Мартынов Георгий Сергеевич. Каллистяне

   Переход от невесомого состояния к повышенной тяжести был более ощутимым и более болезненным, чем в первый раз, когда этот процесс происходил в обратную сторону – от тяжести к отсутствию веса. Уже не полторы недели, а почти два месяца экипаж корабля вынужден был провести в постели. Искусственный сон на этот раз не прошел бесследно: люди чувствовали себя после него плохо и только спустя несколько дней, благодаря энергичным мерам Синьга, пришли в нормальное состояние. Это объяснялось тем, что организм, и в частности сердце, привык работать в условиях невесомости и внезапная тяжесть в сочетании со ставшей ощутимой повышенной массой была очень тяжелой нагрузкой.
   К моменту, когда люди встали с постели, звездолет уже замедлил скорость до двухсот двадцати тысяч километров в секунду, и его масса, а также масса всего, что на нем находилось, была только в полтора раза больше нормальной.
   Теперь корабль летел как бы в другую сторону. При отлете с Земли весь первый год относительное направление его полета было вверх. Солнце все время находилось внизу.
   Затем направление вообще не существовало для экипажа. А теперь сила тяжести была направлена в сторону Рельоса, и звездолет, как казалось, летел прямо вниз. Чтобы видеть Солнце, Синяеву приходилось направлять свой телескоп в зенит.
   Люди опять привыкли ходить по полу, подниматься и спускаться по лестницам, пользоваться столами и креслами, ложась в постель, чувствовать, как она прогибается от тяжести тела.
   Но переход к обычным условиям не сразу проник в сознание. Многие члены экипажа долго не могли привыкнуть соразмерять свои движения с той автоматичностью, которая свойственна людям на Земле и на Каллисто. Синяеву пришлось даже несколько дней пролежать, так как, спускаясь, он забыл о лестнице и сильно расшибся, упав со значительной высоты.
   – Не огорчайтесь! – шутил Синьг, оказывая ему первую помощь. – Когда мы летели к Земле, трое из нас пострадали так же, как вы.
   – В два раза меньший процент, – морщась от боли, но невольно улыбаясь, ответил Синяев. – Нас двое, а вас двенадцать.
   Настал, наконец, день, когда Диегонь, собрав в центральном посту весь экипаж, торжественно объявил, что звездолет вступил в пределы планетной системы Рельоса.
   – Через четыреста восемьдесят часов мы будем на Каллисто, – сказал он.
   Можно себе представить, какой радостью отозвались эти слова в сердцах каллистян. Их черные лица осветились словно внутренним светом. Даже всегда невозмутимый Мьеньонь заметно повеселел.
   Широков и Синяев от всей души поздравили своих дорогих друзей.
   Дни стали идти гораздо быстрее.
   Разговоры не умолкали, но если раньше они велись о Каллисто вообще, то теперь стали носить личный характер. Каллистяне говорили о своих близких, о планах своей дальнейшей жизни и на время потеряли со своими гостями общий язык.
   Широков и Синяев, понимая их состояние, не обижались.
   Экипаж звездолета мог уже видеть Каллисто. Она казалась в телескоп крохотной звездочкой, но каждый из каллистян способен был часами смотреть на нее.
   Планета заметно приближалась. С каждым днем она становилась ярче (разумеется, только в телескоп). Вскоре можно было различить, что она видна в виде узкого серпа. Рядом с ней появились светлые точки обоих спутников, обеих «лун» Каллисто.
   На четвертый день после памятного всем сообщения Диегоня командир корабля снова попросил собраться в центральном посту.
   Погас свет, раскрылись экраны, и знакомая, привычная картина звездного мира окружила корабль. Только снизу она была теперь закрыта плоскостью пола.
   Все было как всегда за эти годы, но что-то было не так, что-то изменилось, и собравшиеся в центральном посту не сразу поняли, в чем именно заключалась перемена.
   Центральный пост был освещен извне!
   Не было той черной темноты, которая всегда наступала, когда тушили свет. Люди видели друг друга.
   – Рельос! – дрогнувшим голосом сказал Вьеньянь, но, как ни тихо произнес он это слово, его услышали все.
   Сквозь нижний, у самого пола находившийся экран проникал слабый еще, но ясно видимый свет Сириуса – Рельоса. Он казался еще огромной звездой, но его лучи достигали отдаленных границ системы, где сейчас находился корабль.
   Это был свет солнца Каллисто, и оба человека Земли почувствовали такую же радость, как и каллистяне, для которых этот свет был родным с детства.
   Долго не загорался свет в центральном посту. Звездоплаватели, так давно не видевшие своего солнца, наслаждались его лучами, еще такими слабыми, но так много говорившими их чувствам.
   В последующие дни центральный пост стал местом сбора всего экипажа. Каллистяне неохотно уходили оттуда и при первой же возможности возвращались обратно. Они с радостью наблюдали, как все ярче и ярче становился свет Рельоса, как все ближе и ближе подлетал к нему корабль.
   Когда Рельос приблизился настолько, что стало невозможно смотреть на него простым глазом, Широков и Синяев познакомились еще с одной технической подробностью устройства экранов. Один из них, возле которого все время толпились каллистяне, потемнел, точно затянувшись дымчатой пленкой. И с каждым днем эта пленка становилась все более темной, ослабляя блеск солнца. Но хотя видимость и ухудшилась, каллистяне продолжали свои наблюдения.
   Широков всем сердцем разделял их переживания, радовался вместе с ними, но против воли смутное чувство обиды не покидало его. Поговорив с Синяевым, он обнаружил и у него то же чувство. Его источником было то, что каллистяне приближались к Рельосу, а Солнце находилось где-то в бесконечной дали, и пройдет много лет, пока они увидят его опять. Радость каллистян как бы подчеркивала это.
   На корабле считали уже не дни, а часы. Каждый звездоплаватель в любой момент мог сказать, сколько часов пути осталось до финиша.
   Если бы вдруг выяснилось, что звездолет опоздает хотя бы на один день, – это было бы для его экипажа тяжелым ударом, настолько напряженными были часы ожидания. Но он не мог опоздать. Космический корабль летел по вечным и неизменным законам механики, и его движение в пространстве было так же точно и безошибочно, как движение самой планеты, к которой он стремился.
   Но звездолет все же не был небесным телом. Не законы природы, а воля человека управляла им. Законы природы не меняются, а воля человека может измениться. Ни Диегонь, ни кто-либо из его товарищей не допускали и мысли, что они могут добровольно изменить путь корабля и отсрочить так горячо ожидаемый момент прилета на Каллисто. Не допускали и не думали о такой возможности. Но когда до конца пути осталось меньше восьмидесяти часов, звездолет круто изменил направление полета в сторону от Каллисто. И ни один человек на его борту не пожалел об этом. Нетерпение, стремление скорее увидеть близких и родных людей – все исчезло, сменившись другим, более сильным, более властным чувством. И с еще большим нетерпением экипаж корабля считал часы, отделявшие их от новой цели, о которой так недавно никто и не помышлял.
   Случай в жизни играет значительную роль. Иногда он расстраивает планы людей, иногда им помогает. Но то, что произошло на звездолете, можно было с одинаковым основанием отнести к обеим категориям случая.
   – Пойдемте в центральный пост, – сказал Вьеньянь, обращаясь к Синяеву, который вместе с ним приводил в порядок бесчисленные материалы астрономических наблюдений, сделанных за время пути.
   – А что там интересного? – спросил Синяев, не любивший прерывать начатую работу.
   – Леньиньг попытается принять сообщение с Каллисто.
   – Сообщение с Каллисто?!
   – Да. Он пытался вчера, но безуспешно. Может быть, сегодня удастся.
   – Я не понимаю, – сказал Синяев. – Разве звездолет может иметь связь с Каллисто на таком расстоянии?
   – Звездолет не может, его станция недостаточно мощна, но с Каллисто могут послать нам сообщение, и мы можем его принять. Перед нашим стартом к Мьеньи (Автор напоминает читателю, что Мьеньи – каллистянское название нашего Солнца) было условленно, что за пять суток до финиша сообщения будут отправляться ежедневно в одно и то же время.
   – Но вы сами сказали, что вчера его не было.
   – Да, и это очень удивило Леньиньга и Диегоня. Станция на Каллисто достаточно мощна. Правда, в то время, когда мы улетали на Землю, техника космической связи была еще несовершенна. Может быть, причина кроется здесь. Вчерашнее расстояние могло все-таки оказаться слишком большим.
   – За эти годы ваши инженеры могли усилить и даже наверное усилили мощь станции.
   – Нет. Эта связь не имеет ничего общего с вашим… радио. (Вьеньянь еле выговорил русское слово.) Станция на Каллисто должна соответствовать станции на корабле. Иначе ничего не получится. Они все равно вынуждены пользоваться той самой установкой, которая была тогда.
   – Вьеньянь! – улыбнулся Синяев. – Вы меня удивляете. Никогда бы не подумал, что каллистяне могут быть столь консервативны. Вы просто недооцениваете возможностей науки и техники. Причина молчания Каллисто гораздо проще. Звездолет опаздывает.
   – Да, мы опоздали на девяносто один день. Но неужели вы можете предположить, что они перестали посылать сообщения? Конечно нет! Они их посылали и будут посылать, пока корабль не вернется или пока не пройдут все мыслимые сроки.
   – Вот тут вы, конечно, правы, – сказал Синяев. – Теперь я недооцениваю ваших соотечественников. Идемте! Это очень интересно.
   У центрального пульта они застали всех членов экипажа. Широков также был здесь.
   Леньиньг, самый молодой из каллистян, сидел перед пультом и пристально смотрел на маленький круглый экран. О том, что в этом месте находится нечто вроде «радиостанции», ни Широков, ни его друг даже не подозревали. Им даже казалось, что они никогда раньше не видели этого экрана.
   Стекло (или что-то похожее на стекло) было темным, почти черным. Оно отдаленно напоминало экран невключенного телевизора. Может быть, это и был телевизор и сейчас начнется телевизионная передача с Каллисто?..
   – Нет, – ответил Мьеньонь, когда Широков спросил его об этом. – На такое расстояние мы еще не умеем передавать изображения. По крайней мере, до нашего отлета не умели, – прибавил он.
   Леньиньг предостерегающе поднял руку. Длинные гибкие пальцы каллистянина заметно дрожали.
   Все придвинулись к нему ближе.
   И вдруг экран посветлел, став почти белым.
   – Передача! – сказал Леньиньг неестественно громко.
   На экране появилась черная линия. Она то суживалась, то расширялась, потом исчезла и снова появилась.
   Леньиньг медленно и осторожно поворачивал стекло. Линия перестала двигаться и застыла, черная и отчетливая.
   – Готово! – сказал Леньиньг так, словно далекий оператор, ведущий передачу, мог его услышать.
   Экран стал чистым. Потом на нем появились и задвигались причудливые изломанные линии. Они как бы выбегали из-за левого края экрана и исчезали за правым.
   Леньиньг медленно читал вслух:
   – «Диегоню… Диегоню… Ждем… Посадка на… том же… месте… где… был… дан… старт… Семьи… экипажа… здоровы… приветствуют… с нами… вместе».
   Пробежали последние линии, и экран снова стал чистым. Потом «радиограмма» пошла вторично, но Леньиньг, так же как в первый раз, громко читал ее, а все так же внимательно, затаив дыхание слушали. Это был первый за много лет голос Каллисто, и они готовы были слушать его без конца.
   Когда текст был передан и принят в третий раз, экран «погас», он снова стал почти черным.
   Тишина сменилась возбужденными возгласами. Каллистяне говорили все разом, перебивая друг друга, стремясь выразить свою радость. Никогда раньше они не были так похожи на людей Земли, как в эти минуты, после получения известия, что их близкие живы и ждут их. Черные лица каллистян сияли от счастья.
   Один Леньиньг не принимал участия в общем ликовании. Он продолжал сидеть на прежнем месте, словно ему было жалко расстаться с аппаратом. Очевидно, совершенно машинально, он медленно вращал «стекло».
   И внезапно экран снова вспыхнул. Что это произошло неожиданно для Леньиньга, было видно по его сразу изменившемуся лицу. Он глухо вскрикнул и стремительно наклонился к экрану.
   Мгновенно наступила полная тишина.
   Неужели Каллисто передаст еще одну, необусловленную «телеграмму»?
   Черная линия не появилась. Сразу побежали по экрану не спокойно, как раньше, а быстро и как-то нервно, ломаные линии текста:
   – «Взрыва… – читал Леньиньг, – сильно ранило двух членов экспедиции. Срочная помощь необходима. В моем распоряжении нет никаких средств. Промедление грозит смертью. Жду ответа».
   Линии непонятной передачи исчезли, но экран продолжал быть светлым.
   – Что это значит? – спросил Бьяининь.
   – Сообщение принято нами с середины.
   – Это ясно; но откуда оно передано и кому адресовано?
   – Сообщение адресовано на Каллисто, – сказал Вьеньянь. – Больше некуда.
   – Так ли? А может быть, с одного звездолета на другой или с какой-нибудь из планет на летящий корабль.
   – В сообщении говорится об экспедиции. Я думаю, что несчастье случилось либо на Сетито, либо на Кетьо, – сказал Мьеньонь.
   – Но как это узнать? – спросил Синяев.
   Он знал, что означали названия, произнесенные Мьеньонем. Это были планеты системы Рельоса, на которые каллистяне уже неоднократно производили полеты на космических кораблях.
   – Надо подождать ответа, – сказал Диегонь. – Где находятся сейчас обе эти планеты? – спросил он Вьеньяня.
   – Сетито, – ответил астроном, – близко от нас. Примерно на таком же расстоянии, как и Каллисто, но только с другой стороны. А Кетьо очень далеко, не менее двух миллиардов километров.
   – Какое приблизительно расстояние между Сетито и Каллисто? – спросил Диегонь.
   – Могу ответить не приблизительно, а совершенно точно. Четыреста миллионов километров.
   – Значит, если техника передачи не изменилась за время нашего отсутствия, ответа надо ожидать минут через двадцать, – сказал Диегонь.
   – Да, примерно. – Лицо Вьеньяня выражало растерянность. – Почему мы смогли принять передачу? Неужели на Каллисто космическая связь все на том же уровне?
   – Немыслимо, – сказал Леньиньг. – Но факт остается фактом. Наша установка восприняла передачу.
   Четырнадцать человек были сильно взволнованы.
   Что могло случиться на Сетито или на Кетьо? Отчего и где произошел взрыв?
   – Мне кажется несомненным, – сказал Синьг, – что взрыв произошел на корабле. В сообщении говорится, что двое ранены и в распоряжении участников экспедиции нет средств для оказания помощи. Если корабль цел, этого не может быть.
   – Если слова о помощи относятся к раненым, то вы правы, – заметил Ньяньиньг. – Но они могли относиться к самому кораблю.
   – К сожалению, нет, – покачал головой Синьг. – Там говорилось: «Промедление грозит смертью».
   Никто ничего не ответил на эти слова.
   – И ведь приняли-то совершенно случайно, – сказал Леньиньг.
   В центральном посту наступило тяжелое молчание.
   Ответный текст появился на экране через двенадцать минут.
   Что это означало? Или Вьеньянь ошибся и от корабля до Каллисто было гораздо ближе, или… но трудно было поверить, что передача, на чем бы она ни основывалась, могла идти быстрее света!
   Как бы то ни было, но ответ пришел раньше, чем его ожидали, и в тот момент никто не обратил внимания на это странное обстоятельство.
   «Срочно готовим корабль, – гласило сообщение. – Вылетим через тридцать шесть часов. Будем на Сетито через сто восемьдесят часов после вылета. Сделайте все возможное для спасения пострадавших». Итак, несчастье случилось именно на Сетито, а не на Кетьо.
   – Надо подождать и узнать, что они скажут, – хриплым от волнения голосом сказал Синьг.
   – Мы узнаем это через десять минут, – сказал Вьеньянь. – Сетито к нам немного ближе, чем Каллисто. – Он посмотрел на Диегоня недоумевающим взглядом. – А все-таки! Как же получилось, что мы приняли ответ Каллисто так скоро?
   – Это мы узнаем тогда, – ответил за Диегоня Мьеньонь, – когда наш полет закончится. Это новая техника, и бесполезно гадать о ней.
   Синяева глубоко поразило случившееся. Он не допускал, чтобы Диегонь и Вьеньянь могли ошибиться в расстояниях. Но тогда становилось очевидным, что каллистянская техника нашла способ связи, идущей быстрее света. Правда, на Земле были ученые, которые считали скорость света не пределом, но Синяев никогда не разделял их взглядов. И вот в одно мгновение его представления оказались разбитыми вдребезги несомненным фактом. Сообщение прошло свой путь в два раза скорее, чем могла бы пройти радиоволна.
   Истинных ученых не могут не волновать подобные «сюрпризы», а Синяев был настоящим ученым, и он с трепетом ждал следующего сообщения, не спуская глаз со стрелки часов, – придет ли оно с той же невероятной быстротой или нет? В эти минуты он забыл обо всем и, вероятно, нетерпеливее всех, кто находился у пульта, ждал ответа с Сетито.
   Он появился на экране через десять с половиной минут!
   Сомнений не было!
   Ответ был короткий и страшный.
   – «Сто восемьдесят часов – все равно что триста, – прочел Леньиньг. – Вы опоздаете. Ресьинь».
   Экран погас.
   Несколько секунд в центральном посту никто не проронил ни слова.
   Диегонь, погруженный в какие-то размышления, поднял голову и посмотрел на Мьеньоня. Во взгляде командира корабля был молчаливый вопрос. Он ничего не сказал, но старший инженер звездолета понял его.
   – Вполне возможно, – ответил он. – Нагрузка допустима.
   Диегонь медленно обвел взглядом лица экипажа. Все смотрели на него, и было ясно, что от каждого он получил безмолвный ответ на свой невысказанный вопрос. Потом он повернулся к людям Земли.
   И шестым чувством Широков и Синяев поняли, о чем спрашивает взгляд Диегоня.
   – Конечно! – сказал Синяев.
   Широков только кивнул головой в знак согласия.
   – Очень хорошо! – сказал Диегонь.
   Центральный пост быстро опустел. Каллистяне поспешно покинули его, расходясь по своим местам.
   – Идемте! – сказал Синьг Широкову и Синяеву. – Надо лечь в постель.
   – Опять спать?
   – Нет, но лечь необходимо. Скорость все же велика. Поворот вызовет дополнительную нагрузку на организм.
   – Быстрее! – сказал Диегонь. – Не теряйте времени. Я буду ждать не больше пяти минут.

ГЛАВА ВТОРАЯ

В ЛЕСУ

   Дневное светило опустилось за горизонт, и сразу, без сумерек, плотная мгла окутала землю. Сверху низко нависала тяжелая пелена туч, закрывая звезды и делая ночь еще более непроглядной. Порывистый ветер шумел в кронах исполинских деревьев густого леса, окружавшего небольшую поляну.
   Воздух был влажным, с сильным запахом леса, цветов и гниющих растений. В глубине леса что-то тяжелое двигалось и с треском ломало деревья. Иногда раздавался низкий и густой рев, а за ним пронзительный вой. Немедленно отвечали другие такие же голоса, и поляна казалась окруженной со всех сторон огромными пастями, издававшими отвратительный воющий звук.
   А когда смолкал вой, слышался ритмичный шелестящий шорох крыльев. На фоне мрачных туч мелькали черные контуры крылатых существ. Их было три. Стремительными зигзагами они носились над поляной, то опускаясь, то взмывая вверх. Одно из них вдруг стремительно ринулось к земле, словно намереваясь со всего разгона врезаться в нее. Зеленым огнем горели два глаза. Размах перепончатых крыльев достигал четырех метров.
   С земли поднялся человек. Навстречу зеленым глазам беззвучно прорезала темноту тонкая огненная нить. С глухим шумом огромная птица упала на землю. Две другие метнулись в сторону и исчезли.
   Человек снова опустился на траву. Раздался мягкий голос, произнесший на каллистянском языке:
   – Четвертая!
   Ему ответил другой мягкий и приятный голос:
   – Если бы только они! А вдруг явятся те?..
   – Они сюда не придут. Эта поляна находится в стороне от тех троп, по которым они ходят по ночам к реке.
   – Если почуют нас, могут прийти.
   – Будем надеяться, что этого не случится. (Как самый язык, так и построение фраз у каллистян резко отличается от любого земного языка. Автор вынужден «переводить» все, что говорят каллистяне, пользуясь обычными для нас оборотами речи.) Разговор прекратился. Три человека сидели молча на земле, напряженно прислушиваясь к звукам леса. Еще двое лежали между ними.
   Снова послышался приближающийся шорох. Над поляной замелькали две пары огромных крыльев.
   – Вот упрямые! Они не успокоятся, пока мы не убьем последнюю.
   – А потом явятся другие.
   – Внимание! Атакуют обе.
   Двое людей встали. Две крылатые тени с горящими точками зеленых глаз устремились на них. Две молнии поразили их на лету.
   – Пока все!
   – Будем ждать следующих.
   Треск упавшего дерева раздался совсем близко, чуть ли не рядом на опушке леса, находящейся в ста метрах. Люди услышали тяжелый топот громадных ног.
   – Это уже не на тропе, – шепотом сказал один.
   – Слушайте внимательнее! – также шепотом ответил другой. – В такой темноте он может подойти совсем близко.
   Оглушительный рев наполнил всю поляну. Последовавший за ним вой был так пронзителен, что люди схватились руками за головы, закрывая уши, защищаясь от невыносимого, сверлящего мозг звука.
   Земля вздрагивала под ногами громадного зверя, трещали ветви, звонко щелкали лопающиеся лианы.
   – Кажется, не почуял.
   Тяжелые шаги удалялись в сторону от поляны.
   – Веселая ночь, – сказал человек, убивший первую птицу.
   Он наклонился над теми, кто лежал на земле.
   – Они без сознания, – сказал он. – Этот вой разбудил бы спящего. – В его голосе прозвучала тревога.
   Двое других наклонились, всматриваясь в лица лежащих.
   – Зажгите свет!
   – Очень опасно.
   – Надо! Зажгите!
   В руках одного из каллистян белым светом вспыхнул маленький шарик. Все трое ближе подвинулись друг к другу, стараясь по возможности закрыть собой свет.
   – Вы правы, – сказал человек, приказавший зажечь фонарь, – они потеряли сознание. Это очень плохо.
   Он вынул из сумки склянку и по очереди поднес ко рту лежавших на земле без признаков жизни.
   Черные лица с закрытыми глазами остались неподвижными.
   – Но они живы?
   – Пока еще живы, – ответил тот, кто, по-видимому, был врачом, подчеркивая слово «пока». – Применим более сильное средство. Бессознательное состояние для них – смерть.
   Он расстегнул красные воротники серых комбинезонов и положил на обнаженную шею лежавших два маленьких кубика. Находившаяся в них жидкость почти мгновенно исчезла. Через полминуты легкое движение век показало, что к ним вернулось сознание.
   – Погасите свет!
   Снова сомкнулся темный полог ночи. Люди с тревогой прислушивались, но было тихо.
   – Если бы мы были на станции, – с тоской сказал молодой голос, принадлежащий, казалось, мальчику лет пятнадцати.
   – Мы будем там завтра. Это последняя ночь в лесу. А послезавтра прилетит звездолет с Каллисто.
   – Прилетит слишком поздно.
   – Тише!
   – Они не слышат. Теперь они крепко спят.
   – Может быть, они доживут до прилета корабля?
   – Нет! Самое позднее завтра днем все будет кончено.
   – Неужели не могли вылететь сразу после нашего сообщения?
   – Если не вылетели, – значит, не могли.
   – Это так ужасно! Узнаем ли мы когда-нибудь, что послужило причиной взрыва?
   – Достоверно не узнаем никогда, но инженеры найдут объяснение.
   – Но от этого не легче. Неужели у вас, Ресьинь, нет никаких средств спасти их?
   – Все погибло с нашим кораблем, – ответил врач. – На станции нашлась только эта сумка. В ней средства оказания первой помощи, но распространение изотопного ожога остановить нечем. Раны на ногах не опасны.
   – Как долго нет сообщений от Линьга!..
   – Ему нечего нам сообщить, и потому он молчит.
   – Хорошо, что уцелели две пары крыльев. Что бы мы делали без них?
   – Результат был бы тот же самый. Правда, пришлось бы поголодать, пока не добрались до станции, но для раненых нет разницы, послано сообщение вчера или было бы послано завтра.
   – Разница есть, – сказал Ресьинь. – Они живы, а без этой сумки были бы уже мертвы.
   – Не все ли равно, если спасти их нельзя. Откуда-то издалека снова донесся рев и вой обитателей леса.
   – Я не могу слышать этого ужасного воя, – сказал тот же самый молодой голос.
   – Это нервы, а для путешественника по планетам нервы излишни. Я не знал, Дьеньи, что они у вас есть.
   – Представьте себе, что есть. Все же я девушка.
   – До сих пор я этого не замечал.
   – Чего вы не замечали, Вьиньинь? Того, что Дьеньи девушка, или того, что у нее есть нервы?
   Трое собеседников рассмеялись.
   – Когда люди способны смеяться, – сказал Ресьинь, – положение не так уж плохо.
   – Это верно, – грустно сказала Дьеньи. – Но мы смеемся сквозь слезы.
   – Бедный Вьеньонь, – сказал Ресьинь. – Он так мечтал встретить звездолет Диегоня.
   – Вы думаете, что он еще вернется? – с сомнением в голосе спросил Вьиньинь.
   – Конечно вернется.
   – Вряд ли. Экспедиция к Мьеньи должна была вернуться девяносто два дня тому назад, но она не вернулась.
   – Мне кажется, что они нашли населенную планету, – сказала Дьеньи, – и тогда, конечно, задержались, чтобы ознакомиться с нею.
   – Такая задержка предвидена в их плане. Девяносто два дня тому назад истек последний срок их возвращения.