И не стало Одноглазого.
Мэтью рухнул на окровавленное поле битвы, глаза его закрылись. Уплывая в призрачное царство, он вроде бы услышал высокий, пронзительный крик: "Ха-а-а-ай! Ха-а-а-ай! Ха-а-а-ай!" Крик стервятника, подумал он. Стервятника, пикирующего сверху.
Устал. Очень... очень... устал. Рэйчел. Что... теперь... будет...
Пикирующий стервятник.
Вопль.
"Ха-а-а-ай! Ха-а-а-ай! Ха-а-а-ай!"
И Мэтью почувствовал, что покидает землю, устремляясь в ту даль, исследовать которую уходили многие, но откуда невозможно вернуться.
Глава 16
Первым ощущением Мэтью от спуска в Ад был запах.
Крепкий, как демонский пот, и в два раза противнее. Он входил в ноздри раскаленными щипцами, проникал в самую глотку, и вдруг Мэтью понял, что его колотит приступ кашля, а начала приступа он не слышал.
Когда запах исчез и кашель кончился, он попытался открыть глаза. Веки отяжелели, будто отягощенные монетами, причитающимися Харону за переправу через Стикс. Поднять их не удалось. Слышался нарастающий и стихающий говор — это могли быть только неисчислимые души, сетующие на горькую судьбу. Язык казался латинским, но ведь латынь — язык Бога. Наверное, греческий — он более приземлен.
Еще несколько вдохов, и Мэтью ознакомился не только с запахом, но и с муками Ада. Свирепая, колющая, добела раскаленная боль забилась в левом плече и ниже в руке. Ребра с той же стороны взрывались при каждом вдохе и выдохе. Болел и лоб, но это было еще милосердно по сравнению с прочим. Снова Мэтью попытался открыть глаза — и снова не смог.
Не мог он и двинуться в этом состоянии вечного проклятия. Кажется, он попытался шевельнуться, но не был в этом уверен. Столько было боли, растущей с каждой секундой, что Мэтью решил сдаться и беречь энергию: она ему наверняка понадобится, когда он войдет в серную долину. Он услышал потрескивание огня — а чего же еще? — и ощутил давящий, пекущий жар, будто его поджаривали над плитой.
Но тут в нем стало возникать другое чувство: злость. И она грозила разгореться в бушующий гнев, от которого Мэтью здесь окажется самое место.
Он считал себя христианином и изо всех сил старался держаться путей Господних. И обнаружить себя вот так в Аду, без суда, который выслушал бы его дело, означало непростительный и необъяснимый грех. В растущей ярости Мэтью подумал, что же он такого сделал, что обрекло его на вечные муки. Бегал с беспризорниками и молодыми хулиганами по гавани Манхэттена? Запустил конским яблоком в голову купца, украл несколько монет из грязного кармана бесчувственного пьяницы? Или какой-то более поздний проступок, например, проникновение в сарай Сета Хейзелтона с последующим нанесением ему телесных повреждений. Да, наверное. Что ж, он тогда будет здесь, чтобы встретить этого кобыльего любовника, когда тот прибудет, а тем временем Мэтью достигнет определенного положения в этом логове юристов.
Боль стала невыносимой, и Мэтью стиснул зубы, но все равно крик рвался из пересохшего горла. Он сейчас завопит, и что тогда будет думать компания diabolique[8] о его стойкости?
Рот его раскрылся, но вместо вопля донесся лишь сухой скрежещущий шепот. Однако этого хватило, чтобы силы кончились. Но бормотание вокруг стихло.
Рука — такая шершавая, будто покрытая древесной корой, — тронула его лицо, пальцы прошли по подбородку и по правой щеке. Снова раздалось напевное бормотание на том же непонятном языке. Что-то, ощущавшееся как большой и указательный пальцы, прошло к правому глазу и стало поднимать веко.
Мэтью больше не хотел этой слепоты. Он, ухнув от усилия, заставил себя открыть глаза сам.
И тут же пожалел об этом. В пляшущем красном свете и нависшем дыме Ада пред ним предстал истинный демон.
У этой твари было узкое коричневое лицо с длинным подбородком, маленькие черные глазки, кожа сморщенная и обветренная, как старое дерево. Синие извивы украшали впалые щеки, а в самой середине лба — ярко-желтый, как солнце, — красовался нарисованный третий глаз. На крюках, вставленных в мочки ушей, болтались желуди и раковины улиток. На лысой голове имелась лишь одна длинная прядь седых волос, растущая на затылке и украшенная зелеными листьями и костями мелких зверей.
И чтобы еще сильнее впечатлить Мэтью прибытием в Ад, демон раскрыл пасть, показав два ряда зубов, которые могли служить пилами.
— Айо покапа, — произнес он и кивнул. По крайней мере так услышал Мэтью. — Айо покапа, — повторил демон и поднес ко рту что-то вроде половины разбитого глиняного блюда, от содержимого которого шел густой дым. Быстрой затяжкой он набрал дыма в рот и выдул ядовитые клубы — тот самый противный запах демонского пота — прямо Мэтью в ноздри.
Мэтью попытался отвернуться и только тогда почувствовал, что его голова чем-то привязана к тому жесткому предмету, на котором он лежал. Уклониться от дыма было невозможно.
— Янте те напха те, — забормотал демон. — Саба те напха те.
Он стал медленно раскачиваться, полузакрыв глаза. Свет адских огней пробивался сквозь плотные слои дыма, плавающие в воздухе у Мэтью над головой. Раздался звук, будто стрельнула в огне сосновая веточка, потом послышалось шипение полной комнаты гремучих змей откуда-то из-за спины бормочущегося и качающегося дьявольского создания. Едкий дым густел, и Мэтью испугался, что остатки воздуха, которые еще удавалось втянуть в себя, скоро будут отравлены.
— Янте те напха те, саба те напха те, — бормотал и бормотал взлетающий и падающий голос. Снова повторился обряд с разбитым блюдом и вдыханием дыма, и снова — будь проклят этот Ад, если такую вонищу здесь придется обонять целую вечность — вдули клубы дыма в ноздри Мэтью.
Он не мог шевельнуться и решил, что не только голова его привязана, но еще и лодыжки и запястья. Он хотел бы вести себя как подобает мужчине, но слезы навернулись на глаза.
— Аи! — произнес демон и потрепал его по щеке. — Моук такани соба се ха ха.
И снова занялся раскачиванием и бормотанием и снова вдул дым в ноздри Мэтью.
После полудюжины таких вдуваний Мэтью перестал ощущать боль. Зубчатые колесики, поддерживающие у него в голове ощущение времени, завертелись вразнобой, и одно качание демона тянулось медленно, как ползали улитки, висящие у него в ушах, другое мелькало в мгновение ока. Мэтью будто плыл в дымной красно-огненной пустоте, хотя и ощущал под спиной твердую лежанку.
Потом Мэтью понял, что действительно сошел с ума, потому что вдруг заметил совершенно дикое свойство той разбитой тарелки, с которой вдыхал дым этот бормочущий демон.
Она была белой. И разрисованной красными сердечками.
Да, он спятил. Окончательно спятил и готов для адского Бедлама. Ведь именно эту тарелку Лукреция Воган швырнула в источник, только тогда она была целой и содержала сладкий пирог с бататом.
— Янте те напха те, — бормотал демон, — саба те напха те.
Мэтью снова исчезал, растворялся в разбухающей тьме.
Реальность — такая, как она есть в Стране Хаоса, — разваливалась на кусочки и пропадала, будто темнота была живая и пожирала сперва звук, потом свет и, наконец, запахи.
Если возможно умереть в стране мертвых, то именно это Мэтью сумел исполнить.
Но оказалось, что эта смерть быстротечна, и покоя в ней очень мало. Снова нахлынула боль и снова отступила. Мэтью открыл глаза, увидел шевелящиеся размытые силуэты теней и закрыл в страхе при мысли о том, кто это явился. Он подумал, что заснул, или умер, или ему приснился кошмар, как Одноглазый гоняется за ним по окровавленной поляне, а крысолов сидит верхом на медведе и тычет в него острогой с пятью клинками. Он проснулся в весеннем половодье пота и заснул снова, сухой, как осенний лист.
Дышащий дымом демон вернулся продолжать свою пытку. Мэтью еще раз увидел, что разбитое блюдо — белое с красными сердечками. Он попытался заговорить с этим созданием, слабым испуганным голосом спросил:
— Кто ты?
Ответом ему было то же распевное бормотание.
— Кто ты? — снова спросил Мэтью. И снова не получил ответа.
Он спал и просыпался, спал и просыпался. Время потеряло смысл. С ним возились еще два демона, эти скорее в женском обличье, с длинными черными волосами, тоже украшенными листьями и костями. Они сняли с него накидку, сплетенную из травы, мха, перьев и прочего, покрывавшую его наготу, вычистили там, где надо было вычистить, накормили его серой кашеобразной пищей, сильно отдающей рыбой, и поднесли к губам деревянный ковш с водой.
Огонь и дым. Шевелящиеся тени во мраке. Бормочущая, распевная скороговорка. Да, не иначе как Ад, думал Мэтью.
А потом настал момент, когда он открыл глаза и увидел, что в этом царстве пламени и дыма стоит рядом с ним Рэйчел.
— Рэйчел! — шепнул он. — Ты тоже? Бог мой... медведь...
Она ничего не сказала, только приложила палец к губам. Ее глаза, пусть мертвые, были ярче золотых монет. Волосы эбеновыми волнами спадали на плечи, и Мэтью солгал бы, если бы не признал, что свет адского пламени придал ей щемящую красоту. Она была одета в темно-зеленый наряд, украшенный вокруг шеи тонким бисерным шитьем. Он смотрел, как бьется жилка у нее на горле, видел испарину, выступившую у нее на щеках и на лбу.
Следует сказать, что демоны необычайно искусно создали эту иллюзию жизни.
Он попытался повернуться к ней, но голова все еще была привязана, как и конечности.
— Рэйчел... прости меня, — шепнул он. — Ты не должна быть здесь. Свой срок в Аду... ты уже отбыла на земле.
Палец к губам, умоляя его молчать.
— Ты сможешь... сможешь когда-нибудь меня простить? — спросил он. — Что я привел тебя... к такому печальному концу?
Дым плавал между ними, где-то за спиной Рэйчел трещал и шипел огонь.
Ответ Рэйчел был красноречив. Наклонившись, она прижалась губами к его губам. Поцелуй длился, становился требовательным.
Его тело — все же иллюзия тела — отреагировало на поцелуй так, как отреагировало бы и в царстве земном. Что не удивило Мэтью, поскольку всем известно, что Небеса будут полны небесных лютней, а Ад — земных флейт. В этом смысле он может оказаться и не так уж неприятен.
Рэйчел отодвинулась. Ее лицо осталось у него перед глазами, губы ее были влажны. Глаза ее сияли, тени огня играли на щеке.
Она завела руки за спину и что-то там сделала. Вдруг темное вышитое платье соскользнуло и упало на землю.
Руки ее показались снова и сняли с Мэтью плетеное покрывало. Потом Рэйчел встала на что-то вроде помоста и медленно, нежно опустилась обнаженным телом на тело Мэтью, потом накрыла их обоих тем же покрывалом и с жадностью поцеловала Мэтью в губы.
Он хотел спросить ее, знает ли она, что делает. Хотел спросить, любовь это или страсть, или она смотрит на него, а видит лицо Дэниела.
Но не спросил. Он сдался этой минуте — точнее, эта минута подчинила его. Мэтью ответил на поцелуй с той же из души идущей жадностью, и ее тело прижалось к нему в неоспоримой потребности.
Поцелуй длился, а рука Рэйчел нашла инструмент писца. Пальцы ее сомкнулись на нем. Медленными движениями бедер она вставила его в себя, в раскаленное влажное отверстие, раскрывшееся для входа и сомкнувшееся снова, когда он вошел в глубь ножен.
Мэтью не мог шевельнуться, но Рэйчел ничто не связывало. Ее бедра вначале задвигались медленно, почти лениво, по кругу, и эти движения прерывались резкими толчками вниз. Стон вырвался изо рта Мэтью от невероятного, невообразимого ощущения, и Рэйчел откликнулась таким же стоном. Они целовались, будто хотели слиться друг с другом. Дым клубился вокруг, и горел огонь, а губы искали, держали, а бедра Рэйчел поднимались и опускались, вбирая его все глубже, и Мэтью вскрикнул от наслаждения на грани боли. И даже этот главный акт, подумал он в горячечном припадке, есть сотрудничество Бога и Дьявола.
Потом он перестал думать и отдался на волю природы.
Движения Рэйчел постепенно становились сильнее. Ртом она прижималась к нему, пахнущие сосной волосы рассыпались по его лицу. Она дышала резко и быстро. Сердце Мэтью рвалось из груди, и с другой стороны стучалось в нее сердце Рэйчел. Она еще два раза дернулась, и у нее выгнулась спина, голова запрокинулась назад с крепко зажмуренными глазами. Она затрепетала, рот ее раскрылся в долгом, тихом стоне. И через миг это ощущение наслаждения передалось Мэтью белой вспышкой боли, молнией, ударившей от макушки через весь позвоночник. В этой буре ощущений он чувствовал, как взрывается сам внутри стягивающей влажности Рэйчел, и этот взрыв вызвал судорогу лица и крик. Рэйчел впилась в него поцелуем таким пылким, будто хотела поймать этот крик и заключить его в себе навеки, как золотой медальон в тайной глубине собственной души.
С бессильным вздохом она прильнула к нему, но опиралась на локти и колени, будто не хотела давить всей тяжестью. Он все еще был в ней, все еще твердый. Его девственность осталась в прошлом, и расставание с ней оставило сладко ноющую боль, но пламя еще не погасло. Как, не приходилось сомневаться, и у Рэйчел, потому что она глядела ему в лицо, и невероятные глаза сверкали в свете пламени, и волосы были влажны от усилий, и она снова задвигалась на нем.
Если это действительно Ад, подумал Мэтью, то неудивительно, что каждый так старается обеспечить себе здесь место.
Второй раз прошел медленнее, хотя даже сильнее первого. Мэтью мог только лежать и тщетно пытаться отвечать движениям Рэйчел. Даже если бы он не был связан, слабость одолела все мышцы, кроме одной, которая забрала себе всю силу.
И наконец она прижалась к нему, и он — хотя старался сдержаться как можно дольше — снова испытал эту почти ослепляющую комбинацию наслаждения и боли, предупреждающих о неостановимом приближении того, к чему так энергично стремились оба любовника.
Потом, когда в теплом и влажном "после" слышалось усталое дыхание, когда длился нежный поцелуй и игра языков, Мэтью понимал, что карету следует по необходимости вернуть в сарай, поскольку лошади дальше не повезут.
Вскоре он закрыл глаза и снова задремал. Когда он их открыл опять — кто знает, сколько прошло времени, — рядом с ним сидел демон с желтым третьим глазом, белым камнем дробя неприятного вида смесь семян, ягод и чего-то еще вонючего — это самое "что-то еще" и было самым неприятным, — в небольшой деревянной ступе. Потом демон издал последовательность ворчащих и свистящих звуков и поднес щепоть этого зелья ко рту Мэтью.
"Ага! — подумал Мэтью. — Вот теперь-то и начнутся настоящие пытки".
Смесь, которую его заставляли есть, выглядела как собачьи экскременты, а пахла как блевотина. Мэтью крепко сжал губы. Демон стал толкать щепоть ему в рот, ворча и присвистывая в явном раздражении, но Мэтью стойко отказывался это принимать.
Из дыма вынырнула какая-то женщина и остановилась возле лежанки Мэтью. Он посмотрел ей в лицо. Она, ничего не говоря, взяла щепотку этого эксквизитного мусора, положила в рот и стала жевать, показывая, что с ним надо делать.
Мэтью не мог поверить своим глазам. Не потому что она добровольно это ела, но потому что перед ним стояла темноволосая немая девушка из таверны Шоукомба. Только она сильно изменилась, как в поведении, так и в одежде. Вымытые волосы блестели, скорее светло-, чем темно-каштановые, а на голове была тиара из плотно сплетенных выкрашенных красным трав. Мазки румян лежали на скулах. Глаза тоже смотрели не тупо и остекленело, а осмысленно. И еще на ней было платье из оленьей кожи, украшенное спереди узором красных и лиловых бисерин.
— Это ты?! — поразился Мэтью. — Что ты здесь де...
Щепоть метнулась вперед, сунув порцию зловонной каши ему между губ. Первым побуждением Мэтью было сплюнуть, но демон зажал ему рот ладонью, а второй стал поглаживать горло.
У Мэтью не было выбора, кроме как проглотить. Вещество было странно маслянистым по консистенции, но Мэтью приходилось есть сыр и похуже. А эта смесь вкусовых ощущений, кисловатого со сладковатым, производила такое действие... да, оно просило вторую порцию.
Девушка — Девка, ответил Абнер со смехом, когда Мэтью спросил, как ее зовут, — отошла в тень, и он не успел больше ничего спросить. Демон продолжал кормить его, пока не опустела миска.
— Где я? — спросил Мэтью, языком выковыривая мелкие семена из зубов. Ответа не было. Демон взял свою миску и тоже стал отодвигаться. — Я в Аду?
— Се хапна та ами, — ответил демон и издал кудахчущий звук.
Мэтью почувствовал, что остался один. Над собой сквозь слои дыма он мог разглядеть что-то вроде деревянных балок, скорее даже небольших сосновых стволов, неошкуренных.
Немного времени потребовалось, чтобы веки отяжелели снова. Сон навалился недолимо, опрокинулся на Мэтью зеленой морской волной и унес его в неведомые глубины.
Без сновидений. Глубокий. Сон на столетия, абсолютный в своем покое и тишине. А потом голос:
— Мэтью?
Ее голос.
— Ты меня слышишь?
— А-ах, — ответил он освобождающим выдохом.
— Ты можешь открыть глаза?
С весьма небольшим усилием — но с сожалением, потому что отдых был такой приятный, — он открыл их. Над ним, склонившись к нему лицом, стояла Рэйчел. Он ясно видел ее в бликах огня. Густой дым развеялся.
— Они хотят, чтобы ты попробовал встать, — сказала она.
— Они? — Во рту ощущался вкус чего-то горелого, пепла. — Кто?
Тот самый демон, только уже без третьего глаза, вошел и встал рядом с ней. Сделав движение ладонями вверх, будто что-то поднимает, и ухнув, он явно показал, что требуется от Мэтью.
Появились те два существа женского пола, которые служили Мэтью, и стали что-то делать возле его головы. Что-то разрезали — быть может, кожаный ремень, — и вдруг голова освободилась, отчего мышцы шеи тут же свело судорогой.
— Хочу тебе сообщить, — сказала Рэйчел, пока два существа перерезали путы, удерживающие Мэтью на сосновой лежанке, — что ты был страшно ранен. Медведь...
— Да, я знаю, — перебил Мэтью. — Он убил меня и тебя тоже.
— Что? — нахмурилась она.
— Медведь. Он же убил... — Мэтью почувствовал, как с левого запястья сняли веревки, потом с правого. А замолчал он потому, что заметил: на Рэйчел свадебное платье. А на нем — следы травы. Он с трудом проглотил слюну. — Так мы... не погибли?
— Нет, мы вполне живы. Хотя ты чуть не погиб. Если бы они тогда не появились, ты бы истек кровью. Один из них тебе перевязал руку и остановил кровь.
— Руку. — Мэтью теперь вспомнил страшную боль в плече и кровь, капающую с пальцев. Пальцами левой руки он не мог пошевелить и даже их не чувствовал. Под ложечкой вдруг свернулся ледяной ком. Боясь даже глянуть туда, Мэтью спросил: — Она у меня осталась?
— Да, — серьезно ответила Рэйчел, — но... рана была очень нехороша. До кости, а кость сломана.
— А еще что?
— Левый бок. Туда пришелся страшный удар. Два, три или больше ребер... не знаю, сколько сломано.
Мэтью поднял правую руку, не поврежденную, если не считать ссадины на локте, и осторожно ощупал бок. Там он обнаружил большую глиняную заплату, закрепленную каким-то коричневым липким веществом, и под ним бугор, указывающий, что что-то приложено прямо к ране.
— Доктор поставил припарку, — сказала Рэйчел. — Травы, табачные листья и... не знаю, что еще.
— Какой доктор?
— Гм! — Рэйчел посмотрела в сторону наблюдающего демона. — Вот это у них врач.
— Бог мой! — произнес ошеломленный Мэтью. — Нет, я все-таки в Аду! Иначе где же?
— Нас доставили, — спокойно объяснила Рэйчел, — в индейскую деревню. Как далеко отсюда до Фаунт-Рояла, я не знаю. От того места, где на тебя напал медведь, мы шли час.
— Индейская деревня? То есть... меня лечил индеец?
Это было немыслимо! Уж лучше демонический врач, чем дикарский!
— Да. И хорошо лечил. Они со мной очень хорошо обращались, Мэтью, и у меня не было причин их бояться.
— Пок! — сказал доктор, жестом веля Мэтью встать. Две женщины перерезали путы на его лодыжках, потом отодвинулись. — Хапапе пок покати! — Он протянул руку, снял плетеное покрывало с тела Мэтью и отбросил его, оставив юношу голым, как кочерга. — Пух! Пух! — настаивал врач, похлопывая пациента по ногам.
Мэтью рефлекторно закрыл интимные места обеими руками. Правая довольно быстро повиновалась, но в левое плечо ударила жгучая боль в ответ только на приказ нервам заставить мышцы двигаться. Мэтью скрипнул зубами, лицо покрылось потом, и он заставил себя посмотреть на рану.
От плеча и до локтя рука была обернута глиной и предположительно подложенными под нее так называемыми лекарствами. Глина была намазана на деревянный лубок, и рука обездвижена в слегка согнутом положении. От края глины идо кончиков пальцев кожа покрылась страшными черно-лиловыми кровоподтеками. Зрелище впечатляющее, зато все-таки рука у него осталась. Мэтью поднял здоровую руку ко лбу. Там тоже лежала глиняная повязка, закрепленная липким кашеобразным веществом.
— У тебя был глубоко рассечен лоб, — сказала Рэйчел. — Как ты думаешь, стоять сможешь?
— Да, если не развалюсь на куски. — Он посмотрел на доктора. — Одежду! Понимаете? Одежду!
— Пух! Пух! — повторил доктор, похлопывая Мэтью по ногам.
Мэтью обратил свой призыв к Рэйчел.
— Ты не могла бы мне добыть какую-нибудь одежду?
— У тебя ее нет, — ответила она. — Все, что на тебе было, пропиталось кровью. Они над ней выполнили какой-то обряд в первый же вечер, и сожгли.
Эти слова вошли в мозг как копье.
— В первый вечер? Сколько времени мы здесь?
— Сегодня пятое утро.
Целых четверо суток в лапах индейцев! Мэтью не мог в это поверить. Четверо суток, и у них все еще скальпы на голове! Может, они ждут, пока он оправится, чтобы убить его и Рэйчел одновременно?
— Я думаю, — сказала она, — нас пригласил сюда их мэр, или вождь, или кто он там. Я еще его не видела, но тут начались какие-то приготовления.
— Пух! Пух! — настаивал доктор. — Се хапапе та моок!
— Ладно, — сказал Мэтью, решив принять неизбежное. — Я попробую встать.
С помощью Рэйчел он слез с лежанки на земляной пол. Скромность взывала к нему, но ответить он не мог. Ноги все же держали его, хотя прилично окостенели. Глиняная повязка на сломанной руке тянула вниз, но угол, под которым держал руку лубок, делал это терпимым. Ребра слева бухнули тупой болью под повязкой и припаркой — впрочем, это тоже можно вынести, если не пытаться дышать слишком глубоко.
Он знал, что был бы убит на месте, если бы Одноглазый сам не был так стар и болен. Встретиться с этой зверюгой в ее молодые годы означало бы быстрое обезглавливание или медленную мучительную смерть от выпотрошенных внутренностей, какую встретил муж Мод.
Индейский доктор — тоже совершенно голый, если не считать небольшого ремня из оленьей кожи и набедренной повязки, — пошел вперед, к дальней стене прямоугольного деревянного строения, где стояло несколько лежанок. Мэтью понял, что это местный лазарет. В яме, обложенной камнями, горел небольшой огонь, но, судя по кучам золы, именно здесь бушевал дымный ад.
Мэтью опирался на Рэйчел, пока его ноги не привыкли снова держать его вес. А в голове все еще плыл туман. Непонятно было, эта любовная встреча с Рэйчел произошла на самом деле или в горячечном бреду, вызванном ранами. Уж конечно, она не полезла бы на этот помост заниматься любовью с умирающим! И сейчас не было никаких признаков, что между ними что-нибудь произошло.
И все же... могло такое быть?
Но вот нечто реальное, что он считал причудой своих снов: на полу среди глиняных чашек, деревянных мисок и костяных резных трубок у огня валялась отломанная половинка тарелки Лукреции Воган.
Целитель-дикарь — который заставил бы своего коллегу доктора Шилдса побледнеть от ужаса — отодвинул тяжелую оленью шкуру с черной шерстью от входа в лазарет.
Пол залило ослепительным солнечным светом; Мэтью зажмурился и пошатнулся.
— Я тебя держу, — сказала Рэйчел, прислоняясь к нему, чтобы он не упал.
Снаружи раздался возбужденный шум, состоящий из визга, криков, хохота. Перед Мэтью возникла стена улыбающихся лиц, она напирала. Индейский доктор что-то крикнул, и по раздраженному тону было ясно, что слова универсальны: "Отодвиньтесь, дайте дышать!"
Рэйчел вывела Мэтью, голого и ошеломленного, на свет Божий.
Глава 17
Собравшиеся — а было их человек восемьдесят, если не сто или больше — стихли, когда появился Мэтью. Те, кто стоял впереди, попятились, подчиняясь непрекращающимся выкрикам доктора. Мэтью и Рэйчел шли за целителем в набедренной повязке, а индейцы пристроились за ними, и крики, смех и возбужденные возгласы возобновились с новой силой.
Мэтью и в бочке рома не могло бы присниться, что он предстанет миру голый, цепляясь за Рэйчел и проходя мимо орды смеющихся и вопящих индейцев. Зрение вернулось, хотя свет по-прежнему ошеломлял. Он увидел пару десятков деревянных хижин, обмазанных высохшей глиной или заросших мхом, с крышами, где трава росла так же густо, как на земле. Мелькнул засеянный кукурузой участок, перед которым встали бы на колени фермеры Фаунт-Рояла. Две собаки — серая и темно-коричневая — подошли обнюхать ноги Мэтью, но после окрика доктора бросились прочь. То же случилось со стайкой голых коричневых ребятишек, сунувшихся к бледнокожему пациенту, — они унеслись прочь, визжа и подпрыгивая.
Мэтью заметил, что почти все мужчины — такие же узколицые, тощие и с пучком волос на лысой голове, как доктор, — были почти голыми, но женщины облачены либо в оленьи шкуры, либо в ярко окрашенные одежды, вроде бы сплетенные из хлопка. Некоторые из них предпочитали оставлять грудь обнаженной — от такого зрелища жители Фаунт-Рояла попадали бы в обморок. Ноги у всех были либо босы, либо обуты в сшитые оленьи шкуры. Многих мужчин украшала изобретательная синяя татуировка, и некоторых из старших женщин — тоже. Татуировки имелись не только на лице, но и на груди, на руках, на бедрах и — предположительно — на всех других местах.