Мартынов Георгий Сергеевич. Каллистяне

   – Слона ли? – задумчиво сказал Широков.
   Синяев пожал плечами.
   – Ты врач, – сказал он, – а я нет. Кроме того, болен ты. Я совершенно здоров.
   – Вы так думаете? – спросил Синьг, очевидно понявший то, что сказал Синяев.
   – Пока, во всяком случае. – Синяев вернулся к своему креслу и бросился в него с видом полного нежелания продолжать разговор.
   Широков задумался. Синяев, конечно, прав. Решать должен именно он – Широков. Решать за себя и за своего товарища. Все говорило за то, что каллистянские врачи дают правильный совет. Двести дней! В конце концов, не такой уж долгий срок. Они могли задержаться на Каллисто, ведь теперь есть возможность сообщить об этом на Землю. Надо соглашаться. Но как тяжело на это решиться!
   – Хорошо! – сказал он после продолжительного молчания. – Допустим, что вы правы. Я верю вашим знаниям и опыту. Но ведь вы не знаете, не можете знать организм людей Земли. Даже Синьг. Мой товарищ совершенно здоров. Это заставляет меня колебаться. Быть может, положение не столь критично. Вы должны понять, что нам дорог каждый день. Терять двести дней!
   – Вам лучше знать, – сказал Бьиньг. – Мы высказали свое мнение. Делайте, как хотите.
   – Надо подумать, Петя, – мягко сказал Синьг.
   – Я подумаю.
   На этом кончилась беседа, которой суждено было возобновиться скорее, чем предполагал Широков.
   – Советую не вставать до завтрашнего утра, – сказал Гесьянь и, пожелав спокойного сна, ушел вместе со своими коллегами.
   – Пройди к ним, Георгий, – сказал Широков. – Неудобно оставлять гостей одних. Синяев вышел, но вскоре вернулся.
   – Никого нет, – сказал он. – Все улетели. В доме остался один Синьг.
   – Где он?
   – В большом зале. Он сказал, что переночует здесь, на всякий случай. Велел позвать его, если ты не сможешь заснуть.
   – Велел? – улыбнулся Широков.
   – Попросил, конечно. Но просьба врача – это ведь приказ.
   Синяев подошел и сел на край постели.
   – Что ты думаешь обо всем этом? – спросил он, кладя свою руку на руку Широкова и нежно гладя его пальцы, показавшиеся ему очень холодными.
   – А что думаешь ты сам?
   – Что первый блин оказался комом. Но наш опыт сослужит хорошую службу тем, кто после нас прилетит на Каллисто.
   – Значит, ты считаешь, что нам все-таки придется улететь отсюда?
   – Не я так думаю, а ты. В этих вопросах тебе и книги в руки.
   В голосе Синяева звучала глубокая грусть. «Да, – подумал Широков, – вопрос отложен, но не снят. И может случиться, что моя сегодняшняя нерешительность дорого нам обойдется».
   – А фетимьи? – спросил он, чтобы отвлечь друга от невеселых мыслей. – Ты так и не увидел.
   – Соревнование отложили.
   – Из-за меня?
   – Если бы ты видел, что творилось на стадионе! Все поле заполнили зрители, едва им стало известно о твоем обмороке. Какая уж тут игра! Когда тебя положили в специально вызванную, вероятно санитарную, олити и она полетела в Атилли, все каллистяне покинули стадион и сопровождали нас до самого дома. Этой картины я никогда в жизни не забуду. Буквально не было видно неба.
   – Странные они люди! – сказал Широков. – И очень хорошие. Даже прекрасные.
   – Особенно Дьеньи! – Синяев вдруг обнял Широкова, крепко целуя его в губы.
   – Да постой! – улыбнулся Широков. – При чем тут Дьеньи? Что ты болтаешь?
   – Ладно, – сказал Синяев. – Чего уж там! Она тебя любит, – прибавил он очень серьезно. – Я понял это сегодня.
   – Глупости говоришь.
   – Ну, как знаешь! – Синяев встал и подошел к окну. Темно-синяя завеса «растаяла» и исчезла. В комнату проник странный, мертвенно-зеленый свет. Причудливые двойные тени легли на полу. – Посмотри! Такой картины не увидишь на Земле.
   Небо было безоблачно. Тысячи звезд в непривычных сочетаниях каллистянских созвездий мерцали в его темной глубине. Прямо напротив окна, близко друг к другу, висели в небе обе «луны» Каллисто. Они были значительно меньше земного спутника и почти одного диаметра (так казалось). Большая из них была желтого цвета, меньшая – странно-голубого. Свет каждой в отдельности был намного слабее света полной Луны, но вместе они создавали довольно сильное освещение.
   Широков встал и подошел к окну. Видеть оба спутника Каллисто одновременно им еще не случалось.
   – Тебе нельзя вставать, – сказал Синяев.
   – Сейчас лягу, – ответил Широков.
   Он обнял товарища за плечи, и они молча смотрели на непривычную и чуждую им картину в рамке широкого окна.
   Оранжево-красный сад при зеленом свете, создаваемом двойным освещением каллистянских «лун», казался коричневым. Черные статуи были невидимы, белые превратились в зеленые. Океан был еще более синим, чем днем. Ультрамариновым блеском сверкала его спокойная поверхность. В густых ветвях кустов и деревьев мелькали разноцветные огоньки. Точно тысячи светящихся насекомых перелетали с места на место, кружась в ночном хороводе.
   В океане и в воздухе виднелось несколько судов и олити. Они были видны с такой отчетливостью, будто их освещал сильный луч прожектора. Но этот луч был невидим и, освещая корабль, не освещал воду у его борта.
   – Корабли и олити, – сказал Широков, – вероятно, светятся сами.
   – Да, во избежание столкновения в темноте. Посмотри! – Синяев протянул руку. – Видишь, вон там, низко над горизонтом, две большие звезды на одной линии, параллельной земле.
   – Вижу.
   – Мысленно проведи линию влево от них. Она упирается в небольшую звездочку, примерно второй величины. Видишь? Эта звезда называется у каллистян Мьеньи.
   – Земля! – прошептал Широков.
   Желтоватая звезда мерцала часто и сильно. Точно там, на родном Солнце, бушевала огненная буря, вспышками света посылая привет своим сыновьям, улетевшим так безмерно далеко от своей извечной матери.
   – Нет, – грустно ответил Синяев. – Не Земля. Только Солнце. Нашу Землю нельзя увидеть на таком расстоянии даже в сильнейший телескоп; она так безмерно мала по масштабам Вселенной. Впрочем, так же, как и Каллисто,
   – прибавил он с непонятным ожесточением.
   – Там Земля, – сказал Широков. – Может быть, мы увидим ее очень скоро. Скорее, чем предполагали.
   – Нет, – сказал Синяев. – Я не хочу улетать с Каллисто раньше срока. Они ошибаются. Привыкнуть к лучам Рельоса можно и здесь.
   – Я очень хочу надеяться на это, – тихо сказал Широков. – Попробуем.
   Его голос звучал совсем неуверенно. Синяев заметил это, но ничего не сказал.
   Широков глубоко вздохнул.
   – Идем спать, – сказал он и, не ожидая ответа, отошел от окна.
   Синяев «опустил» занавес.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ДЬЕНЬИ

   С тяжелым чувством проснулся Синяев на следующее утро. Что-то мешало ему спать всю ночь. Что? Мысли о здоровье Широкова? Тревога за него? Да, это было. Даже во сне он не забывал об этом. Угроза покинуть Каллисто, не закончив и даже не начав работы? И это могло быть причиной.
   Открыв глаза, он долго лежал неподвижно, прислушиваясь к себе. Сердце билось неровно, толчками. Временами озноб волнами проходил по телу и сознание заволакивалось словно туманной дымкой.
   «Неужели я заболел? – со страхом подумал он. – Вот уж не было печали!»
   Часто случалось еще на Земле, что он просыпался с ощущением начинающейся болезни. Тогда усилием воли он заставлял себя встать, взяться за обычную работу и не думать о недомогании. В большинстве случаев это помогало, болезнь глохла в зародыше.
   Синяев решил и на этот раз прибегнуть к своему испытанному средству пересилить болезнь. Откинув покрывало – легкую, почти прозрачную ткань, он сделал движение соскочить с постели, но с невольным стоном опустился обратно. Сердце забилось столь бешеным темпом, что это вызвало ощущение боли. Кроваво-красная пелена встала перед глазами.
   Как будто сквозь стену, услышал он голос Широкова:
   – Что с тобой?
   – Подойди ко мне, – прошептал Синяев.
   – Я не могу встать.
   – Я тоже.
   – Совсем скверно. Что ты чувствуешь? Красная пелена рассеялась. Сердце как будто успокоилось, хотя и продолжало биться неровно. Если не шевелиться, можно было говорить без неприятных ощущений. Синяев шепотом рассказал обо всем.
   – То же самое происходит со мной, – ответил Широков также чуть слышным шепотом. – Срочно нужен врач. Догадается ли Синьг войти без зова?
   В доме было тихо, ни звука не доносилось и снаружи. Точно все вымерло кругом. Предупредительная деликатность каллистян могла обернуться в плохую сторону. Как позвать Синьга?
   – Ты можешь крикнуть? – спросил Широков.
   – Нет. При повышении голоса начинается сильнейшее сердцебиение, почти мучительное. Я могу говорить только шепотом.
   – И я тоже.
   – Веселая история!
   Они лежали не шевелясь, с беспокойством ожидая нового приступа неизвестной болезни.
   Синьг не приходил. Вероятно, он думал, что гости планеты еще не проснулись, и не хотел их беспокоить.
   – Они уморят нас своей заботливостью, – прошептал Синяев. – На Земле врач давно бы зашел проведать больного.
   «Надо что-то предпринять», – подумал Широков. Его взгляд остановился на большом «хрустальном» сосуде, формой похожем на цветочную вазу, наполненном голубоватой жидкостью. Это был нариди – напиток, напоминавший вкусом лимонный сок. Широков и Синяев часто хотели пить по ночам, и нариди всегда стоял у изголовья постели. Он им очень нравился.
   – Георгий! – прошептал Широков. – А что, если я сброшу этот кувшин на пол? Грохот привлечет внимание Синьга, и он придет к нам узнать, в чем дело.
   – Так он же разобьется.
   – Кто его знает. Может быть, разобьется, а может, и нет. Если не разобьется, то и нариди не выльется. Крышка закрывается плотно. Ты же знаешь, ее приходится поднимать с усилием.
   – Если кувшин разобьется и нариди выльется, кому-то придется производить уборку. Вряд ли наш андроид умеет это делать.
   – Неужели они осудят нас за это?
   – Нет, конечно, но как-то неудобно.
   – Нельзя ждать. Синьг может войти через час и через два. Но как мне это сделать? Страшно пошевелить рукой.
   – Мне тоже.
   – Я попробую потихоньку.
   Широков стал медленно поднимать руку. Сердце ответило ускорением биения, но все же ничего страшного не случилось.
   – Спокойно, Петя! Не торопись!
   Сосуд был легок для здорового человека, но Широков с тревогой думал об усилии, которое придется сделать, чтобы опрокинуть его на пол. Пройдет ли это движение безнаказанно?..
   И вдруг они услышали тихий мелодичный звук, пронесшийся по комнате, а вслед за ним отчетливый голос Синьга:
   – Вы проснулись? Можно мне зайти к вам?
   – Поскорее! – как мог громко ответил Широков, осторожно опуская руку.
   – Мы вас давно ждем, – сказал, в свою очередь, Синяев.
   Они не знали, услышит ли Синьг их шепот.
   Но каллистянин услышал. Очевидно, комнаты в доме соединялись какими-то акустическими аппаратами, до сих пор неизвестными для Широкова и Синяева. Почти сразу же он вошел к ним.
   Еще с порога, окинув обоих внимательным взглядом, Синьг, по-видимому, понял, что случилось что-то неладное.
   – Что с вами? – спросил он, явно взволновавшись.
   – Нам очень плохо, Синьг, – ответил Широков. – Кажется, мы серьезно заболели.
   – Находимся на грани преждевременной смерти, – прибавил Синяев, после прихода Синьга сразу пришедший в обычное настроение.
   – Я сейчас вернусь, – и, сказав эти слова, каллистянин исчез.
   – Ну, уж теперь они за нас возьмутся, – улыбаясь сказал Синяев. – Проявят свою любовь к нам в полном объеме.
   – Как он с нами говорил? – спросил Широков. Даже в том состоянии, в каком он находился, он не мог не обратить внимание на новое для них применение каллистянской техники.
   – Вероятно, привел в действие какой-то аппарат. Мало ли их на Каллисто! Но раньше он нас не слышал – это очевидно. Иначе давно бы пришел.
   Синьг вернулся очень скоро.
   – Сейчас прилетят Гесьянь и Бьиньг, – сказал он. – Не беспокойтесь ни о чем. Все будет в порядке. Погодите! – прибавил он, видя, что Широков собирается рассказать ему о их самочувствии. – Не говорите сейчас. Лучше помолчите.
   – Говорить нам не трудно. Но только тихо. Трудно двигаться. Шалит сердце.
   – Лежите совсем спокойно.
   – Мы вынуждены это делать. Мы давно не спим, Синьг. Мы ждали вас, а вы не приходили. Я собирался сбросить сосуд с нариди на пол и этим привлечь ваше внимание. Но как раз в этот момент вы подали голос.
   – Разве вы не знали? – Синьг показал на крохотный выступ на ножке восьмигранного столика. – Надо нажать вот здесь, и вступит в действие связь между всеми комнатами дома.
   – Мы этого не знали. И я был уверен, что вы не придете, пока мы не позовем. Как же это случилось, – улыбнулся Широков, – что вы решились нас потревожить?
   – Меня заставила Дьеньи.
   – Видишь! – по-русски сказал Синяев. – А ты мне не хочешь верить.
   Широков почувствовал приятное волнение. Сердце забилось чаще, но совсем не так, как раньше. В одну секунду ему стала ясной истина, о которой он думал и раньше, стараясь уяснить себе внутренний мир каллистян. Их чуткость, примеров которой он так много видел, неизбежно должна была усилить в них то шестое чувство, бессознательный, но безошибочный инстинкт, помогающий человеку почувствовать беду, грозившую близкому человеку. И если, как сказал Синяев, Дьеньи любила Широкова, то не было ничего удивительного в том, что она почувствовала угрожающую ему опасность.
   – Дьеньи здесь? – спросил он.
   – Нет, – ответил Синьг, – ее здесь нет. Она связалась со мной по экрану и попросила зайти к вам. Ей показалось, что с вами что-то случилось.
   «Я угадал правильно, – подумал Широков, – И Георгий прав. Как это хорошо!»
   – Каллистянская медицина верит в предчувствия? – спросил Синяев.
   – Смотря какие. Предчувствия очень часто обманывают. Они зависят от состояния нервной системы и от других причин. Но, когда каллистянка испытывает такое чувство, как Дьеньи в данном случае, оно редко бывает ложным.
   – Почему?
   Широков понял, что еще немного – и его друг добьется от Синьга того ответа, в котором он сам был уже уверен, но почему-то не хотел услышать от каллистянского врача.
   – Ваша наука знает, откуда возникают такие предчувствия? – спросил он, не давая Синьгу времени ответить Синяеву.
   – Пока только нащупывает пути к этому вопросу. Но факт не подлежит никакому сомнению. Девушки очень чувствительны ко всему, что касается тех, кого они любят.
   – Слово произнесено! – по-русски сказал Синяев. Прилет Гесьяня и Бьиньга выручил Широкова. Оба врача вошли в комнату, даже не спросив разрешения.
   – Ну вот и исполнилось ваше желание, – сказал Широков, улыбнувшись Гесьяню, которого он всегда был рад видеть. – Вы хотели, чтобы я заболел. Сделано!
   – Если бы это было так, – вздохнул каллистянин. – К сожалению, дело обстоит иначе. Ваше сегодняшнее заболевание не имеет и не может иметь никакой связи со вчерашним.
   – Вы же меня еще и не осматривали, – удивился Широков. – Откуда же вы можете это знать?
   Бьиньг устанавливал на столике, у постели Широкова, какой-то аппарат. Другой, точно такой же, Гесьянь поставил возле Синяева.
   – Раз вы вчера чувствовали себя нормально, – все тем же ворчливым и как будто недовольным тоном ответил за Гесьяня Бьиньг, – то значит, сегодняшнее не связано со вчерашним. Астрономические обсерватории, – добавил он, – отметили резкое усиление активности Рельоса. Я опасаюсь, не с этим ли связана ваша внезапная болезнь. Что вы чувствуете?
   Широков подробно рассказал обо всех симптомах болезни.
   – Ваш друг чувствует то же?
   – Да.
   – Лишнее доказательство, что связи со вчерашним нет. Синьг утверждает, что ваше сердце ничем не отличается от нашего. Посмотрим, в чем дело!
   Аппарат чуть слышно загудел. Точно невидимый шмель полетел по комнате. Широков видел, как на передней панели засветился маленький экран. Было нетрудно догадаться, что это такое.
   Бьиньг достал небольшой диск, ничем не соединенный с аппаратом, и положил его на грудь Широкова.
   – Если вам нужно сердце, то не забудьте, что оно у нас находится с левой стороны. Бьиньг переложил диск.
   – Я забыл об этом, – сказал он. На экране замелькали линии.
   – Пошевелите рукой, – приказал Бьиньг. Широков повиновался и почувствовал, как судорожными рывками забилось его сердце. Линии резко участились.
   – Замрите! – явно испуганно воскликнул Бьиньг. – Не шевелитесь!
   Он повернулся к Гесьяню, очевидно проделавшему ту же операцию с Синяевым, и оба врача обменялись короткими фразами, произнесенными столь быстро, что ни Широков, ни Синяев ничего не смогли понять.
   – Немедленный сон, – сказал Бьиньг. – На десять дней.
   Синьг вышел из комнаты.
   – Вы даже не спрашиваете нашего согласия, – сказал Синяев.
   – Бывают случаи, когда это необязательно. Если я говорю «надо», вы не должны возражать. Мы не признаем за человеком права на добровольную смерть.
   – Что же, вы усыпите нас силой?
   – Да, если понадобится, – последовал ответ.
   – Что ты ерепенишься, Георгий? – спросил Широков. – Надо – значит, надо.
   – Не в том дело. Я и не думаю протестовать. Я просто хотел узнать, как далеко распространяется у них свобода личности.
   Синьг вернулся с двумя хорошо знакомыми «стеклянными» банками.
   – Непрерывное дежурство у их постелей, – успел услышать Широков, прежде чем чудесное снотворное средство каллистян лишило его сознания.
   – Дело обстоит из рук вон плохо, – сказал Бьиньг, когда оба гостя Каллисто заснули. – Вы и Синьг допустили большую ошибку, согласившись улететь с Кетьо так скоро. Надо было продержать их там в пять раз дольше.
   В комнату, неслышно ступая, вошла Дьеньи. Девушка, очевидно, слышала слова Бьиньга.
   – Что им грозит? – спросила она, наклонившись над Широковым.
   – Невозможность вернуться на Землю, – ответил Бьиньг. – Пребывание на Каллисто, после того как они прилетели без специальной подготовки, неизлечимо испортит сердце. А в этом случае они не выдержат обратного полета.
   – Но они не умрут?
   – Этого мы, конечно, не допустим. Но смерть или невозвращение на родину для них одно и то же.
   Дьеньи улыбнулась, не спуская глаз с лица Широкова.
   – Только для одного, – прошептала она так тихо, что ее никто не услышал.
   – Дежурство начну я, – сказал Гесьянь.
   – Пожалуйста, располагайте мною, – попросила Дьеньи.
   Широков проснулся через десять каллистянских суток и увидел сидящую возле его постели Дьеньи.
   Сразу очнувшись, он улыбнулся ей и протянул руку.
   – Любимая! – сказал он по-русски. И снова Дьеньи, наклонившись, коснулась его руки своими губами.
   – Зачем вы это сделали? – спросил Широков. – Сейчас и тогда, на Кетьо.
   Чуть заметный серый налет покрыл щеки девушки.
   – Это ваш земной обычай, – ответила она шепотом.
   – Вы ошибаетесь, Дьеньи. На Земле существует обычай касаться губами (он не мог сказать «целовать», потому что такого слова не было на каллистянском языке) руки женщины. Но к мужчинам этот обычай почти не применяется.
   – Почти? Значит, все-таки…
   – Это в особых случаях. У нас на Земле, если мужчина и женщина любят друг друга, они соединяют губы, – неожиданно для себя сказал он, испытывая острое желание осуществить на Каллисто древний обычай Земли. – Это называется у нас «поцелуем».
   Чуть слышно скрипнула постель Синяева. Широков увидел, как его друг повернулся на бок, спиной к ним. Очевидно, Синяев также проснулся.
   – Пьоце… – попыталась повторить Дьеньи, но из этой попытки ничего не вышло, и она рассмеялась. – Какой трудный ваш язык! Мне кажется, что я никогда не смогла бы овладеть им так, как вы овладели нашим. – Она вдруг вскочила. – Какая я невнимательная! Надо сообщить Гесьяню о том, что вы проснулись.
   – Подождите, Дьеньи! – умоляюще сказал Широков. – Не все ли равно, сейчас или немного позже. Я знаю, что пробуждение от сна, вызванного вашим средством, безвредно. Посидите со мной немного.
   – А как ваше сердце?
   – Бьется совершенно нормально. Можете мне поверить. Ведь я врач.
   Естественно-непринужденным движением Дьеньи протянула руку и положила ее на грудь Широкова точно на сердце. Она не ошиблась, как Бьиньг.
   – Ну нет, – сказала она, – ваше сердце бьется слишком часто. Я немедленно позову Гесьяня. И она ушла.
   – А вот у меня, – сказал Синяев, поворачиваясь лицом к Широкову, – сердце бьется совсем спокойно. Почему она не проверила на мне?
   – Не смейся, Георгий.
   – Я не смеюсь. Дьеньи вернулась.
   – Гесьянь сказал, чтобы вы лежали и по возможности не шевелились. Он и Бьиньг сейчас прилетят.
   – А Синьг?
   – Да, и он тоже.
   Одно мгновение она как будто колебалась, потом села у постели Синяева.
   Вскоре явились врачи. Тщательный осмотр, по-видимому, удовлетворил их, и Широков с Синяевым получили разрешение встать.
   – Выходить из дома в ближайшие дни я запрещаю, – сказал Бьиньг.
   – Хорошо, – ответил Широков. – Мы будем послушны.
   Бьиньг посмотрел на Гесьяня, и молодой каллистянин, очевидно, поняв значение этого взгляда, попросил Синяева и Дьеньи выйти с ним в соседнюю комнату.
   Синяев охотно последовал за ним. Так же, как и Широков, он спал в пижаме, и ему не надо было одеваться.
   – Вот что, Петя, – сказал Синьг, когда они остались втроем. – Мы хотим поговорить с вами как с врачом. Пока вы спали, мы провели обследование как вас, так и вашего товарища. Результаты неутешительны, хотя ничего, прямо угрожающего вашей жизни, мы не увидели. Но мы пришли к твердому выводу, что пребывание на Каллисто для вас губительно.
   Широков не удивился, он ждал этого.
   – Вы настаиваете на отлете на Кетьо?
   – Пока нет. Мы знаем, что вы не хотите этого. Мы ищем способ сохранить для вас возможность остаться на Каллисто. И нам кажется полезным провести один опыт.
   – Говорите!
   – Вы, конечно, знаете, что такое профилактическая прививка?
   – Разумеется.
   – Бьиньг предлагает сделать попытку привить вам иммунитет к лучам Рельоса.
   – Разве такая вакцина существует? – обрадовано спросил Широков.
   – Нет конечно. До сих пор в ней не было надобности. Да и вряд ли она может существовать.
   – Тогда я не понимаю.
   – Сейчас поймете. У меня сохранился анализ вашей крови. Помните, на звездолете я брал у вас кровь? Так вот, мы сравнили его с тем, который был получен сейчас, во время вашего сна. Оказалось, что есть разница. Смотрите! Это анализ крови, полученный на звездолете, а это здесь. А вот анализ крови, взятой у каллистянина. Сравните их и делайте выводы.
   Широков внимательно рассмотрел поданные ему Синьгом листки с вычерченными на них разноцветными кривыми. Он уже научился понимать медицинский «язык» каллистян.
   – Да, – сказал он, – вижу. В нашей крови появились элементы, которых раньше не было, но которые всегда имеются в крови каллистян. Это воздействие Рельоса, и именно оно опасно для нас, так как наш организм не умеет с ним бороться.
   – Ваш вывод совпадает с нашим.
   – Получается, что мы начали привыкать, но нашему организму нужно помочь. Вы хотите сделать переливание крови?
   – Да. Бьиньг считает, что это может дать положительный эффект.
   – А вы не опасаетесь?..
   – Нет. Наша и ваша кровь совершенно идентичны по составу.
   – Но вы же знаете. Синьг, – сказал Широков, – что у людей Земли кровь разных групп.
   – Да, – вмешался до сих пор молчавший Бьиньг. – Мы это знаем. Так было и у каллистян в прошлом. Теперь у нас всех одна группа. Как она называется у них? – обратился он к Синьгу.
   – Ньуливая, – почти на чистом русском языке ответил Синьг.
   – Давайте попробуем, – сказал Широков. – Если вы уверены, что вреда не будет…
   – Это исключается. Будет ли польза, увидим.
   – Во всяком случае, это шанс. И много вы думаете перелить нам?
   – Совсем немного, – ответил Бьиньг. – Не более… – он назвал меру, соответствующую пяти кубическим сантиметрам. – Если результат будет положительным, тогда повторим.
   – Я готов.
   – А ваш друг?
   – Он, конечно, согласится. Ему не хочется покидать Каллисто, так же как и мне.
   – Георгию перельем от Гесьяня, – сказал Синьг. – Он так хочет.
   – А мне?
   – Дьеньи просит взять ее кровь. Если вы не возражаете.
   Огромным усилием воли Широков сумел остаться внешне спокойным. Он мгновенно вспомнил историю Каллисто, которую читал на звездолете. В давно прошедшие времена на планете существовал обычай – при свадебной церемонии жених и невеста обменивались своей кровью. Что это? Случайность? Или…
   – Мне все равно чью, – ответил он.
   – В таком случае приступим, – сказал Бьиньг. Профессиональное искусство каллистянских медиков было очень высоким. Не прошло и пяти минут, как совершенно безболезненная операция была закончена.
   – Теперь лежать до утра, – приказал Бьиньг.
   – Останьтесь, Дьеньи, – попросил Широков, когда девушка вместе со всеми направилась к выходу. – Я хочу поговорить с вами. Недолго, – прибавил он.
   Дьеньи вернулась и села в кресло у его постели.
   Синяев вышел проводить остальных.
   – Дьеньи, – сказал Широков, твердо решивший выяснить все до конца. – Зачем вы это сделали?
   – Что?
   – Зачем вы дали мне свою кровь?