Маккаммон Роберт. Корабль ночи

   - Теперь я живу на Ямайке, - сказал он. - В конце пятидесятых я вернулся сюда преподавать немецкий язык и историю в Вест-Индском университете, в Моне. По крайней мере, так я объяснял себе это поначалу. Но, наверное, на самом деле я вернулся на Карибы из-за лодки.
   Мур ждал продолжения, но Шиллер молчал, и он спросил:
   - Из-за лодки? Почему?
   - Потому что, - с усилием выговорил Шиллер, - пока я жив, я остаюсь одним из команды... последним из команды этой лодки. - Он снова погладил грани пресс-папье и поставил его на стол. - Я никогда не был рьяным сторонником дела нацизма и, возможно, с самого начала понимал, что Гитлер ведет нашу страну к полному разорению. Но история подарила нам краткий очень краткий - миг торжества и славы, яркий, как пламя, и, как пламя, канувший в забвение. Этого я никогда не забуду.
   В тишине комнаты слышно было, как гудят снаружи насекомые и тихонько шелестит, поет в натянутой на дверь сетке морской ветерок.
   - Кажется, вы не сказали мне, как вас зовут, - нарушил молчание Шиллер.
   - Дэвид Мур, - представился тот. Он поставил стакан, поднялся, зажег лампу. При свете немец вдруг показался старше своих лет. Взгляд его был подернут дымкой воспоминаний.
   - Я бы сейчас с огромным удовольствием выпил, - сказал Шиллер. Иногда, знаете ли, надо.
   - Да. Со мной так тоже бывает. - Мур плеснул рома в другой стакан и протянул гостю.
   Шиллер с благодарностью принял его, пригубил и прислушался к звону насекомых. Он встал, подошел к двери и устремил взгляд на темнеющую бухту.
   - Красивый остров, - сказал он чуть погодя, не оборачиваясь к Муру. Вы знаете, что наша лодка чуть было не уничтожила его?
   - Да, знаю.
   - И вам... не горько?
   - Некоторым - наверняка.
   Шиллер кивнул.
   - Честный ответ. Видите ли, этот остров находился в зоне нашего патрулирования. Мы получили приказ обстрелять верфь - было известно, что англичане ремонтируют здесь свои суда... и потом, была война...
   Мур вновь уселся, не сводя с немца глаз.
   - Я помню, - спокойно проговорил Шиллер, - как во время первого обстрела стоял на мостике и считал взрывы на берегу. Мне казалось, все это происходит не со мной, с кем-то другим, где-то далеко. Да, я знал, что мы уничтожаем человеческие души, и все же... это были враги. Морские охотники в ту ночь отчего-то не появились, и обстрел продолжался много часов. Конечно, береговая артиллерия вела ответный огонь, но нас им было не достать. Пламя вырастало в ночи словно буйные алые цветы на черном бархате. Командир посмотрел в бинокль и велел прекратить огонь. И когда эхо выстрелов носового орудия стихло, мы услышали крики... - Шиллер надолго умолк; Мур неотрывно смотрел на него. - Командир остался доволен, и мы снова ушли в патруль.
   - И после такого вы не испытывали угрызений совести? Ни разу?
   Шиллер повернулся к нему, хмурясь, словно не вполне понял вопрос.
   - Я выполнял свой долг. Но будьте покойны, я расплатился за это... и не однажды. Через несколько дней мы вернулись в этот квадрат - командир заподозрил, что на верфях начат ремонт, и хотел еще раз обстрелять их, пока работы не завершены. Неподалеку от острова вахтенный заметил впереди медленно идущий корабль. Мы ушли на глубину и некоторое время следовали за ним. Это был грузовой транспорт. Мы расстреляли его торпедами, но вспышки привлекли внимание военных кораблей, стоявших в вашей бухте. Они засекли нас и зашли сзади. В это время я и еще один матрос, тот, о ком я упоминал, были на палубе. Во время срочного погружения нас смыло...
   Шиллер умолк, глядя на море.
   - А что стало с лодкой?
   - Не знаю, - прошептал немец. - Или, вернее, знаю, но неточно. - Он отпил из стакана. - Морские охотники оцепили район ее погружения и стали сбрасывать глубинные бомбы. Гидролокаторы англичан нащупали нашу лодку, и начался многочасовой обстрел. Все это я был вынужден наблюдать с палубы британского корабля - меня подобрала шлюпка союзников. Море бурлило, как лава в кратере вулкана, плевалось песком, обломками кораллов, растерзанной рыбой. Я подумал о своих товарищах - о тех, кто надеялся спастись от обстрела под многометровой толщей воды.
   Обстрел глубинными бомбами страшная вещь, мистер Мур. Вам слышно, как сталь прогибается от взрывов, и вы молите Господа, чтобы не вылетели заклепки. На больших глубинах струйка воды, брызнувшая в крохотное отверстие, способна снести человеку голову, а заклепки рикошетят, как пули, пробивают не только плоть и кость, но и металлические переборки. И шум... грохот подводных взрывов, пронзительный скрип железа, и лучи гидролокаторов шарят по корпусу лодки, словно в него бросают пригоршнями гравий. - Он содрогнулся и отвел взгляд. - Но _в_а_м_ нельзя издать ни звука, _в_ы_ должны загнать вглубь страх, подавить вопль, рвущийся из горла, ведь если вы закричите, примерно в трехстах футах у вас над головой люди в наушниках услышат этот крик, и на вашу лодку, кувыркаясь, посыплются новые бомбы. Это чрезвычайно жестокая игра, война натянутых нервов, когда вода из защитницы становится врагом и один-единственный возглас может подписать вам смертный приговор.
   Два дня британские морские охотники не оставляли лодку в покое; они знали, что заперли ее в своем кольце, и хотя порой надолго воцарялась тишина, обстрел неизменно возобновлялся. Они сбрасывали на нее, казалось, тысячи глубинных бомб - и ждали, не кашлянет ли кто, не выдохнет ли сквозь стиснутые зубы, не лязгнет ли ведро, не застонет ли разорванный металл. Глаза у Шиллера были безумные, и Муру сделалось не по себе. - Но лодка так и не всплыла. Немного солярки, да, но ничего, что говорило бы о прямом попадании. Из того, что я сумел разобрать, я понял: локаторы морских охотников потеряли лодку, точно она вдруг испарилась, но англичане не сомневались: она где-то на дне.
   В эту минуту Муру живо вспомнилось его погружение - гора песка и кораллов, нависающий над головой неровный край былого выступа материковой отмели. Может быть, командир немецкой лодки пытался уйти от врага, п_о_д_н_и_м_а_я_с_ь_ вдоль стены Бездны, вместо того чтобы опускаться глубже, а потом завел субмарину под каменный карниз, где ее не могли нащупать радары? И, может быть, в тот самый миг, когда кто-то из команды подвинул рычаг, открыв сжатому воздуху доступ в резервуары, карниз от сотрясения обвалился и похоронил лодку под тоннами песка. Экипаж оказался в заточении и час за часом, задыхаясь в накапливающихся вонючих испарениях, ждал - вот-вот иссякнет воздух. Когда остов лодки в достаточной мере освободился от песка, чему немало способствовали ураган и последний взрыв глубинной бомбы, остатки сжатого воздуха подняли ее на поверхность.
   - Наконец, - негромко говорил Шиллер, - морские охотники сдались и прекратили поиск. Меня допросили и отправили за решетку. Конец войны я встретил в тюрьме. Я вернулся в Германию, в Берлин. Я помню, как шел по улице к родительскому дому... От него остался один фасад - печная труба, стена, дверь. А поперек двери намалеванное кем-то ярко-красной краской "Семья Шиллеров погибла". - Он заморгал и отвернулся. - Они погибли во время воздушного налета.
   - Мне очень жаль.
   - Ничего, ничего. Ведь была война, - Шиллер допил свой ром и поставил стакан на стол. - Где лодка сейчас?
   - На верфи.
   Шиллер мрачно улыбнулся и кивнул.
   - Странно, не правда ли, как иногда поворачивается судьба? Возможно, за столько лет моя лодка еще не исполнила своего предназначения...
   - Предназначения? - ошарашенно переспросил Мур. - Как это?
   Шиллер пожал плечами.
   - Куда ее денут? В какой-нибудь морской музей? Может быть, даже в сам Британский музей? Полагаю, это возможно. А значит, моя лодка еще жива, а? Быть может, ее поставят в выстланном линолеумом огромном зале среди громадных орудий. Возможно, там будет даже старый, подбитый в бою танк. А дальше будет выставлен сияющий "спитфайр" или восстановленный "юнкерс". Туда будут ходить вспоминать дни своей славы медленно выживающие из ума старики. Будут приходить и молодые - но они не смогут понять, _ч_т_о перед ними, они будут смеяться и показывать пальцем, недоумевая, неужели этот старый хлам когда-то был хоть на что-то годен.
   - Хоть на что-то! - фыркнул Мур.
   Шиллер посмотрел на него долгим взглядом и наконец потупился. Да, возможно, Мур был прав. Возможно, сейчас это была лишь потрепанная, ржавая развалина, тень прошлого, где плещется морская вода и живут призраки.
   - В марте сорок второго, - сказал он так тихо, что Мур едва расслышал, - это был самый страшный боевой корабль из всех, что я видел. Я попал туда с другого судна, ночью; желтые фонари в Кильской гавани, где стояла U-198, горели тускло - ради экономии электричества. Туман с моря висел над лодкой густыми седыми прядями; работали дизели, их шум передавался по воде, и настил у меня под ногами подрагивал. Я смотрел, как туман скользит вдоль бортов и втягивается в воздухозаборники дизеля. С того места, где я стоял, казалось, будто труба перископа уходит в темное небо; на палубах уже работали люди, из открытого носового люка поднимался столб мутного белого света. Лодка готовилась к походу - величественное зрелище. Я не могу его забыть... и не хочу. И все же... сейчас, вероятно, эта лодка ничто.
   Мур помедлил, потом встал и пошел на другой конец комнаты, чтобы заново наполнить свой стакан. Снаружи в еще светлом вечернем небе висели тяжелые тучи, кое-где в окнах загорался свет. Ветер стих, и Мур сквозь дверь-ширму вдруг увидел на горизонте далекий сполох - то ли зарницу, то ли молнию, предвестницу грозы, выползающей из-за горба планеты. Сегодня ему не хотелось, чтобы темнело. Если бы только можно было не дать свету померкнуть - тогда он знал бы, что приняты все меры предосторожности... Мур обшарил взглядом темные складки джунглей. _О_н_и_ прятались там; он не знал, сколько их, но они прятались там. Ждали.
   - Я не хотел рассказывать о лодке, - сказал Шиллер. - Это старая история. Но, видите ли, это все, что у меня осталось.
   - Команда, - вдруг сказал Мур, поворачиваясь к немцу. - С ней что-то случилось... - Он осекся. Шиллер едва заметно подался вперед:
   - Что - команда?
   Мур помолчал, соображая, что сказать. Было бы безумием полагать, что этот человек ему поверит.
   - Вы нашли останки? - спросил Шиллер. - Я готов в меру своих сил и возможностей помочь с опознанием.
   Воцарилось молчание. Мур погрузился в свои мысли. Лучше бы этот человек, что сидит сейчас напротив него, не читал ту заметку в газете, не приезжал на Кокину... Наконец он показал в сторону кухни:
   - Если вы проголодались, я могу поджарить рыбу.
   - Да... Danke. Это было бы неплохо.
   - Тогда идите-ка на кухню, - сказал Мур, - а я схожу погляжу, как там доктор Торнтон.
   Когда немец исчез в глубине коридора, Мур поднялся наверх и обнаружил, что Яна еще спит. Прежде чем отправиться на кухню, он вышел из дома, закрыл и запер все ставни и защелкнул замок на двери-ширме. По Кокине медленно растекалась тьма. Мур задвинул засов на входной двери, словно этот деревянный брусок мог сдержать наступление ночи.
   20
   Тонкий луч света двигался по груде пустой тары из-под аккумуляторов; вдруг послышался лихорадочный писк, какой-то шелест, и Ленни Кокран пнул один из ящиков. Из хлама тотчас выскочили две маленькие темные тени и кинулись в сторону причала. Ленни держал их в луче, пока они не скрылись под перевернутым яликом с залатанным килем. "Куда ни плюнь, везде эти чертовы крысищи, - подумал Ленни. Он слышал, как они шуршат в горе ящиков. - Один хороший пожарчик, и духу бы их тут не осталось".
   Он отошел от ящиков и двинулся дальше, поводя фонариком из стороны в сторону. Свет отразился от воды, блики заплясали на обросших ракушками боках траулера, пришвартованного у причала. Ленни посветил вдоль борта, развернулся на сто восемьдесят градусов и пошел по плотно утоптанному песку, то и дело останавливаясь, чтобы осмотреть мусорную кучу, скопление бочек или разложенные на земле части двигателей. Прямо впереди темнел крытый жестью склад с наспех починенной и заколоченной досками дверью. Всего миг помедлив у склада, Ленни направился в дальний конец пристани, туда, где море размеренно плескало в убирающуюся переборку заброшенного дока.
   Ленни пробовал уговорить кой-кого поработать у мистера Лэнгстри ночным сторожем, но все отказались наотрез. Мэйсон и Перси в ответ на его просьбу разнылись, Дж.Р. решительно отказался, прочие тоже. Ленни никого не смог заставить, и пришлось впрячься самому. Впрочем, он чувствовал себя виноватым в том, что небезызвестную лодку поставили на верфь мистера Лэнгстри без должного на то разрешения, и видел в этой ночной работе способ успокоить свою совесть и заодно вернуть расположение мистера Лэнгстри.
   Он точно знал, что не дает покоя остальным - все те байки, которых они наслушались, и совет Бонифация держаться подальше от верфи. Он сам краем уха ловил перешептывания в пивных. Творилось что-то неладное, что-то, о чем никто не хотел говорить, и оно было связано с проклятой лодкой. С Кораблем Ночи - так ее здесь окрестили. Ленни припомнил разговор двух капитанов траулеров, и по спине у него побежали мурашки. Джамби, души мертвецов, которые летают с ветром, а потом кидаются на тебя, чтоб вырвать глаза из орбит и сердце из груди...
   Ленни передернуло. "Стоп, приятель! Хорош себя накручивать! - сурово велел он себе. - Только неприятности наживешь!" Он снова нащупал старый револьвер с костяной рукояткой, который прихватил с собой - вдруг придется обороняться. Дома он раскопал всего три патрона, но рассудил, что этого довольно, чтобы спугнуть любого, кто полезет за дармовым добром. "Черт побери, ну и темнотища! - подумал он. - Ни луны, ни звезд, да вдобавок гроза собирается - еще день, самое большее, два, и будет буря".
   Через несколько секунд он оказался у двери старого дока.
   Кокран посветил фонариком: тот, кто заколотил ее, потрудился на славу. Сегодня ночью туда никто не влезет. Он осмотрел стену, ощупал острием луча гниющие сваи у берега и, убедившись к своему удовольствию, что там никто не прячется, быстрым шагом двинулся в другой конец верфи.
   И остановился.
   По спине у Ленни пробежал холодок, сердце сильно забилось, и он сглотнул, пытаясь прогнать страх. "Что, черт побери, это..." Он обернулся, выбросив вперед руку с фонариком, словно это было оружие, и стал ждать, не смея вздохнуть, стараясь расслышать что-то вроде... вроде... царапанья.
   За дверью что-то скреблось.
   Крысы. Запертые в доке крысы старались выбраться наружу.
   И тут, на глазах у Ленни Кокрана, дверь медленно прогнулась кнаружи под давлением чудовищной силы. Дерево затрещало, жалобно заскрипело, потом вернулось в исходное состояние. Ленни парализовало, разинув рот в беззвучном крике, он не мог ни шелохнуться, ни двинуться с места, а дверь выгибалась, вспучивалась, больше, больше, со скрипом лезли из пазов гвозди, трещало дерево... _Б_о_ж_е_! Фонарик запрыгал в руке у Ленни, Ленни никак не мог унять эту дрожь, а когда вытащил револьвер, тот тоже заплясал и не хотел остановиться.
   Дверь зловеще заскрипела под действием неведомой силы; послышался резкий треск, похожий на выстрел, и посреди двери появилась трещина, и вниз по старым доскам ширясь побежала расселина с рваными краями.
   Изнутри высунулась корявая скрюченная рука; она пошарила под дырой и оторвала одну из досок, которыми была укреплена дверь.
   Кокран попятился, не имея сил бежать. Он поднял револьвер и нажал на курок. В ушах громом отдавалось его собственное затрудненное дыхание.
   Но боек стукнул по пустому цилиндру - щелк.
   Дверь разлетелась щепками и гвоздями, в проем просунулось с полдюжины скрюченных рук, торивших путь на волю. Кокран снова хотел вскинуть револьвер, но тот показался чересчур тяжелым, да и прицелиться Ленни не смог бы, он это знал, надо было убираться отсюда бежать в деревню сказать им да джамби и впрямь существуют злобные твари спустились на Кокину.
   Тут-то одна из тварей, подкравшись к Ленни сзади из темноты, и прыгнула на него, вонзила зубы ему в шею, захрустела позвонками. Другая ухватила его за левую руку, выкрутила ее, вырвала из сустава. Третья принялась неистово когтить грудь, обнажила ребра и вырвала сердце кровоточащее сокровище.
   Командир стоял в стороне, особняком. Дав своим подчиненным возможность насытиться, Вильгельм Коррин мановением ссохшейся руки отослал их на помощь товарищам.
   В небе виднелось слабое зарево. Туда и ехал Стивен Кип.
   Кип выехал из дома ранним вечером. Он оставил Майре заряженный карабин, не велел отпирать ни дверей, ни окон, заскочил в контору, взял там второй карабин и канистру бензина и отправился объезжать деревню. Он был возле бухты, когда увидел над верхушками дальних деревьев свет и понял - горит около церкви Бонифация. "Опять вуду? - спросил он себя, когда гнал машину по пустынным улицам. - Черт бы все это побрал!" Перед церковью в круглой яме, выложенной по краю красными и черными крашеными камнями, пылал большой костер. Кип разглядел в нем сваленные кучей обломки досок, обрывки одежды и что-то вроде кусков разбитых церковных скамей. В основании костра ярко светилась горка красно-оранжевых углей, когда Кип вышел из джипа, их жар опалил ему лицо. Он обошел вокруг костра и постучал в дверь. Ответа не было. Раскаленный воздух касался его, точно рука с ярко-красными ногтями. Кип постучал снова, сильно, сердито. Церковные окна, как внимательные глаза, отражали пламя, сквозь щели жалюзи пробивался свет.
   - БОНИФАЦИЙ! - крикнул Кип.
   И тогда, очень медленно, дверь открылась.
   Перед ним стоял Бонифаций в грязной белой рубашке, потный; в каждой капельке пота на темном лице ярко блестел отраженный огонь костра. "Уходите отсюда!" - резко сказал он и хотел закрыть дверь, но Кип уперся в нее рукой и попытался войти.
   Церковь заливало красное сияние, населенное стремительным скольжением теней. Многие сиденья действительно были вырваны и пошли на растопку для костров, а в углу стоял топор. На алтаре Кип заметил горшки и странные бутыли, которые помнил по церемонии в джунглях; на стенах висело три или четыре дешевых металлических распятия, а по полу вокруг алтаря были рассыпаны зола и опилки. Кип покачал головой и уставился на старика. На шее у Бонифация висел стеклянный глаз, круглый зрачок горел красным огнем.
   Бонифаций задвинул засов на двери и повернулся к констеблю. По его щеке скатилась и упала на пол капля пота.
   - Что вы делаете, старина? - спросил Кип. - Для чего костер?
   - Уходите! - повторил Бонифаций. - Как можно скорее!
   Не обратив на него внимания, Кип пошел к алтарю, разглядывая разложенные там материалы, жидкости в бутылках, что-то темное в черных горшках. Все это атрибуты вуду, припомнил он, нужные для общения с миром духов. Под перевернутым горшком растеклась неведомая маслянистая жидкость; брошенная в стену бутылка алыми мазками расплескала свое содержимое по краске.
   - Возвращайтесь домой! - настаивал Бонифаций. - К жене, к ребенку!
   - Для чего все это? - спросил Кип, указывая на странные предметы. Он чувствовал, что медленно и неотвратимо холодеет.
   Бонифаций открыл рот и замялся. Глаза у него были испуганные и полубезумные.
   - Чтобы... держать их... подальше от нас, - наконец очень тихо проговорил он.
   - Перестаньте молоть чушь! - сказал Кип, стараясь подавить злость.
   - Они... боятся огня. Я пытался уничтожить ее... но теперь это слишком сложно, а я стар и слаб... и очень устал...
   - Уничтожить? _К_о_г_о_, черт побери?
   Бонифаций хотел что-то сказать, но язык не повиновался ему. Кипу показалось, что старик у него на глазах съежился, стал меньше ростом, словно жизнь вдруг покинула его и осталась лишь бренная оболочка с усталыми испуганными глазами. Бонифаций оперся о сломанную скамью, чтобы не упасть, сел, зарылся лицом в ладони и сидел так добрую минуту. Когда он вновь поднял голову, лицо его было изможденным, тревожным, как будто он услышал чье-то приближение. Глаза старика, дико блеснувшие в красном свете, остановились на Кипе.
   - Помоги мне, - прошептал Бонифаций. - Неужели ты не можешь мне помочь...
   - Помочь? В чем?
   - Поздно... - вымолвил Бонифаций, словно говорил сам с собой. - Вот уж не думал, что они...
   - Послушайте, - Кип подошел и встал рядом с "хунгэном". - Уже погибло два человека... возможно, больше. Я хочу знать, с чем мы имеем дело, и думаю, что вы можете мне это объяснить.
   - Лодка, - прошептал Бонифаций. - Исчадье ада. Корабль Ночи. Теперь никто не сможет помочь. Они вырвались на свободу, я чувствую. Они вырвались на свободу, все, и никому не дано загнать их обратно, покуда они не исполнят свое предназначение.
   Кип нагнулся над скамьей, сверля старика взглядом:
   - Говорите. - От внутреннего холода у него ныли кости.
   Бонифаций с глубоким вздохом закрыл лицо рукой, и от его жеста на противоположной стене промелькнула огромная тень. Он кивнул, словно уступая чему-то.
   - La Sect Rouge - Красное братство. Вы знаете, что это?
   - Только понаслышке, - ответил Кип.
   - Это самое могущественное и засекреченное тайное общество на островах. Порождения тьмы - покорные орудия в их руках. Ради власти или за плату Красное братство нашлет мор и глад, убьет - хладнокровно и умело. Я знаю. Я сам пять лет состоял в гаитянской La Sect Rouge и за это время натворил немало зла. Я обучился искусству вылепливать восковые подобия своих врагов или тех, кого подрядился убить; медленно, один за другим вгонять гвозди в десны и под язык; туго затягивать на шее удавку. Я в совершенстве постиг "ванга" - науку о ядах - и узнал, как ничтожным их количеством отравить подушку указанного человека или обмазать край стакана, чтобы смерть жертвы была мучительной и растянулась на много недель. Я вызывал злобных "лоа" и вступал с ними в сговор, чтобы погубить души своих врагов. Своими чарами я заставлял труп вопиять о мести, искажал время, рушил преграды между жизнью и смертью, впускал в наш мир злобных тварей...
   Я покинул Гаити в тридцать седьмом, после убийства соперника-"хунгэна" - он угрожал донести на меня в полицию, и приехал сюда, чтобы скрыться от тех, кто хотел отомстить за его смерть. Тогда я был молод... и силен. Сейчас я не могу сдерживать их... не могу, я очень устал...
   - Что такое эти твари с лодки? - требовательно спросил Кип.
   Глаза Бонифация затопил страх, грозя выплеснуться через край.
   - Подумайте сами. Что самая ужасная кара? Медленная смерть, когда тело и мозг изголодались по кислороду и каждая клетка корчится в агонии, когда минуты растягиваются в часы, дни, годы, когда казнь вечна и нет ей конца. Ссыхается на костях плоть, затвердевают внутренности, сморщиваются мозг и кожа на голове, по нервам растекается нестерпимая боль... Ни воздуха, ни солнца, ни спасения - лишь страшные подруги, смертная мука и тьма. Но смерть не спешит милосердно коснуться страдальцев своей рукой, она не освободит их, покуда они сполна не расплатятся своей плотью. Их души обречены на заточение в гниющем доме, и даже когда телесная оболочка начнет распадаться на куски, им не обрести покоя. Нет, покуда тлен не пожрет их целиком, или покуда не пронзят их черные злые сердца или не обратят их в пепел. - Он поднял глаза: - Полулюди, живые мертвецы, безумные от боли и ярости, алчущие жизненных соков в тщетной надежде угасить свой пламень. Уж я-то знаю. Ведь это я сделал их такими...
   Кип замер. Его зазнобило.
   По стенам метались огромные чудовищные тени, они таяли, уплощались, вновь рвались вверх.
   - Когда в тридцать седьмом я приехал на Кокину, - продолжал Бонифаций, - здесь не было ни констебля, ни государственных чиновников. В церкви царили разор и запустение - за несколько месяцев до моего приезда здешний католический священник подхватил лихорадку и умер. И я стал священником; лучшего способа приобрести определенную власть над людьми и спрятаться от моих гаитянских врагов не было. Священник ничего не смыслил в вуду, и мне оказалось нетрудно найти последователей. Ко мне пошли за советом и помощью, я стал их "хунгэном" и одновременно законным защитником; я насаждал суровые, пожалуй, даже чересчур суровые законы, и карал зло единственным известным мне способом: око за око.
   Потом началась война. Англичане пригнали сюда своих людей и корабли и назначили констебля приглядывать за островом. И хотя это был хороший, честный и справедливый человек, такой, как ты, настоящий закон на Кокине представлял я. Власть - а значит, и ответственность - была моей. Когда это проклятое железное чудище явилось из глубин, обрушило на остров шквал огня и перебило тех, кого я любил, я понял, что должен вмешаться.
   Я видел растерзанные трупы, они преследовали меня в кошмарах, убитые тянули руки из могил и звали меня, я слышал их шепот в мертвой тишине, и я сломался. У меня была сила, я знал заклятия, которым обучил меня "зобоп", верховный колдун, и с этой силой не могло сравниться ни одно мирское оружие.
   Бонифаций помолчал, разглядывая свои морщинистые руки.
   - Я знал, что чудовище вернется, сквозь пот и боль в наркотическом сне я увидел, как Корабль Ночи приближается к Кокине, увидел горящий грузовой корабль и смерть, плывущую по морю. Чудовище возвращалось, я знал, что должен ждать.
   В ту ночь, когда пламя рвалось в красное от зарниц небо, когда над Бездной кипел бой, а корабли кружили над своей добычей, я развел на берегу костер и принялся за дело. Я просил Дамбаллу заточить эту лодку в море и Барона Субботу - лишить ее своей милости. Это было нелегко... я трудился много часов, молясь про себя, чтобы лодка не ускользнула раньше, чем я закончу.
   В трансе я увидел лодку, укрывшуюся в Бездне, среди бурлящих черных потоков; я увидел, как ее засыпало песком. Они оказались в ловушке и не могли вернуться, чтобы вновь причинять страдания моему народу - никогда. Отныне им, позабытым смертью, предстояло вечно сходить с ума от недостатка воздуха, вечно гнить заживо. Сквозь песок и сталь, словно глаза у меня были повсюду, я видел их - сбившихся в кучу, тяжело дышащих остатками мало-помалу убывающего воздуха. Мысленно я увидел, как к ним протянулась узловатая черная рука; они задрожали, точно их коснулся сам Дьявол. Я услышал голос - тихий, мягкий как бархат, холодный и грозный как сталь, неведомо, мужской или женский, - он шептал: "_н_а_ч_а_л_о_с_ь_". Не знаю, когда я очнулся от своего транса. Я сидел перед остывшими углями, а британские корабли ушли. На колдовство я потратил два дня.