Страница:
Вот марбианин стал снижаться, постепенно сбавляя скорость. Под ними промелькнула стена – бесконечная темная полоса на фоне зеленых елей и сосен, и они опустились на снег в лесу, среди мелких кривых березок и спутанных, пока еще неподвижных побегов ольхи-людоедки.
На снегу темнела цепочка странных трехпалых следов. Она обрывалась у ног Аги. Последний след был какой-то странный – отпечатались только когти и пятка, как будто неведомое существо вдруг исчезло, не успев перенести вес своего тела на опущенную в снег ногу.
– Вот оно – единственное свидетельство нашего путешествия, – произнес марбианин за спиной Аги. – Только я один при переносе в прошлое оказался не в том месте, где мне надлежало быть в этот момент. И знаешь почему? Потому что я был закодирован, неактивен и сидел у тебя в башке. Какая-нибудь белка здесь, в лесу, могла видеть, как я вдруг пшик – и исчез. А вот и мое кодируемое тельце…
Аги не понял из этой речи ни слова. Он хотел было спросить, что все это значит, но осекся, обернувшись.
Летучая мышь лежала дохлая. Из складки на ее брюхе вылез волосатый паук длиной с локоть, с четырьмя двухколенчатыми ногами и множеством коготков.
Паук кинулся к Аги. Двигался он резко и судорожно, действительно по-паучьи. Он взбежал по ноге и спине Аги и вцепился когтями ему в волосы.
Аги вскрикнул и попытался сбросить с себя гадкую тварь, но его руки ничего не нашли. И в тот же миг голос марбианина раздался у Аги в голове:
– Шагай на юго-восток, да поживее. Ты должен догнать четверых своих друзей-выродков. Они идут к Старику, о котором тебе рассказывал Кру. Им грозит опасность, и ты их спасешь – с моей помощью, разумеется. Потом ты проникнешь вместе с ними в убежище Старика. Понятно?
«Этот оборотень хочет использовать меня… Въехать на мне, как на коне, в тайное убежище. Улле ему в пасть, я не желаю оказывать ему эту услугу». Аги торопливо огляделся в поисках какого-нибудь острого сучка, которым можно было бы вырвать себе сонную артерию.
– Ты кретин, – сказал марбианин. – Я же вижу насквозь все твои гнилые мозги. Сейчас ты все забудешь и станешь подчиняться как миленький.
И память Аги погасла, словно догоревший факел.
«Надо спешить, – подумал он. – Поскорее догнать друзей – и к могучему существу. Вот, кстати, и метка у меня почти пропала. Я тоже выродок. Славно, значит, меня не прогонят…»
И он зашагал на юго-восток.
Глава 9
На снегу темнела цепочка странных трехпалых следов. Она обрывалась у ног Аги. Последний след был какой-то странный – отпечатались только когти и пятка, как будто неведомое существо вдруг исчезло, не успев перенести вес своего тела на опущенную в снег ногу.
– Вот оно – единственное свидетельство нашего путешествия, – произнес марбианин за спиной Аги. – Только я один при переносе в прошлое оказался не в том месте, где мне надлежало быть в этот момент. И знаешь почему? Потому что я был закодирован, неактивен и сидел у тебя в башке. Какая-нибудь белка здесь, в лесу, могла видеть, как я вдруг пшик – и исчез. А вот и мое кодируемое тельце…
Аги не понял из этой речи ни слова. Он хотел было спросить, что все это значит, но осекся, обернувшись.
Летучая мышь лежала дохлая. Из складки на ее брюхе вылез волосатый паук длиной с локоть, с четырьмя двухколенчатыми ногами и множеством коготков.
Паук кинулся к Аги. Двигался он резко и судорожно, действительно по-паучьи. Он взбежал по ноге и спине Аги и вцепился когтями ему в волосы.
Аги вскрикнул и попытался сбросить с себя гадкую тварь, но его руки ничего не нашли. И в тот же миг голос марбианина раздался у Аги в голове:
– Шагай на юго-восток, да поживее. Ты должен догнать четверых своих друзей-выродков. Они идут к Старику, о котором тебе рассказывал Кру. Им грозит опасность, и ты их спасешь – с моей помощью, разумеется. Потом ты проникнешь вместе с ними в убежище Старика. Понятно?
«Этот оборотень хочет использовать меня… Въехать на мне, как на коне, в тайное убежище. Улле ему в пасть, я не желаю оказывать ему эту услугу». Аги торопливо огляделся в поисках какого-нибудь острого сучка, которым можно было бы вырвать себе сонную артерию.
– Ты кретин, – сказал марбианин. – Я же вижу насквозь все твои гнилые мозги. Сейчас ты все забудешь и станешь подчиняться как миленький.
И память Аги погасла, словно догоревший факел.
«Надо спешить, – подумал он. – Поскорее догнать друзей – и к могучему существу. Вот, кстати, и метка у меня почти пропала. Я тоже выродок. Славно, значит, меня не прогонят…»
И он зашагал на юго-восток.
Глава 9
В ЛЕСУ
Выродки, все пятеро, вышли из колдовского сна разом, едва лишь померкли их видения. Но рассудок к ним вернулся не скоро.
Сначала они неподвижно лежали на шкурах, пока к ним постепенно возвращалось сознание.
Эйле открыла глаза – мутные и бессмысленные. Выгнула шею, запрокинула голову. Скрючила пальцы и чуть слышно чмокнула.
Заверещал, запищал на пределе голоса, забился в судорогах Бату. Орми сел, тревожным взглядом обвел пещеру, потом выхватил свой нож из мамонтовой кости и рассек себе кожу от ключицы до пупа, по людоедскому обычаю принося свою кровь в жертву Улле. Он снова занес руку, готовясь сделать второй разрез рядом с первым, и пробормотал старое заклятие – утренний обряд в злое зимнее время, когда голодные хищники рыщут по лесу в поисках слабых, сладких людей:
– О Улле, моей рукой водящий, вот я делаю зло над собой, на сегодня довольно, забудь обо мне до ночи, избавь от дум и страданий.
– Опомнитесь! – вскричал Элгар. – Сон окончен, вы вернулись в главное время! Вы не упыри!
Орми замер с занесенным ножом, прищурился.
– Элгар? Это ты? Ты… все это сделал?
Эйле встрепенулась, испуганно заморгала, потом бросилась ничком на шкуру и разрыдалась, вцепившись пальцами в лосиный мех.
Энки сидел, глядя в пол, и ухмылялся растерянно и глупо. И только Аги был спокоен и что-то соображал, загибая пальцы.
Элгар взмахнул рукой, описав круг в воздухе у себя над головой. Этот круг светился несколько мгновений после того, как он опустил руку.
– С вами Имир! – сказал Элгар. – То, что вы видели, – ваша скрытая память. Вы все побывали в петле времени и вернулись туда, где петля началась. Ваш рассудок забыл о случившемся, а неподвластные времени души сохранили память и знание. Я только помог перевести эту память из глубины неосознаваемого в ту малую часть вашего разума, которую вы почитаете за свое «я». Отныне этот путь – из души в рассудок – останется открытым, и коварство врагов будет для вас не столь опасным. А теперь пусть Аги расскажет, что узнал, ведь он единственный из вас, кто понял смысл событий и то, как все это случилось.
– О, я расскажу с превеликой охотой! – сказал Аги. – Какая удача, что эти глупцы не потрудились скрыть от меня свой план, надеясь, что моя память останется в петле! Ну, слушайте…
Аги рассказывал долго и подробно, а когда он кончил, в подземном зале воцарилась глубокая тишина. Тут и вправду было над чем подумать.
Молчание прервал Орми. Он спросил:
– А что же ты, Элгар, не попал в пузырь?
– Не попал, – ответил Светлый.
– Как все выглядело для тебя?
– Сложно сказать. По-разному. Что бы ни происходило снаружи, я остаюсь в главном времени и немного вне его. Здесь не было петли. Я видел, как вы погибли; видел вас в упырином обличье. Потом вы вдруг снова стали людьми. Но все это не коснулось меня самого.
– А если бы петля не разомкнулась?
– Тогда в главном времени исчезло бы будущее. Если это случится, то и я не буду существовать в будущем.
– То есть умрешь?
– Можно сказать и так, хоть это и ложь, как и все слова. Чуть вернее будет так: я завершусь, закончусь. Чтобы понять это, вы должны понять сначала, как живет душа: ее прошлое не исчезает. Оно – такая же реальность, как и настоящее. И если бы не приход Врага, то и будущее было бы такой же реальностью.
– Послушай, Элгар, – сказал Бату. – Ты вот говорил об упырях, что ты их видел, но ведь ты не видишь зла? Как же это получается?
– Я вижу зло, – вздохнул Элгар. – В этом марбиане просчитались. И я должен рассказать вам кое-что о себе, чтобы вы знали, кто я, хоть мне и больно говорить об этом.
Давно, до прихода Врага, я достиг высшего совершенства среди Светлых. Я первым из всех сумел вывести свой разум за пределы времени и обозреть вселенную целиком, от ее начала и до конца. Впрочем, конца у вселенной не было. Я увидел мир извне. Он замыкался в сияющей завершенности. Там, где лежало будущее, Слово Имира было прочитано все до конца. Там люди сливались в единый светлый дух, обнимающий вселенную. Там все звезды были живыми, а мир становился одним могучим и прекрасным существом – самим Имиром, но уже не в образе слова, а воплощенным в теле и духе вселенной, готовым начать действовать и двигаться к новой великой и неведомой цели.
Оттуда, откуда вынесла меня моя просветленная мысль, я увидел истинное время. Оно было объемным, а то, что мы ощущаем как время и внутри чего существует сознание, было лишь одним из бесчисленных направлений в этом океане.
И тут моя мысль породила чудовищный образ, до которого никто, кроме меня, не мог бы додуматься. Я вдруг понял, что если взглянуть на вселенную в нашем обычном времени, но в обратном порядке, от конца к началу, то все светлое становится черным. Вместо соединения, развития и жизни – распад и вырождение. Вывернутый наизнанку мир при таком взгляде катился в бездну, небытие, источая миазмы разрушительного, самопожирающего духа. Итак, я выдумал зло. Ведь зло и есть обратное время, и каждый дурной поступок и недобрая мысль – не что иное, как маленький временной вихрь, водоворот в реке времени. Не случайно поэтому, если прочесть с конца слово «жизнь», получится слово «зло».
Я выдумал зло, и поэтому, быть может, с тех пор как оно стало реальностью, я вижу его – хотя для других Светлых оно было невидимо.
Вернувшись на землю, я отгородил свой разум от людей, так как не хотел, чтобы им стал доступен мой страшный вымысел.
Но было уже поздно. Одновременно со мной на Землю спустилось гибельное Слово, пришедшее из неведомого мира. Или оно было порождением моей кощунственной мысли? Это и был Враг, имени которого я не хочу произносить. Мы, наверное, никогда не узнаем, какую именно роль сыграла моя злополучная выдумка в том, что случилось с миром. Но Враг явился в тот самый момент, когда я измыслил его. Вернее – в том месте, где тень вневременного события – моей мысли – пересеклась с лучом прямого земного времени. Скорее всего, Враг долго искал брешь в блистающем совершенстве вселенной, куда бы он мог протиснуться, чтобы укорениться здесь навечно. И такая брешь была пробита мной. Вот и все, что я хотел вам сказать. А вы уж сами решайте, сколь велика моя вина и кто я в действительности – сын Имира или оборотень, посланец и предвестник зла на Земле.
Они помолчали, потом Орми сказал:
– Как мы можем тебя судить? Ведь мы сами в петле времени – упыри, и счастливы такой участью. Да и кто на земле может сказать про себя, какие он принимает обличья в бесчисленных петлях, в черных упыриных мирах.
– Да пребудет с нами Имир! Пусть хотя бы лишь в главном времени, – печально произнес Элгар.
На другой день Светлый рассказал друзьям об Имире и о том, как родилась вселенная:
– До начала времен мир был единым сгустком Слова, не имевшим ни размера, ни возраста. Вес же его был бесконечно велик, потому что вес есть нечто обратное времени: чем вес больше, тем медленнее течет время, а в первородном Слове время стояло; Но свершилось чудо: взрыв, и время побежало вперед, и Слово начало воплощаться в телах. Осколки же самого изначального сгустка теперь рассеяны среди звезд. Внутри этих осколков времени нет вовсе, а пространство они пронизывают насквозь. Из них и исходит Слово Имира, которым наполнена вся вселенная. И только через гибельную тучу, окутавшую Землю, оно не может проникнуть.
Потому-то Имир не может бороться со злом: ведь сам он пока – не более чем Слово, которое должно быть прочтено и исполнено людьми.
До прихода Врага величайшим сокровищем Светлых было Зерно Имира – то самое, о котором вы узнали из рассказа Веора, записанного на шкуре вражьими письменами. Веор называл Зерно Имира «чудесной звездой». По всем свойствам Зерно сходно с теми осколками Слова Имира, о которых я говорил. Но мы сами создали его здесь, на Земле. В нем хранились все благие мысли, уже найденные и понятые нами, но еще не осуществленные, ибо всему надлежит осуществиться в свое время, но не раньше. Теперь Зерно бесследно пропало, хотя я уверен – и Веор тоже знал это – слуги Врага не могли его уничтожить. Подобные осколки Слова неуничтожимы, потому что внутри них нет времени и они как бы и везде, и нигде. То, что мы видим, – всего лишь их тень, точнее, место, где их тень пересекается с осью главного времени. Представьте: если бы мы оказались внутри Зерна, оно само показалось бы нам целой вселенной, с собственным беспредельным пространством и временем. Внешний мир перестал бы для нас существовать. Но если, пробыв там краткий миг, мы как-нибудь снова выбрались бы наружу, то увидели бы, что здесь, в большой вселенной, минула вечность. Как же могут люди уничтожить нечто, существующее по совершенно иным законам, нежели они сами? Ну а если бы случилось чудо и некая могучая сила разрушила бы Зерно, то самому врагу в тот же миг пришел бы конец. Ведь Слово Имира – а Слово уж точно не может исчезнуть, – высвободившись, разорвет изнутри черную тучу, и тогда Солнце обратит в камень порождения тьмы. Нет, слуги Врага не могли уничтожить Зерно. Они спрятали его, окружив непроницаемой оболочкой, подобной той, что покрывает Землю, скрыли от людских глаз и даже от меня.
– Где же они, по-твоему, могут хранить его? – спросил Орми.
– Должно быть, его держат в том месте, которое считается у них самым надежным, там, где сосредоточена их главная мощь. В стране Марбе, в ледяном граде Дуль-Куге.
Орми опустил голову, задумавшись о чем-то. Элгар долго смотрел на него, а потом сказал:
– Успокой свои мысли, Орми. Никому из нас не под силу проникнуть в Дуль-Куг и похитить Зерно Имира. Враги ждут не дождутся, чтобы мы вышли все вместе из Убежища и оказались у них в руках. Мы все погибнем, едва я переступлю порог этой пещеры. Ведь ради этого они спасли вас, вернули из прошлого и позволили прийти сюда. Они думали, я ничего не заподозрю и покину Убежище вместе с вами, чтобы начать против них войну. Тут-то они и покончат со мной, ведь я давно мешаю их планам. Но они недооценили мою силу и мудрость. Я не поддамся на их уловки. Я не выйду отсюда!
Наступила недоуменная пауза. Медведь глухо ворчал, ворочаясь с боку на бок на подстилке из еловых лап. Эйле робко произнесла:
– Как же так, Элгар? Ты не хочешь бороться с Улле? Ты собрался сидеть здесь вечно? Но зачем тогда все? Зачем ты звал нас?
– Успокойтесь и выслушайте. – Элгар взмахнул рукой, будто хотел отогнать от себя мошкару. – Я звал вас потому, что только здесь вы можете жить спокойно, не боясь быть убитыми или использованными Врагом. Я видел, что с каждым поколением на Земле остается все меньше детей Имира. Я боялся остаться один, боялся, что мои силы тогда иссякнут и я не смогу больше сдерживать губительную поступь злобного чудища, захватившего Землю. Ведь если это Убежище и я сам исчезнем и лишимся силы, никто не сможет помешать слугам Врага осуществить свой замысел. Вспомните, что говорила эта тварь в подземельях Хаза, этот чудовищный Верховный Разум. Справившись со мной, марбиане легко уничтожат всех тех, кого они называют выродками; они выбросят Зерно Имира за пределы кругосветной тучи – и на Земле не окажется ничего, что могло бы нарушить цепь событий, когда время повернет вспять. Тогда они и замкнут в кольцо все главное время и создадут ту страшную Большую Петлю, о которой рассказал Аги и из которой мир не выйдет уже никогда. Но теперь, когда вы, преодолев все трудности, пришли сюда, – я больше ничего не боюсь. Вы останетесь здесь со мной. Если на Земле родятся новые дети Имира, я позову их тоже. Эта пещера будет нашим миром. И может быть, мне удастся сделать так, что вы сами когда-нибудь станете Светлыми. Здесь мы сможем отрешиться от всего, что происходит снаружи, а замыслу врага не даст осуществиться само наше присутствие на Земле. Орми стоял, опираясь на меч; взгляд его был угрюм.
– Большое утешение, – сказал он с усмешкой, – что Улле не скрутит время в Большую Петлю. Как будто сейчас на Земле намного лучше.
– Это все, что мы можем сделать, – сказал Элгар. – И это немало. Может быть, спустя долгое время мы станем сильнее, а Враг, губя вокруг себя все живое, постепенно ослабеет, и тогда… кто знает, как повернется жизнь. Не будем терять надежды.
– Я думал, ты могучее существо, – сказал Аги. – Ты же обещал Кру власть над миром. Выходит, лгал?
Элгар на мгновение замешкался, потом ответил невозмутимо:
– Мы будем недосягаемы для Врага. У нас будет свой маленький мир. Он будет чистым и светлым. В нем мы будем хозяевами. Разве этого мало? Что нам за дело, в конце концов, до внешнего мира, раз мы не в силах его изменить? Мы будем жить так, как будто его нет вовсе. Как будто он – один из упыриных пузырей, выпавших из вселенной.
Энки сказал:
– Неужели нельзя хоть как-то потеснить зло на Земле? Гуганян можно убивать. Мы с братом убили троих. А ты, Элгар, мог бы победить марбианина?
Элгар сделал жест, как будто отгонял комаров.
– О Имир над тучей! Что ты говоришь! Всякое убийство есть зло. Это временной вихрь, воронка, всасывающая душу. Этот путь не для нас! Он не ведет к победе добра. Следуя по нему, можно попасть только…
– Улле в пасть, что ли? – докончил Аги, усмехаясь.
– К тому же любой марбианин может убить меня одним-единственным словом, – сказал Элгар. – Вы же знаете, как погибли все Светлые на третий день после прихода Губителя.
Потом они долго молчали. Понуро сидели на шкурах, стараясь не смотреть друг другу в глаза.
Медведь побрел прочь – наверное, Элгар опять послал его на охоту. Люди проводили зверя тоскливыми взглядами.
Шло время. В пещере день не отличался от ночи. Освещение зависело только от Элгара. В одном из залов с потолка капала ледяная вода. Это было похоже на дождь. Только капли прозрачнее и чище. «Они как слезы», – сказала Эйле однажды. Эйле любила этот зал. Она часто сидела там одна и слушала, как звенят капли, падая в выдолбленные ими же круглые ямы в полу. Вода собиралась из ям в ручеек, почти тотчас же исчезавший в темной трещине.
Элгар изо дня в день неторопливо рассказывал людям все, что помнил о мире, каким он был до пришествия Улле.
О жарком солнце, густых лесах; о странах, где никогда не бывало морозов и снега, где в изобилии росли невиданные плоды, сочные и прекрасные на вкус. О чистой воде в каждом ручье. О разноцветных беззаботных птицах, умевших издавать сладкие звуки, которые в нынешнем мире и сравнить-то не с чем. О милых, беззлобных и чуть смешных людях, не умевших делать никаких орудий, кроме грубых кремневых ножей, не знавших чисел и обходившихся всего несколькими словами. Эти дикари, которыми Элгар явно восхищался, – еще бы, ведь в молодости он был одним из них! – достигая зрелости, проходили сложный обряд посвящения и становились Светлыми. Светлые же не охотились, не копали кореньев, не пили воды, не делали орудий и не жгли костров и даже не оставляли следов на земле, по которой ступали. Единственным делом Светлых было – слушать звезды, внимать Слову Имира и запоминать, запоминать… А их память понемногу сливалась, образуя чудо-звезду, Зерно Имира. И конечно, Светлые никогда не умирали. Если же кому-то из людей случалось умереть, не дожив до посвящения, его хоронили с плачем и с почестями на благоуханном цветочном ложе… А иногда, в особых случаях, – съедали, тоже с плачем, без злобы, с почетом и любовью. Это делалось для того, чтобы дух умершего не исчез бесследно, а продолжал жить, растворившись в живущих.
– Ну а цветочное-то ложе зачем? – спросил как-то Орми.
– Чтобы дух человеческий был так же красив в смерти, как и в жизни, – ответил Элгар и добавил: – Но ты, Орми, слушаешь меня вполуха и все время думаешь о нехорошем. Оставь эти мысли, прошу тебя.
Орми посмотрел на Элгара в упор и сказал:
– Так ты и будешь до скончания дней лезть людям в головы, подглядывать то, что не тебе предназначено, и заниматься нравоучениями? Рассказывай дальше, я слушаю.
А потом, когда Элгар кончил рассказывать и погрузился в оцепенение, заменявшее ему сон, Орми ушел в зал звенящих капель и встретился там с Эйле.
– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказала девочка, не поворачивая головы. – Раз, два, три. Считай про себя. Четыре, пять, шесть. Считай! Ты хочешь, чтобы Элгар не видел твоих мыслей. Семь, восемь… Он не станет заглядывать в голову, набитую числами.
– У Слэка было двадцать пять зубов, – быстро забормотал Орми. – Четыре ему выбил Барг. Ты умница. Сколько осталось? Давай уйдем. Сколько же осталось? Было двадцать пять… Мне все надоело. Четыре долой. Я хочу в лес. Двадцать один. Там лето сейчас. Их отдали Улле. У того было двести. Сколько стало?
– Пойдем. Двести четыре. Я знаю, где второй выход. Надо выяснить, сколько шагов отсюда до второго выхода. Пойдем прямо сейчас.
– Сначала сосчитаем шаги до Энки. Он пошел спать в… первый коридор направо. Может, он захочет посчитать с нами вместе.
– С нами втроем, – сказала Эйле. Они двинулись к Энки. Энки храпел, завернувшись в шкуру.
– Мы уходим, – Орми потянул брата за ухо, подсчитывая в уме общее число ушей в пещере Светлого. – Идешь с нами?
Энки проснулся мгновенно, и по его лицу было видно, что ему не придется долго втолковывать, о чем речь. Однако ответил он не сразу.
– Похоже на то, что Элгар прав. – Энки говорил глухо, потупив взгляд. – Здесь мы хоть в безопасности. А стоит выйти – и все. Только зря погибнем. Нет, не пойду. И Аги, и Бату тоже – все мы нахлебались горя. А тут тихо. Сначала я не понимал, а теперь понял, что это такое. Покой. И некого бояться.
– Ну, так прощай, брат. Я не буду долго тебя просить – И, обращаясь к Эйле, Орми добавил: – Бежим, пока не хватились!
Уже убегая, Орми крикнул брату на прощание:
– Досчитай до ста, сделай милость. Нам бы только до выхода добраться… а наружу Элгар носа не высунет.
Вот и выход. Не тот, на скале, а другой, в глубокой расщелине у подножия снежной горы. Дверь была такая же, потайная – каменная, но на этот раз Орми видел ее не хуже своей спутницы. Миг – и они снаружи. Расщелину эту Орми знал – ему случалось ходить сюда за дровами.
Здесь было утро. Ночью, видно, прошел дождь. С только что распустившихся листочков ольхи-людоедки свисали мутные капли. Побеги чуть шевелились; тяжелые черные почки на концах ветвей, к счастью, не успели еще лопнуть. В них наливались соком туго скрученные отростки – жала, готовые впиться в любую теплую плоть.
Орми быстро провел Эйле через заросли, и они взобрались на покрытый лишайником плоский камень, от которого начинался крутой и скользкий подъем на северный склон ущелья.
Вдруг позади раздался треск. Медведь Элгара стремительно мчался к ним, круша сухие деревца и сдирая с камней мягкие моховые подушки.
– Лезь на скалу! – скомандовал Орми.
– Не надо – Эйле взяла его за руку – Он нас не тронет.
– Ну да! Несется прямо на нас! Лезь!
Но Эйле не двинулась с места, и у Орми не осталось времени на уговоры. Медведь был рядом. Орми обнажил меч и крикнул:
– Ну, чего ты хочешь? Мы не вернемся в подземелье! Смотри, мой коготь подлиннее твоих! Ступай прочь!
Зверь остановился у самого камня. Его нос почти касался ступней Орми. Медведь сел на задние лапы, заворчал и смешным жестом поманил людей к себе.
– Уходи, зверюга. Пусть Элгар не тревожится о нас. Мы сами выбрали свою судьбу. А у него еще остались слушатели.
Медведь зарычал громче, в два прыжка обогнул камень и вскочил на него, отрезав людям путь к отступлению. Потом он решительно двинулся вперед, мягко ступая и искоса поглядывая на меч.
– Стой, или я… – Орми замахнулся. В тот же миг Эйле отстранила своего спутника, подбежала к зверю и без страха положила руку на косматую голову.
– Так будет лучше, – заговорила она спокойно и тихо, поглаживая медведя по загривку. – Лучше для всех. Нам плохо под землей. Мы захотели на волю. Здесь много зла, но зато все настоящее, большое и невыдуманное. Ветер и мох. И ни к чему все подземное счастье, если снаружи не будет жизни. Прощай. Ты хороший зверь. А мы пойдем.
Орми немного расслабился, оперся на меч. Медведь, казалось, внимательно слушал девочку. Морда у него стала какая-то грустная. Потом он дернул ухом, отвернулся, неторопливо слез с камня и побрел назад, к потайному входу.
– Ловко, – сказал Орми. – С тобой не пропадешь.
– Ты бы убил его?
– Вряд ли я с ним справился бы в одиночку. Медведь есть медведь. Хотя и меч хорош.
– Но тебе не было бы его жалко?
– Если бы он напал? Нет. Ты говоришь как Элгар.
– Просто я не знаю, кто прав.
Они вскарабкались на гриву и спустились по ее северному склону в лес. Жизнь пробуждалась повсюду. В расщелинах еще лежал снег, он был почти черный и кишел снежными гусеницами. Во влажных ямах наливались соком жирные скользкие соплянки. Где-то на болоте хрипела, задыхаясь, шальная ворона, сдуру севшая на хищный лист живоглотки. Комары еще спали.
Орми и Эйле шагали на север, по колено в мокром пахучем кустарнике нэр. Черные листья осыпались и липли к ногам.
– Чтобы попасть в Дуль-Куг, – сказала Эйле, – нам придется пройти весь Гуган.
– А нельзя ли обойти его? Что, если двинуться на восток вдоль стены? Ведь рано или поздно стена должна повернуть на север. Помнишь рисунок на шкуре?
– Да, там страна Каар-Гун, сплошное болото. Но это, наверное, все-таки лучше, чем Гуган. А такого хорошего леса, как здесь, мы нигде больше не встретим.
Орми пожал плечами.
– Конечно, болото лучше. Я по болотам умею ходить, не утонем.
Заночевали в корнях поваленной сосны.
– Элгар все зовет, – сказала Эйле. – Говорит, мы погибнем зря.
– Зря? – Орми задумчиво ковырял палкой угли. – Разве что-нибудь на земле может случиться зря? В наших душах живет Слово Имира. Куда оно денется после смерти? Может быть, так и нужно, чтобы мы погибли.
– Кому?
– Имиру. Может, мы, люди, – всего лишь часть, ступенька, один шаг длинного пути, который должна преодолеть душа, прежде чем…
– Чем что?
– Да отстань ты, – разозлился вдруг Орми. – Вот привязалась. А я-то, дурень, все болтаю, болтаю невесть что…
– Вот именно, – фыркнула Эйле. – Только я тут ни при чем. Ты сам начал рассуждать – зря мы погибнем или не зря.
– А ты-то как думаешь?
– Я думаю так: если мы погибнем, то это и будет значить, что все было зря. А еще я думаю, что мы не погибнем. А еще – что давно пора спать.
Утром с болота налетел ядовитый ветер. Орми вырвал клок мха, прижал его к лицу спящей Эйле. Другой такой же – себе.
– Дыши через мох! Это ненадолго. Сейчас рассеется.
– М-м-м… м-м!
– Лежи, не дергайся!
Смрад и впрямь скоро стал слабеть. Тогда они двинулись в путь и шли до полудня. Эйле вдруг встала как вкопанная и уставилась в небо.
– Ты чего?
Орми проследил за ее взглядом и оцепенел от ужаса. Огромное крылатое чудище неслось высоко над лесом. Оно металось из стороны в сторону и летело зигзагом, высматривая что-то внизу. Уже были слышны глухие хлопки перепончатых крыльев.
Орми схватил Эйле в охапку и нырнул вместе с ней под густую ель.
– Будем тихо лежать – может, не найдет, – шепнул он.
Сначала они неподвижно лежали на шкурах, пока к ним постепенно возвращалось сознание.
Эйле открыла глаза – мутные и бессмысленные. Выгнула шею, запрокинула голову. Скрючила пальцы и чуть слышно чмокнула.
Заверещал, запищал на пределе голоса, забился в судорогах Бату. Орми сел, тревожным взглядом обвел пещеру, потом выхватил свой нож из мамонтовой кости и рассек себе кожу от ключицы до пупа, по людоедскому обычаю принося свою кровь в жертву Улле. Он снова занес руку, готовясь сделать второй разрез рядом с первым, и пробормотал старое заклятие – утренний обряд в злое зимнее время, когда голодные хищники рыщут по лесу в поисках слабых, сладких людей:
– О Улле, моей рукой водящий, вот я делаю зло над собой, на сегодня довольно, забудь обо мне до ночи, избавь от дум и страданий.
– Опомнитесь! – вскричал Элгар. – Сон окончен, вы вернулись в главное время! Вы не упыри!
Орми замер с занесенным ножом, прищурился.
– Элгар? Это ты? Ты… все это сделал?
Эйле встрепенулась, испуганно заморгала, потом бросилась ничком на шкуру и разрыдалась, вцепившись пальцами в лосиный мех.
Энки сидел, глядя в пол, и ухмылялся растерянно и глупо. И только Аги был спокоен и что-то соображал, загибая пальцы.
Элгар взмахнул рукой, описав круг в воздухе у себя над головой. Этот круг светился несколько мгновений после того, как он опустил руку.
– С вами Имир! – сказал Элгар. – То, что вы видели, – ваша скрытая память. Вы все побывали в петле времени и вернулись туда, где петля началась. Ваш рассудок забыл о случившемся, а неподвластные времени души сохранили память и знание. Я только помог перевести эту память из глубины неосознаваемого в ту малую часть вашего разума, которую вы почитаете за свое «я». Отныне этот путь – из души в рассудок – останется открытым, и коварство врагов будет для вас не столь опасным. А теперь пусть Аги расскажет, что узнал, ведь он единственный из вас, кто понял смысл событий и то, как все это случилось.
– О, я расскажу с превеликой охотой! – сказал Аги. – Какая удача, что эти глупцы не потрудились скрыть от меня свой план, надеясь, что моя память останется в петле! Ну, слушайте…
Аги рассказывал долго и подробно, а когда он кончил, в подземном зале воцарилась глубокая тишина. Тут и вправду было над чем подумать.
Молчание прервал Орми. Он спросил:
– А что же ты, Элгар, не попал в пузырь?
– Не попал, – ответил Светлый.
– Как все выглядело для тебя?
– Сложно сказать. По-разному. Что бы ни происходило снаружи, я остаюсь в главном времени и немного вне его. Здесь не было петли. Я видел, как вы погибли; видел вас в упырином обличье. Потом вы вдруг снова стали людьми. Но все это не коснулось меня самого.
– А если бы петля не разомкнулась?
– Тогда в главном времени исчезло бы будущее. Если это случится, то и я не буду существовать в будущем.
– То есть умрешь?
– Можно сказать и так, хоть это и ложь, как и все слова. Чуть вернее будет так: я завершусь, закончусь. Чтобы понять это, вы должны понять сначала, как живет душа: ее прошлое не исчезает. Оно – такая же реальность, как и настоящее. И если бы не приход Врага, то и будущее было бы такой же реальностью.
– Послушай, Элгар, – сказал Бату. – Ты вот говорил об упырях, что ты их видел, но ведь ты не видишь зла? Как же это получается?
– Я вижу зло, – вздохнул Элгар. – В этом марбиане просчитались. И я должен рассказать вам кое-что о себе, чтобы вы знали, кто я, хоть мне и больно говорить об этом.
Давно, до прихода Врага, я достиг высшего совершенства среди Светлых. Я первым из всех сумел вывести свой разум за пределы времени и обозреть вселенную целиком, от ее начала и до конца. Впрочем, конца у вселенной не было. Я увидел мир извне. Он замыкался в сияющей завершенности. Там, где лежало будущее, Слово Имира было прочитано все до конца. Там люди сливались в единый светлый дух, обнимающий вселенную. Там все звезды были живыми, а мир становился одним могучим и прекрасным существом – самим Имиром, но уже не в образе слова, а воплощенным в теле и духе вселенной, готовым начать действовать и двигаться к новой великой и неведомой цели.
Оттуда, откуда вынесла меня моя просветленная мысль, я увидел истинное время. Оно было объемным, а то, что мы ощущаем как время и внутри чего существует сознание, было лишь одним из бесчисленных направлений в этом океане.
И тут моя мысль породила чудовищный образ, до которого никто, кроме меня, не мог бы додуматься. Я вдруг понял, что если взглянуть на вселенную в нашем обычном времени, но в обратном порядке, от конца к началу, то все светлое становится черным. Вместо соединения, развития и жизни – распад и вырождение. Вывернутый наизнанку мир при таком взгляде катился в бездну, небытие, источая миазмы разрушительного, самопожирающего духа. Итак, я выдумал зло. Ведь зло и есть обратное время, и каждый дурной поступок и недобрая мысль – не что иное, как маленький временной вихрь, водоворот в реке времени. Не случайно поэтому, если прочесть с конца слово «жизнь», получится слово «зло».
Я выдумал зло, и поэтому, быть может, с тех пор как оно стало реальностью, я вижу его – хотя для других Светлых оно было невидимо.
Вернувшись на землю, я отгородил свой разум от людей, так как не хотел, чтобы им стал доступен мой страшный вымысел.
Но было уже поздно. Одновременно со мной на Землю спустилось гибельное Слово, пришедшее из неведомого мира. Или оно было порождением моей кощунственной мысли? Это и был Враг, имени которого я не хочу произносить. Мы, наверное, никогда не узнаем, какую именно роль сыграла моя злополучная выдумка в том, что случилось с миром. Но Враг явился в тот самый момент, когда я измыслил его. Вернее – в том месте, где тень вневременного события – моей мысли – пересеклась с лучом прямого земного времени. Скорее всего, Враг долго искал брешь в блистающем совершенстве вселенной, куда бы он мог протиснуться, чтобы укорениться здесь навечно. И такая брешь была пробита мной. Вот и все, что я хотел вам сказать. А вы уж сами решайте, сколь велика моя вина и кто я в действительности – сын Имира или оборотень, посланец и предвестник зла на Земле.
Они помолчали, потом Орми сказал:
– Как мы можем тебя судить? Ведь мы сами в петле времени – упыри, и счастливы такой участью. Да и кто на земле может сказать про себя, какие он принимает обличья в бесчисленных петлях, в черных упыриных мирах.
– Да пребудет с нами Имир! Пусть хотя бы лишь в главном времени, – печально произнес Элгар.
На другой день Светлый рассказал друзьям об Имире и о том, как родилась вселенная:
– До начала времен мир был единым сгустком Слова, не имевшим ни размера, ни возраста. Вес же его был бесконечно велик, потому что вес есть нечто обратное времени: чем вес больше, тем медленнее течет время, а в первородном Слове время стояло; Но свершилось чудо: взрыв, и время побежало вперед, и Слово начало воплощаться в телах. Осколки же самого изначального сгустка теперь рассеяны среди звезд. Внутри этих осколков времени нет вовсе, а пространство они пронизывают насквозь. Из них и исходит Слово Имира, которым наполнена вся вселенная. И только через гибельную тучу, окутавшую Землю, оно не может проникнуть.
Потому-то Имир не может бороться со злом: ведь сам он пока – не более чем Слово, которое должно быть прочтено и исполнено людьми.
До прихода Врага величайшим сокровищем Светлых было Зерно Имира – то самое, о котором вы узнали из рассказа Веора, записанного на шкуре вражьими письменами. Веор называл Зерно Имира «чудесной звездой». По всем свойствам Зерно сходно с теми осколками Слова Имира, о которых я говорил. Но мы сами создали его здесь, на Земле. В нем хранились все благие мысли, уже найденные и понятые нами, но еще не осуществленные, ибо всему надлежит осуществиться в свое время, но не раньше. Теперь Зерно бесследно пропало, хотя я уверен – и Веор тоже знал это – слуги Врага не могли его уничтожить. Подобные осколки Слова неуничтожимы, потому что внутри них нет времени и они как бы и везде, и нигде. То, что мы видим, – всего лишь их тень, точнее, место, где их тень пересекается с осью главного времени. Представьте: если бы мы оказались внутри Зерна, оно само показалось бы нам целой вселенной, с собственным беспредельным пространством и временем. Внешний мир перестал бы для нас существовать. Но если, пробыв там краткий миг, мы как-нибудь снова выбрались бы наружу, то увидели бы, что здесь, в большой вселенной, минула вечность. Как же могут люди уничтожить нечто, существующее по совершенно иным законам, нежели они сами? Ну а если бы случилось чудо и некая могучая сила разрушила бы Зерно, то самому врагу в тот же миг пришел бы конец. Ведь Слово Имира – а Слово уж точно не может исчезнуть, – высвободившись, разорвет изнутри черную тучу, и тогда Солнце обратит в камень порождения тьмы. Нет, слуги Врага не могли уничтожить Зерно. Они спрятали его, окружив непроницаемой оболочкой, подобной той, что покрывает Землю, скрыли от людских глаз и даже от меня.
– Где же они, по-твоему, могут хранить его? – спросил Орми.
– Должно быть, его держат в том месте, которое считается у них самым надежным, там, где сосредоточена их главная мощь. В стране Марбе, в ледяном граде Дуль-Куге.
Орми опустил голову, задумавшись о чем-то. Элгар долго смотрел на него, а потом сказал:
– Успокой свои мысли, Орми. Никому из нас не под силу проникнуть в Дуль-Куг и похитить Зерно Имира. Враги ждут не дождутся, чтобы мы вышли все вместе из Убежища и оказались у них в руках. Мы все погибнем, едва я переступлю порог этой пещеры. Ведь ради этого они спасли вас, вернули из прошлого и позволили прийти сюда. Они думали, я ничего не заподозрю и покину Убежище вместе с вами, чтобы начать против них войну. Тут-то они и покончат со мной, ведь я давно мешаю их планам. Но они недооценили мою силу и мудрость. Я не поддамся на их уловки. Я не выйду отсюда!
Наступила недоуменная пауза. Медведь глухо ворчал, ворочаясь с боку на бок на подстилке из еловых лап. Эйле робко произнесла:
– Как же так, Элгар? Ты не хочешь бороться с Улле? Ты собрался сидеть здесь вечно? Но зачем тогда все? Зачем ты звал нас?
– Успокойтесь и выслушайте. – Элгар взмахнул рукой, будто хотел отогнать от себя мошкару. – Я звал вас потому, что только здесь вы можете жить спокойно, не боясь быть убитыми или использованными Врагом. Я видел, что с каждым поколением на Земле остается все меньше детей Имира. Я боялся остаться один, боялся, что мои силы тогда иссякнут и я не смогу больше сдерживать губительную поступь злобного чудища, захватившего Землю. Ведь если это Убежище и я сам исчезнем и лишимся силы, никто не сможет помешать слугам Врага осуществить свой замысел. Вспомните, что говорила эта тварь в подземельях Хаза, этот чудовищный Верховный Разум. Справившись со мной, марбиане легко уничтожат всех тех, кого они называют выродками; они выбросят Зерно Имира за пределы кругосветной тучи – и на Земле не окажется ничего, что могло бы нарушить цепь событий, когда время повернет вспять. Тогда они и замкнут в кольцо все главное время и создадут ту страшную Большую Петлю, о которой рассказал Аги и из которой мир не выйдет уже никогда. Но теперь, когда вы, преодолев все трудности, пришли сюда, – я больше ничего не боюсь. Вы останетесь здесь со мной. Если на Земле родятся новые дети Имира, я позову их тоже. Эта пещера будет нашим миром. И может быть, мне удастся сделать так, что вы сами когда-нибудь станете Светлыми. Здесь мы сможем отрешиться от всего, что происходит снаружи, а замыслу врага не даст осуществиться само наше присутствие на Земле. Орми стоял, опираясь на меч; взгляд его был угрюм.
– Большое утешение, – сказал он с усмешкой, – что Улле не скрутит время в Большую Петлю. Как будто сейчас на Земле намного лучше.
– Это все, что мы можем сделать, – сказал Элгар. – И это немало. Может быть, спустя долгое время мы станем сильнее, а Враг, губя вокруг себя все живое, постепенно ослабеет, и тогда… кто знает, как повернется жизнь. Не будем терять надежды.
– Я думал, ты могучее существо, – сказал Аги. – Ты же обещал Кру власть над миром. Выходит, лгал?
Элгар на мгновение замешкался, потом ответил невозмутимо:
– Мы будем недосягаемы для Врага. У нас будет свой маленький мир. Он будет чистым и светлым. В нем мы будем хозяевами. Разве этого мало? Что нам за дело, в конце концов, до внешнего мира, раз мы не в силах его изменить? Мы будем жить так, как будто его нет вовсе. Как будто он – один из упыриных пузырей, выпавших из вселенной.
Энки сказал:
– Неужели нельзя хоть как-то потеснить зло на Земле? Гуганян можно убивать. Мы с братом убили троих. А ты, Элгар, мог бы победить марбианина?
Элгар сделал жест, как будто отгонял комаров.
– О Имир над тучей! Что ты говоришь! Всякое убийство есть зло. Это временной вихрь, воронка, всасывающая душу. Этот путь не для нас! Он не ведет к победе добра. Следуя по нему, можно попасть только…
– Улле в пасть, что ли? – докончил Аги, усмехаясь.
– К тому же любой марбианин может убить меня одним-единственным словом, – сказал Элгар. – Вы же знаете, как погибли все Светлые на третий день после прихода Губителя.
Потом они долго молчали. Понуро сидели на шкурах, стараясь не смотреть друг другу в глаза.
Медведь побрел прочь – наверное, Элгар опять послал его на охоту. Люди проводили зверя тоскливыми взглядами.
Шло время. В пещере день не отличался от ночи. Освещение зависело только от Элгара. В одном из залов с потолка капала ледяная вода. Это было похоже на дождь. Только капли прозрачнее и чище. «Они как слезы», – сказала Эйле однажды. Эйле любила этот зал. Она часто сидела там одна и слушала, как звенят капли, падая в выдолбленные ими же круглые ямы в полу. Вода собиралась из ям в ручеек, почти тотчас же исчезавший в темной трещине.
Элгар изо дня в день неторопливо рассказывал людям все, что помнил о мире, каким он был до пришествия Улле.
О жарком солнце, густых лесах; о странах, где никогда не бывало морозов и снега, где в изобилии росли невиданные плоды, сочные и прекрасные на вкус. О чистой воде в каждом ручье. О разноцветных беззаботных птицах, умевших издавать сладкие звуки, которые в нынешнем мире и сравнить-то не с чем. О милых, беззлобных и чуть смешных людях, не умевших делать никаких орудий, кроме грубых кремневых ножей, не знавших чисел и обходившихся всего несколькими словами. Эти дикари, которыми Элгар явно восхищался, – еще бы, ведь в молодости он был одним из них! – достигая зрелости, проходили сложный обряд посвящения и становились Светлыми. Светлые же не охотились, не копали кореньев, не пили воды, не делали орудий и не жгли костров и даже не оставляли следов на земле, по которой ступали. Единственным делом Светлых было – слушать звезды, внимать Слову Имира и запоминать, запоминать… А их память понемногу сливалась, образуя чудо-звезду, Зерно Имира. И конечно, Светлые никогда не умирали. Если же кому-то из людей случалось умереть, не дожив до посвящения, его хоронили с плачем и с почестями на благоуханном цветочном ложе… А иногда, в особых случаях, – съедали, тоже с плачем, без злобы, с почетом и любовью. Это делалось для того, чтобы дух умершего не исчез бесследно, а продолжал жить, растворившись в живущих.
– Ну а цветочное-то ложе зачем? – спросил как-то Орми.
– Чтобы дух человеческий был так же красив в смерти, как и в жизни, – ответил Элгар и добавил: – Но ты, Орми, слушаешь меня вполуха и все время думаешь о нехорошем. Оставь эти мысли, прошу тебя.
Орми посмотрел на Элгара в упор и сказал:
– Так ты и будешь до скончания дней лезть людям в головы, подглядывать то, что не тебе предназначено, и заниматься нравоучениями? Рассказывай дальше, я слушаю.
А потом, когда Элгар кончил рассказывать и погрузился в оцепенение, заменявшее ему сон, Орми ушел в зал звенящих капель и встретился там с Эйле.
– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказала девочка, не поворачивая головы. – Раз, два, три. Считай про себя. Четыре, пять, шесть. Считай! Ты хочешь, чтобы Элгар не видел твоих мыслей. Семь, восемь… Он не станет заглядывать в голову, набитую числами.
– У Слэка было двадцать пять зубов, – быстро забормотал Орми. – Четыре ему выбил Барг. Ты умница. Сколько осталось? Давай уйдем. Сколько же осталось? Было двадцать пять… Мне все надоело. Четыре долой. Я хочу в лес. Двадцать один. Там лето сейчас. Их отдали Улле. У того было двести. Сколько стало?
– Пойдем. Двести четыре. Я знаю, где второй выход. Надо выяснить, сколько шагов отсюда до второго выхода. Пойдем прямо сейчас.
– Сначала сосчитаем шаги до Энки. Он пошел спать в… первый коридор направо. Может, он захочет посчитать с нами вместе.
– С нами втроем, – сказала Эйле. Они двинулись к Энки. Энки храпел, завернувшись в шкуру.
– Мы уходим, – Орми потянул брата за ухо, подсчитывая в уме общее число ушей в пещере Светлого. – Идешь с нами?
Энки проснулся мгновенно, и по его лицу было видно, что ему не придется долго втолковывать, о чем речь. Однако ответил он не сразу.
– Похоже на то, что Элгар прав. – Энки говорил глухо, потупив взгляд. – Здесь мы хоть в безопасности. А стоит выйти – и все. Только зря погибнем. Нет, не пойду. И Аги, и Бату тоже – все мы нахлебались горя. А тут тихо. Сначала я не понимал, а теперь понял, что это такое. Покой. И некого бояться.
– Ну, так прощай, брат. Я не буду долго тебя просить – И, обращаясь к Эйле, Орми добавил: – Бежим, пока не хватились!
Уже убегая, Орми крикнул брату на прощание:
– Досчитай до ста, сделай милость. Нам бы только до выхода добраться… а наружу Элгар носа не высунет.
Вот и выход. Не тот, на скале, а другой, в глубокой расщелине у подножия снежной горы. Дверь была такая же, потайная – каменная, но на этот раз Орми видел ее не хуже своей спутницы. Миг – и они снаружи. Расщелину эту Орми знал – ему случалось ходить сюда за дровами.
Здесь было утро. Ночью, видно, прошел дождь. С только что распустившихся листочков ольхи-людоедки свисали мутные капли. Побеги чуть шевелились; тяжелые черные почки на концах ветвей, к счастью, не успели еще лопнуть. В них наливались соком туго скрученные отростки – жала, готовые впиться в любую теплую плоть.
Орми быстро провел Эйле через заросли, и они взобрались на покрытый лишайником плоский камень, от которого начинался крутой и скользкий подъем на северный склон ущелья.
Вдруг позади раздался треск. Медведь Элгара стремительно мчался к ним, круша сухие деревца и сдирая с камней мягкие моховые подушки.
– Лезь на скалу! – скомандовал Орми.
– Не надо – Эйле взяла его за руку – Он нас не тронет.
– Ну да! Несется прямо на нас! Лезь!
Но Эйле не двинулась с места, и у Орми не осталось времени на уговоры. Медведь был рядом. Орми обнажил меч и крикнул:
– Ну, чего ты хочешь? Мы не вернемся в подземелье! Смотри, мой коготь подлиннее твоих! Ступай прочь!
Зверь остановился у самого камня. Его нос почти касался ступней Орми. Медведь сел на задние лапы, заворчал и смешным жестом поманил людей к себе.
– Уходи, зверюга. Пусть Элгар не тревожится о нас. Мы сами выбрали свою судьбу. А у него еще остались слушатели.
Медведь зарычал громче, в два прыжка обогнул камень и вскочил на него, отрезав людям путь к отступлению. Потом он решительно двинулся вперед, мягко ступая и искоса поглядывая на меч.
– Стой, или я… – Орми замахнулся. В тот же миг Эйле отстранила своего спутника, подбежала к зверю и без страха положила руку на косматую голову.
– Так будет лучше, – заговорила она спокойно и тихо, поглаживая медведя по загривку. – Лучше для всех. Нам плохо под землей. Мы захотели на волю. Здесь много зла, но зато все настоящее, большое и невыдуманное. Ветер и мох. И ни к чему все подземное счастье, если снаружи не будет жизни. Прощай. Ты хороший зверь. А мы пойдем.
Орми немного расслабился, оперся на меч. Медведь, казалось, внимательно слушал девочку. Морда у него стала какая-то грустная. Потом он дернул ухом, отвернулся, неторопливо слез с камня и побрел назад, к потайному входу.
– Ловко, – сказал Орми. – С тобой не пропадешь.
– Ты бы убил его?
– Вряд ли я с ним справился бы в одиночку. Медведь есть медведь. Хотя и меч хорош.
– Но тебе не было бы его жалко?
– Если бы он напал? Нет. Ты говоришь как Элгар.
– Просто я не знаю, кто прав.
Они вскарабкались на гриву и спустились по ее северному склону в лес. Жизнь пробуждалась повсюду. В расщелинах еще лежал снег, он был почти черный и кишел снежными гусеницами. Во влажных ямах наливались соком жирные скользкие соплянки. Где-то на болоте хрипела, задыхаясь, шальная ворона, сдуру севшая на хищный лист живоглотки. Комары еще спали.
Орми и Эйле шагали на север, по колено в мокром пахучем кустарнике нэр. Черные листья осыпались и липли к ногам.
– Чтобы попасть в Дуль-Куг, – сказала Эйле, – нам придется пройти весь Гуган.
– А нельзя ли обойти его? Что, если двинуться на восток вдоль стены? Ведь рано или поздно стена должна повернуть на север. Помнишь рисунок на шкуре?
– Да, там страна Каар-Гун, сплошное болото. Но это, наверное, все-таки лучше, чем Гуган. А такого хорошего леса, как здесь, мы нигде больше не встретим.
Орми пожал плечами.
– Конечно, болото лучше. Я по болотам умею ходить, не утонем.
Заночевали в корнях поваленной сосны.
– Элгар все зовет, – сказала Эйле. – Говорит, мы погибнем зря.
– Зря? – Орми задумчиво ковырял палкой угли. – Разве что-нибудь на земле может случиться зря? В наших душах живет Слово Имира. Куда оно денется после смерти? Может быть, так и нужно, чтобы мы погибли.
– Кому?
– Имиру. Может, мы, люди, – всего лишь часть, ступенька, один шаг длинного пути, который должна преодолеть душа, прежде чем…
– Чем что?
– Да отстань ты, – разозлился вдруг Орми. – Вот привязалась. А я-то, дурень, все болтаю, болтаю невесть что…
– Вот именно, – фыркнула Эйле. – Только я тут ни при чем. Ты сам начал рассуждать – зря мы погибнем или не зря.
– А ты-то как думаешь?
– Я думаю так: если мы погибнем, то это и будет значить, что все было зря. А еще я думаю, что мы не погибнем. А еще – что давно пора спать.
Утром с болота налетел ядовитый ветер. Орми вырвал клок мха, прижал его к лицу спящей Эйле. Другой такой же – себе.
– Дыши через мох! Это ненадолго. Сейчас рассеется.
– М-м-м… м-м!
– Лежи, не дергайся!
Смрад и впрямь скоро стал слабеть. Тогда они двинулись в путь и шли до полудня. Эйле вдруг встала как вкопанная и уставилась в небо.
– Ты чего?
Орми проследил за ее взглядом и оцепенел от ужаса. Огромное крылатое чудище неслось высоко над лесом. Оно металось из стороны в сторону и летело зигзагом, высматривая что-то внизу. Уже были слышны глухие хлопки перепончатых крыльев.
Орми схватил Эйле в охапку и нырнул вместе с ней под густую ель.
– Будем тихо лежать – может, не найдет, – шепнул он.