Страница:
Анна вытряхнула из пачки еще одну сигарету и прикурила.
– Мне пятьдесят три – вот занудство! – сказала она. – В общем, поскольку моя бессонница снова со мной, можешь позвонить мне попозже, если захочешь.
– Чем ты сейчас займешься?
Анна затушила окурок в горшке с геранью:
– Проверю контрольные, потом поиграю, если еще не все забыла. Я вернулась в наш оркестр, и у нас в программе Рахманинов, я отстаю от остальных, даже если бы и не пропустила первых двух репетиций.
– О! – Грета невидящим взглядом смотрела на улицу. Анна обняла ее:
– Все будет хорошо. Звони или просто заходи в любое время. Прошлой ночью я не спала до четырех.
– Хорошо. Спасибо за вечер.
– Спасибо, что отменила вечеринку. – Анна пошла в дом, чтобы забрать жакет и сумку.
– Эй! – окликнула ее Грета. Анна обернулась.
– Ты уронила это, – Грета протянула ей шпильку.
– Ну вот, опять, – пробормотала Анна, и ее рука сама потянулась к дырке в подкладке кармана.
Дома она не стала включать свет и просто сидела в темноте. Анна не достаточно устала, чтобы лечь спать, но и не была настолько бодра, чтобы заниматься музыкой или просматривать две дюжины контрольных по вирусологии. Она сбросила туфли и пошла в спальню. На телефонном аппарате мигала красная лампочка – новые сообщения. Возможно, это Грета, только она звонила в эти дни. Анна нажала на кнопку прослушивания.
«Мама, это Поппи. – Последовала пауза. – Я надеюсь, ты мне перезвонишь. Это и вправду важно».
Сквозь голос Поппи невнятно пробивался детский голосок, наверное Флинн, ее внучка, с которой она никогда не встречалась. Где-то должна была лежать ее фотография – совсем малышки. А сейчас Флинн уже около десяти. Анна взяла себя в руки. Поппи оставила свой номер, код – 907. Что это за штат? Второе сообщение было также от Поппи: «Привет, это снова я. В принципе я могу оставить свой вопрос на автоответчике. И если ты не перезвонишь мне в ближайшее время, значит, ответ – «нет». Марвин, Флинн и я хотели бы приехать. Этим летом. На пару недель. Надеюсь, скоро пообщаемся».
Анна села на кровати, и все страхи этого вечера сплелись вдруг в тошнотворный плотный комок где-то в глубине живота. Она не видела дочь двенадцать лет. Иногда от нее приходили открытки, но последние пять лет Поппи вообще не давала о себе знать. И вообще, когда умер Хью, Анна почувствовала, что это все равно как если бы ее дочь умерла вместе с ним.
Поппи ушла из дома в восемнадцать лет с Марвином, чудаком, который позвонил в ответ на газетное объявление Хью о продаже старенького микроавтобуса «Фольксваген», лет десять уже ржавевшего на заднем дворе. Анна прекрасно помнила день, когда Марвин Блендер появился в их доме. Стоял октябрь, Хью болел, Поппи только вернулась из Европы с героиновой зависимостью. Это было худшее время в жизни. Спустя месяц после возвращения Анны и Хью из летнего домика в штате Мэн они узнали, что причиной чрезвычайной усталости и головных болей Хью, на которые он жаловался и думал, что это от переутомления и стресса, была саркома. Анна сама взяла у него кровь на анализ. Число лейкоцитов было таким высоким, что слайд напоминал картины Моне, клетки были словно покрывало из водяных лилий.
Вот с такими новостями они поехали встречать Поппи в аэропорт. Анна рассматривала выходящих пассажиров, но так и не смогла узнать дочь, пока та не подошла вплотную. Поппи была как вырванная из любимой книги страница – знакомая, но лишенная смысла. Она была настолько худая, что казалось, будто ее коленные чашечки могут проткнуть джинсы. Когда дочь уезжала полгода назад, ее красивые волосы доходили до плеч, сейчас же они были настолько короткими, что сквозь них светилась кожа. Анна поняла все – по лицу, напоминающему маску, и по тусклым, ничего не выражающим глазам. Хью сначала просто отказался верить: он смотрел на Поппи глазами любящего отца, а не медика.
Анна обыскала вещи Поппи, исследовала каждый дюйм ее комнаты, но так ничего и не нашла. Однако домработница все же помогла разгадать эту тайну: Поппи спрятала все в их спальне. Героин лежал в футляре, в который Анна почти никогда не заглядывала, шприц – в комоде, на дне ящика с подарочными упаковками и ленточками. На кухонном столе, поверх двух тонких пакетов, лежала записка от Марии. «Я случайно уронила коробочку с драгоценностями мисс, когда сметала пыль. Это выпало оттуда».
Поппи, заболевшая желтухой, почти не выходила из больницы. Болезнь протекала так остро, что печень работала только на шестьдесят процентов. И потом она еще два месяца проходила программу реабилитации, прежде чем врачи решились отпустить ее домой.
К Рождеству она пришла в норму, набрала вес и даже начала ходить на занятия в колледже, хотя и по специальной программе, не требовавшей постоянного присутствия в классе. У нее появился новый молодой человек, в котором Анна и Хью души не чаяли. Поговаривали о свадьбе через год или два, но оба родителя уже воспринимали его как члена семьи. Каждый вечер он приходил к ним домой и проводил все время с Поппи перед телевизором. Или, когда Поппи ложилась спать, – с Хью и Анной на террасе. Добродушный и терпеливый, Чарли был продюсером шоу о живой природе на одном из телевизионных каналов Бостона и, что самое важное, просто с ума сходил по их дочери. Он был так же нежен с ней, как Хью.
Анна налила себе двойную порцию хереса и взяла с собой в ванную. Нет, она не хочет, чтобы приезжала ее дочь. Она быстро сбросила одежду и опустилась в горячую, пахнущую фрезией воду, расслабившись и отпустив воспоминания на свободу.
Весь год состояние Хью то улучшалось, то становилось хуже, однако к осени пришлось начать химиотерапию. Он был измучен, но сохранял бодрость духа. В воскресенье все четверо – Анна и Хью, Поппи и Чарли – сели поужинать. Чарли только вернулся с охоты на оленей, куда ездил со своим братом, поэтому на ужин в тот вечер была оленина, приправленная острым соусом, и кукурузный хлеб. Вечерами было уже холодно. Мужчины пили послеобеденный скотч на террасе, и Хью укутался в белый шерстяной кардиган, который Анна сберегла и носила в течение нескольких месяцев после его смерти, убеждая себя, что он все еще хранит запах тех счастливых осенних вечеров с задушевными разговорами за ужином, приправленных розмарином и чесноком, танином и запахом костра, витающими в воздухе, и слабым ароматом вина из пролитого бокала Мерло.
Анна поставила ноктюрны Шопена и наблюдала, как ее муж и будущий зять сидели в тусклом свете под нависающими ветвями дубов, отбрасывающими тени на широкие плоские камни террасы. После смерти Хью Анна часами сидела в его кресле, в таком же свете позднего вечера. Она видела те же тени от листвы, искусный филигранный узор на коже, словно легкая, превосходно сплетенная тесьма. Ей повсюду чудился Хью, память о нем окутывала ее как невидимая шаль.
В тот день Анна подумала: неужели это его последняя осень? Поппи подошла и сделала шаг в ее сторону, словно хотела обнять, но остановилась. Мать и дочь не обнимались с тех пор, когда Поппи была еще маленькой девочкой. Их отношения всегда были настороженными, а переходный возраст отдалил их друг от друга еще больше.
– Все уладится. Все будет хорошо, – сказала Поппи. Анна кивнула и высморкалась:
– Конечно. А здесь становится как-то чуть-чуть слишком трагично. Ты не поменяешь музыку? Шопен сейчас – это немного чересчур. Может, поставить счастливца глупого? – так она обычно называла Моцарта.
Они как раз принялись за десерт и кофе, и тут раздался телефонный звонок. Хью ответил, и по его фразам Анна поняла, что кто-то отозвался на объявление о продаже «Фольксвагена». «Идет. Так и договоримся», – сказал Хью в телефонную трубку.
– Наконец-то продаешь эту рухлядь, да? – спросил Чарли, когда Хью вернулся.
– Угу. Есть еще спрос на такие старые автобусы – на подходе новая волна хиппи. Мы с Анной когда-то ездили в нем за город. Еще когда она носила мини-юбки. По самую ватерлинию.
– Что?! – возмутилась Анна. – Я никогда не носила мини-юбки.
– Дорогая моя, такое невозможно забыть! – Он произнес это так чистосердечно и с таким томлением в голосе, что все рассмеялись.
Хью всегда хотел, чтобы она носила мини. Может, он даже и купил ей одну или две юбки такого рода, думала она, включая пальцем ноги горячую воду, но, конечно же, они никогда не надевались. Анна поставила бокал с хересом на край ванны, сделала валик из полотенца и положила его под шею.
Марвин появился, когда они только сели за стол. Хью попросил его прийти в половине восьмого, но тот, должно быть, вышел из дому сразу после того, как повесил трубку. Чарли заметил его первым – высокий мужчина в длинном черном пальто, с прямыми темными волосами до плеч прошел через задний двор, прикрыл рукой глаза и посмотрел на дом, прямо в окно столовой. В этом странном пальто – Анне показалось, что оно чем-то похоже на шинель, – и держа руку над глазами «козырьком» он выглядел как потерявшийся солдат, не уверенный в дружелюбии аборигенов. Незнакомец вертел головой из стороны в сторону, будто в шуме ветра ему почудилось, что его окликают.
– Что это за болван? – спросил Чарли.
Хью вздохнул, отодвинул кресло и положил с&пфетку на стол. Чарли встал:
– Я все сделаю, папа.
Они наблюдали, как Чарли подошел к покупателю и протянул ему руку. Затем кивком указал в сторону дома, и они вдвоем отправились к «Фольксвагену».
– Должно быть, это он звонил. – Хью посмотрел на часы. – Я договорился с ним на семь тридцать.
Через несколько минут вернулся Чарли:
– Он заинтересовался, но хочет совершить пробную поездку.
– Ключи в ящике со всяким хламом на кухне, – сказал Хью.
Анна слышала, как Чарли копается в груде старых ключей и ножниц, визиток и неиспользованных купонов. «Он никогда не найдет эти ключи. Все это копится там еще со дня нашей свадьбы».
– Я найду их. Я знаю, как они выглядят, – сказала Поппи.
Анна посмотрела на незнакомца, стоящего во дворе. В нем было что-то, встревожившее ее, она даже поежилась и плотнее укуталась в шаль. Где-то в глубине сознания зрела уверенность, что все это так быстро не кончится, что этот мужчина не просто поболтается по двору, заберет машину и исчезнет. Может, потому что она почувствовала, как Поппи им заинтересовалась. И потому что, кем бы он ни был, он был запоминающимся типом. «Картинка из учебника, – заметил Хью, рассматривая незнакомца в окно, – идеальное телосложение». Мужчина повернул голову, будто услышал сказанное, и Анна увидела правильные черты лица и мужественный изгиб шеи. Он был темноволос, с отдельными прядками цвета опавших кленовых листьев. Анна увидела, что он сложил пальцы, как делают это дети, изображая пистолет, и задумчиво приложил ладонь к голове. Мужчина слегка шевелил губами, словно что-то считая.
– Я бы на вашем месте подождала, пока обналичат чек, прежде чем вступить во владение, – сказала Анна.
Поппи вошла в столовую, держа в руке брелок, украшенный пластмассовой ромашкой.
– Помнишь это, мини-юбковая мамочка? – Она помахала ключами перед лицом и сексуально вильнула бедрами. Анна рассмеялась.
Чарли улыбаясь, протянул руку.
– Знаешь, я ведь не была в этой машине с пяти лет. Я проедусь с ним, – сказала Поппи.
– Нет! – одновременно сказали Чарли и Анна. Поппи перевела взгляд с одного на другого:
– Нет? А почему – нет? Думаете, он меня похитит? Чарли пожал плечами и сел обратно, а Анна мягко попросила:
– Пусть Чарли с ним проедется.
– Да почему же? – сказала Поппи с удивленным смешком.
Анна не могла бы объяснить почему. Она посмотрела на Чарли, сосредоточенно наливавшего соус в тарелку.
– Ну, не знаю. Если тебе так хочется…
– Не уезжай далеко, – сказал Чарли.
– Не гони, – сказал Хью.
– Я вернусь, – сказала Поппи.
Через полтора часа «Фольксваген» подъехал к дому. Поппи и незнакомец не торопясь двинулись к дому, увлеченные разговором. Даже с этого расстояния Анна видела, как сияет лицо дочери, как легок и искренен ее смех. Поппи откинула голову назад и крепко обхватила себя руками. Чарли бросил взгляд поверх газеты – парень не был ревнивым, Анна знала. Он не слишком-то ограничивал Поппи.
– Вот мы и вернулись! – крикнула Поппи, словно мужчина был желанным гостем или приехавшим погостить родственником. Он зашел и сел рядом с Чарли на небольшой диванчик.
– Я Чарли Эдвардс, жених Поппи, – сказал тот и протянул руку.
– Снова здравствуйте, Чарли Эдвардс. Я Марвин Блендер. – Он повернулся к Анне: – А вы, должно быть, сестра Поппи?
Анна натянуто улыбнулась, чтобы показать, что прекрасно понимает, зачем он это сказал. Парень способен одурачить молодую девушку, вроде Поппи, но Анна-то знала, почем фунт лиха:
– Как поездка? Вам понравилась машина?
– Еще как! Просто красотка. Какие обводы!
Анна пристально посмотрела на него, выжидая, когда он подмигнет Поппи. Вот тут-то она и вышвырнет его из дома.
– Я хочу обсудить условия, – начал он.
Хью отдыхал, возможно спал, и Анна не собиралась тревожить его из-за каждой прихоти покупателя.
– Мы не будем обсуждать цену. Мы продадим машину на тех условиях, которые указаны в объявлении, – сказала Анна.
Мужчина пожал плечами:
– Достаточно справедливо. Вы принимаете чеки?
– Предпочитаем денежные переводы или наличные. Поппи вошла с двумя стаканами лимонада и протянула один улыбнувшемуся ей Марвину.
– Я могу заплатить наличными, но мне нужно для этого съездить в банк. В понедельник я первым делом схожу туда. Договорились?
Анна совсем не хотела встречаться с ним еще раз. По ней, так он вообще мог бы уехать на этой дурацкой машине, не заплатив ни цента.
– Знаете, мне кажется, вам вполне можно довериться. Я приму ваш чек. – Чарли посмотрел на нее так, словно она выжила из ума. – Мы сделаем так: вы выпишете его прямо сейчас, а завтра утром я схожу в банк и, если все в порядке, оставлю ключи вместе с техпаспортом и регистрацией.
Поппи и Чарли с любопытством на нее посмотрели. Марвин сказал:
– Прекрасно. Я вас понял. – И снова сел, потягивая лимонад.
В понедельник днем, после того как по чеку Марвина Блендера произвели выплаты, Анна оставила ему ключи и документы, как и обещала. Но прошло еще две недели, прежде чем он приехал за автобусом и увез с собой ее дочь. В ретроспективе было несложно понять, как все произошло. Анна работала с утра до вечера, Хью проводил все время в больнице. Поппи целыми днями сидела дома, посещая урок или два в день, когда ей хотелось. Вот тогда она и начала с ним встречаться.
А в тот день, когда, придя с работы, Анна нашла записку: «Решила проехаться с Марвином. Позвоню с дороги», – она поняла две вещи. Во-первых, что это не был просто каприз – решения Поппи всегда были окончательны. И во-вторых: они потеряли Поппи безвозвратно.
К ее удивлению, Хью и Чарли не восприняли это как катастрофу и пропустили мимо ушей ее предложение обратиться в полицию.
– Как ты можешь быть настолько безразличным? – спросила Анна у Чарли. – Ведь это женщина, на которой ты собираешься жениться. Женщина, которую ты любишь.
– Она вернется, – убежденно сказал Чарли. – Ей просто хочется немного посумасбродничать. Я ее понимаю. Поппи знает, что я ее люблю. И жду.
– Он прав, Анна, – поддакнул Хью. – Она просто взбрыкнула. Она сделала глупость, но вообще-то она умная девочка и любит Чарли.
– Ты еще пожалеешь об этом, – сказала Анна. – Если мы сейчас что-нибудь не предпримем, Чарли может с ней попрощаться.
– Ты все выдумываешь. Не будь паникершей. Она вернется домой еще затемно, мы все это знаем, – успокаивал жену Хью.
– Я ничего не выдумываю. Я просто уверена. – Анна чувствовала, что Хью больше никогда не увидит свою дочь.
– Анна, милая. Она вернется. Такой уж у Поппи характер. – Муж сказал это с притворной улыбкой, переводя взгляд с Анны на Чарли. – Даже когда она была маленькой девочкой, у нее всегда был свой взгляд на вещи.
Однажды, когда ей было девять, она решила, что хочет уехать в Диснейленд. Помнишь, Анна? И сумела-таки добраться до автобусной станции. Поппи обязательно вернется.
Прошел целый год, прежде чем родители получили весточку от Поппи. Какое-то время Чарли приходил к ним почти каждый вечер и сидел с Анной и Хью до окончания вечерних новостей. Он хотел быть там, если позвонит Поппи. Анна видела, что парень впал в депрессию, а затем и вовсе в какое-то беспомощное состояние.
Наконец из Нью-Мексико пришло письмо. Анна открыла конверт, и на ее колени выпали фотографии: Поппи, Марвин и младенец. Она просмотрела письмо. Марвин был чем-то вроде художника. Они поженились почти сразу же после того, как уехали, и сейчас у них родился ребенок. «Я никогда не была так счастлива, – писала дочь. – Марвин весь день вкалывает, а я стараюсь ему помогать, учусь понемногу и забочусь о ребенке, которого мы обожаем. Ее зовут Флинн».
Спустя год пришло еще одно письмо. Поппи посылала по одной весточке в год или полтора, и так на протяжении пяти лет. Когда у Хью закончился очередной период ремиссии – ясно было, что в последний раз, – она потратила месяцы на поиски дочери. К этому времени Поппи и ее семья перебрались в Сиэтл. «Это дело нескольких месяцев или недель, – сказала Анна, когда наконец дозвонилась до Поппи. – Если ты хочешь застать отца живым, тебе лучше приехать прямо сейчас».
– Я прилечу на следующей неделе, – пообещала та.
Но она так и не приехала. Не позвонила, не прислала открытку, вообще никак не связалась с отцом. Анна совершила ошибку, сказав Хью, что дочь уже в пути. Он оживал каждый раз, когда звонили по телефону или в дверь, он спрашивал о Поппи до тех пор, пока не умер.
Анна никогда не смогла простить ей этого.
Она ополоснула ванну и повесила влажное полотенце, а затем пошла в спальню и прослушала сообщение еще раз. Затем взяла трубку и начала набирать номер, но тут же остановилась. Что ей сказать? «Да, ты можешь приехать». Или: «Не стоит беспокоиться, я больше никогда не хочу тебя видеть». Может, просто позвонить и узнать, почему Поппи вздумалось приезжать? Анна снова подняла трубку, но, вместо того чтобы набрать номер дочери, позвонила Грете. Она с такой же легкостью набирала номер Греты, с какой находила фа диез на своей виолончели.
Грета взяла трубку после третьего гудка.
– Привет, это я. Ты уже спала?
– Ты шутишь?
– Он уже дома?
– Еще нет. А как у тебя дела?
Внезапно Анна поняла, что не хочет рассказывать. Она никогда не говорила о дочери с Гретой. Собственно, Анна даже не была уверена, что когда-нибудь говорила ей о том, что у нее есть дочь. Может быть, однажды, когда только переехала и поведала подруге о своем прошлом. Общие фразы о том, как похоронила мужа и начала новую жизнь ничьей жены и матери.
– Тоже не спится. – Анна остановилась. – Знаешь, ко мне сегодня заходил один из докторов и просил подобрать какого-нибудь сострадательного студента, чтобы возглавить группу поддержки. Разве это не странно?
– Ага, – хмыкнула Грета, и Анна услышала, как подруга выдохнула сигаретный дым.
– Разве это не странно?
– А чего в этом странного?
– Откуда я могу знать, кто из них сострадательный?
– Ну, это же очевидно. Одни люди открыты, другие – закрыты. Кто-то может чувствовать боль других, а кто-то – нет.
Анна сказала, что это разумно, но в глубине души подозревала, что сострадание, как и материнский инстинкт, было ей достаточно чуждо. Она вообще сомневалась в том, что можно понимать чужие страдания. Даже муки любимого мужа – его боль была его личной вселенной, дорогу в которую она так и не смогла отыскать.
Она слушала пространные Гретины истории о проявлениях сострадания.
– Хорошо, – сказала она наконец. – Я закончу выставлять оценки через час, так что заходи на чай, если хочешь.
– Зайду, – и Грета вздохнула.
– И может, я еще позвоню тебе – узнать твое мнение насчет всепрощения. Как думаешь, оно встречается где-нибудь еще, кроме Библии?
– Ну, ты даешь! – засмеялась Грета.
– Забудь. Все это чушь. – Анна повесила трубку.
Глава II
– Мне пятьдесят три – вот занудство! – сказала она. – В общем, поскольку моя бессонница снова со мной, можешь позвонить мне попозже, если захочешь.
– Чем ты сейчас займешься?
Анна затушила окурок в горшке с геранью:
– Проверю контрольные, потом поиграю, если еще не все забыла. Я вернулась в наш оркестр, и у нас в программе Рахманинов, я отстаю от остальных, даже если бы и не пропустила первых двух репетиций.
– О! – Грета невидящим взглядом смотрела на улицу. Анна обняла ее:
– Все будет хорошо. Звони или просто заходи в любое время. Прошлой ночью я не спала до четырех.
– Хорошо. Спасибо за вечер.
– Спасибо, что отменила вечеринку. – Анна пошла в дом, чтобы забрать жакет и сумку.
– Эй! – окликнула ее Грета. Анна обернулась.
– Ты уронила это, – Грета протянула ей шпильку.
– Ну вот, опять, – пробормотала Анна, и ее рука сама потянулась к дырке в подкладке кармана.
Дома она не стала включать свет и просто сидела в темноте. Анна не достаточно устала, чтобы лечь спать, но и не была настолько бодра, чтобы заниматься музыкой или просматривать две дюжины контрольных по вирусологии. Она сбросила туфли и пошла в спальню. На телефонном аппарате мигала красная лампочка – новые сообщения. Возможно, это Грета, только она звонила в эти дни. Анна нажала на кнопку прослушивания.
«Мама, это Поппи. – Последовала пауза. – Я надеюсь, ты мне перезвонишь. Это и вправду важно».
Сквозь голос Поппи невнятно пробивался детский голосок, наверное Флинн, ее внучка, с которой она никогда не встречалась. Где-то должна была лежать ее фотография – совсем малышки. А сейчас Флинн уже около десяти. Анна взяла себя в руки. Поппи оставила свой номер, код – 907. Что это за штат? Второе сообщение было также от Поппи: «Привет, это снова я. В принципе я могу оставить свой вопрос на автоответчике. И если ты не перезвонишь мне в ближайшее время, значит, ответ – «нет». Марвин, Флинн и я хотели бы приехать. Этим летом. На пару недель. Надеюсь, скоро пообщаемся».
Анна села на кровати, и все страхи этого вечера сплелись вдруг в тошнотворный плотный комок где-то в глубине живота. Она не видела дочь двенадцать лет. Иногда от нее приходили открытки, но последние пять лет Поппи вообще не давала о себе знать. И вообще, когда умер Хью, Анна почувствовала, что это все равно как если бы ее дочь умерла вместе с ним.
Поппи ушла из дома в восемнадцать лет с Марвином, чудаком, который позвонил в ответ на газетное объявление Хью о продаже старенького микроавтобуса «Фольксваген», лет десять уже ржавевшего на заднем дворе. Анна прекрасно помнила день, когда Марвин Блендер появился в их доме. Стоял октябрь, Хью болел, Поппи только вернулась из Европы с героиновой зависимостью. Это было худшее время в жизни. Спустя месяц после возвращения Анны и Хью из летнего домика в штате Мэн они узнали, что причиной чрезвычайной усталости и головных болей Хью, на которые он жаловался и думал, что это от переутомления и стресса, была саркома. Анна сама взяла у него кровь на анализ. Число лейкоцитов было таким высоким, что слайд напоминал картины Моне, клетки были словно покрывало из водяных лилий.
Вот с такими новостями они поехали встречать Поппи в аэропорт. Анна рассматривала выходящих пассажиров, но так и не смогла узнать дочь, пока та не подошла вплотную. Поппи была как вырванная из любимой книги страница – знакомая, но лишенная смысла. Она была настолько худая, что казалось, будто ее коленные чашечки могут проткнуть джинсы. Когда дочь уезжала полгода назад, ее красивые волосы доходили до плеч, сейчас же они были настолько короткими, что сквозь них светилась кожа. Анна поняла все – по лицу, напоминающему маску, и по тусклым, ничего не выражающим глазам. Хью сначала просто отказался верить: он смотрел на Поппи глазами любящего отца, а не медика.
Анна обыскала вещи Поппи, исследовала каждый дюйм ее комнаты, но так ничего и не нашла. Однако домработница все же помогла разгадать эту тайну: Поппи спрятала все в их спальне. Героин лежал в футляре, в который Анна почти никогда не заглядывала, шприц – в комоде, на дне ящика с подарочными упаковками и ленточками. На кухонном столе, поверх двух тонких пакетов, лежала записка от Марии. «Я случайно уронила коробочку с драгоценностями мисс, когда сметала пыль. Это выпало оттуда».
Поппи, заболевшая желтухой, почти не выходила из больницы. Болезнь протекала так остро, что печень работала только на шестьдесят процентов. И потом она еще два месяца проходила программу реабилитации, прежде чем врачи решились отпустить ее домой.
К Рождеству она пришла в норму, набрала вес и даже начала ходить на занятия в колледже, хотя и по специальной программе, не требовавшей постоянного присутствия в классе. У нее появился новый молодой человек, в котором Анна и Хью души не чаяли. Поговаривали о свадьбе через год или два, но оба родителя уже воспринимали его как члена семьи. Каждый вечер он приходил к ним домой и проводил все время с Поппи перед телевизором. Или, когда Поппи ложилась спать, – с Хью и Анной на террасе. Добродушный и терпеливый, Чарли был продюсером шоу о живой природе на одном из телевизионных каналов Бостона и, что самое важное, просто с ума сходил по их дочери. Он был так же нежен с ней, как Хью.
Анна налила себе двойную порцию хереса и взяла с собой в ванную. Нет, она не хочет, чтобы приезжала ее дочь. Она быстро сбросила одежду и опустилась в горячую, пахнущую фрезией воду, расслабившись и отпустив воспоминания на свободу.
Весь год состояние Хью то улучшалось, то становилось хуже, однако к осени пришлось начать химиотерапию. Он был измучен, но сохранял бодрость духа. В воскресенье все четверо – Анна и Хью, Поппи и Чарли – сели поужинать. Чарли только вернулся с охоты на оленей, куда ездил со своим братом, поэтому на ужин в тот вечер была оленина, приправленная острым соусом, и кукурузный хлеб. Вечерами было уже холодно. Мужчины пили послеобеденный скотч на террасе, и Хью укутался в белый шерстяной кардиган, который Анна сберегла и носила в течение нескольких месяцев после его смерти, убеждая себя, что он все еще хранит запах тех счастливых осенних вечеров с задушевными разговорами за ужином, приправленных розмарином и чесноком, танином и запахом костра, витающими в воздухе, и слабым ароматом вина из пролитого бокала Мерло.
Анна поставила ноктюрны Шопена и наблюдала, как ее муж и будущий зять сидели в тусклом свете под нависающими ветвями дубов, отбрасывающими тени на широкие плоские камни террасы. После смерти Хью Анна часами сидела в его кресле, в таком же свете позднего вечера. Она видела те же тени от листвы, искусный филигранный узор на коже, словно легкая, превосходно сплетенная тесьма. Ей повсюду чудился Хью, память о нем окутывала ее как невидимая шаль.
В тот день Анна подумала: неужели это его последняя осень? Поппи подошла и сделала шаг в ее сторону, словно хотела обнять, но остановилась. Мать и дочь не обнимались с тех пор, когда Поппи была еще маленькой девочкой. Их отношения всегда были настороженными, а переходный возраст отдалил их друг от друга еще больше.
– Все уладится. Все будет хорошо, – сказала Поппи. Анна кивнула и высморкалась:
– Конечно. А здесь становится как-то чуть-чуть слишком трагично. Ты не поменяешь музыку? Шопен сейчас – это немного чересчур. Может, поставить счастливца глупого? – так она обычно называла Моцарта.
Они как раз принялись за десерт и кофе, и тут раздался телефонный звонок. Хью ответил, и по его фразам Анна поняла, что кто-то отозвался на объявление о продаже «Фольксвагена». «Идет. Так и договоримся», – сказал Хью в телефонную трубку.
– Наконец-то продаешь эту рухлядь, да? – спросил Чарли, когда Хью вернулся.
– Угу. Есть еще спрос на такие старые автобусы – на подходе новая волна хиппи. Мы с Анной когда-то ездили в нем за город. Еще когда она носила мини-юбки. По самую ватерлинию.
– Что?! – возмутилась Анна. – Я никогда не носила мини-юбки.
– Дорогая моя, такое невозможно забыть! – Он произнес это так чистосердечно и с таким томлением в голосе, что все рассмеялись.
Хью всегда хотел, чтобы она носила мини. Может, он даже и купил ей одну или две юбки такого рода, думала она, включая пальцем ноги горячую воду, но, конечно же, они никогда не надевались. Анна поставила бокал с хересом на край ванны, сделала валик из полотенца и положила его под шею.
Марвин появился, когда они только сели за стол. Хью попросил его прийти в половине восьмого, но тот, должно быть, вышел из дому сразу после того, как повесил трубку. Чарли заметил его первым – высокий мужчина в длинном черном пальто, с прямыми темными волосами до плеч прошел через задний двор, прикрыл рукой глаза и посмотрел на дом, прямо в окно столовой. В этом странном пальто – Анне показалось, что оно чем-то похоже на шинель, – и держа руку над глазами «козырьком» он выглядел как потерявшийся солдат, не уверенный в дружелюбии аборигенов. Незнакомец вертел головой из стороны в сторону, будто в шуме ветра ему почудилось, что его окликают.
– Что это за болван? – спросил Чарли.
Хью вздохнул, отодвинул кресло и положил с&пфетку на стол. Чарли встал:
– Я все сделаю, папа.
Они наблюдали, как Чарли подошел к покупателю и протянул ему руку. Затем кивком указал в сторону дома, и они вдвоем отправились к «Фольксвагену».
– Должно быть, это он звонил. – Хью посмотрел на часы. – Я договорился с ним на семь тридцать.
Через несколько минут вернулся Чарли:
– Он заинтересовался, но хочет совершить пробную поездку.
– Ключи в ящике со всяким хламом на кухне, – сказал Хью.
Анна слышала, как Чарли копается в груде старых ключей и ножниц, визиток и неиспользованных купонов. «Он никогда не найдет эти ключи. Все это копится там еще со дня нашей свадьбы».
– Я найду их. Я знаю, как они выглядят, – сказала Поппи.
Анна посмотрела на незнакомца, стоящего во дворе. В нем было что-то, встревожившее ее, она даже поежилась и плотнее укуталась в шаль. Где-то в глубине сознания зрела уверенность, что все это так быстро не кончится, что этот мужчина не просто поболтается по двору, заберет машину и исчезнет. Может, потому что она почувствовала, как Поппи им заинтересовалась. И потому что, кем бы он ни был, он был запоминающимся типом. «Картинка из учебника, – заметил Хью, рассматривая незнакомца в окно, – идеальное телосложение». Мужчина повернул голову, будто услышал сказанное, и Анна увидела правильные черты лица и мужественный изгиб шеи. Он был темноволос, с отдельными прядками цвета опавших кленовых листьев. Анна увидела, что он сложил пальцы, как делают это дети, изображая пистолет, и задумчиво приложил ладонь к голове. Мужчина слегка шевелил губами, словно что-то считая.
– Я бы на вашем месте подождала, пока обналичат чек, прежде чем вступить во владение, – сказала Анна.
Поппи вошла в столовую, держа в руке брелок, украшенный пластмассовой ромашкой.
– Помнишь это, мини-юбковая мамочка? – Она помахала ключами перед лицом и сексуально вильнула бедрами. Анна рассмеялась.
Чарли улыбаясь, протянул руку.
– Знаешь, я ведь не была в этой машине с пяти лет. Я проедусь с ним, – сказала Поппи.
– Нет! – одновременно сказали Чарли и Анна. Поппи перевела взгляд с одного на другого:
– Нет? А почему – нет? Думаете, он меня похитит? Чарли пожал плечами и сел обратно, а Анна мягко попросила:
– Пусть Чарли с ним проедется.
– Да почему же? – сказала Поппи с удивленным смешком.
Анна не могла бы объяснить почему. Она посмотрела на Чарли, сосредоточенно наливавшего соус в тарелку.
– Ну, не знаю. Если тебе так хочется…
– Не уезжай далеко, – сказал Чарли.
– Не гони, – сказал Хью.
– Я вернусь, – сказала Поппи.
Через полтора часа «Фольксваген» подъехал к дому. Поппи и незнакомец не торопясь двинулись к дому, увлеченные разговором. Даже с этого расстояния Анна видела, как сияет лицо дочери, как легок и искренен ее смех. Поппи откинула голову назад и крепко обхватила себя руками. Чарли бросил взгляд поверх газеты – парень не был ревнивым, Анна знала. Он не слишком-то ограничивал Поппи.
– Вот мы и вернулись! – крикнула Поппи, словно мужчина был желанным гостем или приехавшим погостить родственником. Он зашел и сел рядом с Чарли на небольшой диванчик.
– Я Чарли Эдвардс, жених Поппи, – сказал тот и протянул руку.
– Снова здравствуйте, Чарли Эдвардс. Я Марвин Блендер. – Он повернулся к Анне: – А вы, должно быть, сестра Поппи?
Анна натянуто улыбнулась, чтобы показать, что прекрасно понимает, зачем он это сказал. Парень способен одурачить молодую девушку, вроде Поппи, но Анна-то знала, почем фунт лиха:
– Как поездка? Вам понравилась машина?
– Еще как! Просто красотка. Какие обводы!
Анна пристально посмотрела на него, выжидая, когда он подмигнет Поппи. Вот тут-то она и вышвырнет его из дома.
– Я хочу обсудить условия, – начал он.
Хью отдыхал, возможно спал, и Анна не собиралась тревожить его из-за каждой прихоти покупателя.
– Мы не будем обсуждать цену. Мы продадим машину на тех условиях, которые указаны в объявлении, – сказала Анна.
Мужчина пожал плечами:
– Достаточно справедливо. Вы принимаете чеки?
– Предпочитаем денежные переводы или наличные. Поппи вошла с двумя стаканами лимонада и протянула один улыбнувшемуся ей Марвину.
– Я могу заплатить наличными, но мне нужно для этого съездить в банк. В понедельник я первым делом схожу туда. Договорились?
Анна совсем не хотела встречаться с ним еще раз. По ней, так он вообще мог бы уехать на этой дурацкой машине, не заплатив ни цента.
– Знаете, мне кажется, вам вполне можно довериться. Я приму ваш чек. – Чарли посмотрел на нее так, словно она выжила из ума. – Мы сделаем так: вы выпишете его прямо сейчас, а завтра утром я схожу в банк и, если все в порядке, оставлю ключи вместе с техпаспортом и регистрацией.
Поппи и Чарли с любопытством на нее посмотрели. Марвин сказал:
– Прекрасно. Я вас понял. – И снова сел, потягивая лимонад.
В понедельник днем, после того как по чеку Марвина Блендера произвели выплаты, Анна оставила ему ключи и документы, как и обещала. Но прошло еще две недели, прежде чем он приехал за автобусом и увез с собой ее дочь. В ретроспективе было несложно понять, как все произошло. Анна работала с утра до вечера, Хью проводил все время в больнице. Поппи целыми днями сидела дома, посещая урок или два в день, когда ей хотелось. Вот тогда она и начала с ним встречаться.
А в тот день, когда, придя с работы, Анна нашла записку: «Решила проехаться с Марвином. Позвоню с дороги», – она поняла две вещи. Во-первых, что это не был просто каприз – решения Поппи всегда были окончательны. И во-вторых: они потеряли Поппи безвозвратно.
К ее удивлению, Хью и Чарли не восприняли это как катастрофу и пропустили мимо ушей ее предложение обратиться в полицию.
– Как ты можешь быть настолько безразличным? – спросила Анна у Чарли. – Ведь это женщина, на которой ты собираешься жениться. Женщина, которую ты любишь.
– Она вернется, – убежденно сказал Чарли. – Ей просто хочется немного посумасбродничать. Я ее понимаю. Поппи знает, что я ее люблю. И жду.
– Он прав, Анна, – поддакнул Хью. – Она просто взбрыкнула. Она сделала глупость, но вообще-то она умная девочка и любит Чарли.
– Ты еще пожалеешь об этом, – сказала Анна. – Если мы сейчас что-нибудь не предпримем, Чарли может с ней попрощаться.
– Ты все выдумываешь. Не будь паникершей. Она вернется домой еще затемно, мы все это знаем, – успокаивал жену Хью.
– Я ничего не выдумываю. Я просто уверена. – Анна чувствовала, что Хью больше никогда не увидит свою дочь.
– Анна, милая. Она вернется. Такой уж у Поппи характер. – Муж сказал это с притворной улыбкой, переводя взгляд с Анны на Чарли. – Даже когда она была маленькой девочкой, у нее всегда был свой взгляд на вещи.
Однажды, когда ей было девять, она решила, что хочет уехать в Диснейленд. Помнишь, Анна? И сумела-таки добраться до автобусной станции. Поппи обязательно вернется.
Прошел целый год, прежде чем родители получили весточку от Поппи. Какое-то время Чарли приходил к ним почти каждый вечер и сидел с Анной и Хью до окончания вечерних новостей. Он хотел быть там, если позвонит Поппи. Анна видела, что парень впал в депрессию, а затем и вовсе в какое-то беспомощное состояние.
Наконец из Нью-Мексико пришло письмо. Анна открыла конверт, и на ее колени выпали фотографии: Поппи, Марвин и младенец. Она просмотрела письмо. Марвин был чем-то вроде художника. Они поженились почти сразу же после того, как уехали, и сейчас у них родился ребенок. «Я никогда не была так счастлива, – писала дочь. – Марвин весь день вкалывает, а я стараюсь ему помогать, учусь понемногу и забочусь о ребенке, которого мы обожаем. Ее зовут Флинн».
Спустя год пришло еще одно письмо. Поппи посылала по одной весточке в год или полтора, и так на протяжении пяти лет. Когда у Хью закончился очередной период ремиссии – ясно было, что в последний раз, – она потратила месяцы на поиски дочери. К этому времени Поппи и ее семья перебрались в Сиэтл. «Это дело нескольких месяцев или недель, – сказала Анна, когда наконец дозвонилась до Поппи. – Если ты хочешь застать отца живым, тебе лучше приехать прямо сейчас».
– Я прилечу на следующей неделе, – пообещала та.
Но она так и не приехала. Не позвонила, не прислала открытку, вообще никак не связалась с отцом. Анна совершила ошибку, сказав Хью, что дочь уже в пути. Он оживал каждый раз, когда звонили по телефону или в дверь, он спрашивал о Поппи до тех пор, пока не умер.
Анна никогда не смогла простить ей этого.
Она ополоснула ванну и повесила влажное полотенце, а затем пошла в спальню и прослушала сообщение еще раз. Затем взяла трубку и начала набирать номер, но тут же остановилась. Что ей сказать? «Да, ты можешь приехать». Или: «Не стоит беспокоиться, я больше никогда не хочу тебя видеть». Может, просто позвонить и узнать, почему Поппи вздумалось приезжать? Анна снова подняла трубку, но, вместо того чтобы набрать номер дочери, позвонила Грете. Она с такой же легкостью набирала номер Греты, с какой находила фа диез на своей виолончели.
Грета взяла трубку после третьего гудка.
– Привет, это я. Ты уже спала?
– Ты шутишь?
– Он уже дома?
– Еще нет. А как у тебя дела?
Внезапно Анна поняла, что не хочет рассказывать. Она никогда не говорила о дочери с Гретой. Собственно, Анна даже не была уверена, что когда-нибудь говорила ей о том, что у нее есть дочь. Может быть, однажды, когда только переехала и поведала подруге о своем прошлом. Общие фразы о том, как похоронила мужа и начала новую жизнь ничьей жены и матери.
– Тоже не спится. – Анна остановилась. – Знаешь, ко мне сегодня заходил один из докторов и просил подобрать какого-нибудь сострадательного студента, чтобы возглавить группу поддержки. Разве это не странно?
– Ага, – хмыкнула Грета, и Анна услышала, как подруга выдохнула сигаретный дым.
– Разве это не странно?
– А чего в этом странного?
– Откуда я могу знать, кто из них сострадательный?
– Ну, это же очевидно. Одни люди открыты, другие – закрыты. Кто-то может чувствовать боль других, а кто-то – нет.
Анна сказала, что это разумно, но в глубине души подозревала, что сострадание, как и материнский инстинкт, было ей достаточно чуждо. Она вообще сомневалась в том, что можно понимать чужие страдания. Даже муки любимого мужа – его боль была его личной вселенной, дорогу в которую она так и не смогла отыскать.
Она слушала пространные Гретины истории о проявлениях сострадания.
– Хорошо, – сказала она наконец. – Я закончу выставлять оценки через час, так что заходи на чай, если хочешь.
– Зайду, – и Грета вздохнула.
– И может, я еще позвоню тебе – узнать твое мнение насчет всепрощения. Как думаешь, оно встречается где-нибудь еще, кроме Библии?
– Ну, ты даешь! – засмеялась Грета.
– Забудь. Все это чушь. – Анна повесила трубку.
Глава II
Тело возлюбленного
Из окна своей квартиры на Бэк-Бэй Стюарт наблюдал, как Джек, остановившись на углу, разговаривает с маленьким сапожником-итальянцем, мистером Фабрицци. Кажется, тот выкупил кофейный магазинчик неподалеку от корейской бакалеи, куда Стюарт и Джек обычно ходили за продуктами. Каждый раз, когда сапожник видел Джека, он выходил поздороваться. Стюарт редко удостаивался большего, чем дружелюбный кивок через окно, а вот Джек стал прибежищем всех горестей и волнений, приключавшихся в жизни мистера Фабрицци. Кто знает почему?
Мистер Фабрицци бурно жестикулировал, как всегда, когда говорил о вульгарности продавцов или о том, что так и не смог оставить привычку до блеска чистить обувь жены, несмотря на то что та умерла год назад. Джек непрерывно кивал и переминался с ноги на ногу.
Стюарт пошел на кухню проверить, готовы ли тосты. Еще десять минут. Он повесил красные шорты, привезенные из Венеции, зацепив их за обнаженного микел-анджеловского Давида, – Магнитку, прикрепленную к дверям холодильника. Почти весь этот день Стюарт провел у плиты. Сегодня вечером к ним собирались прийти Джейн и Лейла, обсудить – как это назвал Джек – операцию «Розовый малыш». Девушки не говорили о желании завести ребенка прямо, просто сказали, что надо кое о чем поболтать. Но Джек был уверен, что речь пойдет именно о зачатии.
– Зачем еще парочка лесбиянок может захотеть поужинать с парочкой законченных гомосексуалистов? – сказал он.
– Может, они просто нуждаются в нашем обществе? Дружба, Джек, знаешь такое слово? Это когда люди не работают друг на друга, не спят вместе и ничего друг от друга не требуют.
– Точно, милый. Это твой мир. Надеюсь, в нем и для меня найдется место. – Джек взял бумажник с журнального столика. Корейская бакалея была прямо за углом. – Значит, немного шафрана. Еще что-нибудь?
– Нет. Всего хватает. Если вдруг не будет свежего шафрана, не бери ничего взамен. – Последний раз, когда Стюарт искал свежий розмарин, миссис Ким каким-то образом уговорила его купить кервель. Она утверждала, что он сотворит с ягненком чудо, если отбить мясо с яичным белком и поливать жиром каждые полчаса. То что Стюарт вынул в конце концов из духовки, имело консистенцию картона и вкус травы, прошедшей через газонокосилку.
– Я молнией! – Джек притворился, что накидывает невидимое пальто.
Стюарт еще раз выглянул в окно и увидел, что Джек все еще стоит на углу. Теперь он разговаривал с каким-то молодым человеком. Джек бедром придерживал пакет с покупками, значит, тот был набит под завязку и очень тяжел – Джек никогда не умел покупать понемногу. Если бы Стюарт послал его за шафраном и кокосовым молоком, которое тоже не помешало бы, пакетов было бы два. Все, чем они пользовались, было большим. Вроде огромных бутылок с шампунем, которые заменялись прежде, чем были использованы наполовину. Когда в прошлую субботу Стюарт делал уборку в ванной, он насчитал шесть шампуней, четыре кондиционера для волос – два лечебных, один ежедневный, один, который не нужно смывать, – и семь кусков мыла. Шкафчики и ящички были доверху набиты медикаментами от любого недуга, включая «Вагизил»[6], от одного вида которого Стюарт пришел в ужас.
– Джек, вероятность того, что кто-то из нас будет страдать от зуда, который, как правило, бывает только у женщин, совсем мала.
– Что? – спросил Джек из гостиной.
– Что у нас дома делает «Вагизил»? – Упаковка, слава Богу, была закрыта.
– Это я его купил. Только не думай ничего такого, – сказал Джек.
– Зачем?
– В аптеке была распродажа.
– О боже!
– Не скули! – крикнул Джек в ответ. – Неужели это так невероятно – девушка у нас в гостях? Может, моя сестра приедет в гости. Не выбрасывай его, Стюарт.
– Правда, Джек? Во-первых, какова вероятность того, что приедет твоя сестра, а во-вторых, что она привезет такой трофей?
– Трофей! – рассмеялся Джек. – Со мной об этом говорить бесполезно, дорогой. Я в этом абсолютно ничего не понимаю.
Стюарт вытащил хлеб из духовки и поставил на стол красивый фарфор специально для гостей – Джейн оценит веджвудский сервиз[7]. Джейн была первым человеком, с которым они подружились, когда переехали год назад из Сан-Франциско. Девушка работала в той же инвестиционной фирме, что и Джек. Ни Стюарт, ни Джек не хотели уезжать из Сан-Франциско, но бостонское отделение предложило Джеку двойную зарплату. Было глупо отказываться от такого предложения. Они решили, однако, что, если кто-то из них не привыкнет к климату Новой Англии, они переедут обратно. Пока Стюарту не особенно здесь нравилось. Город поразил его атмосферой недружелюбия, подозрительности и недоверия. Происходило это отчасти потому, что Стюарт скучал по учебе, по затягивающей академической жизни. В Сан-Франциско он учился в университетской докторантуре, работая над междисциплинарной диссертацией по антропологии и истории искусства. Его работа была посвящена связям между вариациями цвета и рисунка инкской керамики и их ритуалами и обычаями. Отправной точкой исследования была корреляция между человеческими жертвоприношениями и типами геометрических ландшафтных орнаментов. У Стюарта была теория, что, чем острее был кризис культуры, тем более замысловатой и яркой становилась керамика. В Бэй-Эреа жил коллекционер антиквариата, который настолько доверял Стюарту, что дал ему ключи от своего склада. Стюарт приходил и уходил, когда хотел, и проводил часы, разглядывая древние сосуды для хранения зерна и церемониальные чаши.
Мистер Фабрицци бурно жестикулировал, как всегда, когда говорил о вульгарности продавцов или о том, что так и не смог оставить привычку до блеска чистить обувь жены, несмотря на то что та умерла год назад. Джек непрерывно кивал и переминался с ноги на ногу.
Стюарт пошел на кухню проверить, готовы ли тосты. Еще десять минут. Он повесил красные шорты, привезенные из Венеции, зацепив их за обнаженного микел-анджеловского Давида, – Магнитку, прикрепленную к дверям холодильника. Почти весь этот день Стюарт провел у плиты. Сегодня вечером к ним собирались прийти Джейн и Лейла, обсудить – как это назвал Джек – операцию «Розовый малыш». Девушки не говорили о желании завести ребенка прямо, просто сказали, что надо кое о чем поболтать. Но Джек был уверен, что речь пойдет именно о зачатии.
– Зачем еще парочка лесбиянок может захотеть поужинать с парочкой законченных гомосексуалистов? – сказал он.
– Может, они просто нуждаются в нашем обществе? Дружба, Джек, знаешь такое слово? Это когда люди не работают друг на друга, не спят вместе и ничего друг от друга не требуют.
– Точно, милый. Это твой мир. Надеюсь, в нем и для меня найдется место. – Джек взял бумажник с журнального столика. Корейская бакалея была прямо за углом. – Значит, немного шафрана. Еще что-нибудь?
– Нет. Всего хватает. Если вдруг не будет свежего шафрана, не бери ничего взамен. – Последний раз, когда Стюарт искал свежий розмарин, миссис Ким каким-то образом уговорила его купить кервель. Она утверждала, что он сотворит с ягненком чудо, если отбить мясо с яичным белком и поливать жиром каждые полчаса. То что Стюарт вынул в конце концов из духовки, имело консистенцию картона и вкус травы, прошедшей через газонокосилку.
– Я молнией! – Джек притворился, что накидывает невидимое пальто.
Стюарт еще раз выглянул в окно и увидел, что Джек все еще стоит на углу. Теперь он разговаривал с каким-то молодым человеком. Джек бедром придерживал пакет с покупками, значит, тот был набит под завязку и очень тяжел – Джек никогда не умел покупать понемногу. Если бы Стюарт послал его за шафраном и кокосовым молоком, которое тоже не помешало бы, пакетов было бы два. Все, чем они пользовались, было большим. Вроде огромных бутылок с шампунем, которые заменялись прежде, чем были использованы наполовину. Когда в прошлую субботу Стюарт делал уборку в ванной, он насчитал шесть шампуней, четыре кондиционера для волос – два лечебных, один ежедневный, один, который не нужно смывать, – и семь кусков мыла. Шкафчики и ящички были доверху набиты медикаментами от любого недуга, включая «Вагизил»[6], от одного вида которого Стюарт пришел в ужас.
– Джек, вероятность того, что кто-то из нас будет страдать от зуда, который, как правило, бывает только у женщин, совсем мала.
– Что? – спросил Джек из гостиной.
– Что у нас дома делает «Вагизил»? – Упаковка, слава Богу, была закрыта.
– Это я его купил. Только не думай ничего такого, – сказал Джек.
– Зачем?
– В аптеке была распродажа.
– О боже!
– Не скули! – крикнул Джек в ответ. – Неужели это так невероятно – девушка у нас в гостях? Может, моя сестра приедет в гости. Не выбрасывай его, Стюарт.
– Правда, Джек? Во-первых, какова вероятность того, что приедет твоя сестра, а во-вторых, что она привезет такой трофей?
– Трофей! – рассмеялся Джек. – Со мной об этом говорить бесполезно, дорогой. Я в этом абсолютно ничего не понимаю.
Стюарт вытащил хлеб из духовки и поставил на стол красивый фарфор специально для гостей – Джейн оценит веджвудский сервиз[7]. Джейн была первым человеком, с которым они подружились, когда переехали год назад из Сан-Франциско. Девушка работала в той же инвестиционной фирме, что и Джек. Ни Стюарт, ни Джек не хотели уезжать из Сан-Франциско, но бостонское отделение предложило Джеку двойную зарплату. Было глупо отказываться от такого предложения. Они решили, однако, что, если кто-то из них не привыкнет к климату Новой Англии, они переедут обратно. Пока Стюарту не особенно здесь нравилось. Город поразил его атмосферой недружелюбия, подозрительности и недоверия. Происходило это отчасти потому, что Стюарт скучал по учебе, по затягивающей академической жизни. В Сан-Франциско он учился в университетской докторантуре, работая над междисциплинарной диссертацией по антропологии и истории искусства. Его работа была посвящена связям между вариациями цвета и рисунка инкской керамики и их ритуалами и обычаями. Отправной точкой исследования была корреляция между человеческими жертвоприношениями и типами геометрических ландшафтных орнаментов. У Стюарта была теория, что, чем острее был кризис культуры, тем более замысловатой и яркой становилась керамика. В Бэй-Эреа жил коллекционер антиквариата, который настолько доверял Стюарту, что дал ему ключи от своего склада. Стюарт приходил и уходил, когда хотел, и проводил часы, разглядывая древние сосуды для хранения зерна и церемониальные чаши.