Страница:
меня!
О'кей, домой так домой… Торчать здесь и дальше нет никакого смысла. Наверное, получить жетон назад не удастся, хотя я так никуда и не поехал. Я оценивающе смотрю на кассиршу… Это настоящая бой-баба – угрюмая, мрачная, грудастая. Одна ее тень способна уложить меня на обе лопатки. Пока я раздумываю, кассирша в свою очередь окидывает меня враждебным взглядом, и я решаю не рисковать. И вот – топ-топ-топ – я спускаюсь пешком по сломанному эскалатору, который так и не починили с тех пор, как я сюда приехал.
На нижней ступеньке я едва не наступаю в лужу какой-то липкой дряни.
Потом я иду по 125-й улице мимо магазина, где торгуют живыми цыплятами, мимо винного погребка, где продают спиртное со скидкой, мимо грязного ларька, где производят отвратительные пончики, мимо католической церковной лавочки, где можно найти предметы культа, относящиеся практически к любой религии. За церковной лавкой я перехожу на другую сторону. Мужчина за импровизированным лотком продает бананы, апельсины и еще какие-то зеленые тропические фрукты, название которых мне неизвестно. Все фрукты имеют вполне товарный вид, но, учитывая уровень загрязнения воздуха и царящую вокруг антисанитарию, вы не станете покупать и есть ничего из того, чем он торгует, если только вы не сумасшедший. Впрочем, сумасшедших здесь довольно много, поэтому к лотку выстроилась очередь.
На перекрестке я невольно останавливаюсь, как остановился бы на моем месте любой человек. Отсюда открывается полная панорама Гарлема. Все, что в нем есть, – все перед глазами. Движение. Пешеходы. Дети, собаки и хромые старики, сидящие в тени под балконами. Плакаты фонда Джеки Робинсона [4]. Из многочисленных динамиков доносится музыка «Паблик энеми»: Чак Ди и Флейвор Флав пытаются перекричать друг друга. Жара, духота, крэк и общее веселье. «Толкачи», покупатели и остальные… Непривычного человека эта насыщенная, плотная атмосфера просто подавляет, но на самом деле здесь, в Гарлеме, живут не так уж плохо. На меня никто не обращает внимания. Меня принимают как данность. Как деталь пейзажа. Пейзаж, кстати, напоминает пляж. Влажность, жара, на тротуарах, точно на песчаных дюнах, яблоку негде упасть, а огромный, распаренный город – если продолжить аналогию – похож на грязную, серую Атлантику.
Я поднимаюсь вверх по холму. Идти всего два квартала, но из-за географических вывертов кажется, что пять.
Я сую руку в карман за ключами и сворачиваю на свою 123-ю. Впереди меня заходит в дом Винни-Коновал, громко и сердито разговаривая на ходу с самим собой. В его пакете что-то звякает. На углу, на самом солнцепеке, стоит Дэнни-Алкаш. Опираясь на свою тросточку, он наклоняется вперед и пытается проблеваться, но ничего не выходит – только его лицо багровеет от натуги. Третий представитель белой расы на улице – я. Что я собой представляю?
Да, что?
Ключи, пистолет. Пистолет, ключи.
Нервы ни к черту.
Ключи…
Но замок сломан, и мне приходится долго трясти и дергать дверь. Надо будет сказать Ратко, хотя этот лентяй чинить, конечно, ничего не будет. Зато, мучимый совестью, он пригласит меня к себе и станет угощать мерзкой польской водкой и какими-то сербскими кушаньями, приготовленными его женой, наверное, еще в прошлом году. И все же в моем больном воображении они будут казаться домашней едой.
Что ж, это уже похоже на план.
На дворе девяносто второй год, и сербы понемногу начинают пользоваться дурной славой, но дело пока не зашло слишком далеко. Ратко нальет мне полный стакан прозрачной как слеза и отвратительно-едкой на вкус жидкости, мы выпьем за Гаврилу Принципа, за Тито или за долбаных «Рыцарей Косова», и я закушу бутербродом с холодной сарделькой и салом. Потом мы выпьем еще по стакану, а когда спиртное доведет меня почти до сердечного приступа, я наконец ускользну прочь и, спотыкаясь, стану подниматься к себе на третий этаж.
Но я передумываю.
В подъезде Фредди раскладывает по ящикам почту.
– Привет, Фредди, – говорю я, и мы минуту-другую болтаем о последних спортивных новостях. К счастью, Фредди замечает, что я вымотан донельзя, и быстро меня отпускает. Славный он малый, этот Фредди.
Поднимаюсь по лестнице. Вот и дверь. Снова достаю ключи. Вхожу. В квартире еще жарче, чем на улице. Машинально включаю телевизор. По случайному стечению обстоятельств он подключен к бесплатным кабельным каналам. Переключаю программы, ища что-нибудь знакомое, и в конце концов нахожу передачу о Филе Спекторе и Джоне Ленноне. Йоко Оно внушает раздраженным, патлатым музыкантам какие-то прописные истины о последовательности гитарных аккордов.
Я включаю кран и начинаю наполнять ванну. Из крана течет бурая вода. Я опускаюсь на край ванны и на мгновение представляю, как зазвонит телефон и Лучик зловещим голосом скажет, что Темный срочно хочет меня видеть.
Я вздрагиваю, иду в комнату и снимаю трубку с аппарата. Потом раздеваюсь, залезаю в ванну. Закуриваю сигарету и пытаюсь убедить себя, что никто мне звонить не будет. В конце концов я выбираюсь из ванны, выдергиваю шнур из розетки на стене и, немного подумав, тщательно запираю дверь, достаю револьвер, проверяю механизм и кладу оружие так, чтобы до него можно было легко дотянуться. Потом я снова залезаю в ванну и медленно погружаюсь в воду.
И в забытье…
Бормотание, шепот, церковные гимны… В ризнице на меня набрасываются рои молчаливых насекомых, а я слишком пьян, чтобы сопротивляться. Водка толчками выплескивается у меня изо рта. Я сплю, и мне чудится – я на огромном острове, но под ногами у меня не земля, а спина гигантского морского чудовища. Я даже различаю вдали его огромный бычий глаз; голубые нервы под кожей словно реки, а щупальца – как лес. О господи! Я вылезаю из остывшей ванны и хватаю полотенце.
Немного погодя я включаю телефон, телевизор. Жара и духота с новой силой наваливаются на меня, и я курю одну за другой, пока пепельница не наполняется до краев. К счастью, холодильник работает, и я могу пить водку со льдом. Маленькая, но все же радость. Откинувшись на спинку дивана, я окидываю взглядом обстановку своего жилища.
Позвольте мне описать тот райский уголок, который подыскали для меня Скотчи и Темный. Нет, не то чтобы я был неблагодарной скотиной – ведь они дали мне работу, нашли жилье! С другой стороны, свое содержание я отрабатываю с лихвой. В конце концов, я у них чуть не единственный, у кого в мозгах больше одной извилины. Впрочем, ладно… Сами они, конечно, живут в одном из лучших районов Бронкса, в конце Первой линии, но мне они заявили, будто там нет свободных квартир. Представляете? Так, во всяком случае, сказал Скотчи, а я был настолько наивен, что ему поверил. Нынешняя моя квартирка обходится примерно в пятьсот баксов ежемесячно, и эти деньги, само собой, вычитаются из моего жалованья. Как и стоимость мебели, которую, как впоследствии признался Скотчи, он приобрел на уличной распродаже буквально за гроши.
В моей квартире только одна спальня. Вонь из туалета шибает в нос, стоит только войти в прихожую. Рядом – ванная комната, где стоит ванна на низеньких ножках. Под ванной – свой особый мир с собственной флорой и фауной, которую затруднился бы описать сам Дэвид Аттенборо со всеми ресурсами Би-би-си за спиной. Далее идут коридор и кухня, в которой не то что кошке – мышке негде повернуться. Газовая плита с постоянно гаснущей контрольной лампочкой. На всем – многолетние отложения засохшей жирной грязи. В стенах и за плинтусами глубокие щели.
В гостиной стоит телевизор, подключенный к бесплатным кабельным каналам, и внушительных размеров диван с мохнатой обивкой тошнотворно-желтого цвета.
В спальне поместились футоновый матрасик на полу, шифоньер, стол и стул.
Дневной свет в квартиру почти не попадает. Пыльные окна гостиной глядят в крошечный внутренний дворик, окна спальни выходят на задворки многоэтажных зданий на 122-й улице. Если вылезти на площадку пожарной лестницы (что я часто проделываю), сесть на стул и смотреть вверх, то сквозь бреши в кронах лиственниц можно видеть кусочек неба и – время от времени – пролетающий самолет. Пожарная лестница насквозь проржавела, она скрипит и раскачивается при каждом шаге; если в доме будет пожар, все мы неминуемо погибнем, и все же в моей квартире это самое приятное место.
Серьезная проблема – тараканы. Я вселился сюда в прошлом декабре и с тех пор веду с ними партизанскую войну. Привыкнуть к их существованию мне так и не удалось. Я так и не достиг известного в практике дзен невозмутимого спокойствия, которое позволило бы мне делить с этими тварями духовное и физическое пространство. В Ирландии тараканов нет. В Ирландии вообще нет подобных тварей. Очень редко бывает, что в дом проберется полевая мышь или залетят в окно пчела, жук или божья коровка. Но никаких тараканов и прочей мерзости…
Впрочем, в последнее время я начал испытывать к тараканам нечто вроде уважения. Я по-прежнему терпеть их не могу и в то же время – уважаю. Я обезглавливал их, травил, ошпаривал кипятком, сжигал, снова травил, и все же они каким-то образом ухитрялись выжить. Как-то раз я уронил на одного крупного таракана литровую бутылку кока-колы, но негодяй уцелел. В другой раз я высыпал на таракана с полфунта борной кислоты, накрыл кастрюлькой и придавил сверху кирпичом. Сразу после этого я на неделю улетел во Флориду, куда мы все ездили на похороны брата мистера Даффи. Когда я вернулся и снял кастрюльку, этот мерзавец преспокойно почистил усики и уполз в дырку в стене. На моем личном счету этот таракан должен был стать примерно двухсотым, но, как выяснилось, зарубку на цевье своего верного «винчестера» я сделать поспешил. Этот случай стал мне хорошим уроком. Летчикам королевских ВВС времен Битвы за Британию тоже разрешалось записывать на свой счет очередную победу, только если они видели, как самолет противника ткнулся в землю.
От тараканов буквально не было житья. Они ползали по мне ночью. Они шуршали в стенах. Мои ловушки служили им чем-то вроде бесплатных закусочных. Время от времени тараканы отращивали крылышки и принимались летать. Я жаловался Ратко, но он в ответ только смеялся и водил меня показывать свою квартиру в подвальном этаже, которая, пожалуй, была еще хуже.
Зато…
Зато у меня была пожарная лестница.
Я закуриваю еще одну сигарету и выбираюсь на ржавую решетчатую площадку. Вдали перекликаются полицейские сирены. Лают собаки. Где-то ссорятся или просто громко разговаривают. Я курю. Сижу на стуле, втягиваю дым, задерживаю в легких… Задерживаю. Выдыхаю. И вместе с дымом выбрасываю из головы все мелкие заботы и проблемы. Ну их…
Я живу на углу 123-й и Амстердам-авеню в одном квартале от охраняемой территории, принадлежащей Колумбийскому университету. В университете прилегающий район предпочитают называть Морнингсайдскими холмами, чтобы не пугать родителей, многие из которых упали бы в обморок, узнав, что писать своим чадам им придется в хренов Гарлем. Но, как его ни назови, Гарлем остается Гарлемом. Правда, квартал к северу от университета по-своему неплох, но и он не лишен недостатков, свойственных всем проектам, которые финансировало правительство. Что касается кварталов, расположенных восточнее, то это действительно ад. Дома здесь обветшали и буквально разваливаются на куски, к тому же большинство из них облюбовали любители крэка. После наступления темноты парк Морнингсайд становится по-настоящему опасным, да и кварталы, протянувшиеся до 125-й улицы, немногим лучше. Там даже я не мог чувствовать себя спокойно – слишком уж я выделялся на общем не белом фоне. Правда, на всякий случай я выучил несколько испанских слов в надежде, что в критических обстоятельствах мне удастся сойти за доминиканца, но особенно рассчитывать на это не приходилось – моя белая как бумага ирландская кожа выдала бы меня с головой.
Я бросаю бычок и лезу через окно обратно в спальню. Кондиционера в квартире нет, а вентилятор только гоняет по комнатам горячий воздух. Мне хочется освежиться, и я иду на кухню, чтобы достать из холодильника банку пива «Милуоки». Худшего пива я просто не знаю. Его готовят из пророщенной кукурузы, что нормальному человеку даже в голову не придет. Единственное его достоинство – низкая цена, а если включить холодильник на полную мощность, чтобы пиво заморозилось, отвратительный вкус почти не чувствуется.
Я возвращаюсь на площадку пожарной лестницы, сажусь и некоторое время наблюдаю за возней белок в ветвях и за расплывающимся в голубизне неба белым следом пролетевшего самолета. Ледяное пиво кажется почти нормальным, да и жара, похоже, начинает спадать.
И тут звонит телефон.
Я не помню, чтобы я включил его после того, как вышел из ванной. Должно быть, все-таки включил. Ответственность, знаете ли, чувство долга и все такое прочее…
Некоторое время я жду, что телефон замолчит. Но он продолжает блеять, и в конце концов мне это надоедает. Я допиваю пиво и бросаю жестянку через ограждение площадки, стараясь попасть в питбуля Ратко, но промахиваюсь. Пес укоризненно глядит на меня снизу и начинает лаять. Я снова лезу в окно, иду через спальню в коридор, выключаю кассетник, наигрывающий композиции «Невермайнд», и беру трубку.
Это Скотчи. Я определяю это по гнусавому сопению, которое предшествует его первым словам. Судя по всему, Скотчи чем-то взволнован.
– Эй, Брюс, тут наклевывается одно дельце…
– Меня зовут Майкл, – устало говорю я. Скотчи часто называет меня Брюсом. Это он так шутит.
– Нужно ехать в город, Брюс. Энди крепко избили. Ты ведь знаешь, что Темного сейчас нет?
Я молчу.
– Эй, Брюс, ты где?
– Ты, наверное, ошибся номером, приятель. Здесь нет никакого Брюса. Ни Брюса, ни пещеры, и никто не спасет Любимую Шотландию [5].
– Хватит чушь пороть, Брюс, импотент несчастный. Я говорю серьезно!
И снова я избираю путь молчаливого сопротивления. Проходит добрых пятнадцать секунд. Потом Скотчи начинает что-то бормотать и наконец, не в силах совладать с подступающей паникой, начинает кричать в трубку:
– Алло? Алло?! Майкл?! О господи, Майкл, куда ты девался?
– Я здесь, – говорю я достаточно равнодушно, надеясь таким способом лишить его остатков душевного равновесия.
– Какого черта, Майкл?! Что ты со мной в молчанку-то играешь? Или ты не знаешь, что сейчас я командую? Короче, приятель: Энди избили, а пока Темного и Лучика нет, я у вас за главного… Понял?
– Ты– за главного? – переспрашиваю я с таким сомнением в голосе, словно Скотчи только что сообщил мне, что он – таинственно исчезнувшая княжна Анастасия, дочь последнего русского императора Николая.
– Да, – говорит он, не обращая внимания на мой тонкий сарказм.
– Разве это соответствует… э-э-э… принципу субординации? – спрашиваю я несколько более нейтральным тоном.
– Да, соответствует.
– Но Фергал работает на Темного намного дольше, чем ты, разве не так? – лукаво осведомляюсь я.
– Фергал – идиот, – холодно констатирует Скотчи.
– Пенял чайник котелку, дескать, сажа на боку… – замечаю я вскользь.
– Брюс, твою мать, хватит изгаляться! – рычит Скотчи, и я чувствую, что он готов взорваться.
– То есть ты хочешь сказать, что в отсутствие Темного и Лучика командуешь ты? – уточняю я.
– Да. Факатически, – добавляет он. Как всегда, сложные слова даются ему с трудом.
– «Фактически», Скотчи, – поправляю я самым снисходительным тоном, чтобы разозлить его еще больше. – Надо говорить – «фактически».
Вот теперь Скотчи рассердился по-настоящему.
– Вот что, умник, слушай сюда: на данный момент я действительно имею право отдавать приказы, поэтому бери ноги в руки и дуй сюда. Да поживее, – говорит он ледяным тоном.
– Браво, Скотчи, продолжай в том же духе. Должен признать, ты почти убедил меня, что ты – крутой.
– Господи, Брюс, неужели Бог создал тебя только затем, чтобы довести меня до инфаркта? Ладно, хватит умничать; кончай базар и мигом сюда, понял?! – рявкает Скотчи.
– Скажи хоть, как там Энди? Он что, в больнице? – спрашиваю я, проявляя запоздалое беспокойство о судьбе нашего товарища.
– Нет, не в больнице. Он здесь. Пока за ним присматривает Бриджит. Возможно, нам действительно придется отвезти его в больницу, но я думаю, он сдюжит. Это Лопата его отделал. Наш недоумок Фергал думал, что это Мопс, но я точно знаю, что это Лопата. Вообще-то Энди парень здоровый; он мог бы Лопату на куски разорвать, да только ублюдок напал на него сзади и отоварил по затылку чем-то тяжелым, так что он сразу потерял сознание. Энди так и валялся на улице, пока его не подобрали, представляешь? К сожалению, он до сих пор не пришел в себя, но когда это случится, я…
Но я не слушаю, потому что мне все равно. Мне все равно, что сделал с Энди Лопата и что собирается в этой связи предпринять Скотчи. Мне на это абсолютно наплевать, но Скотчи конечно же рассказывает мне все подробно. Босс уехал, его нет в городе, и он, Скотчи, намерен взять дело в свои руки. Гм-м… Тут уж не нужно гадать на кофейной гуще, чтобы предсказать неприятности. Скотчи давно рвался в герои, но он был туповат. К тому же ему хронически не везло, поэтому существовал очень большой шанс, что, когда мы – он и я – приедем к Лопате домой, Лопата или его подружка плеснут в нас раскаленным маслом, застрелят, сдадут легавым, поджарят наши пальцы в тостере или выдумают что-нибудь похуже. И это будет совершенно закономерным исходом дела, в котором принимает участие Скотчи. Разумеется, что бы ни случилось, сам он останется в живых, а вот я могу запросто лишиться глаза, охрометь или быть располосован шрамами. Другого не получится – это уж наверное.
Внезапно мне приходит в голову новая мысль.
– Откуда ты знаешь, что это был Лопата, если Энди до сих пор не пришел в себя? – спрашиваю я.
– Одно следует из другого. Энди ездил к Лопате, чтобы получить с него деньги, а Лопата уже давно предупредил меня, что не намерен платить. Этот гад напал на Энди на улице, напал сзади и…
– Одно следует из другого, говоришь? Что ж, позвольте вас поздравить, Шерлок, ваш дедуктивный метод вас не подвел. Несомненно, это единственное объяснение; ничего другого просто не может быть! – Я снова пускаю в ход саркастические интонации.
– Твою мать, Брюс, заткнись, кол тебе в дупло! Хватит умного строить! Короче, приезжай живо сюда. Это приказ, понял?! – в ярости вопит Скотчи.
– Ладно, не кипятись. Уже еду, слышишь? Считай, я уже в пути! – На сей раз я подпускаю в голос уважительную нотку.
Скотчи вешает трубку, а я поднимаю аппарат и убиваю им ползущего по стене таракана. Потом я тоже кладу трубку, иду в спальню и закрываю окно.
Придется снова тащиться на станцию и пытаться сесть в поезд. Типичная невезуха, к тому же придется снова покупать жетон. Вздохнув, я споласкиваю лицо водой и беру куртку. На случай, если дело затянется на всю ночь, я рассовываю по карманам сигареты, спички, пару книжек и мелочь. Потом я натягиваю ботинки «Доктор Мартенс», причесываюсь, сую в карман запасную обойму калибра 22 и выхожу.
Я знаю по меньшей мере пять человек, которые носили имя «Скотчи». Первым был Скотчи Данлоу, который на протяжении семи лет, проведенных в Бригаде Мальчиков [6], лупил меня в свое удовольствие каждую пятницу. Вторым был Скотчи Мак-Гарк, который торговал наркотиками. Я своими глазами видел, как он уронил половину шлакобетонного блока на грудь одному парню, причем произошло это из-за какого-то пустяка. В конце концов его подстрелили во время неудачного ограбления букмекерской конторы. Скотчи Мак-Моу в детстве играл на железнодорожном полотне возле Каррик-фергюса и лишился руки. После этого он немного помешался, но однажды он спас другого мальчика, вместе с которым они отправились на рыбалку. Лодка опрокинулась, но Мак-Моу сумел дотащить приятеля до берега, гребя одной рукой. За этот подвиг он даже получил какую-то награду, которую вручила ему сама принцесса Диана. Скотчи Колхоун тоже был «плохим мальчиком» и в конце концов оказался за решеткой (его отправили в «Кеш» за рэкет и убийство), однако сейчас он, наверное, уже вышел благодаря Большой амнистии. Моим пятым знакомым Скотчи стал наш Скотчи Финн. Нет нужды говорить, что ни один из них никогда не имел и не имеет отношения к Шотландии. Как все они получили прозвище Скотчи, остается тайной за семью печатями не только для меня, но и, вероятнее всего, для них самих.
Скотчи Финн, во всяком случае, этого не знает. Он рос в Кроссмаглене и Дандолке, а если вы имеете хоть какое-то представление об Ирландии, вы должны знать, что это означает. Нет ничего удивительного, что его отец, мать, три брата, два дяди и тетя в конце концов оказались в одном месте – в Ледсе. С младых ногтей они начали приобщать Скотчи к делу, поэтому довольно скоро он оказался в колонии для несовершеннолетних преступников, где отсидел срок за какое-то мелкое правонарушение. Вскоре, если верить самому Скотчи, по ту сторону лужи для него стало жарковато, и он перебрался в Бостон, а оттуда приехал в Бронкс. Честно говоря, я отношусь довольно скептически к его рассказам об «акциях» и «стычках» с британцами, протестантами, Специальной службой, десантниками и полицейскими. Скотчи утверждает, что именно ирландские легавые, «Гарда шиохана», повредили ему ногу, когда он занимался контрабандой бензина (следует заметить, что хромота проявляется у Скотчи, только когда он хочет, чтобы ему посочувствовали), но Лучик как-то проговорился, что Скотчи подвернул ногу, свалившись с крыши припаркованного автомобиля, после того как выпил одиннадцать кружек пива на пляже в Ревир-Бич. Это, впрочем, случилось еще до того, как Скотчи начал работать на Темного, к тому же представить нашего друга на пляже довольно сложно. Кожа у него тонкая и белая что твоя папиросная бумага, и выглядит он совсем как тот пацан, которого лупцуют в начале рекламного ролика «Чарльза Атласа» [7]– бледная кожа, рыжие волосы, скверные зубы, скверный запах, который не может заглушить даже запах скверного одеколона… Даже не знаю, сколько Скотчи прожил в Штатах, – может, десять лет, а может, и все пятнадцать, однако, несмотря на это, он до сих пор не утратил ирландского акцента (довольно своеобразного, кстати; например, «джаз» звучит у него как «джасс»). Одевается он, впрочем, как настоящий янки и совершенно по-американски неровно дышит к деньгам и к женщинам. В отличие от среднестатистического ирландского иммигранта, Скотчи никогда не скулит по Покинутой Родине, что, однако, нисколько не делает его симпатичнее. С таким скользким дерьмом, как Скотчи, не захочет по доброй воле общаться ни один порядочный человек, однако, если не обращать внимания на неприятные стороны его характера, терпеть его можно. Что, кстати, мне не вполне удается. Да, чуть не забыл: Скотчи нечист на руку, он обкрадывает меня за моей спиной, и если бы я не был новичком, я бы непременно что-нибудь сказал по этому поводу, однако я – новичок, поэтому предпочитаю пока помалкивать.
Таков он, наш предводитель, наш отважный вождь (слава богу, что только на один вечер). Характерно, что Скотчи оказался во главе нашей шайки-лейки именно в тот вечер. Потому что этот вечер должен был положить начало целой череде трагических, кровавых событий, чего я, разумеется, тогда не знал… Правда, я знал – не мог не знать, – что для человека, выросшего в Белфасте в семидесятые и восьмидесятые годы, в самый разгар гражданской войны, насилие становится естественной формой самовыражения, но тогда я считал, что это не обязательно. В конце концов, есть же исключения и из более строгих правил.
Поездка в подземке прошла незаметно. У меня была с собой книга об одном русском, который только и делал, что лежал на диване. Окружающие по этому поводу ужасно кипятились, но его можно было понять.
На конечной остановке я вышел и стал подниматься по лестнице. Этот ежедневный подъем по ступенькам, отделяющим Ривердейл от остального Бронкса, был в те времена моим единственным спортивным упражнением. Лестница буквально кишела бездомными бродягами и мерзавцами всех мастей. Темный говорит, что в день, когда обитатели Бронкса наконец-то решат от нас избавиться, мы, по крайней мере, сможем держать оборону на холме.
Задыхаясь, я добрался уже почти до самого верха, до самых «Четырех провинций», когда меня внезапно схватил за плечо один из завсегдатаев лестницы. Уже стемнело, и он напугал меня буквально до чертиков. Это был мистер Беренсон – тощий семидесятилетний старик, который не мог бы напугать и кошку, но я, должно быть, сильно нервничал. Кстати, тогда я почти не знал мистера Беренсона; даже его имя я узнал много позже, когда все пошло кувырком, когда мне было худо и когда мистера Беренсона пришили. Именно тогда я предпринял небольшое расследование и узнал, что настоящее его имя было вовсе не Беренсон и что на самом деле он бежал в Штаты откуда-то из Восточной Германии, предварительно переменив фамилию, так как в годы войны работал в ведомстве Гиммлера не то в Польше, не то где-то еще. В общем, в событиях, которые я описываю, он не играет заметной роли, поэтому я просто скажу, что он был очень сутул и говорил с таким странным восточноевропейским акцентом, какой, как я думал до встречи с ним, бывает только в плохом кино. Его пальцы были сплошь покрыты желтыми никотиновыми пятнами; он размахивал ими у меня перед носом и был заметно взволнован.
– Ты работаэш на Шкотчи?
– Нет, я работаю с ним. Мой босс мистер Уайт, – сказал я.
О'кей, домой так домой… Торчать здесь и дальше нет никакого смысла. Наверное, получить жетон назад не удастся, хотя я так никуда и не поехал. Я оценивающе смотрю на кассиршу… Это настоящая бой-баба – угрюмая, мрачная, грудастая. Одна ее тень способна уложить меня на обе лопатки. Пока я раздумываю, кассирша в свою очередь окидывает меня враждебным взглядом, и я решаю не рисковать. И вот – топ-топ-топ – я спускаюсь пешком по сломанному эскалатору, который так и не починили с тех пор, как я сюда приехал.
На нижней ступеньке я едва не наступаю в лужу какой-то липкой дряни.
Потом я иду по 125-й улице мимо магазина, где торгуют живыми цыплятами, мимо винного погребка, где продают спиртное со скидкой, мимо грязного ларька, где производят отвратительные пончики, мимо католической церковной лавочки, где можно найти предметы культа, относящиеся практически к любой религии. За церковной лавкой я перехожу на другую сторону. Мужчина за импровизированным лотком продает бананы, апельсины и еще какие-то зеленые тропические фрукты, название которых мне неизвестно. Все фрукты имеют вполне товарный вид, но, учитывая уровень загрязнения воздуха и царящую вокруг антисанитарию, вы не станете покупать и есть ничего из того, чем он торгует, если только вы не сумасшедший. Впрочем, сумасшедших здесь довольно много, поэтому к лотку выстроилась очередь.
На перекрестке я невольно останавливаюсь, как остановился бы на моем месте любой человек. Отсюда открывается полная панорама Гарлема. Все, что в нем есть, – все перед глазами. Движение. Пешеходы. Дети, собаки и хромые старики, сидящие в тени под балконами. Плакаты фонда Джеки Робинсона [4]. Из многочисленных динамиков доносится музыка «Паблик энеми»: Чак Ди и Флейвор Флав пытаются перекричать друг друга. Жара, духота, крэк и общее веселье. «Толкачи», покупатели и остальные… Непривычного человека эта насыщенная, плотная атмосфера просто подавляет, но на самом деле здесь, в Гарлеме, живут не так уж плохо. На меня никто не обращает внимания. Меня принимают как данность. Как деталь пейзажа. Пейзаж, кстати, напоминает пляж. Влажность, жара, на тротуарах, точно на песчаных дюнах, яблоку негде упасть, а огромный, распаренный город – если продолжить аналогию – похож на грязную, серую Атлантику.
Я поднимаюсь вверх по холму. Идти всего два квартала, но из-за географических вывертов кажется, что пять.
Я сую руку в карман за ключами и сворачиваю на свою 123-ю. Впереди меня заходит в дом Винни-Коновал, громко и сердито разговаривая на ходу с самим собой. В его пакете что-то звякает. На углу, на самом солнцепеке, стоит Дэнни-Алкаш. Опираясь на свою тросточку, он наклоняется вперед и пытается проблеваться, но ничего не выходит – только его лицо багровеет от натуги. Третий представитель белой расы на улице – я. Что я собой представляю?
Да, что?
Ключи, пистолет. Пистолет, ключи.
Нервы ни к черту.
Ключи…
Но замок сломан, и мне приходится долго трясти и дергать дверь. Надо будет сказать Ратко, хотя этот лентяй чинить, конечно, ничего не будет. Зато, мучимый совестью, он пригласит меня к себе и станет угощать мерзкой польской водкой и какими-то сербскими кушаньями, приготовленными его женой, наверное, еще в прошлом году. И все же в моем больном воображении они будут казаться домашней едой.
Что ж, это уже похоже на план.
На дворе девяносто второй год, и сербы понемногу начинают пользоваться дурной славой, но дело пока не зашло слишком далеко. Ратко нальет мне полный стакан прозрачной как слеза и отвратительно-едкой на вкус жидкости, мы выпьем за Гаврилу Принципа, за Тито или за долбаных «Рыцарей Косова», и я закушу бутербродом с холодной сарделькой и салом. Потом мы выпьем еще по стакану, а когда спиртное доведет меня почти до сердечного приступа, я наконец ускользну прочь и, спотыкаясь, стану подниматься к себе на третий этаж.
Но я передумываю.
В подъезде Фредди раскладывает по ящикам почту.
– Привет, Фредди, – говорю я, и мы минуту-другую болтаем о последних спортивных новостях. К счастью, Фредди замечает, что я вымотан донельзя, и быстро меня отпускает. Славный он малый, этот Фредди.
Поднимаюсь по лестнице. Вот и дверь. Снова достаю ключи. Вхожу. В квартире еще жарче, чем на улице. Машинально включаю телевизор. По случайному стечению обстоятельств он подключен к бесплатным кабельным каналам. Переключаю программы, ища что-нибудь знакомое, и в конце концов нахожу передачу о Филе Спекторе и Джоне Ленноне. Йоко Оно внушает раздраженным, патлатым музыкантам какие-то прописные истины о последовательности гитарных аккордов.
Я включаю кран и начинаю наполнять ванну. Из крана течет бурая вода. Я опускаюсь на край ванны и на мгновение представляю, как зазвонит телефон и Лучик зловещим голосом скажет, что Темный срочно хочет меня видеть.
Я вздрагиваю, иду в комнату и снимаю трубку с аппарата. Потом раздеваюсь, залезаю в ванну. Закуриваю сигарету и пытаюсь убедить себя, что никто мне звонить не будет. В конце концов я выбираюсь из ванны, выдергиваю шнур из розетки на стене и, немного подумав, тщательно запираю дверь, достаю револьвер, проверяю механизм и кладу оружие так, чтобы до него можно было легко дотянуться. Потом я снова залезаю в ванну и медленно погружаюсь в воду.
И в забытье…
Бормотание, шепот, церковные гимны… В ризнице на меня набрасываются рои молчаливых насекомых, а я слишком пьян, чтобы сопротивляться. Водка толчками выплескивается у меня изо рта. Я сплю, и мне чудится – я на огромном острове, но под ногами у меня не земля, а спина гигантского морского чудовища. Я даже различаю вдали его огромный бычий глаз; голубые нервы под кожей словно реки, а щупальца – как лес. О господи! Я вылезаю из остывшей ванны и хватаю полотенце.
Немного погодя я включаю телефон, телевизор. Жара и духота с новой силой наваливаются на меня, и я курю одну за другой, пока пепельница не наполняется до краев. К счастью, холодильник работает, и я могу пить водку со льдом. Маленькая, но все же радость. Откинувшись на спинку дивана, я окидываю взглядом обстановку своего жилища.
Позвольте мне описать тот райский уголок, который подыскали для меня Скотчи и Темный. Нет, не то чтобы я был неблагодарной скотиной – ведь они дали мне работу, нашли жилье! С другой стороны, свое содержание я отрабатываю с лихвой. В конце концов, я у них чуть не единственный, у кого в мозгах больше одной извилины. Впрочем, ладно… Сами они, конечно, живут в одном из лучших районов Бронкса, в конце Первой линии, но мне они заявили, будто там нет свободных квартир. Представляете? Так, во всяком случае, сказал Скотчи, а я был настолько наивен, что ему поверил. Нынешняя моя квартирка обходится примерно в пятьсот баксов ежемесячно, и эти деньги, само собой, вычитаются из моего жалованья. Как и стоимость мебели, которую, как впоследствии признался Скотчи, он приобрел на уличной распродаже буквально за гроши.
В моей квартире только одна спальня. Вонь из туалета шибает в нос, стоит только войти в прихожую. Рядом – ванная комната, где стоит ванна на низеньких ножках. Под ванной – свой особый мир с собственной флорой и фауной, которую затруднился бы описать сам Дэвид Аттенборо со всеми ресурсами Би-би-си за спиной. Далее идут коридор и кухня, в которой не то что кошке – мышке негде повернуться. Газовая плита с постоянно гаснущей контрольной лампочкой. На всем – многолетние отложения засохшей жирной грязи. В стенах и за плинтусами глубокие щели.
В гостиной стоит телевизор, подключенный к бесплатным кабельным каналам, и внушительных размеров диван с мохнатой обивкой тошнотворно-желтого цвета.
В спальне поместились футоновый матрасик на полу, шифоньер, стол и стул.
Дневной свет в квартиру почти не попадает. Пыльные окна гостиной глядят в крошечный внутренний дворик, окна спальни выходят на задворки многоэтажных зданий на 122-й улице. Если вылезти на площадку пожарной лестницы (что я часто проделываю), сесть на стул и смотреть вверх, то сквозь бреши в кронах лиственниц можно видеть кусочек неба и – время от времени – пролетающий самолет. Пожарная лестница насквозь проржавела, она скрипит и раскачивается при каждом шаге; если в доме будет пожар, все мы неминуемо погибнем, и все же в моей квартире это самое приятное место.
Серьезная проблема – тараканы. Я вселился сюда в прошлом декабре и с тех пор веду с ними партизанскую войну. Привыкнуть к их существованию мне так и не удалось. Я так и не достиг известного в практике дзен невозмутимого спокойствия, которое позволило бы мне делить с этими тварями духовное и физическое пространство. В Ирландии тараканов нет. В Ирландии вообще нет подобных тварей. Очень редко бывает, что в дом проберется полевая мышь или залетят в окно пчела, жук или божья коровка. Но никаких тараканов и прочей мерзости…
Впрочем, в последнее время я начал испытывать к тараканам нечто вроде уважения. Я по-прежнему терпеть их не могу и в то же время – уважаю. Я обезглавливал их, травил, ошпаривал кипятком, сжигал, снова травил, и все же они каким-то образом ухитрялись выжить. Как-то раз я уронил на одного крупного таракана литровую бутылку кока-колы, но негодяй уцелел. В другой раз я высыпал на таракана с полфунта борной кислоты, накрыл кастрюлькой и придавил сверху кирпичом. Сразу после этого я на неделю улетел во Флориду, куда мы все ездили на похороны брата мистера Даффи. Когда я вернулся и снял кастрюльку, этот мерзавец преспокойно почистил усики и уполз в дырку в стене. На моем личном счету этот таракан должен был стать примерно двухсотым, но, как выяснилось, зарубку на цевье своего верного «винчестера» я сделать поспешил. Этот случай стал мне хорошим уроком. Летчикам королевских ВВС времен Битвы за Британию тоже разрешалось записывать на свой счет очередную победу, только если они видели, как самолет противника ткнулся в землю.
От тараканов буквально не было житья. Они ползали по мне ночью. Они шуршали в стенах. Мои ловушки служили им чем-то вроде бесплатных закусочных. Время от времени тараканы отращивали крылышки и принимались летать. Я жаловался Ратко, но он в ответ только смеялся и водил меня показывать свою квартиру в подвальном этаже, которая, пожалуй, была еще хуже.
Зато…
Зато у меня была пожарная лестница.
Я закуриваю еще одну сигарету и выбираюсь на ржавую решетчатую площадку. Вдали перекликаются полицейские сирены. Лают собаки. Где-то ссорятся или просто громко разговаривают. Я курю. Сижу на стуле, втягиваю дым, задерживаю в легких… Задерживаю. Выдыхаю. И вместе с дымом выбрасываю из головы все мелкие заботы и проблемы. Ну их…
Я живу на углу 123-й и Амстердам-авеню в одном квартале от охраняемой территории, принадлежащей Колумбийскому университету. В университете прилегающий район предпочитают называть Морнингсайдскими холмами, чтобы не пугать родителей, многие из которых упали бы в обморок, узнав, что писать своим чадам им придется в хренов Гарлем. Но, как его ни назови, Гарлем остается Гарлемом. Правда, квартал к северу от университета по-своему неплох, но и он не лишен недостатков, свойственных всем проектам, которые финансировало правительство. Что касается кварталов, расположенных восточнее, то это действительно ад. Дома здесь обветшали и буквально разваливаются на куски, к тому же большинство из них облюбовали любители крэка. После наступления темноты парк Морнингсайд становится по-настоящему опасным, да и кварталы, протянувшиеся до 125-й улицы, немногим лучше. Там даже я не мог чувствовать себя спокойно – слишком уж я выделялся на общем не белом фоне. Правда, на всякий случай я выучил несколько испанских слов в надежде, что в критических обстоятельствах мне удастся сойти за доминиканца, но особенно рассчитывать на это не приходилось – моя белая как бумага ирландская кожа выдала бы меня с головой.
Я бросаю бычок и лезу через окно обратно в спальню. Кондиционера в квартире нет, а вентилятор только гоняет по комнатам горячий воздух. Мне хочется освежиться, и я иду на кухню, чтобы достать из холодильника банку пива «Милуоки». Худшего пива я просто не знаю. Его готовят из пророщенной кукурузы, что нормальному человеку даже в голову не придет. Единственное его достоинство – низкая цена, а если включить холодильник на полную мощность, чтобы пиво заморозилось, отвратительный вкус почти не чувствуется.
Я возвращаюсь на площадку пожарной лестницы, сажусь и некоторое время наблюдаю за возней белок в ветвях и за расплывающимся в голубизне неба белым следом пролетевшего самолета. Ледяное пиво кажется почти нормальным, да и жара, похоже, начинает спадать.
И тут звонит телефон.
Я не помню, чтобы я включил его после того, как вышел из ванной. Должно быть, все-таки включил. Ответственность, знаете ли, чувство долга и все такое прочее…
Некоторое время я жду, что телефон замолчит. Но он продолжает блеять, и в конце концов мне это надоедает. Я допиваю пиво и бросаю жестянку через ограждение площадки, стараясь попасть в питбуля Ратко, но промахиваюсь. Пес укоризненно глядит на меня снизу и начинает лаять. Я снова лезу в окно, иду через спальню в коридор, выключаю кассетник, наигрывающий композиции «Невермайнд», и беру трубку.
Это Скотчи. Я определяю это по гнусавому сопению, которое предшествует его первым словам. Судя по всему, Скотчи чем-то взволнован.
– Эй, Брюс, тут наклевывается одно дельце…
– Меня зовут Майкл, – устало говорю я. Скотчи часто называет меня Брюсом. Это он так шутит.
– Нужно ехать в город, Брюс. Энди крепко избили. Ты ведь знаешь, что Темного сейчас нет?
Я молчу.
– Эй, Брюс, ты где?
– Ты, наверное, ошибся номером, приятель. Здесь нет никакого Брюса. Ни Брюса, ни пещеры, и никто не спасет Любимую Шотландию [5].
– Хватит чушь пороть, Брюс, импотент несчастный. Я говорю серьезно!
И снова я избираю путь молчаливого сопротивления. Проходит добрых пятнадцать секунд. Потом Скотчи начинает что-то бормотать и наконец, не в силах совладать с подступающей паникой, начинает кричать в трубку:
– Алло? Алло?! Майкл?! О господи, Майкл, куда ты девался?
– Я здесь, – говорю я достаточно равнодушно, надеясь таким способом лишить его остатков душевного равновесия.
– Какого черта, Майкл?! Что ты со мной в молчанку-то играешь? Или ты не знаешь, что сейчас я командую? Короче, приятель: Энди избили, а пока Темного и Лучика нет, я у вас за главного… Понял?
– Ты– за главного? – переспрашиваю я с таким сомнением в голосе, словно Скотчи только что сообщил мне, что он – таинственно исчезнувшая княжна Анастасия, дочь последнего русского императора Николая.
– Да, – говорит он, не обращая внимания на мой тонкий сарказм.
– Разве это соответствует… э-э-э… принципу субординации? – спрашиваю я несколько более нейтральным тоном.
– Да, соответствует.
– Но Фергал работает на Темного намного дольше, чем ты, разве не так? – лукаво осведомляюсь я.
– Фергал – идиот, – холодно констатирует Скотчи.
– Пенял чайник котелку, дескать, сажа на боку… – замечаю я вскользь.
– Брюс, твою мать, хватит изгаляться! – рычит Скотчи, и я чувствую, что он готов взорваться.
– То есть ты хочешь сказать, что в отсутствие Темного и Лучика командуешь ты? – уточняю я.
– Да. Факатически, – добавляет он. Как всегда, сложные слова даются ему с трудом.
– «Фактически», Скотчи, – поправляю я самым снисходительным тоном, чтобы разозлить его еще больше. – Надо говорить – «фактически».
Вот теперь Скотчи рассердился по-настоящему.
– Вот что, умник, слушай сюда: на данный момент я действительно имею право отдавать приказы, поэтому бери ноги в руки и дуй сюда. Да поживее, – говорит он ледяным тоном.
– Браво, Скотчи, продолжай в том же духе. Должен признать, ты почти убедил меня, что ты – крутой.
– Господи, Брюс, неужели Бог создал тебя только затем, чтобы довести меня до инфаркта? Ладно, хватит умничать; кончай базар и мигом сюда, понял?! – рявкает Скотчи.
– Скажи хоть, как там Энди? Он что, в больнице? – спрашиваю я, проявляя запоздалое беспокойство о судьбе нашего товарища.
– Нет, не в больнице. Он здесь. Пока за ним присматривает Бриджит. Возможно, нам действительно придется отвезти его в больницу, но я думаю, он сдюжит. Это Лопата его отделал. Наш недоумок Фергал думал, что это Мопс, но я точно знаю, что это Лопата. Вообще-то Энди парень здоровый; он мог бы Лопату на куски разорвать, да только ублюдок напал на него сзади и отоварил по затылку чем-то тяжелым, так что он сразу потерял сознание. Энди так и валялся на улице, пока его не подобрали, представляешь? К сожалению, он до сих пор не пришел в себя, но когда это случится, я…
Но я не слушаю, потому что мне все равно. Мне все равно, что сделал с Энди Лопата и что собирается в этой связи предпринять Скотчи. Мне на это абсолютно наплевать, но Скотчи конечно же рассказывает мне все подробно. Босс уехал, его нет в городе, и он, Скотчи, намерен взять дело в свои руки. Гм-м… Тут уж не нужно гадать на кофейной гуще, чтобы предсказать неприятности. Скотчи давно рвался в герои, но он был туповат. К тому же ему хронически не везло, поэтому существовал очень большой шанс, что, когда мы – он и я – приедем к Лопате домой, Лопата или его подружка плеснут в нас раскаленным маслом, застрелят, сдадут легавым, поджарят наши пальцы в тостере или выдумают что-нибудь похуже. И это будет совершенно закономерным исходом дела, в котором принимает участие Скотчи. Разумеется, что бы ни случилось, сам он останется в живых, а вот я могу запросто лишиться глаза, охрометь или быть располосован шрамами. Другого не получится – это уж наверное.
Внезапно мне приходит в голову новая мысль.
– Откуда ты знаешь, что это был Лопата, если Энди до сих пор не пришел в себя? – спрашиваю я.
– Одно следует из другого. Энди ездил к Лопате, чтобы получить с него деньги, а Лопата уже давно предупредил меня, что не намерен платить. Этот гад напал на Энди на улице, напал сзади и…
– Одно следует из другого, говоришь? Что ж, позвольте вас поздравить, Шерлок, ваш дедуктивный метод вас не подвел. Несомненно, это единственное объяснение; ничего другого просто не может быть! – Я снова пускаю в ход саркастические интонации.
– Твою мать, Брюс, заткнись, кол тебе в дупло! Хватит умного строить! Короче, приезжай живо сюда. Это приказ, понял?! – в ярости вопит Скотчи.
– Ладно, не кипятись. Уже еду, слышишь? Считай, я уже в пути! – На сей раз я подпускаю в голос уважительную нотку.
Скотчи вешает трубку, а я поднимаю аппарат и убиваю им ползущего по стене таракана. Потом я тоже кладу трубку, иду в спальню и закрываю окно.
Придется снова тащиться на станцию и пытаться сесть в поезд. Типичная невезуха, к тому же придется снова покупать жетон. Вздохнув, я споласкиваю лицо водой и беру куртку. На случай, если дело затянется на всю ночь, я рассовываю по карманам сигареты, спички, пару книжек и мелочь. Потом я натягиваю ботинки «Доктор Мартенс», причесываюсь, сую в карман запасную обойму калибра 22 и выхожу.
Я знаю по меньшей мере пять человек, которые носили имя «Скотчи». Первым был Скотчи Данлоу, который на протяжении семи лет, проведенных в Бригаде Мальчиков [6], лупил меня в свое удовольствие каждую пятницу. Вторым был Скотчи Мак-Гарк, который торговал наркотиками. Я своими глазами видел, как он уронил половину шлакобетонного блока на грудь одному парню, причем произошло это из-за какого-то пустяка. В конце концов его подстрелили во время неудачного ограбления букмекерской конторы. Скотчи Мак-Моу в детстве играл на железнодорожном полотне возле Каррик-фергюса и лишился руки. После этого он немного помешался, но однажды он спас другого мальчика, вместе с которым они отправились на рыбалку. Лодка опрокинулась, но Мак-Моу сумел дотащить приятеля до берега, гребя одной рукой. За этот подвиг он даже получил какую-то награду, которую вручила ему сама принцесса Диана. Скотчи Колхоун тоже был «плохим мальчиком» и в конце концов оказался за решеткой (его отправили в «Кеш» за рэкет и убийство), однако сейчас он, наверное, уже вышел благодаря Большой амнистии. Моим пятым знакомым Скотчи стал наш Скотчи Финн. Нет нужды говорить, что ни один из них никогда не имел и не имеет отношения к Шотландии. Как все они получили прозвище Скотчи, остается тайной за семью печатями не только для меня, но и, вероятнее всего, для них самих.
Скотчи Финн, во всяком случае, этого не знает. Он рос в Кроссмаглене и Дандолке, а если вы имеете хоть какое-то представление об Ирландии, вы должны знать, что это означает. Нет ничего удивительного, что его отец, мать, три брата, два дяди и тетя в конце концов оказались в одном месте – в Ледсе. С младых ногтей они начали приобщать Скотчи к делу, поэтому довольно скоро он оказался в колонии для несовершеннолетних преступников, где отсидел срок за какое-то мелкое правонарушение. Вскоре, если верить самому Скотчи, по ту сторону лужи для него стало жарковато, и он перебрался в Бостон, а оттуда приехал в Бронкс. Честно говоря, я отношусь довольно скептически к его рассказам об «акциях» и «стычках» с британцами, протестантами, Специальной службой, десантниками и полицейскими. Скотчи утверждает, что именно ирландские легавые, «Гарда шиохана», повредили ему ногу, когда он занимался контрабандой бензина (следует заметить, что хромота проявляется у Скотчи, только когда он хочет, чтобы ему посочувствовали), но Лучик как-то проговорился, что Скотчи подвернул ногу, свалившись с крыши припаркованного автомобиля, после того как выпил одиннадцать кружек пива на пляже в Ревир-Бич. Это, впрочем, случилось еще до того, как Скотчи начал работать на Темного, к тому же представить нашего друга на пляже довольно сложно. Кожа у него тонкая и белая что твоя папиросная бумага, и выглядит он совсем как тот пацан, которого лупцуют в начале рекламного ролика «Чарльза Атласа» [7]– бледная кожа, рыжие волосы, скверные зубы, скверный запах, который не может заглушить даже запах скверного одеколона… Даже не знаю, сколько Скотчи прожил в Штатах, – может, десять лет, а может, и все пятнадцать, однако, несмотря на это, он до сих пор не утратил ирландского акцента (довольно своеобразного, кстати; например, «джаз» звучит у него как «джасс»). Одевается он, впрочем, как настоящий янки и совершенно по-американски неровно дышит к деньгам и к женщинам. В отличие от среднестатистического ирландского иммигранта, Скотчи никогда не скулит по Покинутой Родине, что, однако, нисколько не делает его симпатичнее. С таким скользким дерьмом, как Скотчи, не захочет по доброй воле общаться ни один порядочный человек, однако, если не обращать внимания на неприятные стороны его характера, терпеть его можно. Что, кстати, мне не вполне удается. Да, чуть не забыл: Скотчи нечист на руку, он обкрадывает меня за моей спиной, и если бы я не был новичком, я бы непременно что-нибудь сказал по этому поводу, однако я – новичок, поэтому предпочитаю пока помалкивать.
Таков он, наш предводитель, наш отважный вождь (слава богу, что только на один вечер). Характерно, что Скотчи оказался во главе нашей шайки-лейки именно в тот вечер. Потому что этот вечер должен был положить начало целой череде трагических, кровавых событий, чего я, разумеется, тогда не знал… Правда, я знал – не мог не знать, – что для человека, выросшего в Белфасте в семидесятые и восьмидесятые годы, в самый разгар гражданской войны, насилие становится естественной формой самовыражения, но тогда я считал, что это не обязательно. В конце концов, есть же исключения и из более строгих правил.
Поездка в подземке прошла незаметно. У меня была с собой книга об одном русском, который только и делал, что лежал на диване. Окружающие по этому поводу ужасно кипятились, но его можно было понять.
На конечной остановке я вышел и стал подниматься по лестнице. Этот ежедневный подъем по ступенькам, отделяющим Ривердейл от остального Бронкса, был в те времена моим единственным спортивным упражнением. Лестница буквально кишела бездомными бродягами и мерзавцами всех мастей. Темный говорит, что в день, когда обитатели Бронкса наконец-то решат от нас избавиться, мы, по крайней мере, сможем держать оборону на холме.
Задыхаясь, я добрался уже почти до самого верха, до самых «Четырех провинций», когда меня внезапно схватил за плечо один из завсегдатаев лестницы. Уже стемнело, и он напугал меня буквально до чертиков. Это был мистер Беренсон – тощий семидесятилетний старик, который не мог бы напугать и кошку, но я, должно быть, сильно нервничал. Кстати, тогда я почти не знал мистера Беренсона; даже его имя я узнал много позже, когда все пошло кувырком, когда мне было худо и когда мистера Беренсона пришили. Именно тогда я предпринял небольшое расследование и узнал, что настоящее его имя было вовсе не Беренсон и что на самом деле он бежал в Штаты откуда-то из Восточной Германии, предварительно переменив фамилию, так как в годы войны работал в ведомстве Гиммлера не то в Польше, не то где-то еще. В общем, в событиях, которые я описываю, он не играет заметной роли, поэтому я просто скажу, что он был очень сутул и говорил с таким странным восточноевропейским акцентом, какой, как я думал до встречи с ним, бывает только в плохом кино. Его пальцы были сплошь покрыты желтыми никотиновыми пятнами; он размахивал ими у меня перед носом и был заметно взволнован.
– Ты работаэш на Шкотчи?
– Нет, я работаю с ним. Мой босс мистер Уайт, – сказал я.