Макдональд Росс. Холод смерти

   Он сжал руками полированный край верхней полки.
   — Нет, братишка, я не вернусь обратно в Квент. Я провел там десять лет, и эта было нелегкое время. Нет ничего тяжелее, как расплачиваться за чужие грехи. Господи, как медленно там тянется время! Они не могли обеспечить всех работой, и большую часть времени я просто сидел и думал. Но теперь я им так не дамся. Я убью себя.
   Он говорил искренне, я ответил ему тем же:
   — Этого не будет, Макги. Я вам обещаю.
   — Как бы я хотел вам верить. К сожалению, я уже разучился верить людям. Люди не верят тебе, и ты перестаешь верить им.
   — Кто убил вашу жену?
   — Не знаю.
   — Поставим вопрос иначе. Как вы думаете, кто мог ее убить?
   — При чем тут я? Не знаю.
   — Вы решились на то, чтобы вызвать меня сюда, только для того, чтобы теперь заявить мне, что не можете ничего сказать? Давайте начнем с самого начала, Макги. Почему ваша жена ушла от вас?
   — Я ушел от нее. К тому моменту, когда ее убили, мы уже несколько месяцев жили врозь. Меня тем вечером даже не было в Индиан-Спрингс, я был здесь.
   — Почему вы бросили ее?
   — Потому что она хотела, чтобы мы расстались. Мы не ладили. После моего возвращения из армии. Констанция с девочкой все годы войны провела у своей сестры, и ей было трудно снова привыкать ко мне. Признаю, что я тогда был нелегким человеком. Но усугубляла наши отношения ее сестра Алиса.
   — Почему?
   — Она считала наш брак ошибкой. Я думаю, что она ни с кем не хотела делить Констанцию. А я ей мешал.
   — Больше ей никто не мешал?
   — Нет, Алиса не выносила конкуренции.
   Я решил уточнить свою мысль:
   — В жизни Констанции не было другого мужчины?
   — Был. — Он так засмущался, словно это его уличили в неверности. — Все эти годы я много думал, и, мне кажется, ни к чему сейчас говорить об этом. Я уверен, что он не имеет никакого отношения к ее смерти. Он был без ума от нее. Он не мог причинить ей зла.
   — Откуда вы знаете?
   — Мы разговаривали с ним незадолго до ее смерти. Дочка рассказала мне об их отношениях.
   — Вы имеете в виду Долли?
   — Да. Констанция встречалась с ним по субботам, когда привозила девочку к врачу. И как-то раз — кстати, это была наша последняя встреча с Долли — девочка рассказала мне обо всем. Ей было одиннадцать-двенадцать лет, и она не понимала еще всего, но чувствовала, что происходит что-то важное. Каждую субботу Констанция со своим парнем отвозила ее в кино на какой-нибудь двухсерийный фильм, а сами уезжали куда-то, наверное, в ближайший мотель. Констанция просила девочку не рассказывать об этом, и та молчала. А парень даже давал ей деньги, только чтобы она говорила Алисе, что была в кино вместе с Констанцией. Кстати, я думаю, что это было нехорошо. — Казалось, прежний гнев готов был снова вспыхнуть в душе Макги, но он уже столько перестрадал и передумал, что был не способен на сильные чувства. Его лицо белело на краю верхней койки, как холодная луна.
   — А почему мы не называем его имя? — поинтересовался я. — Неужели это был Годвин?
   — Нет, черт побери. Это был Рой Брэдшоу. Он был профессором в колледже. — И он добавил с чувством какой-то скорбной гордости: — Теперь он декан.
   «Недолго ему осталось», — подумал я. Тучи над его головой сгущались.
   — Брэдшоу был пациентом доктора Годвина, — продолжил Макги. — Они с Кони и познакомились в приемной Годвина. Я думаю, в какой-то мере доктор помог им.
   — Почему вы так думаете?
   — Брэдшоу сам говорил мне, что доктор считает их отношения полезными для душевного здоровья. Смешная штука, я ведь тогда пошел к Брэдшоу, чтобы заставить его оставить Кони в покое, я готов был даже побить его. Но к концу своей речи он меня почти полностью убедил, что правы они с Кони, а не я. Я до сих пор не могу понять, кто из нас был прав. Я точно знаю, что она не была счастлива со мной. Может, она была счастлива с Брэдшоу?
   — Поэтому вы и не втянули его в судебное разбирательство?
   — Это было одной из причин. Какой был смысл поднимать все это? Это только ухудшило бы положение дел. — Он замолчал. И вдруг добавил очень откровенно: — Кроме того, я любил ее. Я любил Кони, — Это было своеобразным выражением любви к ней.
   — Вы знали, что Брэдшоу был женат?
   — Когда?
   — Последние двадцать лет. Он развелся несколько недель назад.
   Макги вздрогнул. Я посягнул на иллюзии, в которых он пребывал так долго. Он откинулся обратно на койку и почти скрылся из виду.
   — Ее звали Легация Макреди — Летиция Макреди Брэдшоу. Вы когда-нибудь слышали о ней?
   — Нет. Как это женат? Он жил дома со своей матерью.
   — Есть разные виды браков. Он мог годами не видеть своей жены, а потом снова с ней встретиться. А может быть, она жила здесь, в городе, и об этом не знали ни его мать, ни его друзья. Подозреваю, что так оно и было, учитывая, что ему пришлось уехать на изрядное расстояние, чтобы скрыть расторжение брака.
   Голос Макги задрожал:
   — Не понимаю, какое отношение это имеет ко мне.
   — Это может иметь очень серьезное отношение. Если десять лет тому назад Макреди находилась в городе, у нее существовал очень серьезный мотив для убийства вашей жены, ничуть не менее серьезный, чем у вас.
   Он не хотел думать о какой-то женщине. Он слишком привык думать о себе.
   — У меня не было никакого мотива. Я бы волоса не тронул на ее голове.
   — И тем не менее вы нередко поступали иначе.
   Он промолчал. Я видел только его волнистые седые волосы и большие глаза, которым он изо всех сил пытался придать выражение искренности и доброжелательности.
   — Признаю, что пару раз я ударил ее. Но потом я мучился из-за этого. Вы должны понять — мне было больно, что она мне лжет. Но я не виню ее за это. Я ни за что ее не виню. Я сам во всем виноват. — Он глубоко вздохнул и медленно выдохнул.
   Я предложил ему сигарету, но он отказался. Я закурил сам. Солнечный зайчик карабкался вверх по перегородке. День клонился к вечеру.
   — Значит, у Брэдшоу была жена, — произнес Макги. Он переварил, наконец, это сообщение. — А мне он говорил, что собирается жениться на Кони.
   — Может быть, он и собирался. Это лишь доказывает, что у его жены был серьезный повод для убийства Констанции.
   — Вы действительно думаете, что это сделала она?
   — Она для меня является главной подозреваемой. А другим — сам Брэдшоу. Я думаю, ваша дочь тоже подозревала его. Она поступила к нему в колледж и устроилась на работу в его дом, чтобы понаблюдать за ним. Это была ваша идея, Макги?
   Он покачал головой.
   — Ее роль во всем этом мне совершенно неясна. И она не особенно-то помогает разобраться.
   — Я знаю, — произнес он. — Долли слишком много наговорила неправды начиная с незапамятных времен. Но одно дело, когда лжет ребенок, а другое дело — взрослый.
   — Вы великодушный человек.
   — Нет, нет, что вы. Когда в то воскресенье я увидел их фотографию в газете, у меня в сердце все закипело. «Какое право она имеет быть счастливой после того, что она мне сделала?» — подумал я.
   — И вы ей сказали это?
   — Да, сэр, сказал. Но моя злость быстро иссякла. Она так похожа на свою мать. Я вспомнил свою юность, когда мы только что поженились с Констанцией, и словно вернулся в счастливое прошлое. Это было самое счастливое время — я служил во флоте, а Кони была беременна.
   Он погрузился в воспоминания, все дальше и дальше уплывая от настоящего. Я не мог винить его за это, но мне надо было вернуть его к действительности.
   — Значит, в то воскресенье вы набросились с обвинениями на свою дочь?
   — Сначала да. Признаю. Я спросил ее, зачем она оклеветала меня на суде. Но ведь я имел право интересоваться этим?
   — Думаю, что несомненно. Как она отреагировала на это?
   — У нее началась истерика, и она стала кричать, что говорила правду, что видела меня с револьвером и слышала, как я ругался с ее матерью. Но это было вранье, и я сказал ей об этом. Меня даже не было в Индиан-Спрингс тем вечером. Тут она замолчала.
   — Что было потом?
   — Я спросил ее, зачем она сказала неправду. — Он облизнул губы и продолжал шепотом: — Я спросил — может, она сама попала в маму случайно? Алиса ведь держала револьвер в доступном месте. Это ужасный вопрос, но я должен был его задать. Слишком долго он меня мучил.
   — Со времени суда?
   — Да. Даже раньше.
   — Почему вы не позволили Стивенсу подвергнуть ее перекрестному допросу?
   — Я был неправ. Поэтому я и занялся этим сам десять лет спустя.
   — Каков был результат?
   — Еще большая истерика. Она смеялась и плакала одновременно. Мне было ее так жаль. Она побледнела, как полотно, и огромные слезы катились по лицу. Они казались такими прозрачными и чистыми.
   — И что она сказала?
   — Естественно, она сказала, что она тут ни при чем.
   — А как вы думаете, она умела обращаться с оружием?
   — Немного. Кое-что я ей показывал, а кое-что — Алиса. Для того чтобы случайно нажать на курок, не надо уметь хорошо обращаться с оружием.
   — И вы продолжаете считать, что это не исключено?
   — Не знаю. Об этом-то я и хотел поговорить с вами.
   Наконец он словно освободился от невидимого груза. Он спустился вниз и встал передо мной в узком проходе. На нем был черный свитер, джинсы и кроссовки.
   — Вы можете поговорить с ней. Я не могу. Мистер Стивенс тоже не может. А вы можете пойти и спросить, что произошло на самом деле.
   — Может, она не знает.
   — Я думал об этом. В то воскресенье в ней как будто все смешалось. Я не хотел сбивать ее с толку. Я только задал ей несколько вопросов. Но, похоже, она сама не понимала, где правда, а где ложь.
   — Она признала, что выдумала свои показания?
   — Она выдумала их с помощью Алисы. Я могу себе представить, как это было. Алиса спросила: «Это было так, правда? Ты видела папу с револьвером, да?» И постепенно у нее выстроилась вся история.
   — Алиса сознательно хотела оклеветать вас?
   — На ее языке это называется иначе. Она искренне считала, что я виноват. И добивалась только того, чтобы я обязательно был наказан по заслугам. Она внушала это Долли, не подозревая, что заставляет ее лжесвидетельствовать. Моя дорогая, ненаглядная свояченица всегда хотела избавиться от меня.
   — И от Кони тоже?
   — От Кони? Что вы, она боготворила ее. Алиса всегда вела себя по отношению к ней, скорее, как мать, а не как сестра. Между ними была разница в четырнадцать-пятнадцать лет.
   — Вы сказали, что она ни с кем не хотела делить Кони. Ее чувства к ней могли измениться, после того как ей стало известно о Брэдшоу.
   — Не настолько. Да и кто мог сказать ей об этом?
   — Ваша дочь. Раз она сказала вам, она могла сказать и Алисе.
   Макги покачал головой:
   — Ну вы даете!
   — Приходится. Дело серьезное. Вы не знаете, Алиса когда-нибудь жила в Бостоне?
   — По-моему, она всегда жила здесь. Она же дочь отечества. Я тоже сын отечества, но мне за это никто не давал медаль.
   — Дочь отечества тоже может съездить в Бостон. Алиса никогда не работала в театре? Может, она когда-нибудь была замужем за человеком по имени Макреди? Она никогда не красилась в рыжий цвет?
   — Нет, все это совершенно не похоже на нее.
   Я вспомнил ее фантастическую розовую спальню.
   — Более того... — начал Макги и замолчал. Он не выдержал длинную паузу. — Знаете, пожалуй, я возьму сигарету.
   Я протянул ему сигарету и зажигалку.
   — Что вы хотели сказать?
   — Ничего. Просто думал вслух.
   — О ком вы думали?
   — Да ни о ком. Забудьте об этом.
   — Говорите, Макги. Вы же сами хотели встретиться со мной.
   — По-моему, у меня еще есть право не афишировать все свои мысли. Это единственное, что поддерживало меня в тюрьме.
   — Но сейчас вы уже на воле. Вы что, хотите вернуться обратно за решетку?
   — Я не хочу оставаться на воле за чужой счет.
   — Идиот. Кого вы теперь прикрываете?
   — Никого.
   — Мадж Герхарди?
   — Оставьте меня в покое.
   Больше мне ничего не удалось из него выудить. Тюрьма медленно и неизбежно ломает людей. Из Макги она сделала святого — что за парадокс!

Глава 27

   Судьба была, как всегда, безжалостна к нему. Вылезая из люка, я увидел, что к яхте приближаются трое. На фоне заходящего солнца их литые фигуры двигались неумолимо, как сама судьба.
   Один из них, направив на меня дуло револьвера, предъявил полицейский значок, двое других скрылись в люке. Я услышал крик Макги, и через минуту он появился на поверхности в наручниках, подталкиваемый дулом револьвера. Он бросил на меня взгляд, полный страха и мольбы.
   Мне они не стали надевать наручников, а просто посадили в заднее, отгороженное отделение машины шерифа и повезли к зданию суда. Я попробовал заговорить с Макги, но он не ответил мне и даже не посмотрел на меня. Вероятно, он считал, что это я его предал, вполне может быть, что и действительно я невольно навел полицию на его след.
   Ко мне приставили охрану, а его увели на допрос. Из-за стены я слышал только голоса, которые то повышались, то угрожали, то запугивали, то умоляли. Потом появился шериф Крейн. Вид у него был важный и усталый. Выпятив живот и улыбаясь, он остановился надо мной.
   — Не повезло твоему приятелю. Вот теперь он действительно влип.
   — Ему не везло все последние десять лет. Уж вы-то это знаете лучше, чем кто-либо другой. Это ведь вы состряпали ему дельце.
   Мелкая сеть сосудов на его щеках налилась кровью, словно кто-то внутри включил инфракрасное освещение. Наклонившись ко мне, он начал изрыгать из себя слова, крепко приправленные запахом «Мартини»:
   — За подобные высказывания я могу упрятать тебя за решетку. Знаешь, что ждет твоего дружка? На этот раз ему не удастся улизнуть, он прямиком отправится на тот свет.
   — Ну что ж, это будет не первая невинная жертва.
   — Невинная?! Макги — закоренелый убийца, и у нас есть доказательства. Мои эксперты доказали это: пуля, найденная в теле Хагерти, идентична найденной в теле его жены. Оба выстрела были сделаны из одного и того же револьвера, который он украл у Алисы Дженкс в Индиан-Спрингс.
   Мне удалось спровоцировать шерифа на одно неосторожное высказывание, и я решил попробовать еще раз.
   — У вас нет доказательств, что он украл его. У вас нет доказательств, что именно он стрелял оба раза. Где он хранил револьвер эти десять лет?
   — Где-то прятал, возможно, на яхте Стивенса. А может быть, у сообщника.
   — А потом он спрятал его в постели дочери, чтобы навести на нее след?
   — Да, он такой человек.
   — Какая чушь!
   — Не сметь так со мной разговаривать! — Пушечное ядро его живота угрожающе заколыхалось надо мной.
   — Не надо так разговаривать с шерифом, — поддержал его мой охранник.
   — Что-то мне не известен закон, запрещающий употребление слова «чушь». И кстати, по какому праву я арестован? Я сотрудничаю с местным адвокатом и имею полное право любыми путями получать необходимую мне информацию, а также хранить ее в строгой тайне.
   — Откуда вам стало известно, что он на яхте?
   — Мне сообщили.
   — Стивенс?
   — Нет, не Стивенс. Можем обменяться сведениями, шериф. Откуда вам стало известно, что он на яхте?
   — Я не заключаю сделок с подозреваемыми.
   — В чем же вы меня подозреваете? В незаконном употреблении слова «чушь»?
   — Не смешно. Тебя взяли вместе с Макги. Я имею полное право задержать тебя.
   — Ну, а я имею право пригласить адвоката. И только попробуйте пренебречь моими правами, посмотрим, чем это для вас кончится. У меня есть друзья в Сакраменто.
   Среди моих друзей не было ни окружного прокурора, ни кого бы то ни было из его команды, но мне понравилась эта фраза, чего нельзя было сказать о шерифе. Он был наполовину политик, а такие люди всегда чего-нибудь боятся.
   — Можешь вызывать, — после минутного размышления произнес он.
   Шериф открыл дверь, и я увидел опущенную седую голову Макги. Мой охранник отвел меня в соседнюю комнату и удалился, оставив меня наедине с телефоном. Я позвонил Джерри Марксу. Он как раз собирался ехать к доктору Годвину и Долли, но сказал, что сейчас же будет в суде и попробует захватить Джила Стивенса, если ему это удастся.
   Меньше чем через пятнадцать минут они появились оба. Стивенс бросил на меня взгляд из-под нависшей седой шевелюры, который, судя по всему, означал, что для протокола мы не знакомы. Думаю, что это все-таки он посоветовал Макги переговорить со мной и организовал эту встречу. Я мог использовать сведения Макги, которыми он не мог воспользоваться.
   При помощи мягких угроз и умелого манипулирования процессуальным кодексом Джерри Марксу удалось меня вытащить. Стивенс остался с шерифом и представителем окружного прокурора. Вытащить его клиента было сложнее.
   Луна, как созревший плод, вопреки всем законам физики медленно всплыла над крышами. Она была огромной, но слегка ущербной.
   — Красиво, — сказал Джерри, когда мы вышли.
   — Похожа на подгнивший апельсин.
   — Сами по себе вещи не бывают ни хорошими, ни дурными, а только в нашей оценке^[6]. — Джерри всегда очень любил произносить сентенции, почерпнутые на студенческой скамье. Он пружинящим шагом подошел к машине и завел мотор. — Мы уже опаздываем к Годвину.
   — Ты что-нибудь разузнал об алиби Брэдшоу?
   — Да. По-моему, оно неуязвимо. — Пока мы ехали через город, он рассказал мне подробности. — На основании температуры тела, степени свернутости крови и т. д. и т. п. медицинский эксперт считает, что смерть мисс Хагерти наступила не позднее половины девятого. С семи до половины десятого декан Брэдшоу сидел или выступал в присутствии нескольких сотен свидетелей. Я разговаривал с тремя из них, выбранными более или менее наугад, и они все подтвердили, что за это время он не покидал место председательствующего. Это полностью его исключает.
   — Вероятно, да.
   — Ты расстроен этим?
   — Частично да, а частично обрадован. Мне симпатичен Брэдшоу. Но я был почти уверен, что он тот, кто нам нужен.
   В оставшееся время я рассказал ему, что мне удалось узнать от Макги и от шерифа. Джерри присвистнул, но оставил мое сообщение без комментариев.
   Дверь нам открыл доктор Годвин. На нем был свежий халат, выражение лица было удрученным.
   — Вы опаздываете, мистер Маркс. Я уже собирался все отменить.
   — У нас было срочное дело. В семь вечера был арестован Томас Макги. Поскольку с ним в момент ареста оказался мистер Арчер, его тоже арестовали.
   Годвин повернулся ко мне:
   — Вы видели Макги?
   — Он просил меня встретиться с ним и поговорить. А теперь я очень хочу сравнить его версию с версией его дочери.
   — Но ведь вы, кажется, не приглашены на этот сеанс, — с легким раздражением произнес Годвин. — Вы не обладаете профессиональной непредвзятостью — я вам уже говорил об этом.
   — Я буду вести себя, руководствуясь исключительно указаниями мистера Маркса.
   — По-моему, мистер Арчер прав, — сказал Джерри.
   Годвин с неохотой впустил нас. Мы были чужаками, вторгшимися в его призрачное царство. За истекшее время у меня несколько поколебалась вера в благонамеренность его деспотизма, но я предпочел пока это не обнародовать.
   Он отвел нас в смотровую комнату, где нас дожидалась Долли. Она сидела на столе, обитом войлоком, свесив ноги, в одной больничной рубашке. Рядом стоял Алекс, держа ее за руки. Он неотрывно глядел на нее с восторгом и мольбой, словно она была богиней или жрицей какого-то призрачного культа.
   Ее волосы были гладко причесаны, и лишь взгляд оставался тревожным. Он скользнул по мне, но она не узнала меня.
   Годвин дотронулся до ее плеча:
   — Ты готова, Долли?
   — Думаю, да.
   Она легла на стол. Алекс встал рядом, держа ее за руку.
   — Мистер Кинкейд, вы можете остаться, если хотите. Но лучше было бы, если бы вы ушли.
   — Только не для меня, — произнесла девушка. — Я чувствую себя лучше, когда он рядом. Я хочу, чтобы Алекс знал все обо всем.
   — Да. Я хочу остаться.
   Годин набрал лекарство в шприц, ввел иглу ей в руку и укрепил ее на коже пластырем, потом попросил Долли считать в обратном порядке, начиная с сотни. На девяносто шести ее тело расслабилось, и внутренний свет, озарявший лицо, погас. Правда, при каждом вопросе он потом снова возвращался.
   — Ты слышишь меня, Долли?
   — Я слышу вас, — пробормотала она.
   — Говори громче. Я тебя не слышу.
   — Я слышу вас, — повторила она. Говорила она не совсем внятно.
   — Кто я?
   — Доктор Годвин.
   — Помнишь, когда ты была маленькой, ты приезжала ко мне?
   — Помню.
   — Кто привозил тебя ко мне?
   — Мама. Мы приезжали в машине тети Алисы.
   — Где ты тогда жила?
   — В Индиан-Спрингс, в доме тети Алисы.
   — Мама тоже жила там?
   — Мама тоже там жила. Она жила там тоже.
   Она раскраснелась и говорила, как пьяный ребенок. Доктор повернулся к Джерри Марксу, показывая ему жестом, что он может приступать. Со скорбным видом Джерри начал:
   — Ты помнишь вечер, когда была убита твоя мама? — спросил он.
   — Помню. Кто вы такой?
   — Я — Джерри Маркс, твой адвокат. Ты можешь спокойно разговаривать со мной.
   — Не бойся, — подхватил Алекс.
   Девушка лениво посмотрела на Джерри:
   — Что вы от меня хотите?
   — Правды. Рассказывай все, что помнишь.
   — Постараюсь.
   — Ты слышала выстрел?
   — Да. — Ее лицо сморщилось, словно она только что услышала его снова. — Я... я испугалась.
   — Ты кого-нибудь видела?
   — Я не сразу спустилась вниз. Мне было страшно.
   — А из окна ты кого-нибудь видела?
   — Нет. Я слышала, как отъехала машина. А перед этим я слышала, как она бежала.
   — Кто бежал? — спросил Джерри.
   — Сначала, когда они разговаривали с мамой у двери, я думала, что это тетя Алиса. Но это не могла быть тетя Алиса. Она не стала бы стрелять в маму. Кроме того, у нее потерялся револьвер.
   — Откуда ты знаешь?
   — Она сказала, что это я взяла у нее револьвер. Она отшлепала меня расческой за это.
   — Когда она тебя отшлепала?
   — В воскресенье вечером, когда вернулась из церкви. Мама сказала ей, что она не имеет права шлепать меня. Тогда тетя Алиса спросила маму, не брала ли она револьвер.
   — И что?
   — Она не сказала... при мне. Меня послали спать.
   — Ты брала револьвер?
   — Нет. Я никогда его не трогала. Я боялась.
   — Чего?
   — Я боялась тети Алисы.
   Она вся вспотела и явно начинала беспокоиться, пытаясь подняться на локтях. Годвин уложил ее обратно и ввел еще лекарство. Девушка снова расслабилась.
   — У дверей с мамой разговаривала тетя Алиса? — продолжил Джерри.
   — Сначала я подумала, что да. Голос был похож на ее. У нее такой страшный голос. Но это не могла быть тетя Алиса.
   — Почему?
   — Просто не могла.
   Она повернула голову, словно прислушиваясь к чему-то. Прядь волос упала на ее полузакрытые глаза. Алекс аккуратно поправил ее прическу.
   — Эта женщина у дверей сказала, что она знает правду о маме и мистере Брэдшоу. Она сказала, что ей сказал об этом папа, а папе сказала я. А потом она выстрелила в маму и убежала.
   В комнате стояла полная тишина. Было слышно только тяжелое дыхание девушки. Из одного ее глаза выкатилась медленная тяжелая слеза и побежала по щеке к виску. Алекс вытер ее своим платком. Джерри наклонился к ней с другой стороны стола.
   — Почему ты сказала, что маму убил твой папа?
   — Так хотела тетя Алиса. Она не говорила, но я чувствовала. А еще я боялась, что она подумает на меня. Она ведь отшлепала меня расческой, хотя я и не брала револьвер. И я сказала, что это сделал папа.
   Теперь слезы бежали ручьем. Она оплакивала в себе перепуганного изолгавшегося ребенка, который на наших глазах мучительно превращался во взрослую женщину. Алекс вытирал ей слезы. Казалось, еще немного, и он сам заплачет.
   — Почему же ты говорила, что убила свою мать? — спросил я.
   — Кто вы?
   — Я — друг Алекса, меня зовут Лу Арчер.
   — Не бойся его, — добавил Алекс.
   Она приподняла голову и снова опустила ее.
   — Я забыла, о чем вы меня спросили.
   — Почему ты говорила, что убила свою мать?
   — Потому что это я во всем виновата. Я сказала папе о ней и мистере Брэдшоу, с этого все и началось.
   — Откуда ты знаешь?
   — Так сказала женщина у дверей. Она убила маму из-за того, что ей передал папа.
   — Ты ее знаешь?
   — Нет.
   — Это была тетя Алиса?
   — Нет.
   — Может, кто-то из тех, кого ты знаешь?
   — Нет.
   — А твоя мама ее знала?
   — Я не знаю. Может быть.
   — Она разговаривала с ней, как со знакомой?
   — Она называла ее по имени.
   — Как?
   — Ти. Она называла ее Ти. Я уверена, маме она не нравилась. И еще мама ее боялась.
   — Почему ты раньше никому не говорила об этом?
   — Потому что я во всем виновата.
   — Нет, — вмешался Алекс. — Ты же была маленькой. Ты не виновата в том, что сделали взрослые.
   Годвин прижал палец к губам. Долли замотала головой:
   — Это я во всем виновата.
   — Заканчивайте, — прошептал Годвин Джерри. — Она вам уже достаточно рассказала.
   — Но мы даже не подошли еще к делу Хагерти.
   — Ну тогда поторапливайтесь. — Он обратился к девушке: — Долли, ты хочешь рассказать подробнее о прошлой пятнице?
   — Только не о том, как я на нее наткнулась. — Лицо ее страдальчески сморщилось, так что глаза полностью спрятались в складках кожи.