Страница:
– Найдет! Он уже почуял нас.
Крылья шумели все ближе. Орми ощутил движение воздуха, заколыхались ветки высоких сосен…
– Уши надо заткнуть.
– Чем?
– Да вот… хоть мхом.
Наверху затрещали сучья, и гигантский летун обрушился на землю в десяти шагах от елки, под которой спрятались Орми и Эйле. Они увидели в просвете его морду – сморщенную черную личину с глубокими глазами, приплюснутым рылом и круглым ртом, похожим на присоску водяной змеи. Голова чудовища медленно поворачивалась, пока его взгляд не упал на людей.
Никогда еще Орми не испытывал такого ужаса. Взгляд марбианина проникал сквозь его кожу и плоть, пронизывал все тело, добирался до мозга… Потом подернулись мутной слизью и пришли в движение складки вокруг рта… и Орми услышал щебет, пока еще неразборчивый, с трудом прорывающийся сквозь мох и ладони. И тут же словно огонь вспыхнул в мозгу, невыносимая боль наполнила все его существо, и тело, и душу… Потом вдруг все стихло, только земля вздрагивала под чьими-то тяжелыми шагами.
Марбианин больше не смотрел на них – что-то отвлекло его. Он подпрыгнул на коротких упругих ногах, растопырил крылья, выгнул шею. Мускулы на его морде надулись, глаза выпучились.
– Кто-то спешит нам на помощь!
Только услышав голос Эйле, Орми заметил, что уже не зажимает ладонями уши.
– Ну, раз так… – Орми вскочил и выхватил меч.
– Не надо! Не делай этого!
Но Орми уже выбрался из-под еловых ветвей и бежал к марбианину – тот сидел к нему боком, надуваясь и громко шипя. А земля дрожала еще явственнее, и когда Орми оставалось не более трех прыжков до врага, из зарослей показался Белолобый. Он несся в атаку, опустив бивни почти до земли.
Марбианин прокричал что-то, но Орми был так одержим яростью, что не расслышал и не заметил этого крика. Он замахнулся для удара, намереваясь отрубить марбианину крыло и успеть отскочить прежде, чем налетит мамонт. Но летучая тварь с силой хлопнула своими перепонками и оторвалась от земли. Конец крыла мелькнул перед носом Орми, едва не задев его. Воздушная волна сбила его с ног, но он успел, падая, нанести удар, и в тонкой пленке между костяными лучами крыла появилась рваная дыра.
Стрела пролетела над головой Орми и целиком ушла, как провалилась, в лоснящееся брюхо марбианина. Эйле снова натягивала лук – неумело, с трудом; от напряжения на ее глазах выступили слезы.
Мамонт налетел на марбианина спустя мгновение, когда тот успел подняться над землей не более чем на две сажени. Могучие бивни пропороли чудовище насквозь; марбианин обмяк и повис на бивнях липкой тягучей массой. Он совершенно расплылся, и Белолобый обтер его остатки о толстую сосну.
– Победа! – Орми поднял меч высоко над головой.
– Не может быть… – Эйле ревела, прижавшись к мохнатой, как ствол обросшей лишайником ели, ноге Белолобого. – Ведь это марбианин… он сильнее всех земных тварей. Как же мы…
– Вряд ли мы его убили, – вздохнул Орми. – Он, должно быть, снова, как в тот раз, переселился в запасное тело. И все-таки ему не удалось нас одолеть!
Он обошел мамонта кругом и посмотрел ему в глаза.
– Как ты тут оказался, Белолобый? Второй раз уже нас спасаешь!
– Пойдем с нами! – сказала Эйле косматому гиганту. – И будем вместе до конца. Мы не должны больше расставаться.
Тогда Белолобый подхватил хоботом сначала ее, потом Орми, посадил обоих себе на спину позади торчащего, как скала, выпуклого затылка и побежал на север. Двигался он легко и бесшумно. Даже пробираясь через бурелом, не трещал сучьями и, казалось, вовсе не замечал своей ноши.
– Есть еще под небом друзья у Имира! – воскликнул Орми, горделиво поглядывая с высоты на проплывающие внизу кусты и камни.
Эйле сказала:
– Пока есть жизнь, будет и помощь Имиру на земле. Все живое за нас.
– Ну, это ты маленько того…
– Ничего не того. Все живое… в той мере, в которой оно живо, должно помогать нам. Улле никому здесь не нужен.
Орми усмехнулся.
– Ты, Эйле, здорово все чуешь – и опасность, и друзей от врагов умеешь отличать. Но когда ты начинаешь рассуждать…
Ползучая живоглотка, притаившаяся высоко на сосне, распрямила напружиненный стебель и метнулась к людям. Она лишь чуть-чуть промахнулась, и цепкие кожистые листья скользнули по красноватому меху мамонта в локте от ноги Орми. Белолобый пробежал мимо, а коварный цветок тем временем снова сворачивался на сосновой коре, притворяясь причудливым сухим сучком.
– Вот! А это как тебе? – закричал насмерть перепуганный Орми. – Видала? Все живое! Да будь они прокляты. У нас за горами они хоть по деревьям не лазают.
– Она вырвала клок шерсти у Белолобого, – пробормотала Эйле растерянно.
– Может, подавится. – Орми плюнул на землю. – Да нет, куда там. Эта травка что хоть переварит…
– И все равно, – сказала Эйле, – в каждом живом существе есть хоть что-то хорошее. Потому что все они созданы Имиром. И без него они просто не были бы живыми.
Они недолго ехали на спине Белолобого. Скоро мамонт замедлил шаг и стал забирать влево. Потом он и вовсе остановился и насторожил уши. Орми тоже прислушался. С запада, издалека, доносился глухой могучий рев. Его ни с чем нельзя было спутать. Орми вздохнул.
– Ясное дело. Мамонтово побоище. Кажется, Эйле, нам придется расстаться с нашим мохнатым другом. У него есть дела поважнее, чем катать нас на спине.
– Какое побоище?
– Время сейчас такое. Конец весны, начало лета. Мамонты бьются за самок. Это каждый год бывает со времени прихода Улле.
– А до прихода… этого не было?
– Кто ж его знает. Было, наверное.
– А почему за самок надо обязательно биться?
– Закон такой, – пожал плечами Орми. – Если на всех не хватает, надо, чтобы победил сильнейший. И у людей то же.
– И они погибают?
– А то как же. Придешь, бывало, ближе к осени на место побоища – так сразу два, а то и три или четыре трупа найдешь. Целое богатство. Кровохлебы из черепов с бивнями дома делали, мы, ядозубы, – вырезали ножи и наконечники. Мясо-то нам редко доставалось – туда целые стаи волков и медведей набегали прежде нас. А то и змееноги приползали. После них кто кости станет глодать, тут же и сдохнет в страшных муках.
Белолобый вытянул хобот и протяжно затрубил.
– Ну что ж, Белолобый, иди, если надо, – сказала Эйле. – Жизнь есть жизнь, все, что ты ни сделаешь, во славу Имира. А мы пойдем дальше пешком, и ты сможешь нас догнать, если захочешь.
Мамонт не двигался, и Эйле приказала:
– Ну, сними нас!
Белолобый спустил их на землю. Потом как бы нехотя побрел туда, откуда доносился боевой клич его сородичей.
– Победы тебе! – крикнула Эйле. – И возвращайся скорей!
Мамонт, как будто подбодренный ее словами, побежал прочь и исчез за деревьями.
– Ну, пойдем потихоньку, – сказал Орми. Но девочка продолжала стоять, и тогда он взял ее за руку. Она вздрогнула. И Орми тоже почувствовал что-то необычное и не мог найти слов, чтобы выразить это, и отпустил руку.
– Пойдем.
Эту ночь они провели на дереве – корявая сосна росла на вершине пригорка. Там все время дул ветерок, что было кстати: накануне вечером проснулись комары. Их первая атака всегда самая страшная.
– Всю зиму они копят злобу, – сказал Орми. – Поэтому самые лютые комары – те, что вылетают первыми. К концу лета станет полегче.
Утром они двинулись дальше на север, надеясь к ночи добраться до стены. Местность становилась болотистой, деревья здесь были ниже, корявее и сплетались в почти непроходимые заросли. Потом снова стало посуше и посветлее. Неожиданно Орми замер и несколько раз втянул носом воздух.
– Люди поблизости.
– Селение? Или опять отряд из Гугана?
– Больше похоже на наших… то есть людоедов.
– А где они?
– Ветер оттуда. – Орми показал на юго-восток. – Значит, они идут за нами следом. Попробуем сбить их с толку, если это действительно погоня.
Они поднялись на каменную гриву и побежали по гребню на запад.
– Ноги ставь только на голый камень. На мох и лужи не наступай, чтобы следов не оставлять!
Грива позволила им уйти почти на милю в сторону от прежнего направления, потом она сровнялась с землей и сошла на нет. Тогда они снова двинулись на север.
– Ну, кажется, все в порядке, – сказал Орми, – Хотя… Погоди-ка…
Визгливые крики огласили лес. Несколько десятков оборванных, тощих людей выскочили из-за скал и деревьев слева и справа от путников. Те не успели опомниться, как были окружены.
Орми некогда было раздумывать. Он выхватил меч и бросился в бой, надеясь сойтись с людоедами врукопашную прежде, чем они пустят в ход луки. Он обрушился на них, как разъяренный змееног. Ни у кого из дикарей не было железного оружия, и Орми ловко перерубал древки копий и уложил уже пять человек, когда услышал за спиной знакомый хриплый голос:
– Ну-ка, братцы, оставьте змееныша. Мы его живого возьмем. Эй, Орми, повернись. Посмотри на меня, крушитель святынь. На этот раз ты попался, и я взял тебя голыми руками, даже не дотрагиваясь до твоего вонючего тела.
Орми перебил всех людоедов, которые были поблизости. Остальные боязливо пятились. Он смог обернуться и взглянуть на говорящего. Конечно, это был он – Кулу, вождь ядозубов. Хотя узнать его было непросто: на его лице лежала печать ужасных лишений, голода и долгих скитаний. Он страшно исхудал и выглядел почти стариком. Не лучше был вид и у его спутников – Орми с трудом, но все же узнавал их теперь, одного за другим.
– Вот и встретились, – ухмыльнулся Кулу. – Бросай свой ножище, а то я перегрызу ей глотку.
Кулу обеими руками вцепился в горло Эйле, та бессильно дергалась.
– Что это? – крикнул Орми, побелев от гнева, – Новый способ охоты? Какое мне дело до девчонки! Я перебью вас всех, как соплянок, своим железным мечом!
Кулу по-прежнему усмехался.
– Нет, не перебьешь. Одно движение, и я прикончу ее.
– Можно подумать, ты оставишь ее в живых, если я сдамся! – в отчаянии выкрикнул Орми.
– Как знать! Га-га-га! – Кулу расхохотался, а вслед за ним все ядозубы. – Так ловят выродков, дружище. Это безотказный прием. Я знаю его от отца, великого вождя Кыку. У вас не хватает ума решить такую задачку. Понял? Не хватает и не хватит! Никогда!!
Орми видел в глазах Кулу такую бесконечную ненависть, что ему стало страшно. Если бы глаза людей могли причинять боль и убивать, как глаза марбиан, Орми уже не было бы в живых.
– Ну что ж, – прошипел Кулу, склоняясь над Эйле. – Я больше ждать не буду. Попью кровцы свеженькой.
– Вот, подавись! – Орми с силой швырнул меч на камень. Полетели искры. Тут же со всех сторон набросились на Орми ядозубы, скрутили ему руки и ноги крепкими кожаными ремнями. Эйле тоже связали. Их положили рядом под сосной.
– Вождь, позволь ушки девке откусить! – заныл Слэк.
– Погоди, – неторопливо произнес Кулу. – С этими двумя спешить не следует. Здесь надо сперва хорошенько поразмыслить. Уши откусишь – и ушей нет. А уши, между прочим, тоже к боли чувствительны. Я хочу все, что у них есть, каждый кусочек их мяса использовать до конца. Так что не спеши, Слэк, с ушами.
Людоеды развели большой огонь и принялись потрошить и жарить погибших. Все, казалось, забыли о пленниках, только Кулу время от времени искоса на них поглядывал.
– Что они собираются делать? – шепнула Эйле.
– Ясно что. Пировать. Вон я им сколько еды припас.
– Не могу на это смотреть.
– Скоро это покажется тебе невинной забавой. Когда они примутся за нас.
– Я не боюсь пыток.
– Да? Никогда бы не подумал.
– Правда. Меня научили терпеть.
– Если так, я тебе завидую. Впрочем, раз ты не боишься, то и я попробую…
– Белолобый… Только он может нас спасти!
– Позови его.
– Я не умею, как Элгар.
– Ну постарайся.
– Я стараюсь. Вообще-то он сам чует, когда мы в опасности. Но, может быть, он ранен. Или убит.
– А Элгар? Можешь послушать Элгара? Вдруг он все-таки отважится вылезти из своей норы?
– Я уже давно его не слышу. Он куда-то пропал. Я не знаю, что с ним.
– Да, впрочем… он все равно не пришел бы. Ведь он нас предупреждал. И как он говорил, так все и вышло. Мы сами выбрали свою судьбу. И погибнем теперь зря.
– Сам же мне доказывал: зря ничего не бывает. И потом… знаешь, я все равно не жалею, что мы ушли. Мне было очень хорошо… эти три дня. За это не жалко и умереть.
Орми помолчал немного, а потом вдруг улыбнулся.
– Как странно. После того как ты это сказала, мне тоже… уже не жалко.
Людоеды все жрали, жрали и жрали. Пришла ночь, и лес погрузился во тьму, а их пиршеству все не было конца. Орми разглядывал своих сородичей, освещенных огнем костра, где среди красных углей торчали скрюченные руки, как будто упыри лезли из-под земли. Ядозубов теперь, после боя, осталось двадцать два человека, из них – три женщины. Ни одного старика или ребенка с ними не было. Все они исхудали, лица их высохли и постарели, лохмы повылезли. Почти все были изранены, и раны у многих гноились.
Наконец съели последний труп. Животы пирующих раздулись до немыслимых размеров. Одна из женщин по имени Хреса без сил повалилась на мох неподалеку от пленников. Орми знал, что обожравшиеся людоеды бывают беззлобны, и решился заговорить с ней.
– Хреса…
– А, Орми, малыш… Жив еще? Молодец. Завтра дойдет и до тебя черед. Ух, как мы давно этого ждали, – Хреса скрипнула зубами и сморщилась; бурчание у нее в животе больше всего походило на рык голодного медведя. – Ублюдок, вонючий сопляк, дерьмо. Нет такой муки, чтобы Улле счел ее достаточной для тебя, червяк ты жеваный.
– Чем же я вас так разгневал? Неужели только тем, что повалил эту дурацкую колоду с костями? Поставили ее на место, и дело с концом.
– Ах, так ты не знаешь… Улле покарал нас. Ведь мы не сумели сберечь его образ. А, будь я проклята, зачем же я тебе рассказываю? Все, заткнись, буду спать. Хороши дела у ядозубов, лучше некуда.
– Ты ошибаешься, Хреса. Ведь я выродок, поэтому мне не принесет радости рассказ о гибели моих сородичей. Мне будет больно слушать об этом. Такие уж мы извращенные люди.
– И все же ты хочешь послушать? – недоверчиво произнесла Хреса.
Орми ненадолго задумался и сказал:
– Вовсе нет. Я же говорю: мне это мучительно. Так что спи.
– Ага… Ну, тогда я расскажу. Тридцать дней прошло, как вы сбежали… и вот зашумели Мертвые земли. Так и раньше бывало, старики помнили… Из камней, из глины рождались серые шары, клыкачьи яйца. Смрад пошел с юга. Земля дрожала. Камни грохотали в горах. От смрада деревья облетели в середине лета. У нас мор начался. Мы тогда всех детей и стариков съели, в жертву Улле их принесли, думали, смилостивится. Да куда там. Поздно. Зашевелились все черные силы Земли, глубочайшие из глубоких, и никто уже их остановить был не в силах.
Первый Клыкач появился неподалеку от селения кровохлебов. Те, счастливчики, первыми благую смерть приняли. А мы-то сдуру решили было Клыкачу дать бой. Собрались с соседями – дерьмоедами и зуболомами, вооружились и пошли ему навстречу. Клыкача, говорят, надо всего-то на миг задержать: если он не сможет одно мгновение убивать, то его ярость обращается на него самого, и он тогда сам себя разрывает. Ну, мы пошли, от нашего стойбища проходим всего милю, и вдруг – все, конец. Лес кончился, дальше – пустыня, камни и вонь, песок пузырится. Какие кровохлебы?! Нет и следа. По краю леса деревья, веришь, так и корчатся. Не только тебе живоглотки ползучие, но и простые сосны. И мчится вдоль этой опушки прямо к нам Клыкач. Мы, как его увидели, сразу забыли про войну. Смешно вспомнить. Да какое там «увидели». Кто увидел, там и остался. А кто-то успел, подыхая, пискнуть: «Клыкач!» Мы – деру.
– Да как он хоть выглядит, этот Клыкач?
– Тебе интересно – сходи посмотри. Известно как. Ростом до неба. Ног, когтей, клыков – не счесть. Все живое бьет наповал взглядом, помыслом, своим видом одним, запахом, голосом. Так говорят. Сама я его не видала, а от вони у меня вон, гляди, волос на башке почти не осталось. И клыки – во! – выросли вдвое. Я теперь кусачая. Это, червячок, верный признак… Бывает такое от дальнего знакомства с Клыкачом.
И вот бежим мы обратно, мимо нашего стойбища, не останавливаясь, к горам. И все равно понимаем: не успеть. Потому что ясно: Клыкач быстрее весь лес до гор превратит в Мертвую землю, чем мы добежим до ущелья. Но повезло нам. Клыкача какая-то гривка скалистая остановила. Он был еще молод, глуп. Сжег все по одному склону, а на другой не догадался сразу перепрыгнуть – и в какой-то миг не увидел кругом себя ничего живого. Ну и порвал себя в клочья. Как он заревел тогда, я до смерти не забуду. От этого рева у нас человек сорок сразу сдохло, и столько же еще сдохло, помучившись. Мы думали, может, все. Но хватило ума не возвращаться. И мы поднялись на кручу. Это уже пошли предгорья. Глянули вниз, а там…
– Что? – спросил Орми, поскольку Хреса вдруг замолчала.
– А то, что все, кто тогда обернулся, в тот же миг благую смерть приняли. А я вот не оборачивалась, потому и добралась досюда; но зато сказать тебе, что там внизу было, не могу. Ничего хорошего, это точно. Кишели там, наверное, повсюду Клыкачи. Потому что дней через десять, когда мы были высоко в горах, оборачиваться уже было можно. Тогда мы рассмотрели все хорошенько и убедились, что леса больше не стало. К самым горам подошли Мертвые земли. Клыкачей нет, и снова все тихо, а спускаться назад нельзя. В горах корма не найти. Народ стал скулить. Тогда Кулу нас спас. Он сказал: «Кто через горы перейдет, тот выживет. А жрать в пути будем друг друга. Сразимся сейчас племя на племя, и кто погибнет, того на мясо. Так и дойдем». Тут дерьмоеды говорят: вот, нас три племени, как будем биться? Кулу в ответ: «Ваши племена малы, с нами вам сражаться без толку, так вы бейтесь друг с другом, а там видно будет». Стали они биться, и зуболомы взяли верх, но их-то и самих осталось не много. Потом, уже после перевала, мы зуболомов этих по одному стали есть, и только-только хватило спуститься с гор. Но там, наверху, много наших от холода сдохло. Нас ведь зима застала в горах. Ох и хлебнули мы лиха. Так что ты уж не обессудь, змееныш, что мы с тобой не очень-то ласковы будем. Ведь это все из-за тебя.
– Почему же из-за меня?
– Старики говорили: когда Улле в обиде, когда ему кто-то ущерб нанесет, не будет ему поклоняться или по-другому оскорбит, тогда просыпаются Мертвые земли. А ты идола повалил. И отпираться без толку. Все, буду спать, – Хреса зевнула и захрапела, забыв закрыть рот. Комары ей все лицо облепили.
Орми повернулся к Эйле:
– Спишь?
– Нет. Я слушала.
– Представляю, что они завтра учинят над нами. Мало не покажется.
– После того, что они пережили, им бы возненавидеть Улле. А они ему по-прежнему служат.
– Еще бы. Кто ж захочет, чтобы такое повторилось. Только вот что странно. Почему Мертвые земли проснулись не сразу, когда я повалил идола, а лишь через тридцать дней?
– А было что-нибудь такое… важное, какое-нибудь событие с тобой и с Энки в это время?
– Постой-ка… Точно! Примерно через тридцать дней после нашего бегства мы увидели Имира или солнце сквозь мглу на вершине горы. Тогда нам открылись знаки. Вот что случилось! А с тобой, Эйле, что было тогда?
– Когда? Я не знаю, когда вы сбежали из своего селения.
– Ну, смотри: тридцать дней мы шли до вершины и столько же еще – до встречи с вами. Выходит, дней шестьдесят всего.
– Ясно. В это время примерно я проникла в мозг Шуллы и навязала ему свою волю. Орми помолчал немного и сказал:
– Все сходится. И ой как плохо дело детей Имира под небом, если каждая их победа отражается, словно в воде, и обращается тысячекратным торжеством Улле.
– Если это не случайность.
– Раз уж мы решили, что ничего не бывает зря, то и случайностей быть не может.
– Я поняла, – сказала Эйле. – Все в мире должно быть уравновешено. Где слишком много белого, обязательно появится что-нибудь черное. И наоборот. Но это значит, что и зло, когда его много… слишком много… должно порождать хоть капельку добра. Иначе все развалится. Понимаешь?
– В жизни не слыхал подобной чепухи. Нет, Эйле, менхур из тебя не получится, это точно.
– Сам дурак! – шепнула Эйле обиженно, – Я все правильно говорю. Я это чувствую. Из зла может выйти добро, только зла должно быть очень-очень много.
– Значит, по-твоему, и в долине Иггир, у самого сердца Улле, мы можем встретить друзей?
– Да, да! Ведь там сила зла огромна, беспредельна… И его лучи высекают тени детей Имира из мертвых камней.
Последние слова Эйле произнесла как-то судорожно, словно задыхаясь. Орми удивленно покосился на нее – он уже собирался высказать все, что думает об ее умственных способностях. Но Эйле была бледна как смерть, глаза у нее закатились, зубы чуть слышно стучали.
«Опять припадок, – подумал Орми. – А я-то с ней как с нормальной разговариваю».
Впрочем, очень скоро Эйле пришла в себя и взглянула на Орми вполне осмысленно.
– Послушай! Ты не мог бы как-нибудь разорвать или перетереть эти ремни?
Орми горько усмехнулся.
– А ты не могла бы позвать Элгара или мамонта?
– Зачем ты так? – Эйле всхлипнула. – Ты же знаешь…
– Ну ладно. А Элгар по-прежнему молчит?
– Молчит.
– Все-таки обидно, имея таких могучих друзей, погибать от рук каких-то замученных, обожравшихся людоедов. Особенно после победы над марбианином. Нелепо. О Имир над небом! Неужели мы ничего не сумеем придумать?
Эйле закрыла глаза. Долго она молчала, только губы беззвучно шевелились. Орми следил за ней в свете почти догоревшего костра и тщетно пытался разобрать, что она шепчет во сне или в бреду. Наконец она очнулась, бросила беглый взгляд на Орми и прошептала:
– Я знаю, что делать. – Затем глубоко вздохнула и заговорила уже в голос, нараспев: – Баю-баю, баю-бай, спи, мой светик, засыпай!
Она повторила заклинание несколько раз, потом шепнула Орми:
– Я знаю еще один заговор… Я услышала его давно, в один из тех припадков, когда я слышу голоса мира. Я не знаю точно, что это значит. Но это, скорее всего, заклинание. Оно должно подействовать. – И громко: – Уту в небесах диадемой лазурной себя венчал, с поднятой главой по небу пошел! – И снова шепотом: – Это солнце, Орми! Так встает солнце над миром! Так оно поднимается над краем земли, и выходит, гордое и ослепительное, на синее небо, и шествует по нему весь день до заката!
– Что такое диадема?
– Не знаю! Ведь это, наверное, еще не высказанные слова. Это – слова из грядущей жизни, из той жизни, которую мы завоюем… может быть. Их скажут и их поймут через много-много лет… тысячу, десять тысяч. Нет, больше. Через двадцать пять тысяч лет. Вот как не скоро.
И она снова принялась повторять оба заклинания громче и громче. И Орми удивлялся, почему ядозубы не просыпаются, ведь они всегда спят так чутко. Потом он понял: они, должно быть, не слышат этих слов, слов Имира, подобно тому как Светлые не видели зла. Но вот кто-то зашевелился, и поднял голову, и встретился взглядом с Эйле. Это был Кулу. Он смотрел на нее и молчал, а она продолжала твердить заклинания, чуть извиваясь связанным телом в такт таинственному ритму колдовских слов. Потом, точно так же молча, поднял лицо Барг. И он тоже смотрел, не шевелился и слушал. А третьей была Хреса, и больше никто не проснулся.
Потом Эйле замолчала, и ядозубы, все трое, опустили головы и спали дальше до утра. Заснул и Орми.
Его разбудил хриплый голос Кулу:
– Ну, вставайте, братья ядозубы. Утро. Подумаем-ка, что нам сделать с этими грязными выродками.
Глава 10
Крылья шумели все ближе. Орми ощутил движение воздуха, заколыхались ветки высоких сосен…
– Уши надо заткнуть.
– Чем?
– Да вот… хоть мхом.
Наверху затрещали сучья, и гигантский летун обрушился на землю в десяти шагах от елки, под которой спрятались Орми и Эйле. Они увидели в просвете его морду – сморщенную черную личину с глубокими глазами, приплюснутым рылом и круглым ртом, похожим на присоску водяной змеи. Голова чудовища медленно поворачивалась, пока его взгляд не упал на людей.
Никогда еще Орми не испытывал такого ужаса. Взгляд марбианина проникал сквозь его кожу и плоть, пронизывал все тело, добирался до мозга… Потом подернулись мутной слизью и пришли в движение складки вокруг рта… и Орми услышал щебет, пока еще неразборчивый, с трудом прорывающийся сквозь мох и ладони. И тут же словно огонь вспыхнул в мозгу, невыносимая боль наполнила все его существо, и тело, и душу… Потом вдруг все стихло, только земля вздрагивала под чьими-то тяжелыми шагами.
Марбианин больше не смотрел на них – что-то отвлекло его. Он подпрыгнул на коротких упругих ногах, растопырил крылья, выгнул шею. Мускулы на его морде надулись, глаза выпучились.
– Кто-то спешит нам на помощь!
Только услышав голос Эйле, Орми заметил, что уже не зажимает ладонями уши.
– Ну, раз так… – Орми вскочил и выхватил меч.
– Не надо! Не делай этого!
Но Орми уже выбрался из-под еловых ветвей и бежал к марбианину – тот сидел к нему боком, надуваясь и громко шипя. А земля дрожала еще явственнее, и когда Орми оставалось не более трех прыжков до врага, из зарослей показался Белолобый. Он несся в атаку, опустив бивни почти до земли.
Марбианин прокричал что-то, но Орми был так одержим яростью, что не расслышал и не заметил этого крика. Он замахнулся для удара, намереваясь отрубить марбианину крыло и успеть отскочить прежде, чем налетит мамонт. Но летучая тварь с силой хлопнула своими перепонками и оторвалась от земли. Конец крыла мелькнул перед носом Орми, едва не задев его. Воздушная волна сбила его с ног, но он успел, падая, нанести удар, и в тонкой пленке между костяными лучами крыла появилась рваная дыра.
Стрела пролетела над головой Орми и целиком ушла, как провалилась, в лоснящееся брюхо марбианина. Эйле снова натягивала лук – неумело, с трудом; от напряжения на ее глазах выступили слезы.
Мамонт налетел на марбианина спустя мгновение, когда тот успел подняться над землей не более чем на две сажени. Могучие бивни пропороли чудовище насквозь; марбианин обмяк и повис на бивнях липкой тягучей массой. Он совершенно расплылся, и Белолобый обтер его остатки о толстую сосну.
– Победа! – Орми поднял меч высоко над головой.
– Не может быть… – Эйле ревела, прижавшись к мохнатой, как ствол обросшей лишайником ели, ноге Белолобого. – Ведь это марбианин… он сильнее всех земных тварей. Как же мы…
– Вряд ли мы его убили, – вздохнул Орми. – Он, должно быть, снова, как в тот раз, переселился в запасное тело. И все-таки ему не удалось нас одолеть!
Он обошел мамонта кругом и посмотрел ему в глаза.
– Как ты тут оказался, Белолобый? Второй раз уже нас спасаешь!
– Пойдем с нами! – сказала Эйле косматому гиганту. – И будем вместе до конца. Мы не должны больше расставаться.
Тогда Белолобый подхватил хоботом сначала ее, потом Орми, посадил обоих себе на спину позади торчащего, как скала, выпуклого затылка и побежал на север. Двигался он легко и бесшумно. Даже пробираясь через бурелом, не трещал сучьями и, казалось, вовсе не замечал своей ноши.
– Есть еще под небом друзья у Имира! – воскликнул Орми, горделиво поглядывая с высоты на проплывающие внизу кусты и камни.
Эйле сказала:
– Пока есть жизнь, будет и помощь Имиру на земле. Все живое за нас.
– Ну, это ты маленько того…
– Ничего не того. Все живое… в той мере, в которой оно живо, должно помогать нам. Улле никому здесь не нужен.
Орми усмехнулся.
– Ты, Эйле, здорово все чуешь – и опасность, и друзей от врагов умеешь отличать. Но когда ты начинаешь рассуждать…
Ползучая живоглотка, притаившаяся высоко на сосне, распрямила напружиненный стебель и метнулась к людям. Она лишь чуть-чуть промахнулась, и цепкие кожистые листья скользнули по красноватому меху мамонта в локте от ноги Орми. Белолобый пробежал мимо, а коварный цветок тем временем снова сворачивался на сосновой коре, притворяясь причудливым сухим сучком.
– Вот! А это как тебе? – закричал насмерть перепуганный Орми. – Видала? Все живое! Да будь они прокляты. У нас за горами они хоть по деревьям не лазают.
– Она вырвала клок шерсти у Белолобого, – пробормотала Эйле растерянно.
– Может, подавится. – Орми плюнул на землю. – Да нет, куда там. Эта травка что хоть переварит…
– И все равно, – сказала Эйле, – в каждом живом существе есть хоть что-то хорошее. Потому что все они созданы Имиром. И без него они просто не были бы живыми.
Они недолго ехали на спине Белолобого. Скоро мамонт замедлил шаг и стал забирать влево. Потом он и вовсе остановился и насторожил уши. Орми тоже прислушался. С запада, издалека, доносился глухой могучий рев. Его ни с чем нельзя было спутать. Орми вздохнул.
– Ясное дело. Мамонтово побоище. Кажется, Эйле, нам придется расстаться с нашим мохнатым другом. У него есть дела поважнее, чем катать нас на спине.
– Какое побоище?
– Время сейчас такое. Конец весны, начало лета. Мамонты бьются за самок. Это каждый год бывает со времени прихода Улле.
– А до прихода… этого не было?
– Кто ж его знает. Было, наверное.
– А почему за самок надо обязательно биться?
– Закон такой, – пожал плечами Орми. – Если на всех не хватает, надо, чтобы победил сильнейший. И у людей то же.
– И они погибают?
– А то как же. Придешь, бывало, ближе к осени на место побоища – так сразу два, а то и три или четыре трупа найдешь. Целое богатство. Кровохлебы из черепов с бивнями дома делали, мы, ядозубы, – вырезали ножи и наконечники. Мясо-то нам редко доставалось – туда целые стаи волков и медведей набегали прежде нас. А то и змееноги приползали. После них кто кости станет глодать, тут же и сдохнет в страшных муках.
Белолобый вытянул хобот и протяжно затрубил.
– Ну что ж, Белолобый, иди, если надо, – сказала Эйле. – Жизнь есть жизнь, все, что ты ни сделаешь, во славу Имира. А мы пойдем дальше пешком, и ты сможешь нас догнать, если захочешь.
Мамонт не двигался, и Эйле приказала:
– Ну, сними нас!
Белолобый спустил их на землю. Потом как бы нехотя побрел туда, откуда доносился боевой клич его сородичей.
– Победы тебе! – крикнула Эйле. – И возвращайся скорей!
Мамонт, как будто подбодренный ее словами, побежал прочь и исчез за деревьями.
– Ну, пойдем потихоньку, – сказал Орми. Но девочка продолжала стоять, и тогда он взял ее за руку. Она вздрогнула. И Орми тоже почувствовал что-то необычное и не мог найти слов, чтобы выразить это, и отпустил руку.
– Пойдем.
Эту ночь они провели на дереве – корявая сосна росла на вершине пригорка. Там все время дул ветерок, что было кстати: накануне вечером проснулись комары. Их первая атака всегда самая страшная.
– Всю зиму они копят злобу, – сказал Орми. – Поэтому самые лютые комары – те, что вылетают первыми. К концу лета станет полегче.
Утром они двинулись дальше на север, надеясь к ночи добраться до стены. Местность становилась болотистой, деревья здесь были ниже, корявее и сплетались в почти непроходимые заросли. Потом снова стало посуше и посветлее. Неожиданно Орми замер и несколько раз втянул носом воздух.
– Люди поблизости.
– Селение? Или опять отряд из Гугана?
– Больше похоже на наших… то есть людоедов.
– А где они?
– Ветер оттуда. – Орми показал на юго-восток. – Значит, они идут за нами следом. Попробуем сбить их с толку, если это действительно погоня.
Они поднялись на каменную гриву и побежали по гребню на запад.
– Ноги ставь только на голый камень. На мох и лужи не наступай, чтобы следов не оставлять!
Грива позволила им уйти почти на милю в сторону от прежнего направления, потом она сровнялась с землей и сошла на нет. Тогда они снова двинулись на север.
– Ну, кажется, все в порядке, – сказал Орми, – Хотя… Погоди-ка…
Визгливые крики огласили лес. Несколько десятков оборванных, тощих людей выскочили из-за скал и деревьев слева и справа от путников. Те не успели опомниться, как были окружены.
Орми некогда было раздумывать. Он выхватил меч и бросился в бой, надеясь сойтись с людоедами врукопашную прежде, чем они пустят в ход луки. Он обрушился на них, как разъяренный змееног. Ни у кого из дикарей не было железного оружия, и Орми ловко перерубал древки копий и уложил уже пять человек, когда услышал за спиной знакомый хриплый голос:
– Ну-ка, братцы, оставьте змееныша. Мы его живого возьмем. Эй, Орми, повернись. Посмотри на меня, крушитель святынь. На этот раз ты попался, и я взял тебя голыми руками, даже не дотрагиваясь до твоего вонючего тела.
Орми перебил всех людоедов, которые были поблизости. Остальные боязливо пятились. Он смог обернуться и взглянуть на говорящего. Конечно, это был он – Кулу, вождь ядозубов. Хотя узнать его было непросто: на его лице лежала печать ужасных лишений, голода и долгих скитаний. Он страшно исхудал и выглядел почти стариком. Не лучше был вид и у его спутников – Орми с трудом, но все же узнавал их теперь, одного за другим.
– Вот и встретились, – ухмыльнулся Кулу. – Бросай свой ножище, а то я перегрызу ей глотку.
Кулу обеими руками вцепился в горло Эйле, та бессильно дергалась.
– Что это? – крикнул Орми, побелев от гнева, – Новый способ охоты? Какое мне дело до девчонки! Я перебью вас всех, как соплянок, своим железным мечом!
Кулу по-прежнему усмехался.
– Нет, не перебьешь. Одно движение, и я прикончу ее.
– Можно подумать, ты оставишь ее в живых, если я сдамся! – в отчаянии выкрикнул Орми.
– Как знать! Га-га-га! – Кулу расхохотался, а вслед за ним все ядозубы. – Так ловят выродков, дружище. Это безотказный прием. Я знаю его от отца, великого вождя Кыку. У вас не хватает ума решить такую задачку. Понял? Не хватает и не хватит! Никогда!!
Орми видел в глазах Кулу такую бесконечную ненависть, что ему стало страшно. Если бы глаза людей могли причинять боль и убивать, как глаза марбиан, Орми уже не было бы в живых.
– Ну что ж, – прошипел Кулу, склоняясь над Эйле. – Я больше ждать не буду. Попью кровцы свеженькой.
– Вот, подавись! – Орми с силой швырнул меч на камень. Полетели искры. Тут же со всех сторон набросились на Орми ядозубы, скрутили ему руки и ноги крепкими кожаными ремнями. Эйле тоже связали. Их положили рядом под сосной.
– Вождь, позволь ушки девке откусить! – заныл Слэк.
– Погоди, – неторопливо произнес Кулу. – С этими двумя спешить не следует. Здесь надо сперва хорошенько поразмыслить. Уши откусишь – и ушей нет. А уши, между прочим, тоже к боли чувствительны. Я хочу все, что у них есть, каждый кусочек их мяса использовать до конца. Так что не спеши, Слэк, с ушами.
Людоеды развели большой огонь и принялись потрошить и жарить погибших. Все, казалось, забыли о пленниках, только Кулу время от времени искоса на них поглядывал.
– Что они собираются делать? – шепнула Эйле.
– Ясно что. Пировать. Вон я им сколько еды припас.
– Не могу на это смотреть.
– Скоро это покажется тебе невинной забавой. Когда они примутся за нас.
– Я не боюсь пыток.
– Да? Никогда бы не подумал.
– Правда. Меня научили терпеть.
– Если так, я тебе завидую. Впрочем, раз ты не боишься, то и я попробую…
– Белолобый… Только он может нас спасти!
– Позови его.
– Я не умею, как Элгар.
– Ну постарайся.
– Я стараюсь. Вообще-то он сам чует, когда мы в опасности. Но, может быть, он ранен. Или убит.
– А Элгар? Можешь послушать Элгара? Вдруг он все-таки отважится вылезти из своей норы?
– Я уже давно его не слышу. Он куда-то пропал. Я не знаю, что с ним.
– Да, впрочем… он все равно не пришел бы. Ведь он нас предупреждал. И как он говорил, так все и вышло. Мы сами выбрали свою судьбу. И погибнем теперь зря.
– Сам же мне доказывал: зря ничего не бывает. И потом… знаешь, я все равно не жалею, что мы ушли. Мне было очень хорошо… эти три дня. За это не жалко и умереть.
Орми помолчал немного, а потом вдруг улыбнулся.
– Как странно. После того как ты это сказала, мне тоже… уже не жалко.
Людоеды все жрали, жрали и жрали. Пришла ночь, и лес погрузился во тьму, а их пиршеству все не было конца. Орми разглядывал своих сородичей, освещенных огнем костра, где среди красных углей торчали скрюченные руки, как будто упыри лезли из-под земли. Ядозубов теперь, после боя, осталось двадцать два человека, из них – три женщины. Ни одного старика или ребенка с ними не было. Все они исхудали, лица их высохли и постарели, лохмы повылезли. Почти все были изранены, и раны у многих гноились.
Наконец съели последний труп. Животы пирующих раздулись до немыслимых размеров. Одна из женщин по имени Хреса без сил повалилась на мох неподалеку от пленников. Орми знал, что обожравшиеся людоеды бывают беззлобны, и решился заговорить с ней.
– Хреса…
– А, Орми, малыш… Жив еще? Молодец. Завтра дойдет и до тебя черед. Ух, как мы давно этого ждали, – Хреса скрипнула зубами и сморщилась; бурчание у нее в животе больше всего походило на рык голодного медведя. – Ублюдок, вонючий сопляк, дерьмо. Нет такой муки, чтобы Улле счел ее достаточной для тебя, червяк ты жеваный.
– Чем же я вас так разгневал? Неужели только тем, что повалил эту дурацкую колоду с костями? Поставили ее на место, и дело с концом.
– Ах, так ты не знаешь… Улле покарал нас. Ведь мы не сумели сберечь его образ. А, будь я проклята, зачем же я тебе рассказываю? Все, заткнись, буду спать. Хороши дела у ядозубов, лучше некуда.
– Ты ошибаешься, Хреса. Ведь я выродок, поэтому мне не принесет радости рассказ о гибели моих сородичей. Мне будет больно слушать об этом. Такие уж мы извращенные люди.
– И все же ты хочешь послушать? – недоверчиво произнесла Хреса.
Орми ненадолго задумался и сказал:
– Вовсе нет. Я же говорю: мне это мучительно. Так что спи.
– Ага… Ну, тогда я расскажу. Тридцать дней прошло, как вы сбежали… и вот зашумели Мертвые земли. Так и раньше бывало, старики помнили… Из камней, из глины рождались серые шары, клыкачьи яйца. Смрад пошел с юга. Земля дрожала. Камни грохотали в горах. От смрада деревья облетели в середине лета. У нас мор начался. Мы тогда всех детей и стариков съели, в жертву Улле их принесли, думали, смилостивится. Да куда там. Поздно. Зашевелились все черные силы Земли, глубочайшие из глубоких, и никто уже их остановить был не в силах.
Первый Клыкач появился неподалеку от селения кровохлебов. Те, счастливчики, первыми благую смерть приняли. А мы-то сдуру решили было Клыкачу дать бой. Собрались с соседями – дерьмоедами и зуболомами, вооружились и пошли ему навстречу. Клыкача, говорят, надо всего-то на миг задержать: если он не сможет одно мгновение убивать, то его ярость обращается на него самого, и он тогда сам себя разрывает. Ну, мы пошли, от нашего стойбища проходим всего милю, и вдруг – все, конец. Лес кончился, дальше – пустыня, камни и вонь, песок пузырится. Какие кровохлебы?! Нет и следа. По краю леса деревья, веришь, так и корчатся. Не только тебе живоглотки ползучие, но и простые сосны. И мчится вдоль этой опушки прямо к нам Клыкач. Мы, как его увидели, сразу забыли про войну. Смешно вспомнить. Да какое там «увидели». Кто увидел, там и остался. А кто-то успел, подыхая, пискнуть: «Клыкач!» Мы – деру.
– Да как он хоть выглядит, этот Клыкач?
– Тебе интересно – сходи посмотри. Известно как. Ростом до неба. Ног, когтей, клыков – не счесть. Все живое бьет наповал взглядом, помыслом, своим видом одним, запахом, голосом. Так говорят. Сама я его не видала, а от вони у меня вон, гляди, волос на башке почти не осталось. И клыки – во! – выросли вдвое. Я теперь кусачая. Это, червячок, верный признак… Бывает такое от дальнего знакомства с Клыкачом.
И вот бежим мы обратно, мимо нашего стойбища, не останавливаясь, к горам. И все равно понимаем: не успеть. Потому что ясно: Клыкач быстрее весь лес до гор превратит в Мертвую землю, чем мы добежим до ущелья. Но повезло нам. Клыкача какая-то гривка скалистая остановила. Он был еще молод, глуп. Сжег все по одному склону, а на другой не догадался сразу перепрыгнуть – и в какой-то миг не увидел кругом себя ничего живого. Ну и порвал себя в клочья. Как он заревел тогда, я до смерти не забуду. От этого рева у нас человек сорок сразу сдохло, и столько же еще сдохло, помучившись. Мы думали, может, все. Но хватило ума не возвращаться. И мы поднялись на кручу. Это уже пошли предгорья. Глянули вниз, а там…
– Что? – спросил Орми, поскольку Хреса вдруг замолчала.
– А то, что все, кто тогда обернулся, в тот же миг благую смерть приняли. А я вот не оборачивалась, потому и добралась досюда; но зато сказать тебе, что там внизу было, не могу. Ничего хорошего, это точно. Кишели там, наверное, повсюду Клыкачи. Потому что дней через десять, когда мы были высоко в горах, оборачиваться уже было можно. Тогда мы рассмотрели все хорошенько и убедились, что леса больше не стало. К самым горам подошли Мертвые земли. Клыкачей нет, и снова все тихо, а спускаться назад нельзя. В горах корма не найти. Народ стал скулить. Тогда Кулу нас спас. Он сказал: «Кто через горы перейдет, тот выживет. А жрать в пути будем друг друга. Сразимся сейчас племя на племя, и кто погибнет, того на мясо. Так и дойдем». Тут дерьмоеды говорят: вот, нас три племени, как будем биться? Кулу в ответ: «Ваши племена малы, с нами вам сражаться без толку, так вы бейтесь друг с другом, а там видно будет». Стали они биться, и зуболомы взяли верх, но их-то и самих осталось не много. Потом, уже после перевала, мы зуболомов этих по одному стали есть, и только-только хватило спуститься с гор. Но там, наверху, много наших от холода сдохло. Нас ведь зима застала в горах. Ох и хлебнули мы лиха. Так что ты уж не обессудь, змееныш, что мы с тобой не очень-то ласковы будем. Ведь это все из-за тебя.
– Почему же из-за меня?
– Старики говорили: когда Улле в обиде, когда ему кто-то ущерб нанесет, не будет ему поклоняться или по-другому оскорбит, тогда просыпаются Мертвые земли. А ты идола повалил. И отпираться без толку. Все, буду спать, – Хреса зевнула и захрапела, забыв закрыть рот. Комары ей все лицо облепили.
Орми повернулся к Эйле:
– Спишь?
– Нет. Я слушала.
– Представляю, что они завтра учинят над нами. Мало не покажется.
– После того, что они пережили, им бы возненавидеть Улле. А они ему по-прежнему служат.
– Еще бы. Кто ж захочет, чтобы такое повторилось. Только вот что странно. Почему Мертвые земли проснулись не сразу, когда я повалил идола, а лишь через тридцать дней?
– А было что-нибудь такое… важное, какое-нибудь событие с тобой и с Энки в это время?
– Постой-ка… Точно! Примерно через тридцать дней после нашего бегства мы увидели Имира или солнце сквозь мглу на вершине горы. Тогда нам открылись знаки. Вот что случилось! А с тобой, Эйле, что было тогда?
– Когда? Я не знаю, когда вы сбежали из своего селения.
– Ну, смотри: тридцать дней мы шли до вершины и столько же еще – до встречи с вами. Выходит, дней шестьдесят всего.
– Ясно. В это время примерно я проникла в мозг Шуллы и навязала ему свою волю. Орми помолчал немного и сказал:
– Все сходится. И ой как плохо дело детей Имира под небом, если каждая их победа отражается, словно в воде, и обращается тысячекратным торжеством Улле.
– Если это не случайность.
– Раз уж мы решили, что ничего не бывает зря, то и случайностей быть не может.
– Я поняла, – сказала Эйле. – Все в мире должно быть уравновешено. Где слишком много белого, обязательно появится что-нибудь черное. И наоборот. Но это значит, что и зло, когда его много… слишком много… должно порождать хоть капельку добра. Иначе все развалится. Понимаешь?
– В жизни не слыхал подобной чепухи. Нет, Эйле, менхур из тебя не получится, это точно.
– Сам дурак! – шепнула Эйле обиженно, – Я все правильно говорю. Я это чувствую. Из зла может выйти добро, только зла должно быть очень-очень много.
– Значит, по-твоему, и в долине Иггир, у самого сердца Улле, мы можем встретить друзей?
– Да, да! Ведь там сила зла огромна, беспредельна… И его лучи высекают тени детей Имира из мертвых камней.
Последние слова Эйле произнесла как-то судорожно, словно задыхаясь. Орми удивленно покосился на нее – он уже собирался высказать все, что думает об ее умственных способностях. Но Эйле была бледна как смерть, глаза у нее закатились, зубы чуть слышно стучали.
«Опять припадок, – подумал Орми. – А я-то с ней как с нормальной разговариваю».
Впрочем, очень скоро Эйле пришла в себя и взглянула на Орми вполне осмысленно.
– Послушай! Ты не мог бы как-нибудь разорвать или перетереть эти ремни?
Орми горько усмехнулся.
– А ты не могла бы позвать Элгара или мамонта?
– Зачем ты так? – Эйле всхлипнула. – Ты же знаешь…
– Ну ладно. А Элгар по-прежнему молчит?
– Молчит.
– Все-таки обидно, имея таких могучих друзей, погибать от рук каких-то замученных, обожравшихся людоедов. Особенно после победы над марбианином. Нелепо. О Имир над небом! Неужели мы ничего не сумеем придумать?
Эйле закрыла глаза. Долго она молчала, только губы беззвучно шевелились. Орми следил за ней в свете почти догоревшего костра и тщетно пытался разобрать, что она шепчет во сне или в бреду. Наконец она очнулась, бросила беглый взгляд на Орми и прошептала:
– Я знаю, что делать. – Затем глубоко вздохнула и заговорила уже в голос, нараспев: – Баю-баю, баю-бай, спи, мой светик, засыпай!
Она повторила заклинание несколько раз, потом шепнула Орми:
– Я знаю еще один заговор… Я услышала его давно, в один из тех припадков, когда я слышу голоса мира. Я не знаю точно, что это значит. Но это, скорее всего, заклинание. Оно должно подействовать. – И громко: – Уту в небесах диадемой лазурной себя венчал, с поднятой главой по небу пошел! – И снова шепотом: – Это солнце, Орми! Так встает солнце над миром! Так оно поднимается над краем земли, и выходит, гордое и ослепительное, на синее небо, и шествует по нему весь день до заката!
– Что такое диадема?
– Не знаю! Ведь это, наверное, еще не высказанные слова. Это – слова из грядущей жизни, из той жизни, которую мы завоюем… может быть. Их скажут и их поймут через много-много лет… тысячу, десять тысяч. Нет, больше. Через двадцать пять тысяч лет. Вот как не скоро.
И она снова принялась повторять оба заклинания громче и громче. И Орми удивлялся, почему ядозубы не просыпаются, ведь они всегда спят так чутко. Потом он понял: они, должно быть, не слышат этих слов, слов Имира, подобно тому как Светлые не видели зла. Но вот кто-то зашевелился, и поднял голову, и встретился взглядом с Эйле. Это был Кулу. Он смотрел на нее и молчал, а она продолжала твердить заклинания, чуть извиваясь связанным телом в такт таинственному ритму колдовских слов. Потом, точно так же молча, поднял лицо Барг. И он тоже смотрел, не шевелился и слушал. А третьей была Хреса, и больше никто не проснулся.
Потом Эйле замолчала, и ядозубы, все трое, опустили головы и спали дальше до утра. Заснул и Орми.
Его разбудил хриплый голос Кулу:
– Ну, вставайте, братья ядозубы. Утро. Подумаем-ка, что нам сделать с этими грязными выродками.
Глава 10
В ЗЕМЛЕ
– А теперь что они делают? – спросил Энки. Этот вопрос он задал по меньшей мере в сотый раз с тех пор, как ушли Орми и Эйле. Элгар сидел у колонны в главном зале своего подземного дворца; Бату, Энки и Аги сидели вокруг и понуро глядели на Светлого. Элгар не двигался; лицо его выражало тоску и усталость. Он отвечал односложно и нехотя:
– Идут на север.
– Все спокойно? Элгар промолчал.
– Как ты думаешь, – обратился Бату к Энки, – у них есть шанс?
Энки ответил таким мрачным взглядом, что Бату потерял всякое желание продолжать разговор. Время ползло еле-еле, как в мучительном сне. Потом Элгар сказал:
– Бесполезно. И ни к чему все, что я делал. В мире нет места для таких, как мы. Я проиграл эту битву.
– Я не совсем понимаю тебя, Элгар, – сказал Бату. Но Элгар молчал, и тогда заговорил Аги:
– Чего тут непонятного? Слишком сильно все изменилось с тех пор, как Элгар укрылся в подземелье. То, что ему дорого, не нужно уже никому, даже выродкам. Другие законы, другие желания, понимаешь? Орми и Эйле предпочли умереть во внешнем мире, где властвует зло, потому что они… привыкли к нему и он для них важнее, чем все подземные радости Убежища. И Элгар, и этот его мирок – для них не более чем наваждение, один из бесчисленных призраков, которыми наполнена Земля.
– Но мы-то остались, – сказал Бату. Аги усмехнулся.
– Не уверен, что этим стоит гордиться. Вряд ли наши друзья покинули нас из-за того, что в них недостаточно проявилось Слово Имира. Скорее, наоборот. Представь себе гутанян или людоедов на нашем месте. Им предлагают спокойную сытую жизнь, ни малейшей опасности быть убитым, съеденным или замученным. Дрыхни, жри и слушай истории. Не жизнь – мечта. Никто бы не ушел. Руками, ногами и зубами держались бы за это место. Я прямо слышу, как они стонут: «Такая жизнь не хуже благой смерти!»
– Все верно! – воскликнул Элгар, вставая. – И то, что случилось, – знак для меня: Элгар, ты старый дурак. Ты проспал все на свете, ты сгнил заживо в своей благоустроенной норе. Ты забыл, как пахнет воздух. Ну что ж, если так, я отрекаюсь. От всего, что говорил вам.
– Идут на север.
– Все спокойно? Элгар промолчал.
– Как ты думаешь, – обратился Бату к Энки, – у них есть шанс?
Энки ответил таким мрачным взглядом, что Бату потерял всякое желание продолжать разговор. Время ползло еле-еле, как в мучительном сне. Потом Элгар сказал:
– Бесполезно. И ни к чему все, что я делал. В мире нет места для таких, как мы. Я проиграл эту битву.
– Я не совсем понимаю тебя, Элгар, – сказал Бату. Но Элгар молчал, и тогда заговорил Аги:
– Чего тут непонятного? Слишком сильно все изменилось с тех пор, как Элгар укрылся в подземелье. То, что ему дорого, не нужно уже никому, даже выродкам. Другие законы, другие желания, понимаешь? Орми и Эйле предпочли умереть во внешнем мире, где властвует зло, потому что они… привыкли к нему и он для них важнее, чем все подземные радости Убежища. И Элгар, и этот его мирок – для них не более чем наваждение, один из бесчисленных призраков, которыми наполнена Земля.
– Но мы-то остались, – сказал Бату. Аги усмехнулся.
– Не уверен, что этим стоит гордиться. Вряд ли наши друзья покинули нас из-за того, что в них недостаточно проявилось Слово Имира. Скорее, наоборот. Представь себе гутанян или людоедов на нашем месте. Им предлагают спокойную сытую жизнь, ни малейшей опасности быть убитым, съеденным или замученным. Дрыхни, жри и слушай истории. Не жизнь – мечта. Никто бы не ушел. Руками, ногами и зубами держались бы за это место. Я прямо слышу, как они стонут: «Такая жизнь не хуже благой смерти!»
– Все верно! – воскликнул Элгар, вставая. – И то, что случилось, – знак для меня: Элгар, ты старый дурак. Ты проспал все на свете, ты сгнил заживо в своей благоустроенной норе. Ты забыл, как пахнет воздух. Ну что ж, если так, я отрекаюсь. От всего, что говорил вам.