Но когда-то он, предоставленный сам себе, выжил четыре месяца в гавани Манхэттена. Он дрался за крошки, воровал и питался падалью в этих городских джунглях. Он выдержал все лишения, потому что должен был выдержать. И то же было на пути с магистратом через мокрый лес по раскисшей земле от таверны Шоукомба. Он заставлял магистрата идти, когда Вудворд хотел все бросить и сесть прямо в грязь. И Мэтью сделал это, потому что должен был сделать.
Двое детей добрались почти до самой Флориды. И добрались бы, не сломай мальчик ногу.
Это возможно. Должно быть возможно. Другого ответа нет.
Но остался вопрос, и он не давал покоя, прогонял сон.
Что же это я делаю?
Мэтью перевернулся на бок, свернулся как младенец, которому предстоит изгнание из утробы в жестокий мир. Он был испуган до мозга тех самых костей, что, по предсказанию миссис Неттльз, будут лежать разгрызенные в логове лесного зверя. Он боялся, и горячие слезы страха жгли глаза, но он смахивал их рукой раньше, чем они могли пролиться. Да, он не борец, не кожаный чулок, не рыбак.
Но он, видит Бог, умеет выживать. И он сделает так, что Рэйчел тоже выживет.
Это можно сделать. Можно. Можно.
Можно!
Он повторял это сотни раз, но на рассвете под крик петухов страх был не меньше, чем в безжалостной темноте.
Глава 13
— Мэтью, что с тобой? Только честно.
Мэтью смотрел из открытого окна комнаты магистрата, откуда видны были омытые солнцем крыши и сверкающая синяя вода источника. Стоял полдень, и только что Мэтью видел, как очередной фургон проехал сквозь далекий свет жаркого дня. Сегодня с самого утра почти непрерывно уезжали фургоны и телеги. Скрип колес, глухой топот копыт, пылевая дымка, повисшая занавесом возле ворот. Но самое грустное зрелище являл собою Роберт Бидвелл, в пыльном парике, с выбившейся позади рубашкой, стоявший посреди улицы Гармонии и умолявший жителей не покидать дома. Потом Уинстону и Джонстону удалось увести его к Ван-Ганди, хотя сегодня и было воскресенье. Сам Ван-Ганди уже погрузил пожитки — в том числе свою дурацкую лиру — и отряхнул от ног прах Фаунт-Рояла. Мэтью предположил, что сколько-то бутылок в таверне еще осталось, и в них Бидвелл и пытается утопить муку провидимого поражения.
Мэтью был бы удивлен, если бы из Фаунт-Рояла уехали меньше шестидесяти человек. Конечно, опасения встретить ночь между поселком и Чарльз-Тауном убавляли поток по мере того, как утро сменялось днем, но нашлись, очевидно, и такие, которые предпочли рискнуть ночной поездкой, чем провести хоть один вечер в городе, где правит ведьма. Мэтью предвидел такое же бегство и на следующее утро, вопреки даже тому, что это будет утро казни Рэйчел, поскольку из декларации, столь умно написанной в доме Ланкастера, следовало, что любой сосед может оказаться слугой Сатаны.
Церковь сегодня опустела, но лагерь Исхода Иерусалима переполнился перепуганными жителями. У Мэтью мелькнула мысль, что Иерусалиму воистину свалился в руки горшок с золотом. Громовой голос проповедника взлетал и падал, как терзаемое штормом море, и взлетали и падали в унисон с ним горячечные крики и вопли утонувшей в страхе публики.
— Мэтью, что с тобой? — снова спросил лежащий на кровати Вудворд.
— Я просто задумался, — ответил Мэтью. — Подумал, что... хотя солнце ярко светит и небо синее... день сегодня очень пасмурный.
С этими словами он закрыл ставни, которые только минуту назад открыл. Потом он вернулся к стулу у кровати магистрата и сел.
— Что-нибудь... — Вудворд запнулся, потому что голос у него все еще был слаб. Горло снова заметно болело, ныли кости, но он не хотел приставать к Мэтью с этими тревожащими вестями накануне казни. — Что-нибудь случилось? У меня слух, похоже, отказывает, но... кажется, я слышал колеса фургонов... и сильную суматоху.
— Некоторые жители решили уехать из города, — объяснил Мэтью, стараясь говорить небрежно. — Подозреваю, что это как-то связано с сожжением. На улице произошла неприглядная сцена, когда мистер Бидвелл встал посередине, пытаясь их отговорить.
— Ему это удалось?
— Нет, сэр.
— Ах, бедняга. Я ему сочувствую, Мэтью. — Вудворд положил голову на подушку. — Он сделал все, что мог... но Дьявол смог больше.
— Согласен, сэр.
Вудворд повернулся получше посмотреть на своего клерка.
— Я знаю, что мы последнее время... во многом были несогласны. Я сожалею о любых сказанных мною суровых словах.
— Я тоже.
— Я также понимаю... какие у тебя сейчас должны быть чувства. Подавленность и отчаяние. Потому что ты все еще веришь в ее невиновность. Прав ли я?
— Вы правы, сэр.
— И ничем... ничего я не могу сказать или сделать, чтобы тебя переубедить?
Мэтью вымученно улыбнулся:
— А я вас, сэр?
— Нет, — твердо ответил Вудворд. — И я подозреваю, что... мы никогда в этом деле не найдем общий язык. — Он вздохнул, на лице его отразилось страдание. — Ты, конечно, не согласишься... но я призываю тебя отложить в сторону очевидные эмоции и рассмотреть факты, как это сделал я. Свой приговор я вынес... на основании этих фактов, и только фактов. Не на основе физической красоты обвиняемой... или ее мастерстве выворачивать слова... или злоупотреблять разумом. На фактах, Мэтью. У меня не было иного выбора... как объявить ее виновной, и приговорить именно к такой смерти. Как ты не можешь понять?
Мэтью не ответил — смотрел на собственные сложенные руки.
— Никто никогда мне не говорил, — тихо сказал Вудворд, — что быть судьей легко. На самом деле мне было обещано... моим учителем... что это как железный плащ: раз надев его, никогда не снимешь. Оказалось, что это — вдвойне правда. Но... я всегда старался быть справедливым и старался не ошибаться. Что еще я могу сделать?
— Больше ничего, — ответил Мэтью.
— А! Тогда, быть может... мы все-таки еще найдем общий язык. Ты это будешь понимать куда лучше... когда сам наденешь железный плащ.
— Не думаю, что это случится, — прозвучал ответ, который Мэтью даже не успел обдумать.
— Это ты говоришь сейчас... и это в тебе говорят молодость и отчаяние. Твое оскорбленное чувство... правоты и неправоты. Тебе сейчас видна темная сторона луны, Мэтью. Казнь заключенного... никогда не бывает радостным событием, каково бы ни было преступление. — Он закрыл глаза: силы покидали его. — Но какая радость... какая легкость... когда удается найти истину и возвратить свободу невиновному. Одно это... оправдывает железный плащ. Ты это сам увидишь... когда Бог даст.
Легкий стук в дверь объявил о посетителе.
— Кто там? — спросил Мэтью.
Дверь открылась. На пороге стоял доктор Шилдс со своим саквояжем. Мэтью заметил, что со времени убийства Николаса Пейна доктор так и ходил осунувшись, с запавшими глазами — такой, каким нашел его Мэтью тогда в лазарете. Если честно, то Мэтью казалось, будто доктор страдает под собственным железным плащом. Чуть влажное лицо Шилдса стало молочно-бледным, глаза слезились и покраснели под увеличительными стеклами очков.
— Извините за вторжение, — произнес он. — Я принес магистрату дневную дозу.
— Входите, доктор, входите! — Вудворд даже сел в постели, с нетерпением ожидая целительного средства.
Мэтью встал и отошел, чтобы доктор Шилдс мог дать лекарство. Доктор сегодня утром еще раз — как вчера — предупредил, чтобы магистрату не говорили о происходящих в Фаунт-Рояле событиях, на что у Мэтью хватило бы собственного здравого смысла без всяких предупреждений. Доктор согласился с Мэтью, что, хотя магистрат, кажется, и поправляется, лучше будет не напрягать его здоровье разрушительными новостями.
Когда лекарство было проглочено и Вудворд снова улегся ожидать драгоценного сна, Мэтью вышел за доктором Шилдсом в коридор и закрыл дверь.
— Скажите мне, — начал Мэтью осторожно, — ваше честное и профессиональное мнение: когда можно будет увезти магистрата?
— Ему с каждым днем все лучше. — Очки съехали вниз по носу, и доктор подвинул их на место. — Я очень доволен его реакцией на лекарство. Если все пойдет хорошо... я бы сказал, через две недели.
— Что значит "если все пойдет хорошо"? Он ведь вне опасности?
— Его состояние было весьма серьезным. Угрожающим, как вы отлично понимаете. Сказать, что он вне опасности, было бы излишним упрощением.
— Я понял вас так, что вы довольны его реакцией на лекарство.
— Да, доволен, — с упором произнес Шилдс. — Но я должен вам кое-что сказать про это средство. Я его создал сам из того, что у меня есть. И намеренно усилил его настолько, насколько осмелился, чтобы подстегнуть тело увеличить кровоток, и тем самым...
— Да-да, — перебил Мэтью. — Насчет застойной крови я все это знаю. Что там с лекарством?
— Оно... как бы это лучше сказать... весьма экспериментальное. Я никогда не давал именно эту пропись и именно в таких сильных дозах.
Мэтью теперь начинал понимать, к чему ведет доктор.
— Да, я слушаю.
— Лекарство создано достаточно сильным, чтобы улучшить его самочувствие. Уменьшить болевые ощущения. Вновь... разбудить природные процессы исцеления.
— Другими словами, — сказал Мэтью, — это сильный наркотик, который дает ему иллюзию хорошего состояния?
— Слово "сильный" — это, боюсь... гм... недооценка. Правильный термин — "геркулесовский".
— То есть без этого средства он вернется к состоянию, в котором был до того?
— Этого я не знаю. Но я знаю определенно, что лихорадка отступила и дыхание стало намного свободнее. Также улучшилось состояние горла. Итак: я сделал то, что вы от меня требовали, молодой человек. Я вернул магистрата от врат смерти... и он заплатил за это зависимостью от лекарства.
— Что означает, — мрачно добавил Мэтью, — что магистрат зависим также и от изготовителя лекарства. На всякий случай, если в будущем я вздумаю преследовать вас за убийство Николаса Пейна.
Шилдс вздрогнул и приложил палец к губам, прося Мэтью умерить голос.
— Нет, вы ошибаетесь, — сказал он. — Я клянусь вам. При составлении лекарства это не учитывалось. Я уже сказал: я воспользовался тем, что было в наличии, в тех дозах, которые я счел достаточными для данного случая. Что же касается Пейна... не будете ли вы так любезны мне о нем более не напоминать? Извините, но я требую, чтобы это прекратилось.
Мэтью увидел в глазах доктора вспышку, будто в нем повернулся нож боли, — мимолетную, тут же исчезнувшую, будто ее и не было.
— Хорошо, — сказал он. — Что будет дальше?
— Я собираюсь, когда свершится казнь, начать разбавлять дозу. Останутся те же три стакана в день, но один из них будет иметь половинную силу. Далее, если все пойдет без осложнений, мы снизим до половины силу второго стакана. Айзек — сильный человек с сильной конституцией. Я надеюсь, что его тело продолжит выздоровление собственными силами.
— Но вы не станете возвращаться к ланцету и банкам?
— Нет. Эти дороги мы уже прошли.
— А что вы скажете о его перевозке в Чарльз-Таун? Выдержит он ее?
— Возможно, да, возможно, нет. Я не могу сказать.
— И ничего больше для него сделать невозможно?
— Невозможно, — подтвердил Шилдс. — Теперь все зависит от него... и от Бога. Но у него лучше самочувствие и лучше дыхание. Он может разговаривать. Это — учитывая, как мало у меня под рукой было лекарств, — я бы назвал своего рода чудом.
— Да, — согласился Мэтью. — Согласен с вами. Я... не хотел бы казаться неблагодарным за все, что вы сделали. И понимаю, что в этих обстоятельствах вы проявили искусство, достойное восхищения.
— Спасибо, сэр. Быть может, здесь было больше удачи, чем искусства... но я сделал все, что мог.
Мэтью кивнул.
— Да... вы уже осмотрели тело Линча?
— Осмотрел. Судя по свертыванию крови, я считаю, что его убили в промежутке от пяти до семи часов до того, как нашли тело. Рана на горле наиболее страшная, но еще он получил две колотые раны в спину. Удары были направлены сверху вниз, обе раны проникают в привое легкое.
— Так что его ударил кто-то, стоявший над ним и за спиной?
— Похоже на то. Потом, я думаю, ему оттянули голову назад и нанесли рану на горле.
— Наверное, он сидел за столом, — сказал Мэтью. — Разговаривал с тем, кто его убил. А потом, когда он лежал на полу, были сделаны все эти разрезы.
— Да. Когтями Сатаны. Или какого-то неизвестного демона.
Мэтью не собирался вступать по этому поводу в спор с доктором Шилдсом и потому сменил тему.
— А как мистер Бидвелл? Пришел в себя?
— К сожалению, нет. Он сидит сейчас в таверне с Уинстоном и напивается сильнее, чем мне приходилось его видеть. Не могу его осудить. Все вокруг рассыпается в прах, и теперь, когда появились новые, еще не опознанные ведьмы... город вскоре опустеет. В эту ночь я спал — это, кстати, был очень недолгий сон — с Библией в обоих концах кровати и с кинжалом в руке.
Мэтью подумал, что в руках Шилдса ланцет — куда более смертоносное оружие, чем кинжал.
— Нет нужды бояться. Удар нанесен, и лисе не нужно больше ничего делать, как только ждать.
— Лисе? То есть вы хотите сказать — Сатане?
— Я хотел сказать то, что сказал. Извините, доктор, у меня тут кое-какие дела.
— Да, конечно. Увидимся ближе к вечеру.
Мэтью вернулся к себе. Выпив воды, он взял в руки компас черного дерева, найденный утром в доме Пейна. Это был прекрасный прибор размером с ладонь, с синей стальной иглой над напечатанной на бумаге диаграммой, указывающей градусы направления. Мэтью понимал, что этот компас — главный пример явления магнетизма: иголка магнетизируется — способом, который Мэтью до конца не понимал, — таким образом, что указывает на север.
В обескровленном доме Пейна Мэтью ждали и другие открытия — помимо пятна размером с человека на полу под лежанкой, где половицы были отодраны, а потом наспех приколочены на место. Матерчатый мешок с кожаной лямкой содержал эти другие находки: нож с семидюймовым лезвием и рукояткой слоновой кости, замшевые ножны с поясом, пара сапог до колен, вполне пригодных, если подложить тряпок в носок. Еще Мэтью нашел пистолет Пейна и шомпол для заряжания, но так как он абсолютно ничего не знал о том, как заряжать, взводить и пускать в ход это своенравное оружие, попытки его использовать могли привести к тому, что он прострелил бы себе голову.
Еще многое надо было сделать, поскольку решение Мэтью принял.
Около полудня это решение — до той минуты еще нетвердое — застыло окончательно. Он прогулялся к полю казни и подошел прямо к костру со столбом. Здесь он стоял, представляя себе этот ужас, но не настолько было испорчено его воображение, чтобы дать полную и красочную картину. Фаунт-Роял ему не спасти, но он еще может не дать лисе сожрать жизнь Рэйчел.
Это возможно, и он это сделает.
Мэтью направлялся к тюрьме, известить Рэйчел, как вдруг замедлил шаги. Конечно, она должна знать заранее... должна ли? А если к вечеру его решимость дрогнет, а она будет ждать в темноте защитника, который так и не придет? Если не удастся ни хитростью, ни силой отобрать у Грина ключ, следует ли Рэйчел ждать в надежде на свободу?
Нет. От такой пытки он ее избавит.
И Мэтью повернул прочь от тюрьмы, далеко не дойдя до ее двери.
Сейчас, у себя в комнате, Мэтью сел за стол с ящиком документов в руках. Открыв его, он аккуратно выложил на стол три чистых листа бумаги, перо и чернильницу.
Еще секунду он приводил в порядок мысли. Потом начал писать.
Дорогой Айзек!
Вы уже знаете, что я вывел Рэйчел из тюрьмы. Я сожалею об огорчениях, которые доставил Вам этот мой поступок, но я не мог поступить иначе, поскольку знаю о ее невиновности и не могу представить доказательства.
Мне теперь известно, что Рэйчел была пешкой в планах людей, желающих уничтожения Фаунт-Рояла. Это было осуществлено с помощью техники манипуляции сознанием, которую называют "животным магнетизмом" и которая, насколько я понимаю, будет для Вас такой оке загадкой, какой была для меня. Крысолов Фаунт-Рояла был не тем, за кого он себя выдавал, а мастером подобных манипуляций. Он обладал способностью рисовать в воздухе картины и показывать их людям. Эти картины могли казаться истинной реальностью, если не считать отсутствия некоторых важных деталей, на которые я указывал в нашем разговоре. Увы, доказать это я не могу. Об истинной личности Линча я узнал от мистера Дэвида Смайта из театра "Красный Бык", а мистер Смайт знал так называемого Линча...
Мэтью остановился. Все это звучало полным безумием! Что подумает магистрат, читая этот лепет?
Пиши дальше, подстегнул он себя. Пиши.
...по цирку в Англии, где они служили несколько лет назад. Я не хочу продолжать эти путаные речи и тревожить Вас; достаточно сказать, что я был уничтожен, когда мистер Смайт со всеми актерами покинул город, поскольку он был моей последней надеждой доказать невиновность Рэйчел.
Я весьма беспокоюсь о безопасности мистера Бидвелла. Человек, который убил Линча, сделал это, чтобы не открылась его истинная личность. Это тот самый человек, который все время стоял за планами уничтожения Фаунт-Рояла. Я думаю, что мне известна причина, но так как у меня нет доказательств, то это не важно. Так вот о безопасности мистера Бидвелла: если в ближайшее время Фаунт-Роял не опустеет полностью, жизнь мистера Бидвелла окажется под угрозой. Чтобы спастись, ему, быть может, придется оставить свое творение. Мне горестно передавать такие мысли, но очень важно, чтобы мистер Уинстон оставался рядом с мистером Бидвеллом днем и ночью. Мистеру Уинстону я доверяю полностью.
Пожалуйста, поверьте мне, сэр, когда я говорю Вам: я не сошел с ума и не попал под власть чар. Но я не могу и не буду смотреть на такое грубое поругание правосудия. Я отведу Рэйчел во Флориду, где она сможет объявить себя сбежавшей рабыней или пленницей англичан и тем самым получить убежище на испанской территории.
Да, я слышу Ваш негодующий рев, сэр. Прошу Вас, успокойтесь и дайте мне объяснить. Я собираюсь вернуться. Когда — не знаю. Что со мной будет после возвращения, я также не знаю. Об этом будете судить Вы, и я предаю себя в Ваши руки. В то же время я буду надеяться, что удастся найти мистера Смайта и побудить его говорить, поскольку он разъяснит Вам все. И еще, сэр, очень важно вот что: обязательно попросите мистера Смайта объяснить, отчего его семья ушла из цирка. Вы тогда многое поймете.
Как я уже сказал, я обязательно собираюсь вернуться. Я — английский подданный и не желаю отказываться от этого звания.
Мэтью остановился. Следующие фразы надо было обдумать.
Сэр, на случай, если по прихоти судьбы или по воле Божией я не вернусь, я хочу здесь и сейчас поблагодарить Вас за то, что Вы были в моей жизни. Хочу поблагодарить Вас за Ваши уроки, Ваши труды и...
Пиши дальше, сказал он себе.
...Вашу любовь. Быть может, Вы в тот день пришли в приют не для того, чтобы искать сына, но Вы нашли его.
Или, точнее говоря, сэр, Вы его создали. Мне бы хотелось думать, что я был Вам таким же хорошим сыном, каким был бы Томас. Видите, сэр, Вы достигли огромных успехов в формировании человека, если позволено так громогласно говорить о себе самом. Вы дали мне то, что я считаю величайшим даром: чувство собственной ценности и понимание ценности других.
И только потому, что я понимаю таковую ценность, я решил освободить Рэйчел из тюрьмы и избавить от несправедливой участи. Это решение принял я, и только я. Когда сегодня ночью я пойду в тюрьму за нею, она не будет знать о моих намерениях.
Вы действительно никоим образом не могли знать, что Рэйчел невиновна. Вы уверенно следовали правилам и ограничениям закона, предписанным для дел такой природы. Поэтому Вы пришли к единственному возможному для Вас выводу и предприняли необходимые действия. Делая то, что сделал я сегодня ночью, я надел на себя собственный железный плащ и предпринял единственное действие, которое было мне доступно.
Кажется, это все, что я должен был сказать. Закончу тем, что пожелаю Вам доброго здоровья, долгой жизни и неомраченного счастья, сэр. Я надеюсь снова увидеть Вас в будущем. И еще раз прошу: озаботьтесь безопасностью мистера Бидвелла.
Остаюсь Вашим покорным слугой,
Мэтью
Он хотел надписать собственную фамилию, но вместо этого поставил последнюю точку.
Мэтью.
Аккуратно сложив листы, он сунул их в конверт, взятый из стола в кабинете Бидвелла. На передней стороне конверта он надписал "Магистрату Вудворду", потом взял свечу и запечатал письмо несколькими каплями воска.
Сделано.
Наползал вечер — постепенно, как свойственно вечерам. В выцветающих лиловых сумерках с последним смелым алым мазком солнца на изнанке облаков западного горизонта Мэтью взял фонарь и вышел.
Хотя шел он медленно и небрежно, у него была иная цель, помимо разглядывания вида умирающего города на закате. За ужином он спросил у миссис Неттльз, где живет Ганнибал Грин, и был информирован об этом короткой и неодобрительной фразой. На улице Трудолюбия стоял небольшой выбеленный дом, очень близко к перекрестку и к источнику. К счастью, это было куда ближе лагеря Иерусалима, освещенного огнем, от которого доносились то громогласные, то визгливые ламентации, предназначенные для отпугивания демонов ночи. Справа от дома Грина виднелся ухоженный цветочный сад, указывая, что либо великан-тюремщик имеет разнообразные интересы, либо что он благословен женой, обладающей — да, это так — умением обращаться с зеленью.
Ставни были приоткрыты всего на несколько дюймов. Изнутри пробивался желтый свет лампы. Мэтью обратил внимание, что ставни всех еще обитаемых домов закрыты — в такой теплый вечер исключительно для того, чтобы защититься от вторжения демонов, которых сейчас разгонял преподобный Иерусалим. Улицы были пустынны, если не считать нескольких бродячих собак да иногда — человека, быстро перебегавшего откуда-то куда-то. Мэтью также не мог не заметить тревожащее число фургонов, набитых мебелью, домашней утварью, корзинами и прочим, готовых отбыть на рассвете. Интересно, сколько сейчас семейств лежат на голом полу, коротая бессонную ночь до восхода?
Мэтью стоял посередине улицы Трудолюбия и глядел от дома Грина в сторону особняка Бидвелла, рассматривая окна, видные в этом ракурсе. Рассмотрев то, что хотел увидеть, он направился обратно.
Когда он пришел, Уинстон и Бидвелл сидели в гостиной. Первый читал цифры из гроссбуха, а второй сидел, обмякший, с посеревшим лицом, в кресле, закрыв глаза, и рядом с ним на полу стояла пустая бутылка. Мэтью подошел спросить, как Бидвелл себя чувствует, но Уинстон поднял руку, предупреждая вопрос, и Мэтью по выражению его лица понял, что хозяин Фаунт-Рояла не будет рад проснуться под чужими взглядами. Мэтью вышел и тихо поднялся по лестнице.
У себя в комнате он обнаружил на комоде пакет, обернутый белой вощеной бумагой. Развернув его, он увидел каравай плотного черного хлеба, кусок вяленой говядины размером с кулак, дюжину ломтей солонины и четыре колбасы. Он также увидел, что на кровати у него лежат три свечи, пакет спичек, заткнутая пробкой бутылка с водой и — подумать только! — моток кетгутовой лески с небольшим свинцовым грузиком и уже привязанным крючком, острый конец которого был закрыт кусочком пробки. Миссис Неттльз сделала все, что в ее силах, а палку для удилища предстояло найти ему.
Позже вечером пришел доктор Шилдс дать магистрату третью дозу. Мэтью остался у себя, лежа на кровати и глядя в потолок. Где-то через час раздался буйный голос пьяного Бидвелла, потом его шаги вверх по лестнице, и шаги человека — нет, двух, — помогавших ему подняться. Мэтью слышал, как произносится в качестве ругательства имя Рэйчел, а также имя Божие поминается всуе. Голос Бидвелла постепенно затихал и наконец смолк. Дом беспокойно засыпал накануне казни.
Мэтью ждал. Когда уже долго не было слышно никаких звуков и внутренние часы подсказали, что полночь миновала, Мэтью тяжело вздохнул, выдохнул и встал.
Ему было страшно, но он был готов.
Он зажег спичку, засветил фонарь и поставил его на комод, потом намылился и побрился. Про себя он отметил, что следующая такая возможность представится лишь через несколько недель. Он воспользовался ночным горшком, а потом вымыл руки, надел пару чистых чулок, песочного цвета бриджи и чистую белую рубашку. Разорвал другую пару чулок и засунул их в носки сапог. Всунул ноги в сапоги и туго натянул голенища на икры. В мешок, ставший тяжелым от еды и прочих предметов, он сунул кусок мыла и смену одежды. Письмо с объяснением он положил на видное место, на кровать. Потом закинул лямку мешка на плечо, взял фонарь и тихо открыл дверь.
Панический страх ударил в сердце. Еще можно передумать, мелькнула мысль. Сделать два шага назад, закрыть дверь и... забыть?
Нет.
Мэтью вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Он зашел к магистрату и зажег фонарь с двумя свечами, который ранее сюда принес снизу. Открыв ставни, он поставил фонарь на подоконник.
Магистрат издал неразборчивый звук. Не стон — просто какая-то фраза в приснившемся зале суда. Мэтью постоял возле кровати, глядя на лицо Вудворда и видя не магистрата, но того человека, который приехал в приют и вывел Мэтью в такую жизнь, какая ему и присниться не могла.
Он чуть не коснулся плеча Вудворда жестом нежности, но сдержался. Вудворд дышал хорошо, хотя несколько хрипло, слегка приоткрыв рот. Мэтью мысленно произнес быструю молитву, прося Бога защитить здоровье и счастье этого доброго человека, и больше медлить не было времени.
В кабинете Бидвелла опять скрипнула эта проклятая половица, и Мэтью чуть не выскочил из украденных сапог. Он снял карту с гвоздя, аккуратно вынул из рамы, сложил и сунул в мешок.