Страница:
Анна поймала взгляд официанта и, когда тот подошел, протянула ему десятидолларовую банкноту:
– Пожалуйста, принесите мне сигарет. Любых, только не ментоловых. Сдачу оставьте.
– Конечно, – сказал он. – Позвольте спросить, вам не поправилась еда?
Ни она, ни Марвин не притронулись к своим тарелкам.
– Нет. Все в порядке. Мы просто медленно едим.
– Послушай, я художник, это означает жизнь более стабильную, чем у наркомана, но не слишком. Я много путешествовал, я менял работу. Флинн не знает, что такое постоянство или устойчивость. Такому ребенку, как Флинн, нужно агентство защиты детей вместо папы и мама, которая работает воспитателем в детском саду.
– Ты постоянно употребляешь выражение «ребенку, как Флинн». Что это значит? Ты говоришь так, словно она не такая, как все.
– У Флинн очень богатое воображение.
– Ну, – сказала Анна, – вряд ли это самая худшая проблема. Если у ребенка богатое воображение, это еще не значит, что он при смерти.
– Я не уверен, – тихо сказал зять. – Все говорят: «Конечно, у моего ребенка богатое воображение». Но даже представить себе не могут, что это такое. Для них богатое воображение означает, что ребенок разговаривает с куклами или притворяется, что он сам кукла. Флинн думает, что разговаривает с умершими людьми, и верит в переселение душ. Она видит вещи, которых не существует, и слышит то, чего не слышат другие, и при этом убеждена, что все это абсолютно реально.
– Ну, в этом нет ничего выходящего за рамки нормы.
– Поверь мне, Анна. Иногда она пугает. Мне нужно работать… это не может хорошо на ней отражаться. Я не спал трое суток, думая о том, что будет лучше для моей дочери. И я отдаю нас обоих на твою милость. Я не хотел переезжать в Бостон, но перееду. Если это будет означать, что ты войдешь в нашу жизнь, я сделаю что угодно.
– Конечно, я не возражаю против вашего переезда. И мне не трудно поближе познакомиться с внучкой. Но боюсь, я не вполне понимаю, чего именно ты хочешь. Я не смогу стать Флинн матерью.
– Я прошу тебя о помощи, – проговорил Марвин.
– Тебе нужны деньги?
– Нет, – резко сказал он. – Мне нужно твое присутствие.
– Ты хочешь, чтобы я полюбила девочку, как мать. Но это невозможно. Я буду ее бабушкой, но не собираюсь растить ее. Я не могу. И я не хочу, чтобы Флинн жила со мной. Я всегда буду вам рада, но если вы переедете сюда, то вам придется найти себе собственное жилье.
Марвин казался удивленным, будто ожидал, что Анна придет в восторг от перспективы совместной жизни с внучкой.
– Ты можешь просто подумать об этом позже. Посмотрим, насколько комфортно вам будет вдвоем. И в какой степени ты сама захочешь принимать участие в ее воспитании, в конце концов.
Но ей не нужно было об этом думать. Она не хотела, чтобы они жили здесь. С чего бы ей хотеть этого? Прошло много лет. Она была уверена, что похоронила прошлое, и теперь оно возвращалось к ней, словно ужасная кара. Она прошла через материнство, она выстроила какие-то отношения с Поппи – какие смогла. И она забыла об этом, когда Поппи ушла. А сейчас этот ублюдок Марвин, который сначала увез ее дочь, а потом не смог привезти ее, как обещал, хотел, чтобы все началось сначала. Чтобы снова все повторилось.
– Ты ожидал, что я встречу вас с распростертыми объятиями?
Он вздохнул и разлил остатки вина по бокалам:
– Я думал, что годы могли немного смягчить тебя. Может быть, я надеялся, что ты простишь нас с Поппи.
Анна покачала головой:
– Нет. Никакого прощения. Я не склонна к жалости.
– Достаточно честно. По крайней мере я знаю, что ты обо мне думаешь. Но не сваливай все на мою дочь. Флинн ничего не могла поделать с выбором, который сделали ее мать и я.
– Это я, конечно, понимаю. – Она достала кошелек и положила несколько купюр на поднос. Никто из них не притронулся к еде. – И даже если я на самом деле соглашусь стать временным опекуном Флинн, почему ты решил, что я буду более постоянным родителем для нее, чем, скажем, ты? Я была ужасной матерью.
– Да, – сказал Марвин, – я знаю.
Флинн весь день слушала радио – на радио был уикэнд звезд андеграунда семидесятых годов – сначала у бабушки, а потом у Греты на кухне. На полдник Грета покормила ее кускусом – это название, как полагала Флинн, по-итальянски означало «извините». Вместе с кускусом на тарелке лежали овощи, смородина и какие-то черные шарики, которые Грета назвала каплунами. Или каперсами? Сейчас Флинн не могла вспомнить, но думала, что в этой странной пище содержалось какое-то секретное послание: кускус – смородина – каплуны – каперсы. Она истолковала это приблизительно так: «Извините, я не знаком с текущими событиями и должен надеть свою накидку, чтобы сделать каперсы. Где-то здесь должен был быть итальянский супермен».
– Я поем с тобой, – сказала Грета, – а то я голодала все эти дни.
– Правда, дорогая? – Флинн улыбнулась. Грета улыбнулась ей в ответ.
– Расскажи мне, как это – жить на Аляске? Флинн размазала кускус по тарелке и посмотрела на женщину, с которой она, наверное, начинала свою новую жизнь. Жизнь маленького ребенка с этой женщиной в роли матери. По пути сюда ее отец говорил, что у нее появится новая мама. Или кто-то, кто будет для нее матерью. На самом деле, она не очень поняла разницу. Может быть, это и есть та женщина, которую он нашел, и она будет относиться к ней как приемной дочери.
– Ты веришь в ад? – спросила Флинн.
– Что? – переспросила Грета, и Флинн почувствовала ее страх. Возможно, Грета боялась смерти. В прошлой жизни Грета была кубинским торговцем наркотиками. Кто-то выстрелил в нее – в той жизни она была мужчиной – и выбросил ее тело в океан. Когда люди умирают таким образом, им понадобятся столетия, прежде чем жестокость сотрется из их души.
Флинн пожала плечами:
– Аляска – это ад. Там холодно, как в аду. Там темно, как в аду. У Гувера МакПоза отмерзал кончик хвоста и ушки. Поэтому он выглядит как исполнитель хип-хопа. Хип-хоп – это то, о чем говорил сегодня утром диджей по радио, такое направление в музыке. – В ее голове зазвучала песня «Полуночный поезд в Джорджию».
– Возможно, для котят там слишком холодно на улице. Грета положила себе большую порцию кускуса и быстро ее съела. Флинн заинтересовалась ребенком внутри Греты, ей было интересно – если он умрет, то попадет в рай или в ад? Мама говорила, это неправда, что все дети попадают в рай. Некоторых из них наказывали и отправляли снова на землю в качестве новых душ. Ее мама была одним из таких детей. Флинн знала, что Поппи уже побывала в аду и вернулась обратно, и Флинн пошла за ней. А папа – за ней. Сердце – это колесо. Она снова здесь.
– Ты веришь в реинкарнацию? – спросила Флинн.
– Нет, – сказала Грета, – а ты?
– Мы с тобой были хорошими друзьями во время Второй мировой войны. Мы были японками. Ты тогда была еще совсем маленькой. Я была генералом и играла на фаготе. Когда я умерла, ты держала мою голову. А потом написала письмо моей жене и дочерям. – Сердце Флинн сильно забилось, ладони вспотели, когда она представила, как это больно.
– Интересно. – Грета глотнула кофе. – А как ты думаешь, сейчас мы будем хорошими подругами?
– Наверняка, – ответила Флинн и налила себе стакан напитка «Тэнг». Он ей не очень нравился, но на банке было написано, что это напиток астронавтов. Флинн думала, что, возможно, когда-нибудь захочет стать астронавтом, если, конечно, она проживет так долго. – Ты думала о том, чтобы взять приемного ребенка? Девочку?
– Что? – спросила Грета, – Откуда ты это знаешь?
– Значит, это правда? – Стало быть, папа не лгал. Грета должна стать ее новой матерью, пока ее старая мама не поправится, а Анна будет любить их обеих. Флинн знала, что бабушка всегда выслушает и поверит ей. Она не разозлится и не заставит ее сменить тему разговора, даже если Флинн начнет рассказывать о постройке Великой Китайской стены и каково это – работать в такую жару с израненными руками и ногами.
– Да. – Грета улыбнулась. – Мы удочерим особую маленькую девочку. Вообще-то мы собираемся завести двух детишек. Внутри меня растет ребеночек. Разве бабушка не говорила тебе?
– Еще нет. А моя мама больна, она сумасшедшая. Как ты думаешь – она и вправду сумасшедшая? – Флинн достала сварочные очки с оптометром и поставила указатель на 20/20. Это помогало ей оставаться в обычном мире. Когда к ней приходили видения, она ставила 20/40. Сейчас Флинн не хотелось видеть слишком много. Подумав, она поставила самые безопасные 20/200 – полная слепота.
– Я никогда не встречалась с твоей мамой, милая. Но, скорее всего, она замечательная. Как ты думаешь, вы с папой надолго приехали к бабушке?
– Надеюсь, они обсуждают эту тему, пока мы тут разговариваем, – Флинн наклонила голову, словно могла их слышать. Где-то по радио звучала песня «Чернила черные».
– Ладно, Флинн, расскажи, как ты развлекаешься. Чем вы с друзьями занимались на Аляске?
– О, у меня нет друзей, ведь у меня отклонения. Я ненормальная Флинни. Флинни-дурочка, голова, как булочка, – это я.
– Но. какие-то друзья у тебя есть? Флинн пожала плечами:
– Мои друзья – духи. Я хорошо известна и почитаема в мире духов.
Грета отпила кофе. Она совсем не разозлилась. А вот мама всегда злилась, когда Флинн говорила о таких вещах. Грета стала бы идеальной приемной мамой, а ее бабушка, Анна, помогла бы ей почувствовать этот мир духов. Флиин верила, что бабушка знала это, потому что вокруг нее горит свет. Духовный свет, свет шести ангелов, а может, и больше.
– Но у тебя же должен быть, по крайней мере, хотя бы один не воображаемый друг.
– Да, у меня есть, – сказала Флинн. Грета улыбнулась:
– Видишь? Я же говорила. Как ее зовут?
Флинн подкрутила колесики на тяжелых очках и посмотрела на Грету нормальным взглядом:
– Грета. Ее зовут Грета.
Грета наполнила стакан Флинн молоком и так долго молчала, что девочка начала беспокоиться. Она знала: она сбивала людей с толку, иногда внушала страх. Нет, это был не тот страх, который испытываешь от фильма ужасов, а словно ты объезжаешь картонную коробку на шоссе и боишься, потому что внутри может быть стекло или острые предметы. Наконец Грета сказала:
– У тебя богатое воображение. Может, ты станешь художницей?
Флинн пожала плечами:
– Мой папа художник. И я была художницей в других жизнях. В следующей жизни я планирую стать дизайнером, который делает вещи из голубого стекла. – Она выпила молоко и спросила, можно ли еще «Тэнга».
Грета взболтала бутылку, и Флинн смотрела, как оранжевые кристаллы кружатся в сыворотке, как маленькие астронавты, пытающиеся добраться до Луны.
– Мой папа, возможно, тоже сумасшедший. Мама-то точно.
Грета мягко сказала:
– Ты думаешь, что и ты тоже?
Флинн улыбнулась, но не ответила. Как она могла ответить? Вместо этого она стала объяснять, как в прошлой жизни они с Марвином были мужем и женой, а Поппи, которая сейчас была ее матерью, была слепым пастухом по имени Ахмед, к которому ревновал Марвин.
– Он убил нас обеих в той жизни. – Флинн замолчала. Это было то, что люди обычно не хотели слушать. Именно поэтому они называли ее придурочной и «клиническим случаем». Она умела Видеть. Она Знала. Но она-то в этом не виновата. Как раз перед тем, как мать исчезла из «Международной блинной» в Пенсильвании, она разозлилась на Флинн, потому что папа попросил ее рассказать какую-нибудь историю, чтобы скоротать время, и Флинн поведала о времени, когда он был ее мужем – Сарти. Поппи повернулась и сказала:
– Почему ты не можешь вообразить, что однажды была Клеопатрой или королевой Елизаветой? Если ты веришь в прошлые жизни, зачем придумываешь такие бедные и несчастные? А? Почему ты превратила меня в слепого пастуха? – вспомнила Флинн мамино возмущение.
– Я не выдумываю, я вижу. Вижу все это, – сказала девочка матери.
– Нет, Флинн, ты не видишь. Ты все это придумываешь. Вообще ты понимаешь разницу между воображением и реальностью? – спросила Поппи.
– Да, понимаю. И реальность заключается в том, что я была японкой и индуской. Я была богатой и бедной, считалась известным лошадником в Англии и ведьмой в Америке. А сейчас я никто. Я даже не человек. Я – расстояние.
– Что? – спросил отец. – Что, милая?
– Я не человек, а расстояние между Нью-Йорком и Калифорнией. Я каждая миля этого расстояния.
– Это интересно. – Марвин достал из кармана рубашки маленький блокнот и что-то записал.
– О боже! – воскликнула Поппи. – Не поощряй ее, Марвин. Это не интересно, это не нормально. Почему мы не можем жить нормально?
– Потому что у тебя наркотическая зависимость, – объяснила матери Флинн. – В следующий раз я не приду к тебе на помощь. Ты все делала неправильно.
– Ладно, Флинн, достаточно, – попросил Марвин.
Мама плакала, ей было никак не остановиться, и это было последнее, что запомнила Флинн, прежде чем мама исчезла навсегда.
– Можно мне уйти? – спросила Флинн Грету и снова надела очки.
– Конечно, – сказала Грета. – Чем ты собираешься заняться? Наверное, по телевизору идут мультики?
– Нет. Спасибо. Я не люблю мультики. Можно, я пойду на задний двор? Я обещала бабушке его перекопать. – Флинн соврала, хотя обычно не любила обманывать. Но сейчас она кое-что задумала, и пришло время осуществить это.
– Ладно, думаю, все будет в порядке, если ты пообещаешь никуда не уходить со двора. Скоро стемнеет.
– Я обещаю. Можно одолжить твое радио?
– Конечно. – Грета вытащила шнур из розетки, по крайней мере Флинн подумала, что она сделала именно это; девочка поменяла указатель на 200/600, эта установка делала мир проще: все в нем превращалось в простую форму, которая либо двигалась, либо оставалась неподвижной.
Во дворе у бабушки Флинн поставила радио на столик для пикника, достала лопату и начала копать. Надо надеяться, что бабушка не очень расстроится. По словам ди-джея, под землей существовали некие музыкальные звезды, которые находились там уже около тридцати лет[20]. Конечно, ямы испортят бабушкин двор, но, если Флинн сможет найти группу «Роллеры из Бэй-Сити», находка будет стоить того.
Через час непрерывной работы по перекапыванию двора Флинн приложила ухо к яме – ей что-то послышалось внизу. Еле-еле, какой-то приглушенный шум, похожий на тот, который издает Гувер МакПоз, когда урчит на дне корзины с грязным бельем. Хотя она не могла быть абсолютно уверена. Она была бы счастлива хоть что-нибудь отыскать. На самом деле, ей не так уж и хотелось найти там Роллеров из Бэй-Сити или Рыцаря Глэдис. Что ей действительно хотелось найти, так это звездочку – одна звездочка стоила бы сотни рыцарей.
– Где твоя машина? – спросила Анна у Марвина, когда они вышли из ресторана.
– Я приехал на автобусе. И вернулся бы с тобой, если ты позволишь.
Анна выехала из Бостона по шоссе, ведущему на север. Она не знала, куда направляется, но решила, что лучше бы в Мэн. Сколько раз они с Хью совершали такие поездки за время их брака? Пятьдесят? Сотню? Образ дома навсегда отложился в ее памяти. Гостиная, освещенная ярким огнем камина, от жаркого воздуха усиливаются запахи: острый аромат березы и более слабые – старых пыльных ковров, полировки лимонного дерева и сосны на мебели и изделиях из металла и любимый слабый запах пляжа, который исходит из каждого укромного уголка.
– Куда мы едем? – поинтересовался Марвин.
– Не знаю. Ни малейшего представления не имею. – Анна свернула на следующий съезд с шоссе и поехала по второстепенной дороге, пока не заехала на закрывшуюся станцию обслуживания «Тексако». Там открыла окно, достала сигареты и уставилась на сгущающиеся сумерки. Слышны были звуки сверчков и древесных лягушек.
– Прямо как в средней школе. – Он рассмеялся.
– Что? – не поняла Анна.
– Каждая свободная парковка – идеальное место для занятия любовью.
Анна фыркнула:
– Ты пьян.
– И правда. – Он открыл пассажирское окно и взял у нее сигарету, потерпев неудачу с самокруткой.
– Я не хочу, чтобы вы здесь жили. Мне бы хотелось узнать Флинн поближе, но лучше, чтобы мы не слишком часто виделись, еелл вы сюда переедете. Я буду бабушкой, которая ходит на школьные постановки, но не буду шить костюмы для них. Ты понимаешь, о чем я говорю? Я не могу пережить это заново, Марвин. Извини.
– Пережить что?
– Материнство, печаль, все это. Я не хочу больше ни к кому привязываться. Для меня вы все словно восстали из мертвых. Все эти годы… Все эти годы – ни слова. Кто сможет постоянно жить с такой ношей? Ожидание со временем превращается в грусть. Это звучит ужасно, но мне проще было бы представить, что моя дочь, что все вы умерли. Траур проще, чем тревога. Чем любое подобное чувство, связанное с живыми людьми. – Анна вспомнила, какой милой Поппи была в детстве, любящей и послушной, почти совершенный ребенок. Но вспомнила, словно Поппи была дочерью близкой подруги, а не ее собственной дочерью. Как и любую мать, ее постоянно мучила мысль об опасности потерять ребенка – что она может умереть, ее похитят или с ней случится что-нибудь ужасное и необратимое, – но это был просто животный инстинкт. Разумное, сознательное материнство было совсем ей не присуще. Конечно, Поппи была частью ее, но Анне казалось, что ее привязанность к дочери отличалась от привязанности других матерей к детям. Ребенок, который был прикреплен к ее телу, превратился в беспокоящий придаток. Нарост, опухоль. Ну, не совсем так, ничего злокачественного. Еще один палец на руке или на ноге, который в конце концов оторвало и который был бесполезен или не нужен.
– Извини, Анна. Прости меня за все. – Марвин положил свою руку на ее.
– Ну, – сказала Анна и выдернула руку. – Ничего не поделаешь. Я желаю вам всего хорошего. Держите меня в курсе, звоните время от времени. – Она прикурила еще одну сигарету и уставилась на старый торговый автомат, стоящий около станции. Это был автомат в стиле шестидесятых, такие выдавали кока-колу в бутылках. Анна вспомнила, как приятно было пить газировку, ледяной налет, охлаждавший ладонь, холодное стекло у губ.
Странно, что аппарат все еще стоит в этом заброшенном месте.
Анна включила передачу, но остановилась.
– Подожди, прежде чем мы поедем, нужно посмотреть. – Она указала кивком на автомат и залезла в карман за мелочью. – А вдруг он работает?
– Нет проблем. Эта штуковина выглядит так, будто стоит здесь еще со времен правления Джонсона. Я схожу. – Он взял у Анны мелочь и вышел.
У Марвина на самом деле были восхитительные черты характера. Он казался невероятно терпеливым – со своей странной дочкой, со своей агрессивной женой и даже – Анна должна была согласиться – с ней. Несмотря на все выпады, он никогда не терял самообладания, не кричал в ответ. Да и вообще большинство мужчин отказались бы от такой женщины, как Поппи, уже давно. В том, как он любил жену и дочь, было некое великодушие. Твердое, без всяких условий. Даже сейчас, когда он говорил о Поппи, в его голосе не было ни следа горечи или негодования. И все-таки было в нем и что-то настораживающее. Что-то темное, будто он недоговаривал правду до самого конца. Она не знала, что именно пугало ее.
Марвин вернулся, держа в руках холодную бутылку.
Анна вышла из машины.
– Восхитительно! – Она, странно воодушевившись, нашла открывалку в машине. Ледяная сладость была такой, какую она помнила, и запах бутылки тот же самый. Анна передала кока-колу Марвину, тот выпил и вернул ей, и так по очереди они допили бутылку.
Флинн ждала бабушку и смотрела из окна в гостиной. Ей не терпелось начать их новую совместную жизнь. С тех пор как Грета вскользь упомянула об удочерении, волнение Флинн все нарастало, начиная с самого обеда, а сейчас, в восемь вечера, оно было просто критическим. Пора было спать, но она просто тряслась от нетерпения. Может, они с Анной купят новую одежду, и ей не придется носить вещи из секонд-хенда. Флинн рисовала в своем воображении, как они переедут в большой дом, – огромный дом с множеством комнат и с большим количеством духов. Флинн не имела ничего против того, чтобы жить с душами мертвых людей: она всегда видела их, а они – ее. В доме бабушки жила убитая женщина, то есть она когда-то жила здесь, но ее убили в другой стране. Несколько раз Флинн видела ее в ванной, и время от времени женщина сидела рядом с бабушкой, особенно когда Анна занималась медициной. Женщине нравился микроскоп Анны. А еще она разбудила Флинн холодным воздухом, сев прямо на ее кровать! Флинн чувствовала ее дыхание, хотя та и не светилась.
Женщина сказала: «Не подскажешь, когда начинается футбольный матч? Ты не проводишь меня до поезда, который едет в центр города?» Но Флинн ответила, что она может видеть женщину, но не может ей ничем помочь, и после этого она оставила девочку в покое.
Флинн знала, что люди, которые брали приемных детей, бесплатно получали дома от правительства. Ее папа и Грета могли бы пожениться, хотя Грета и сказала, что у нее уже есть муж. Флинн подумала, что она врет, так как у нее дома было так чисто, а на столе на кухне не было никаких писем или газет. Эта новая жизнь должна быть такой совершенной. Каждое утро, думая о Поппи, она немного плакала. Каждой ночью ей было очень грустно. Каждый раз, когда ее мать исчезала, Флинн чувствовала себя ужасно и даже была уверена, что скоро умрет. Хотя на этот раз, когда Поппи вернется, все будет по-другому, намного лучше. Поппи будет жить в доме ее приемных родителей, и у нее будет собственная комната, чтобы принимать наркотики. Она не будет чувствовать вину из-за того, что не заботится о Флинн, так как это будут делать другие люди. На двери комнаты ее мамы будет две лампочки – желтая и красная. Когда будет гореть желтая, Флинн будет приходить навестить ее. Красная лампочка обозначала бы, что заходить не нужно. Красный – цвет злобных проклятий, который заставлял Поппи говорить Флинн то, что она вовсе не хотела сказать.
Анна вошла, когда по радио звучала песня «Не могу отвести от тебя глаз».
– Привет, Флинн. – Анна немного убавила громкость.
– Я жду вас весь день. Я так рада, что вы дома. А то я уже начала волноваться.
– О? – сказала Анна. Девочка выглядела заторможенной и пепельно-бледной – Ты хорошо себя чувствуешь?
– Куда ты хочешь это отнести? – спросил Марвин из-под двуспального матраса, который Анна только что вручила ему. Комковатый матрас, на котором спала Флинн, был старым и поношенным – нет оснований держать девочку в плохих условиях, пока она здесь.
– В комнату Флинн, – сказала Анна.
Флинн почувствовала, как ее сердце забилось от радости: бабушка уже купила ей новую кровать. Ей никогда ничего такого в жизни не покупали, кроме как на Рождество, а сейчас ей давали что-то ее в ее комнате. Она обняла Анну за талию, зарылась лицом в бабушкин свитер, пахнущий лавандой, дымом и чесноком.
– Это и будет приемным домом? – Флинн представляла нечто большее, но, может быть, людям нужно подписывать разные документы, пока правительство выделит им большой дом.
– Что, дорогая? Чем это будет? – Анна посмотрела на внучку, на ее личико, прекрасное, словно цветок, распустившийся и излучающий свет. Каждая маленькая девочка очаровательна, но эта была даже более чем прекрасна: у Флинн были мамины четко очерченные губы, румяные щеки и темные кудрявые волосы Марвина. Ее глаза были темно-карего цвета, почти черные, и сверкающие. Анна удивилась, как много времени прошло с тех пор, когда она последний раз дотрагивалась до ребенка, просто так, в порыве чувств, а не по необходимости. Ей вдруг вспомнилось, как раз или два Поппи обнимала ее также, как Флинн сейчас, прижимаясь головой к животу. Как давно это было.
– Грета сказала мне, – мягко сказала Флинн.
– Сказала тебе что? – спросила Анна и потрогала ее теплые щечки.
– Что я буду здесь жить. С тобой и с ней.
– Что? Нет, я…
– Я всю жизнь тебя ждала.
То, как она это сказала, или события этого вечера, или прикосновения ребенка заставили Анну немного растаять. В конце концов, в девочке течет ее кровь. Но более того: она внучка мужа, частичка его. Генетический материал, закодированный в структуре ДНК Флинн. Анна удивилась тому, как долго этот очевидный факт не приходил ей в голову. Множество маленьких частичек Хью проглядывало в девочке – наклон головы, линия бровей, предпочтение фруктов комнатной температуры – малейшее напоминание было словно его возвращение.
Она села рядом с Флинн. В машине Анна сказала Марвину весьма определенно, что через две недели они должны уехать. Короткого приезда достаточно, это никому не повредит, позволит Анне и Флинн поближе познакомиться друг с другом. И это недостаточно долгий срок, чтобы могла возникнуть привязанность.
Анна включила радио: звучали песни семидесятых годов. В соседней комнате Марвин начал подпевать, она присоединилась к нему, и они вместе спели песню, как до этого вместе выпили бутылку кока-колы.
К концу вечера Анна почувствовала, что что-то изменилось, – словно какое-то решение принято, только она все еще не знала – какое. Когда она посмотрела на часы, оказалось, что три часа просто пролетели, пока они с Флинн рылись по шкафам, передавая друг другу коробочки с украшениями, которые Анна не открывала с момента переезда.
– Пожалуйста, принесите мне сигарет. Любых, только не ментоловых. Сдачу оставьте.
– Конечно, – сказал он. – Позвольте спросить, вам не поправилась еда?
Ни она, ни Марвин не притронулись к своим тарелкам.
– Нет. Все в порядке. Мы просто медленно едим.
– Послушай, я художник, это означает жизнь более стабильную, чем у наркомана, но не слишком. Я много путешествовал, я менял работу. Флинн не знает, что такое постоянство или устойчивость. Такому ребенку, как Флинн, нужно агентство защиты детей вместо папы и мама, которая работает воспитателем в детском саду.
– Ты постоянно употребляешь выражение «ребенку, как Флинн». Что это значит? Ты говоришь так, словно она не такая, как все.
– У Флинн очень богатое воображение.
– Ну, – сказала Анна, – вряд ли это самая худшая проблема. Если у ребенка богатое воображение, это еще не значит, что он при смерти.
– Я не уверен, – тихо сказал зять. – Все говорят: «Конечно, у моего ребенка богатое воображение». Но даже представить себе не могут, что это такое. Для них богатое воображение означает, что ребенок разговаривает с куклами или притворяется, что он сам кукла. Флинн думает, что разговаривает с умершими людьми, и верит в переселение душ. Она видит вещи, которых не существует, и слышит то, чего не слышат другие, и при этом убеждена, что все это абсолютно реально.
– Ну, в этом нет ничего выходящего за рамки нормы.
– Поверь мне, Анна. Иногда она пугает. Мне нужно работать… это не может хорошо на ней отражаться. Я не спал трое суток, думая о том, что будет лучше для моей дочери. И я отдаю нас обоих на твою милость. Я не хотел переезжать в Бостон, но перееду. Если это будет означать, что ты войдешь в нашу жизнь, я сделаю что угодно.
– Конечно, я не возражаю против вашего переезда. И мне не трудно поближе познакомиться с внучкой. Но боюсь, я не вполне понимаю, чего именно ты хочешь. Я не смогу стать Флинн матерью.
– Я прошу тебя о помощи, – проговорил Марвин.
– Тебе нужны деньги?
– Нет, – резко сказал он. – Мне нужно твое присутствие.
– Ты хочешь, чтобы я полюбила девочку, как мать. Но это невозможно. Я буду ее бабушкой, но не собираюсь растить ее. Я не могу. И я не хочу, чтобы Флинн жила со мной. Я всегда буду вам рада, но если вы переедете сюда, то вам придется найти себе собственное жилье.
Марвин казался удивленным, будто ожидал, что Анна придет в восторг от перспективы совместной жизни с внучкой.
– Ты можешь просто подумать об этом позже. Посмотрим, насколько комфортно вам будет вдвоем. И в какой степени ты сама захочешь принимать участие в ее воспитании, в конце концов.
Но ей не нужно было об этом думать. Она не хотела, чтобы они жили здесь. С чего бы ей хотеть этого? Прошло много лет. Она была уверена, что похоронила прошлое, и теперь оно возвращалось к ней, словно ужасная кара. Она прошла через материнство, она выстроила какие-то отношения с Поппи – какие смогла. И она забыла об этом, когда Поппи ушла. А сейчас этот ублюдок Марвин, который сначала увез ее дочь, а потом не смог привезти ее, как обещал, хотел, чтобы все началось сначала. Чтобы снова все повторилось.
– Ты ожидал, что я встречу вас с распростертыми объятиями?
Он вздохнул и разлил остатки вина по бокалам:
– Я думал, что годы могли немного смягчить тебя. Может быть, я надеялся, что ты простишь нас с Поппи.
Анна покачала головой:
– Нет. Никакого прощения. Я не склонна к жалости.
– Достаточно честно. По крайней мере я знаю, что ты обо мне думаешь. Но не сваливай все на мою дочь. Флинн ничего не могла поделать с выбором, который сделали ее мать и я.
– Это я, конечно, понимаю. – Она достала кошелек и положила несколько купюр на поднос. Никто из них не притронулся к еде. – И даже если я на самом деле соглашусь стать временным опекуном Флинн, почему ты решил, что я буду более постоянным родителем для нее, чем, скажем, ты? Я была ужасной матерью.
– Да, – сказал Марвин, – я знаю.
Флинн весь день слушала радио – на радио был уикэнд звезд андеграунда семидесятых годов – сначала у бабушки, а потом у Греты на кухне. На полдник Грета покормила ее кускусом – это название, как полагала Флинн, по-итальянски означало «извините». Вместе с кускусом на тарелке лежали овощи, смородина и какие-то черные шарики, которые Грета назвала каплунами. Или каперсами? Сейчас Флинн не могла вспомнить, но думала, что в этой странной пище содержалось какое-то секретное послание: кускус – смородина – каплуны – каперсы. Она истолковала это приблизительно так: «Извините, я не знаком с текущими событиями и должен надеть свою накидку, чтобы сделать каперсы. Где-то здесь должен был быть итальянский супермен».
– Я поем с тобой, – сказала Грета, – а то я голодала все эти дни.
– Правда, дорогая? – Флинн улыбнулась. Грета улыбнулась ей в ответ.
– Расскажи мне, как это – жить на Аляске? Флинн размазала кускус по тарелке и посмотрела на женщину, с которой она, наверное, начинала свою новую жизнь. Жизнь маленького ребенка с этой женщиной в роли матери. По пути сюда ее отец говорил, что у нее появится новая мама. Или кто-то, кто будет для нее матерью. На самом деле, она не очень поняла разницу. Может быть, это и есть та женщина, которую он нашел, и она будет относиться к ней как приемной дочери.
– Ты веришь в ад? – спросила Флинн.
– Что? – переспросила Грета, и Флинн почувствовала ее страх. Возможно, Грета боялась смерти. В прошлой жизни Грета была кубинским торговцем наркотиками. Кто-то выстрелил в нее – в той жизни она была мужчиной – и выбросил ее тело в океан. Когда люди умирают таким образом, им понадобятся столетия, прежде чем жестокость сотрется из их души.
Флинн пожала плечами:
– Аляска – это ад. Там холодно, как в аду. Там темно, как в аду. У Гувера МакПоза отмерзал кончик хвоста и ушки. Поэтому он выглядит как исполнитель хип-хопа. Хип-хоп – это то, о чем говорил сегодня утром диджей по радио, такое направление в музыке. – В ее голове зазвучала песня «Полуночный поезд в Джорджию».
– Возможно, для котят там слишком холодно на улице. Грета положила себе большую порцию кускуса и быстро ее съела. Флинн заинтересовалась ребенком внутри Греты, ей было интересно – если он умрет, то попадет в рай или в ад? Мама говорила, это неправда, что все дети попадают в рай. Некоторых из них наказывали и отправляли снова на землю в качестве новых душ. Ее мама была одним из таких детей. Флинн знала, что Поппи уже побывала в аду и вернулась обратно, и Флинн пошла за ней. А папа – за ней. Сердце – это колесо. Она снова здесь.
– Ты веришь в реинкарнацию? – спросила Флинн.
– Нет, – сказала Грета, – а ты?
– Мы с тобой были хорошими друзьями во время Второй мировой войны. Мы были японками. Ты тогда была еще совсем маленькой. Я была генералом и играла на фаготе. Когда я умерла, ты держала мою голову. А потом написала письмо моей жене и дочерям. – Сердце Флинн сильно забилось, ладони вспотели, когда она представила, как это больно.
– Интересно. – Грета глотнула кофе. – А как ты думаешь, сейчас мы будем хорошими подругами?
– Наверняка, – ответила Флинн и налила себе стакан напитка «Тэнг». Он ей не очень нравился, но на банке было написано, что это напиток астронавтов. Флинн думала, что, возможно, когда-нибудь захочет стать астронавтом, если, конечно, она проживет так долго. – Ты думала о том, чтобы взять приемного ребенка? Девочку?
– Что? – спросила Грета, – Откуда ты это знаешь?
– Значит, это правда? – Стало быть, папа не лгал. Грета должна стать ее новой матерью, пока ее старая мама не поправится, а Анна будет любить их обеих. Флинн знала, что бабушка всегда выслушает и поверит ей. Она не разозлится и не заставит ее сменить тему разговора, даже если Флинн начнет рассказывать о постройке Великой Китайской стены и каково это – работать в такую жару с израненными руками и ногами.
– Да. – Грета улыбнулась. – Мы удочерим особую маленькую девочку. Вообще-то мы собираемся завести двух детишек. Внутри меня растет ребеночек. Разве бабушка не говорила тебе?
– Еще нет. А моя мама больна, она сумасшедшая. Как ты думаешь – она и вправду сумасшедшая? – Флинн достала сварочные очки с оптометром и поставила указатель на 20/20. Это помогало ей оставаться в обычном мире. Когда к ней приходили видения, она ставила 20/40. Сейчас Флинн не хотелось видеть слишком много. Подумав, она поставила самые безопасные 20/200 – полная слепота.
– Я никогда не встречалась с твоей мамой, милая. Но, скорее всего, она замечательная. Как ты думаешь, вы с папой надолго приехали к бабушке?
– Надеюсь, они обсуждают эту тему, пока мы тут разговариваем, – Флинн наклонила голову, словно могла их слышать. Где-то по радио звучала песня «Чернила черные».
– Ладно, Флинн, расскажи, как ты развлекаешься. Чем вы с друзьями занимались на Аляске?
– О, у меня нет друзей, ведь у меня отклонения. Я ненормальная Флинни. Флинни-дурочка, голова, как булочка, – это я.
– Но. какие-то друзья у тебя есть? Флинн пожала плечами:
– Мои друзья – духи. Я хорошо известна и почитаема в мире духов.
Грета отпила кофе. Она совсем не разозлилась. А вот мама всегда злилась, когда Флинн говорила о таких вещах. Грета стала бы идеальной приемной мамой, а ее бабушка, Анна, помогла бы ей почувствовать этот мир духов. Флиин верила, что бабушка знала это, потому что вокруг нее горит свет. Духовный свет, свет шести ангелов, а может, и больше.
– Но у тебя же должен быть, по крайней мере, хотя бы один не воображаемый друг.
– Да, у меня есть, – сказала Флинн. Грета улыбнулась:
– Видишь? Я же говорила. Как ее зовут?
Флинн подкрутила колесики на тяжелых очках и посмотрела на Грету нормальным взглядом:
– Грета. Ее зовут Грета.
Грета наполнила стакан Флинн молоком и так долго молчала, что девочка начала беспокоиться. Она знала: она сбивала людей с толку, иногда внушала страх. Нет, это был не тот страх, который испытываешь от фильма ужасов, а словно ты объезжаешь картонную коробку на шоссе и боишься, потому что внутри может быть стекло или острые предметы. Наконец Грета сказала:
– У тебя богатое воображение. Может, ты станешь художницей?
Флинн пожала плечами:
– Мой папа художник. И я была художницей в других жизнях. В следующей жизни я планирую стать дизайнером, который делает вещи из голубого стекла. – Она выпила молоко и спросила, можно ли еще «Тэнга».
Грета взболтала бутылку, и Флинн смотрела, как оранжевые кристаллы кружатся в сыворотке, как маленькие астронавты, пытающиеся добраться до Луны.
– Мой папа, возможно, тоже сумасшедший. Мама-то точно.
Грета мягко сказала:
– Ты думаешь, что и ты тоже?
Флинн улыбнулась, но не ответила. Как она могла ответить? Вместо этого она стала объяснять, как в прошлой жизни они с Марвином были мужем и женой, а Поппи, которая сейчас была ее матерью, была слепым пастухом по имени Ахмед, к которому ревновал Марвин.
– Он убил нас обеих в той жизни. – Флинн замолчала. Это было то, что люди обычно не хотели слушать. Именно поэтому они называли ее придурочной и «клиническим случаем». Она умела Видеть. Она Знала. Но она-то в этом не виновата. Как раз перед тем, как мать исчезла из «Международной блинной» в Пенсильвании, она разозлилась на Флинн, потому что папа попросил ее рассказать какую-нибудь историю, чтобы скоротать время, и Флинн поведала о времени, когда он был ее мужем – Сарти. Поппи повернулась и сказала:
– Почему ты не можешь вообразить, что однажды была Клеопатрой или королевой Елизаветой? Если ты веришь в прошлые жизни, зачем придумываешь такие бедные и несчастные? А? Почему ты превратила меня в слепого пастуха? – вспомнила Флинн мамино возмущение.
– Я не выдумываю, я вижу. Вижу все это, – сказала девочка матери.
– Нет, Флинн, ты не видишь. Ты все это придумываешь. Вообще ты понимаешь разницу между воображением и реальностью? – спросила Поппи.
– Да, понимаю. И реальность заключается в том, что я была японкой и индуской. Я была богатой и бедной, считалась известным лошадником в Англии и ведьмой в Америке. А сейчас я никто. Я даже не человек. Я – расстояние.
– Что? – спросил отец. – Что, милая?
– Я не человек, а расстояние между Нью-Йорком и Калифорнией. Я каждая миля этого расстояния.
– Это интересно. – Марвин достал из кармана рубашки маленький блокнот и что-то записал.
– О боже! – воскликнула Поппи. – Не поощряй ее, Марвин. Это не интересно, это не нормально. Почему мы не можем жить нормально?
– Потому что у тебя наркотическая зависимость, – объяснила матери Флинн. – В следующий раз я не приду к тебе на помощь. Ты все делала неправильно.
– Ладно, Флинн, достаточно, – попросил Марвин.
Мама плакала, ей было никак не остановиться, и это было последнее, что запомнила Флинн, прежде чем мама исчезла навсегда.
– Можно мне уйти? – спросила Флинн Грету и снова надела очки.
– Конечно, – сказала Грета. – Чем ты собираешься заняться? Наверное, по телевизору идут мультики?
– Нет. Спасибо. Я не люблю мультики. Можно, я пойду на задний двор? Я обещала бабушке его перекопать. – Флинн соврала, хотя обычно не любила обманывать. Но сейчас она кое-что задумала, и пришло время осуществить это.
– Ладно, думаю, все будет в порядке, если ты пообещаешь никуда не уходить со двора. Скоро стемнеет.
– Я обещаю. Можно одолжить твое радио?
– Конечно. – Грета вытащила шнур из розетки, по крайней мере Флинн подумала, что она сделала именно это; девочка поменяла указатель на 200/600, эта установка делала мир проще: все в нем превращалось в простую форму, которая либо двигалась, либо оставалась неподвижной.
Во дворе у бабушки Флинн поставила радио на столик для пикника, достала лопату и начала копать. Надо надеяться, что бабушка не очень расстроится. По словам ди-джея, под землей существовали некие музыкальные звезды, которые находились там уже около тридцати лет[20]. Конечно, ямы испортят бабушкин двор, но, если Флинн сможет найти группу «Роллеры из Бэй-Сити», находка будет стоить того.
Через час непрерывной работы по перекапыванию двора Флинн приложила ухо к яме – ей что-то послышалось внизу. Еле-еле, какой-то приглушенный шум, похожий на тот, который издает Гувер МакПоз, когда урчит на дне корзины с грязным бельем. Хотя она не могла быть абсолютно уверена. Она была бы счастлива хоть что-нибудь отыскать. На самом деле, ей не так уж и хотелось найти там Роллеров из Бэй-Сити или Рыцаря Глэдис. Что ей действительно хотелось найти, так это звездочку – одна звездочка стоила бы сотни рыцарей.
– Где твоя машина? – спросила Анна у Марвина, когда они вышли из ресторана.
– Я приехал на автобусе. И вернулся бы с тобой, если ты позволишь.
Анна выехала из Бостона по шоссе, ведущему на север. Она не знала, куда направляется, но решила, что лучше бы в Мэн. Сколько раз они с Хью совершали такие поездки за время их брака? Пятьдесят? Сотню? Образ дома навсегда отложился в ее памяти. Гостиная, освещенная ярким огнем камина, от жаркого воздуха усиливаются запахи: острый аромат березы и более слабые – старых пыльных ковров, полировки лимонного дерева и сосны на мебели и изделиях из металла и любимый слабый запах пляжа, который исходит из каждого укромного уголка.
– Куда мы едем? – поинтересовался Марвин.
– Не знаю. Ни малейшего представления не имею. – Анна свернула на следующий съезд с шоссе и поехала по второстепенной дороге, пока не заехала на закрывшуюся станцию обслуживания «Тексако». Там открыла окно, достала сигареты и уставилась на сгущающиеся сумерки. Слышны были звуки сверчков и древесных лягушек.
– Прямо как в средней школе. – Он рассмеялся.
– Что? – не поняла Анна.
– Каждая свободная парковка – идеальное место для занятия любовью.
Анна фыркнула:
– Ты пьян.
– И правда. – Он открыл пассажирское окно и взял у нее сигарету, потерпев неудачу с самокруткой.
– Я не хочу, чтобы вы здесь жили. Мне бы хотелось узнать Флинн поближе, но лучше, чтобы мы не слишком часто виделись, еелл вы сюда переедете. Я буду бабушкой, которая ходит на школьные постановки, но не буду шить костюмы для них. Ты понимаешь, о чем я говорю? Я не могу пережить это заново, Марвин. Извини.
– Пережить что?
– Материнство, печаль, все это. Я не хочу больше ни к кому привязываться. Для меня вы все словно восстали из мертвых. Все эти годы… Все эти годы – ни слова. Кто сможет постоянно жить с такой ношей? Ожидание со временем превращается в грусть. Это звучит ужасно, но мне проще было бы представить, что моя дочь, что все вы умерли. Траур проще, чем тревога. Чем любое подобное чувство, связанное с живыми людьми. – Анна вспомнила, какой милой Поппи была в детстве, любящей и послушной, почти совершенный ребенок. Но вспомнила, словно Поппи была дочерью близкой подруги, а не ее собственной дочерью. Как и любую мать, ее постоянно мучила мысль об опасности потерять ребенка – что она может умереть, ее похитят или с ней случится что-нибудь ужасное и необратимое, – но это был просто животный инстинкт. Разумное, сознательное материнство было совсем ей не присуще. Конечно, Поппи была частью ее, но Анне казалось, что ее привязанность к дочери отличалась от привязанности других матерей к детям. Ребенок, который был прикреплен к ее телу, превратился в беспокоящий придаток. Нарост, опухоль. Ну, не совсем так, ничего злокачественного. Еще один палец на руке или на ноге, который в конце концов оторвало и который был бесполезен или не нужен.
– Извини, Анна. Прости меня за все. – Марвин положил свою руку на ее.
– Ну, – сказала Анна и выдернула руку. – Ничего не поделаешь. Я желаю вам всего хорошего. Держите меня в курсе, звоните время от времени. – Она прикурила еще одну сигарету и уставилась на старый торговый автомат, стоящий около станции. Это был автомат в стиле шестидесятых, такие выдавали кока-колу в бутылках. Анна вспомнила, как приятно было пить газировку, ледяной налет, охлаждавший ладонь, холодное стекло у губ.
Странно, что аппарат все еще стоит в этом заброшенном месте.
Анна включила передачу, но остановилась.
– Подожди, прежде чем мы поедем, нужно посмотреть. – Она указала кивком на автомат и залезла в карман за мелочью. – А вдруг он работает?
– Нет проблем. Эта штуковина выглядит так, будто стоит здесь еще со времен правления Джонсона. Я схожу. – Он взял у Анны мелочь и вышел.
У Марвина на самом деле были восхитительные черты характера. Он казался невероятно терпеливым – со своей странной дочкой, со своей агрессивной женой и даже – Анна должна была согласиться – с ней. Несмотря на все выпады, он никогда не терял самообладания, не кричал в ответ. Да и вообще большинство мужчин отказались бы от такой женщины, как Поппи, уже давно. В том, как он любил жену и дочь, было некое великодушие. Твердое, без всяких условий. Даже сейчас, когда он говорил о Поппи, в его голосе не было ни следа горечи или негодования. И все-таки было в нем и что-то настораживающее. Что-то темное, будто он недоговаривал правду до самого конца. Она не знала, что именно пугало ее.
Марвин вернулся, держа в руках холодную бутылку.
Анна вышла из машины.
– Восхитительно! – Она, странно воодушевившись, нашла открывалку в машине. Ледяная сладость была такой, какую она помнила, и запах бутылки тот же самый. Анна передала кока-колу Марвину, тот выпил и вернул ей, и так по очереди они допили бутылку.
Флинн ждала бабушку и смотрела из окна в гостиной. Ей не терпелось начать их новую совместную жизнь. С тех пор как Грета вскользь упомянула об удочерении, волнение Флинн все нарастало, начиная с самого обеда, а сейчас, в восемь вечера, оно было просто критическим. Пора было спать, но она просто тряслась от нетерпения. Может, они с Анной купят новую одежду, и ей не придется носить вещи из секонд-хенда. Флинн рисовала в своем воображении, как они переедут в большой дом, – огромный дом с множеством комнат и с большим количеством духов. Флинн не имела ничего против того, чтобы жить с душами мертвых людей: она всегда видела их, а они – ее. В доме бабушки жила убитая женщина, то есть она когда-то жила здесь, но ее убили в другой стране. Несколько раз Флинн видела ее в ванной, и время от времени женщина сидела рядом с бабушкой, особенно когда Анна занималась медициной. Женщине нравился микроскоп Анны. А еще она разбудила Флинн холодным воздухом, сев прямо на ее кровать! Флинн чувствовала ее дыхание, хотя та и не светилась.
Женщина сказала: «Не подскажешь, когда начинается футбольный матч? Ты не проводишь меня до поезда, который едет в центр города?» Но Флинн ответила, что она может видеть женщину, но не может ей ничем помочь, и после этого она оставила девочку в покое.
Флинн знала, что люди, которые брали приемных детей, бесплатно получали дома от правительства. Ее папа и Грета могли бы пожениться, хотя Грета и сказала, что у нее уже есть муж. Флинн подумала, что она врет, так как у нее дома было так чисто, а на столе на кухне не было никаких писем или газет. Эта новая жизнь должна быть такой совершенной. Каждое утро, думая о Поппи, она немного плакала. Каждой ночью ей было очень грустно. Каждый раз, когда ее мать исчезала, Флинн чувствовала себя ужасно и даже была уверена, что скоро умрет. Хотя на этот раз, когда Поппи вернется, все будет по-другому, намного лучше. Поппи будет жить в доме ее приемных родителей, и у нее будет собственная комната, чтобы принимать наркотики. Она не будет чувствовать вину из-за того, что не заботится о Флинн, так как это будут делать другие люди. На двери комнаты ее мамы будет две лампочки – желтая и красная. Когда будет гореть желтая, Флинн будет приходить навестить ее. Красная лампочка обозначала бы, что заходить не нужно. Красный – цвет злобных проклятий, который заставлял Поппи говорить Флинн то, что она вовсе не хотела сказать.
Анна вошла, когда по радио звучала песня «Не могу отвести от тебя глаз».
– Привет, Флинн. – Анна немного убавила громкость.
– Я жду вас весь день. Я так рада, что вы дома. А то я уже начала волноваться.
– О? – сказала Анна. Девочка выглядела заторможенной и пепельно-бледной – Ты хорошо себя чувствуешь?
– Куда ты хочешь это отнести? – спросил Марвин из-под двуспального матраса, который Анна только что вручила ему. Комковатый матрас, на котором спала Флинн, был старым и поношенным – нет оснований держать девочку в плохих условиях, пока она здесь.
– В комнату Флинн, – сказала Анна.
Флинн почувствовала, как ее сердце забилось от радости: бабушка уже купила ей новую кровать. Ей никогда ничего такого в жизни не покупали, кроме как на Рождество, а сейчас ей давали что-то ее в ее комнате. Она обняла Анну за талию, зарылась лицом в бабушкин свитер, пахнущий лавандой, дымом и чесноком.
– Это и будет приемным домом? – Флинн представляла нечто большее, но, может быть, людям нужно подписывать разные документы, пока правительство выделит им большой дом.
– Что, дорогая? Чем это будет? – Анна посмотрела на внучку, на ее личико, прекрасное, словно цветок, распустившийся и излучающий свет. Каждая маленькая девочка очаровательна, но эта была даже более чем прекрасна: у Флинн были мамины четко очерченные губы, румяные щеки и темные кудрявые волосы Марвина. Ее глаза были темно-карего цвета, почти черные, и сверкающие. Анна удивилась, как много времени прошло с тех пор, когда она последний раз дотрагивалась до ребенка, просто так, в порыве чувств, а не по необходимости. Ей вдруг вспомнилось, как раз или два Поппи обнимала ее также, как Флинн сейчас, прижимаясь головой к животу. Как давно это было.
– Грета сказала мне, – мягко сказала Флинн.
– Сказала тебе что? – спросила Анна и потрогала ее теплые щечки.
– Что я буду здесь жить. С тобой и с ней.
– Что? Нет, я…
– Я всю жизнь тебя ждала.
То, как она это сказала, или события этого вечера, или прикосновения ребенка заставили Анну немного растаять. В конце концов, в девочке течет ее кровь. Но более того: она внучка мужа, частичка его. Генетический материал, закодированный в структуре ДНК Флинн. Анна удивилась тому, как долго этот очевидный факт не приходил ей в голову. Множество маленьких частичек Хью проглядывало в девочке – наклон головы, линия бровей, предпочтение фруктов комнатной температуры – малейшее напоминание было словно его возвращение.
Она села рядом с Флинн. В машине Анна сказала Марвину весьма определенно, что через две недели они должны уехать. Короткого приезда достаточно, это никому не повредит, позволит Анне и Флинн поближе познакомиться друг с другом. И это недостаточно долгий срок, чтобы могла возникнуть привязанность.
Анна включила радио: звучали песни семидесятых годов. В соседней комнате Марвин начал подпевать, она присоединилась к нему, и они вместе спели песню, как до этого вместе выпили бутылку кока-колы.
К концу вечера Анна почувствовала, что что-то изменилось, – словно какое-то решение принято, только она все еще не знала – какое. Когда она посмотрела на часы, оказалось, что три часа просто пролетели, пока они с Флинн рылись по шкафам, передавая друг другу коробочки с украшениями, которые Анна не открывала с момента переезда.