Страница:
– Ладно. Я пошла готовить обед. Тебе нужно что-нибудь?
Он покачал головой.
Анна резала морковь для супа, когда вдруг услышала версию номер четыре песни «Сюзанна» в исполнении Джека. Она вздохнула и включила радио над раковиной, чтобы прослушать вечерние новости. Но тут Ной Адамс начал свою программу «Продуманный уик-энд», и она вспомнила, что сегодня воскресенье, а Флинн не показывалась с самого утра. Она бросила морковку в кастрюлю с супом и пошла по комнатам.
– Флинн? – позвала Анна.
На втором этаже никого не было.
Джек перестал петь ровно настолько, чтобы сообщить, что не видел Флинн весь день. Это было не так уж необычно, хотя по выходным Флинн старалась держаться где-нибудь поблизости. В дни учебы Флинн почти никогда не приходила домой сразу после уроков. Возможно, Анна этого и не узнала бы, так как каждый вечер приходила в шесть часов – в этом полугодии она согласилась помочь местному педиатру, – если бы не наблюдательная Виолетта».
Неделю назад или около того Виолетта позвонила в семь утра.
– Все в порядке? – спросила она. Анна сказала, что все нормально.
– Хорошо, я просто увидела, что ваша девочка не села в школьный автобус. Автобус остановился, а она не села.
Анна соединила в единое целое слова Виолетты и то, что говорил преподаватель Флинн: девочка иногда приходит в школу позже на десять-двенадцать минут и возвращается домой, по словам Виолетты или Джека, около пяти – половины шестого. Анна решила обсудить все с Флинн, спокойно, не упрекая внучку. У кого еще из ее одноклассников были матери, которые бросали свои семьи в кафе? Анна знала – скоро все наладится, и, поскольку в настоящий момент Флинн ничто не угрожало, она не собиралась наказывать ее за прогулы. Упущенное в школе всегда можно наверстать.
– Где ты была? – спросила Анна после того звонка Виолетты, когда Флинн наконец-то пришла домой.
Внучка пожала плечами:
– Нигде. Просто гуляю.
– Виолетта видела тебя на станции.
– Иногда мне нравится гулять вдоль железной дороги. На следующий день на работе Анна делала прививку пациенту и вдруг поняла, что что-то не так. Она почувствовала паническую уверенность, что Флинн в опасности. Именно такое чувство испытала она много лет назад, в тот день, когда нашла Поппи в соседском бассейне.
Анна оставила доктора Нейлора и пациента в процедурном кабинете и вышла, чтобы позвонить домой. Ответил Джек. Флинн еще не возвращалась. Быстрый звонок в школу подтвердил, что там ее тоже не было. Анна села в машину и помчалась вниз к железнодорожным путям. Она ненавидела себя за то, что принимает все близко к сердцу, – в прошлом году она делала это слишком часто. И тут она увидела свою внучку. Анна не могла поверить своим глазам. Флинн стояла на рельсах, прямо на пути поезда в пять тридцать пять, чей мрачный свисток уже слышался вдали. Неожиданно поезд загрохотал совсем близко, но Флинн не сдвинулась с места. Анна побежала быстро, как могла, крича изо всех сил, но грохотание состава заглушало ее крики, она сама себя не слышала. Свисток прозвучал снова, он был громче и пронзительнее. Флинн отскочила от дороги, как только Анна добежала до нее, поезд был приблизительно в ста ярдах. Анна схватила девочку и сильно ударила ее по лицу в абсолютном шоке от ужаса:
– Почему ты это делаешь? Что с тобой? Ты все, что у меня есть.
Она обняла Флинн и подождала, пока ее колотящееся сердце успокоится. Флинн потерла щеку:
– Пожалуйста, не бей меня никогда больше.
– Ты напугала меня до смерти, – сказала Анна. – Извини. Что ты делала, стоя здесь? Разве ты не слышала, что приближается поезд?
– Конечно, я видела. Я просто смотрела на него – нет ничего плохого в том, чтобы смотреть на поезд вблизи. Я знаю, что делаю.
В машине Флинн повернулась к Анне и заговорила:
– Ты слишком переживаешь. Волнуешься, когда не следует. Тебе вообще не нужно переживать. Нет никакой причины бояться.
– Может быть. Я не против, чтобы ты смотрела на поезд, но стой в стороне от путей, прошу тебя. Если я застану тебя на путях еще раз, то запру в комнате и пристегну наручниками к кровати.
Флинн фыркнула так же, как делала Поппи, когда была подростком. Но теперь это не вывело Анну из себя, как когда-то; в конце концов, подростковый возраст – это форма безумия.
Анна прошла задом и спустилась по ступенькам, которые вели к берегу. Издалека она увидела Флинн: девочка сидела у воды и веточкой копалась в песке. Горизонт был розово-серым, ноябрьский свет просачивался с небес. Анна подошла ближе и увидела, что губы Флиын двигаются. Флинн подняла глаза навстречу бабушке.
– Привет, – сказала Анна.
– Привет.
Анна плотнее закуталась в свитер и села рядом с внучкой:
– Я готовлю обед. Духовка слишком нагрелась, и я подумала, не выйти ли на свежий воздух.
В такие дни приходилось быть осторожной и не показывать, что она проверяет Флинн. Девочка сердилась, когда думала, что Анна следит за ней.
– Как прошел твой день? – спросила Анна.
– Хорошо. Я ходила к черничнику.
Флинн растянулась рядом с собакой, которая дремала, грязная и покрытая свалявшейся шерстью. Была ли в черничнике крапива? Анна не могла вспомнить.
– Как черника? – спросила Анна.
– Черника давно закончилась. На низких кустах еще держится клюква. Я завтра соберу для нас немного.
– Хорошо. – Анна встала. – Обед почти готов. Ты придешь?
– Довольно скоро. Начинайте без меня.
– Скоро стемнеет.
– Да, я знаю. – Флинн посмотрела на Анну и отвела взгляд, как будто что-то хотела сказать, но передумала.
Анна наклонилась к собаке:
– А что насчет тебя, Крошка Иисус? Пес вильнул хвостом, услышав свое имя.
– Ты готов грызть косточки? – Анна потрепала его, глядя на воду.
– Твой муж передает тебе привет.
– Что? – спросила Анна, пытаясь скрыть тревогу в голосе.
– Он сказал, что мне нужно посадить для тебя кусты роз. Что когда-то давно ты любила их больше других цветов.
Анна застыла в оцепенении, где-то между возбуждением и страхом. Поппи наверняка рассказывала Флинн о Хью. Память девочки и ее наблюдательность были исключительными, поэтому вполне естественно, что Флинн знала это. Внучка никогда ничего не забывала.
– Да, это правда, – кивнула Анна. – Не сиди здесь слишком долго. Я оставлю твою порцию в духовке, чтобы не остыла.
Анна принесла две тарелки в комнату, где сидел Джек. Слава Богу, он выключил свою отвратительную музыку.
– Бобы и окорок. – Она отодвинула подушки, чтобы он мог сесть на диван.
– Он не придет, не так ли?
– Что? Кто? – В последнее время он часто возвращался к темам, о которых уже говорил часами или днями раньше.
– Вельветовый мужчина. – Джек ел суп, который ручейком стекал по его свитеру.
– О нет, – сказала Анна.
Это было новое прозвище Марвина, придуманное Джеком. Марвин высказался по телефону, что Флинн необходимо какое-нибудь хобби. Может быть, шитье, сказал он, и на следующий день Единая посылочная служба доставила пятнадцать рулонов голубого вельвета, достаточно, чтобы сшить униформу для целого класса британских школьников.
– Возможно, пришло время для средневековой исландской саги, как ты думаешь? – спросила Анна и поставила вторую часть «Кристин, дочь Лавранса».
Телевизор вызывал у Джека мигрень, поэтому Анна стала приносить домой книги на кассетах. Для такого маленького городка в библиотеке была удивительно хорошая коллекция. Оба – и она, и Джек – увлеклись этой трилогией.
– Ты помнишь, где мы остановились? – спросила она, отматывая немного назад.
Он кивнул:
– На Сюзанне.
– В «Кристин». Она и Ирланд решили пожениться, а ее отец стыдится бедного жениха.
– Да, точно, – сказал Джек, хотя Анна видела, что он сегодня не очень хорошо себя чувствует. И ей придется еще раз прокрутить эту часть для него, когда ему станет лучше. Они немного послушали, но сегодня и Анна не могла сосредоточиться на сюжете. Она встала и вышла наружу проверить Флинн.
Джек заметил, как она вышла. Его голова была лихорадочным водопадом: горячим, шипящим и очень шумным. Как долго он ждал Гектора, эту яркую птицу, любовь, окружающую его словно сказочное оперение. От волос мальчика пахло киви, и холодные загорелые пальцы распространяли аромат сандалового дерева. Гектор и его аромат. Иногда, чтобы вызвать образ Гектора, Джек пел песню о деве в гавани, и тот появлялся: золотой крестик блестел на желтой рубашке, и он улыбался белозубой улыбкой. Но как только Джек смотрел на Гектора, пытался ему что-то сказать, тот исчезал. Поднимаясь по ступенькам, он часто видел, как Гектор уходит за угол. Если Анна в такие минуты оказывалась рядом и слышала, как Джек бормочет «Быстрее!», она вела его в ванную, и он покорно шел, хотя единственным его желанием было дотронуться до Гектора, запутаться пальцами в шелковых кудрях еще раз, прижать свое лицо к впадинке на ключице. Джек знал, что это иллюзия, но образ мальчика был столь реальным, как будто все происходило наяву. Он снова почувствовал присутствие Гектора и повернулся посмотреть – движение сбоку, тень упала на его правое плечо – никого там нет.
Джек закрыл глаза и почувствовал, как густой суп насквозь промочил его свитер, но у него не было сил переодеться. Он слушал шорох перематывающейся кассеты, грохот волн о скалы. Похоже на снег с дождем. Ледяное дыхание погоды. И как только он об этом подумал, его конечности, все кости окоченели, каждое ребро сжалось от холода. Смерть не пугала его. Что пугало его, так это возможность существования после смерти. Душа без тела – это невыносимо, желание больше не ограничивается плотью, оно увеличивается, чтобы заполнить вселенную, любовь, как звук волн, продолжается вечно, и ей дела нет до телесной оболочки. Как можно ощутить себя, когда твои границы бесконечны? Джек сосредоточился, пытаясь ощутить Бога и помолиться ему: если бы там просто был кто-то, кто мог его услышать, это уже было бы облегчением. Он попросил бы тогда, чтобы, если есть что-то после смерти, какое-то'продолжение, для него сделали бы исключение и отпустили его. Все что он хотел от смерти, была она сама, а не продолжение жизни. Он устал. Но дело, может быть, было даже не в этом, а в ощущении вечности. Вечности, в которой все настоящее теряет смысл.
Хотя сейчас было еще не время думать об этом. Сейчас у него было в точности все, чего он хотел: мохеровое одеяло на коленях, толстый темно-синий морской свитер, слякотная погода снаружи и праздничный уют дома. И приготовленный Анной суп. Если бы Джек знал об этом раньше, если бы ценил маленькие радости, каким счастливым он мог бы быть. Больше всего ему теперь нравились ощущения, вызванные вещами, а не сами вещи. Уютный дом с грубо обтесанным деревом стен, ноги в толстых носках, которые скользили по широким доскам пола, покрытым лимонным лаком. Крепкие дубовые плахи, из которых сколочены шкафы и стойки. Почему он не знал, как много может значить все это? Кто-то посмеялся над ним. Его обманули. Если бы он знал, что счастье – или это нужно назвать покоем? – так легко достижимо, он был бы сейчас здоров, он ни за что не оставил бы надежную, уютную жизнь со Стюартом ради ускользающего удовольствия с другим.
Присутствие Флинн каждый вечер дарило ему этот покой. Они устраивались рядышком, слушая «Токенс», или Джонни Нэша, или «Пятое измерение». Иногда Джек мысленно возвращался к своему детству, воспоминания делали его счастливым. Флинн напевала «Лошадь без имени», и он возвращался в 1973 год, в то рождественское утро, когда ему было десять. Он снова вдыхал запах замерзших сидений машины, безумно радуясь подаренной книге, лежащей у него на коленях, когда они ехали домой с множеством его двоюродных братьев и сестер. Если бы он знал счастье, которое приносит ностальгия, он бы не мчался по жизни с отчаянной решимостью стереть прошлое, в стремлении к тому себе, который только казался настоящим.
Сквозь застекленную дверь он увидел на улице малышку Флинн. Она с кем-то разговаривала, хотя из-за стекающих капель на стекле и темноты снаружи было не разобрать, кто это был. Наверное, почтальон, который часто останавливался поболтать. Точно не Анна – она звенела посудой на кухне. Флинн выглядела хмурой, даже несчастной, как всегда, когда не хотела делать то, что велит ей Анна. Джек помахал рукой, но ни Флинн, ни мужчина не обратили внимания. Он встал, и у него закружилась голова. Он приложил горячую руку к холодному стеклу, прижался к нему лицом, но на улице уже никого не было. Где-то неподалеку орали какие-то придурки, и в четверти мили от дома слышался долгий гудок поезда. Джек медленно опустился на пол, головокружение и острая боль охватили его – казалось, ко всем нервным окончаниям подключили электричество. Кожа под ногтями кровоточила и болела, колени окоченели. Джек задышал глубоко и пытался сконцентрироваться на пяти вещах, которые всегда утешали и радовали его.
Первое. Флинн входит с запахом свежего моря, который крепко держится на ее волосах и одежде. Каждый вечер это был их ритуал: Флинн прижимается к нему лицом, дотрагивается до его шеи холодными руками, которые пахнут водорослями. Флинн часами могла развлекаться щепками, прибитыми к берегу, и морской травой. Девочка-русалка, маленький эльф.
Второе. Теплая ванна, которую Анна набирала для него каждый вечер. Обычно она клала свежую пижаму на его кровать, так же как прежде делал Стюарт. Иногда оставляла на столике кружку мятного чая и бисквит с черничным джемом.
Третье. Что было третьим? Джек наклонил голову к коленям, пытаясь разогнать занавес темноты, застилавший глаза. Третьим была сама кровать, огромная кровать из орехового дерева. Под простыней лежали пуховая перина и толстый валик для ног, завернутый в египетский хлопковый чехол, пахнущий лавандой.
Все в мире приходило в порядок, когда он залезал в эту кровать, и – это уже номер четыре – все в нем становилось совершенным, когда Флинн устраивалась рядом с ним. Анна позволяла девочке играть на улице, пока Джек принимал ванну, и когда он выходил, то включал ночник – это был сигнал, что он ждет ее.
Тогда она приходила – это пятое – и ложилась рядом, пока он не уснет, болтая о своих предыдущих жизнях и общаясь с миром духов. Она оставляла песок на простынях, целый маленький пляж в ногах кровати.
Почему все эти годы он жил, не зная, какую радость приносят дети? Он подумал бы об отцовстве серьезнее, завел бы ребенка с Джейн и Лейлой. Они со Стюартом могли бы вместе заботиться о нем. Джек надеялся, что Стюарт приедет на вечеринку, которую Анна устраивала в честь его сорокалетия. Он видел Стюарта несколько раз с тех пор, как переехал в Мэн. В День поминовения Стюарт и Дэвид, которого Джек презирал за льстивую неискренность, приезжали на ежегодное барбекю Анны. Сейчас он не мог восстановить в памяти обстоятельства их визита – это было летом, и, возможно, он не вспомнил, а скорее вызвал эту встречу в своем воображении. Как желтую птичку, лакомый кусочек – Гектора.
Джек пытался поговорить с Гектором, пытался заставить его понять опасность физической любви. Через пару недель после того, как он узнал о тайной, семейной жизни Гектора, он начал встречаться с ним снова. Да, вот так просто. После пневмонии, с трудом поправляясь под присмотром Стюарта, он был слишком слаб, чтобы работать, но нетерпение выгоняло его из дома. Гектор был там же, где и всегда, в вечернем свете его кожа потеряла свой медовый цвет, но восхитительный запах парня ударил Джеку в голову.
Джек проговорился, что знает, где он живет, и в течение четырех месяцев ходил туда каждое утро, когда жена Гектора, Розария, уходила на работу. Иногда он оставался до тех пор, пока Стюарт не должен был прийти домой. Гектор был влюблен в него, конечно, он никогда в этом не признавался, но Джек смог понять это по тому, как Гектор преображался в его присутствии. Он больше не просил денег, перестал важничать и казался более веселым и приятным. Иногда Джеку даже не приходилось звонить в дверь, Гектор ждал его, глядя в выходящее на улицу окно. Иногда они просто лежали в кровати и молчали.
Джек настойчиво требовал быть осмотрительными, упорно настаивал на мерах предосторожности. Хотя однажды Гектор снял презерватив сразу после того, как Джек его надел.
– Слушай, я чистый, понятно? И я знаю, что ты – тоже. Ненавижу эти вещи. /
– Но мы должны. Нам нужно… – начал Джек, но губы Гектора начали путешествовать по его телу, кожа, волосы и руки юноши скользили по плоти Джека, как прохладный крем. Так было один раз, ну может несколько, и Джек убедил себя, что ничего плохого не может получиться из того, что так близко к совершенству.
Ко Дню благодарения Гектор исчез. Его квартира была пуста. На углу и в ближайшем баре, куда они иногда незаметно ускользали в послеобеденные часы попить пива, его тоже не было. Джек никогда больше его не видел, и, если бы не позвонил Стюарту в тот день, когда после неожиданной встречи с Анной съезжал со своей дерьмовой квартирки, он бы никогда ничего не узнал.
– Я звоню тебе, чтобы поздравить с праздником и сказать «прощай». Мы с Анной переезжаем после Рождества, – сказал Джек.
– Вы? – Голос Стюарта был озадаченным.
– Мы. Я буду жить в Мэне. Стюарт замялся:
– Послушай, в любом случае, мне нужно было тебе это сказать.
– Что произошло?
– Гектор ищет тебя. Он заглядывал сюда на днях. – Сердце Джека начало сильно биться.
– Чего он хотел?
– Он хотел тебя. Он был зол. Действительно зол.
– Да, Гектор – непредсказуемый мальчик.
Джек услышал, как в квартире Стюарта звенит посуда, безошибочный тяжелый звон хорошего серебра на костяном фарфоре. У них был званый обед, с болью понял Джек. Это невыносимо.
– Джек, это уже не мое дело, но я должен спросить. Гектор болен?
– Какого черта я должен это знать?
– Он знает, что ты болен?
– И опять, откуда мне знать? Гектор, мягко говоря, социально одаренный. И я не единственный человек, с которым он спит.
Через год после переезда к Анне Гектор ворвался в сон Джека. Парень был одет в свою желтую рубашку и ботинки с железными носами, такими же отполированными, как и такси, на котором он приехал. Гектор требовал возместить ему проезд, Джек давал ему купюру за купюрой, а мальчик продолжал говорить: «Мне нужно больше, туда дорого добираться, я собираюсь далеко».
Джек почувствовал чье-то присутствие – Флинн оказалась рядом с ним, в берете и ирландских ботинках для танцев.
– Бабушка велела мне спросить: тебе набрать ванну? Девочка наклонялась, пока ее лицо не оказалось в дюйме от его.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
– Да, – сказал он. – Я просто отдыхаю.
Флинн протянула руки, помогая Джеку встать, – его пошатывало. Его ванна. Девочка Флинн с ее запахом моря. Застеленная свежим бельем кровать.
– Дорогая, с кем ты разговаривала на улице? Она быстро отвернула голову:
– Что ты имеешь в виду?
– Я видел, как ты разговаривала с мужчиной.
– Ты смог увидеть его?
– Конечно.
– Как он выглядел? – спросила Флинн.
Джек вспомнил Гектора, каким он был прежде. Желтая шелковая рубашка, совершенный овал ногтей.
– Как выглядел? Он был прекрасен. Испанские глаза и кожа. Он любил желтый цвет. – Джек хихикнул. – Время от времени собирался завести собаку. Гектор любил собак. Однако не думаю, что у него когда-нибудь была собака. – Он повернул голову и увидел собаку Флинн. – О, ему бы понравился Крошка Иисус.
Собака завиляла хвостом в знак одобрения и смахнула посуду с кофейного столика.
Флинн покосилась на Джека – тот, казалось, смотрел в сторону. На улице она говорила с разносчиком газет, мальчиком из ее класса, которому она нравилась, потому что была единственной, кто над ним не смеялся. Но у того были ярко-рыжие волосы и очки с толстыми линзами, и, конечно, Джек видел совсем не его. На улице вообще не было никого, кроме Эрла, этого ее одноклассника. Но когда Джек начал рассказывать о мужчине в желтой рубашке, который там был, тот возник рядом с ним так же отчетливо, как и сам Джек. Стоя на улице, Флинн ощутила какую-то тягу к Эрлу. Должно быть, тот, кого видел Джек, разговаривал с ней о птицах. Испанский мужчина в желтой рубашке. Гектор. Мужчину звали Гектором, он был тем духом, которого она почувствовала. Ему было необходимо, чтобы она поняла что-то о канадских гусях из той истории, которую выучила в школе на прошлой неделе. Послушай: насчет небес и земли – это правда.
– Кто был тот мужчина? – спросил Джек, глядя на нее.
– Он был испанцем. Он хотел рассказать мне что-то. Хотел, чтобы я пошла с ним играть в футбол. Он говорил, ты тоже будешь играть.
– Нет. – Джек почувствовал необъяснимое облегчение. – Я никогда не играл в футбол. И не знаю, как в него играют. Ты принесла газету?
– Но ты будешь, – сказала Флинн. – Однажды ты будешь играть в футбол. Он сказал, что будешь.
– Сейчас же прекрати говорить ерунду, Флинн. Перестань выдумывать истории, которые всех расстраивают.
Она нахмурила брови, ее лицо исказилось от раздражения.
– Ты сам спросил. Я рассказывала только потому, что ты попросил.
Позже, когда они лежали на кровати, Флинн придвинулась ближе к Джеку. Сегодня на железнодорожных путях она видела трех гусей и поняла, что это значит. На уроке им объясняли, как далеко приходится путешествовать этим птицам и как они устают. Если летят три гуся, стало быть, один из них болен, и его сопровождают двое гусей. Они оставались с больным, пока он не умрет или ему не станет лучше. Флинн знала, что, может быть, и не обладает магической силой, но иногда она словно входила внутрь того, на что смотрела долго и внимательно. Птица в середине больше падала, чем летела, ветер, дувший порывами вокруг маховых перьев, гремел, как гром, когда она била крыльями. Мир вокруг был мягким и затененным, и Флинн чувствовала запах дождя в холодном ветре, она ощущала дыхание птицы в своей грудной клетке и то, как та не может вздохнуть глубоко. Два гуся кричали, от больной птицы пахло гнилым мясом. Птицы искали место, чтобы приземлиться, откуда две улетят после того, как третья умрет. Она так и не поняла тогда, почему ей показали это.
Послушай: это правда о земле и небесах. Иногда все переворачивается вверх дном. Птицы видят тебя. Для нихты отдаленная звезда, ты находишься на их небе, ты гуляешь по их небу, а они летают в твоем. И послушай: иногда мы, словно птицы. Мы ходим туда-сюда, чтобы помочь вам долететь до дома.
– Джек? – обратилась Флинн к Джеку, хотя видела, что тот засыпает.
– Да, малыш, – ответил он.
– Послушай, это правда о небесах и земле: когда гуси умирают, они падают вниз. Когда мы умираем, мы летим наверх. Мы живем на их небесах, а они на наших.
– Хм, – сказал он.
Она хотела сказать что-то, но Джек уже храпел. Флинн собиралась сказать, что его время уже близко и что мужчина в желтой рубашке, Гектор, пришел, чтобы помочь ему. Он будет ждать Джека так же, как птицы ждут друг друга. Гектор сидел на кровати и гладил Джека по волосам. Флинн поцеловала Джека перед сном, встала и пошла к двери, Гектор остался позади. Она обернулась к Гектору, а потом смущенно посмотрела на Джека. Но когда она вышла в коридор, Гектор пошел следом, положил руку ей на плечо, заключил ее в мягкие и удушающие объятия, и девочка зарыдала от страха – она поняла, что Гектор пришел не за Джеком. Он пришел за ней.
Глава XI
Он покачал головой.
Анна резала морковь для супа, когда вдруг услышала версию номер четыре песни «Сюзанна» в исполнении Джека. Она вздохнула и включила радио над раковиной, чтобы прослушать вечерние новости. Но тут Ной Адамс начал свою программу «Продуманный уик-энд», и она вспомнила, что сегодня воскресенье, а Флинн не показывалась с самого утра. Она бросила морковку в кастрюлю с супом и пошла по комнатам.
– Флинн? – позвала Анна.
На втором этаже никого не было.
Джек перестал петь ровно настолько, чтобы сообщить, что не видел Флинн весь день. Это было не так уж необычно, хотя по выходным Флинн старалась держаться где-нибудь поблизости. В дни учебы Флинн почти никогда не приходила домой сразу после уроков. Возможно, Анна этого и не узнала бы, так как каждый вечер приходила в шесть часов – в этом полугодии она согласилась помочь местному педиатру, – если бы не наблюдательная Виолетта».
Неделю назад или около того Виолетта позвонила в семь утра.
– Все в порядке? – спросила она. Анна сказала, что все нормально.
– Хорошо, я просто увидела, что ваша девочка не села в школьный автобус. Автобус остановился, а она не села.
Анна соединила в единое целое слова Виолетты и то, что говорил преподаватель Флинн: девочка иногда приходит в школу позже на десять-двенадцать минут и возвращается домой, по словам Виолетты или Джека, около пяти – половины шестого. Анна решила обсудить все с Флинн, спокойно, не упрекая внучку. У кого еще из ее одноклассников были матери, которые бросали свои семьи в кафе? Анна знала – скоро все наладится, и, поскольку в настоящий момент Флинн ничто не угрожало, она не собиралась наказывать ее за прогулы. Упущенное в школе всегда можно наверстать.
– Где ты была? – спросила Анна после того звонка Виолетты, когда Флинн наконец-то пришла домой.
Внучка пожала плечами:
– Нигде. Просто гуляю.
– Виолетта видела тебя на станции.
– Иногда мне нравится гулять вдоль железной дороги. На следующий день на работе Анна делала прививку пациенту и вдруг поняла, что что-то не так. Она почувствовала паническую уверенность, что Флинн в опасности. Именно такое чувство испытала она много лет назад, в тот день, когда нашла Поппи в соседском бассейне.
Анна оставила доктора Нейлора и пациента в процедурном кабинете и вышла, чтобы позвонить домой. Ответил Джек. Флинн еще не возвращалась. Быстрый звонок в школу подтвердил, что там ее тоже не было. Анна села в машину и помчалась вниз к железнодорожным путям. Она ненавидела себя за то, что принимает все близко к сердцу, – в прошлом году она делала это слишком часто. И тут она увидела свою внучку. Анна не могла поверить своим глазам. Флинн стояла на рельсах, прямо на пути поезда в пять тридцать пять, чей мрачный свисток уже слышался вдали. Неожиданно поезд загрохотал совсем близко, но Флинн не сдвинулась с места. Анна побежала быстро, как могла, крича изо всех сил, но грохотание состава заглушало ее крики, она сама себя не слышала. Свисток прозвучал снова, он был громче и пронзительнее. Флинн отскочила от дороги, как только Анна добежала до нее, поезд был приблизительно в ста ярдах. Анна схватила девочку и сильно ударила ее по лицу в абсолютном шоке от ужаса:
– Почему ты это делаешь? Что с тобой? Ты все, что у меня есть.
Она обняла Флинн и подождала, пока ее колотящееся сердце успокоится. Флинн потерла щеку:
– Пожалуйста, не бей меня никогда больше.
– Ты напугала меня до смерти, – сказала Анна. – Извини. Что ты делала, стоя здесь? Разве ты не слышала, что приближается поезд?
– Конечно, я видела. Я просто смотрела на него – нет ничего плохого в том, чтобы смотреть на поезд вблизи. Я знаю, что делаю.
В машине Флинн повернулась к Анне и заговорила:
– Ты слишком переживаешь. Волнуешься, когда не следует. Тебе вообще не нужно переживать. Нет никакой причины бояться.
– Может быть. Я не против, чтобы ты смотрела на поезд, но стой в стороне от путей, прошу тебя. Если я застану тебя на путях еще раз, то запру в комнате и пристегну наручниками к кровати.
Флинн фыркнула так же, как делала Поппи, когда была подростком. Но теперь это не вывело Анну из себя, как когда-то; в конце концов, подростковый возраст – это форма безумия.
Анна прошла задом и спустилась по ступенькам, которые вели к берегу. Издалека она увидела Флинн: девочка сидела у воды и веточкой копалась в песке. Горизонт был розово-серым, ноябрьский свет просачивался с небес. Анна подошла ближе и увидела, что губы Флиын двигаются. Флинн подняла глаза навстречу бабушке.
– Привет, – сказала Анна.
– Привет.
Анна плотнее закуталась в свитер и села рядом с внучкой:
– Я готовлю обед. Духовка слишком нагрелась, и я подумала, не выйти ли на свежий воздух.
В такие дни приходилось быть осторожной и не показывать, что она проверяет Флинн. Девочка сердилась, когда думала, что Анна следит за ней.
– Как прошел твой день? – спросила Анна.
– Хорошо. Я ходила к черничнику.
Флинн растянулась рядом с собакой, которая дремала, грязная и покрытая свалявшейся шерстью. Была ли в черничнике крапива? Анна не могла вспомнить.
– Как черника? – спросила Анна.
– Черника давно закончилась. На низких кустах еще держится клюква. Я завтра соберу для нас немного.
– Хорошо. – Анна встала. – Обед почти готов. Ты придешь?
– Довольно скоро. Начинайте без меня.
– Скоро стемнеет.
– Да, я знаю. – Флинн посмотрела на Анну и отвела взгляд, как будто что-то хотела сказать, но передумала.
Анна наклонилась к собаке:
– А что насчет тебя, Крошка Иисус? Пес вильнул хвостом, услышав свое имя.
– Ты готов грызть косточки? – Анна потрепала его, глядя на воду.
– Твой муж передает тебе привет.
– Что? – спросила Анна, пытаясь скрыть тревогу в голосе.
– Он сказал, что мне нужно посадить для тебя кусты роз. Что когда-то давно ты любила их больше других цветов.
Анна застыла в оцепенении, где-то между возбуждением и страхом. Поппи наверняка рассказывала Флинн о Хью. Память девочки и ее наблюдательность были исключительными, поэтому вполне естественно, что Флинн знала это. Внучка никогда ничего не забывала.
– Да, это правда, – кивнула Анна. – Не сиди здесь слишком долго. Я оставлю твою порцию в духовке, чтобы не остыла.
Анна принесла две тарелки в комнату, где сидел Джек. Слава Богу, он выключил свою отвратительную музыку.
– Бобы и окорок. – Она отодвинула подушки, чтобы он мог сесть на диван.
– Он не придет, не так ли?
– Что? Кто? – В последнее время он часто возвращался к темам, о которых уже говорил часами или днями раньше.
– Вельветовый мужчина. – Джек ел суп, который ручейком стекал по его свитеру.
– О нет, – сказала Анна.
Это было новое прозвище Марвина, придуманное Джеком. Марвин высказался по телефону, что Флинн необходимо какое-нибудь хобби. Может быть, шитье, сказал он, и на следующий день Единая посылочная служба доставила пятнадцать рулонов голубого вельвета, достаточно, чтобы сшить униформу для целого класса британских школьников.
– Возможно, пришло время для средневековой исландской саги, как ты думаешь? – спросила Анна и поставила вторую часть «Кристин, дочь Лавранса».
Телевизор вызывал у Джека мигрень, поэтому Анна стала приносить домой книги на кассетах. Для такого маленького городка в библиотеке была удивительно хорошая коллекция. Оба – и она, и Джек – увлеклись этой трилогией.
– Ты помнишь, где мы остановились? – спросила она, отматывая немного назад.
Он кивнул:
– На Сюзанне.
– В «Кристин». Она и Ирланд решили пожениться, а ее отец стыдится бедного жениха.
– Да, точно, – сказал Джек, хотя Анна видела, что он сегодня не очень хорошо себя чувствует. И ей придется еще раз прокрутить эту часть для него, когда ему станет лучше. Они немного послушали, но сегодня и Анна не могла сосредоточиться на сюжете. Она встала и вышла наружу проверить Флинн.
Джек заметил, как она вышла. Его голова была лихорадочным водопадом: горячим, шипящим и очень шумным. Как долго он ждал Гектора, эту яркую птицу, любовь, окружающую его словно сказочное оперение. От волос мальчика пахло киви, и холодные загорелые пальцы распространяли аромат сандалового дерева. Гектор и его аромат. Иногда, чтобы вызвать образ Гектора, Джек пел песню о деве в гавани, и тот появлялся: золотой крестик блестел на желтой рубашке, и он улыбался белозубой улыбкой. Но как только Джек смотрел на Гектора, пытался ему что-то сказать, тот исчезал. Поднимаясь по ступенькам, он часто видел, как Гектор уходит за угол. Если Анна в такие минуты оказывалась рядом и слышала, как Джек бормочет «Быстрее!», она вела его в ванную, и он покорно шел, хотя единственным его желанием было дотронуться до Гектора, запутаться пальцами в шелковых кудрях еще раз, прижать свое лицо к впадинке на ключице. Джек знал, что это иллюзия, но образ мальчика был столь реальным, как будто все происходило наяву. Он снова почувствовал присутствие Гектора и повернулся посмотреть – движение сбоку, тень упала на его правое плечо – никого там нет.
Джек закрыл глаза и почувствовал, как густой суп насквозь промочил его свитер, но у него не было сил переодеться. Он слушал шорох перематывающейся кассеты, грохот волн о скалы. Похоже на снег с дождем. Ледяное дыхание погоды. И как только он об этом подумал, его конечности, все кости окоченели, каждое ребро сжалось от холода. Смерть не пугала его. Что пугало его, так это возможность существования после смерти. Душа без тела – это невыносимо, желание больше не ограничивается плотью, оно увеличивается, чтобы заполнить вселенную, любовь, как звук волн, продолжается вечно, и ей дела нет до телесной оболочки. Как можно ощутить себя, когда твои границы бесконечны? Джек сосредоточился, пытаясь ощутить Бога и помолиться ему: если бы там просто был кто-то, кто мог его услышать, это уже было бы облегчением. Он попросил бы тогда, чтобы, если есть что-то после смерти, какое-то'продолжение, для него сделали бы исключение и отпустили его. Все что он хотел от смерти, была она сама, а не продолжение жизни. Он устал. Но дело, может быть, было даже не в этом, а в ощущении вечности. Вечности, в которой все настоящее теряет смысл.
Хотя сейчас было еще не время думать об этом. Сейчас у него было в точности все, чего он хотел: мохеровое одеяло на коленях, толстый темно-синий морской свитер, слякотная погода снаружи и праздничный уют дома. И приготовленный Анной суп. Если бы Джек знал об этом раньше, если бы ценил маленькие радости, каким счастливым он мог бы быть. Больше всего ему теперь нравились ощущения, вызванные вещами, а не сами вещи. Уютный дом с грубо обтесанным деревом стен, ноги в толстых носках, которые скользили по широким доскам пола, покрытым лимонным лаком. Крепкие дубовые плахи, из которых сколочены шкафы и стойки. Почему он не знал, как много может значить все это? Кто-то посмеялся над ним. Его обманули. Если бы он знал, что счастье – или это нужно назвать покоем? – так легко достижимо, он был бы сейчас здоров, он ни за что не оставил бы надежную, уютную жизнь со Стюартом ради ускользающего удовольствия с другим.
Присутствие Флинн каждый вечер дарило ему этот покой. Они устраивались рядышком, слушая «Токенс», или Джонни Нэша, или «Пятое измерение». Иногда Джек мысленно возвращался к своему детству, воспоминания делали его счастливым. Флинн напевала «Лошадь без имени», и он возвращался в 1973 год, в то рождественское утро, когда ему было десять. Он снова вдыхал запах замерзших сидений машины, безумно радуясь подаренной книге, лежащей у него на коленях, когда они ехали домой с множеством его двоюродных братьев и сестер. Если бы он знал счастье, которое приносит ностальгия, он бы не мчался по жизни с отчаянной решимостью стереть прошлое, в стремлении к тому себе, который только казался настоящим.
Сквозь застекленную дверь он увидел на улице малышку Флинн. Она с кем-то разговаривала, хотя из-за стекающих капель на стекле и темноты снаружи было не разобрать, кто это был. Наверное, почтальон, который часто останавливался поболтать. Точно не Анна – она звенела посудой на кухне. Флинн выглядела хмурой, даже несчастной, как всегда, когда не хотела делать то, что велит ей Анна. Джек помахал рукой, но ни Флинн, ни мужчина не обратили внимания. Он встал, и у него закружилась голова. Он приложил горячую руку к холодному стеклу, прижался к нему лицом, но на улице уже никого не было. Где-то неподалеку орали какие-то придурки, и в четверти мили от дома слышался долгий гудок поезда. Джек медленно опустился на пол, головокружение и острая боль охватили его – казалось, ко всем нервным окончаниям подключили электричество. Кожа под ногтями кровоточила и болела, колени окоченели. Джек задышал глубоко и пытался сконцентрироваться на пяти вещах, которые всегда утешали и радовали его.
Первое. Флинн входит с запахом свежего моря, который крепко держится на ее волосах и одежде. Каждый вечер это был их ритуал: Флинн прижимается к нему лицом, дотрагивается до его шеи холодными руками, которые пахнут водорослями. Флинн часами могла развлекаться щепками, прибитыми к берегу, и морской травой. Девочка-русалка, маленький эльф.
Второе. Теплая ванна, которую Анна набирала для него каждый вечер. Обычно она клала свежую пижаму на его кровать, так же как прежде делал Стюарт. Иногда оставляла на столике кружку мятного чая и бисквит с черничным джемом.
Третье. Что было третьим? Джек наклонил голову к коленям, пытаясь разогнать занавес темноты, застилавший глаза. Третьим была сама кровать, огромная кровать из орехового дерева. Под простыней лежали пуховая перина и толстый валик для ног, завернутый в египетский хлопковый чехол, пахнущий лавандой.
Все в мире приходило в порядок, когда он залезал в эту кровать, и – это уже номер четыре – все в нем становилось совершенным, когда Флинн устраивалась рядом с ним. Анна позволяла девочке играть на улице, пока Джек принимал ванну, и когда он выходил, то включал ночник – это был сигнал, что он ждет ее.
Тогда она приходила – это пятое – и ложилась рядом, пока он не уснет, болтая о своих предыдущих жизнях и общаясь с миром духов. Она оставляла песок на простынях, целый маленький пляж в ногах кровати.
Почему все эти годы он жил, не зная, какую радость приносят дети? Он подумал бы об отцовстве серьезнее, завел бы ребенка с Джейн и Лейлой. Они со Стюартом могли бы вместе заботиться о нем. Джек надеялся, что Стюарт приедет на вечеринку, которую Анна устраивала в честь его сорокалетия. Он видел Стюарта несколько раз с тех пор, как переехал в Мэн. В День поминовения Стюарт и Дэвид, которого Джек презирал за льстивую неискренность, приезжали на ежегодное барбекю Анны. Сейчас он не мог восстановить в памяти обстоятельства их визита – это было летом, и, возможно, он не вспомнил, а скорее вызвал эту встречу в своем воображении. Как желтую птичку, лакомый кусочек – Гектора.
Джек пытался поговорить с Гектором, пытался заставить его понять опасность физической любви. Через пару недель после того, как он узнал о тайной, семейной жизни Гектора, он начал встречаться с ним снова. Да, вот так просто. После пневмонии, с трудом поправляясь под присмотром Стюарта, он был слишком слаб, чтобы работать, но нетерпение выгоняло его из дома. Гектор был там же, где и всегда, в вечернем свете его кожа потеряла свой медовый цвет, но восхитительный запах парня ударил Джеку в голову.
Джек проговорился, что знает, где он живет, и в течение четырех месяцев ходил туда каждое утро, когда жена Гектора, Розария, уходила на работу. Иногда он оставался до тех пор, пока Стюарт не должен был прийти домой. Гектор был влюблен в него, конечно, он никогда в этом не признавался, но Джек смог понять это по тому, как Гектор преображался в его присутствии. Он больше не просил денег, перестал важничать и казался более веселым и приятным. Иногда Джеку даже не приходилось звонить в дверь, Гектор ждал его, глядя в выходящее на улицу окно. Иногда они просто лежали в кровати и молчали.
Джек настойчиво требовал быть осмотрительными, упорно настаивал на мерах предосторожности. Хотя однажды Гектор снял презерватив сразу после того, как Джек его надел.
– Слушай, я чистый, понятно? И я знаю, что ты – тоже. Ненавижу эти вещи. /
– Но мы должны. Нам нужно… – начал Джек, но губы Гектора начали путешествовать по его телу, кожа, волосы и руки юноши скользили по плоти Джека, как прохладный крем. Так было один раз, ну может несколько, и Джек убедил себя, что ничего плохого не может получиться из того, что так близко к совершенству.
Ко Дню благодарения Гектор исчез. Его квартира была пуста. На углу и в ближайшем баре, куда они иногда незаметно ускользали в послеобеденные часы попить пива, его тоже не было. Джек никогда больше его не видел, и, если бы не позвонил Стюарту в тот день, когда после неожиданной встречи с Анной съезжал со своей дерьмовой квартирки, он бы никогда ничего не узнал.
– Я звоню тебе, чтобы поздравить с праздником и сказать «прощай». Мы с Анной переезжаем после Рождества, – сказал Джек.
– Вы? – Голос Стюарта был озадаченным.
– Мы. Я буду жить в Мэне. Стюарт замялся:
– Послушай, в любом случае, мне нужно было тебе это сказать.
– Что произошло?
– Гектор ищет тебя. Он заглядывал сюда на днях. – Сердце Джека начало сильно биться.
– Чего он хотел?
– Он хотел тебя. Он был зол. Действительно зол.
– Да, Гектор – непредсказуемый мальчик.
Джек услышал, как в квартире Стюарта звенит посуда, безошибочный тяжелый звон хорошего серебра на костяном фарфоре. У них был званый обед, с болью понял Джек. Это невыносимо.
– Джек, это уже не мое дело, но я должен спросить. Гектор болен?
– Какого черта я должен это знать?
– Он знает, что ты болен?
– И опять, откуда мне знать? Гектор, мягко говоря, социально одаренный. И я не единственный человек, с которым он спит.
Через год после переезда к Анне Гектор ворвался в сон Джека. Парень был одет в свою желтую рубашку и ботинки с железными носами, такими же отполированными, как и такси, на котором он приехал. Гектор требовал возместить ему проезд, Джек давал ему купюру за купюрой, а мальчик продолжал говорить: «Мне нужно больше, туда дорого добираться, я собираюсь далеко».
Джек почувствовал чье-то присутствие – Флинн оказалась рядом с ним, в берете и ирландских ботинках для танцев.
– Бабушка велела мне спросить: тебе набрать ванну? Девочка наклонялась, пока ее лицо не оказалось в дюйме от его.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
– Да, – сказал он. – Я просто отдыхаю.
Флинн протянула руки, помогая Джеку встать, – его пошатывало. Его ванна. Девочка Флинн с ее запахом моря. Застеленная свежим бельем кровать.
– Дорогая, с кем ты разговаривала на улице? Она быстро отвернула голову:
– Что ты имеешь в виду?
– Я видел, как ты разговаривала с мужчиной.
– Ты смог увидеть его?
– Конечно.
– Как он выглядел? – спросила Флинн.
Джек вспомнил Гектора, каким он был прежде. Желтая шелковая рубашка, совершенный овал ногтей.
– Как выглядел? Он был прекрасен. Испанские глаза и кожа. Он любил желтый цвет. – Джек хихикнул. – Время от времени собирался завести собаку. Гектор любил собак. Однако не думаю, что у него когда-нибудь была собака. – Он повернул голову и увидел собаку Флинн. – О, ему бы понравился Крошка Иисус.
Собака завиляла хвостом в знак одобрения и смахнула посуду с кофейного столика.
Флинн покосилась на Джека – тот, казалось, смотрел в сторону. На улице она говорила с разносчиком газет, мальчиком из ее класса, которому она нравилась, потому что была единственной, кто над ним не смеялся. Но у того были ярко-рыжие волосы и очки с толстыми линзами, и, конечно, Джек видел совсем не его. На улице вообще не было никого, кроме Эрла, этого ее одноклассника. Но когда Джек начал рассказывать о мужчине в желтой рубашке, который там был, тот возник рядом с ним так же отчетливо, как и сам Джек. Стоя на улице, Флинн ощутила какую-то тягу к Эрлу. Должно быть, тот, кого видел Джек, разговаривал с ней о птицах. Испанский мужчина в желтой рубашке. Гектор. Мужчину звали Гектором, он был тем духом, которого она почувствовала. Ему было необходимо, чтобы она поняла что-то о канадских гусях из той истории, которую выучила в школе на прошлой неделе. Послушай: насчет небес и земли – это правда.
– Кто был тот мужчина? – спросил Джек, глядя на нее.
– Он был испанцем. Он хотел рассказать мне что-то. Хотел, чтобы я пошла с ним играть в футбол. Он говорил, ты тоже будешь играть.
– Нет. – Джек почувствовал необъяснимое облегчение. – Я никогда не играл в футбол. И не знаю, как в него играют. Ты принесла газету?
– Но ты будешь, – сказала Флинн. – Однажды ты будешь играть в футбол. Он сказал, что будешь.
– Сейчас же прекрати говорить ерунду, Флинн. Перестань выдумывать истории, которые всех расстраивают.
Она нахмурила брови, ее лицо исказилось от раздражения.
– Ты сам спросил. Я рассказывала только потому, что ты попросил.
Позже, когда они лежали на кровати, Флинн придвинулась ближе к Джеку. Сегодня на железнодорожных путях она видела трех гусей и поняла, что это значит. На уроке им объясняли, как далеко приходится путешествовать этим птицам и как они устают. Если летят три гуся, стало быть, один из них болен, и его сопровождают двое гусей. Они оставались с больным, пока он не умрет или ему не станет лучше. Флинн знала, что, может быть, и не обладает магической силой, но иногда она словно входила внутрь того, на что смотрела долго и внимательно. Птица в середине больше падала, чем летела, ветер, дувший порывами вокруг маховых перьев, гремел, как гром, когда она била крыльями. Мир вокруг был мягким и затененным, и Флинн чувствовала запах дождя в холодном ветре, она ощущала дыхание птицы в своей грудной клетке и то, как та не может вздохнуть глубоко. Два гуся кричали, от больной птицы пахло гнилым мясом. Птицы искали место, чтобы приземлиться, откуда две улетят после того, как третья умрет. Она так и не поняла тогда, почему ей показали это.
Послушай: это правда о земле и небесах. Иногда все переворачивается вверх дном. Птицы видят тебя. Для нихты отдаленная звезда, ты находишься на их небе, ты гуляешь по их небу, а они летают в твоем. И послушай: иногда мы, словно птицы. Мы ходим туда-сюда, чтобы помочь вам долететь до дома.
– Джек? – обратилась Флинн к Джеку, хотя видела, что тот засыпает.
– Да, малыш, – ответил он.
– Послушай, это правда о небесах и земле: когда гуси умирают, они падают вниз. Когда мы умираем, мы летим наверх. Мы живем на их небесах, а они на наших.
– Хм, – сказал он.
Она хотела сказать что-то, но Джек уже храпел. Флинн собиралась сказать, что его время уже близко и что мужчина в желтой рубашке, Гектор, пришел, чтобы помочь ему. Он будет ждать Джека так же, как птицы ждут друг друга. Гектор сидел на кровати и гладил Джека по волосам. Флинн поцеловала Джека перед сном, встала и пошла к двери, Гектор остался позади. Она обернулась к Гектору, а потом смущенно посмотрела на Джека. Но когда она вышла в коридор, Гектор пошел следом, положил руку ей на плечо, заключил ее в мягкие и удушающие объятия, и девочка зарыдала от страха – она поняла, что Гектор пришел не за Джеком. Он пришел за ней.
Глава XI
Венера вдребезги
Только в дороге Стюарт вспомнил, что не купил Джеку подарок. Даже спустя столько времени, после всего что произошло, нельзя было забыть о подарке на день рождения – Стюарт никогда не позволял себе этого. В этом году был юбилей, Джеку исполнялось сорок, и Анна планировала устроить вечеринку.
Конечно, более великодушные экс-любовники сказали бы, что сама по себе поездка Стюарта была для Джека отличным подарком. Большим, чем он заслужил. В конце концов, Стюарт рисковал стабильными отношениями с новым партнером, которые длились почти год. Хотя Джек, естественно, этого не оценит. Единственным днем рождения, о котором Джек никогда не забывал, был его собственный. Стюарт давно привык к подобному распорядку вещей и сам покупал себе подарки в собственный день рождения и на Рождество. В наказание он таскал Джека за собой в каждый магазин, продающий кухонную утварь, каждый универмаг одежды, намеренно не покупая то, что он выбрал неделями раньше, пока в глазах Джека не появлялась умоляющее выражение, характерное для мужей женщин, одержимых любовью к покупкам.
Дэвид пришел в ярость, когда Стюарт сказал ему о своих планах. Анна позвонила в субботу во второй половине дня и спросила, не сможет ли он приехать на празднование дня рождения Джека, которое будет либо огромным банкетом, либо небольшой встречей близких друзей, она еще не решила. Как получится. Конечно, мы там будем, сказал Стюарт. Дэвид выглядел таким беззаботным, таким добродушным и заслуживающим доверия, что Стюарт принимал как должное, что они поедут вместе. Но однажды ночью, не так давно, Стюарт зашел слишком далеко. Дэвид слушал, сжав губы в ниточку, побледневший, как его Стюарт подробно описывает муки любви к Джеку. Было такое чувство, говорил он, словно их ДНК скручивались в одну спираль; и чтобы полностью освободить себя, понадобились бы годы бережного распутывания. Дэвид покачал головой и отвернулся.
Стюарт с Дэвидом жили в великолепном – у них было три спальни – доме в Ворчестере, когда-то роскошном, а теперь запущенном. Здание было выстроено в викторианском стиле, с элементами рококо и бесчисленными готическими арками. Дэвид был директором библиотек Бостонского университета, и почти каждые выходные у них дома проходили званые обеды для коллег Дэвида или их друзей. Стюарт, наконец-то защитив свою диссертацию, работал ассистентом преподавателя и надеялся вскоре продвинуться по служебной лестнице.
Конечно, более великодушные экс-любовники сказали бы, что сама по себе поездка Стюарта была для Джека отличным подарком. Большим, чем он заслужил. В конце концов, Стюарт рисковал стабильными отношениями с новым партнером, которые длились почти год. Хотя Джек, естественно, этого не оценит. Единственным днем рождения, о котором Джек никогда не забывал, был его собственный. Стюарт давно привык к подобному распорядку вещей и сам покупал себе подарки в собственный день рождения и на Рождество. В наказание он таскал Джека за собой в каждый магазин, продающий кухонную утварь, каждый универмаг одежды, намеренно не покупая то, что он выбрал неделями раньше, пока в глазах Джека не появлялась умоляющее выражение, характерное для мужей женщин, одержимых любовью к покупкам.
Дэвид пришел в ярость, когда Стюарт сказал ему о своих планах. Анна позвонила в субботу во второй половине дня и спросила, не сможет ли он приехать на празднование дня рождения Джека, которое будет либо огромным банкетом, либо небольшой встречей близких друзей, она еще не решила. Как получится. Конечно, мы там будем, сказал Стюарт. Дэвид выглядел таким беззаботным, таким добродушным и заслуживающим доверия, что Стюарт принимал как должное, что они поедут вместе. Но однажды ночью, не так давно, Стюарт зашел слишком далеко. Дэвид слушал, сжав губы в ниточку, побледневший, как его Стюарт подробно описывает муки любви к Джеку. Было такое чувство, говорил он, словно их ДНК скручивались в одну спираль; и чтобы полностью освободить себя, понадобились бы годы бережного распутывания. Дэвид покачал головой и отвернулся.
Стюарт с Дэвидом жили в великолепном – у них было три спальни – доме в Ворчестере, когда-то роскошном, а теперь запущенном. Здание было выстроено в викторианском стиле, с элементами рококо и бесчисленными готическими арками. Дэвид был директором библиотек Бостонского университета, и почти каждые выходные у них дома проходили званые обеды для коллег Дэвида или их друзей. Стюарт, наконец-то защитив свою диссертацию, работал ассистентом преподавателя и надеялся вскоре продвинуться по служебной лестнице.