Страница:
— Отец мой был немцем, — начал рассказ старик. — Он попал в плен еще в первую мировую, а потом так и остался в России, женившись на русской девушке из дворянской семьи. После революции примкнул к большевикам и стал убежденным коммунистом. Жили мы в достатке, отец добился определенных высот в партийной иерархии. От отца я научился немецкому языку и владел им свободно. Мать знала несколько языков. Она окончила Смольный институт благородных девиц. Жили в Питере, а потом отца направили в Смоленск руководить обкомом. Его арестовали перед началом войны, когда я учился в Москве в университете. Следом арестовали мать, а до меня не добрались. Мне тогда шел двадцать второй годочек.
В начале июня после сдачи экзаменов я вернулся в Смоленск, где осталась моя тетка. Она мне все и рассказала. А тут началась война. На учете я состоял в Москве, и в Смоленске не знали, что я вернулся. В городе творилась неразбериха и хаос. Молодежь шла в военкоматы без повесток, а я не пошел. Слишком был обижен на советскую власть за произвол и несправедливость. А когда в город пришли немцы, то никакого сопротивления не оказывал. Меня арестовали на третий день. После выяснения подробностей комендатура передала меня в гестапо, а потом со мной захотел познакомиться сам Хоффман. Ему подчинялись все подразделения СС, включая гестапо, СД и разведку. Услышав мою немецкую речь, Хоффман оставил меня при себе личным переводчиком.
Был там еще один человек, хорошо знающий немецкий язык. Кличка его была Агроном. Бывший белогвардейский офицер, ярый враг советского строя, некий Григорий Амодестович Антонов, руководил так называемым русским отделом. Головорез высшего класса. Он никому не верил, а мне как сыну партийного руководителя тем более. Будь его воля — он, не задумываясь, поставил бы меня к стенке, но Хоффман мне доверял, очевидно потому, что я ничем не интересовался и не совал свой нос куда не следует. Переводил листовки, печатал приказы и указы для русского населения, присутствовал на допросах, которые вел сам Хоффман, а спустя год он перевел меня на работу в свой архив. Там составлялись досье на всех предателей не только Смоленска, но и всех западных территорий, включая Украину и Белоруссию. Получился некий центр по сбору информации.
Может быть, Хоффману и не доверили бы такую ответственную работу, но его патронировал сам группен-фюрер Груббер — человек, имевший неограниченную власть на западных территориях страны. Ни одной стратегической задачи Груббер не решал без Хоффмана. Так к архиву стали приобщаться документы по разработке военных операций, засылке агентов и контрразведки, куда попадали и немецкие офицеры. Вскоре Груббер распорядился, чтобы под надзор Хоффмана попадали и особо Ценные реквизированные и конфискованные вещи в виде золота высокой пробы, драгоценные камни, антиквариат, а также наградное оружие и ордена погибших эсэсовцев.
Нам уже требовались дополнительные помещения. Помимо архива был устроен склад. Несмотря на то что я сам лично занимался описью, я не смогу вам дать истинную оценку награбленного. К нам привозили картины из музеев и частных коллекций, а это Рембрандт, Гойя, Эль Греко. У Груббера была страсть к произведениям искусства, в то время как Хоффман все переводил на дойчмарки. Он только к оружию оставался неравнодушным и мог часами разглядывать какую-нибудь саблю украинского гетмана, где в большей степени его интересовал сам клинок, чем украшенный алмазами и сапфирами эфес.
Что же случилось дальше? Они так непоколебимо верили в свою победу, что до последнего момента не осознавали приближающегося краха. Вот и дотянули до критической точки, когда стекла сыпались из окон от пушечной канонады наступавшей русской армии.
Вот тут и началась горячка, срочная эвакуация. Хоффман лично отвечал перед Груббером за сохранность архивов и ценностей. Он понимал, что его ждет, если он упустит такой груз, еще хуже, если груз попадет в руки противника. Бог с ним, с золотом и картинами, но документы — все без исключения — носили гриф «Совершенно секретно». Этот гриф и на сегодняшний день не потерял своей актуальности. Правда, времена изменились, все устаревает, кроме золота, и чаша весов на сегодняшний день склонилась в сторону драгоценностей, но это дело вкуса. Кого что интересует. Не могу не отдать должного Хоффману в его хозяйственности, дальновидности и уму, Этот человек не зря носил свой высокий чин.
Специальные кофры из нержавеющей стали с особыми замками были заготовлены заранее. Так или иначе, но архив в любом случае должен был найти свое постоянное место где-нибудь в Германии или другом месте. Дюжина отборных офицеров, я и Агроном упаковали архив за сутки. Ящики и впрямь были сделаны на совесть с немецкой педантичностью. Вовнутрь даже воздух не проникал — полностью герметичны и недоступны. Ночью мы погрузили архив на грузовики и тронулись к границе. Вооружили всех до зубов, и меня в том числе. Когда в пятьдесят шестом меня взяли под Смоленском, я сказал, что был отправлен отдельно, с войсками, но это не так. Передвигаться по чужой вражеской территории, где параллельно идут войска противника, а леса полны партизан, и с паршивыми картами не так просто. А без знаний языка и вовсе никуда не годится. Агронома можно не считать. Ему прострелило щеку, выбило зубы и повредило язык. Бывшему белогвардейцу пришлось играть в молчанку. У Хоффмана не оставалось выхода, как только брать меня с собой.
Вокруг разрывались бомбы, дважды мы напарывались на партизанские засады и ловушки, но эсэсовцы дрались отчаянно, не жалея сил и жизни. И мы пробивались вперед. Хоффман проявил себя отличным стратегом, все его приказы были точны и понятны, в итоге мы не потеряли ни одного человека, оставив за собой гору трупов. Передвигались мы быстро, петляя по проселочным дорогам и захватывая в деревнях проводников. Один нас провожал от деревни до села, его убивали, в селе брали следующего. Так что свидетелей нашего маршрута не оставалось. Одному Богу известно, куда бы мы дошли, если бы не препятствие, которое с помощью стратегии и ума не преодолеть. Мы уперлись в реку Широкая река и взорванные партизанами мосты. Слева Красная Армия, справа партизаны. Так мы оказались в тупике. Сами мы могли бы уйти по плотине, но как быть с машинами? Хоффман и не думал бросать архив. Такой вопрос просто не возникал.
Выход нашелся. В полукилометре от реки в болотистой низине стоял особняк столетней давности. Добротная постройка, принадлежавшая какому-то бывшему графу.
Там раскинулся небольшой госпиталь. За полчаса ни одного живого человека в этом госпитале, не осталось. Эсэсовцы перебили всех, даже собак. В подвале особняка находился склеп — графская усыпальница — площадка метров пятьдесят, может, чуть больше, вход через стальной герметичный люк. Во время бомбежки туда спускались раненые и врачи. Стены выложены гранитом, а пол черным мрамором. Никакая бомба не достанет, там даже бомбежки не было слышно. В этом склепе и решил Хоффман устроить свой склад. Я не мог понять его тактики. Ведь красные все равно найдут усыпальницу. Но Хоффман знал, что делает. Мы перегрузили все кофры в подвал. Немцы его заминировали. Правда, я не думаю, что хоть один ящик пострадал бы от взрыва. Взлетят на воздух первопроходцы, но войдут другие.
Потом мы сожгли наши машины и отправились к реке. Вот тут мне стал понятен план Хоффмана. Он все уже рассчитал заранее. Плотина была взорвана. Вода хлынула в низину и уже через час накрыла крышу особняка. Образовалось озеро, река превратилась в ручей. Водная стихия бурлила с таким шумом, что мы не слышали гула самолетов. Ни госпиталя ни архива — все исчезло под водной гладью. Хоффман остался доволен. И опять нам повезло. Какой-то военный катер сел на мель. Вода в реке начала вновь прибывать, но эсэсовцам хватило времени, чтобы уничтожить всю команду, состоявшую из десяти человек. Трупы выбросили за борт, а немцы переоделись в русскую морскую форму. Эсэсовские мундиры затопили, оставив при себе только оружие и награды.
Когда река вошла в свои берега, мы тронулись на катере прямо в тыл к русским. Дерзости Хоффмана не было предела. Он, как разъяренный зверь, рвался из капкана на волю. Вскоре после полутора часов пути мы заметили огни на поле, что раскинулось по правому берегу. Это был небольшой аэродром. Военных самолетов мы там не увидели, несколько транспортников под десант и тройка истребителей, ни штурмовиков, ни бомбардировщиков. Тут мы и причалили. Я бы не назвал это боем. Ночь, рассвет едва задевал горизонт. Охрану сняли в считанные минуты. Палатки со спавшими бойцами расстреливались и поджигались. Истребители вывели из строя, закинув гранаты в кабины. Двух летчиков оставили живыми и усадили за штурвал транспортника. Обеспечили себя парашютами. Не прошло и получаса, как самолет взлетел. Никто не стал бы расстреливать собственный самолет. Летели на запад, пока хватило керосина, и в общем-то нам удалось вырваться из плотного окружения, мы десантировались на линии фронта — там, где проходили леса. Я прыгал предпоследним, после меня Хоффман. Перед прыжком он зашел в кабину к пилотам и застрелил их. Самолет тут же потерял управление, и мы едва успели спрыгнуть.
Когда взошло солнце, мы выбрались на шоссе, по которому отступала немецкая армия. Б ходе операции погиб только один офицер. Через три дня мы все собрались в Берлине. Груббер лично надел каждому из нас железный крест. Так наша эпопея и закончилась. Если вспоминать ее с подробностями, то вполне могла бы получиться интересная книга. Но вы же писатель, молодой человек, остальное дофантазируйте сами. Надеюсь, я отработал свои деньги?
— Конечно. Так, значит, архив остался в Советском Союзе?
— Думаю, и сейчас ни один листок не пожелтел от времени. Архив хранится в вакуумной оболочке.
— Вас засылали сюда в пятьдесят шестом году, чтобы вы его нашли?
— Угадали, но я не успел. Знаю только, что я не первый и не последний, кто засылался с той же целью. Слишком велик соблазн добраться до столь необычного клада. Пока я отбывал срок, мечта найти сокровища помогала мне выжить. И надо сказать, я сделал такую попытку после освобождения, примерно через год. Поехал, осмотрелся и понял, что моей жизни уже не хватит, чтобы найти то место. Озеро давно превратилось в болото, старый особняк затянуло тиной, а чтобы добраться до склепа, нужны фантастические условия и годы работы. В одиночку с этим никто не справится.
Метелкин достал из сумки карту и разложил ее на столе.
— Можете указать место, где захоронен архив?
Старик долго изучал карту, потом сказал:
— Могу, но в радиусе пяти километров. Только по этой карте вы ничего не найдете, а с современной она не имеет ничего общего. Тут надо поэтапно собрать все карты с интервалом пять лет максимум.
— И где эта точка?
Старик рассмеялся.
— Так ты писатель или кладоискатель?
— Мне очень хочется побывать в тех местах, где происходили события.
— Вопрос решается просто: клади на стол остальные деньги — и узнаешь, где зарыт клад. Вряд ли ты сумеешь его достать, но ты сможешь продать информацию, а она дорого стоит.
Метелкин достал бумажник и выпотрошил содержимое на стол. Там оказалось еще тысяча триста долларов.
— Это все, больше у меня ничего нет.
— Верю.
Старик указал точку на карте.
— Здесь.
— А вам верить можно?
— Мне можно. Наивный Хоффман рассчитывал на реванш. Он верил, что скоро они вернутся. Верил в это и Агроном. Фанатики! Я уже тогда понимал, что фашизму настал конец. Мне просто деваться было некуда, безвыходное положение. Но всегда знал, что вернусь домой. И если найду архив, то немцам его не отдам. Оставлю себе горсть бриллиантов, остальное сдам в НКВД, авось простят. Ни Хоффман и никто это место не найдет, а у меня свой секрет имеется.
Когда мы кофры разгружали в склеп, я обратил внимание на особнячок. Там герб из лепнины сохранился и вензель «ВВ». Война кончилась, меня по свету долго мотало, потом преподавал в спецшколе для диверсантов, учил их правильному русскому языку Ну а по ходу дела увлекался историей Государства Российского. Нашел я тот самый герб. Принадлежал он графам Воронцовым. Изучил их генеалогическую ветвь и нашел нужного. У Василия Воронцова было имение в Смоленской губернии в селе Копытове. Его-то мне и надо искать. Это и был мой ориентир, когда меня заслали в Союз в пятьдесят шестом. Только обратно я возвращаться не собирался. Место я нашел быстро — старожилы помогли. Кто-то помнил имение Воронцово, кто-то старое название Копытово. Так я и вышел к озеру. Даже место определил, где усадьба находится. Только реки там уже не было. Ей новое русло определили, плотинами застроили. Пусти сейчас по старому следу тех, кто участвовал в операции — ни за что не найдут. В этом вся штука. Но ты парень молодой — если полжизни на раскопки затратишь, то пенсия тебе не понадобится. Твои правнуки за всю жизнь всего не растратят.
— А кто-нибудь из живых остался?
— Вряд ли, я самым молодым был. Остальным уже за тридцать в те времена перевалило, а теперь, стало быть, за девяносто. Хоффмана видел. Это он меня в школу определил, потом в разведку взял. Он и засылал меня в пятьдесят шестом. Агронома в разведшколе тоже видел, за год до заброски сюда. С сынишкой трехлетним приходил. «Вот, — говорит, — я сдохну, а мой Юрка в свободной России жить будет!» Так и сдох фанатиком. Но все это давно происходило. И еще: запомни — на месте старого устья реки идет глубокий овраг. От оврага к востоку пятьсот метров. Это я хорошо помню, но от какой точки считать, не знаю. От плотины и следов не осталось. Озеро в болото превратилось с аэродром величиной, а по краям лесом поросло. Ломай теперь голову сам, парень. Все, что знал, рассказал.
Старик встал, забрал деньги и кинул их в ящик комода.
— Пора трапезничать. В печи щи застоялись. Ночь переночуешь, а утром я тебя до реки провожу, на плотах до Дудинки мужики тебя доставят, а там сам разберешься.
— Спасибо за радушный прием, Зиновий Карлович.
Метелкин с тоской посмотрел на опустевший бумажник, валявшийся на столе.
8. Смоленская область
9. Болота
В начале июня после сдачи экзаменов я вернулся в Смоленск, где осталась моя тетка. Она мне все и рассказала. А тут началась война. На учете я состоял в Москве, и в Смоленске не знали, что я вернулся. В городе творилась неразбериха и хаос. Молодежь шла в военкоматы без повесток, а я не пошел. Слишком был обижен на советскую власть за произвол и несправедливость. А когда в город пришли немцы, то никакого сопротивления не оказывал. Меня арестовали на третий день. После выяснения подробностей комендатура передала меня в гестапо, а потом со мной захотел познакомиться сам Хоффман. Ему подчинялись все подразделения СС, включая гестапо, СД и разведку. Услышав мою немецкую речь, Хоффман оставил меня при себе личным переводчиком.
Был там еще один человек, хорошо знающий немецкий язык. Кличка его была Агроном. Бывший белогвардейский офицер, ярый враг советского строя, некий Григорий Амодестович Антонов, руководил так называемым русским отделом. Головорез высшего класса. Он никому не верил, а мне как сыну партийного руководителя тем более. Будь его воля — он, не задумываясь, поставил бы меня к стенке, но Хоффман мне доверял, очевидно потому, что я ничем не интересовался и не совал свой нос куда не следует. Переводил листовки, печатал приказы и указы для русского населения, присутствовал на допросах, которые вел сам Хоффман, а спустя год он перевел меня на работу в свой архив. Там составлялись досье на всех предателей не только Смоленска, но и всех западных территорий, включая Украину и Белоруссию. Получился некий центр по сбору информации.
Может быть, Хоффману и не доверили бы такую ответственную работу, но его патронировал сам группен-фюрер Груббер — человек, имевший неограниченную власть на западных территориях страны. Ни одной стратегической задачи Груббер не решал без Хоффмана. Так к архиву стали приобщаться документы по разработке военных операций, засылке агентов и контрразведки, куда попадали и немецкие офицеры. Вскоре Груббер распорядился, чтобы под надзор Хоффмана попадали и особо Ценные реквизированные и конфискованные вещи в виде золота высокой пробы, драгоценные камни, антиквариат, а также наградное оружие и ордена погибших эсэсовцев.
Нам уже требовались дополнительные помещения. Помимо архива был устроен склад. Несмотря на то что я сам лично занимался описью, я не смогу вам дать истинную оценку награбленного. К нам привозили картины из музеев и частных коллекций, а это Рембрандт, Гойя, Эль Греко. У Груббера была страсть к произведениям искусства, в то время как Хоффман все переводил на дойчмарки. Он только к оружию оставался неравнодушным и мог часами разглядывать какую-нибудь саблю украинского гетмана, где в большей степени его интересовал сам клинок, чем украшенный алмазами и сапфирами эфес.
Что же случилось дальше? Они так непоколебимо верили в свою победу, что до последнего момента не осознавали приближающегося краха. Вот и дотянули до критической точки, когда стекла сыпались из окон от пушечной канонады наступавшей русской армии.
Вот тут и началась горячка, срочная эвакуация. Хоффман лично отвечал перед Груббером за сохранность архивов и ценностей. Он понимал, что его ждет, если он упустит такой груз, еще хуже, если груз попадет в руки противника. Бог с ним, с золотом и картинами, но документы — все без исключения — носили гриф «Совершенно секретно». Этот гриф и на сегодняшний день не потерял своей актуальности. Правда, времена изменились, все устаревает, кроме золота, и чаша весов на сегодняшний день склонилась в сторону драгоценностей, но это дело вкуса. Кого что интересует. Не могу не отдать должного Хоффману в его хозяйственности, дальновидности и уму, Этот человек не зря носил свой высокий чин.
Специальные кофры из нержавеющей стали с особыми замками были заготовлены заранее. Так или иначе, но архив в любом случае должен был найти свое постоянное место где-нибудь в Германии или другом месте. Дюжина отборных офицеров, я и Агроном упаковали архив за сутки. Ящики и впрямь были сделаны на совесть с немецкой педантичностью. Вовнутрь даже воздух не проникал — полностью герметичны и недоступны. Ночью мы погрузили архив на грузовики и тронулись к границе. Вооружили всех до зубов, и меня в том числе. Когда в пятьдесят шестом меня взяли под Смоленском, я сказал, что был отправлен отдельно, с войсками, но это не так. Передвигаться по чужой вражеской территории, где параллельно идут войска противника, а леса полны партизан, и с паршивыми картами не так просто. А без знаний языка и вовсе никуда не годится. Агронома можно не считать. Ему прострелило щеку, выбило зубы и повредило язык. Бывшему белогвардейцу пришлось играть в молчанку. У Хоффмана не оставалось выхода, как только брать меня с собой.
Вокруг разрывались бомбы, дважды мы напарывались на партизанские засады и ловушки, но эсэсовцы дрались отчаянно, не жалея сил и жизни. И мы пробивались вперед. Хоффман проявил себя отличным стратегом, все его приказы были точны и понятны, в итоге мы не потеряли ни одного человека, оставив за собой гору трупов. Передвигались мы быстро, петляя по проселочным дорогам и захватывая в деревнях проводников. Один нас провожал от деревни до села, его убивали, в селе брали следующего. Так что свидетелей нашего маршрута не оставалось. Одному Богу известно, куда бы мы дошли, если бы не препятствие, которое с помощью стратегии и ума не преодолеть. Мы уперлись в реку Широкая река и взорванные партизанами мосты. Слева Красная Армия, справа партизаны. Так мы оказались в тупике. Сами мы могли бы уйти по плотине, но как быть с машинами? Хоффман и не думал бросать архив. Такой вопрос просто не возникал.
Выход нашелся. В полукилометре от реки в болотистой низине стоял особняк столетней давности. Добротная постройка, принадлежавшая какому-то бывшему графу.
Там раскинулся небольшой госпиталь. За полчаса ни одного живого человека в этом госпитале, не осталось. Эсэсовцы перебили всех, даже собак. В подвале особняка находился склеп — графская усыпальница — площадка метров пятьдесят, может, чуть больше, вход через стальной герметичный люк. Во время бомбежки туда спускались раненые и врачи. Стены выложены гранитом, а пол черным мрамором. Никакая бомба не достанет, там даже бомбежки не было слышно. В этом склепе и решил Хоффман устроить свой склад. Я не мог понять его тактики. Ведь красные все равно найдут усыпальницу. Но Хоффман знал, что делает. Мы перегрузили все кофры в подвал. Немцы его заминировали. Правда, я не думаю, что хоть один ящик пострадал бы от взрыва. Взлетят на воздух первопроходцы, но войдут другие.
Потом мы сожгли наши машины и отправились к реке. Вот тут мне стал понятен план Хоффмана. Он все уже рассчитал заранее. Плотина была взорвана. Вода хлынула в низину и уже через час накрыла крышу особняка. Образовалось озеро, река превратилась в ручей. Водная стихия бурлила с таким шумом, что мы не слышали гула самолетов. Ни госпиталя ни архива — все исчезло под водной гладью. Хоффман остался доволен. И опять нам повезло. Какой-то военный катер сел на мель. Вода в реке начала вновь прибывать, но эсэсовцам хватило времени, чтобы уничтожить всю команду, состоявшую из десяти человек. Трупы выбросили за борт, а немцы переоделись в русскую морскую форму. Эсэсовские мундиры затопили, оставив при себе только оружие и награды.
Когда река вошла в свои берега, мы тронулись на катере прямо в тыл к русским. Дерзости Хоффмана не было предела. Он, как разъяренный зверь, рвался из капкана на волю. Вскоре после полутора часов пути мы заметили огни на поле, что раскинулось по правому берегу. Это был небольшой аэродром. Военных самолетов мы там не увидели, несколько транспортников под десант и тройка истребителей, ни штурмовиков, ни бомбардировщиков. Тут мы и причалили. Я бы не назвал это боем. Ночь, рассвет едва задевал горизонт. Охрану сняли в считанные минуты. Палатки со спавшими бойцами расстреливались и поджигались. Истребители вывели из строя, закинув гранаты в кабины. Двух летчиков оставили живыми и усадили за штурвал транспортника. Обеспечили себя парашютами. Не прошло и получаса, как самолет взлетел. Никто не стал бы расстреливать собственный самолет. Летели на запад, пока хватило керосина, и в общем-то нам удалось вырваться из плотного окружения, мы десантировались на линии фронта — там, где проходили леса. Я прыгал предпоследним, после меня Хоффман. Перед прыжком он зашел в кабину к пилотам и застрелил их. Самолет тут же потерял управление, и мы едва успели спрыгнуть.
Когда взошло солнце, мы выбрались на шоссе, по которому отступала немецкая армия. Б ходе операции погиб только один офицер. Через три дня мы все собрались в Берлине. Груббер лично надел каждому из нас железный крест. Так наша эпопея и закончилась. Если вспоминать ее с подробностями, то вполне могла бы получиться интересная книга. Но вы же писатель, молодой человек, остальное дофантазируйте сами. Надеюсь, я отработал свои деньги?
— Конечно. Так, значит, архив остался в Советском Союзе?
— Думаю, и сейчас ни один листок не пожелтел от времени. Архив хранится в вакуумной оболочке.
— Вас засылали сюда в пятьдесят шестом году, чтобы вы его нашли?
— Угадали, но я не успел. Знаю только, что я не первый и не последний, кто засылался с той же целью. Слишком велик соблазн добраться до столь необычного клада. Пока я отбывал срок, мечта найти сокровища помогала мне выжить. И надо сказать, я сделал такую попытку после освобождения, примерно через год. Поехал, осмотрелся и понял, что моей жизни уже не хватит, чтобы найти то место. Озеро давно превратилось в болото, старый особняк затянуло тиной, а чтобы добраться до склепа, нужны фантастические условия и годы работы. В одиночку с этим никто не справится.
Метелкин достал из сумки карту и разложил ее на столе.
— Можете указать место, где захоронен архив?
Старик долго изучал карту, потом сказал:
— Могу, но в радиусе пяти километров. Только по этой карте вы ничего не найдете, а с современной она не имеет ничего общего. Тут надо поэтапно собрать все карты с интервалом пять лет максимум.
— И где эта точка?
Старик рассмеялся.
— Так ты писатель или кладоискатель?
— Мне очень хочется побывать в тех местах, где происходили события.
— Вопрос решается просто: клади на стол остальные деньги — и узнаешь, где зарыт клад. Вряд ли ты сумеешь его достать, но ты сможешь продать информацию, а она дорого стоит.
Метелкин достал бумажник и выпотрошил содержимое на стол. Там оказалось еще тысяча триста долларов.
— Это все, больше у меня ничего нет.
— Верю.
Старик указал точку на карте.
— Здесь.
— А вам верить можно?
— Мне можно. Наивный Хоффман рассчитывал на реванш. Он верил, что скоро они вернутся. Верил в это и Агроном. Фанатики! Я уже тогда понимал, что фашизму настал конец. Мне просто деваться было некуда, безвыходное положение. Но всегда знал, что вернусь домой. И если найду архив, то немцам его не отдам. Оставлю себе горсть бриллиантов, остальное сдам в НКВД, авось простят. Ни Хоффман и никто это место не найдет, а у меня свой секрет имеется.
Когда мы кофры разгружали в склеп, я обратил внимание на особнячок. Там герб из лепнины сохранился и вензель «ВВ». Война кончилась, меня по свету долго мотало, потом преподавал в спецшколе для диверсантов, учил их правильному русскому языку Ну а по ходу дела увлекался историей Государства Российского. Нашел я тот самый герб. Принадлежал он графам Воронцовым. Изучил их генеалогическую ветвь и нашел нужного. У Василия Воронцова было имение в Смоленской губернии в селе Копытове. Его-то мне и надо искать. Это и был мой ориентир, когда меня заслали в Союз в пятьдесят шестом. Только обратно я возвращаться не собирался. Место я нашел быстро — старожилы помогли. Кто-то помнил имение Воронцово, кто-то старое название Копытово. Так я и вышел к озеру. Даже место определил, где усадьба находится. Только реки там уже не было. Ей новое русло определили, плотинами застроили. Пусти сейчас по старому следу тех, кто участвовал в операции — ни за что не найдут. В этом вся штука. Но ты парень молодой — если полжизни на раскопки затратишь, то пенсия тебе не понадобится. Твои правнуки за всю жизнь всего не растратят.
— А кто-нибудь из живых остался?
— Вряд ли, я самым молодым был. Остальным уже за тридцать в те времена перевалило, а теперь, стало быть, за девяносто. Хоффмана видел. Это он меня в школу определил, потом в разведку взял. Он и засылал меня в пятьдесят шестом. Агронома в разведшколе тоже видел, за год до заброски сюда. С сынишкой трехлетним приходил. «Вот, — говорит, — я сдохну, а мой Юрка в свободной России жить будет!» Так и сдох фанатиком. Но все это давно происходило. И еще: запомни — на месте старого устья реки идет глубокий овраг. От оврага к востоку пятьсот метров. Это я хорошо помню, но от какой точки считать, не знаю. От плотины и следов не осталось. Озеро в болото превратилось с аэродром величиной, а по краям лесом поросло. Ломай теперь голову сам, парень. Все, что знал, рассказал.
Старик встал, забрал деньги и кинул их в ящик комода.
— Пора трапезничать. В печи щи застоялись. Ночь переночуешь, а утром я тебя до реки провожу, на плотах до Дудинки мужики тебя доставят, а там сам разберешься.
— Спасибо за радушный прием, Зиновий Карлович.
Метелкин с тоской посмотрел на опустевший бумажник, валявшийся на столе.
8. Смоленская область
Крылов шаг за шагом приближался к своей цели. Проверка окрестностей Ховрина показала, что беглецы выбрали для себя другую точку. В сопровождении своих боевиков он отправился в Курнаково. И вновь лакомый кусочек проскочил под его носом, и он не смог его схватить своими острыми клыками. Крылов считался одним из лучших оперативников в спецслужбах, но даром ясновидения не обладал. В то время как его «джип» на высокой скорости мчался на запад, в обратном направлении на обычном рейсовом автобусе ехала Настя. На отметке «сто восьмой километр» они сблизились на расстоянии протянутой руки. Доля секунды — и они вновь начали удаляться друг от друга. Настя ехала в Ховрино, а Крылов по следам бежевой «волги».
Настя со своими спутниками остановилась в деревне Копытино. Хозяин уступил им лучшую половину дома, а сам с сыном перебрался на другую. Дачники осенью явление редкое. В этих местах и летом особого наплыва нет, так что старик был на седьмом небе от счастья. Тут привыкли считать каждую копейку.
Накануне изучали карту, ходили по деревням, расспрашивали людей, пытаясь узнать, где и какие ведутся строительные работы. Многого узнать не удалось, но кое-что выяснили. Полученные сведения казались слишком расплывчатыми, и стало ясно, что только собственными усилиями можно добиться успеха. В итоге они приняли самое простое решение: Настя отправляется на разведку в Ховрино, а Вадим с Наташей обследуют местность в округе Курнакова. Так и сделали. Из дому вышли рано утром и разошлись в разные стороны.
Ховрино больше походило на небольшой городок, чем на поселок. Каким методом искать местных старожилов, Настя определила просто. Она подошла к одному из винных магазинов и поговорила с пьянчужками, вечно собиравшими мелочь на выпивку.
— Ну что, соколики? Поди, неймется, вам бы по стакану пора принять, а вы природой любуетесь.
Четверо помятых мужичков сразу оживились.
— А ты, сестренка, никак, угостить нас хочешь?
— Я денег на ветер не бросаю. Заработайте и получите.
— Мебель на этаж заносить? — спросил самый щуплый, — Так с похмелья силов нет. Мотор не потянет. Нужна заправка.
— Да уж, такому Илье Муромцу без заправки не обойтись. Нет, мебель мне таскать не надо. Меня интересуют старики, которые прожили в селе всю войну и помнят, что здесь происходило в годы оккупации. Найдите мне таких — и каждый получит по бутылке.
Тут начались споры, крики, битье себя в грудь и прочая неразбериха. Успокоились минут через пять, пока не пришли к общему знаменателю.
— Есть такой мужичок в нашем городишке, — выступил вперед самый боевой из неопохмеленных. — Зовут его Матвеем Захарычем, живет на Пушкинской. Во время войны он мальчишкой был, связником у партизан. Заслуженный человек, орденов и медалей целая шкатулка.
— Кто меня к нему проводит? — спросила Настя. И снова в разговор встрял щуплый, окрещенный девушкой Ильей Муромцем.
— Хорошо бы авансик… Одну бутылочку для поддержания равновесия. Мы ее за минуту оприходуем, так что без задержек.
Настя протянула ему полсотни, и он со скоростью пули влетел в магазин. Еще минута — и бутылка упала на газон без единой капли водки.
К старику отправились всем стадом. Надежды себя оправдали. Герой войны, которого все звали уважительно Захарыч, оказался не таким уж старым. Жил герой убого, в старом домишке барачного типа, где занимал комнату размером с грузовой лифт с низкими потолками и крошечным окошком. Здесь и одному тесновато, а уж целой делегации и соваться нечего.
Настя представилась как журналистка, сунула мужичкам деньги, и тех как ветром сдуло.
— И что вам, милочка, от меня надо? — строго спросил хозяин, включая электрический чайник.
Грозный вид — это напускное, решила Настя, чувствуя, что им придется вместе чаевничать. Вот только не догадалась она купить чего-нибудь к столу. Здесь больше подошла бы колбаса и масло, чем торты да печенье.
— Вы хорошо помните годы оккупации, Матвей Захарыч?
— А почему нет? Память мне не отшибло. Я человек тверезый, не то что эти водкохлебы. К вечеру уже не помнят, с кем утром здоровались. Да ты садись к столу-то. Сушки с чаем похрумкаем.
Настя села. Над высокой железной кроватью с горкой подушек висели фотографии в рамках. Полный иконостас всех родных и близких, на дальних родственников стены не хватило.
— О партизанах писать хотите? — спросил Захарыч, разливая чай в чашки.
— Нет, об оккупантах. Меня интересует, что здесь делали немцы и куда они ушли при наступлении наших, был ли у них здесь штаб и кто им руководил.
— Штаб был. Здесь одно время квартировала эсэсовская дивизия «Мертвая голова», элитные войска вермахта. Частенько заезжал сам группенфюрер Груббер. Мы на него несколько раз готовили покушение, да только впустую. Хитер шакал! Это только в кино немцев дураками выставляют, а дисциплина у них была идеальная. Мощный кулак сосредоточился в наших местах. Когда наши подошли к селу, основные части фрицев отступили, а здесь осталась рота эсэсовцев — смертники. Шесть суток дивизия генерала Потемкина не могла взять село, пока всех до единого не перебили. Зверски воевали, грамотно, не щадя живота. А главное — своим дали уйти. За Шесть дней можно до Берлина дойти на хорошей технике. Наши понадеялись их силой взять и всех разом накрыть, но не тут-то было — промахнулись. Немцев надо было в кольцо брать, окружить со всех сторон и добивать, как бешеных псов, а мы им коридор оставили. Вот они и ушли без особых проблем и торопливости.
— А через какие районы проходил этот самый коридор?
Ветеран почесал затылок.
— Через районы болот, где наши осмелевшие ребята уже не хотели ноги мочить, между двух огней — слева армия шла на запад — справа партизаны, а немцы между ними. Только передвигались они быстрее и привалов себе не устраивали. Прошли Балаханово, потом Курнаково и вышли к Орше, там наши стояли, так они через тыл их полукругом обошли, потом соединились со своими и отступали уже общей группой, несколькими дивизиями.
— Скажите, Матвей Захарыч, а немецкий штаб нам удалось захватить?
— Немцы после себя ничего не оставляли. Все сжигали, а что могли — вывозили. Кроме руин, нашим ничего не досталось.
— А могли они что-нибудь спрятать? Закопать то, что нельзя увезти и уничтожить?
— Слухи такие ходили, будто один из высоких чинов решил схоронить в наших местах крупный архив с особо важными документами. Здесь, неподалеку, у деревеньки Радищеве. Искали после войны, но ничего не нашли. Правда, и не особо старались, но если бы и пытались, то впустую. Там сейчас какое-то строительство ведут, болото осушили, котлованы роют, но ничего не откопали.
— Туда можно попасть?
Хозяин усмехнулся и покачал головой.
— Всё колючей проволокой обнесли. Вроде как частная собственность. Мне не приходилось слышать, чтобы в России землей торговали, но ведь законы законами, а деньги деньгами. Ходил я как-то в военкомат за справкой и видел одного из владельцев этих земель. Понял только, что он нерусский. А сопровождал его сам начальник областного УВД. Стелился перед иностранцем, двери в кабинеты открывал. Приходили за техникой. Солдатам тоже деньги нужны. Что уж там говорить, если они милицию и военных купили, а земли здесь навалом, и вся она мертвая. Хоть задаром забирай. Только кто возьмет-то?
— Однако взяли.
— Нам, здешним, невдомек. У них, видать, не так мозги повернуты.
— Тут напрашивается еще один вопрос, Матвей Захарыч. Работы иностранцы ведут обширные, используют тяжелую технику. Сельские угодья в ваших местах, скажем прямо, паршивые. Пара фабрик и один заводишко всех желающих работой не обеспечат. Наверняка кто-то из здешних пытался устроиться к иностранцам на работу. Вы что-нибудь слышали об этом?
— Конечно, но они отказали ребятам: мол, своих девать некуда.
— Дорого возить с собой рабочую силу. Их же жильем обеспечивать надо. К тому же местные мужики дешевле стоят.
Ответа Настя не услышала, ветеран лишь пожал плечами. Она заметила в его глазах разочарование. Он-то небось думал, речь пойдет о его подвигах, а журналистка интересовалась немцами и сегодняшним положением местного населения. Настя решила исправить положение и перевела разговор на военную тему, расспрашивая о партизанском движении. Тут Захарыч воспрял духом и сел на любимого конька. И куда нынешние писатели смотрят! Самый страшный момент попал на конец войны, когда немцы отступали. Тогда семнадцатилетний Матвей лежал в госпитале с ранением в ногу. Тут на лазарет напали эсэсовцы. Расстреляли всех живых. Матвею удалось спрятаться на чердаке, и он единственный, кто остался в живых. Через час немцы ушли. Матвей хотел найти хоть одного живого, рыскал по госпиталю, как вдруг раздался взрыв. Фашисты взорвали плотину, и в низину, где размещался госпиталь, хлынула вода. Через полчаса на этом месте образовалось озеро, и Матвей выбирался из ловушки вплавь, пока не достиг суши. С годами озеро превратилось в топкое болото, похоронившее под собой погибших солдат от зверской акции взбесившихся эсэсовцев.
Визит к ветерану оставил у Насти неизгладимое впечатление. Она думала о нем всю дорогу, возвращаясь назад. Впечатлений хватало, есть чем поделиться с ребятами. Интересно узнать, что им удалось выяснить. Вряд ли поход в лес оставит столько же впечатлений, сколько получила она. Но на этом ее приключения не кончились. В деревне ее ждал неприятный сюрприз.
Настя со своими спутниками остановилась в деревне Копытино. Хозяин уступил им лучшую половину дома, а сам с сыном перебрался на другую. Дачники осенью явление редкое. В этих местах и летом особого наплыва нет, так что старик был на седьмом небе от счастья. Тут привыкли считать каждую копейку.
Накануне изучали карту, ходили по деревням, расспрашивали людей, пытаясь узнать, где и какие ведутся строительные работы. Многого узнать не удалось, но кое-что выяснили. Полученные сведения казались слишком расплывчатыми, и стало ясно, что только собственными усилиями можно добиться успеха. В итоге они приняли самое простое решение: Настя отправляется на разведку в Ховрино, а Вадим с Наташей обследуют местность в округе Курнакова. Так и сделали. Из дому вышли рано утром и разошлись в разные стороны.
Ховрино больше походило на небольшой городок, чем на поселок. Каким методом искать местных старожилов, Настя определила просто. Она подошла к одному из винных магазинов и поговорила с пьянчужками, вечно собиравшими мелочь на выпивку.
— Ну что, соколики? Поди, неймется, вам бы по стакану пора принять, а вы природой любуетесь.
Четверо помятых мужичков сразу оживились.
— А ты, сестренка, никак, угостить нас хочешь?
— Я денег на ветер не бросаю. Заработайте и получите.
— Мебель на этаж заносить? — спросил самый щуплый, — Так с похмелья силов нет. Мотор не потянет. Нужна заправка.
— Да уж, такому Илье Муромцу без заправки не обойтись. Нет, мебель мне таскать не надо. Меня интересуют старики, которые прожили в селе всю войну и помнят, что здесь происходило в годы оккупации. Найдите мне таких — и каждый получит по бутылке.
Тут начались споры, крики, битье себя в грудь и прочая неразбериха. Успокоились минут через пять, пока не пришли к общему знаменателю.
— Есть такой мужичок в нашем городишке, — выступил вперед самый боевой из неопохмеленных. — Зовут его Матвеем Захарычем, живет на Пушкинской. Во время войны он мальчишкой был, связником у партизан. Заслуженный человек, орденов и медалей целая шкатулка.
— Кто меня к нему проводит? — спросила Настя. И снова в разговор встрял щуплый, окрещенный девушкой Ильей Муромцем.
— Хорошо бы авансик… Одну бутылочку для поддержания равновесия. Мы ее за минуту оприходуем, так что без задержек.
Настя протянула ему полсотни, и он со скоростью пули влетел в магазин. Еще минута — и бутылка упала на газон без единой капли водки.
К старику отправились всем стадом. Надежды себя оправдали. Герой войны, которого все звали уважительно Захарыч, оказался не таким уж старым. Жил герой убого, в старом домишке барачного типа, где занимал комнату размером с грузовой лифт с низкими потолками и крошечным окошком. Здесь и одному тесновато, а уж целой делегации и соваться нечего.
Настя представилась как журналистка, сунула мужичкам деньги, и тех как ветром сдуло.
— И что вам, милочка, от меня надо? — строго спросил хозяин, включая электрический чайник.
Грозный вид — это напускное, решила Настя, чувствуя, что им придется вместе чаевничать. Вот только не догадалась она купить чего-нибудь к столу. Здесь больше подошла бы колбаса и масло, чем торты да печенье.
— Вы хорошо помните годы оккупации, Матвей Захарыч?
— А почему нет? Память мне не отшибло. Я человек тверезый, не то что эти водкохлебы. К вечеру уже не помнят, с кем утром здоровались. Да ты садись к столу-то. Сушки с чаем похрумкаем.
Настя села. Над высокой железной кроватью с горкой подушек висели фотографии в рамках. Полный иконостас всех родных и близких, на дальних родственников стены не хватило.
— О партизанах писать хотите? — спросил Захарыч, разливая чай в чашки.
— Нет, об оккупантах. Меня интересует, что здесь делали немцы и куда они ушли при наступлении наших, был ли у них здесь штаб и кто им руководил.
— Штаб был. Здесь одно время квартировала эсэсовская дивизия «Мертвая голова», элитные войска вермахта. Частенько заезжал сам группенфюрер Груббер. Мы на него несколько раз готовили покушение, да только впустую. Хитер шакал! Это только в кино немцев дураками выставляют, а дисциплина у них была идеальная. Мощный кулак сосредоточился в наших местах. Когда наши подошли к селу, основные части фрицев отступили, а здесь осталась рота эсэсовцев — смертники. Шесть суток дивизия генерала Потемкина не могла взять село, пока всех до единого не перебили. Зверски воевали, грамотно, не щадя живота. А главное — своим дали уйти. За Шесть дней можно до Берлина дойти на хорошей технике. Наши понадеялись их силой взять и всех разом накрыть, но не тут-то было — промахнулись. Немцев надо было в кольцо брать, окружить со всех сторон и добивать, как бешеных псов, а мы им коридор оставили. Вот они и ушли без особых проблем и торопливости.
— А через какие районы проходил этот самый коридор?
Ветеран почесал затылок.
— Через районы болот, где наши осмелевшие ребята уже не хотели ноги мочить, между двух огней — слева армия шла на запад — справа партизаны, а немцы между ними. Только передвигались они быстрее и привалов себе не устраивали. Прошли Балаханово, потом Курнаково и вышли к Орше, там наши стояли, так они через тыл их полукругом обошли, потом соединились со своими и отступали уже общей группой, несколькими дивизиями.
— Скажите, Матвей Захарыч, а немецкий штаб нам удалось захватить?
— Немцы после себя ничего не оставляли. Все сжигали, а что могли — вывозили. Кроме руин, нашим ничего не досталось.
— А могли они что-нибудь спрятать? Закопать то, что нельзя увезти и уничтожить?
— Слухи такие ходили, будто один из высоких чинов решил схоронить в наших местах крупный архив с особо важными документами. Здесь, неподалеку, у деревеньки Радищеве. Искали после войны, но ничего не нашли. Правда, и не особо старались, но если бы и пытались, то впустую. Там сейчас какое-то строительство ведут, болото осушили, котлованы роют, но ничего не откопали.
— Туда можно попасть?
Хозяин усмехнулся и покачал головой.
— Всё колючей проволокой обнесли. Вроде как частная собственность. Мне не приходилось слышать, чтобы в России землей торговали, но ведь законы законами, а деньги деньгами. Ходил я как-то в военкомат за справкой и видел одного из владельцев этих земель. Понял только, что он нерусский. А сопровождал его сам начальник областного УВД. Стелился перед иностранцем, двери в кабинеты открывал. Приходили за техникой. Солдатам тоже деньги нужны. Что уж там говорить, если они милицию и военных купили, а земли здесь навалом, и вся она мертвая. Хоть задаром забирай. Только кто возьмет-то?
— Однако взяли.
— Нам, здешним, невдомек. У них, видать, не так мозги повернуты.
— Тут напрашивается еще один вопрос, Матвей Захарыч. Работы иностранцы ведут обширные, используют тяжелую технику. Сельские угодья в ваших местах, скажем прямо, паршивые. Пара фабрик и один заводишко всех желающих работой не обеспечат. Наверняка кто-то из здешних пытался устроиться к иностранцам на работу. Вы что-нибудь слышали об этом?
— Конечно, но они отказали ребятам: мол, своих девать некуда.
— Дорого возить с собой рабочую силу. Их же жильем обеспечивать надо. К тому же местные мужики дешевле стоят.
Ответа Настя не услышала, ветеран лишь пожал плечами. Она заметила в его глазах разочарование. Он-то небось думал, речь пойдет о его подвигах, а журналистка интересовалась немцами и сегодняшним положением местного населения. Настя решила исправить положение и перевела разговор на военную тему, расспрашивая о партизанском движении. Тут Захарыч воспрял духом и сел на любимого конька. И куда нынешние писатели смотрят! Самый страшный момент попал на конец войны, когда немцы отступали. Тогда семнадцатилетний Матвей лежал в госпитале с ранением в ногу. Тут на лазарет напали эсэсовцы. Расстреляли всех живых. Матвею удалось спрятаться на чердаке, и он единственный, кто остался в живых. Через час немцы ушли. Матвей хотел найти хоть одного живого, рыскал по госпиталю, как вдруг раздался взрыв. Фашисты взорвали плотину, и в низину, где размещался госпиталь, хлынула вода. Через полчаса на этом месте образовалось озеро, и Матвей выбирался из ловушки вплавь, пока не достиг суши. С годами озеро превратилось в топкое болото, похоронившее под собой погибших солдат от зверской акции взбесившихся эсэсовцев.
Визит к ветерану оставил у Насти неизгладимое впечатление. Она думала о нем всю дорогу, возвращаясь назад. Впечатлений хватало, есть чем поделиться с ребятами. Интересно узнать, что им удалось выяснить. Вряд ли поход в лес оставит столько же впечатлений, сколько получила она. Но на этом ее приключения не кончились. В деревне ее ждал неприятный сюрприз.
9. Болота
К полудню они вышли к заданному квадрату. Небольшое поле, заросшее бурьяном, а за ним черная полоса леса. Над землей стелился туман, словно серое покрывало из пуха, в котором утопали щиколотки ног. Сырой воздух и висевшие над головой черные тучи. Малоприятное удовольствие гулять по такой погоде в таких местах. До поселка рукой подать, километра три, не больше, а здесь безлюдье и гробовая тишина, будто они забрались на чужую планету в зону отчуждения.
— Похоже, мы заблудились, — сделал вывод Журавлев. Наташа достала из рюкзака карту и компас. Она долго делала свои сложные расчеты, потом покачала головой.
— Нет, мы идем правильно. Судя по всему, нам надо пересечь лес. Я не думаю, что он глубокий. Километра полтора, не больше, и мы попадем на объект.
— Ладно, пойдем. Ничего не поделаешь. Они вышли к опушке, вдоль которой шла проселочная дорога с примятой гусеницами тракторов почвой.
— Видишь? — спросила девушка, — Обычная машина здесь не пройдет, завязнет, а тракторы ходят. Тут на несколько верст ничего не высаживают. В такой почве, кроме репейника, ничего расти не может. Тогда что здесь делать тракторам? Ответ простой — за лесом идут какие-то строительные работы. Ты глянь на дорогу. Она вся исполосована гусеничными следами и вмятинами от большегрузных машин — «КамАЗов», самосвалов. Тут работа вдет полным ходом.
— Значит, через лес есть дорога, ведущая к объекту. Она нас и выведет куда надо.
— Ишь какой ты прыткий! Ты думаешь, эту дорожку не охраняют? Нам только не хватает в лапы к Крылову попасть. Надо понимать, что значит для Шефнера и его банды их объекты. Они ведь не клюквой на зиму запасаются.
— Ты права, осторожность нам не повредит. Преследовать своих преследователей дело рискованное, особенно таких, как Крылов.
Они прошли вдоль опушки, подыскивая более удобное место, где можно пройти, минуя колючий кустарник. Но как только такое место было найдено, они наткнулись на столб с табличкой: «В лес не заходить! Непроходимая топь! Змеи!»
— Похоже, мы заблудились, — сделал вывод Журавлев. Наташа достала из рюкзака карту и компас. Она долго делала свои сложные расчеты, потом покачала головой.
— Нет, мы идем правильно. Судя по всему, нам надо пересечь лес. Я не думаю, что он глубокий. Километра полтора, не больше, и мы попадем на объект.
— Ладно, пойдем. Ничего не поделаешь. Они вышли к опушке, вдоль которой шла проселочная дорога с примятой гусеницами тракторов почвой.
— Видишь? — спросила девушка, — Обычная машина здесь не пройдет, завязнет, а тракторы ходят. Тут на несколько верст ничего не высаживают. В такой почве, кроме репейника, ничего расти не может. Тогда что здесь делать тракторам? Ответ простой — за лесом идут какие-то строительные работы. Ты глянь на дорогу. Она вся исполосована гусеничными следами и вмятинами от большегрузных машин — «КамАЗов», самосвалов. Тут работа вдет полным ходом.
— Значит, через лес есть дорога, ведущая к объекту. Она нас и выведет куда надо.
— Ишь какой ты прыткий! Ты думаешь, эту дорожку не охраняют? Нам только не хватает в лапы к Крылову попасть. Надо понимать, что значит для Шефнера и его банды их объекты. Они ведь не клюквой на зиму запасаются.
— Ты права, осторожность нам не повредит. Преследовать своих преследователей дело рискованное, особенно таких, как Крылов.
Они прошли вдоль опушки, подыскивая более удобное место, где можно пройти, минуя колючий кустарник. Но как только такое место было найдено, они наткнулись на столб с табличкой: «В лес не заходить! Непроходимая топь! Змеи!»