Марина Эшли. Кинжал раздора

   – Ничего. Кинжал с ножнами исчез самым таинственным образом. Ну, ты знаешь.
   Женни энергично закивала.
   – Легенды, как именно он исчез, слегка отличаются в подробностях, но ничто не проливает свет, куда же, собственно, кинжал подевался. Рафаэль не нашел никаких упоминаний в последующие века о чем-нибудь похожем. Ни кинжал, ни ножны, ни даже камень не всплыли. Так, несущественная мелочь разве…
   – Что?! – привстала Женни.
   – Рафаэль считает, что нашел единственное изображение пропавшего оружия. В замке есть портрет неизвестного. Раф предположил возраст картины, отец с его подачи вызывал экспертов, они подтвердили. Рафаэль уверен, что кинжал в облачении тот самый, с Глазом бури на ножнах. Только он не уверен, кто из Медичесов изображен…
   – Почему Медичес, а не Мединос?! – горячо воскликнула Женни.
   «Интересно, знает ли Маленький дедушка о портрете? О том, что существует еще один рисунок кинжала».
   – В замке Медичесов и портрет Мединоса? – засмеялся было Бартоломью, потом хмыкнул удивленно: – А это мысль! Рафаэль просто облезет от того, что сам до такого не додумался. Вот хохма – у Медичесов под самым носом столько лет висел портрет ненавистных Мединосов!
   Он посмотрел на Женни, просто пожирающую его горящими глазами, и улыбнулся.
   – Кинжала нет в замке. Мы уже этим переболели. Мы с Рафом обшарили весь замок от подземелий до крыши. Его там нет. Он пропал. Сгинул. Осталась одна легенда. О человеческом вероломстве.
   «Да, – подумала Женни, – о вероломстве».
   – А в замок можно попасть?
   – Конечно. Мы с Рафом его тебе покажем, если захочешь. – Бартоломью помолчал и добавил: – Замок уже двадцать лет как музей.
   «Надо же. Маленькие никогда не говорили, что в замке музей. Да бывали ли они там сами хоть раз?!» – усомнилась Женни в разумности действий стариков, не зря же их чокнутыми считают, слишком они верят в то, во что хотят верить. Очень упрямые. Как все Мединосы.
   – А твой отец работает в музее экскурсоводом? – догадалась Женни.
   – Не совсем. Иногда работает, да. – Барту не хотелось вдаваться в подробности.
   Это странности его семьи. Вот увидит сама. И поймет. Или не поймет. Он встал.
   – Мне надо выйти. Не боишься остаться одна?
   – Нет, – не совсем уверенно ответила Женни.
   – А может, тебе тоже надо? Провести в туалет?
   Он с ней обращается как с маленькой! Женни покраснела и энергично потрясла головой.
   – Я скоро вернусь. – Барт спрыгнул со сцены и пошел к выходу.
   – Барт! – Женни все еще переваривала услышанное.
   Он обернулся.
   – А как Рафаэль ходил по замку? Он же… болен.
   – В основном, на моей спине, там где лестницы.
   Барт постоял, но Женевьева молчала. Он развернулся и ушел.
 
   Женни лежала и думала. О Маленьких, которые всю жизнь посвятили разгадыванию тайны исчезнувшего кинжала. У них была своя версия. Слова Бартоломью ее разбивали. Маленькие огорчатся, когда узнают, что кинжала в замке нет. Вся жизнь напрасно. Над ними и так все смеются.
   Нет, она им ничего не скажет, пусть живут спокойно. Они такие славные, хотя все Мединосы считают Маленьких сумасшедшими. Мама ей как-то заметила, что у Мединосов просто рок какой-то. Сколько бы они не потешались над этой историей, но наступает час, когда кто-то из Семьи сам сходит с ума и поселяется в Меланьи, замещая предыдущих Мединосов. Мама говорила и с опаской посматривала на Женевьеву. Не нравилась ей идея отпускать дочь ухаживать за Маленькими. Женни слышала, как мама высказывала папе опасения, что уж очень Женни впечатлительная, и еще он ей вбил в голову все эти старинные семейные предания. Как бы их девочка не заразилась этой кинжаломанией. Женни тогда усмехнулась. Ей все это интересно, но голова у нее трезвая и рассудительная. И надо же было такому случиться, что в далекой Южной Америке ей повстречался Бартоломью с такими же легендами. И это после очень солидной экспедиции, которая еще больше утвердила ее в мысли серьезно заняться биологией или фармацевтикой. Бартоломью, брат Рафаэля. А Рафаэль, наверняка, добавит интересных подробностей! Женевьева закрыла глаза.
 
   Ей снился Глаз бури, а не кинжал Мединосов. Ножны, в которые был вделан камень, принадлежали Медичесам по воле жадной и скабрезной герцогини. Ворам Медичесам!
 
   Барт вернулся. Взглянул на кровать. Женни спала, по-детски положив ладошку под щеку. Он уселся в ее ногах, прислонился к спинке. Он точно познакомит Женевьеву с Рафаэлем. Рафу понравится такая компания. Рафаэлю вообще не помешала бы хоть какая-то компания. Вечно он всех сторонится. Но захочет ли Женни? Барт посмотрел на Женевьеву, которая уже перевернулась на спину и раскинула руки – ей этой громадной кровати было мало. «Она не злая. Главное, я ей все рассказал о Рафе. Сама решит, будет ли она водить дружбу с инвалидом».
 
   Барт недовольно замычал, получив пинок в живот. Открыл глаза – яркий дневной свет заливал театр. Он лежал поперек кровати, а в живот ему упиралась пятками Женевьева. Ладно бы просто упиралась, а то брыкалась. Барт сел. Женин проснулась. Увидела Барта и улыбнулась.
   – Доброе утро, Бартоломью.
   – Привет. – Он зевнул и потянулся. – Ну, что там у нас по плану? Декорации?
 
   Директор театра мгновенно купился на идеи Бартоломью и заказал ему новое оформление к «Отелло».
   Барт вынес чистые холсты на улицу, ему показалось, что внутри театра недостаточно освещения. Женни покрутилась рядом. Утром легенда о кинжале в ее глазах сильно потускнела. Сказки! Женни еще наслушается их от Маленьких. Может, Бартоломью с Рафаэлем не откажутся поразвлекать Маленьких своим обществом. Барт, впрочем, и сам не собирался продолжать вчерашние разговоры. Он чиркал карандашом – отходил – окидывал взглядом, брался за голову, дергал себя за волосы, опять проводил какие-то линии.
   – Ты что, не делаешь эскизов? – удивилась Женни.
   Барт так отсутствующе на нее посмотрел, что она сочла за лучшее не мешать и отправилась на поиски дешевого обеда для них.
 
   К ее возвращению он успел уже кое-что нарисовать в цвете. Потрясающе! Женни заметила яркую картинку еще с дальнего конца улицы. Барт сидел на корточках и красил нижний угол нового холста. На его работу засмотрелась местная девушка. Он поднял голову и что-то сказал ей. Женин не расслышала. Девушка рассмеялась и подошла поближе. Барт встал и облокотился на незаконченный еще холст. Его улыбка становилась все шире и шире, поза все расслабленнее. Девушка что-то говорила и звонко смеялась. Все громче и громче. Женин подошла к ним.
   – Красавчик, а ты сможешь меня нарисовать? Только скажи когда, – спрашивала, сверкая карими глазами, девушка.
   – Ты прекрасна, – отвечал Барт.
   «Надо же. Похоже, и переводчик им не нужен». – Женин остановилась в нерешительности.
   Девушка оглянулась, увидела Женин, скользнула по ней слишком уж безразличным взглядом, повернулась к Барту и игриво пальчиком повертела его завиток за ухом. Как будто Барт был ее собственностью! А он улыбался. Он не возражал!
   – Я купила обед! – Женин ткнула ему в руки пакет и бегом влетела в открытую дверь театра.
   Ну и чего, собственно, она расстраивается? Ну не обращает он на нее такого внимания, как на ту девушку. А что, должен?
   Женин села в первом ряду, развернула свой бутерброд. Ела, глотала слезы и сочувствовала Дездемоне, которая никак не могла втолковать Отелло, как ее правильно душить. Он уже задыхался от ее объяснений. Пока директор труппы не пригрозил, что поменяет их местами. От этой мысли Отелло наконец озверел и заставил задохнуться Дездемону.
   – Женин, о чем она со мной говорила? – раздался голос Барта.
   – Просила нарисовать ее портрет.
   Он хлопнул себя по лбу.
   – Мог бы и догадаться.
   Он положил готовых два холста сохнуть рисунком вверх на спинки кресел и ушел.
   Женни вытерла руки о штаны – все равно грязные. И платочки все грязные. И заметила, что на коленках протерлись дырки.
   «Мне же надо в чем-то ходить, пока я зашью и постираю штаны», – оправдывала себя Женни, вынимая из саквояжа платье. Оно ей еще ни разу не пригодилось за это лето, зря что ли брала.
 
   – Женни, где ты бродишь?! Объясни им, что холсты еще сырые, смажут все краски. Аккуратно, сеньоры! Женни!!!
   Женевьева забралась на сцену вразумлять неосторожных актеров. И остановилась, пораженная. Столько экспрессии было в броских щитах, что ставил Барт. Краски кричали. О несовершенстве человеческой души, о смутном терзании, о мрачных подозрениях. Просто абстракции. Просто игра цветом. После натуралистической афиши она ожидала не таких декораций. Барт пятился и налетел на нее. Обернулся.
   – Не знаю, надо ли было так подчеркивать. Или лучше бы оттенить игру – и все.
   Он оглядел ее и, ей показалось, улыбнулся, одними уголками глаз.
   Женни покраснела. Может, он и не заметил, а ей почудилось. Вовсе не для него она надела платье.
   На нарядную Женевьеву обратили внимание другие. Посыпались комплименты. Женни засмущалась и готова была сквозь землю провалиться. Последним разглядел нежную голубоглазую блондинку в окружении смугловатых брюнетов руководитель труппы. Вот она, настоящая Дездемона! Румянец загримируем.
   – Стоп, стоп, стоп. Все вниз, – закричал он. – А ты возьми текст и прочитай.
   – Я? Я не умею. – Но соблазн был так велик, что Женин, сильно волнуясь, зачитала слова с листка.
   – Хорошо, – ободрил директор. – А теперь – в действии.
 
   Женевьева посмотрела в зал. Раньше она робела. Она смертельно тушевалась и ни одного слова не могла произнести со сцены, прилюдно. Родители оставили попытки задействовать ее на своих «Вечерах». В Литературном салоне она всегда была просто зрителем. Конечно, ей хотелось. Еще бы. Наедине она так часто разыгрывала всякие сценки. Но то наедине.
   Барт краем глаза заметил, как предыдущая Дездемона злобно прищурилась. Он сделал шаг и встал между нею и ступеньками. Так, на всякий случай.
   Все ждали. Женин посмотрела на Барта. Ну почему он такой серьезный? Женин открыла рот произнести фразу. Слишком напыщенное предложение, кто только додумался такое написать! Ах, ну да, Шекспир! Ее разобрал смех. А они все под сценой внимательно слушали. Она попробовала еще раз и рассмеялась опять. И опять. Женин покачала головой.
   – Нет. Я не смогу.
 
   Она убежала в подсобку. В конце концов, у нее есть важные дела. Саквояж перепаковать!
   Барт зашел к ней, притворяясь, что по делу.
   – Мне краску нужно поставить.
   – Я не расстраиваюсь, – сказала ему Женин, отрываясь от своего чемоданчика.
   – Первый раз всегда страшно, – утешил Барт, еще раз проверяя, хорошо ли он закрыл крышки на банках.
   – Это я раньше боялась. Сегодня меня почему-то смех душил, – вздохнула Женин.
   – Это все же лучше, чем если бы потом тебя задушила Дездемона, оставшись без роли, – серьезно заметил Барт.
   Они переглянулись и захохотали.
 
   Барт не дал ей насладиться «Отелло» и повоображать, что это она, Женин, сейчас там на сцене. Он ерзал, вскакивал, садился. Затих только к концу спектакля.
   – Я не подумал об их костюмах! – пожаловался он Женин по окончании последнего акта. – Я ориентировался на аляповатые костюмы «Гамлета». Мне и в голову не пришло, что у них есть другие, под старину.
   – Решили проветрить все, что у них есть, – улыбнулась Женин.
   – Как ты – платье? – подколол он.
   Женин покраснела. Барт задумался, глядя на все еще освещенную сцену.
   – Переделать?
   – А кровать? – вдруг обратила внимание Женин. – Кровать удачно вписывается в декорации.
   – Ну конечно. Ее я учел. Не слишком древняя…
   Они дошли до сцены, Барт провел ладонью по спинке кровати.
   – Жалко, что нельзя переделать костюмы, – пожалела его Женин.
   – Ты – гений! Я уговорю их завтра убрать мелкие детали с костюмов. Вот и все! – он присел на их ложе.
   Женин устроилась у изголовья.
   – Бартоломью. Неужели ты не хочешь стать художником?.. Я понимаю – не можешь. Рафаэль, семья. Но ведь хотел бы, да? С твоим талантом…
   – Разве это талант? – Барт пожал плечами. – Умею схватывать детали и правдоподобно передавать их на бумаге. Любой фотограф теперь делает это лучше. Вот где будущее!
   Он кивнул в сторону подсобки, где лежал в рюкзаке его фотоаппарат.
   – Талант, это когда есть что сказать помимо слепого копирования действительности. Талант, это когда из тебя рвется что-то наружу и ты уже не можешь молчать. – Барт посмотрел на свои руки. – Для меня это всего лишь баловство. Я чувствую, что публика хочет видеть. Всегда угадываю. И не знаю, чего хочу я. Халтура. Зачем делать это профессией и мучиться?
   – Удивительный ты человек, – горячо сказала Женевьева. – Я видела у отца в салоне много художников. И половина из них не одарена так, как ты. Но они все до одного кичатся своими работами. Все – непризнанные гении, все – мессии своих идей. Говорить способны только о себе и о том, что они хотели выразить своими работами. Первый раз вижу, чтобы человек так скромно оценивал свои творческие способности.
   – У меня их слишком много, – насмешливо развел руками Барт, но добавил грустно: – Правда, я не такой умный, как Рафаэль. Вот у кого способности!
   Женин это задело. Рафаэль – то. Рафаэль – это. Ну нельзя же вечно превозносить Рафаэля и умалять себя!
   – Почему ты ценишь себя так низко? Ты умный и талантливый! Я знаю, что говорю. Я видела знаменитостей. У них апломба больше, чем талант того заслуживает…
   – Сказано, – назидательно перебил ее тираду Барт, – садись на пиру на последнее место, чтобы хозяин пересадил тебя на первое, по заслугам. Ты меня уже пересадила на почетное место. Не брезгуйте претворять библейскую мудрость в жизнь!
   Женин открыла рот. Закрыла. И рассмеялась. Вот пройдоха. А она за него распереживалась. Как же. Задвинет он себя на задний план. Попалась на крючок собственного воображения.
   Барт улыбнулся.
   – У вас что, сильно религиозная семья? – ей не верилось, что он сам изучал Писание.
   – Мама ударилась в религию с тех пор, как родился Рафаэль. Отец говорит, она раньше такой не была. Мама нам читала Новый Завет в детстве по вечерам, а мы пытались сбежать. Поиграть в свои сражения.
   – А как Рафаэль участвовал в таких забавах?
   – Исполнял роль короля. Я ему сооружал трон или лошадь. А сам я скакал и за рыцарей и за их лошадей.
   Женин представила и засмеялась. Барт тоже.
   – А кто играл женские роли?
   – Никто. Мы просили себе сестричку. Сами мы не хотели изображать всяких там королев. Но родители… Родители больше не решились заводить детей после того, как родился Рафаэль.
   – А я – единственный ребенок. Слушаю тебя и завидую Рафаэлю. Вот бы у меня был такой старший брат!
   «Старший брат?» – разочарованно подумал Бартоломью.
   Он лег на бок и подпер голову рукой.
   – Я была глупая в детстве, – призналась Женни. – Боялась, что родители будут любить меня меньше, если появится еще один ребенок. Я им однажды заявила, что пусть только попробуют, я его выброшу, если они его принесут. Вот ужас-то! Надеюсь, что не мои слова их остановили.
   Она осеклась. Зачем только сказала. Барт подумает, что она эгоистка.
   – Нет, – успокоил ее Бартоломью. – Взрослые люди сами принимают решения. Какие же они взрослые, если в важных делах будут оправдывать себя словами неразумного ребенка.
   Он помолчал и неожиданно выдал:
   – А я ведь чуть не убил Рафаэля. В детстве.
   – Как это? – прошептала Женин.
   – Вот как ты говоришь. Я решил, что меня разлюбили. Что я никому не нужен. Все заняты только им. «Он маленький. Он больной. Он не хочет есть. Он много плачет». Я взял кухонный нож и пошел ночью его убивать. Мне было лет пять. Или шесть. Раф спал. Его уложили наконец-то. Укачали. Перестал орать. Я решил его разбудить. Негоже рыцарю убивать беззащитного. Потом подумал, что он не сможет дать мне сдачи. Это будет нечестная борьба. Он слабый и не ходит. Я решил сначала научить его давать сдачу, чтобы поединок у нас был на равных.
   – И что?
   – И отнес нож обратно на кухню. А утром стал учить его драться. Он оказался хорошим парнем. Рафаэль не плакса и верный друг. Научил его на свою голову, – улыбнулся Барт. – Знаешь, какой Раф сильный стал? Он упрямый и очень последовательный. Если что-то делает, то не бросает. Он каждый день качает мышцы. Не против побороться. Только я с ним связываться не люблю. Одолеет же.
   Они помолчали.
   – Не знаю, почему я тебе все это рассказываю. – Барт зевнул. – Никогда никому не говорил.
   – Я никому не скажу, – пообещала Женин. – Даже Рафаэлю.
   – Раф знает. От Рафаэля у меня секретов нет, – пробормотал Барт засыпая.
 
   Разбудил Женевьеву голос Дездемоны. Женин села на кровати и попыталась сообразить, снится ей ворчание актрисы или она слышит упреки в адрес Отелло наяву. Тогда откуда?
   Пыльная голова Дездемоны показалась над кроватью.
   – Сережку потеряла, – пожаловалась она, увидев, что Женин не спит. – Ты не находила? Жаль. Ох, как мне эта сережка сегодня нужна.
   Голова исчезла. Женин не раздумывая нырнула под кровать помогать искать.
   – Ну точно, она слетела, когда этот идиот меня душил, – ползала по полу Дездемона. – Он же трясет, как ненормальный. Нет чтобы аккуратно, нежно.
   Барт заворочался над их головами. Дездемона перешла на многозначительный шепот:
   – Карлос сегодня приезжает! Серьги – его подарок.
   Они выбрались из-под кровати.
   – Здесь Отелло схватил меня и затряс, – встала на место Дездемона.
   Попятилась к кровати.
   – Швырнул.
   Она упала, закинув руки и свесив голову. Женин обошла вокруг, присела, отодвинула копну темных волос Дездемоны и увидела на полу застрявшую в щели сережку.
   – Вот она!
   Барт резко сел на кровати, испуганно вращая глазами. Обнаружил лежащую Дездемону и открыл рот.
   – Доброе утро, Бартоломью, – улыбнулась Женни.
   – Привет, – перевел он взгляд. – Что у нас происходит?
   Дездемона поднялась, забрала серьгу, сообщила скороговоркой, что сегодня выходной и что актеры вечером собираются в ресторанчике, их ждут тоже. Стрельнула глазками в сторону Барта.
   – Главное – Карлос приезжает, – протянула томно и упорхнула.
 
   – Выходной? – огорчился Барт, когда Женни пересказала ему, в чем, собственно, дело. – Здесь нам сегодня не заработать. Ну ладно, что-нибудь придумаем, город большой, до вечера уйма времени.
   Он пошел было умываться. Женевьева взялась за канат, на котором летала в «Гамлете» Тень.
   – А почему они не убрали?.. – потянула она его на себя.
   Барт обернулся, крикнул, предостерегая, но поздно. Женевьева взмыла вверх.
   – Держись! – Барт опрометью бросился к механизму.
   Чертыхаясь, он дергал все рычаги.
   Опс! Женни со свистом понеслась вниз. Спрыгнула, не долетев немножко, и одернула юбку.
   – Ничего ножки, – одобрительно заметил Барт, подходя и закрепляя канат узлом.
   А она была так горда собой! Не испугалась. Не завизжала. Не упала.
   Вот он сейчас вернется, и она сделает что-нибудь такое, такое, чтобы он запросил пощады. «Ничего ножки!» Кто ему дал право оценивать ее ноги…
   – Пошли скорее! – позвал ее от дверей Бартоломью. – Посмотрим, какую работу этот город мне сегодня приготовил.
   Ах, ну да, она совсем забыла: они отстали от поезда, у них недостаточно денег на билеты.
 
   «Бартоломью, мне нужно серьезно с тобой поговорить, – хотелось сказать Женевьеве. – Почему ты это делаешь?»
   Она набралась мужества, отрепетировала фразу и произнесла:
   – То, как ты разговариваешь со мной днем, очень сильно отличается от того, что ты говоришь ночью.
   Она сделала паузу.
   Бартоломью разобрал смех.
   – Да? А разве мама не предупреждала тебя, что не надо верить тому, что говорит тебе ночью мужчина? – спросил он.
   Женин вспыхнула. «Ну вот, опять».
   – Женин, ты что, в школе не училась? – удивился Барт.
   – Училась.
   – И тебя что, не дразнили?
   Женин пожала плечами.
   – Не верю, – рассмеялся Барт. – Ты – такой лакомый кусочек!
   Женин вспыхнула.
   – Ну хорошо, раз ты не постигла эту науку в школе – наверстывай упущенное, пока я рядом. – Он улыбнулся. – Если тебя дразнят или обзывают, никогда, слышишь, никогда не подавай вид, что тебя это задевает. Пропускай мимо ушей, не отзывайся, проходи мимо как ни в чем не бывало. И рано или поздно это надоест даже такому противному насмешнику, как я!
   – Вот здесь, – прервала его и показала Женевьева, – я нашла вчера недорогую еду. Позавтракаем?
   Барт кивнул.
   Они устроились на улице. Хорошее утро – еще не жарко.
 
   – Ты говоришь такие вещи, что невозможно не обижаться, – заметила Женин, задумчиво разглядывая свою тарелку.
   – Я говорю ровно те вещи, которые конкретно тебя смущают. Всякие намеки на отношения, – вещал Барт с набитым ртом. – Вот Дездемона, например, только похихикала бы. С ней, чтобы поддразнить, нужно говорить об ее актерских промахах. Рассвирепеет как тигрица.
   – А тебя как?
   Барт уже проглотил свой завтрак, Женин отломила ему половину своего хлеба, он машинально сунул в рот.
   – Меня? Я оброс толстой шкурой.
   – Тебя дразнили в школе?
   – Ха! Я сам там дразнил. Учителей.
   – Учителей? Зачем? – Женин начала есть, стараясь не спешить, она положила Барту еще кусочек хлеба.
   – Мне нужно было, чтобы меня выгнали, – улыбнулся он, но как-то невесело.
   – Зачем?! – Женни даже привстала.
   Он молчал.
   – Расскажи! Пожалуйста.
   – Длинная неинтересная история. – Барт задумался, что можно забавное извлечь из его пребывания в школе. – У родителей была навязчивая идея, что старший сын должен получить хорошее образование в приличной школе. Связи, имя, то, се. К тому же, один двоюродный дядя еще и год оплатил с условием, что я из штанов выпрыгну, чтоб заработать стипендию. Меня запихнули в Колледж святого Андрея, может, слышала…
   – О! Конечно, – с уважением выдохнула Женин. – Частная школа для мальчиков.
   – А! – махнул Барт рукой. – Ничего веселого торчать год в закрытой школе. Мама, понимаешь ли, сокрушалась, что у меня плохое образование. Это в компании с Рафом-то плохое? Что у меня нет никакого достойного общения. Кроме Рафа. Мне нужно общество. Можно подумать, я не могу организовать себе это самое общество, если захочу.
   – Ты – можешь, – с уверенностью подтвердила Женевьева.
   – А вот Раф – нет! Я – его единственное общество. И его лишили этой малости ради моего престиж-но-го, – скривил Барт губы, – образования! Нас разлучили. Ты уже поела? Пошли!
   Они зашагали по тесной городской улочке.
   – Что дальше? – спросила Женин.
   – Ничего. Замучил всех вусмерть, учителя поговорили с родителями, мягко так, они в лоб меня неподдающимся воспитанию не называли, но подразумевали, и меня вернули домой. Новый доктор Рафаэля признал, что Рафу со мной легче. Нас оставили в покое и на домашнем обучении.
   Дома пошли реже, с лужайками. Улица стала просто широкой дорогой.
   – С Рафом учиться, конечно, сложнее, чем с одноклассниками в школе. Он же умный. Гонит вперед, за ним не успеешь. Но в домашнем обучении есть свой смысл. Сам себе составляешь программу. Вернее, Раф. Наш старичок-учитель был не против. А друзья ко мне до сих пор приезжают. Которых в колледже завел. У нас же весело в Меланьи. Вот то, что нам надо! – неожиданно заключил Барт и решительно направился к розовому дому с колоннами.
   Садовник взглянул на них вопросительно.
   – Скажи ему, пусть позовет хозяина. Художник из столичного театра заинтересовался их кустами.
   Барт деловито прошелся перед домом, заглянул на террасу и даже в окно.
   К ним вышел очень солидный сеньор в шелковом халате.
   Барт велел перевести, что он прогуливался по окрестностям и, как особа с тонким художественным вкусом, не мог не залюбоваться домом. Но вот кусты. Это же просто безобразие! У него есть пара идей, если хозяину интересно… Аванс вперед.
   Барт получил аванс и секатор.
   Сеньору принесли чашку кофе, и он прохаживался вокруг куста у самой террасы. Барт сделал из куста идеальной формы шар. Сеньор довольно закивал, пожаловался на жару и скрылся в доме.
 
   Бартоломью энергично щелкал ножницами. Женин, чтобы не чувствовать себя бесполезной, собирала в кучу обрезки веток. Барт витой спиралью «закрутил» живую изгородь до ворот. Прочитал табличку «Доктор Заммит» и удивился:
   – Странное место. Никогда бы не подумал, что врачи любят селиться стаями. Вся улица в докторах. Напротив кто там у нас? «Доктор Мускат».
   Женни улыбнулась снисходительно: тоже мне, великий путешественник. Целое лето в этой стране, а не разобрался в местных порядках.
   – Он не обязательно врач. Они называют так тех, у кого есть высшее образование и даже просто высокое социальное положение. Значит, скорее, «уважаемый человек».
   – А! Понятно. – Барт вытер рукавом потный лоб. – А то не тянет наш боров на врача.
   Женни огорченно вздохнула: ну что он так грубо дает людям прозвища и вообще судит. Она догадывается, как он доводил учителей в школе.
 
   – Похулиганим? – весело подмигнул ей Барт.
   Оставался один куст. Через дорожку от куста-шара.
   Щелк-щелк-щелк. Напротив шара из земли вылезла по самый рот морда носатого гоблина с растрепанной шевелюрой и выпученными глазами.
   – Ах! – всплеснула руками Женни и выронила ветки.
   – Я такого выстриг Рафу, когда он болел. Придумал, как повеселить. Он как раз читал о великанах, троллях. Как он смеялся! – Барт усмехнулся. – Да я, может, и твоим Маленьким что стриг. Врач Рафаэля как увидел эту морду из окна, с улицы ее не было видно, тут же попросил меня нечто такое у него в саду соорудить. И прорекламировал мою работу. Так и пошло. Кое-какие деньги.