Маккаммон Роберт. Корабль ночи

   - Точно, это VII-C. Мелкие повреждения корпуса, треснувший перископ... Господи! Тридцатисемимиллиметровое орудие цело, трехсполовинойдюймовое - тоже! Палуба местами провалилась, но, Боже мой, большую часть обшивки коррозия не затронула! - Она делала снимок за снимком, вспышка отбрасывала на противоположную стену угловатую тень. Внутри вода? - спросила Яна.
   - Да, но не очень много.
   - Вероятно, конденсат или то, что залилось в люки. Если так, погружение было срочное. Возможно, под огнем противника, раз вы говорите, что рядом была глубинная бомба. - Яна прошла вдоль левого борта к носу. Торпедные аппараты пусты, - сообщила она. - Носовой торпедный люк открыт. Вы воспользовались им?
   - Да, - кивнул Мур.
   Последовала бесшумная белая вспышка: Яна сделала еще один снимок. В этот миг Мур кое-что заметил; он сделал шаг вперед, но девушка была уже на сходнях. Стараясь не наступать на мусор и крыс, она сошла на палубу.
   - Секундочку... - начал Мур, стараясь сообразить, что увидел.
   Яна вглядывалась в темноту между проломленными досками палубы.
   - Герметический отсек вроде бы цел. - Она отодвинула в сторону какой-то ящик, оттуда выкатились пустые банки из-под машинного масла. - Я допускаю, что взрыв, о котором вы упомянули, вызволил ее из песка, но почему и как она всплыла? Расширение сжатого воздуха? Может быть, в резервуарах уже был воздух? - рассуждала девушка, не замечая, что Мур подошел к краю бетонной дорожки и напряженно всматривается в нос лодки. Придется временно принять вашу теорию, - говорила Яна, - пока Фонд не выдумает что-нибудь получше. Ну и оружие, Господи ты Боже мой!
   - Люк, - негромко сказал Мур, и звук его голоса заставил Яну поднять глаза.
   - Через него подавали торпеды, - объяснила она. - На корме есть второй такой же. А что здесь делают эти ящики и банки? Похоже, кто-то недавно смазал станину орудия...
   - Кип закрыл этот люк, - глухо проговорил Мур. - А теперь он опять открыт.
   Яна подошла к люку и, наведя объектив на рубку, снова щелкнула затвором.
   - Я должна взглянуть на механизмы внутри лодки, - сказала она. - Но для этого мне нужна будет яркая лампа, она у меня в сумке.
   - Не... не стойте возле этой дыры, - хрипло предостерег Мур. Во рту у него пересохло. Яна не услышала; она стояла над самым люком, заглядывая в него. Мур громко повторил: - Не стойте возле этого люка! - и пошел по сходням, к ней.
   - Что? - Яна рассеянно оглянулась на него от самого края темного отверстия. - Что вы... - И вдруг негромко ахнула и попятилась от люка. Мур увидел, что она смотрит куда-то ему за плечо.
   Он резко обернулся. Загораживая дверной проем, к нему двигалась какая-то тень. Он оскалился и сделал шаг назад, загородившись поднятой рукой.
   Тень остановилась и уставилась на них.
   - Какого черта ты здесь делаешь, Дэвид? - спросил Кип. - И кто это с тобой? - Он не стал ждать ответа и повысил голос: - Уйдите оттуда, мисс, покуда не сломали себе шею!
   - Что вы раскомандовались? - возмущенно спросила Яна.
   - Я - здешний констебль и приказываю вам уйти с этой лодки! - Он поглядел на Мура. - Кто она такая?
   - Доктор Торнтон из Кингстона. Хочет осмотреть подлодку.
   - Действительно? - Кип смотрел, как она идет по сходням и подходит к нему. - И вы собирались в одиночку лезть в эту проклятую посудину?
   - Совершенно верно, - задиристо подтвердила Яна.
   - Ничего не выйдет. В доке и на лодке запрещено находиться без моего специального разрешения, а его я вам пока что не давал. - Он прижал ладонь к лицу: - Здесь пахнет гнилью, пойдемте на солнце.
   Когда они вышли из дока, Кип закрыл за ними дверь и огляделся, ища, чем бы ее запереть; он высмотрел среди хлама тонкий металлический прут и просунул его в скобы, соорудив временный засов.
   - У меня в сумке письмо Ямайского исторического фонда, - отрывисто сказала Яна. - Если хотите, я достану, и тогда можно будет...
   - Нет, - сказал Кип. - Никаких писем. - Он чувствовал нарастающий гнев этой женщины. - Как вы попали на Кокину?
   - Своим самолетом.
   - Понятно. - Он мельком глянул на Мура, потом снова посмотрел на женщину. - Что ж... доктор Торнтон, если не ошибаюсь? Боюсь, вы напрасно проделали такой длинный путь. В понедельник утром первым делом два траулера отбуксируют эту лодку на глубокое место, сварщики прорежут в ее корпусе дыры, и она отправится туда, откуда явилась.
   - Минуточку, - проговорила Яна, зарумянившись, - не знаю, с чего вы взяли, будто имеете право принять такое решение, но выполнить его я вам не дам!
   - Прошу прощения. Все уже решено.
   - Ну так перерешите, черт возьми! - Яна подступила к нему, пылая гневом. Кип не двинулся с места. - Вы, кажется, не понимаете, что такое эта лодка! Эта гитлеровская субмарина добрых сорок лет провела на дне Карибского моря и почти идеально сохранилась. Мы должны выяснить, как ей это удалось, что заставило ее всплыть и что это была за лодка. Через два-три дня здесь будет команда спасателей! Вы не можете потопить ее!
   - Это просто ржавая старая калоша, - сказал Кип.
   - Нет! Она в изумительном состоянии, за те годы, что она пролежала под водой, ржавчина почти не разъела корпус! Бьюсь об заклад, что и внутри все великолепно сохранилось, в том числе и машинное отделение. Господи, да эта лодка - мечта военного историка! Позвольте мне осмотреть ее внутри, а я гарантирую вам интерес Британского музея!
   - Вы слышали когда-нибудь о ящике Пандоры? - спросил Кип. Вопрос озадачил Яну. - Скажем так: вы многого не знаете об этой лодке. Из-за нее здесь творится черт знает что. Нет, никакие три дня я ждать не буду. Если б можно было, я бы и трех часов не стал ждать, черт возьми! - Он подергал железный прут, проверяя, надежно ли закрыта дверь, и Мур вдруг понял, что Кип запер ее так, словно хотел удержать что-то _в_н_у_т_р_и_. Кип повернулся к нему и сказал: - Я возвращался из Карибвиля и увидел здесь твой пикап. Вот уж не думал, что ты вернешься сюда один...
   - Вы сумасшедший! - вдруг сказала Яна. - Вы хотите уничтожить важную для науки находку!
   - Довольно препираться, мисс, - объявил на это Кип, глядя ей прямо в глаза. - Я свое уже сказал. Если вас это не устраивает, то когда вернетесь в Кингстон, можете подать на меня жалобу в свой Фонд, я не возражаю. Пусть свяжутся со мной, и я скажу им то же самое: эта лодка отправится на дно. Пока, Дэвид. Счастливого пути, доктор Торнтон. - Он кивнул ей и пошел к машине. Заурчал мотор, и джип с ревом умчался. Мур с Яной остались одни у стены дока.
   - Что с ним? - спросила Яна. - Он ненормальный?
   - Нет, - сказал Мур. - Нет. - Час был уже поздний; на верфи сгустились тени, пристань окутала сине-черная мгла. Близилась ночь. Мур вдруг понял, что если и есть на свете место, где он нипочем не хотел бы оказаться после захода солнца, то это верфь Лэнгстри, где за тонкой деревянной стеной лежит в доке старая подводная лодка. - Вы уже не успеете в Кингстон засветло, - сказал он Яне. - Если хотите, я дам вам номер в гостинице.
   - Большое спасибо, - ответила она, - тем более что я не намерена улетать, пока хоть сколько-нибудь не вразумлю этого кретина.
   - Поступайте как знаете. - И Мур жестом пригласил ее в пикап.
   Въехав в деревню, Кип сразу понял: что-то очень и очень неладно. Безлюдные улицы, закрытые ставнями окна, обереги, намалеванные на досках и штукатурке стен... В нем вскипела злость, а с ней пришло непонятное смущение. Его внимание привлек символ, нарисованный мелом на сине-зеленой двери, и где-то в глубинах сознания Кипа вяло зашевелились туманные воспоминания. Рисунок, сделанный примитивно и грубо, занимал все пространство двери от порога до притолоки и изображал огромную ладонь с растопыренными, словно отгоняющими что-то невидимое, пальцами. Кип остановил машину на обочине и уставился на рисунок, не в силах оторвать от него взгляд.
   Он опять стал ребенком, тринадцатилетним мальчишкой, и сидел за низким столом над миской кукурузной каши с кусочками бекона. Хотя в животе у него было пусто, ел он медленно. На другом конце комнаты с дощатыми стенами потрескивали в каменном очаге поленья. На полу лежала старая циновка. Ставни были плотно закрыты, свет шел от расставленных по комнате керосиновых ламп. Тусклый, мутный, он озарял соломенные ритуальные маски на стенах: хитрые волчьи черты, нахмуренные низкие лбы, поблескивающие ракушки-глаза. Мальчику казалось, что маски смотрят прямо на него и что порой их черты меняются, становятся почти человеческими, только очень нелепыми и уродливыми.
   У очага сидел в качалке мужчина. Он неподвижно смотрел в огонь, рассеянно встряхивая банку с собачьими зубами. Чуть погодя он вынул один зуб, бросил в пламя и подался вперед, как будто что-то увидел там. Потом он вновь откинулся на спинку кресла, циновка тихо зашуршала под полозьями, словно замурлыкала. В углу что-то зашелестело; мужчина повернул голову, и мальчик увидел очерченный отблесками огня профиль, глаза-щелки на обветренном морщинистом лице. В глубине комнаты на подстилке из водорослей сидела крупная, почти два фута длиной зеленая игуана в металлическом ошейнике. Веревка, одним концом прикрепленная к ошейнику, другим привязанная к потолочной балке, не давала рептилии удрать, но позволяла ей свободно передвигаться по комнате. Бледно-красные глазки ящерицы смотрели прямо на Кипа, белое горло и брюхо раздувались и опадали в такт дыханию. Похрустывая сухой травой, игуана прошла несколько футов вперед, остановилась, мелко подрагивая спиной, и, заметая по полу хвостом, медленно повернула голову, пристально глядя на Кипа.
   - Покорми ее, - сказал мужчина.
   Рядом с ним лежал ломоть ноздреватого темного хлеба. Мужчина отщипнул от него кусочек и бросил на пол. Ящерица рывком развернулась, проворно побежала назад, подождала. Наткнулась на хлеб и слизнула его.
   Кип чувствовал слабость и дурноту. Дурнота была следствием голода, слабость - следствием сна. В последние три дня он очень много спал, одурманенный странными испарениями, поднимавшимися от горшочков, которые старик расставлял кольцом вокруг тюфяка мальчика. Иногда, засыпая, Стив проваливался в черноту без видений, словно умирал, но чаще его сны населяли призраки, твари, схожие с вечно следившими за ним масками, они ухмылялись и скалили зубы в неизменной, чреватой чем-то зловещим тишине. Во сне призрачные лица вели вокруг Кипа хоровод, вновь и вновь окликая по имени.
   Поневоле, чтобы отгородиться от этих ужасов, Кип принялся воздвигать у себя в сознании кирпичную стену. Известковый раствор ложился гладко и густо, ряды кирпичей получались плотные, ровные. Но временами твари как будто бы поднабирались сил и тянули серые щупальца, чтобы разрушить стену, которую Кип возвел накануне. Как бы отчаянно он ни кричал, стараясь прогнать жуткие призраки, все было тщетно; их было слишком много, и, чтобы заделать прорехи в стене, ему приходилось работать все усерднее. Он трудился над стеной как одержимый, словно сон был одним из множества уроков, назначенных ему дядей - тот заставлял Кипа нагревать и разминать комки воска, которым предстояло превратиться в его руках в фигурки и затем уйти к тайным клиентам. Однажды Кипа заставили пустить кровь семи белым цыплятам, а как-то раз ночью ему пришлось сопровождать дядю на бедняцкое кладбище за головой покойника для _г_а_р_а_б_а_н_д_ы_, страшного заклятия смерти. Казалось, стена никогда не будет завершена - твари находили в кирпичной кладке все новые и новые слабые места и лазейки. Но Кип поклялся себе: в один прекрасный день стена станет такой крепкой, что им будет не подступиться к нему, и с той поры они уже никогда не заставят его кричать от ужаса на дне темной пропасти сна. Эта клятва стала такой же частью его "я", как страх и неприязнь к человеку, называвшему себя его "дядей".
   В одном из таких кошмаров, от которых его прошибал холодный пот, он блуждал по широким коридорам и пустым комнатам огромного заброшенного особняка. Окна и двери занавесил мох, не пропускавший внутрь ни лучика света, и Кип двигался в кишащем пауками полумраке. Натыкаясь на заколоченные двери, запечатанные окна, замурованные проходы, он разворачивался и шел обратно по своим следам. В одной комнате он обнаружил немолодых уже людей в ярком платье, каждый стоял особняком и не говорил с остальными; в другой ребенок играл на полу с ярко-зеленым мячом, который вдруг развернулся и ящеркой скользнул прочь. В коридоре наверху в полу зияли прорехи, черные доски грозили провалиться у него под ногами, но Кип осторожно, ощупью пробирался вперед.
   Он переступил какой-то порог, и вокруг его ног вдруг заплескались волны прилива, но Кип устоял перед течением - и увидел, что синяя вода медленно багровеет. Из другой комнаты, дальше по коридору, ему замахали, улыбаясь, женщина с девочкой. Вдалеке, где-то за тридевять земель, пробили склянки, и наступила тишина. Он шел и видел комнаты, забитые металлом, корабельными частями, ржавым оборудованием; впереди коридор перешел белый мужчина, и Кип последовал за ним. Перед ним, протягивая к нему руки, стоял скелет, страшная адамова голова о чем-то молила - но Кип не мог понять, о чем; скелет осыпался, рассыпался в прах.
   А в следующей комнате, почти под самой крышей, - сонм теней. Кресло. Распахнутые окна, черное небо, легкие занавески летят на неощутимом ветру. А в кресле - темный силуэт, смущающая тень, которую невозможно узнать, бесплотная, но источающая безграничную, ужасающую ненависть. Дверь за Кипом громко захлопнулась. Потревоженный шумом, страшный призрак медленно поворачивает голову, ищет непрошеного гостя. Два ослепительно-алых ока пригвождают Кипа к полу, прожигают насквозь, до мозга. Призрак поднимается с кресла и идет к нему, поднимает темные руки, чтобы обнять. Кип спиной чувствует дверь, твердое, неподатливое дерево давит на позвоночник. Горячее дыхание твари касается его щеки, и он начинает кричать, звать на помощь, опять и опять; тварь приблизилась, разворачивает кольца, точно черная мамба. От нее пахнет старением и гнилью.
   Дверь у него за спиной распахивается. Он, крича, спиной вперед летит в пустоту.
   И открывает глаза.
   К нему тянулась чья-то рука, коричневая и сморщенная. За рукой виднелось грубое лицо с резкими чертами, внимательные глаза. Он отпрянул; рука схватила его за плечо и затрясла, прогоняя остатки сна.
   В углу зашуршала ящерица, сверкая немигающими крохотными красными глазками.
   Над Кипом стоял его дядя. Он обтер пот со щек мальчика.
   - Твое будущее не со мной, - сказал он.
   Вдруг изображение руки на зеленой двери задрожало. Дверь открылась, и оттуда выглянул мужчина в рабочих штанах.
   Несколько мгновений Кип непонимающе смотрел на него, потом опомнился и поехал дальше, к Площади. В голове вихрились воспоминания: фрагменты знакомых лиц, пестрые пятна, запахи. Он долго и усердно трудился, чтобы отгородить стеной эту часть своей жизни, и полагал, что известковый раствор прочно держит кирпичи на местах. Пока не появилась подводная лодка.
   "Я знаю, кем ты мог бы стать", - сказал Бонифаций.
   Чушь, пробормотал Кип сквозь стиснутые зубы. Ерунда.
   Кокину окутали сумерки. Взошла луна, заблестела серебром на волнах у Кисс-Боттома. Подул ветер - сперва слабо, деликатно, потом сильнее и наконец погнал по улицам песок, закручивая его колючими волчками, жаля закрытые ставни. Выла на луну собака; кто-то, потеряв терпение, чертыхнулся и швырнул в нее башмаком.
   И никто не слышал, как на верфи звенел под молотками металл.
   15
   Джонни Мейджорс потянулся, всей спиной чувствуя, как напрягаются и расслабляются мышцы. Он вылез из кровати и пошел через погруженную во мрак спальню в угол, к стулу, куда накануне второпях побросал свою одежду. Застегивая рубашку, он поглядел на постель, где, смутно видная в темноте, раскинулась нагая чернокожая женщина. Ее тело еще поблескивало от испарины после их страстных любовных объятий. Она негромко заметила:
   - Еще рано. Тебе еще не пора.
   - Без десяти восемь, - он натянул джинсы. - Старуха меня хватится. В один прекрасный день она нагрянет в "Лэндфолл", увидит, что меня там нет, и что тогда?
   - Боишься? - насмешливо спросила негритянка, зная, что вопрос заденет его.
   - Нет. Черт подери, нет. Но я парень с головой и не собираюсь играть с огнем.
   Он застегнул ширинку и ремень.
   - Кейл с Лэнгстри вернутся только завтра. Ты мог бы остаться до утра.
   Он усмехнулся, блестя в темноте зубами.
   - Ну ты и скажешь! Если твой муженек застукает нас утром... нет уж, спасибо. И моя старуха тоже не запрыгает от радости. Нет, детка, нужно все делать по-умному. Тебя на нас обоих хватит - и на меня, и на Кейла.
   - Как сказать, - капризно заметила она и села, откинувшись на подушки. Тяжелые груди выскользнули из-под простыни.
   Он подошел и сел на край кровати.
   - Ну послушай. Твой муж и Лэнгстри не в последний раз уезжают. Черт подери, он сейчас и так почти не бывает дома. А значит... - Он провел по гладкой коже между грудями и хрипловато пробормотал: - Черт меня побери, до чего ж ты хороша, Нора.
   - Останься, Джонни, я боюсь ночью одна.
   Он нагнулся, лизнул сосок и снова почувствовал эрекцию, но время поджимало. Он провел с женой Кейла больше часа сегодня и два часа вчера хорошенького понемножку. Но, черт возьми, что это была за женщина! Она знала тысячу самых разных способов водить красивыми мягкими бедрами, когда Джонни был в ней, она изматывала его, доводила до изнеможения, он сходил с ума от возбуждения. Но если бы, не приведи Господь, сукин сын Кейл обнаружил, как развлекается его женушка, это дорого бы им обошлось...
   Нора хотела прижаться к нему, затеребила пряжку ремня, но Джонни поднялся и отошел.
   - Нет, детка. Нет. Мне пора. - Он сунул ноги в ботинки. - В другой раз - а их еще будет много...
   Она дразняще улыбнулась, и Джонни окинул ее оценивающим взглядом жаркую, еще не остывшую после слияния их горячих тел. Он стоял у единственного окна спальни. В комнату сквозь сломанные красные жалюзи лился лунный свет. Когда он нагнулся, чтобы завязать шнурки, Нора заметила, как за окном мелькнуло что-то темное, и села в постели, вдруг захлебнувшись воздухом на вдохе.
   - Ты что? - спросил Джонни, думая, что она опять играет с ним. - Эй, да что с тобой?
   Нора сидела неподвижно, не зная, действительно ли видела что-то за окном. Неужели кто-то подсматривал за ними через жалюзи? Кто-то, кого ее муж приставил следить за ней? Она завернулась во влажную от пота простыню, как в саван. Может быть, это был даже сам Кейл? Вдруг ублюдок вернулся пораньше?
   Джонни торопливо дошнуровал ботинки. Ему не терпелось уйти. Дом стоял примерно в миле от деревни, и Джонни предстояла долгая поездка на велосипеде по темной дороге. Выражение глаз Норы испугало его, и он спросил, почти серьезно:
   - Эй, на что это ты уставилась? На каких-нибудь сраных джамби?
   На жалюзи снаружи упала тень. Нора выставила вперед руку с раскрытой ладонью, словно отгоняя от себя что-то. Ее губы приоткрылись, она заскулила - тоненько и страшно.
   Почувствовав чье-то присутствие за окном, Джонни Мейджорс круто обернулся, и в этот миг послышался резкий треск - деревянная входная дверь содрогнулась от сильного удара. Джонни вскрикнул от страха, лихорадочно соображая. Кейл вернулся... или кто-то из приятелей Кейла пришел разобраться с ним, Джонни, из-за бабы.
   В спальню полетели обломки дерева и битое стекло. Кто-то лез в окно, и Джонни мельком заметил блеснувший в лунном свете разводной ключ. За окном толпились тени - две, три, четыре, пять; сливаясь в один бурлящий энергией сгусток тьмы, они рвали жалюзи, выламывали стекло. Нора завизжала и попятилась в дальний угол. Джонни услышал, как выбили дверь, и в отчаянье огляделся, ища какое-нибудь оружие. Он схватил стоявший у окна стул и ударил по теням - раз, другой, третий. На мгновение они отступили.
   - Господи, - воскликнул он, тяжело дыша и загораживаясь стулом, как щитом, - Господи Иисусе, кто это там КТО ЭТО ТАМ?
   И во внезапной тишине услышал.
   Они дышали прерывисто, с трудом, словно не привыкли к воздуху и каждый его глоток жег их огнем. Джонни не слышал ни голосов, ни шороха движений - только дыхание людей, страдающих ужасным, мучительным недугом, и одно это заставило его подумать: я схожу с ума.
   Одна тень подступила поближе, медленно потянулась к разбитому окну, ухватила одну из сломанных перекладин жалюзи и принялась отдирать ее.
   Джонни окаменел; женщина в углу плакала - тоненько, горько, как ребенок. Освещенная лунным светом рука в окне казалась корявой, темной, костлявые пальцы напоминали звериные когти. Грязные длинные ногти царапали стекло, эти едва слышные звуки казались пойманной в ловушку паре оглушительными, непереносимыми, а влажный карибский ветер кружил по комнате запах тлена, и смрад облеплял их дымными складками, словно древняя плесень или слизь, извергнутая из чрева моря.
   В следующий миг в комнату, выбив последнее стекло, метнулась призрачная фигура. К Джонни потянулись черные птичьи когти. Нора издала крик ужаса: о Боже почему это был не Кейл не Кейл НЕ КЕЙЛ...
   Джонни замахнулся стулом и ударил им вонючую тварь, которая сползала с подоконника; стул угодил во что-то твердое, как кость, но не остановил призрак. Молодой человек слишком поздно понял, что остальные ворвались через дверь и были теперь у него за спиной. Что-то обхватило его сзади за горло - рука, холодная, костяная. Другая рука вцепилась ему в волосы. Из горла Норы вырвался истошный крик и затих, перейдя в безумный, бессмысленный младенческий лепет. Отчаянно отбиваясь руками и ногами, Джонни попытался вырваться, но твари сгрудились вокруг него, наступали, их страшные руки обжигали ледяным холодом его лицо, шею, плечи.
   Он ударил одну из них согнутым локтем, и почувствовал над самым ухом свистящее зловонное дыхание; страшная сила подхватила Джонни и швырнула на стену. Он врезался в стену головой и беспомощно съехал на пол, чувствуя жгучую боль в сломанном плече. Сердце у Джонни колотилось как сумасшедшее. Охваченный паникой, он развернулся, чтобы встретить приближающиеся тени лицом к лицу. Обезумевшая от страха женщина по-пластунски ползла к шкафу. Джонни - из его сломанного носа капала кровь - полулежал, опираясь о стену, и смотрел, как твари подбираются к нему.
   Тьма скрывала их, но он видел их глаза, красные, крошечные, горевшие ненавистью в иссохших глазницах, немигающие и пронзительные, в дыхании призраков ему слышалось пыхтение мехов, раздувающих адское пламя в Преисподней - и Джонни Мейджорс воздел руки в страхе и мольбе. Он понял: настал его смертный час.
   - Прошу вас, - взмолился он и за оглушительным стуком своего сердца не услышал собственного голоса. - Прошу вас, не убивайте меняа-а-а-а-а...
   Один из призраков ухмыльнулся; лунный свет блеснул на гнилых, сломанных зубах, истлевшие губы облизнул черный язык.
   - Пощадите, прошу вас... - прошептал Джонни Мейджорс.
   К его лицу придвинулись две скрюченные руки, ногти глубоко, до крови впились в тело. Медленно, очень медленно лицо Джонни, кричавшего от ледяной боли, стали разрывать на части. Взмах костлявой руки - и сорванный с его лица нос разлетелся клочками окровавленной плоти, цепкие сильные пальцы сдавили шею - и твердые ногти вонзились в горло, задушили крик, проткнули яремную вену, выпустив на волю темно-алую реку. Парализованный Джонни Мейджорс с незрячими, остекленелыми от шока глазами лежал под забрызганной кровью стеной; его нервы пылали в огне последней мучительной боли, но отключившийся мозг был не в состоянии реагировать. Рука, лежавшая на горле Джонни, принялась сдирать плоть, точно шелуху, обнажая сосуды и голосовые связки. Почуяв запах теплой крови, призраки зашевелились, подошли. Один, с красными глазами-омутами, нагнулся над Джонни. Алчно скрюченные пальцы в мгновение ока сорвали часть щеки, висевшую на лоскутьях кожи. Трехпалая рука с торчащими сквозь кожу суставами потыкала в глаз, подковырнула его и вырвала из глазницы, словно дрожащую виноградину из грозди.
   Джонни застонал и невольно содрогнулся. Голова его запрокинулась, и лунный свет упал на разорванное горло. Из проколотой артерии в расползающиеся лужи толчками выбрасывало кровь.
   И тогда алоглазые твари набросились на него, приникли несытыми ртами к лицу и горлу, впились зубами в плоть, рвали ее, добираясь до кости, и грызли кость. Придавленный тварями к полу, Джонни поднял руку, но она беспомощно повисла в воздухе, пальцы медленно согнулись, и рука упала. Комнату заполнили звуки кормежки - хруст костей на зубах, чавканье, чмоканье, треск разрываемой плоти. Кровь заливала пол, и изголодавшиеся твари лакали из багровых луж, шалея от густого сладковатого запаха. Они принялись рвать тело на части, раскусывая кости, чтобы насладиться костным мозгом, все быстрее, все лихорадочнее, наполняя спальню эхом своего дыхания. Женщина поскуливала, замерев на месте. Твари толкались над трупом, споря за раны, и, осушив одну, искали новых, яростно шипя, когда другой грубо оттеснял их в сторону. Они вскрывали новые багряные ручьи, словно выпускали из бочонков плоти темное вино. Они пировали нетерпеливо и жадно, они отрывали узкие полоски мяса и, выжимали из них кровь до последней капли. А покончив с мужчиной, растерзав его на страшные для человеческого взора куски, досуха выпив его кровь, обнаружили, что еще не наполнили свои артерии и вены, не уняли страшную боль, не погасили бушующее пламя - и обрушили свою мстительную ярость на женщину.