клуба веяло запахом жаркого. Может быть, бифштекс из единорога или грудка феникса под стеклом.
Здание клуба расползлось примерно на акр — красная черепичная крыша, минимум четыре крыла и множество входов. Оно, подобно горам вдали и деревьям вокруг, казалось, стояло тут очень давно. Я и сам уже начинал чувствовать себя неотъемлемой частью окружающего. Нет, не членом клуба — ни в коем случае! — а диким созданием природы, обитающим в здешних местах.
На шоссе со стороны города появился автомобиль. Перед въездом на стоянку лучи его фар задвигались, как усики насекомого. Он остановился между каменными столбами ворот.
Из автомобиля вылез мужчина и торопливо направился ко мне.
— Поставь ее на место, приятель.
Он был низенький, широкоплечий, со скуластым лицом и грудью колесом, словно в детстве его слегка пристукнуло паровым молотом. Светлый костюм, галстук с солнцем в сиянии лучей, светлая шляпа и лента на ней под стать галстуку. Голос его напоминал сирену на маяке, а дыхание, которым он обдал меня, подойдя поближе, — атмосферу в задней комнате бара.
— Ты что, оглох?
Я почувствовал себя деклассированным бродягой, но ответил достаточно мягко:
— Я не сторож. Поставьте сами. Но он не стронулся с места.
— Так управляющий, э? — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Хорошенькое у вас заведеньице. Я бы и сам не отказался от такого клуба: высший класс, богатая клиентура, тихое место. Сколько гребете в неделю?
— К управлению клубом я ни малейшего отношения не, имею.
— А-а! — По какой-то неясной причине он решил, что я член клуба и брезгаю им. — По этому «форду» обо мне не судите. Прокатная дрянь. А дома у меня гараж на четыре машины, и только «кадиллаки». Не хочу хвастать, но клуб ваш я могу купить за наличные — и деньги на бочку.
— Рад за вас, — ответил я. — Вы занимаетесь недвижимостью?
— Пожалуй, оно так и выходит. Солемен моя фамилия.
Он протянул мне руку. Я ее не взял. Она повисла в воздухе, как мертвая камбала. Его глаза под надвинутой на лоб шляпой влажно заблестели.
— Значит, руку дружбы пожать не желаете? — сказал он голосом, в котором угроза и сентиментальность мешались, точно асфальт с патокой. — А, ладно. Забудем. В Калифорнии я прежде не бывал, но сразу видно, что хваленым ее радушием здесь и не пахнет. Если хотите знать мое мнение, одно хамство, и ничего больше.
Он снял шляпу, и казалось, вот-вот в нее расплачется. Его густая курчавая шевелюра сразу бойко вздыбилась, прибавив ему роста несколько дюймов и изменив его внешность. Вопреки его нахальству в нем было что-то жалобное.
— А вы откуда, мистер Солемен?
Он ответил сразу, точно ждал моего вопроса:
— Из Майами. У меня там деловое предприятие. И не одно. А сюда я прилетел, чтобы, как говорится, соединить приятное с полезным и сэкономить на налоге. У вас в клубе состоит дамочка по имени Холли Мэй?
— Холли Мэй?
— Может, вы ее знаете как миссис Фергюсон. Как я понял, она выскочила за какого-то Фергюсона. После того, как мы с ней... подружились. — Он причмокнул на этом слове или от ассоциации, им порожденной. — Между нами, девочками, говоря, высокие блондинки — это моя слабость.
— Ах, так! — Мои запасы нейтральных ответов истощились. Как и мое терпение.
— Вы с ней знакомы?
— Собственно говоря, нет.
— А разве она не член клуба? В газете же так прямо и указано. В заметочке о том, что у нее шашни со здешним спасателем.
Он грозил вот-вот наступить на носки моих ботинок и дышал мне прямо в лицо. Я оттолкнул его, вернее слегка отодвинул. Последовало конвульсивное преображение, и он измученно затявкал:
— Держи свои лапы при себе! Вот прострелю тебе башку!
Его рука нырнула под пиджак и принялась дергать бесформенную опухоль под левой мышкой. И вдруг он окаменел. Застывшее лицо с оскаленным ртом превратилось в маску дьявола, вырезанную из бело-синего камня.
Я сказал внезапно осипшим голосом:
— Проваливай! Убирайся в свою подворотню! И, как ни странно, он послушался.
6
Упоение своей духовной силой мгновенно рассеялось, стоило мне поглядеть по сторонам. Из клуба к стоянке шли трое мужчин. Двоих из них я видел в проулке под окном Джерри Уинклера. Солемен явно обладает встроенным радаром для обнаружения полиции, подумал я.
Третий был в смокинге, который носил профессионально. Он проводил полицейских до машины и выразил сожаление, что оказался не в силах помочь им так, как хотел бы. Они уехали, а он пошел назад в клуб. Я перехватил его у дверей.
— Мое имя Уильям Гуннарсон, я адвокат. Дело одного из моих клиентов имеет касательство к служащему клуба. Вы ведь администратор?
Его блестящие печальные глаза оглядели меня. Он обладал тем нервным спокойствием, которое вырабатывается, когда приходится организовывать званые обеды и званые вечера для других, но насмешливый рот смягчал это впечатление.
— Пока еще да. Но завтра, возможно, буду уже подыскивать себе другое место. Идущие на смерть приветствуют себя. Опять Гейнс? Непотребный Гейнс?
— Боюсь, что да.
— Гейнс наш бывший служащий. На той неделе я его уволил. И только-только начал проникаться надеждой, что навсегда благополучно извлек его из своих печенок, и вот — пожалуйста.
— Но что произошло?
— Вероятно, вы знаете об этом больше меня. Его ведь подозревают в грабежах? Я только что беседовал с парой сыщиков, но они старательно ничего мне не говорили.
— Так не могли бы мы обменяться сведениями?
— Почему бы и нет? Моя фамилия Бидуэлл. А вы Гуннарсон, вы сказали?
— Билл Гуннарсон.
Его кабинет был обшит дубовыми панелями, устлан пушистым ковром, обставлен тяжелой темной мебелью. На подносе на углу письменного стола нетронутый бифштекс оброс коркой застывшего соуса. Мы сели за стол напротив друг друга. Я рассказал ему ровно столько, сколько, на мой взгляд, требовалось, а затем начал задавать вопросы:
— Вы не знаете, Гейнс уехал из города?
— Насколько я понял, да. Во всяком случае, это вытекает из слов блюстителей закона. Но при данных обстоятельствах иного было бы трудно ожидать.
— Потому что его разыскивают для допросов?
— В частности, и поэтому, — ответил он неопределенно, пожав плечами.
— Почему вы его уволили?
— Я предпочел бы этого не касаться. Тут замешаны другие люди. Скажем, что по настоянию одного из членов клуба, и на том кончим.
Кончать на том я не хотел.
— Есть ли какое-нибудь основание для слухов, что он довольно грубо приставал к даме?
Бидуэлл выпрямился в своем вращающемся кресле:
— Боже мой! Об этом уже в городе говорят?
— Я, во всяком случае, слышал.
Он провел по губам кончиками пальцем. Настольная лампа освещала только нижнюю часть его лица, и глаз я не видел.
— Ну, это не совсем так. Он просто проявлял излишний интерес к супруге одного из членов клуба. Был к ней очень внимателен, а она, возможно, слегка этим злоупотребляла. Во всяком случае, супруг узнал, и ему это не понравилось. Ну, и я уволил Гейнса. Слава Богу, еще до полицейского расследования! — добавил он.
— А по поведению Гейнса можно было заключить, что он использует свое положение здесь для преступных целей? Например, намечает подходящую жертву для ограбления?
— Полиция меня об этом спрашивала. И я должен был ответить «нет». Но они напомнили, что за последние полгода двоих наших членов ограбили. Последними были Хэмшайры.
Бидуэлл следил за своим голосом, но внутренне был перенапряжен: на кончике его носа образовалась капля пота, отяжелела, засверкала и упала, расплывшись темным кровавым пятном на красной промокательной бумаге.
— А каким образом вы вообще взяли Гейнса?
— Позволил себя провести. Я горжусь своим умением разбираться в людях, но Ларри Гейнс меня провел. Видите ли, говорил он очень хорошо, а к тому же прислал его колледж. Мы почти всегда нанимаем спасателей по рекомендации здешнего колледжа. Возможно, Гейнс именно поэтому и записался туда.
— Он что, записан в колледж?
— Так мне сказали. По-видимому, через несколько недель, если не дней, он перестал посещать занятия. Но мыто продолжали считать его студентом. Для такой роли он, пожалуй, уже недостаточно юн, но, с другой стороны, в наши дни это вовсе не редкость.
— Да, конечно, — сказал я. — Колледж и юридический факультет я окончил после Кореи.
— Неужели? Самому мне даже поступить в колледж не удалось. Наверное, потому-то я и питаю определенную симпатию к молодым людям, которые стараются получить образование. Гейнс сыграл на моем сочувствии, и не только на моем. Среди членов клуба многие были растроганы его академическими устремлениями. Он обладал определенным обаянием. Пожалуй, немного сальным, но действенным.
— Вы не могли бы описать его?
— А нужно ли? Полиция просила меня поискать его фотографии. Гейнс обожал фотографироваться. И сам много снимал.
Бидуэлл достал из ящика стола пять-шесть глянцевых снимков и протянул их мне. Почти на всех них Гейнс был запечатлен в плавках. Узкие бедра, широкие плечи, актерский наигрыш в позе — старающееся сойти за уверенность в себе самодовольство, которое меня всегда настораживает. По-военному остриженная голова была красива, но в темных глазах пряталось тупое упрямство, а губы говорили об избалованности. Вопреки наготе, загару, лепной мускулатуре, он, казалось, терпеть не мог солнца. На вид я дал ему лет двадцать пять — двадцать шесть.
Я отобрал одну фотографию, а остальные вернул Бидуэллу.
— Вы не разрешите мне просмотреть список членов?
Список лежал на письменном столе, и Бидуэлл молча пододвинул его ко мне, — несколько листов со столбцами фамилий, написанных изящным косым почерком. Фамилии были расположены по алфавиту, и перед каждой стоял номер. Патрику Хэмшайру предшествовал номер 345, полковнику Йену Фергюсону — 459.
— Сколько у вас членов?
— Правила ограничивают их число тремястами. Первые имели номера от одного до трехсотого. Когда кто-нибудь... э... удаляется в мир иной, мы исключаем его номер и добавляем новый. Последний номер — четыреста шестьдесят первый, из чего следует, что с момента основания клуба мы потеряли сто шестьдесят одного члена и приобрели соответствующее число новых.
Он излагал эти факты, словно читал торжественное заклинание. Мне пришло в голову, что он говорит со мной только для того, чтобы не разговаривать с самим собой.
— А вы не знаете, Гейнс не был с Хэмшайрами в несколько особых отношениях?
— Боюсь, что был. Он давал их детям уроки плавания в их собственном бассейне.
— Ас Фергюсонами?
Он выпятил нижнюю губу, обдумывая ответ, но тут же снова ее поджал.
— Но разве их ограбили? Я что-то не слышал.
— И я нет. Их номер четыреста пятьдесят девять. Значит ли это, что они стали членами клуба недавно?
— Да, значит! — ответил он сердито. — Ответственность, естественно, лежит на клубном комитете, но у меня есть право вето, и я должен был бы им воспользоваться!
— Но почему?
— Мне кажется, вы знаете почему! — Он встал, прошелся до стены и резко повернулся, точно увидел на ней огненные письмена. Остановившись у стола, он уперся в край кончиками пальцев и наклонился надо мной. — Перестанем ходить вокруг да около, хорошо?
— Ко мне это не относится.
— Пусть так. А ко мне относится. Признаю, но извинений не приношу. Ситуация слишком взрывчатая.
— Вы имеете в виду — между полковником Фергюсоном и его женой?
— Отчасти. Вижу, вам про это кое-что известно, и буду с вами откровенен. Клуб находится на грани чудовищного скандала. И я прилагаю все усилия, чтобы его предотвратить. — Его тон был исполнен невыразимой важности. Так он мог бы сообщить мне, что объявлена война. — Вот поглядите.
Бидуэлл выдвинул ящик, достал сложенную газетную вырезку, дрожащими руками развернул ее и положил передо мной.
«Есть слушок, что аппетитная экс-звезда Холли Мэй, морщившая носик на киногород, старательно доказывает правоту известного присловья про жену полковника. Партнер ее в Великом Эксперименте — великолепный клубок мышц (так она, видимо, считает), который занимается спасением утопающих в клубе для миллионеров, включающих и ее миллионера-муженька. Мы, простые смертные, тоже очень хотели бы ухватить свое. Но рвите розы, пока можно, миссис Фергюсон, и молчок!»
Бидуэлл читал через мое плечо и постанывал.
— Это было напечатано на прошлой неделе. Разослано агентством по всей стране.
— Но ведь никаких доказательств здесь нет.
— Так-то так, но для нас подобный выпад все равно ужасен. Могу ли я на вас положиться, мистер Гуннарсон?
— В каком смысле?
— Что вы не будете никому повторять того, что сейчас сказали мне.
Я, собственно, ничего не говорил, но раз уж ему почудилось...
— Если этого не потребуют интересы моей клиентки. Даю вам слово.
— Но при чем тут интересы вашей клиентки?
— Ее подозревают в том, что она сообщница Гейнса. Между ними действительно что-то было, но вполне невинное. Она в него влюбилась.
— Еще одна? Как это у него получается? Красивое животное, не спорю. Но грубое.
— Некоторые любят грубую пищу. Видимо, миссис Фергюсон принадлежит к таким.
— Ну, и она сама, и ее муж не столь уж восхитительны. В этом году я допустил две большие ошибки: нанял Гейнса и не воспрепятствовал Фергюсонам проникнуть в клуб. И две эти ошибки вместе составили самую огромную ошибку моей жизни.
— Ну, вряд ли все-таки дело обстоит так скверно.
— Ах, вряд ли? Моя жизнь, возможно, находится под угрозой.
— Со стороны Гейнса?
— Да нет. Его давно и след простыл. Они уже наверное в Акапулько. Или на Гавайях.
— Они?
— Я думал, вы знаете. Эта Холли Мэй удрала с ним. А полковник Фергюсон винит во всем меня. Он сейчас сидит в баре и лакает шотландское виски. Я уверен, он набирается смелости убить меня.
— Вы серьезно, Бидуэлл?
Он наклонился так, что на его лицо упал свет. Глаза у него были абсолютно серьезными.
— Он же маньяк. Запил с той минуты, как она улепетнула, и ему втемяшилось взвалить их бегство на меня.
— Когда она уехала?
— Вчера, и прямо отсюда. Обедала с мужем в столовой. Ее позвали к телефону. А она, как повесила трубку, сразу вышла на стоянку. Гейнс ждал ее там.
— Откуда вы знаете?
— Их видел там член клуба, а потом сказал мне.
— Полиции вы об этом сообщили?
— Разумеется нет. Ситуация очень деликатная, мистер Гуннарсон. Кошмарная, но очень деликатная. — Он выдавил бледную улыбочку. — Наш клуб — наиболее уважаемый к западу от Миссисипи...
— Но ему недолго таким оставаться, если один из членов пристрелит администратора за то, что тот содействовал спасателю в покушении на целомудрие Холли Мэй.
— Не надо, будьте так добры! — Он с содроганием закрыл глаза. — Впрочем, если он меня пристрелит, всем моим тревогам придет конец.
— Вы, кажется, почти не шутите? Он широко открыл глаза.
— Пожалуй, что и так.
— У Фергюсона есть пистолет?
— Целый арсенал. Нет, серьезно. В числе прочего, он еще и охотник на крупную дичь. Ему нравится убивать.
— А не поехать ли вам домой?
— Ему известно, где я живу. Он уже являлся туда рано утром. Орал у дверей.
— Мне кажется, вам следовало бы вызвать полицию. Он может оказаться опасным.
— Он опасен без всяких «может». Но я не могу и не стану впутывать в это полицию. Слишком многое поставлено на карту.
— Что именно?
— Репутация клуба. Ни даже тени скандала после двойного самоубийства Абернети, а это было еще до меня. Пока мне остается только стоять твердо и уповать на спасение без пяти двенадцать.
— Ну, будем надеяться, мистер Бидуэлл.
— Зовите меня Артуром, если хотите. Давайте я вам налью.
— Нет, спасибо.
Он старался затянуть разговор. Я поглядел на часы. Не без пяти двенадцать, но все-таки почти девять. Дело Эллы Баркер завело меня очень далеко и угрожало увести еще дальше. Пора было возвращаться домой к Салли. Мысль о ней была точно резинка, которая растягивается, но никогда не лопается.
Вот только иногда она продолжала и продолжала растягиваться.
Телефон на столе Бидуэлла зазвонил. Он поднял трубку с усилием, точно тяжелую гантель, послушал шелестящий голос и сказал:
— Ради всего святого, Падилья, я же сказал вам, чтобы вы его спровадили... Нет, не вызывайте! На мою ответственность.
Бидуэлл кинулся к двери, захлопнул ее, запер и прижался к ней спиной, раскинув руки, словно готовясь быть распятым.
— Падилья говорит, что он идет сюда.
— Так лучше отойдите от двери. А кто такой Падилья?
— Бармен. Фергюсон сказал ему, что ждать больше не желает. — Его лицо покрывалось каплями, точно холодное стекло. — Поговорите с ним, а? Объясните, что я совершенно ни при чем. Абсолютно. И не имею никакого отношения к тому, что его благоверная уехала.
Он на заплетающихся ногах отошел в угол и прислонился к стене.
— А откуда у него такая мысль?
— Он сумасшедший. Делает из мухи слона. Я просто позвал ее к телефону к себе в кабинет.
— Звонил Гейнс?
— Если он, то сильно изменил голос. Мне он показался женским. Но незнакомым. А Фергюсон, видимо, воображает, что я в сговоре с Гейнсом — и только потому, что я вызвал его жену из столовой!
— Я тебя слышу, Бидуэлл! — донесся голос из-за двери.
Бидуэлл подпрыгнул, как от удара током, и привалился к стене, точно ток его убил.
— А если бы я не слышал тебя, Бидуэлл, то учуял бы. По запаху узнал бы, что ты там. — Дверная ручка задергалась, голос поднялся на октаву. — Впусти меня, свинья трусливая! Мне с тобой, свинья Бидуэлл, надо потолковать. И ты знаешь о чем, Бидуэлл.
При каждом упоминании своей фамилии Бидуэлл вздрагивал. В третий раз он бросил на меня отчаянный взгляд.
— Поговорите с ним! Когда я пытаюсь что-то сказать, это только разъяряет его еще больше. Вы же адвокат, вы умеете говорить с людьми!
— Вам нужен не адвокат, а телохранитель.
Фергюсон подтвердил мой вывод сокрушительным пинком в нижнюю филенку.
— Открывай, Бидуэлл, не то я высажу дверь ко всем чертям!
Он пнул еще раз, филенка треснула, на ковер посыпались хлопья лака.
Бидуэлл взмолился:
— Выйдите к нему! Вам бояться нечего. Он не на вас зол, а на меня.
От третьего пинка филенка подалась. Встав сбоку, я отпер дверь и распахнул ее.
Фергюсон пнул пустоту и ввалился внутрь — дюжий мужчина лет пятидесяти с лишним в костюме из мохнатого твида, словно обросший медвежьей шерстью. Длинное лошадиное лицо, под косматыми бровями — маленькие глазки, глубоко и близко посаженные. Они свирепо шарили по комнате.
— Где он? Где паршивый сводник?
Бидуэлл пребывал между дверью и стеной, где и остался.
— Крепковатые выражения, вам не кажется? — спросил я.
Фергюсон стремительно повернул голову в мою сторону, потерял равновесие и привалился к косяку. В кармане у него что-то металлически звякнуло.
— Пистолет лучше отдайте мне, полковник. Не то ненароком прострелите себе бедро, а такие раны бывают очень болезненными.
— Я умею обращаться с огнестрельным оружием.
— И все-таки лучше отдайте его мне на некоторое время. Вы же не хотите, чтобы кто-нибудь пострадал...
— Не хочу? Бидуэлл у меня еще как пострадает! Продырявлю ему шкуру, освежую проклятого койота и прибью шкуру сушиться к его собственной двери.
Разбушевавшийся пьяница. Но разбушевавшиеся пьяницы бывают опасны.
— Нет. Как представитель закона я вас арестую! Отдайте пистолет.
— Катитесь к черту! Еще один бидуэлловский красавчик, специалист по краже жен!
Он ринулся на меня, опять потерял равновесие и еле успел уцепиться за край двери, потянув ее на себя. Перед нами возник вжавшийся в стену Бидуэлл. Фергюсон захрипел, как волынка, и потянулся к карману.
Я ухватил его за воротник рубашки под торчащим кадыком, рванул на себя и ударил в тяжелый подбородок. Съездить по физиономии полковника было моей давней мечтой.
Этот выпрямился во весь рост, торжественно прошествовал к бидуэлловскому столу, повернулся на каблуках, опасно накренившись, и грузно плюхнулся в бидуэлловское кресло. Затем открыл рот, словно председатель правления, готовый сформулировать новую политику фирмы, улыбнулся нелепости всего сущего и впал в глубокое забытье. Кресло закрутилось и сбросило его на пол.
— Что вы натворили! — сказал Бидуэлл. — Он предъявит нам иск.
— Иск мы ему сами предъявим.
— Ничего не выйдет. С двадцатью миллионами не судятся. Он наймет лучших адвокатов в стране.
— Вы сейчас разговариваете с одним из них, — сообщил я, продолжая испытывать душевный подъем, потому что мне таки довелось съездить полковника по физиономии. — Всю жизнь предвкушал такой иск!
— Но он же меня не тронул, — возразил Бидуэлл.
— Вы как будто разочарованы? Бидуэлл смерил меня угрюмым взглядом.
— Полагаю, мне следует поблагодарить вас за спасение моей жизни. Только, честно говоря, никакой благодарности я не испытываю.
Присев на корточки рядом с распростертым на полу полковником, я извлек из его кармана симпатичный короткоствольный пистолет, довольно увесистый, потому что обойма была полна, и показал его Бидуэллу.
Но он отвел глаза.
— Будьте добры, спрячьте.
— А, так вы забрали у него пистолет! — произнес кто-то с порога. — Часа два назад я убедил его отдать мне тот, который был при нем. Значит, в его машине имелся еще один.
— Убирайтесь, Падилья, — сказал Бидуэлл. — Не входите.
— Слушаюсь, сэр.
Падилья ухмыльнулся и вошел. Кудрявый, с изуродованным ухом молодой человек в белой куртке бармена. Он окинул Фергюсона профессиональным взглядом.
— Ссадина на подбородке. Пришлось дать ему раза?
— В тот момент мне это показалось самым уместным. Хотя мистер Бидуэлл и предпочел бы получить пулю. Но было бы жаль, если бы такой ковер залила кровь.
— Не смешно, — сказал Бидуэлл. — А что нам с ним теперь делать?
— Пусть отоспится, — весело порекомендовал Падилья.
— Только не здесь! Не у меня в кабинете.
— Зачем же? Доставим его домой. Скажите Фрэнки, чтобы он меня подменил, а мы отвезем его к нему домой, уложим в постельку, и утром он ничего помнить не будет. Решит, что порезал подбородок, когда брился.
— Откуда вы знаете, что он ничего не вспомнит?
— Так ведь поил его я. Он дул виски с шести часов. Я наливал и наливал в расчете, что он вот-вот одуреет. Но у него желудок из дубовой клепки, стянутой медными обручами.
Он нагнулся и ткнул Фергюсона в живот указательным пальцем. Фергюсон улыбнулся во сне.
Третий был в смокинге, который носил профессионально. Он проводил полицейских до машины и выразил сожаление, что оказался не в силах помочь им так, как хотел бы. Они уехали, а он пошел назад в клуб. Я перехватил его у дверей.
— Мое имя Уильям Гуннарсон, я адвокат. Дело одного из моих клиентов имеет касательство к служащему клуба. Вы ведь администратор?
Его блестящие печальные глаза оглядели меня. Он обладал тем нервным спокойствием, которое вырабатывается, когда приходится организовывать званые обеды и званые вечера для других, но насмешливый рот смягчал это впечатление.
— Пока еще да. Но завтра, возможно, буду уже подыскивать себе другое место. Идущие на смерть приветствуют себя. Опять Гейнс? Непотребный Гейнс?
— Боюсь, что да.
— Гейнс наш бывший служащий. На той неделе я его уволил. И только-только начал проникаться надеждой, что навсегда благополучно извлек его из своих печенок, и вот — пожалуйста.
— Но что произошло?
— Вероятно, вы знаете об этом больше меня. Его ведь подозревают в грабежах? Я только что беседовал с парой сыщиков, но они старательно ничего мне не говорили.
— Так не могли бы мы обменяться сведениями?
— Почему бы и нет? Моя фамилия Бидуэлл. А вы Гуннарсон, вы сказали?
— Билл Гуннарсон.
Его кабинет был обшит дубовыми панелями, устлан пушистым ковром, обставлен тяжелой темной мебелью. На подносе на углу письменного стола нетронутый бифштекс оброс коркой застывшего соуса. Мы сели за стол напротив друг друга. Я рассказал ему ровно столько, сколько, на мой взгляд, требовалось, а затем начал задавать вопросы:
— Вы не знаете, Гейнс уехал из города?
— Насколько я понял, да. Во всяком случае, это вытекает из слов блюстителей закона. Но при данных обстоятельствах иного было бы трудно ожидать.
— Потому что его разыскивают для допросов?
— В частности, и поэтому, — ответил он неопределенно, пожав плечами.
— Почему вы его уволили?
— Я предпочел бы этого не касаться. Тут замешаны другие люди. Скажем, что по настоянию одного из членов клуба, и на том кончим.
Кончать на том я не хотел.
— Есть ли какое-нибудь основание для слухов, что он довольно грубо приставал к даме?
Бидуэлл выпрямился в своем вращающемся кресле:
— Боже мой! Об этом уже в городе говорят?
— Я, во всяком случае, слышал.
Он провел по губам кончиками пальцем. Настольная лампа освещала только нижнюю часть его лица, и глаз я не видел.
— Ну, это не совсем так. Он просто проявлял излишний интерес к супруге одного из членов клуба. Был к ней очень внимателен, а она, возможно, слегка этим злоупотребляла. Во всяком случае, супруг узнал, и ему это не понравилось. Ну, и я уволил Гейнса. Слава Богу, еще до полицейского расследования! — добавил он.
— А по поведению Гейнса можно было заключить, что он использует свое положение здесь для преступных целей? Например, намечает подходящую жертву для ограбления?
— Полиция меня об этом спрашивала. И я должен был ответить «нет». Но они напомнили, что за последние полгода двоих наших членов ограбили. Последними были Хэмшайры.
Бидуэлл следил за своим голосом, но внутренне был перенапряжен: на кончике его носа образовалась капля пота, отяжелела, засверкала и упала, расплывшись темным кровавым пятном на красной промокательной бумаге.
— А каким образом вы вообще взяли Гейнса?
— Позволил себя провести. Я горжусь своим умением разбираться в людях, но Ларри Гейнс меня провел. Видите ли, говорил он очень хорошо, а к тому же прислал его колледж. Мы почти всегда нанимаем спасателей по рекомендации здешнего колледжа. Возможно, Гейнс именно поэтому и записался туда.
— Он что, записан в колледж?
— Так мне сказали. По-видимому, через несколько недель, если не дней, он перестал посещать занятия. Но мыто продолжали считать его студентом. Для такой роли он, пожалуй, уже недостаточно юн, но, с другой стороны, в наши дни это вовсе не редкость.
— Да, конечно, — сказал я. — Колледж и юридический факультет я окончил после Кореи.
— Неужели? Самому мне даже поступить в колледж не удалось. Наверное, потому-то я и питаю определенную симпатию к молодым людям, которые стараются получить образование. Гейнс сыграл на моем сочувствии, и не только на моем. Среди членов клуба многие были растроганы его академическими устремлениями. Он обладал определенным обаянием. Пожалуй, немного сальным, но действенным.
— Вы не могли бы описать его?
— А нужно ли? Полиция просила меня поискать его фотографии. Гейнс обожал фотографироваться. И сам много снимал.
Бидуэлл достал из ящика стола пять-шесть глянцевых снимков и протянул их мне. Почти на всех них Гейнс был запечатлен в плавках. Узкие бедра, широкие плечи, актерский наигрыш в позе — старающееся сойти за уверенность в себе самодовольство, которое меня всегда настораживает. По-военному остриженная голова была красива, но в темных глазах пряталось тупое упрямство, а губы говорили об избалованности. Вопреки наготе, загару, лепной мускулатуре, он, казалось, терпеть не мог солнца. На вид я дал ему лет двадцать пять — двадцать шесть.
Я отобрал одну фотографию, а остальные вернул Бидуэллу.
— Вы не разрешите мне просмотреть список членов?
Список лежал на письменном столе, и Бидуэлл молча пододвинул его ко мне, — несколько листов со столбцами фамилий, написанных изящным косым почерком. Фамилии были расположены по алфавиту, и перед каждой стоял номер. Патрику Хэмшайру предшествовал номер 345, полковнику Йену Фергюсону — 459.
— Сколько у вас членов?
— Правила ограничивают их число тремястами. Первые имели номера от одного до трехсотого. Когда кто-нибудь... э... удаляется в мир иной, мы исключаем его номер и добавляем новый. Последний номер — четыреста шестьдесят первый, из чего следует, что с момента основания клуба мы потеряли сто шестьдесят одного члена и приобрели соответствующее число новых.
Он излагал эти факты, словно читал торжественное заклинание. Мне пришло в голову, что он говорит со мной только для того, чтобы не разговаривать с самим собой.
— А вы не знаете, Гейнс не был с Хэмшайрами в несколько особых отношениях?
— Боюсь, что был. Он давал их детям уроки плавания в их собственном бассейне.
— Ас Фергюсонами?
Он выпятил нижнюю губу, обдумывая ответ, но тут же снова ее поджал.
— Но разве их ограбили? Я что-то не слышал.
— И я нет. Их номер четыреста пятьдесят девять. Значит ли это, что они стали членами клуба недавно?
— Да, значит! — ответил он сердито. — Ответственность, естественно, лежит на клубном комитете, но у меня есть право вето, и я должен был бы им воспользоваться!
— Но почему?
— Мне кажется, вы знаете почему! — Он встал, прошелся до стены и резко повернулся, точно увидел на ней огненные письмена. Остановившись у стола, он уперся в край кончиками пальцев и наклонился надо мной. — Перестанем ходить вокруг да около, хорошо?
— Ко мне это не относится.
— Пусть так. А ко мне относится. Признаю, но извинений не приношу. Ситуация слишком взрывчатая.
— Вы имеете в виду — между полковником Фергюсоном и его женой?
— Отчасти. Вижу, вам про это кое-что известно, и буду с вами откровенен. Клуб находится на грани чудовищного скандала. И я прилагаю все усилия, чтобы его предотвратить. — Его тон был исполнен невыразимой важности. Так он мог бы сообщить мне, что объявлена война. — Вот поглядите.
Бидуэлл выдвинул ящик, достал сложенную газетную вырезку, дрожащими руками развернул ее и положил передо мной.
«Есть слушок, что аппетитная экс-звезда Холли Мэй, морщившая носик на киногород, старательно доказывает правоту известного присловья про жену полковника. Партнер ее в Великом Эксперименте — великолепный клубок мышц (так она, видимо, считает), который занимается спасением утопающих в клубе для миллионеров, включающих и ее миллионера-муженька. Мы, простые смертные, тоже очень хотели бы ухватить свое. Но рвите розы, пока можно, миссис Фергюсон, и молчок!»
Бидуэлл читал через мое плечо и постанывал.
— Это было напечатано на прошлой неделе. Разослано агентством по всей стране.
— Но ведь никаких доказательств здесь нет.
— Так-то так, но для нас подобный выпад все равно ужасен. Могу ли я на вас положиться, мистер Гуннарсон?
— В каком смысле?
— Что вы не будете никому повторять того, что сейчас сказали мне.
Я, собственно, ничего не говорил, но раз уж ему почудилось...
— Если этого не потребуют интересы моей клиентки. Даю вам слово.
— Но при чем тут интересы вашей клиентки?
— Ее подозревают в том, что она сообщница Гейнса. Между ними действительно что-то было, но вполне невинное. Она в него влюбилась.
— Еще одна? Как это у него получается? Красивое животное, не спорю. Но грубое.
— Некоторые любят грубую пищу. Видимо, миссис Фергюсон принадлежит к таким.
— Ну, и она сама, и ее муж не столь уж восхитительны. В этом году я допустил две большие ошибки: нанял Гейнса и не воспрепятствовал Фергюсонам проникнуть в клуб. И две эти ошибки вместе составили самую огромную ошибку моей жизни.
— Ну, вряд ли все-таки дело обстоит так скверно.
— Ах, вряд ли? Моя жизнь, возможно, находится под угрозой.
— Со стороны Гейнса?
— Да нет. Его давно и след простыл. Они уже наверное в Акапулько. Или на Гавайях.
— Они?
— Я думал, вы знаете. Эта Холли Мэй удрала с ним. А полковник Фергюсон винит во всем меня. Он сейчас сидит в баре и лакает шотландское виски. Я уверен, он набирается смелости убить меня.
— Вы серьезно, Бидуэлл?
Он наклонился так, что на его лицо упал свет. Глаза у него были абсолютно серьезными.
— Он же маньяк. Запил с той минуты, как она улепетнула, и ему втемяшилось взвалить их бегство на меня.
— Когда она уехала?
— Вчера, и прямо отсюда. Обедала с мужем в столовой. Ее позвали к телефону. А она, как повесила трубку, сразу вышла на стоянку. Гейнс ждал ее там.
— Откуда вы знаете?
— Их видел там член клуба, а потом сказал мне.
— Полиции вы об этом сообщили?
— Разумеется нет. Ситуация очень деликатная, мистер Гуннарсон. Кошмарная, но очень деликатная. — Он выдавил бледную улыбочку. — Наш клуб — наиболее уважаемый к западу от Миссисипи...
— Но ему недолго таким оставаться, если один из членов пристрелит администратора за то, что тот содействовал спасателю в покушении на целомудрие Холли Мэй.
— Не надо, будьте так добры! — Он с содроганием закрыл глаза. — Впрочем, если он меня пристрелит, всем моим тревогам придет конец.
— Вы, кажется, почти не шутите? Он широко открыл глаза.
— Пожалуй, что и так.
— У Фергюсона есть пистолет?
— Целый арсенал. Нет, серьезно. В числе прочего, он еще и охотник на крупную дичь. Ему нравится убивать.
— А не поехать ли вам домой?
— Ему известно, где я живу. Он уже являлся туда рано утром. Орал у дверей.
— Мне кажется, вам следовало бы вызвать полицию. Он может оказаться опасным.
— Он опасен без всяких «может». Но я не могу и не стану впутывать в это полицию. Слишком многое поставлено на карту.
— Что именно?
— Репутация клуба. Ни даже тени скандала после двойного самоубийства Абернети, а это было еще до меня. Пока мне остается только стоять твердо и уповать на спасение без пяти двенадцать.
— Ну, будем надеяться, мистер Бидуэлл.
— Зовите меня Артуром, если хотите. Давайте я вам налью.
— Нет, спасибо.
Он старался затянуть разговор. Я поглядел на часы. Не без пяти двенадцать, но все-таки почти девять. Дело Эллы Баркер завело меня очень далеко и угрожало увести еще дальше. Пора было возвращаться домой к Салли. Мысль о ней была точно резинка, которая растягивается, но никогда не лопается.
Вот только иногда она продолжала и продолжала растягиваться.
Телефон на столе Бидуэлла зазвонил. Он поднял трубку с усилием, точно тяжелую гантель, послушал шелестящий голос и сказал:
— Ради всего святого, Падилья, я же сказал вам, чтобы вы его спровадили... Нет, не вызывайте! На мою ответственность.
Бидуэлл кинулся к двери, захлопнул ее, запер и прижался к ней спиной, раскинув руки, словно готовясь быть распятым.
— Падилья говорит, что он идет сюда.
— Так лучше отойдите от двери. А кто такой Падилья?
— Бармен. Фергюсон сказал ему, что ждать больше не желает. — Его лицо покрывалось каплями, точно холодное стекло. — Поговорите с ним, а? Объясните, что я совершенно ни при чем. Абсолютно. И не имею никакого отношения к тому, что его благоверная уехала.
Он на заплетающихся ногах отошел в угол и прислонился к стене.
— А откуда у него такая мысль?
— Он сумасшедший. Делает из мухи слона. Я просто позвал ее к телефону к себе в кабинет.
— Звонил Гейнс?
— Если он, то сильно изменил голос. Мне он показался женским. Но незнакомым. А Фергюсон, видимо, воображает, что я в сговоре с Гейнсом — и только потому, что я вызвал его жену из столовой!
— Я тебя слышу, Бидуэлл! — донесся голос из-за двери.
Бидуэлл подпрыгнул, как от удара током, и привалился к стене, точно ток его убил.
— А если бы я не слышал тебя, Бидуэлл, то учуял бы. По запаху узнал бы, что ты там. — Дверная ручка задергалась, голос поднялся на октаву. — Впусти меня, свинья трусливая! Мне с тобой, свинья Бидуэлл, надо потолковать. И ты знаешь о чем, Бидуэлл.
При каждом упоминании своей фамилии Бидуэлл вздрагивал. В третий раз он бросил на меня отчаянный взгляд.
— Поговорите с ним! Когда я пытаюсь что-то сказать, это только разъяряет его еще больше. Вы же адвокат, вы умеете говорить с людьми!
— Вам нужен не адвокат, а телохранитель.
Фергюсон подтвердил мой вывод сокрушительным пинком в нижнюю филенку.
— Открывай, Бидуэлл, не то я высажу дверь ко всем чертям!
Он пнул еще раз, филенка треснула, на ковер посыпались хлопья лака.
Бидуэлл взмолился:
— Выйдите к нему! Вам бояться нечего. Он не на вас зол, а на меня.
От третьего пинка филенка подалась. Встав сбоку, я отпер дверь и распахнул ее.
Фергюсон пнул пустоту и ввалился внутрь — дюжий мужчина лет пятидесяти с лишним в костюме из мохнатого твида, словно обросший медвежьей шерстью. Длинное лошадиное лицо, под косматыми бровями — маленькие глазки, глубоко и близко посаженные. Они свирепо шарили по комнате.
— Где он? Где паршивый сводник?
Бидуэлл пребывал между дверью и стеной, где и остался.
— Крепковатые выражения, вам не кажется? — спросил я.
Фергюсон стремительно повернул голову в мою сторону, потерял равновесие и привалился к косяку. В кармане у него что-то металлически звякнуло.
— Пистолет лучше отдайте мне, полковник. Не то ненароком прострелите себе бедро, а такие раны бывают очень болезненными.
— Я умею обращаться с огнестрельным оружием.
— И все-таки лучше отдайте его мне на некоторое время. Вы же не хотите, чтобы кто-нибудь пострадал...
— Не хочу? Бидуэлл у меня еще как пострадает! Продырявлю ему шкуру, освежую проклятого койота и прибью шкуру сушиться к его собственной двери.
Разбушевавшийся пьяница. Но разбушевавшиеся пьяницы бывают опасны.
— Нет. Как представитель закона я вас арестую! Отдайте пистолет.
— Катитесь к черту! Еще один бидуэлловский красавчик, специалист по краже жен!
Он ринулся на меня, опять потерял равновесие и еле успел уцепиться за край двери, потянув ее на себя. Перед нами возник вжавшийся в стену Бидуэлл. Фергюсон захрипел, как волынка, и потянулся к карману.
Я ухватил его за воротник рубашки под торчащим кадыком, рванул на себя и ударил в тяжелый подбородок. Съездить по физиономии полковника было моей давней мечтой.
Этот выпрямился во весь рост, торжественно прошествовал к бидуэлловскому столу, повернулся на каблуках, опасно накренившись, и грузно плюхнулся в бидуэлловское кресло. Затем открыл рот, словно председатель правления, готовый сформулировать новую политику фирмы, улыбнулся нелепости всего сущего и впал в глубокое забытье. Кресло закрутилось и сбросило его на пол.
— Что вы натворили! — сказал Бидуэлл. — Он предъявит нам иск.
— Иск мы ему сами предъявим.
— Ничего не выйдет. С двадцатью миллионами не судятся. Он наймет лучших адвокатов в стране.
— Вы сейчас разговариваете с одним из них, — сообщил я, продолжая испытывать душевный подъем, потому что мне таки довелось съездить полковника по физиономии. — Всю жизнь предвкушал такой иск!
— Но он же меня не тронул, — возразил Бидуэлл.
— Вы как будто разочарованы? Бидуэлл смерил меня угрюмым взглядом.
— Полагаю, мне следует поблагодарить вас за спасение моей жизни. Только, честно говоря, никакой благодарности я не испытываю.
Присев на корточки рядом с распростертым на полу полковником, я извлек из его кармана симпатичный короткоствольный пистолет, довольно увесистый, потому что обойма была полна, и показал его Бидуэллу.
Но он отвел глаза.
— Будьте добры, спрячьте.
— А, так вы забрали у него пистолет! — произнес кто-то с порога. — Часа два назад я убедил его отдать мне тот, который был при нем. Значит, в его машине имелся еще один.
— Убирайтесь, Падилья, — сказал Бидуэлл. — Не входите.
— Слушаюсь, сэр.
Падилья ухмыльнулся и вошел. Кудрявый, с изуродованным ухом молодой человек в белой куртке бармена. Он окинул Фергюсона профессиональным взглядом.
— Ссадина на подбородке. Пришлось дать ему раза?
— В тот момент мне это показалось самым уместным. Хотя мистер Бидуэлл и предпочел бы получить пулю. Но было бы жаль, если бы такой ковер залила кровь.
— Не смешно, — сказал Бидуэлл. — А что нам с ним теперь делать?
— Пусть отоспится, — весело порекомендовал Падилья.
— Только не здесь! Не у меня в кабинете.
— Зачем же? Доставим его домой. Скажите Фрэнки, чтобы он меня подменил, а мы отвезем его к нему домой, уложим в постельку, и утром он ничего помнить не будет. Решит, что порезал подбородок, когда брился.
— Откуда вы знаете, что он ничего не вспомнит?
— Так ведь поил его я. Он дул виски с шести часов. Я наливал и наливал в расчете, что он вот-вот одуреет. Но у него желудок из дубовой клепки, стянутой медными обручами.
Он нагнулся и ткнул Фергюсона в живот указательным пальцем. Фергюсон улыбнулся во сне.
7
Падилья знал, где живет Фергюсон, — ему уже доводилось отвозить его домой в голубом «империале». Я отправился с ним прокатиться и получить ответ на некоторые вопросы.