Макдональд Росс. Кровавый след на песке

   Тони указал мне на кухонный стул, а сам сел на кровать. Опять почесав в затылке, он посмотрел на пол, его глаза выглядели безучастно, мерцали, как антрацит. Большие суставы правой руки были сжаты в кулак и распухли.
   — Да, я все думал, — продолжал он. — Весь день часть ночи. Мистер Бассет сказал, что вы — сыщик.
   — Частный детектив.
   — Понятно, частный. Это больше по мне. Эти окружные копы, разве можно им верить? Они повсюду разъезжают в своих причудливых машинах и забирают людей за то, что те не включают заднего света или бросают пустые банки в кювет. А если произойдет что-то действительно серьезное, то тут их нет.
   — Обычно они все-таки на месте, Тони.
   — Может быть. В свое время я навидался довольно, странных вещей. Как то, что произошло в прошлом году в моей собственной семье. — Его голова медленно повернулась налево под незаметным, но непреодолимым побуждением, пока его взгляд не остановился на девушке в белом платье. — Думаю, что вы слышали о моей дочери Габриэль.
   — Да, слышал.
   — Ее застрелили на пляже. Я сам нашел ее. Двадцать первого марта прошлого года. Она пропадала всю ночь. Думали, что она находится с подругой. Я нашел ее утром. Ей было всего восемнадцать лет. Моя единственная дочь.
   — Сочувствую вам.
   Его черные глаза изучающе посмотрели мне в лицо, измеряя глубину моей симпатии. Его губы скривились от боли и необходимости рассказывать все как было:
   — Я зря не терзаю свое сердце. Сам виноват в случившемся. Я предчувствовал, что это произойдет. Разве мог я сам хорошо ее воспитать? Девочку, оставшуюся без матери? Красивую молодую девушку? — Его взгляд опять скользнул по комнате и вернулся ко мне. — Как я мог ей объяснить, что надо делать?
   — Что случилось с вашей женой, Тони?
   — С моей женой? — Вопрос удивил его. Ему потребовалась целая минута на обдумывание ответа. — Она ушла от меня много лет назад. Уехала с мужчиной. Когда последний раз я слышал о ней, она жила далеко отсюда. Она всегда бегала за мужиками. Думаю, Габриэль пошла в нее. Я обращался в католическую организацию социального обслуживания, спрашивал, что мне делать. Говорил, что моя девочка выходит из-под контроля, как молодая кобылица в период течки... конечно, я не говорил так священнику, не использовал таких слов...
   Священник посоветовал мне поместить ее в монастырскую школу, но для меня это было слишком дорого. Слишком дорого, чтобы спасти жизнь моей дочери. Ну и что? Теперь я собрал деньги, положил в банк, но их не на что тратить. — Он повернулся и сказал Деве Марии: — Я — старый дурак.
   — Тони, но вы же не могли заставить их жить по-своему.
   — Конечно, нет. Но кое-что я мог бы сделать. Я мог бы. Я мог бы ограничить ее общение с людьми, которые ухаживали за ней. Я мог бы не пускать к себе домой Мануэля.
   — Имеет ли он какое-нибудь отношение к ее смерти?
   — Мануэль сидел в тюрьме, когда это произошло. Но именно он подтолкнул ее на скользкий путь. Я долго не мог сообразить, в чем же дело: он научил ее обманывать меня. Они были в баскетбольной команде средней школы, или у них была группа по плаванию, или удовольствие — переспать ночку с приятелем. Все время она подпрыгивала сзади на мотоцикле из Окснар-да, училась, как стать потаскухой... — Он закрыл рот, чтобы не говорить более резких слов.
   После некоторой паузы он продолжал свой рассказ более спокойно:
   — Эта девушка, которую я видел с Мануэлем на автостраде в приземистой машине, — Эстер Кэмпбелл. Это — та самая, с кем, мы думали, была в ту ночь Габриэль, в ночь, когда ее убили. А потом сегодня утром вы приезжаете сюда и спрашиваете о Мануэле. Это заставило меня подумать о том, кто же виноват во всем этом. Мануэль и блондинка, почему они оказались вместе, можете вы объяснить мне это?
   — Позже, может быть, я вам это объясню. Скажите, Тони, вы расскажете мне обо всем, что вы сегодня делали?
   — Чевой-то?
   — Уезжали ли вы из клуба сегодня днем или вечером? Видели ли вы своего племянника Мануэля?
   — Нет. Отрицательный ответ на оба вопроса.
   — Сколько у вас пистолетов?
   — Только один.
   — Какого калибра?
   — Кольт, сорок пятого калибра. — Он был настроен только, в одном направлении и слишком взволнован, чтобы понять, к чему я клонил. — Вот, посмотрите.
   Он засунул руку под смятую подушку и подал мне свой револьвер. Его барабан был заполнен, и не было никаких следов того, что в последнее время из него стреляли. К тому же патроны, которые я нашел рядом с телом племянника, были среднего калибра, возможно, тридцать второго.
   Я подержал в руке кольт.
   — Прекрасный пистолет.
   — Точно. Он принадлежит клубу. У меня есть разрешение на него.
   Я вернул ему револьвер. Он направил его на дверь, целясь на мушку. Потом стал говорить каким-то старческим, надтреснутым, бесплотным, ужасным голосом:
   — Если я когда-нибудь узнаю, кто убил ее, он получит это. Я не надеюсь, что коррумпированные копы сделают это за меня. — Он наклонился вперед и слегка постучал дулом пистолета по моей руке. — Вы — сыщик, мистер. Найдите, кто убил мою девочку, и я отдам вам все, что у меня есть. Деньги находятся в банке, больше тысячи долларов — все мои деньги. Теперь я собираю деньги. Кое-что я сдаю в аренду на пляже, налоги на недвижимость и все остальное оплачено.
   — Действуйте и дальше так же. И уберите свой револьвер, Тони.
   — Я был вторым пулеметчиком в первую мировую войну и знаю, как надо обращаться с оружием.
   — Тогда докажите это. Выиграют очень много людей, если меня случайно продырявит пуля.
   Он сунул кольт под подушку и встал.
   — Сейчас уже поздно что-либо делать, правда? Прошло много времени, больше года. Вас же не интересует пустая погоня. У вас имеются настоящие дела.
   — Я как раз очень заинтересовался этим делом. Собственно, поэтому я и решил поговорить с вами.
   — Получилось то, что люди называют совпадением, да? — Он с гордостью произнес это слово.
   — Я не очень-то верю в совпадения. Если их проанализировать во времени, то можно найти объяснение. Уверен, что данное совпадение поддается объяснению.
   — Вы имеете в виду, — медленно произнес он, — Габриэль с Мануэлем и с блондинкой Мануэля?
   — Плюс вы и другие обстоятельства. Все это взаимосвязано.
   — Другие обстоятельства?
   — Сейчас мы не будем вдаваться в это. Что вам сказали полицейские в марте прошлого года?
   — Нет улик, сказали они. Они потыркались здесь несколько дней и прекратили следствие. Они сказали, что это дело рук какого-то грабителя. Но я не уверен. Разве грабитель станет убивать девушку за семьдесят пять центов?
   — Была она изнасилована?
   Что-то похожее на пыль выступило на поверхности его антрацитовых глаз. На лице надулись желваки, изменив его форму. Я уловил искру былой бойцовской страсти, которая держала его шесть раундов в схватке с Армстронгом несмотря на то, что у него ослабли ноги.
   — Изнасилования не было, — с трудом выговорил он. — Доктор сказал на вскрытии, что в ту ночь кто-то переспал с ней, но я не хочу говорить об этом. Здесь.
   Он нагнулся и вытащил из-под кровати чемодан, открыл его, г окопался под рубашками. Затем поднялся, тяжело дыша, держа в руках журнал со смятыми углами.
   — Вот, — резко сказал он. — Читайте.
   Журнал, публикующий отчеты об убийствах и других преступлениях, был заложен на статье «Убийство девушки, лишенной девственности». В статье говорилось о гибели Габриэль Торрес, она была иллюстрирована фотографиями ее самой и ее отца. Один из снимков был уже мне знаком — то самое фото, которое я видел в кабинете Бассета. Тони был снят во время беседы с помощником шерифа в гражданской одежде: подпись под фото гласила, что имя его — Теодор Марфельд. С марта прошлого года Марфельд здорово постарел. В статье говорилось:
   На пляже Малибу, на этой площадке веселья для всей столицы кинематографа, стояла великолепная весенняя ночь. Но теплый тропический ветер, который гнал волны на берег, казалось, нес в себе какую-то угрозу для Тони Торреса, бывшего боксера в легком весе, а теперь сторожа в закрытом клубе «Чаннел». Его было трудно вывести из себя в течение многих лет выступлений на борцовском ринге, но в эту ночь Тони страшно беспокоился за свою веселую молоденькую дочь Габриэль.
   Куда она запропастилась? Снова и снова Тони задавал себе этот вопрос. Она обещала вернуться домой не позже полночи. А часы уже показывали три часа ночи, потом стрелки подошли к цифре четыре, а Габриэль все не было. Недорогой будильник Тони без сожаления продолжал тикать дальше. Волны, которые разбивались о берег недалеко от его скромного коттеджа, казалось, эхом отзывались в его ушах, подобно голосу самой судьбы..."
   Мне надоело читать стандартные фразы и красивое словоблудие, которые лишь показывали, что автору статьи особенно нечего было сказать. У него не было фактов. Я бегло просмотрел остальную часть, статьи, написанной языком псевдопоэтической прозы и основанной всего на нескольких фактах.
   Габриэль пользовалась плохой репутацией. У нее уже были интимные связи с мужчинами, фамилии которых названы не были. В ее теле были обнаружены мужская сперма и две пули. Одной пулей нанесена поверхностная рана в бедро. Но возникло значительное кровотечение. Подтекст заключался в том, что прошло по крайней мере несколько минут между первым и вторым выстрелами. Вторая пуля попала в спину, прошла через ребра и остановила сердце.
   Обе пули были длиной двадцать два миллиметра и вылетели из одного и того же револьвера с длинным дулом, но неизвестно, с какой точки. К такому выводу пришли полицейские эксперты по баллистике. В конце статьи процитированы слова Теодора Марфельда: «Надо защитить наших дочерей. Я намерен раскрыть это отвратительное преступление, даже если на эти уйдет вся оставшаяся часть моей жизни. В данный момент у меня нет никаких определенных улик».
   Я посмотрел на Тони.
   — Хорош парень, этот Марфельд.
   — Да, — отозвался тот с иронией. — Вы знаете его, да?
   — Знаю.
   Я поднялся. Тони взял из моих рук журнал, бросил его в чемодан, пинком задвинул его под кровать. Он потянулся к шнурку, которым выключал свет, дернул за него, погрузив в темноту эту пораженную горем комнату.

Глава 19

   Я поднялся вверх по лестнице и пошел вдоль галереи к кабинету Бассета. Его все еще не было там. Я решил пойти что-нибудь выпить. Под наполовину закрытой крышей большого внутреннего двора по натертым воском плитам скользили парочки танцующих под музыку оркестра неполного состава. Песенка «Джереми Крейн и его веселые ребята» превратилась в любимую мелодию для исполнения на ударниках. Печальные глаза музыкантов взирали поверх своих повешенных носов на веселящийся квадрат. Они наигрывали ритмическую и меланхоличную вещицу Гершвина «Кто-то смотрит на меня».
   Моя знакомая ныряльщица не первой молодости, танцевала с любителем фотографий, который относился к типу вечных холостяков. Ее бриллиантовые серьги свисали на его согнувшееся правое плечо. Ему не понравилось, когда я вклинился между ними, но он тактично удалился.
   На ней было полосатое вечернее платье с глубоким декольте и широкой юбкой, которая не шла ей. Она прыгала возле меня, как будто привыкла вести в танце. Танцевала она несколько дико, между нами возникло напряжение, как у любителей в сеансе борьбы, не тратящих энергию на слова. Когда танец закончился, я сказал:
   — Меня зовут Лью Арчер. Разрешите поговорить с вами?
   — Пожалуйста.
   Мы сели возле одного из мраморных столиков, отделенных стеклянной перегородкой от бассейна.
   Я предложил ей что-нибудь выпить.
   — Спасибо, я не пью спиртного. Вы не являетесь членом клуба и не из приближенных Сайма Граффа. Попробую угадать, кто вы такой? — Она потеребила пальцами свой заостренный подбородок, ее бриллианты засверкали. — Журналист?
   — Попробуйте еще раз.
   — Полицейский?
   — Либо вы очень догадливы, либо моя профессия написана у меня на лице.
   Она изучающе смотрела на меня прищуренными глазами и слегка улыбалась.
   — Нет, я бы не сказала, что вас легко распознать. Просто раньше вы кое-что, спросили меня о Эстер Кэмпбелл. Я еще тогда подумала, не полицейский ли вы.
   — Мне непонятна нить ваших рассуждений.
   — Правда? Тогда почему вы ею заинтересовались?
   — Боюсь, этого я вам не могу сказать. Уста мои запечатаны.
   — А мои не запечатаны, — продолжала она. — Скажите, за что ее разыскивают? За кражу?
   — Я не говорил, что она находится в розыске.
   — Но она должна быть в розыске. Она — воровка, вы знаете это? — Ее улыбка была довольно злорадной. — Она обокрала и меня. Я оставила свой кошелек в раздевалке, в кабинке, как-то прошлым летом. Дело было ранним утром. В помещении не было никого, кроме обслуживающего персонала, поэтому я не стала запирать кабинку. Выполнила несколько прыжков в воду и приняла душ, а когда вернулась, чтобы переодеться, кошелек исчез.
   — Почему вы решили, что это она похитила его?
   — Нет никакого сомнения в том, что это сделала она. Я видела, что она крадучись шла по коридору душевого отделения перед тем, как я обнаружила пропажу. В руке она несла что-то, завернутое в полотенце, на лице — глупая ухмылка. Но меня не проведешь на мякине. Потом я зашла к ней и прямо спросила, не брала ли она мой кошелек. Естественно, она отрицала это, но я видела виноватые глаза этой обманщицы.
   — Виноватые глаза вряд ли могут служить уликой.
   — Ну, дело не ограничивается только этим случаем. Другие члены клуба тоже пострадали, и кражи обычно совпадали с присутствием в помещении мисс Кэмпбелл. Возможно, я необъективна, но, видите ли, я сделала все, чтобы помочь этой девушке. Одно время я относилась к ней как наставница, и вот почему я болезненно восприняла этот случай с кражей кошелька. Там было около ста долларов, водительское удостоверение и ключи, мне пришлось все восстанавливать.
   — Вы говорите, что поймали ее с поличным.
   — В моральном смысле, конечно. Понятно, что она ни в чем не созналась. Она успела где-нибудь спрятать кошелек.
   — Вы заявили об этой краже? — Мой голос прозвучал несколько более резко, чем я того хотел.
   Она барабанила по поверхности стола кончиками пальцев.
   — Должна сказать, что совсем не ожидала подвергнуться такому перекрестному допросу. Я добровольно предоставляю вам информацию и делаю это без всякого злого умысла. Вы неправильно меня понимаете. Мне нравилась Эстер. Ей не повезло в детстве, и я ей сочувствовала.
   — Поэтому вы не сообщили о краже?
   — Я не сообщила представителям власти. Но я сказала об этом мистеру Бассету, но без всякой пользы для дела. Она совершенно задурила ему голову. Он просто и мысли не допускал, что она может поступить неправильно. Пока это не коснулось его самого.
   — А что произошло с ним?
   — Эстер совершила кражу и у него, — заявила она с несколько мстительной интонацией. — То есть я не могу поклясться в том, что это сделала именно она, но я совершенно твердо в этом убеждена. Мисс Хэмблин, его секретарша и моя приятельница, кое-что рассказывает мне. Мистер Бассет был ужасно расстроен в тот день, когда она уехала. — Она подалась над столиком в мою сторону, в декольте выступили ребра ее грудной клетки. — И мисс Хэмблин сказала, что он изменил комбинацию цифр на своем сейфе в тот же самый день.
   — Это бездоказательно. Сообщил ли он о краже?
   — Конечно, он этого не сделал. Он никому не сказал об этом ни слова. Вероятно, ему было стыдно, что он попался на ее обман.
   — И вы тоже никому не сказали ни слова?
   — До настоящего момента.
   — А почему теперь вы мне это рассказываете?
   Она замолчала. Слышно было лишь постукивание ее пальцев по столу. Нижняя часть ее лица приобрела брюзгливое, недовольное выражение. Она повернула голову, и я не смог увидеть выражения ее глаз.
   — Вы сами спросили меня.
   — Я не спрашивал вас ни о чем конкретном.
   — Вы говорите так, будто являетесь ее другом. Это так?
   — Но вы же дружили с ней?
   Она пробормотала:
   — Я думала, что она — моя подруга. Я бы даже могла простить ей и кошелек. Но на прошлой неделе я наткнулась на нее в заведении «Миринс». Я подошла к ней, готовая забыть о прошлом, но она унизила меня, сделала вид, что не знает меня. — Ее голос стал хриплым, а ладонь, закрывавшая рот, сжалась в кулак. — И я подумала, что раз она вдруг разбогатела и может покупать одежду в магазинах «Миринс», то ей ничего не стоит вернуть мне сто долларов.
   — Вы нуждаетесь в деньгах, не так ли?
   Своим кулачком она резко откинула это предположение, как будто я обвинил ее в моральной слабости или физической болезни.
   — Конечно, мне не нужны деньги. Это надо было сделать из принципа. — Немного подумав, она продолжала: — Я вам совершенно не нравлюсь, правда?
   Я не ожидал этого вопроса и не приготовился к ответу. Она обладала удивительным сочетанием энергии и низости, которое так часто встречается у богатых незамужних женщин.
   — Вы — богаты, — ответил я, — а я нет. И я не забываю о различиях. Разве это имеет какое-либо значение?
   — Да, имеет. Вы меня не понимаете. — Ее глаза опять оказались на освещенном участке, маленькая грудь твердо уперлась в край столика. — Дело не столько в деньгах. Я-то думала, что нравлюсь Эстер. Я считала ее своей настоящей подругой. Когда-то я тренировала ее по прыжкам в воду. Позволила ей пользоваться бассейном моего отца, даже устроила один раз праздничный вечер в ее честь... в честь дня ее рождения.
   — Сколько ей было тогда лет?
   — Исполнилось восемнадцать. Тогда она была самая красивая девушка на свете и самая милая. Не знаю, куда улетучилось все милое, что в ней было.
   — Это происходит со многими людьми.
   — Эта подковырка относится ко мне?
   — Ко мне самому, — ответил я. — Ко всем нам. Может быть, это следствие радиоактивных осадков или что-нибудь еще.
   Мне еще сильнее захотелось выпить. Я поблагодарил ее, извинился и пошел искать бар. Его я нашел очень быстро. Стены бара были украшены голливудской живописью. Здесь собрались несколько дюжин смешанных пар, которые обменивались ночными оскорблениями друг с другом и заказывали напитки у барменов-филиппинцев. Здесь сидели киношные «звездочки» с оцепенелыми и лакированными взглядами и будущие киновиды с надеждой во взоре; мелкие чиновники, любезно кланяющиеся друг с другом; их жены, улыбающиеся и ненавидящие одновременно...
   Я сел на высокий табурет возле изогнутой стойки красного дерева, среди незнакомых людей, заказал виски с содовой филиппинцу в белом пиджачке и начал слушать, о чем говорят окружающие. Это были представители мира кино, но разговоры крутились вокруг проблем телевидения. Они говорили о средствах коммуникаций, о черном списке, о закавыках, об оплате за повторный показ и о том, кто получает деньги за образцы фильмов и что говорят их представители. Над ними висело какое-то неизъяснимое состояние тревожного ожидания. Казалось, что некоторые в этом гвалте стараются почерпнуть для себя какую-то полезную информацию. Глаза же других уже предвидели тот серый рассвет протрезвления, когда сразу надо будет платить по всем закладным и отпадут все варианты благополучного выхода из затруднений.
   Ближайший ко мне мужчина с правой стороны выглядел опытным актером, но говорил он, как продюсер. Может быть, он был актером, который затем стал продюсером. Он что-то объяснял подвыпившей блондинке с квакающим голосом:
   — Это значит, что это происходит у вас. Понимаете? Вы — человек, который влюбился в девушку или в юношу, в зависимости от обстоятельств. Он играет не для девушки на экране, а для вас.
   — Сопереживание-воплощение, — мило проквакала собеседница. — Почему бы не назвать это своим именем — сексом?
   — Это не только секс, но секс туда входит.
   — Тогда я — за. Я — за все, что включает секс. В этом заключается мое личное мировоззрение.
   — Отличная философия, — подхватил другой мужчина. — Секс и телевидение — опиум для народа.
   — Я думала, что опиумом для народа является марихуана.
   — Марихуана — это марихуана для народа.
   С левой стороны от меня сидела девушка. Мельком я увидел ее лицо, молодое, красивое, гладкое как стекло. Она увлеченно беседовала со стареющим комиком, которого я видел не менее чем в двадцати фильмах.
   — Вы сказали, что подхватите меня, если я упаду, — сказала она.
   — Тогда я чувствовал себя более сильным.
   — Вы сказали, что женитесь на мне, если это случится.
   — Вы достаточно умны, чтобы не принимать мои слова всерьез. Я уже два года не плачу алименты.
   — Вы — очень романтическая натура, правда?
   — Это мягко сказано, дорогуша. Впрочем, я не лишен чувства ответственности. Я сделаю для вас, что смогу: дам номер телефона. И вы можете указать ему, чтобы счет он направил мне.
   — Не хочу, вашего мерзкого телефона. Не нужны мне ваши грязные деньги.
   — Будьте благоразумны. Представьте себе, что это — просто опухоль или что-то в этом роде... То есть если там действительно что-то появилось. Выпьем еще?
   — Налейте мне синильной кислоты, — сказала она мрачно.
   — Со льдом?
   Я не допил половину своего бокала. Меня потянуло на свежий воздух. К одному из тех мраморных столиков, которые стояли во дворе под листьями бананового дерева, напоминающими зубья пилы, где сидели Саймон Графф и его жена. Его седые волосы были все еще темными и влажными после душа. Он был одет в вечерний пиджак, розовую рубашку с красным бантиком. На ее плечи была наброшена голубая минковая шуба поверх черного вечернего платья с золотой оторочкой, что было немодно. Они о чем-то разговаривали. Его коричневое от загара лицо заострилось, ее лица не было видно. Она смотрела на бассейн через стеклянную перегородку.
   У меня в машине был контактный микрофон, и я отправился к стоянке, чтобы его принести. На площадке стояло значительно меньше машин, чем было до того, но прибавилась одна новая — закрытая машина Карла Штерна. Она не имела именной регистрации, и я не стал тратить время, чтобы ее получше рассмотреть.
   Графф все еще говорил, когда я вернулся назад, к бассейну. Бассейн уже совершенно опустел, но мелкие волны все еще плескались о стены, освещенные подводными лампами. Под прикрытием бананового дерева, которое скрывало меня от Граффа, я пододвинул шезлонг и прилепил микрофон к стеклянной загородке. Этот прием удавался раньше, сработал он и теперь. Графф говорил:
   — О да, конечно, я во всем виноват. Я — твой личный козел отпущения. И я приношу глубочайшие извинения.
   — Пожалуйста, Саймон...
   — Какой Саймон? Тут нет Саймона. Я — Мефистофель, ненавистный человек, знаменитый чертов муж. Нет! — На последнем слове его голос резко повысил тон. — Подумай только, Изабель, если у тебя осталась хоть капля здравого смысла... Подумай, что я сделал для тебя, что я пережил и что мне приходится выносить. Подумай, чтобы с тобой было, если бы не моя поддержка.
   — Это ты называешь поддержкой?
   — Не будем пререкаться. Я знаю, чего ты хочешь. Знаю, какую преследуешь цель, нападая на меня. — Его голос звучал гладко, как масло, сдобренное солеными слезами. — На твою долю выпали страдания, и ты, хочешь, чтобы я тоже страдал. Но ты не можешь заставить меня страдать.
   — Будь ты проклят, — прошипела она.
   — Пусть я буду проклят, да? Сколько ты выпила?
   — Пять, десять или двенадцать рюмок. Какое это имеет значение?
   — Ты знаешь, что тебе нельзя пить, что алкоголь — это смерть для тебя. Надо ли мне вызывать доктора Фрея и опять запирать тебя на ключ?
   — Нет! — Она испугалась. — Я не пьяна.
   — Ну, конечно. Ты — само олицетворение трезвости. Ты — идеальная представительница Христианского союза женщин умеренного поведения. В здоровом теле здоровый дух. Но позвольте мне сказать вам одну вещь, мадам Трезвость. Тебе не удастся испортить мой прием, несмотря ни на что. Если ты не можешь или не хочешь выполнять роль хозяйки, ты уедешь. Токо отвезет тебя домой.
   — Поручи ей быть хозяйкой вечера, почему ты этого не сделаешь?
   — Кому? О ком ты говоришь?
   — Об Эстер Кэмпбелл, — ответила она. — Только не уверяй меня, что ты с ней не встречаешься.
   — Только по делу. У меня с ней были лишь деловые встречи. Если ты наняла сыщиков, ты об этом пожалеешь.
   — Я не нуждаюсь в сыщиках, у меня есть свои источники информации. Дом ты ей подарил тоже для деловых встреч?
   — Что такое ты говоришь о доме? Ты была в этом доме?
   — Это тебя не касается.
   — Нет, касается! — Слова просвистели как пар, вырывающийся из перегретой системы. — Это касается моих дел. Ты была в этом доме сегодня?
   — Возможно.
   — Отвечай мне, полоумная женщина!
   — Как ты смеешь так говорить со мной? — Она начала поносить его низким, хриплым голосом. Это звучало так, будто внутри ее что-то разрывается и на поверхность вырывается се настоящая личина.
   Неожиданно она встала со своего места и пошла через дворик по прямой линии, проходя мимо танцующих с таким видом, будто они были призраками, плодами ее воображения. Бедром она зацепила за дверной косяк, когда входила в бар. Через другую дверь она тут же покинула его. В отраженном от бассейна свете я мельком увидел се лицо. Оно побелело и выглядело ужасающе. Возможно, ее испугали люди. Постукивая высокими каблуками, миссис Графф стремительно вошла в одну из кабинок с дальней стороны бассейна.