Страница:
– Чтобы составить тебе компанию? Нет уж, спасибо! Я нашел выход своим чувствам – пишу письма. – Руф открыл свой синий глаз и посмотрел на Мария. – Кстати, чем тебе так приглянулся мой племянник Друз?
– За последнюю неделю ко мне обратилось несколько групп италийских союзников. Все они принадлежали к разным народам, и все горько жаловались, что Рим злоупотребляет рекрутами, – медленно проговорил Марий. – Я считаю, что у них есть веские основания для жалоб. Вот уж лет десять, если не более, почти каждый консул бездумно жертвует жизнями своих солдат, словно люди – скворцы или воробьи! И всегда первыми гибнут италийские союзники, потому что вошло в привычку пускать их в бой впереди римлян в любом столкновении, где предполагаются большие потери. Редкий консул считается с тем обстоятельством, что италийские солдаты принадлежат своему народу и именно он платит за них, а не Рим.
Рутилий Руф никогда не возражал против завуалированных дискуссий. Он слишком хорошо знал Мария, чтобы понять: то, о чем сейчас говорил старый друг, не имело никакого отношения к его племяннику Друзу. И охотно поддержал это явное отклонение от темы:
– Италийские союзники стали частью римской армии, чтобы объединить все силы по обороне полуострова. Они поставляют солдат и за это получили особый статус наших союзников – в дополнение к многим другим выгодам. И не последнее дело – объединение наций полуострова. Италийские рекруты нужны Риму, чтобы вместе бороться за общее дело. В противном случае один маленький народ шел бы войной на другой – и, без сомнения, урон был бы куда значительнее, чем от потерь любого римского консула.
– С этим можно поспорить, – возразил Марий. – Они сами могли бы объединиться и образовать единую италийскую нацию!
– Поскольку союз с Римом существует уже на протяжении трехсот лет, мой дорогой Гай Марий, я не понимаю, к чему ты сейчас клонишь, – сказал Рутилий.
– Депутации, которые обращаются ко мне, утверждают, что Рим использует их войска в иностранных войнах, абсолютно невыгодных для Италии, – терпеливо объяснил Марий. – Начальной наживкой для италийцев было обещание римского гражданства. Но, как тебе известно, прошло почти восемьдесят лет с тех пор, как последняя италийская или латинская община получала гражданство. Понадобилось восстание вольсков во Фрегеллах, чтобы добиться от Сената уступок для латинских общин!
– Ты упрощаешь, – сказал Рутилий Руф. – Мы и не обещали италийским союзникам римских гражданских прав – немедленно и полностью. Мы предложили им постепенное предоставление этих прав в ответ на лояльность. В первую очередь – латинские привилегии.
– Латинские привилегии значат очень мало, Публий Рутилий! В лучшем случае они дают довольно ничтожные, второстепенные права. Италийцы не имеют голоса на выборах в Риме.
– Ну да, но спустя пятнадцать лет после мятежа во Фрегеллах ты должен признать: положение с латинскими привилегиями несколько улучшилось, – упрямо продолжал Рутилий Руф. – Каждый, кто занимает должность судьи в латинском городе, теперь автоматически получает полное римское гражданство для себя и своей семьи.
– Знаю, знаю. Это также означает, что теперь в каждом латинском городе наберется значительное количество римских граждан, которое к тому же все время увеличивается! Не говоря уж о том, что закон обеспечивает Рим новыми гражданами. Причем именно такими, какими им надлежит быть, – состоятельными людьми, важными персонами местного значения. Людьми, которые будут правильно голосовать на римских выборах, – съязвил Марий.
Рутилий Руф вскинул брови:
– И что в этом плохого?
– Знаешь, Публий Рутилий, хоть ты и человек прогрессивных взглядов, в глубине души ты такой же консервативный римский аристократ, как Гней Домиций Агенобарб! – резко прервал его Марий, стараясь все же сдерживаться. – Почему ты отказываешься видеть, что Рим и Италия – это одно и то же, союз равных?
– Потому что это не так, – ответил Рутилий Руф. Ощущение безмятежного благополучия стало улетучиваться. – Послушай-ка, Гай Марий! Как ты можешь сидеть здесь, в стенах Рима, и ратовать за политическое равенство между римлянами Рима и италийцами? Рим – не Италия! Рим не случайно занимает первое место в мире, и добился он этого без италийских солдат! Рим – это нечто особое!
– Ты хочешь сказать, что Рим – исключительный, превыше всего? – уточнил Марий.
– Да! – Казалось, Рутилий Руф раздулся от гордости. – Рим – это Рим. Рим – действительно исключительный. И он превыше всего!
– А тебе никогда не приходило в голову, Публий Рутилий, что если бы Рим взял всю Италию – даже италийских галлов Падуи – под свою гегемонию, то стал бы только сильнее? – спросил Марий.
– Вздор! Рим перестал бы быть римским, – возразил Рутилий.
– И это, по-твоему, его ослабит?
– Конечно.
– Но сегодняшнее положение – это фарс! – настойчиво произнес Марий. – Италия похожа на шахматную доску! Районы с полным гражданством, районы с латинскими привилегиями, районы просто со статусом союзников – все смешалось. Альба Фуценция и Эзерния, наделенные латинскими привилегиями, окружены италийцами, марсиями и самнитами… Колонии, разбросанные по Падуе среди галлов… Какое там может быть реальное чувство единства с Римом?
– Образуя римские и латинские колонии среди италийцев, мы добиваемся их покорности, – объяснил Рутилий Руф. – Люди с полным гражданством или обладающие латинскими привилегиями нас не предадут. Им это невыгодно, если учесть альтернативу.
– Ты, наверное, имеешь в виду войну с Римом? – спросил Марий.
– Ну, это уж слишком. Я так не сказал бы, – ответил Рутилий Руф. – Скорее потеря привилегий для римских и латинских общин будет невыносимой. Не говоря уж об утрате социальной значимости и положения.
– Dignitas – достоинство – это все, – сказал Марий.
– Именно.
– Значит, ты считаешь, что влиятельные люди из этих римских и латинских общин не допустят мысли о союзе с италийцами против Рима?
Рутилий Руф был в шоке:
– Гай Марий, что ты говоришь? Ты же не Гай Гракх! Ты ведь не сторонник реформ!
Марий поднялся со скамьи, несколько раз прошелся взад-вперед, бросил свирепый взгляд из-под свирепых бровей на Рутилия – тот был значительно меньше ростом, а тут еще как-то сжался, словно готовясь защищаться.
– Ты прав, Рутилий Руф, я не реформатор. Смешно даже сравнивать меня с Гаем Гракхом. Но я практичный человек и, смею надеяться, обладаю толикой разума. Кроме того, я не патриций, не римлянин из римлян, о чем всякий рад мне лишний раз напомнить. Возможно, мои сельские предки одарили меня своеобразной независимостью, какой никогда не было ни у одного римского патриция. Я предвижу неприятности в нашей шахматной Италии. Да, Публий Рутилий, предвижу! Я слушал то, что недавно говорили мне италийские союзники. Я чую перемены. Ради Рима, я надеюсь, наши консулы впредь будут мудрее использовать италийские войска, нежели консулы прошлых лет.
– Я тоже надеюсь, хотя не совсем по тем же причинам, – отозвался Рутилий Руф. – Плохое командование в принципе преступно. Особенно когда приводит к напрасной гибели солдат, римских или италийских. – Он раздраженно глянул вверх на маячившего перед ним Мария. – Да сядь ты, прошу тебя! Твоя ходьба меня раздражает.
– Это ты меня раздражаешь, – сказал Марий, но покорно сел, вытянув ноги.
– Ты набираешь клиентов среди италийцев, – сказал Рутилий Руф.
– Правильно. – Марий внимательно смотрел на свое сенаторское кольцо, золотое, а не из железа. Только старейшие сенаторские семьи традиционно носили железные кольца. – Однако я не один так поступаю. К примеру, Гней Домиций Агенобарб целые города числит среди своих клиентов, главным образом защищая уменьшение их налогов.
– Или даже освобождая их от налогов.
– А Марк Эмилий Скавр? Его клиентура – северные италийцы, – продолжал Марий.
– Да, но согласись: он все-таки более цивилизованный по сравнению с Гнеем Домицием, – возразил Рутилий Руф. Он был сторонником Скавра. – По крайней мере, он делает много хорошего для своих городов-клиентов. Там осушит болото, здесь построит новый дом свиданий.
– Допустим. Не забывай, кстати, Цецилиев Метеллов из Этрурии. Эти тоже – деловые!
Рутилий Руф глубоко вздохнул:
– Гай Марий, ты очень много говоришь, но я так и не пойму, что ты хочешь сказать.
– Да я и сам не знаю, – ответил Марий. – Просто чую скрытое волнение среди известных семей и все больше убеждаюсь в значимости италийских союзников. Не думаю, чтобы сами они сознавали ее – или понимали, какую опасность создает это для Рима. Они действуют, движимые инстинктом. Каким-то чувством, в котором едва ли отдают себе отчет. Что-то витает в воздухе…
– Да ты прозорливец, Гай Марий, – сказал Рутилий Руф. – И хоть я тебя и рассердил, но все же хорошо запомнил то, что ты сказал. На первый взгляд, клиент не так уж и полезен. Патрон дает клиенту куда больше, чем клиент – патрону. Разве что на выборах или при угрозе какого-то бедствия… Может быть, клиент сможет помочь, не поддержав кого-либо, кто действует против интересов его патрона. Инстинкты очень важны, тут я с тобой согласен. Они как маяки – высвечивают скрытые факты задолго до того, как их обнаружит логика. Так что, может, ты и прав, когда говоришь о скрытом волнении. Возможно, приписать всех италийских союзников в качестве клиентов к какой-нибудь известной римской фамилии – один из способов предотвратить грозящую опасность. Честно говоря, я попросту не знаю.
– И я не знаю, – признался Марий. – Но набираю клиентов.
– И сохраняешь спокойствие, – сказал Рутилий Руф, улыбаясь. – Мы начали разговор, как я помню, с моего племянника Друза.
Марий подобрал ноги и вскочил со скамьи так быстро, что даже напугал Рутилия, который вновь подставил лицо солнцу и зажмурил глаза.
– Да, мы начали с этого! Пошли, Публий Рутилий, может быть, мы не опоздали и я покажу тебе пример нового отношения знатных семей к италийским союзникам!
– Иду, иду! А куда?
– На Форум, конечно! – Марий направился вниз по склону, чтобы выйти на улицу. По пути он продолжал говорить: – Сейчас идет суд, и, если нам удастся, мы успеем увидеть финал.
– Удивляюсь, что ты вообще обратил на это внимание, – сухо произнес Рутилий Руф. Обычно Марий не интересовался судебными процессами.
– А я удивляюсь, что ты не посещаешь их каждый день, – отрезал Марий. – В конце концов, это дебют твоего племянника Друза в качестве адвоката.
– Нет! Дебют его состоялся несколько месяцев назад, когда он защищал главного трибуна Казначейства по делу о возмещении определенной суммы, которая непонятно куда подевалась.
Марий пожал плечами, прибавив шагу.
– Тогда это объясняет то, что я считал твоим упущением. Однако, Публий Рутилий, тебе следует повнимательнее следить за карьерой молодого Друза. Если бы ты делал это, мои слова об италийских союзниках имели бы для тебя больший смысл.
– Просвети меня, – сказал Рутилий Руф, немного задыхаясь. Марий всегда забывал, что его ноги длиннее.
– Однажды я услышал, как кто-то говорит на прекрасной латыни, да к тому же прекрасным голосом. Я подумал, что это новый оратор, и остановился посмотреть. Это и был твой молодой племянник Друз, ни больше ни меньше! Удивляюсь, как это я не связал его имя с твоим.
– Кого он обвиняет на этот раз? – спросил Рутилий Руф.
– В том-то и дело, что не обвиняет, – сказал Марий. – Он защищает – причем перед претором по делам иностранцев. Как тебе это нравится? Очень серьезное дело. Присутствуют присяжные.
– Убийство римлянина?
– Нет. Банкротство.
– Странно, – задыхаясь, проговорил Рутилий Руф.
– Думаю, это должно послужить примером, – сказал Марий, не убавляя шага. – Истец – банкир Гай Оппий, обвиняемый – марсий, деловой человек из города Маррувия, по имени Луций Фравк. По словам моего осведомителя, профессионального завсегдатая судов, Оппий устал от больших долгов на италийских счетах и решил, что настало время устроить показательный процесс над италийцем здесь, в Риме. Его истинная цель – попугать остальных италийцев, чтобы они продолжали выплачивать эти непомерные проценты.
– Налог, – пропыхтел Рутилий Руф, – установлен в десять процентов.
– Если ты римлянин, – сказал Марий, – и предпочтительно римлянин из обеспеченных.
– Продолжай в том же духе, Гай Марий, – и ты кончишь, как братья Гракхи: будешь трупом.
– Ерунда!
– Пойду-ка я лучше домой, – сказал Рутилий Руф.
– Ты совсем уж размяк, – констатировал Марий, глядя на своего спутника, бегущего вялой рысцой. – Хороший поход наладил бы твое дыхание, Публий Рутилий.
– Хороший отдых способствовал бы этому лучше, – замедляя бег, проговорил Рутилий Руф. – Я действительно не понимаю, зачем мы туда идем.
– Во-первых, потому, что, когда я покидал Форум, у твоего племянника оставалось еще два с половиной часа, чтобы подготовить заключительную речь, – сказал Марий. – Понимаешь ли, это экспериментальный процесс, на котором внесены изменения в процедуру суда. Сначала заслушиваются свидетели, потом дают два часа для подготовки обвинителю, затем три часа защитнику, после чего приглашенный претор спросит жюри, какой вердикт они вынесли.
– Старый способ тоже был неплох, – заметил Рутилий.
– Думаю, новый способ ведения сделал весь процесс более интересным для зрителей, – отозвался Марий.
Они спустились по Священной улице, дошли до Римского Форума. Пока Марий отсутствовал, в расстановке фигур на суде никаких изменений не произошло.
– Отлично, мы поспели к заключительной речи, – сказал Марий.
Марк Ливий Друз все еще говорил. Его слушали в полной тишине, затаив дыхание. Адвокат был явно моложе двадцати лет, среднего роста, коренастый, с приятным лицом.
– Разве он не удивительный? – прошептал Марий Рутилию. – Он заставляет тебя думать, что обращается именно к тебе лично – и больше ни к кому.
Марий был, несомненно, прав. Даже на расстоянии – ибо Марий и Рутилий Руф стояли позади большой толпы – казалось, будто черные глаза Друза смотрят в твои глаза. И только в твои.
– Нигде не сказано, что факт римского гражданства автоматически делает человека правым, – говорил молодой человек. – Я произношу это не в защиту Луция Фравка, обвиняемого, я говорю это в защиту Рима! В защиту чести! В защиту честности! В защиту справедливости! Не той фальшивой справедливости, которая толкует закон буквально, а той, что толкует его согласно логике. Закон не должен превращаться в громоздкий и тяжелый груз, который обрушивается на человека и сминает отдельные личности в общую однородную массу. Люди – не однородная масса! Закон должен быть мягкой простыней, которая обволакивает человека, не скрывая неповторимости каждого. Нам надлежит помнить – помнить всегда! – что мы, граждане Рима, являемся примером для остального мира – особенно в части наших законов и судов. Где еще вы встретите такую умудренность? Такие отточенные формулировки? Такой интеллект? Такую тщательность? Такую мудрость? Разве не признают этого даже афинские греки? Александрийцы? Пергамиты?
Язык его тела был великолепен, даже при недостатках роста и фигуры, которые мало подходили для ношения тоги. Чтобы красиво носить тогу, требуется высокий рост, широкие плечи, узкие бедра, нужно двигаться с необходимой грацией. Марк Ливий Друз не отвечал ни одному из этих требований. Но он замечательно владел своим телом – от малейшего движения пальца до широкого взмаха руки. Поворот его головы, выражение лица, то, как он ходит при этом, – все было замечательно!
– Луций Фравк, италиец из Маррувия, – продолжал он, – элементарная жертва, а не преступник. Никто – включая самого Луция Фравка! – не оспаривает факта недостачи крупной суммы, полученной им от Гая Оппия в качестве займа. Не оспаривается и то, что эта очень большая сумма должна быть возвращена Гаю Оппию вместе с процентами. Так или иначе, долг будет выплачен. Если это необходимо, Луций Фравк согласен продать своих лошадей, земли, инвестиции, рабов, мебель – все, чем владеет! Более чем достаточно, чтобы возместить ущерб.
Он подошел к переднему ряду, где сидели присяжные, и обратил свой взор на тех, кто сидел позади них.
– Вы выслушали свидетелей. Выслушали моего коллегу обвинителя. Луций Фравк взял заем. Но он не вор. Поэтому, говорю я, Луций Фравк – вот настоящая жертва этого обмана. Он – а не Гай Оппий, его кредитор! Если вы приговорите Луция Фравка, уважаемые присяжные, вы подвергнете его полному наказанию в соответствии с римским законом – как человека, который не является гражданином нашего великого города и не пользуется латинскими привилегиями. Все имущество Луция Фравка будет выставлено на распродажу. Вы знаете, что это значит. С молотка будет продано все – и притом значительно ниже истинной стоимости, так что денег может и не хватить на полное погашение долга.
Последние слова сопровождались красноречивым взглядом в сторону, где на складном стуле, окруженный целой свитой клерков и счетоводов, сидел банкир Гай Оппий.
– Итак, все продано ниже фактической стоимости! После чего, уважаемые присяжные, Луций Фравк отдается в долговое рабство до тех пор, пока не выплатит разницу между требуемой суммой и суммой, вырученной от продажи его имущества. Предположим, Луций Фравк плохо разбирался в людях при найме своих служащих, но в своем деле он очень проницательный и преуспевающий человек. Но как же он сможет уплатить долг, если, не имея больше ничего, опозоренный, он будет отдан в рабство? Будет ли он хоть как-то полезен Гаю Оппию – даже в качестве клерка? Кто выиграет от этого так называемого правосудия?
Молодой адвокат теперь направил свое красноречие на римского банкира, человека лет пятидесяти, кроткого с виду и явно потрясенного словами адвоката.
– Человека, не являющегося римским гражданином и обвиненного в преступлении, первым делом секут. Это не порка обычными прутьями, как в случае с римским гражданином, – больно, конечно, но страдает прежде всего достоинство. Нет! Его секут колючим кнутом, пока от кожи и мышц ничего не остается, – и он искалечен на всю жизнь, весь в шрамах, хуже, чем рудничный раб.
У Мария волосы на затылке встали дыбом. Если молодой человек не смотрел прямо на него – одного из крупнейших в Риме владельцев рудников, – тогда глаза сыграли с Марием злую шутку. И все же, как удалось молодому Друзу отыскать его, пришедшего позже всех, в самом последнем ряду огромной толпы?
– Мы – римляне! – воскликнул молодой человек. – Италия и ее граждане находятся под нашей защитой. Неужели мы проявим себя владельцами рудников перед теми, для кого мы призваны служить примером? Неужели мы осудим невиновного человека на формальном основании, просто потому, что его подпись стоит на заемном документе? Неужели мы проигнорируем тот факт, что он хочет полностью возместить сумму долга? Неужели мы будем к нему менее справедливы, чем к гражданину Рима? Неужели мы станем сечь человека, который должен был бы носить бумажный колпак за глупость, потому что доверился вору? Неужели его жену мы превратим во вдову? Неужели мы лишим детей любящего отца, сделав их сиротами? Конечно, нет, уважаемые присяжные! Ибо мы – римляне. Мы – люди высшего сорта!
Резко повернувшись, так что полы его белой шерстяной тоги завернулись вокруг него, Друз отошел от банкира. Изумленные зрители оторвали взоры от банкира и, как завороженные, проследовали взглядами за оратором. Кроме нескольких присяжных, сидящих в первом ряду, все остальные не отрывали от адвоката глаз. Гай Марий и Публий Рутилий Руф тоже неотрывно следили за каждым движением молодого человека. Только один присяжный тупо смотрел на Оппия, указательным пальцем проводя по горлу, словно хотел почесаться. Последовал немедленный ответ: еле уловимое покачивание головы банкира. Гай Марий заулыбался.
– Благодарю тебя, уважаемый претор, – сказал Друз, поклонившись претору по делам иностранцев. Он вдруг превратился в неловкого, застенчивого юношу, совсем не похожего на того мощного оратора, который несколько минут назад владел умами и чувствами присутствующих.
– Благодарю тебя, Марк Ливий, – отозвался претор и перевел взгляд на присяжных. – Граждане Рима, напишите на ваших табличках приговор и разрешите суду увидеть его.
Все зашевелились. Присяжные вынули белые глиняные таблички и угольные палочки. Но вместо того, чтобы что-то писать, продолжали сидеть неподвижно, глядя на затылки сидящих в середине первого ряда. Человек, безмолвно переговоривший с банкиром Оппием, взял палочку и начертил букву на своей табличке. Затем шумно зевнул, заломив руки над головой. Табличку он держал в левой руке. При этом движении многочисленные складки его тоги упали на левое плечо. После этого и остальные немедленно зачертили по своим табличкам, передавая их ликторам, которые прохаживались среди присяжных в ожидании их решения.
Претор сам подсчитывал голоса. Каждый ждал приговора, затаив дыхание. Претор брал таблички одну за другой, смотрел на них и бросал в одну из двух корзин на столе. В одной оказались почти все таблички, в другой их было совсем немного. Когда была рассмотрена пятьдесят одна табличка, претор поднял голову.
– ABSOLVO! – провозгласил он. – Оправдать! Сорок три голоса – «за», восемь – «против». Луций Фравк из Маррувия, марсий, суд оправдал тебя, однако при условии, что ты, как и обещал, полностью возместишь необходимую сумму. До конца этого дня ты должен согласовать все вопросы с Гаем Оппием, твоим кредитором.
Вот и все. Марий и Рутилий Руф ждали, пока толпа закончит поздравлять молодого Марка Ливия Друза. Наконец остались только его друзья. Возбужденные, они стояли тесным кольцом вокруг молодого адвоката. Но когда к ним приблизились высокий человек с насупленными бровями и маленький человечек, которого знали как дядю Друза, все скромно удалились.
– Мои поздравления, Марк Ливий, – произнес Марий, протягивая руку.
– Спасибо, Гай Марий.
– Молодец! – сказал Рутилий Руф.
Они направились в сторону Велианской стороны Форума, где начиналась Священная улица.
Рутилий Руф не вмешивался в разговор. Он был доволен тем, что его юный племянник превращается в великолепного адвоката, но видел и недостатки, скрытые за его невозмутимой внешностью. Молодой Друз, по мнению его дяди Публия, совершенно не обладал чувством юмора. Очень способный юноша, но странно мрачный, как будто ему не хватает легкости, которая помогла бы разглядеть гротескность реальности, а в будущем – избежать сильной боли. Серьезный. Упорный. Амбициозный. Не отступится от трудно решаемой проблемы. Да. Но при всем этом, сказал себе дядя Публий, молодой Друз остается еще совсем щенком. Правда, породистым.
– Для Рима было бы очень плохо, если бы твоего италийского клиента осудили, – говорил в это время Марий.
– Я согласен. Фравк – один из наиболее значимых людей в Маррувии, старейшина своего марсийского народа. Конечно, он уже не будет пользоваться таким влиянием, когда выплатит деньги, которые задолжал Гаю Оппию, но, думаю, он оправится от удара, – сказал Друз.
Они дошли до Велия. Остановившись перед храмом Юпитера Статора, Друз спросил:
– Хотите взойти на Палатин?
– Конечно, нет, – ответил Публий Рутилий Руф, очнувшись от своих мыслей. – Гай Марий идет ко мне обедать.
Юноша торжественно поклонился старшим и стал подниматься к Палатину. Из-за спин Мария и Рутилия Руфа вынырнула не располагающая к себе фигура Квинта Сервилия Цепиона Младшего, лучшего друга молодого Друза. Он старался догнать приятеля, который хотя и услышал его, но не замедлил шага, чтобы подождать.
– Не нравится мне эта дружба, – сказал Рутилий Руф, наблюдая, как два молодых человека удаляются от них.
– Вот как? – хмыкнул Марий.
– Сервилии Цепионы знатны и ужасно богаты. Мозгов у них мало, а высокомерия много. Получается дружба неравных, – объяснил Рутилий Руф. – Мой племянник, кажется, предпочитает своеобразный стиль почитания и лести, предложенный Цепионом Младшим, более стимулирующему – и даже снисходительному! – стилю отношений с ровней себе. Жаль. Боюсь, Гай Марий, что преданность Цепиона Младшего внушит молодому Друзу ложное представление о своих лидерских способностях.
– В бою?
Рутилий Руф остановился.
– Гай Марий, но ведь существуют же другие дела, кроме войны, и другие организации, кроме армии! Нет, я имел в виду лидерство на Форуме.
В конце недели Марий опять пришел к своему другу Рутилию Руфу и застал его в невменяемом состоянии, упаковывающим вещи.
– Панеций умирает, – объяснил Рутилий, смахивая слезы.
– Ох, как нехорошо! – произнес Марий. – Где он? Ты успеешь к нему?
– Надеюсь. Он в Тарсе, зовет меня. Представляешь, он зовет меня – только одного из всех своих римских учеников!
Взгляд Мария смягчился:
– А почему бы ему тебя не позвать? В конце концов, ты был лучшим.
– Нет, нет… – рассеянно возразил коротышка.
– Пойду-ка я домой, – сказал Марий.
– Ерунда, – возразил Руф, направляясь в кабинет.
Комната находилась в ужасном беспорядке – переполненная столами, на которых громоздились горы свитков, и почти все частично были развернуты. Некоторые крепились за один конец к столу. Драгоценный египетский папирус каскадом свисал до пола.
– Лучше пошли в сад, – предложил Марий, не видя места, куда бы встать среди этого хаоса. Только Рутилий Руф мог сразу же отыскать здесь нужную ему книгу, как бы глубоко ни была она похоронена в этой – на взгляд непосвященного – свалке.
– За последнюю неделю ко мне обратилось несколько групп италийских союзников. Все они принадлежали к разным народам, и все горько жаловались, что Рим злоупотребляет рекрутами, – медленно проговорил Марий. – Я считаю, что у них есть веские основания для жалоб. Вот уж лет десять, если не более, почти каждый консул бездумно жертвует жизнями своих солдат, словно люди – скворцы или воробьи! И всегда первыми гибнут италийские союзники, потому что вошло в привычку пускать их в бой впереди римлян в любом столкновении, где предполагаются большие потери. Редкий консул считается с тем обстоятельством, что италийские солдаты принадлежат своему народу и именно он платит за них, а не Рим.
Рутилий Руф никогда не возражал против завуалированных дискуссий. Он слишком хорошо знал Мария, чтобы понять: то, о чем сейчас говорил старый друг, не имело никакого отношения к его племяннику Друзу. И охотно поддержал это явное отклонение от темы:
– Италийские союзники стали частью римской армии, чтобы объединить все силы по обороне полуострова. Они поставляют солдат и за это получили особый статус наших союзников – в дополнение к многим другим выгодам. И не последнее дело – объединение наций полуострова. Италийские рекруты нужны Риму, чтобы вместе бороться за общее дело. В противном случае один маленький народ шел бы войной на другой – и, без сомнения, урон был бы куда значительнее, чем от потерь любого римского консула.
– С этим можно поспорить, – возразил Марий. – Они сами могли бы объединиться и образовать единую италийскую нацию!
– Поскольку союз с Римом существует уже на протяжении трехсот лет, мой дорогой Гай Марий, я не понимаю, к чему ты сейчас клонишь, – сказал Рутилий.
– Депутации, которые обращаются ко мне, утверждают, что Рим использует их войска в иностранных войнах, абсолютно невыгодных для Италии, – терпеливо объяснил Марий. – Начальной наживкой для италийцев было обещание римского гражданства. Но, как тебе известно, прошло почти восемьдесят лет с тех пор, как последняя италийская или латинская община получала гражданство. Понадобилось восстание вольсков во Фрегеллах, чтобы добиться от Сената уступок для латинских общин!
– Ты упрощаешь, – сказал Рутилий Руф. – Мы и не обещали италийским союзникам римских гражданских прав – немедленно и полностью. Мы предложили им постепенное предоставление этих прав в ответ на лояльность. В первую очередь – латинские привилегии.
– Латинские привилегии значат очень мало, Публий Рутилий! В лучшем случае они дают довольно ничтожные, второстепенные права. Италийцы не имеют голоса на выборах в Риме.
– Ну да, но спустя пятнадцать лет после мятежа во Фрегеллах ты должен признать: положение с латинскими привилегиями несколько улучшилось, – упрямо продолжал Рутилий Руф. – Каждый, кто занимает должность судьи в латинском городе, теперь автоматически получает полное римское гражданство для себя и своей семьи.
– Знаю, знаю. Это также означает, что теперь в каждом латинском городе наберется значительное количество римских граждан, которое к тому же все время увеличивается! Не говоря уж о том, что закон обеспечивает Рим новыми гражданами. Причем именно такими, какими им надлежит быть, – состоятельными людьми, важными персонами местного значения. Людьми, которые будут правильно голосовать на римских выборах, – съязвил Марий.
Рутилий Руф вскинул брови:
– И что в этом плохого?
– Знаешь, Публий Рутилий, хоть ты и человек прогрессивных взглядов, в глубине души ты такой же консервативный римский аристократ, как Гней Домиций Агенобарб! – резко прервал его Марий, стараясь все же сдерживаться. – Почему ты отказываешься видеть, что Рим и Италия – это одно и то же, союз равных?
– Потому что это не так, – ответил Рутилий Руф. Ощущение безмятежного благополучия стало улетучиваться. – Послушай-ка, Гай Марий! Как ты можешь сидеть здесь, в стенах Рима, и ратовать за политическое равенство между римлянами Рима и италийцами? Рим – не Италия! Рим не случайно занимает первое место в мире, и добился он этого без италийских солдат! Рим – это нечто особое!
– Ты хочешь сказать, что Рим – исключительный, превыше всего? – уточнил Марий.
– Да! – Казалось, Рутилий Руф раздулся от гордости. – Рим – это Рим. Рим – действительно исключительный. И он превыше всего!
– А тебе никогда не приходило в голову, Публий Рутилий, что если бы Рим взял всю Италию – даже италийских галлов Падуи – под свою гегемонию, то стал бы только сильнее? – спросил Марий.
– Вздор! Рим перестал бы быть римским, – возразил Рутилий.
– И это, по-твоему, его ослабит?
– Конечно.
– Но сегодняшнее положение – это фарс! – настойчиво произнес Марий. – Италия похожа на шахматную доску! Районы с полным гражданством, районы с латинскими привилегиями, районы просто со статусом союзников – все смешалось. Альба Фуценция и Эзерния, наделенные латинскими привилегиями, окружены италийцами, марсиями и самнитами… Колонии, разбросанные по Падуе среди галлов… Какое там может быть реальное чувство единства с Римом?
– Образуя римские и латинские колонии среди италийцев, мы добиваемся их покорности, – объяснил Рутилий Руф. – Люди с полным гражданством или обладающие латинскими привилегиями нас не предадут. Им это невыгодно, если учесть альтернативу.
– Ты, наверное, имеешь в виду войну с Римом? – спросил Марий.
– Ну, это уж слишком. Я так не сказал бы, – ответил Рутилий Руф. – Скорее потеря привилегий для римских и латинских общин будет невыносимой. Не говоря уж об утрате социальной значимости и положения.
– Dignitas – достоинство – это все, – сказал Марий.
– Именно.
– Значит, ты считаешь, что влиятельные люди из этих римских и латинских общин не допустят мысли о союзе с италийцами против Рима?
Рутилий Руф был в шоке:
– Гай Марий, что ты говоришь? Ты же не Гай Гракх! Ты ведь не сторонник реформ!
Марий поднялся со скамьи, несколько раз прошелся взад-вперед, бросил свирепый взгляд из-под свирепых бровей на Рутилия – тот был значительно меньше ростом, а тут еще как-то сжался, словно готовясь защищаться.
– Ты прав, Рутилий Руф, я не реформатор. Смешно даже сравнивать меня с Гаем Гракхом. Но я практичный человек и, смею надеяться, обладаю толикой разума. Кроме того, я не патриций, не римлянин из римлян, о чем всякий рад мне лишний раз напомнить. Возможно, мои сельские предки одарили меня своеобразной независимостью, какой никогда не было ни у одного римского патриция. Я предвижу неприятности в нашей шахматной Италии. Да, Публий Рутилий, предвижу! Я слушал то, что недавно говорили мне италийские союзники. Я чую перемены. Ради Рима, я надеюсь, наши консулы впредь будут мудрее использовать италийские войска, нежели консулы прошлых лет.
– Я тоже надеюсь, хотя не совсем по тем же причинам, – отозвался Рутилий Руф. – Плохое командование в принципе преступно. Особенно когда приводит к напрасной гибели солдат, римских или италийских. – Он раздраженно глянул вверх на маячившего перед ним Мария. – Да сядь ты, прошу тебя! Твоя ходьба меня раздражает.
– Это ты меня раздражаешь, – сказал Марий, но покорно сел, вытянув ноги.
– Ты набираешь клиентов среди италийцев, – сказал Рутилий Руф.
– Правильно. – Марий внимательно смотрел на свое сенаторское кольцо, золотое, а не из железа. Только старейшие сенаторские семьи традиционно носили железные кольца. – Однако я не один так поступаю. К примеру, Гней Домиций Агенобарб целые города числит среди своих клиентов, главным образом защищая уменьшение их налогов.
– Или даже освобождая их от налогов.
– А Марк Эмилий Скавр? Его клиентура – северные италийцы, – продолжал Марий.
– Да, но согласись: он все-таки более цивилизованный по сравнению с Гнеем Домицием, – возразил Рутилий Руф. Он был сторонником Скавра. – По крайней мере, он делает много хорошего для своих городов-клиентов. Там осушит болото, здесь построит новый дом свиданий.
– Допустим. Не забывай, кстати, Цецилиев Метеллов из Этрурии. Эти тоже – деловые!
Рутилий Руф глубоко вздохнул:
– Гай Марий, ты очень много говоришь, но я так и не пойму, что ты хочешь сказать.
– Да я и сам не знаю, – ответил Марий. – Просто чую скрытое волнение среди известных семей и все больше убеждаюсь в значимости италийских союзников. Не думаю, чтобы сами они сознавали ее – или понимали, какую опасность создает это для Рима. Они действуют, движимые инстинктом. Каким-то чувством, в котором едва ли отдают себе отчет. Что-то витает в воздухе…
– Да ты прозорливец, Гай Марий, – сказал Рутилий Руф. – И хоть я тебя и рассердил, но все же хорошо запомнил то, что ты сказал. На первый взгляд, клиент не так уж и полезен. Патрон дает клиенту куда больше, чем клиент – патрону. Разве что на выборах или при угрозе какого-то бедствия… Может быть, клиент сможет помочь, не поддержав кого-либо, кто действует против интересов его патрона. Инстинкты очень важны, тут я с тобой согласен. Они как маяки – высвечивают скрытые факты задолго до того, как их обнаружит логика. Так что, может, ты и прав, когда говоришь о скрытом волнении. Возможно, приписать всех италийских союзников в качестве клиентов к какой-нибудь известной римской фамилии – один из способов предотвратить грозящую опасность. Честно говоря, я попросту не знаю.
– И я не знаю, – признался Марий. – Но набираю клиентов.
– И сохраняешь спокойствие, – сказал Рутилий Руф, улыбаясь. – Мы начали разговор, как я помню, с моего племянника Друза.
Марий подобрал ноги и вскочил со скамьи так быстро, что даже напугал Рутилия, который вновь подставил лицо солнцу и зажмурил глаза.
– Да, мы начали с этого! Пошли, Публий Рутилий, может быть, мы не опоздали и я покажу тебе пример нового отношения знатных семей к италийским союзникам!
– Иду, иду! А куда?
– На Форум, конечно! – Марий направился вниз по склону, чтобы выйти на улицу. По пути он продолжал говорить: – Сейчас идет суд, и, если нам удастся, мы успеем увидеть финал.
– Удивляюсь, что ты вообще обратил на это внимание, – сухо произнес Рутилий Руф. Обычно Марий не интересовался судебными процессами.
– А я удивляюсь, что ты не посещаешь их каждый день, – отрезал Марий. – В конце концов, это дебют твоего племянника Друза в качестве адвоката.
– Нет! Дебют его состоялся несколько месяцев назад, когда он защищал главного трибуна Казначейства по делу о возмещении определенной суммы, которая непонятно куда подевалась.
Марий пожал плечами, прибавив шагу.
– Тогда это объясняет то, что я считал твоим упущением. Однако, Публий Рутилий, тебе следует повнимательнее следить за карьерой молодого Друза. Если бы ты делал это, мои слова об италийских союзниках имели бы для тебя больший смысл.
– Просвети меня, – сказал Рутилий Руф, немного задыхаясь. Марий всегда забывал, что его ноги длиннее.
– Однажды я услышал, как кто-то говорит на прекрасной латыни, да к тому же прекрасным голосом. Я подумал, что это новый оратор, и остановился посмотреть. Это и был твой молодой племянник Друз, ни больше ни меньше! Удивляюсь, как это я не связал его имя с твоим.
– Кого он обвиняет на этот раз? – спросил Рутилий Руф.
– В том-то и дело, что не обвиняет, – сказал Марий. – Он защищает – причем перед претором по делам иностранцев. Как тебе это нравится? Очень серьезное дело. Присутствуют присяжные.
– Убийство римлянина?
– Нет. Банкротство.
– Странно, – задыхаясь, проговорил Рутилий Руф.
– Думаю, это должно послужить примером, – сказал Марий, не убавляя шага. – Истец – банкир Гай Оппий, обвиняемый – марсий, деловой человек из города Маррувия, по имени Луций Фравк. По словам моего осведомителя, профессионального завсегдатая судов, Оппий устал от больших долгов на италийских счетах и решил, что настало время устроить показательный процесс над италийцем здесь, в Риме. Его истинная цель – попугать остальных италийцев, чтобы они продолжали выплачивать эти непомерные проценты.
– Налог, – пропыхтел Рутилий Руф, – установлен в десять процентов.
– Если ты римлянин, – сказал Марий, – и предпочтительно римлянин из обеспеченных.
– Продолжай в том же духе, Гай Марий, – и ты кончишь, как братья Гракхи: будешь трупом.
– Ерунда!
– Пойду-ка я лучше домой, – сказал Рутилий Руф.
– Ты совсем уж размяк, – констатировал Марий, глядя на своего спутника, бегущего вялой рысцой. – Хороший поход наладил бы твое дыхание, Публий Рутилий.
– Хороший отдых способствовал бы этому лучше, – замедляя бег, проговорил Рутилий Руф. – Я действительно не понимаю, зачем мы туда идем.
– Во-первых, потому, что, когда я покидал Форум, у твоего племянника оставалось еще два с половиной часа, чтобы подготовить заключительную речь, – сказал Марий. – Понимаешь ли, это экспериментальный процесс, на котором внесены изменения в процедуру суда. Сначала заслушиваются свидетели, потом дают два часа для подготовки обвинителю, затем три часа защитнику, после чего приглашенный претор спросит жюри, какой вердикт они вынесли.
– Старый способ тоже был неплох, – заметил Рутилий.
– Думаю, новый способ ведения сделал весь процесс более интересным для зрителей, – отозвался Марий.
Они спустились по Священной улице, дошли до Римского Форума. Пока Марий отсутствовал, в расстановке фигур на суде никаких изменений не произошло.
– Отлично, мы поспели к заключительной речи, – сказал Марий.
Марк Ливий Друз все еще говорил. Его слушали в полной тишине, затаив дыхание. Адвокат был явно моложе двадцати лет, среднего роста, коренастый, с приятным лицом.
– Разве он не удивительный? – прошептал Марий Рутилию. – Он заставляет тебя думать, что обращается именно к тебе лично – и больше ни к кому.
Марий был, несомненно, прав. Даже на расстоянии – ибо Марий и Рутилий Руф стояли позади большой толпы – казалось, будто черные глаза Друза смотрят в твои глаза. И только в твои.
– Нигде не сказано, что факт римского гражданства автоматически делает человека правым, – говорил молодой человек. – Я произношу это не в защиту Луция Фравка, обвиняемого, я говорю это в защиту Рима! В защиту чести! В защиту честности! В защиту справедливости! Не той фальшивой справедливости, которая толкует закон буквально, а той, что толкует его согласно логике. Закон не должен превращаться в громоздкий и тяжелый груз, который обрушивается на человека и сминает отдельные личности в общую однородную массу. Люди – не однородная масса! Закон должен быть мягкой простыней, которая обволакивает человека, не скрывая неповторимости каждого. Нам надлежит помнить – помнить всегда! – что мы, граждане Рима, являемся примером для остального мира – особенно в части наших законов и судов. Где еще вы встретите такую умудренность? Такие отточенные формулировки? Такой интеллект? Такую тщательность? Такую мудрость? Разве не признают этого даже афинские греки? Александрийцы? Пергамиты?
Язык его тела был великолепен, даже при недостатках роста и фигуры, которые мало подходили для ношения тоги. Чтобы красиво носить тогу, требуется высокий рост, широкие плечи, узкие бедра, нужно двигаться с необходимой грацией. Марк Ливий Друз не отвечал ни одному из этих требований. Но он замечательно владел своим телом – от малейшего движения пальца до широкого взмаха руки. Поворот его головы, выражение лица, то, как он ходит при этом, – все было замечательно!
– Луций Фравк, италиец из Маррувия, – продолжал он, – элементарная жертва, а не преступник. Никто – включая самого Луция Фравка! – не оспаривает факта недостачи крупной суммы, полученной им от Гая Оппия в качестве займа. Не оспаривается и то, что эта очень большая сумма должна быть возвращена Гаю Оппию вместе с процентами. Так или иначе, долг будет выплачен. Если это необходимо, Луций Фравк согласен продать своих лошадей, земли, инвестиции, рабов, мебель – все, чем владеет! Более чем достаточно, чтобы возместить ущерб.
Он подошел к переднему ряду, где сидели присяжные, и обратил свой взор на тех, кто сидел позади них.
– Вы выслушали свидетелей. Выслушали моего коллегу обвинителя. Луций Фравк взял заем. Но он не вор. Поэтому, говорю я, Луций Фравк – вот настоящая жертва этого обмана. Он – а не Гай Оппий, его кредитор! Если вы приговорите Луция Фравка, уважаемые присяжные, вы подвергнете его полному наказанию в соответствии с римским законом – как человека, который не является гражданином нашего великого города и не пользуется латинскими привилегиями. Все имущество Луция Фравка будет выставлено на распродажу. Вы знаете, что это значит. С молотка будет продано все – и притом значительно ниже истинной стоимости, так что денег может и не хватить на полное погашение долга.
Последние слова сопровождались красноречивым взглядом в сторону, где на складном стуле, окруженный целой свитой клерков и счетоводов, сидел банкир Гай Оппий.
– Итак, все продано ниже фактической стоимости! После чего, уважаемые присяжные, Луций Фравк отдается в долговое рабство до тех пор, пока не выплатит разницу между требуемой суммой и суммой, вырученной от продажи его имущества. Предположим, Луций Фравк плохо разбирался в людях при найме своих служащих, но в своем деле он очень проницательный и преуспевающий человек. Но как же он сможет уплатить долг, если, не имея больше ничего, опозоренный, он будет отдан в рабство? Будет ли он хоть как-то полезен Гаю Оппию – даже в качестве клерка? Кто выиграет от этого так называемого правосудия?
Молодой адвокат теперь направил свое красноречие на римского банкира, человека лет пятидесяти, кроткого с виду и явно потрясенного словами адвоката.
– Человека, не являющегося римским гражданином и обвиненного в преступлении, первым делом секут. Это не порка обычными прутьями, как в случае с римским гражданином, – больно, конечно, но страдает прежде всего достоинство. Нет! Его секут колючим кнутом, пока от кожи и мышц ничего не остается, – и он искалечен на всю жизнь, весь в шрамах, хуже, чем рудничный раб.
У Мария волосы на затылке встали дыбом. Если молодой человек не смотрел прямо на него – одного из крупнейших в Риме владельцев рудников, – тогда глаза сыграли с Марием злую шутку. И все же, как удалось молодому Друзу отыскать его, пришедшего позже всех, в самом последнем ряду огромной толпы?
– Мы – римляне! – воскликнул молодой человек. – Италия и ее граждане находятся под нашей защитой. Неужели мы проявим себя владельцами рудников перед теми, для кого мы призваны служить примером? Неужели мы осудим невиновного человека на формальном основании, просто потому, что его подпись стоит на заемном документе? Неужели мы проигнорируем тот факт, что он хочет полностью возместить сумму долга? Неужели мы будем к нему менее справедливы, чем к гражданину Рима? Неужели мы станем сечь человека, который должен был бы носить бумажный колпак за глупость, потому что доверился вору? Неужели его жену мы превратим во вдову? Неужели мы лишим детей любящего отца, сделав их сиротами? Конечно, нет, уважаемые присяжные! Ибо мы – римляне. Мы – люди высшего сорта!
Резко повернувшись, так что полы его белой шерстяной тоги завернулись вокруг него, Друз отошел от банкира. Изумленные зрители оторвали взоры от банкира и, как завороженные, проследовали взглядами за оратором. Кроме нескольких присяжных, сидящих в первом ряду, все остальные не отрывали от адвоката глаз. Гай Марий и Публий Рутилий Руф тоже неотрывно следили за каждым движением молодого человека. Только один присяжный тупо смотрел на Оппия, указательным пальцем проводя по горлу, словно хотел почесаться. Последовал немедленный ответ: еле уловимое покачивание головы банкира. Гай Марий заулыбался.
– Благодарю тебя, уважаемый претор, – сказал Друз, поклонившись претору по делам иностранцев. Он вдруг превратился в неловкого, застенчивого юношу, совсем не похожего на того мощного оратора, который несколько минут назад владел умами и чувствами присутствующих.
– Благодарю тебя, Марк Ливий, – отозвался претор и перевел взгляд на присяжных. – Граждане Рима, напишите на ваших табличках приговор и разрешите суду увидеть его.
Все зашевелились. Присяжные вынули белые глиняные таблички и угольные палочки. Но вместо того, чтобы что-то писать, продолжали сидеть неподвижно, глядя на затылки сидящих в середине первого ряда. Человек, безмолвно переговоривший с банкиром Оппием, взял палочку и начертил букву на своей табличке. Затем шумно зевнул, заломив руки над головой. Табличку он держал в левой руке. При этом движении многочисленные складки его тоги упали на левое плечо. После этого и остальные немедленно зачертили по своим табличкам, передавая их ликторам, которые прохаживались среди присяжных в ожидании их решения.
Претор сам подсчитывал голоса. Каждый ждал приговора, затаив дыхание. Претор брал таблички одну за другой, смотрел на них и бросал в одну из двух корзин на столе. В одной оказались почти все таблички, в другой их было совсем немного. Когда была рассмотрена пятьдесят одна табличка, претор поднял голову.
– ABSOLVO! – провозгласил он. – Оправдать! Сорок три голоса – «за», восемь – «против». Луций Фравк из Маррувия, марсий, суд оправдал тебя, однако при условии, что ты, как и обещал, полностью возместишь необходимую сумму. До конца этого дня ты должен согласовать все вопросы с Гаем Оппием, твоим кредитором.
Вот и все. Марий и Рутилий Руф ждали, пока толпа закончит поздравлять молодого Марка Ливия Друза. Наконец остались только его друзья. Возбужденные, они стояли тесным кольцом вокруг молодого адвоката. Но когда к ним приблизились высокий человек с насупленными бровями и маленький человечек, которого знали как дядю Друза, все скромно удалились.
– Мои поздравления, Марк Ливий, – произнес Марий, протягивая руку.
– Спасибо, Гай Марий.
– Молодец! – сказал Рутилий Руф.
Они направились в сторону Велианской стороны Форума, где начиналась Священная улица.
Рутилий Руф не вмешивался в разговор. Он был доволен тем, что его юный племянник превращается в великолепного адвоката, но видел и недостатки, скрытые за его невозмутимой внешностью. Молодой Друз, по мнению его дяди Публия, совершенно не обладал чувством юмора. Очень способный юноша, но странно мрачный, как будто ему не хватает легкости, которая помогла бы разглядеть гротескность реальности, а в будущем – избежать сильной боли. Серьезный. Упорный. Амбициозный. Не отступится от трудно решаемой проблемы. Да. Но при всем этом, сказал себе дядя Публий, молодой Друз остается еще совсем щенком. Правда, породистым.
– Для Рима было бы очень плохо, если бы твоего италийского клиента осудили, – говорил в это время Марий.
– Я согласен. Фравк – один из наиболее значимых людей в Маррувии, старейшина своего марсийского народа. Конечно, он уже не будет пользоваться таким влиянием, когда выплатит деньги, которые задолжал Гаю Оппию, но, думаю, он оправится от удара, – сказал Друз.
Они дошли до Велия. Остановившись перед храмом Юпитера Статора, Друз спросил:
– Хотите взойти на Палатин?
– Конечно, нет, – ответил Публий Рутилий Руф, очнувшись от своих мыслей. – Гай Марий идет ко мне обедать.
Юноша торжественно поклонился старшим и стал подниматься к Палатину. Из-за спин Мария и Рутилия Руфа вынырнула не располагающая к себе фигура Квинта Сервилия Цепиона Младшего, лучшего друга молодого Друза. Он старался догнать приятеля, который хотя и услышал его, но не замедлил шага, чтобы подождать.
– Не нравится мне эта дружба, – сказал Рутилий Руф, наблюдая, как два молодых человека удаляются от них.
– Вот как? – хмыкнул Марий.
– Сервилии Цепионы знатны и ужасно богаты. Мозгов у них мало, а высокомерия много. Получается дружба неравных, – объяснил Рутилий Руф. – Мой племянник, кажется, предпочитает своеобразный стиль почитания и лести, предложенный Цепионом Младшим, более стимулирующему – и даже снисходительному! – стилю отношений с ровней себе. Жаль. Боюсь, Гай Марий, что преданность Цепиона Младшего внушит молодому Друзу ложное представление о своих лидерских способностях.
– В бою?
Рутилий Руф остановился.
– Гай Марий, но ведь существуют же другие дела, кроме войны, и другие организации, кроме армии! Нет, я имел в виду лидерство на Форуме.
В конце недели Марий опять пришел к своему другу Рутилию Руфу и застал его в невменяемом состоянии, упаковывающим вещи.
– Панеций умирает, – объяснил Рутилий, смахивая слезы.
– Ох, как нехорошо! – произнес Марий. – Где он? Ты успеешь к нему?
– Надеюсь. Он в Тарсе, зовет меня. Представляешь, он зовет меня – только одного из всех своих римских учеников!
Взгляд Мария смягчился:
– А почему бы ему тебя не позвать? В конце концов, ты был лучшим.
– Нет, нет… – рассеянно возразил коротышка.
– Пойду-ка я домой, – сказал Марий.
– Ерунда, – возразил Руф, направляясь в кабинет.
Комната находилась в ужасном беспорядке – переполненная столами, на которых громоздились горы свитков, и почти все частично были развернуты. Некоторые крепились за один конец к столу. Драгоценный египетский папирус каскадом свисал до пола.
– Лучше пошли в сад, – предложил Марий, не видя места, куда бы встать среди этого хаоса. Только Рутилий Руф мог сразу же отыскать здесь нужную ему книгу, как бы глубоко ни была она похоронена в этой – на взгляд непосвященного – свалке.