Макдональд Росс. Кровавый след на песке

   Я направился к вышке для прыжков. Она серебристо мерцала на фоне туманной стены, скрывавшей океан. На побережье была натянута тяжелая проволочная сетка. От закрытых ворот к пляжу спускалась бетонная лестница. Высокие волны хлестали и подтачивали нижние ступеньки.
   Прислонившись к столбу, я закурил сигарету. Мне пришлось сложить ладони, чтобы загородить спичку от ветра, дующего с океана. Эти потоки воздуха от невидимого простора и низкие облака над головой создавали иллюзию того, что я находился на корме медленно плывущего корабля, который скользит во мгле среди миражей.

Глава 20

   Позади меня резко прозвучал голос женщины. Ей ответил заглушивший ее мужской голос. Я обернулся и посмотрел на яркий, всеми покинутый бассейн. На границе тускло мерцавшего света стояли двое, причем так близко друг к другу, что казались единым, бесформенным целым. Они находились в конце галереи, может быть, в сорока ярдах от меня, но голоса их отчетливо слышались над поверхностью воды.
   — Нет! — повторила она. — Вы с ума сошли. Это сделала не я.
   Я направился в их сторону, оставаясь в тени.
   — Сумасшедший не я, дорогуша, — говорил мужчина. — Нам известно, кто свихнулся.
   — Отстаньте от меня, не прикасайтесь ко мне.
   Я узнал голос женщины — он принадлежал Изабель Графф, но пока не мог определить мужской голос. Мужчина говорил:
   — Сука. Мерзкая сука. Зачем вы это сделали? Разве он причинил вам что-то плохое?
   — Я не делала этого. Оставьте меня в покое, мерзавец. — Она обозвала его и другими ругательными словами, которые характеризовали его предков и ее словарный запас.
   Он понизил голос и я не понял смысла его слов. Его произношение напоминало невнятный акцент восточной части Манхэттена. Но теперь я подошел достаточно близко и узнал его.
   Карл Штерн издал какой-то кошачий звук, вкрадчивое рычанье и влепил ей пощечину, потом другую, очень звонку. Она потянулась ногтями к его лицу, но он схватил ее за запястье. Ее минковая шубка соскользнула с плеч и валялась на бетонном полу, как большое голубое животное без головы.
   Штерн отшвырнул ее от себя, она стукнулась о дверь кабинки и села перед ней на пол. Он стоял возле нее в плаще, подтянутый и широкоплечий. Зеленоватый свет от бассейна придавал его голове жесткий бронзовый оттенок.
   — За что вы его убили?
   Она, как рыба, то открывала, то закрывала рот, не в силах произнести ни звука. Ее запрокинутое, лицо напоминало луну с кратерами. Он наклонился над ней, полный молчаливого бешенства, и не заметил, что я подошел вплотную, пока я не ударил его. Врезав ему, я схватил его за руки, затем ощупал его, проверяя, нет ли у него оружия. В этом отношении он был чист. Штерн взбрыкнул и захрапел, как конь, пытаясь отбросить меня в сторону. Он был почти такой же здоровый, как конь. Его мышцы чуть не лопались в моем захвате, он бил ногами по моим коленям, наступил мне на носки и попытался укусить мне руку.
   Я его выпустил и, когда он повернулся, правой саданул ему в скулу. Мне не нравятся люди, которые кусаются. Он развернулся и упал спиной ко мне. В одно мгновенье он вскочил и повернулся ко мне. Его глаза напоминали два черных гвоздя, на которых висел изможденный нос. Белая полоса очертила его рот, отмечая края раздувающихся от ярости ноздрей. В кулаке, который он выставил у груди, блеснуло четырехдюймовое лезвие ножа. Вероятно, он носил его в ножнах, засунутых в ботинок.
   — Брось нож, Штерн.
   — Я выпущу тебе кишки. — Его голос звучал звонко и жестко, как звук стачиваемого металла.
   Я не стал ждать, когда он сделает выпад. Обманное движение, и удар правой в физиономию основательно потряс его. Челюсть подпрыгнула вверх, где ее накрыл мой левый хук, который завершил комбинацию и выбил Штерна из игры. Несколько секунд он качался на ногах, потом рухнул на землю. Нож со звоном полетел на бетонный пол. Я поднял его и сложил лезвие.
   У галереи послышались шаги. Показался Кларенс Бассет, который тяжело дышал, разгорячившись от быстрой ходьбы.
   — Что здесь происходит?
   — Кошачья потасовка. Ничего серьезного.
   Он помог миссис Графф подняться на ноги. Она оперлась о стену и поправила съехавшие чулки. Бассет поднял ее шубку, аккуратно отряхнул ее руками, как будто в равной степени важными были и минковый мех и сама женщина.
   Штерн нетвердо поднялся на ноги. Он с ненавистью посмотрел на меня мутным взглядом.
   — Кто вы такой?
   — Моя фамилия — Арчер.
   — Вы сыщик, да?
   — Я — сыщик, который считает, что женщин бить не следует.
   — Рыцарь, да? Вам придется пожалеть самого себя за это, Арчер.
   — Сомневаюсь в этом.
   — А я не сомневаюсь. У меня достаточно друзей. И связей. Вам крышка в районе Лос-Анджелеса, вы это понимаете? Кранты.
   — Изложите это в письменной форме, хорошо? Мне давно хочется вырваться из этого тумана.
   — Вы тут говорили о связях, — спокойно обратился Бассет к Штерну. — Вы не являетесь членом нашего клуба.
   — Я — гость члена клуба. Вы тоже получите сполна.
   — Ну да, конечно. Очень забавно. Кстати, чьим же вы являетесь гостем?
   — Саймона Граффа. Я хочу его видеть. Где он находится?
   — В настоящий момент мы не станем беспокоить мистера Граффа. И разрешите сделать предложение. Сейчас довольно поздно: для одних в меньшей степени, для других в большей. Не думаете ли вы, что вам лучше удалиться отсюда?
   — Я не подчиняюсь указаниям лакеев.
   — В самом деле? — Улыбка коснулась только рта Бассета, обнажив его зубы, но не изменив печального выражения глаз. Он обернулся ко мне.
   Я сказал:
   — Вы хотите получить еще одну затрещину, мистер Штерн? Я вам ее выдам с удовольствием.
   Штерн долго пожирал меня глазами, в них плясали красные огоньки. Потом огоньки погасли, и он сказал:
   — Ладно. Я уйду. Верните мне мой нож.
   — Только если вы пообещаете перерезать им свое горло.
   Он попытался разыграть очередное возмущение, но у него не хватило на это энергии. Он казался больным. Я бросил ему сложенный нож. Он поймал его и положил в карман пальто, повернулся и пошел к выходу. Несколько раз споткнулся. Бассет следовал за ним на расстоянии, как бдительный полицейский.
   Миссис Графф возилась с ключом возле двери в кабинку. Руки у нее дрожали, она потеряла над ними контроль. Я повернул вместо нее ключ и включил свет. Освещение было косвенное, с разных сторон оно падало на куполообразный коричневый потолок в виде сетки. Стены были украшены примитивными видами Тихого океана, на окнах висели бамбуковые жалюзи; на полу — тартановые коврики цвета травы; стояли плетеные кресла и шезлонги. Даже стойка бара в углу была плетеной. Рядом с баром, в глубине комнаты, две двери, занавешенные циновками, вели в кабины-раздевалки. На стенах висели полинезийские маски и репродукции картин Дуанье Руссо в бамбуковых рамках.
   Единственную диссонирующую ноту вносил рекламный плакат для туристов, выполненный в ярких красках и посвященный Ницце. Мисс Графф остановилась перед плакатом и сказала, ни к кому конкретно не обращаясь:
   — У нас есть вилла рядом с Ниццей. Нам ее подарил отец в качестве свадебного подарка. В те дни Саймон стоял за нее горой. Горой стоял за меня и за нас вместе. — Без всякой видимой причины она рассмеялась. — А теперь он не хочет даже брать меня с собой в Европу. Он говорит, что я всегда приношу ему неприятности, когда мы отправляемся куда-нибудь вместе. Но это неправда. Я веду себя тихо как мышка. Теперь он улетает в трансатлантические рейсы и оставляет меня здесь одну мучиться то в холоде, то в жаре. — Она охватила голову обеими руками и какое-то время держала ее крепко сжатой. Ее волосы торчали меж пальцев, как черные перья. Молчаливая боль, которую она старалась побороть, звучала для меня громче, чем вопли.
   — С вами все в порядке, миссис Графф?
   Я дотронулся до ее голубой минковой шубки, накинутой на спину. Она дернулась в сторону от моего прикосновения, сбросила с плеч шубку и швырнула ее на кровать в комнате. Ее спина и плечи были ослепительны, груди частично покинули прикрытие в виде платья без бретелек. Она держалась с какой-то смесью неловкой гордости и стыдливости, как молодая девушка, которая вдруг ощутила красоту своего тела.
   — Вам нравится мой туалет? Он не современен. Я не присутствовала на вечерах многие, многие годы. Саймон меня больше не приглашает.
   — Противный, старый Саймон, — сказал я. — Как вы себя чувствуете, миссис Графф?
   Она ответила мне ослепительной улыбкой кинозвезды — в глазах же затаилось напряжение и отчаяние.
   — Я чувствую себя прекрасно, великолепно.
   Она сделала несколько танцевальных па, прищелкивая пальцами, как кастаньетами, в такт. Я увидел, что ее обнаженные руки выше локтя покрыты синяками и кровоподтеками величиной с крупные виноградины. Но двигалась Изабель как заведенная кукла. Потом споткнулась; и с ее ноги слетела золотистая туфелька без каблука. Вместо того чтобы надеть упавшую туфлю, она сбросила другую. Затем взобралась на высокий табурет у стойки бара, помахивая ногами в чулках.
   — Кстати, — проговорила она, — я вас не поблагодарила. Спасибо.
   — За что?
   — За то, что вы спасли меня от худшей участи, чем жизнь. Этот жалкий торгаш наркотиками мог убить меня. Он страшно сильный, правда? Она добавила презрительно: — Но вообще-то они сильными не бывают.
   — Кто не бывает? Торговцы наркотиками?
   — Педики. Считается, что все педики — слабаки. Как все хулиганы — трусы, а все греки владеют ресторанами. Хотя этот пример не очень хороший. Мой отец был грек, во всяком случае, киприот, и, клянусь Богом, он владел рестораном в Ньюарке, в штате Нью-Джерси. Огромные дубы вырастают из желудей. Чудеса современной науки. От сальной ложки в Ньюарке до вершин богатства, а потом — к упадку в течение одного поколения. Это — время акселератов плюс автоматизация. — Она оглядела незнакомое помещение. — Он вполне мог бы оставаться на Кипре, ради всех святых. Что хорошего я получила от этого? Я кончила тем, что оказалась в психиатрической палате, леплю посуду и тку ковры, как в чертовой сельской промышленности. Если не считать того, что я плачу им. Я всегда плачу за всех.
   Ее состояние, кажется, улучшилось, и это позволило мне спросить ее:
   — Вы всегда говорите без умолку?
   — Разве я говорю слишком много? — Она одарила меня своей обворожительной, но не очень организованной улыбкой еще раз. Впечатление было такое, как будто она еле удерживала во рту зубы. — Господи, достаточно ли понятно я говорю?
   — Иногда вы говорите понятно.
   Ее улыбка потеряла прежнюю напряженность и стала более натуральной.
   — Простите. Я иногда становлюсь очень болтливой и произношу не те слова, которые не соответствуют тому, что я хочу сказать. Как у Джеймса Джойса. Но со мной это просто происходит. Знаете ли вы, что дочь этого писателя была шизофреничкой? — Она не стала ждать ответа. — Вот и я иногда бываю умная, а иногда — наоборот. Так говорят обо мне другие. — Она протянула руку со ссадинами. — Садитесь, налейте себе выпить и расскажите, кто вы такой?
   — Я — Лью Арчер, частный детектив.
   — Арчер, — задумчиво повторила она, но я ее не интересовал. В ней разгоралось пламя воспоминаний, и эти воспоминания перескакивали с одного предмета на другой, как пламя на ветру. — Я тоже ничего особенного из себя не представляю, когда-то я думала, что что-то значу. Моего отца звали Питер Гелиопулос, во всяком случае, сам себя он называл так, его настоящее имя звучало гораздо длиннее и сложнее. И я тоже не была такой простой. Я была наследственной принцессой, и отец называл меня Принцесса. А теперь... — Ее голос резко взорвался, — и вот теперь дешевый голливудский торгаш наркотиками может бить меня и это сходит ему с рук. Во времена моего отца с него живого содрали в кожу. А как поступает мой муж? Он заводит с ним делишки. Они — дружки-приятели, кореша по убеждениям.
   — Вы имеете в виду Карла Штерна, миссис Графф?
   — А кого же еще?
   — Какое же дело их объединяет?
   — Все, чем люди занимаются в Лас-Вегасе: азартные игры, наркотики, проституция. Сама я туда не ездила, я никуда не езжу.
   — Откуда вам известно, что он торгует наркотиками?
   — Я сама покупала у него наркотики, когда у меня кончились те, что я получаю от доктора. Правда, теперь я отказалась от них. Опять вернулась к спиртному. Это — одна из немногих вещей, которыми я обязана доктору Фрею. — Ее глаза сфокусировались на мне, и она нетерпеливо сказала: — Вы себе ничего не налили. Давайте, придумайте какой-нибудь коктейль для меня и налейте что-нибудь себе.
   — Вы думаете, это стоит сделать, Изабель?
   — Не говорите со мной так, будто я ребенок. Я не опьянела. Я знаю свою норму. — Светлая улыбка изменила ее лицо. — Моя единственная проблема заключается в том, что я немного полоумная. Но не сейчас. Я было расстроилась, но вы на меня действуете успокаивающе, все сглаживаете, правда? Своего рода добрый человек из добряков. — Она передразнивала саму себя.
   — Что-нибудь еще? — заметил я.
   — Можно и еще. Но вы не смейтесь надо мной, ладно? Я иногда очень психую, то есть злюсь. Я хочу сказать — когда люди насмехаются над моим достоинством. Может быть, меня унесет к чертям собачьим, не знаю, на я пока что не оторвалась от земли. Для моего трансатлантического полета, — добавила она с кислым видом, — в дикую заоблачную тьму...
   — Тем лучше для вас.
   Она кивнула, соглашаясь с моим мнением.
   — Это было умное высказывание, не так ли? Хотя, впрочем, это неправда. Когда это произойдет, оно не будет похоже на полет, на прибытие или отъезд. Меняется ощущение вещей, вот и все, и я не могу провести линию различия между собой и другими вещами. Например, когда умер отец и я увидела его в гробу, я впервые целиком сломалась, духовно и физически. Подумала, что это я там лежу. Чувствовала себя умершей, мое тело остыло. По моим жилам текла бальзамирующая жидкость, и я чувствовала свой собственный запах. Я одновременно лежала в гробу и сидела на скамье в православной церкви, оплакивая свою собственную смерть. И когда они закопали его, то земля... Я слышала, как комья земли падали на гроб. Потом земля засыпала меня, и я сама превратилась в землю. — Дрожащей рукой она взяла мою руку. — Не разрешайте мне говорить так много. Это вредит мне. Тогда, там же, на месте я чуть не ушла в другой мир.
   — А зачем вы пришли сюда? — спросил я.
   — В свою комнату-раздевалку. — Она оставила мою руку и жестом указала на двери, закрытые циновками. — Какое-то мгновение я наблюдала за нами оттуда через дверь и слушала саму себя. Пожалуйста, налейте мне чего-нибудь выпить. Мне будет лучше, честно. Шотландского виски со льдом.
   Я зашел за стойку бара и из небольшого холодильника бежевого цвета достал кубики льда, открыл бутылку виски «Джонни Уокер» и сделал пару коктейлей средней крепости. На другой стороне бара я почувствовал себя более удобно. Женщина задевала во мне чувственные струны, огорчала так же, как голодающий ребенок, или раненая птица, или обезумевшая кошка, которая носится кругами. Казалось, что она — на грани помешательства. И чувствовалось, что она осознает это. Я боялся сказать что-нибудь такое, что толкнуло бы ее за эту грань.
   Она подняла свой бокал. Рука постоянно дрожала, в бокале плескалась коричневая жидкость. Как бы демонстрируя, что она контролирует себя, Изабель сделала небольшой глоток из бокала. Я пригубил свой коктейль и оперся локтем о пластиковую поверхность стойки, как это делает бармен, охотно слушающий своих посетителей.
   — В чем же причина это неприятного столкновения, Изабель?
   — Столкновения? Вы имеете в виду с Карлом Штерном?
   — Да. Он вел себя довольно круто.
   — Он причинил мне боль, — сказала она без всякой жалости к себе. Вкус виски резко изменил ее настроение. — Любопытный медицинский факт. У меня тут же выступают синяки. — Она осмотрела свои руки. — Держу пари, что все мое тело теперь покрыто синяками.
   — Почему Штерн так поступил с вами?
   — Такие люди, как он, — садисты. Во всяком случае, многие из них.
   — Вы знаете многих?
   — Достаточно. Вероятно, я их чем-то привлекаю. Не знаю, чем. А может быть, и знаю. Женщины моего типа многого не требуют. Мне ничего от них не надо.
   — Относится ли к их числу Лэнс Леонард?
   — Откуда мне знать? Думаю, да. Я почти не знала... почти не знала этого утенка.
   — Он когда-то работал здесь спасателем.
   — Я не общаюсь со спасателями, — хрипло заметила она. — О чем вы говорите? Я думала, мы станем друзьями. Я думала, мы повеселимся. У меня теперь совсем не бывает удовольствий.
   — Больше не бывает.
   — Они посадили меня под замок и наказали меня. Это несправедливо, — вздохнула она. — В своей жизни я совершила один ужасный поступок, а теперь они обвиняют меня во всем, что бы ни происходило. Штерн — грязный лжец. Я и не притрагивалась к его любимому мальчику. Я даже не знала, что он мертв. С какой стати мне в него стрелять? Моя совесть и так не чиста... моя совесть...
   — В чем, например?
   Она пристально посмотрела мне в глаза. Ее лицо стало жестким, как деревяшка.
   — В том, что вы хотите выкачать из меня... Пытаетесь раскопать что-то во мне?
   — Да, это верно. Какой ужасный поступок вы совершили?
   Что-то странное произошло с ее лицом. Один глаз хитровато прищурился, другой остался открытым и смотрел твердо. Губа немного вздернулась, и под ней сверкнули белые зубки.
   — Я — непослушная, капризная, озорная девочка. Я смотрела, как они это делают. Я стояла за дверью и наблюдала, как они это делают. Чудеса современной науки. И я находилась в комнате за дверью.
   — Что такое вы сделали?
   — Я убила мать.
   — Как?
   — Силой воли, — заявила она хитро. — Я сильно захотела, чтобы моя мать умерла. Является ли это ответом на ваши вопросы, мистер Вопросник? Вы психиатр? Вас нанял Саймон?
   — На оба ваши вопроса ответ «нет».
   — Я убила также и своего отца. Я разбила его сердце. Хотите, расскажу о других своих преступлениях? Это — нарушение всех десяти заповедей. Зависть и злой умысел, гордыня и сладострастие, гнев. Я, бывало, сидела дома и обдумывала, как убить его: повесить, сжечь, застрелить, утопить, отравить? Я сидела дома и представляла себе его, окруженного всеми этими молодыми девушками, их тела и гибкие белые ноги. Я оставалась дома и старалась заполучить в друзья мужчин. Но из этого ничего не получалось. Они чувствовали себя изнуренными жарой или холодом. Или просто я их отпугивала. Один из них так и сказал мне, что он меня страшится, противный неженка. Они пили мое спиртное и второй раз не приходили. — Она отпила из своего бокала. — Допивайте же свой бокал.
   — Допивайте и вы свой, Изабель. Я отвезу вас домой. Где вы живете?
   — Здесь, совсем рядом, на пляже. Но я не собираюсь домой. Вы не заставите меня отправиться домой, правда? Я очень давно не была на вечеринках. Почему бы нам не потанцевать? Внешне я, может быть, и страшная, но хорошо танцую.
   — Вы — очень красивая, а я — неважнецкий танцор.
   — Я — страшная, — повторила она. — Вы не должны смеяться надо мной. Знаю, какая страшная. Я родилась совершенно безобразной, и никто никогда меня не любил.
   Позади нее широко раскрылась дверь. На пороге показался Саймон Графф с каменным выражением лица.
   — Изабель? Что это за вальпургиева ночь? Что ты здесь делаешь?
   Она отреагировала очень медленно, размеренно. Обернулась, затем слезла с табурета. В ней ощущались напряжение и злость, бокал дрожал в се руке.
   — Что я делаю? Я выкладываю свои секреты. Я рассказываю о всех своих грязных проделках своему дорогому другу.
   — Глупая. Поедем со мной домой.
   Он сделал к ней несколько шагов. Она запустила бокал ему в голову, но промазала, и бокал оставил вмятину на стене возле двери. Часть напитка выплеснулась в его лицо.
   — Ненормальная женщина, — произнес он. — А теперь ты поедешь со мной домой. Я вызову доктора Фрея.
   — Зачем мне ехать с тобой? Ты мне не отец. — Она обернулась ко мне, хитро сощурилась. — Разве мне нужно ехать с ним?
   — Не знаю, но он — ваш законный опекун?
   Ответил Графф:
   — Да, я — ее опекун. А вы не вмешивайтесь. — Затем, обернувшись к ней, он продолжал: — Тебя ничего не ждет, кроме горя, так же как и всех нас, если ты уйдешь от меня. Ты обязательно пропадешь. — Теперь его голос звучал иначе — в нем было великодушие, таинственность и пустота.
   — Я и сейчас пропащая. Куда же мне пропадать дальше?
   — Ты сама об этом узнаешь, Изабель. Если не пойдешь сейчас со мной и не сделаешь, что я тебе скажу.
   — Все трепещут перед очень большим человеком, — буркнул я.
   — Не вмешивайтесь, я предупреждаю вас. — Его ледяной взгляд показался мне сосулькой, попавшей мне в волосы. — Эта женщина — моя жена.
   — Какая удача для нее!
   — Кто вы такой?
   Я назвал себя.
   — Что вы делаете в нашем клубе, на этом приеме?
   — Наблюдаю за животными.
   — Я жду конкретного ответа.
   — Попробуйте говорить другим тоном и тогда, может быть, вы его получите. — Я обошел бар и остановился возле Изабель Графф. — Вас испортили все эти поддакивающие люди, которые окружают вас в жизни. А я к таковым не отношусь.
   Графф казался истинно пораженным. Может быть, ему многие годы никто не возражал. Затем он вспомнил, что должен быть сердитым, и повернулся к жене:
   — Он пришел на вечер с тобой?
   — Нет. — Казалось, он сумел ее несколько припугнуть. — Я думала, что он — один из твоих гостей.
   — Что он делает в этой кабинке?
   — Я предложила ему выпить. Он помог мне. Меня ударил мужчина. — Она говорила монотонным голосом, в котором звучали нотки жалобы.
   — Какой мужчина ударил тебя?
   — Ваш друг Карл Штерн, — ответил я. — Он надавал ей по щекам и свалил ее на землю. Бассет и я прогнали его отсюда.
   — Вы его прогнали? — Беспокойство Граффа превратилось в злобу, которую он опять начал вымещать на своей жене. — Ты позволила сделать это, Изабель?
   Она опустила голову и опять приняла неловкую, некрасивую позу, стоя на одной ноге, как школьница.
   — Вы меня не слышали, Графф? Или вам наплевать на то, что подонки помыкают вашей женой?
   — Я сумею сам позаботиться о своей жене. Она психически неустойчива, порою с ней надо обращаться очень сурово. Вы здесь не нужны. Убирайтесь.
   — Сначала я допью свой бокал, спасибо, — произнес я спокойным тоном. — Как вы поступили с Джорджем Уоллом?
   — Джорджем Уоллом? Я не знаю никакого Джорджа Уолла.
   — Ваши громилы знают — Фрост, Марфельд и Лэшман.
   Фамилии вызвали у него интерес.
   — Кто такой Джордж Уолл?
   — Муж Эстер.
   — Я не знаком ни с какой Эстер.
   Его жена быстро и мрачно взглянула на него, но не сказала ни слова.
   Я вперил в него свой самый жесткий взгляд и попытался заставить его опустить глаза. Но ничего не получилось. Его глаза напоминали дырки в стене. Я смотрел через них в огромное, полутемное, пустое пространство.
   — Вы лжете, Графф.
   Лицо его покраснело, затем побелело. Он подошел к двери и громким, дрожащим голосом позвал Бассета. Когда тот появился, Графф сказал ему:
   — Я хочу, чтобы этого человека выставили отсюда. Я не позволю, чтобы бузотеры...
   — Мистер Арчер вовсе не бузотер, — холодно сказал Бассет.
   — Он ваш друг?
   — Я хотел бы думать, что он мне друг, да. Я бы сказал, друг с недавних пор. Мистер Арчер — детектив, частный детектив, которого я нанял для своих личных дел.
   — Для каких дел?
   — Вчера мне угрожал один чокнутый. Я нанял мистера Арчера провести расследование по этому вопросу.
   — Тогда дайте ему указание, чтобы он оставил в покое моих друзей. Карл Штерн — мой партнер. Я хочу, чтобы к нему относились с уважением.
   Глаза Бассета покрылись влажной поволокой, но он не склонил голову перед Граффом.
   — Я — управляющий этого клуба. И пока остаюсь им, я сам устанавливаю порядок поведения для гостей. Независимо от того, чьи это гости.
   Изабель Графф звонко засмеялась. Она села на свою шубку и пощипывала мех.
   Графф сжал кулаки, его начало трясти.
   — Убирайтесь отсюда оба!
   — Пойдемте, Арчер. Дадим мистеру Граффу возможность прийти в себя.
   Бассет был белый как мел, он явно трусил, но не согнулся. Я не знал, что он может проявить такую стойкость.

Глава 21

   Мы пошли вдоль галереи к его кабинету. Он шел выпрямившись, широким шагом широкоплечего человека. Казалось, его движения контролировались системой внешнего давления, которая обволакивала его, как корсетом.
   Он вынул стаканы из своего портативного бара, налил мне хорошую порцию неразбавленного виски и еще большую порцию себе. Это была уже не та бутылка, что я видел утром, но и она почти опустела. И все же выпивка в течение длинного дня, как и переживания, в чем-то положительно сказались на Бассете. Он утратил свою беспечную самонадеянность и не старался казаться моложе, чем есть на самом деле. Черты лица обострились, как будто на него натянули посмертную маску.
   — Вы показали себя молодцом, — сказал я. — Я думал, вы побаиваетесь Граффа.
   — Это действительно так, когда я совершенно трезв. Он входит в совет попечителей, и можно сказать, что мое место находится в его ведении. Но существуют границы того, с чем может мириться человек. Прекрасно для разнообразия не чувствовать страха.
   — Надеюсь, я не причинил вам неприятностей.
   — Не беспокойтесь обо мне. Я достаточно пожил, чтобы позаботиться о себе. — Бассет указал мне на кресло, а сам сел за письменный стол с наполненным наполовину стаканом чистого виски в руке. Он отпил из стакана и посмотрел на меня через стекло. — Что привело вас сюда, старина? Что-нибудь стряслось?