- Танец с того света, - заметил Муромцев. - Я не про Катю говорю. Так пляшет Ларион. Но и Катя хороша - в огне...
- Мы чуть-чуть разгулялись сегодня. А ведь хотели просто тихо посидеть...
- Охладиться надо чуток...
"Охладиться" - да и деньги кончились - решили у Сергея Потанина. Вика уже звонила к нему - ибо туда должен был придти Гена Семенов.
...Сергей Потанин являл собой одну из любопытнейших фигур Москвы. Вышел он из простой, бедной семьи, и до своего появления в шестидесятых годах в неконформистской Москве прошел трудный и многоликий путь. Он был солдатом на войне, кочегаром, поваром, артистом цирка, лектором, сторожем... пока не стал писать стихи и не вошел с ними в неконформистский мир. Очень быстро у него сформировался свой круг. Его поэзия того времени была оригинальна и доступна: в ней изображалась повседневная жизнь, но так, что она превращалась в гротеск, в сюрреализм. Точнее, сама жизнь была сюрреализмом, а не стихи. Стихи только с точностью часового механизма отмечали это просто, экономно и выразительно.
Такую поэзию, однако, (ее окрестили "помойной" в официальной прессе) трудно было опубликовать: хотя она, как всякое искусство, скорее выводила из помойки, чем вводила в нее (последнее, как во все времена, было привилегией жизни, а не поэзии). Но соотношение между жизнью и искусством трактовалось тогда в некоторых сферах с такой веселой жеребячьей упрощенностью, что это стоило Потанину многих неприятных дней. Он поседел, но не сдался. Как ни странно, он стал публикующимся детским поэтом - и очень хорошим. Но свою "взрослую" поэзию он не оставил - наоборот, - слава его разрасталась как раз за счет его подпольной поэзии, хотя он писал уже другие стихи: космические циклы, стихи про монстров - взрывные, новаторские, и отточенные технически. Вместе с тем статус детского поэта позволил ему неплохо существовать-и квартира его за Таганкой превратилась в гостеприимный дом для неконформистов. Немногие среди последних могли сочетать "официальное" с "неофициальным", но были и такие, и к ним относились без предубеждений.
Не только "взрослая" поэзия, но и жизнь Сергея Потанина была вполне неконформистской, во всяком случае, в душевном плане; сам его вид высокого, седого, средних лет мужчины с суровым, большим лицом, с татуировками на теле - точно взывал к безумствам и лихостям.
Последнее время он писал новаторский роман (о богеме) такой же бытовой и бредовый (в лучшем смысле этого слова), какой и была его жизнь. В стихах его таилась глубина, так же как и в его зеленом глазе, настороженном и неподвижном.
Наши друзья прибыли из Речного ресторана к Потанину, когда у него стоял дым коромыслом и "отключалась" небольшая, но шумная компания: три художника, курящая вовсю девица, Виктор Пахомов, Гена Семенов и одиноко маячивший в углу библиофил Андрей Крупаев. Еще должна была подъехать Люба Демина, которую известили о "сборе" у Потанина.
Жил Сергей Потанин один, вольной холостяцкой жизнью.
Его маленькая квартира, напоминающая музей, уже была пропитана дымом сигарет и напоена звуками восточной музыки и сумасшедшими разговорами. Сам хозяин в большом синем персидском халате сидел в кресле и пил чай из пиалы. Водки было немного: Сергей - периодами - не выносил пьянства.
Потанин действовал на других как-то странно: в его присутствии все почему-то трезвели, но по-особенному: оставаясь пьяными. Да и стихи его действовали как наркотики, но в ином смысле.
- Вот у кого надо учиться, - успел кто-то шепнуть Олегу. - Сергей-то и сумасшедший в высоком смысле этого слова, и в то же время, глядите, как устроен.
Это вам, Олег, не ваша дикая коммунальная квартира. Пора и вам двинуться по этой стезе... Детские стихи не отнимут много времени.
Олег отмахнулся.
- Нет у меня ничего детского в душе. Нету. Пропало все, что и было. Пускай теперешние малыши подрастут, тогда, может быть, меня будут печатать.
В углу захохотал Андрей Крупаев. Его лицо было совершенно замученным и потерянным...
Через десять минут новоприбывшие уже знали текущие события "неконформистской" Москвы, которые произошли за часы их пьяного уединения в "сокровенном" месте. А чай необычайной крепости и аромата вернул их к тишине.
Потанин при всей своей фантастичности навевал, однако, отнюдь не апокалипсические настроения. Его стихи, которые он иногда вдруг начинал читать посреди разговора, были безумны, но в каком-то устойчивом и мирском смысле: этот мир-де безумен, но оправдан и вечен.
Много курившая девица долго хохотала после его стихов. Вошла, наконец, раскрасневшаяся Люба Демина. Ей вручили штрафной бокал водки, и для смягчения - потанинский ароматный чай.
- Не будет, не будет конца свету, - отрезал один из художников, чокнувшись с ней пустой рюмкой. - Все пророчества надо понимать наоборот. Тогда откроется истина... И вообще обратите внимание на подтекст...
- Хорошо, неужели ты думаешь, что этот современный человеческий маразм будет продолжаться бесконечно?
- Будет чудовищная трансформация.
- Если "чудовищная", то ведь это одно и то же, что конец и новое начало. Мировой огонь - и преображение.
- Ну и что ж, все это не так долго будет длиться. Огонь вещь скорая. А потом - другой мир...
- Нечего спорить. Мы живем на каком-то страшном переломе. Чувствуется приближение.. Пусть не конец, но перелом. В конец близкий я не верю.
Единственно, что тяжело - почти буквальное воплощение некоторых черт, о которых говорилось в древних книгах и пророчествах.
Но Катенька прервала этот поток.
- Пущай хоть конец! Лишь бы то "Я" во мне, в нас, которое я вижу внутри временами, осталось бы навечно! Какая это тайна, какой пожар затаенный...
- Нет, нет, долго, долго будет стоять этот мир. А чувствуется верно: перелом подходит невиданный. Тем более и маразм не может продолжаться вечно.
Потанин чуть-чуть пустынно посмотрел на говоривших своими сумасшедшими зелеными глазами и сказал:
- Но Бог и маразм - вот два полюса, и оба они вечны по-своему.
- Вот именно, именно! - захохотал наоборот чокнувшийся с Любой художник. - Если хотите вечности, господа-товарищи, то человеческий род надо подтолкнуть, и его уже давно толкают, в противоположную от Бога сторону. Дело только в том, что все время остаются какие-то люди, которые еще как-то связаны с божественным, с реально божественным, а не с пародией на него, которая существует везде как более эффективный вариант атеизма. Вот если все погаснет - ведь последний толчок только нужен, и чтоб людей этих не было тогда-то человечество погрузится в такую жуткую тьму, из которой уже нет возврата. Вот вам и обратная вечность. Это то, что оккультисты называют подземным миром. Земля станет подземным миром, куда ни один луч от Духа уже не проникнет никогда. Ха-ха-ха! Чудная будет жизнь!
Вика Семенова истерически рассмеялась.
- Вы поэт, поэт! Но этого же никогда не будет в целом для всех людей, только часть туда отсечется, в низшие миры, пусть большая, - чуть не крикнула она. - А картина хороша!
- Картина для писателя.
- Про последний толчок хорошо сказано. Пора, пора! - умилилась Катя.
Так тихо продолжался этот мирный вечер. Иногда позвякивал телефон, и Потанин, чуть не по-матерному ругаясь, объяснял в трубку, что детские свои стихи он все равно сдаст вовремя, и пусть об этом не беспокоятся.
Вспомнили о блаженнейшем Лехе Закаулове, который опять куда-то пропал. Было несколько версий, но больше поговаривали о том, что влюбился он отчаянно в синеокую Волгину, и оттого по-светлому затосковал.
Это предположение навеяло грусть на Муромцева.
Вспомнили и еще о ком-то, ушедшем в леса.
Но сам Потанин оставался холоден и невозмутим. Попивая свой неизменный чай, он посматривал на гостей, и в выражении его лица было что-то сурово-аристократическое, и потому безумное в наш век. Много курившая девочка бросила курить, и прилипла к нему, чуть не плача. И Потанин как-то умудрялся охлаждать ее пыл почти буддийским покачиванием головы.
- Я вам завидую. Катя.
С этими словами к Корниловой неожиданно подсел Виктор Пахомов и, печально по отношению к себе усмехнувшись, посмотрел на нее.
- Что так?
- Ха-ха-ха... Вы сами знаете. Давайте я поцелую вас или лучше спою.
И Виктор поцеловал ей руку - внезапно для всех.
Через час-полтора квартира эта погрузилась в приятную, но разорванную вечернюю меланхолию. Горели свечи, и все было окутано полумраком, только по углам виделись тени. За окном, подобно Млечному пути, синевела и мерцала огромная Москва. И разговор перешел в полушепот, прерываемый иногда тревожными восклицаниями... И допивалось последнее вино и восточный чай, и горел глаз Сергея Потанина.
Уже поздно, к полуночи, зазвонил телефон, и издалека Борис Берков сообщил, что у Леонида Терехова все в порядке. Леонида Терехова все в порядке.
- Мы чуть-чуть разгулялись сегодня. А ведь хотели просто тихо посидеть...
- Охладиться надо чуток...
"Охладиться" - да и деньги кончились - решили у Сергея Потанина. Вика уже звонила к нему - ибо туда должен был придти Гена Семенов.
...Сергей Потанин являл собой одну из любопытнейших фигур Москвы. Вышел он из простой, бедной семьи, и до своего появления в шестидесятых годах в неконформистской Москве прошел трудный и многоликий путь. Он был солдатом на войне, кочегаром, поваром, артистом цирка, лектором, сторожем... пока не стал писать стихи и не вошел с ними в неконформистский мир. Очень быстро у него сформировался свой круг. Его поэзия того времени была оригинальна и доступна: в ней изображалась повседневная жизнь, но так, что она превращалась в гротеск, в сюрреализм. Точнее, сама жизнь была сюрреализмом, а не стихи. Стихи только с точностью часового механизма отмечали это просто, экономно и выразительно.
Такую поэзию, однако, (ее окрестили "помойной" в официальной прессе) трудно было опубликовать: хотя она, как всякое искусство, скорее выводила из помойки, чем вводила в нее (последнее, как во все времена, было привилегией жизни, а не поэзии). Но соотношение между жизнью и искусством трактовалось тогда в некоторых сферах с такой веселой жеребячьей упрощенностью, что это стоило Потанину многих неприятных дней. Он поседел, но не сдался. Как ни странно, он стал публикующимся детским поэтом - и очень хорошим. Но свою "взрослую" поэзию он не оставил - наоборот, - слава его разрасталась как раз за счет его подпольной поэзии, хотя он писал уже другие стихи: космические циклы, стихи про монстров - взрывные, новаторские, и отточенные технически. Вместе с тем статус детского поэта позволил ему неплохо существовать-и квартира его за Таганкой превратилась в гостеприимный дом для неконформистов. Немногие среди последних могли сочетать "официальное" с "неофициальным", но были и такие, и к ним относились без предубеждений.
Не только "взрослая" поэзия, но и жизнь Сергея Потанина была вполне неконформистской, во всяком случае, в душевном плане; сам его вид высокого, седого, средних лет мужчины с суровым, большим лицом, с татуировками на теле - точно взывал к безумствам и лихостям.
Последнее время он писал новаторский роман (о богеме) такой же бытовой и бредовый (в лучшем смысле этого слова), какой и была его жизнь. В стихах его таилась глубина, так же как и в его зеленом глазе, настороженном и неподвижном.
Наши друзья прибыли из Речного ресторана к Потанину, когда у него стоял дым коромыслом и "отключалась" небольшая, но шумная компания: три художника, курящая вовсю девица, Виктор Пахомов, Гена Семенов и одиноко маячивший в углу библиофил Андрей Крупаев. Еще должна была подъехать Люба Демина, которую известили о "сборе" у Потанина.
Жил Сергей Потанин один, вольной холостяцкой жизнью.
Его маленькая квартира, напоминающая музей, уже была пропитана дымом сигарет и напоена звуками восточной музыки и сумасшедшими разговорами. Сам хозяин в большом синем персидском халате сидел в кресле и пил чай из пиалы. Водки было немного: Сергей - периодами - не выносил пьянства.
Потанин действовал на других как-то странно: в его присутствии все почему-то трезвели, но по-особенному: оставаясь пьяными. Да и стихи его действовали как наркотики, но в ином смысле.
- Вот у кого надо учиться, - успел кто-то шепнуть Олегу. - Сергей-то и сумасшедший в высоком смысле этого слова, и в то же время, глядите, как устроен.
Это вам, Олег, не ваша дикая коммунальная квартира. Пора и вам двинуться по этой стезе... Детские стихи не отнимут много времени.
Олег отмахнулся.
- Нет у меня ничего детского в душе. Нету. Пропало все, что и было. Пускай теперешние малыши подрастут, тогда, может быть, меня будут печатать.
В углу захохотал Андрей Крупаев. Его лицо было совершенно замученным и потерянным...
Через десять минут новоприбывшие уже знали текущие события "неконформистской" Москвы, которые произошли за часы их пьяного уединения в "сокровенном" месте. А чай необычайной крепости и аромата вернул их к тишине.
Потанин при всей своей фантастичности навевал, однако, отнюдь не апокалипсические настроения. Его стихи, которые он иногда вдруг начинал читать посреди разговора, были безумны, но в каком-то устойчивом и мирском смысле: этот мир-де безумен, но оправдан и вечен.
Много курившая девица долго хохотала после его стихов. Вошла, наконец, раскрасневшаяся Люба Демина. Ей вручили штрафной бокал водки, и для смягчения - потанинский ароматный чай.
- Не будет, не будет конца свету, - отрезал один из художников, чокнувшись с ней пустой рюмкой. - Все пророчества надо понимать наоборот. Тогда откроется истина... И вообще обратите внимание на подтекст...
- Хорошо, неужели ты думаешь, что этот современный человеческий маразм будет продолжаться бесконечно?
- Будет чудовищная трансформация.
- Если "чудовищная", то ведь это одно и то же, что конец и новое начало. Мировой огонь - и преображение.
- Ну и что ж, все это не так долго будет длиться. Огонь вещь скорая. А потом - другой мир...
- Нечего спорить. Мы живем на каком-то страшном переломе. Чувствуется приближение.. Пусть не конец, но перелом. В конец близкий я не верю.
Единственно, что тяжело - почти буквальное воплощение некоторых черт, о которых говорилось в древних книгах и пророчествах.
Но Катенька прервала этот поток.
- Пущай хоть конец! Лишь бы то "Я" во мне, в нас, которое я вижу внутри временами, осталось бы навечно! Какая это тайна, какой пожар затаенный...
- Нет, нет, долго, долго будет стоять этот мир. А чувствуется верно: перелом подходит невиданный. Тем более и маразм не может продолжаться вечно.
Потанин чуть-чуть пустынно посмотрел на говоривших своими сумасшедшими зелеными глазами и сказал:
- Но Бог и маразм - вот два полюса, и оба они вечны по-своему.
- Вот именно, именно! - захохотал наоборот чокнувшийся с Любой художник. - Если хотите вечности, господа-товарищи, то человеческий род надо подтолкнуть, и его уже давно толкают, в противоположную от Бога сторону. Дело только в том, что все время остаются какие-то люди, которые еще как-то связаны с божественным, с реально божественным, а не с пародией на него, которая существует везде как более эффективный вариант атеизма. Вот если все погаснет - ведь последний толчок только нужен, и чтоб людей этих не было тогда-то человечество погрузится в такую жуткую тьму, из которой уже нет возврата. Вот вам и обратная вечность. Это то, что оккультисты называют подземным миром. Земля станет подземным миром, куда ни один луч от Духа уже не проникнет никогда. Ха-ха-ха! Чудная будет жизнь!
Вика Семенова истерически рассмеялась.
- Вы поэт, поэт! Но этого же никогда не будет в целом для всех людей, только часть туда отсечется, в низшие миры, пусть большая, - чуть не крикнула она. - А картина хороша!
- Картина для писателя.
- Про последний толчок хорошо сказано. Пора, пора! - умилилась Катя.
Так тихо продолжался этот мирный вечер. Иногда позвякивал телефон, и Потанин, чуть не по-матерному ругаясь, объяснял в трубку, что детские свои стихи он все равно сдаст вовремя, и пусть об этом не беспокоятся.
Вспомнили о блаженнейшем Лехе Закаулове, который опять куда-то пропал. Было несколько версий, но больше поговаривали о том, что влюбился он отчаянно в синеокую Волгину, и оттого по-светлому затосковал.
Это предположение навеяло грусть на Муромцева.
Вспомнили и еще о ком-то, ушедшем в леса.
Но сам Потанин оставался холоден и невозмутим. Попивая свой неизменный чай, он посматривал на гостей, и в выражении его лица было что-то сурово-аристократическое, и потому безумное в наш век. Много курившая девочка бросила курить, и прилипла к нему, чуть не плача. И Потанин как-то умудрялся охлаждать ее пыл почти буддийским покачиванием головы.
- Я вам завидую. Катя.
С этими словами к Корниловой неожиданно подсел Виктор Пахомов и, печально по отношению к себе усмехнувшись, посмотрел на нее.
- Что так?
- Ха-ха-ха... Вы сами знаете. Давайте я поцелую вас или лучше спою.
И Виктор поцеловал ей руку - внезапно для всех.
Через час-полтора квартира эта погрузилась в приятную, но разорванную вечернюю меланхолию. Горели свечи, и все было окутано полумраком, только по углам виделись тени. За окном, подобно Млечному пути, синевела и мерцала огромная Москва. И разговор перешел в полушепот, прерываемый иногда тревожными восклицаниями... И допивалось последнее вино и восточный чай, и горел глаз Сергея Потанина.
Уже поздно, к полуночи, зазвонил телефон, и издалека Борис Берков сообщил, что у Леонида Терехова все в порядке. Леонида Терехова все в порядке.