Маккаммон Роберт. Корабль ночи

   Она смотрела, как они приближаются - кто пешком, кто ползком, волоча тело по полу, но не могла пошевелиться. Они пылали яростью, ибо еще не насытились, не избавились от нечеловеческой боли, и зубы их не знали жалости.
   Одна из тварей, кормившихся неподвижным телом Норы, вдруг отделилась от прочих и поднялась на ноги. Пятясь от скопления призрачных фигур, она поднесла окровавленную ладонь к окровавленным губам и лизнула. Потом стала в углу и смотрела, как остальные пытаются утолить голод. В самой сердцевине высохших, покоробленных тканей, окаменевших мышц, в ссохшейся на костях, сморщенной плоти еще тлела мучительная боль, и каждый вдох сильнее раздувал это пламя. В тщетной попытке успокоить жгучую боль тварь в углу приложила руку к горлу, но не почувствовала биения жизни - сердце давно превратилось в гниющий комок, сосуды ссохлись. Тварь вдруг пронизала дрожь боли и ярости, безумия и ненависти.
   Рядом на стене висело овальное зеркало. Зомби медленно повернул голову и вгляделся в залитое лунным светом отражение.
   На лице жили только глаза - ввалившиеся, страшные, злобные щелки на сморщенной, усохшей голове. Когда-то, давным-давно, эти глаза умели смотреть хитро, по-волчьи, светиться торжеством и пылать воинственной яростью. В прошлом орлиный, нос провалился и сгнил, так что осталась лишь медленно расползающаяся на все лицо яма. К изуродованной голове пристали клочья рыжих волос, а когда тварь раскрыла рот, чтобы закричать при виде своего отражения, лунное сияние высветило неровные пеньки гнилых зубов.
   Тварь ударила по зеркалу. По стеклу зигзагом пробежала трещина, разняв отраженное в нем мертвое лицо надвое. Отрывисто дыша, кривя губы, зомби осыпал зеркало ударами - и оно разбилось. Когда на стене осталась пустая рама, а зеркало превратилось в россыпь осколков на полу, к потолку взлетел хриплый страдальческий и яростный рев, перешедший в пронзительный вой и оборвавшийся приглушенным рыданием.
   Другие твари, пожиравшие обнаженное женское тело, услышали его, но не прервали пиршества. Вокруг них, словно волны прилива, плескались потоки крови, пятная бурые лохмотья обмундирования.
   Дэвид Мур, прихлебывая ром, сидел на веранде гостиницы и следил за далеким огоньком в море. Рядом дымилась в пепельнице сигарета, у ног стояла полупустая бутылка. Огонек горел на грузовом судне, которое шло в порт более крупного острова. Вид его пробудил в Муре страсть бродяжить, навеял мысли о дальних берегах, о тех, кого он когда-то знал и с кем расстался.
   Теперь его жизнь в Балтиморе казалась жизнью какого-то другого человека. Тот Дэвид Мур был наивным, простодушным и о многом не подозревал. Если судьба действительно существовала, то с ним она не церемонилась и стремглав гнала его по той тропинке, где нечего было надеяться найти дорогу назад. Его личная трагедия навсегда оставалась непреложным фактом, глубоким рваным шрамом на душе. После гибели жены и сына Мур поклялся никогда больше не влюбляться, и хотя он тем не менее влюблялся - в города, острова, переживания - в отношениях с людьми ему не удавалось преодолеть некоторую отчужденность. Слишком уж это было опасно. Да, его порой тянуло к женщинам, но он, как и его случайные партнерши, искал лишь сексуальных контактов. О чувствах речи не было. Он знал, что слишком много пьет, потому что боится и жизни, и смерти; вернее, он был подвешен между ними - его тело наслаждалось тем множеством и разнообразием впечатлений, какое давали путешествия, душа же оцепенела и точно замерзла. Мур был теперь лишь внешней оболочкой человека, который когда-то играл волосами Бет, чувствуя, как они искрятся жизнью, словно наэлектризованные. И все же за это время он стал только ближе к ней. Иногда, скованный сном, Мур вдруг понимал - стоит протянуть руку, и в нескольких дюймах от себя он почувствует ее гибкое нагое тело, притянет ее к себе и сожмет в объятиях так крепко, что никто и никогда больше не отнимет ее у него.
   Думать о сыне, Брайане, было так же трудно: каким бы человеком он стал? Каково было бы смотреть, как мальчик подрастает, заканчивает школу, поступает в колледж? Не дай Бог, мальчуган получил бы место в банке своего деда и задыхался бы там так же, как в свое время Дэвид. Нет, это было бы слишком просто. Может быть, мальчик, заинтересовавшись тайнами океана, избрал бы иную, наполненную, жизнь - к примеру, занялся бы океанографией, проблемами охраны и очистки океана или морским строительством, тем, чем мог бы заниматься сам Дэвид, не определи семья его жизненный выбор. Он позаботился бы о том, чтобы Брайан узнал, как много на свете дорог и что он хозяин своей жизни.
   Сейчас, один в ночи, одурманенный ромом, слушая, как море разбивается о риф, Мур не мог долго гнать от себя картины прошлого - вот они с сыном играют в футбол в огромном, заросшем травой парке под кудрявыми облаками; вот рука Бет касается его руки под длинным полированным столом на обеде в День благодарения в поместье у Мура-старшего; вот сверкает огнями и гремит музыкой карусель в бродячем луна-парке, их губы встречаются, а Брайан на деревянной лошадке с красными губами улыбается и хлопает в ладоши...
   После того, как это случилось, после того дня, когда разразился шторм и в жизнь Мура ворвался ужас, после того как доктора определили его апатию, бессонницу и, позднее, приступы ярости как "синдром выжившего", отец встретился с ним в гостиной их родового дома; льдистые глаза старика всматривались в Мура сквозь синий дым кубинской сигары. Мур не смотрел на отца, вместо этого он сосредоточенно изучал огонь, пылавший в огромном мраморном камине.
   - Если у тебя снова неприятности с полицией, Дэвид, - наконец скрипуче объявил отец, - я не намерен тебе помогать. Я хочу, чтобы ты уяснил это здесь и сейчас. С меня довольно кабацких драк и уничтожения общественной собственности.
   Молодой человек хранил молчание. В камине ярко вспыхнуло полено.
   - Ну? Тебе нечего мне сказать?
   Мур медленно повернул голову; два ледяных взгляда встретились.
   - В последний раз я не просил тебя помогать, - спокойно напомнил он.
   - Черт побери, иначе было нельзя! - Старик взмахнул сигарой, просыпав пепел на восточный ковер. - Или, по-твоему, я должен был оставить тебя ночевать в камере, чтобы утром какой-нибудь проклятый репортеришка нашел тебя там, опухшего от пьянства, и накропал историю о том, как сынок Хортона Мура упился, начал буянить и перебил все до единого светофоры в восьми кварталах города? Боже правый! Именно это, конечно же, и мечтают увидеть мои вкладчики!
   - Да пошли твои вкладчики знаешь куда, - неслышно для отца прошептал Мур.
   - Ты и сейчас сидел бы за решеткой, если бы не мои связи в городском совете! - сверкая глазами, продолжал старик. - Господи, мальчик, к чему ты катишься? Заруби себе на носу, в роду Муров не было паршивых овец! И я, покуда я жив, не стану сидеть сложа руки и смотреть, как ты превращаешься в позор семьи! Не стану!
   Мур кивнул, но ничего не сказал; он слышал, как потрескивает огонь в камине, и ему казалось, что это море разбивается о камни.
   - Не знаю, не знаю, - пробормотал его отец, выпуская струю дыма, которая, закручиваясь кольцами, поднялась к картине над каминной полкой. С портрета на Мура смотрела еще одна пара изобличающих суровых глаз: дед. Возможно, дело в том, что ты единственный ребенок в семье... может быть, поэтому я до сих пор был так снисходителен к тебе. Может быть, я слишком любил тебя - не знаю... Слава Богу, что твоя мать не дожила и не видит, во что ты превратился!
   Мур наконец взглянул в лицо отцу, да так яростно, что тот замолчал.
   - А во _ч_т_о_ я превратился? Ты хотел сделать из меня то, чем я никогда не хотел быть; мне противна сама мысль о конторе, о тесных стенах, о мертвом шелесте бумаг. Ты ведь твердил коллегам, что я - прирожденный администратор? Истинный Мур? Нет. Я туда не вернусь.
   - Чем же ты тогда собираешься заниматься, идиот? Черт побери, ты же получил специальное образование! Никем другим ты быть не можешь! Боже правый, я знаю, что ты пережил очень тяжелое время, но ты ведешь себя, как помешанный! Их нет уже полгода, Дэвид! Они не вернутся, и единственное, что ты теперь можешь сделать, это снова впрячься в работу и делать свое дело!
   - Нет, - сказал он. - Не могу.
   - Понимаю, - кивнул отец; он вынул сигару изо рта и холодно, саркастически улыбнулся. - Не можешь или не хочешь?
   - И то и другое.
   - Тогда, если ты не возьмешь себя в руки, как подобает мужчине, Мур-старший едва заметно подался вперед, - ты мне не сын. Я ошибался в тебе. Теперь я это вижу.
   - Возможно. - Дэвид Мур поднялся; разговор подходил к концу, и, как обычно, последние реплики напоминали утратившие силу удары усталых гладиаторов. - Я скажу тебе, что я буду делать. Я давно раздумывал над этим. Я буду путешествовать, где - неважно. Я буду переезжать с места на место, пока не увижу все, что хочу увидеть, и, может быть, пока не найду место, где мог бы снова осесть. Здесь мне больше нечего делать.
   - Ну разумеется. Ты собираешься бежать. От меня. От себя. Что ж, валяй, беги! Мне плевать! Куда же ты удерешь? Чего ты ищешь - еще одну такую же девицу?.. - Он вдруг умолк, подавившись последним словом: сын обернулся к нему, и накал его ярости заставил старика отшатнуться. Мур-старший закрыл рот, но постарался, чтобы Дэвид этого не заметил - ему не хотелось, чтобы сын думал, будто он испугался.
   Мур справился с собой и сказал:
   - Когда я был маленьким и ничего не понимал, - сказал он, - ты любил рассказывать мне, как мы с тобой похожи. Теперь я мужчина и вижу, какие мы разные.
   - Тогда валяй, - сказал старик. - _Б_е_г_и_.
   Мур еще раз заглянул отцу в лицо и внезапно увидел того, с кем в действительности сейчас говорил; отец быстро отвел взгляд.
   - Я лучше пойду, - сказал он наконец.
   - Я тебя не держу.
   - Да, больше тебе меня не удержать. Извини, я не хотел говорить тебе о своем решении в таком тоне.
   - Какая разница? Главное, что ты сказал.
   Установилось неловкое молчание; Мур шагнул вперед и подал отцу руку:
   - До свидания.
   - Ты вернешься, - сказал старик, подчеркнуто не замечая протянутой ему руки.
   Тогда-то Дэвид Мур и ушел от своей прежней жизни. Он кочевал по разным странам, жил то в сельской глуши, ближе к земле, то в море, на кораблях, и, не ведая, что движет им, знал - нужно сделать еще шаг. И еще. И еще. Вернулись старые кошмары - в круговерти ветра и взбесившихся вод "Баловень судьбы" рассыпался под ним в куски; ему начал мерещиться голос Бет - он то окликал его откуда-то издалека, то истаивал, то шептал в самое ухо: "Дэвид..." - и растворялся в молчании. Это раздражало его, тревожило, но он начал прислушиваться, ждать. Порой Мур сомневался, в здравом ли он уме, но иногда его охватывала уверенность в том, что Бет рядом, старается пробиться к нему сквозь единственную разделяющую их преграду - барьер между жизнью и смертью.
   В темной дощатой хижине в Сингапуре женщина с вычерненными зубами и кошачьей улыбкой уставила на него неподвижный взгляд поверх блюда с пожелтевшими костями, зачерпнула их обеими руками, покатала в ладонях и высыпала обратно. Это были обычные куриные кости, но женщина, казалось, видела в них нечто диковинное и значительное.
   В полумраке, сгущавшемся у стен, стояли моряки с сухогруза Мура. "Что, парень, получишь богатое наследство?" - поддел один, и все рассмеялись. "Черта с два наследство, - отозвался другой, - хороший трипак он получит, а если нет, стало быть, он у нас везунчик".
   - Вас кто-то ждет, - тонким голосом сказала гадалка. Матросы захохотали, последовал обмен грубыми замечаниями. Мур заглянул женщине в глаза и поверил. - Их двое, - сказала она. Она снова взяла кости, покатала, высыпала на блюдо.
   - Какого черта мы тут делаем? - спросил кто-то.
   Гадалка посмотрела Муру в лицо, ее губы влажно блестели.
   - Впереди у вас еще очень далекий путь, - сказала она. - Я не вижу, где они. Но они не двинутся с места, пока вы их не найдете.
   - Кто они? - спросил Мур, и при звуке его голоса смешки стихли.
   - Женщина. Высокая. Очень красивая. Мужчина. Нет. Ребенок, мальчик. Они в смятении, они не понимают, отчего вы их не слышите.
   - Я... - начал Мур и осекся. - И все?
   Гадалка покатала кости, бросила на блюдо и долго, тщательно всматривалась в них, словно искала одну определенную. Потом покачала головой.
   - Нет. Остальное пока скрыто. - Она протянула руку за деньгами. Есть еще желающие?
   Огни грузового судна исчезли, горизонт снова стал черным, над ним висели редкие, яркие точки - звезды. Мур раздавил окурок в пепельнице. Верить и не верить было одинаково трудно. Впрочем, ему хотелось верить, ему отчаянно нужно было верить - может быть, оттого, что Кокина расслабляла его, внушала чувство, что здесь конец его пути. Но ответов на вопросы, которые терзали его денно и нощно, подчас доводя до слез, ибо он н_е _п_о_н_и_м_а_л_, ответов на эти вопросы по-прежнему не было. Почему он не погиб вместе с Бет и Брайаном? Почему спасся? Почему судьба привела его... сюда? На Кокину? Чтобы найти - что? "Остальное пока скрыто", сказала ему старуха-гадалка.
   - Можно, я посижу с вами?
   Мур медленно (сказывалось действие рома) повернул голову на голос. У него за спиной на крыльце стояла Яна в тесной белой блузке и джинсах. Сколько она уже стоит здесь? Он не знал.
   - Само собой, - он жестом предложил ей соседний стул.
   Яна села и положила ноги на перила веранды. Волосы у нее были точно такие, как он себе представлял: очень красивые, бледно-золотистые, до плеч.
   - Как тихо, - заметила она после минутного молчания.
   - Да, сегодня бары закрылись рано. Обычно по субботам здесь очень шумно. - Он поглядел на девушку, погладил взглядом красивый точеный профиль. - Как номер, все в порядке?
   - Да, спасибо, все отлично. - Яна чувствовала, что ему хочется остаться одному, но не собиралась уходить. - Жаль, что здесь так мало туристов. Мне кажется, Кокина в этом смысле - очень перспективный остров.
   Мур хмыкнул.
   - А нужно ли это? Еще один туристический рай, где вырубят джунгли, чтобы построить "Хилтон" и торговый центр? Конечно, на Кокину рекой потекут деньги, но ведь на Карибах почти не осталось таких не тронутых цивилизацией уголков... Вот почему я купил эту гостиницу и решил на некоторое время обосноваться здесь. И никаких перемен я не потерплю.
   - Вы - противник прогресса?
   - Прогресса - нет. Уничтожения природы - да. Несколько лет назад один бизнесмен задумал выстроить у северной оконечности острова отель с эспланадой и пристанью для яхт. Дно бухты изрыли, джунгли корчевали динамитом. Уничтожили великолепную естественную экологическую нишу, а строительство так и не закончили.
   - А что их остановило?
   Мур пожал плечами.
   - Полагаю, финансовые затруднения. И проблемы с индейцами - те обижали их ночных сторожей и растаскивали стройматериалы; карибы считают эту часть Кокины своей и ревностно охраняют ее от чужих посягательств. Но я рад, что ничего не вышло. Оставьте себе свои Ямайки и Гаити, а Кокину лучше оставить в покое.
   Снова возникла пауза, потом Яна сказала:
   - Вот уж не думала, что коснусь больной темы...
   Мур покосился на нее; он не хотел возражать так страстно и знал, что отчасти виноват ром.
   - Извините. Я думаю, что появление здесь туристов лишь вопрос времени, но я привязался к этим местам и не хочу перемен.
   - Я понимаю вас.
   - Что ж, - сказал Мур, небрежным взмахом руки закрывая тему, довольно о Кокине. Я совсем забыл о том, как следует вести себя джентльмену. Хотите выпить?
   Яна покачала головой.
   - Я не пью. Но все равно, спасибо.
   Мур отхлебнул из своего стакана, на миг прислушавшись к шуму океана у Кисс-Боттом. Волна была сильнее обычного - пожалуй, где-то зарождался шторм.
   - Вы давно работаете в Фонде? - наконец спросил он.
   - Чуть больше года, - ответила девушка. - После института я работала в исследовательском отделе Британского музея, и мне подвернулся случай понырять с "Британники" вместе с Кусто. Это, в общем-то, было чистое везение, но оно помогло мне получить должность в Кингстоне.
   - Чем же занимается ваш Фонд?
   Она чуть улыбнулась и кивнула в сторону морского простора.
   - Вот моя лаборатория. Там покоятся, возможно, тысячи разбитых кораблей. Некоторые из них нанесены на специальные карты, некоторые нет, и все время обнаруживаются новые. Мы регистрируем и изучаем те, что еще не идентифицированы. В Карибском море затонувших кораблей, может быть, больше, чем в любом другом месте земного шара, поэтому я из кожи вон лезла, чтобы устроиться на работу в Фонд. Пиратские галеоны, военные корабли, торговые парусники, пароходы - истинный рай для морского археолога. Мы стараемся не только во имя истории, но и ради безопасного плавания.
   - Вы так молоды, и уже сделали такую карьеру...
   Яна улыбнулась - открыто, тепло; в ее улыбке было очарование, которого Мур прежде не замечал.
   - Это я уже слышала. Поверьте мне, я работала как каторжная, не разгибая спины. Это нелегкий хлеб - но, по-моему, работа того стоит.
   - Так что вы решили насчет подводной лодки?
   Улыбка Яны моментально растаяла. Она встала и облокотилась на перила, глядя в ночь; когда она вновь повернулась к Муру, он прочел в ее глазах яростную решимость.
   - Я не позволю затопить ее, если вы об этом. Ваш приятель, кажется, не понимает, какой это, возможно, ценный экземпляр. Если говорить откровенно, некоторое время назад пожертвования Великобритании Фонду прекратились, Британский музей как будто бы теряет интерес к нашей работе. Подобная находка могла бы вдохнуть новые силы в научную общественность! Нет. Я не вернусь в Кингстон. Что я им скажу? Что обнаружила поднятую со дна немецкую подводную лодку периода второй мировой, в изумительном состоянии, и позволила ее затопить едва ли не на моих глазах?
   - Секундочку, - Мур вдруг поднялся. - Я хочу вам кое-что показать. Он сходил к себе в кабинет, нашел пресс-папье со скорпионом и вынес его к Яне. - Взгляните-ка.
   Девушка уставилась на стеклянный куб и поднесла его к тусклому свету лампочки над крыльцом. На ее лице отразились волнение и тревога.
   - Где вы это нашли? - спокойно спросила она, бросив быстрый взгляд на Мура.
   - Внутри лодки, в каюте по соседству с рулевой рубкой.
   Яна кивнула.
   - В каюте командира. - Она повернула пресс-папье, разглядывая буквы. Мур увидел, как краска вдруг сбежала с ее лица. - Коррин, - сказала Яна.
   - Что?
   - Здесь написано имя. Коррин. Вильгельм Коррин. Видите? - Глаза у нее блестели от возбуждения.
   - Да... возможно.
   - Я знаю это имя, - уверенно проговорила она.
   Мур взял у нее пресс-папье и поднес его к свету.
   - И знаю теперь, что это за лодка, - прибавила Яна.
   16
   - Мы промахнулись на двести с лишним миль! - говорила Яна. Невероятно! Если бы не это... - Она подняла пресс-папье. Девушка сидела на диване в гостиной "Индиго инн" и вертела стеклянный куб в руках, всматриваясь в буквы на нем так, словно опасалась, что они вдруг возьмут и испарятся прямо у нее на глазах.
   - Вы говорили целых пятнадцать минут, - крикнул Мур из кухни (он варил кофе), - но я ничегошеньки не понял. Подождите, я сейчас приду.
   - Как скоро можно будет послать радиограмму в Кингстон?
   - Трудно сказать, - отозвался Мур. - Иногда оператор работает по воскресеньям около часа, а иногда не работает вообще...
   - Но я должна связаться с ними!
   - Успокойтесь, - сказал Мур, внося в комнату на подносе кофейник и две чашки. Он поставил поднос на стол и налил кофе - Яне, потом себе. Если это так важно, мы разбудим ее на заре. - Он уселся рядом с девушкой. - Ну вот, я вас слушаю. Кто такой Вильгельм Коррин?
   - Один из гитлеровских асов-подводников, - сказала Яна. - Их было, в общем, немного: Прин, Шепке, Кречмер - и Коррин, который, судя по документам, один потопил столько же судов, сколько все остальные вместе взятые. Война закончилась, и все получили по заслугам - кто погиб, кто пошел в лагеря. Коррин же бесследно исчез, и эта загадка много лет не давала покоя военным историкам.
   Несколько месяцев назад группа спортсменов-ныряльщиков обнаружила у берегов Ямайки затопленную немецкую подводную лодку в весьма плачевном состоянии. Мы проверили данные, и оказалось, что она еще не идентифицирована, а поскольку последний известный отряд, к которому была приписана лодка Коррина, дислоцировался в Карибском море, мы, естественно, решили, что это она. Но ваша находка - пресс-папье - все меняет, и теперь тем более важно сохранить лодку! На ее борту могут быть дневники, вахтенный журнал Коррина, да мало ли что еще! Это же настоящий клад и для Фонда, и для военных историков!
   Мур хмыкнул:
   - Такая важная птица?
   - Очень, - ответила Яна. - Коррин почти в одиночку блокировал северо-восточное побережье Соединенных Штатов; как-то раз он даже сумел пробраться внутрь конвоя, потопить три танкера и благополучно ускользнуть. За эту операцию Берлин представил его к Рыцарскому кресту, но награда так и не была вручена: Коррин на родину не вернулся. В самом начале 1942 года ареной его деятельности были Карибы; он одним из первых стал патрулировать карибские воды и получил право самому выбирать мишени. По непроверенным данным, именно его подлодка обстреляла нефтеперегонные заводы на Тринидаде, проникла в бухту Кастри и торпедировала стоявший там на якоре грузовой корабль и потопила британский крейсер "Хоклин" единственной торпедой, разломившей судно пополам. Те, кто спасся с "Хоклина", засвидетельствовали, что спустя несколько часов подводная лодка возвратилась, чтобы обстрелять спасательные шлюпки. Будь этот эпизод доказан, Коррина приговорили бы смертной казни - то есть, если бы Коррина удалось предать суду. Дело в том, что из соображений безопасности немецкие подводные лодки почти не поддерживали связь друг с другом, поэтому проследить за передвижениями Коррина не было никакой возможности.
   А потом он исчез. Испарился. Лодка U-198 больше не появлялась в военных сводках. Да, Коррин действительно был незаурядной фигурой безжалостный, очень умный, преданный идеям нацизма человек, он добровольно вызывался исполнять самые сложные задачи. Но где он был и что делал последние сорок лет, оставалось тайной.
   Рассказ произвел на Мура впечатление:
   - Вы зря времени не теряли.
   - Когда я занималась той подводной лодкой около Ямайки, я постаралась узнать как можно больше. Вот главная причина, по которой я взялась за свое нынешнее задание. - Она отложила пресс-папье и посмотрела на Мура. - А теперь скажите-ка мне вот что: сегодня днем вы нипочем не хотели подпускать меня к лодке. Почему?
   Он поставил чашку на стол и после секундного колебания спокойно сказал:
   - Когда мы с Кипом залезли внутрь, произошло нечто такое, чего я не могу ни понять, ни объяснить. Лодка опасна... очень опасна.
   - Расскажите-ка.
   Мур глубоко вздохнул, понимая, что Яна не отстанет.
   - Тела моряков превратились не в скелеты, а в мумии. Зрелище не из приятных...
   - Это я как-нибудь переживу.
   - Нет. Дело не только в этом. - Мур помедлил, чувствуя на себе ее взгляд; он отхлебнул кофе, прикидывая, как сказать. - Внутри лодки что-то двигалось, - наконец проговорил он.
   Яна хихикнула, но увидела, что он совершенно серьезен, и тоже посерьезнела.
   - Вы не шутите?
   - Нет. - Мур испустил протяжный вздох и сцепил пальцы. - Я десятки раз прокручивал это в голове. Кип говорит, это была галлюцинация, действие паров, которые мы вдыхали, но, черт побери, я знаю, что видел в центральном коридоре что-то реальное. Похожее на человека.
   - На человека? Может быть, на лодке прятался кто-то еще?
   Мур быстро помотал головой.
   - Нет, оно было похоже на одного из... тех, кого мы нашли в штурманской рубке. Я знаю, это звучит как бред сумасшедшего, пусть, может быть, я действительно схожу с ума - но на лодке прячется что-то ужасное, и ноги моей там больше не будет.
   - Иногда воображение... - начала Яна.
   - Н_е_т_! - Мур вскинул на нее глаза, и выражение его лица испугало девушку: она увидела глубоко спрятанный страх, точивший Мура изнутри. Воображение здесь ни при чем, я _в_и_д_е_л_ это существо.
   Несколько секунд они сидели в неловком молчании. Потом Яна отодвинула пресс-папье, допила свой кофе и встала.
   - Мне пора. Я рано встаю. Боюсь, придется попросить вас помочь мне с разъездами по острову. Но если это слишком хлопотно, я, наверное, смогу взять в деревне велосипед напрокат.
   - Да что вы, какие хлопоты, - спокойно возразил Мур.
   - Ну, если вы уверены... Утром я бы хотела подъехать быстренько взглянуть на самолет и, конечно, поговорить с констеблем.
   - Кип вряд ли изменит свое решение.
   - Посмотрим. Если придется, я вернусь в Кингстон и задействую официальные власти. - Она мгновение постояла над ним, сказала: - Спокойной ночи, - и пошла к лестнице. Поднявшись на несколько ступенек, она обернулась, чтобы подбодрить его, но передумала и пошла к себе в номер.
   Мур долго сидел на диване и вдруг испытал странное чувство - ему почудилось, что где-то совсем рядом притаилось зло, острая, жгучая ненависть, способная в любой момент вскипеть и разрушить деревню. Это было то же ощущение, какое возникло у него на лодке, и он не мог избавиться от него. Потом он вспомнил, что в ящике стола у него в комнате лежит автоматический пистолет сорок пятого калибра. Мур поднялся, защелкнул замок на двери-ширме и деревянной двери, прошел по коридору в кухню и задвинул засов на двери черного хода. Лишь придя к выводу, что гостиница надежно заперта, он выключил свет и в темноте поднялся по лестнице.