Страница:
– Именно так. Ростки появились практически одновременно. Скоро равнина была покрыта почти неотличимыми аккуратными кустиками. Конечно, различия всё же имелись: у одних кустов было побольше ветвей, у других – поменьше… но вы ведь понимаете, что я имею в виду?
Родриго кивнул.
– Вот… А потом началась конкурентная борьба. Кусты подросли, превратились в деревья, и им стало не хватать жизненного пространства. Тогда те, которые были хотя бы чуть-чуть покрепче, принялись в буквальном смысле слова пожирать соседей. Про органические растения мы бы сказали – тянуть из них соки.
– Но как?
– Очень просто – через корни.
– Постойте… Так у них и корни есть… как у настоящих деревьев?
– Разумеется, есть. Они похожи на эти жгуты, только ветвятся намного сильнее. Настоящая паутина! Я выяснил, – как гордо он произнес это «я»! – что сначала корни устремились вглубь и лишь через несколько дней начали расползаться в стороны. Причем, встречаясь, не огибали друг друга, а срастались – как разорванные кровеносные сосуды, которые приживили в ходе микрооперации. Таким образом, весь лес сегодня связан единой корневой системой.
– Что же получается? Суперорганизм?
– Вроде того. И чтобы выжить, он активно рассасывает свои компоненты, оказавшиеся слабаками. К примеру, вон то деревце еще вчера было выше. Я специально его пометил и измерил.
Родриго наморщил лоб:
– Дайте-ка подумать… Тогда, значит, это даже не конкурентная борьба, а… как бы поточнее выразиться… перераспределение внутренних ресурсов? Правильно? И чем же это всё закончится?
Бигл посмотрел на обреченное деревце так, словно оно должно было немедленно погрузиться в пемзу. Затем обвел взглядом его рослого собрата – от основания до макушки. Подбородок биолога задирался всё выше, и тут Родриго понял.
– Вы что же… Вы хотите сказать, что это так и будет продолжаться? Сильные снова сожрут слабых, потом и им станет тесно, а если сольются все леса, – ведь дело идет к этому, верно? – то на планете останется одно-единственное дерево?!
Бигл расплылся в улыбке, и Родриго впервые подумал о том, какой он еще, в сущности, мальчишка.
– Хотел бы я посмотреть на такое… Даже дерево-лес – феномен, каких никто не видывал, а уж дерево-биосфера… Но это, конечно, невозможно. Во-первых, оно не может подняться слишком высоко – его неминуемо скрутит центробежная сила. Планета-то вращается! Во-вторых, чем разреженнее атмосфера, тем острее ему будет не хватать углекислого газа. В-третьих – и это, пожалуй, самое главное – плодородный слой очень быстро закончится. Ведь это всего лишь тонкая пленочка. Хотя…
Родриго насторожился. Слишком часто, по его наблюдениям, за словом «хотя» следовали не слишком приятные вещи.
– Что?
– Дело в том, что корни деревьев уже давно проткнули пемзу. Сейчас они достигли почти пятиметровой глубины и продолжают непрерывно расти. Конечно, у земных растений бывают корни и подлиннее. Но мы-то были уверены, что местная жизнь может питаться только пемзой! И вот оказалось, что пемза была необходима лишь в начале роста, дальше деревья запросто обходятся без нее. Так что даже я… – как всё-таки биолог любил «якать»! – даже я не берусь предсказать, как долго это будет продолжаться.
Пожалуй, с деревьями теперь было более-менее ясно. Что-то Родриго почерпнул из инфокристалла, кое-что ему сообщили уже на Камилле. Он узнал, например, что деревья плодоносят с завидной регулярностью – каждые восемь суток. Черные шарики путешествуют в поднебесье и, вероятно, спустя некоторое время каким-то образом превращаются в Спиральные Облака. На этот счет существовало несколько теорий, но сам процесс зондам так и не удалось отследить. Мудрено было это сделать, учитывая, что летучие плоды равномерно рассеялись в средних слоях атмосферы, а Облака всё-таки возникали в определенных точках. Одно можно было сказать совершенно уверенно: Облака никогда не проливали черный дождь над районом, который уже был ими засеян. Создавалось впечатление, что они обладали если не разумом, то, во всяком случае, какими-то органами чувств! В общем, количество силиконовых лесов непрерывно возрастало, так что рано или поздно они должны были полностью покрыть поверхность планеты.
Теперь следовало побольше разузнать о главном возмутителе спокойствия – Кристалле. Но расспрашивать о нем Бигла не имело смысла: биолог есть биолог. Даже в кремнийорганике он не был большим специалистом, другое дело – жучки-паучки, мхи-лишайники… Что ж, придется подождать.
К ним почти неслышно подошел Ольгерд и молча встал рядом.
– Вы не хотите что-нибудь добавить? – спросил Родриго, уверенный, что планетолог должен был слышать по крайней мере часть их с Биглом разговора.
Ольгерд посмотрел на него холодно, чуть ли не враждебно – как на чужака, явившегося не помогать ученым справиться с напастью, а путаться под ногами.
– Я бы оставил всё как есть, – сказал он почти безразличным тоном. Дескать, убеждать никого не собираюсь, это бесполезно, но надо же высказать свою позицию, чтобы во мне понапрасну не искали союзника…
– То есть? – не понял Родриго.
Ольгерд вздохнул.
– То, что тут происходит, – это естественный процесс. А мы на Камилле всего лишь гости, причем незваные. Во всех последних событиях есть какая-то внутренняя логика. Не могу постичь ее до конца, но она определенно есть. Так стоит ли вмешиваться? Поймите, мы тут инородное тело. Я не против наблюдений, но как-то воздействовать… Зачем?
Родриго даже растерялся.
– Удивительные вещи вы говорите. Кажется, ваша работа именно в том и состоит, чтобы вмешиваться. Разве не так?
Ольгерд хмуро разглядывал ребристый ствол дерева. «Зря я начал этот разговор, – было написано у него на лице. – Разве он поймет?»
– Да, я ученый. И не какой-нибудь теоретик, а профессиональный потрошитель планет. Мне никто не даст ни гроша, если я буду вести себя с ними как джентльмен. Прийти, найти и отнять – вот одно правило для всех. Но с Камиллой нельзя поступить, как со всеми. Мы должны оставить ее в покое.
– Даже если найдем здесь сокровища?
– Мы здесь уже ничего не найдем. Вы же видите – происходит что-то особенное. Такое, с чем человечеству еще не приходилось сталкиваться. Процесс запущен, и он завершится во что бы то ни стало. Я это чувствую. Единственное, что мы можем сделать, – не навредить, уходя.
Никогда еще Родриго не слышал таких слов от ученого. Ему даже показалось, что Ольгерд нездоров.
– Уйти, ничего не изучив? А Кристалл? Это же творение разума. Понимаете? Ра-зу-ма! Того самого, к встрече с которым мы готовились столько веков. Между прочим, он может оказаться и враждебным. Вы даете гарантию, что это не так? Как ни крути, а воздействовать придется. Кристалл не раскроется сам по себе, не выложит свои тайны. А мы должны понять, что это такое. Вдруг – бомба с часовым механизмом, готовая превратить планету в пыль? А может, наоборот: Кристалл – это адресованное нам письмо. Допустим, перечень удивительных знаний, овладев которыми мы сможем говорить на равных с отправителем. И вы хотите, чтобы мы бежали, не прочитав его?
– Чего я хочу… – Ольгерд медленно прошелся от одного ствола к другому, затем повернул обратно. – А какая, в сущности, разница? Всё равно вы поступите так, как задумали. И конечно, ничего не добьетесь. Вы рассуждаете прямолинейно: разум – значит цивилизация. А здесь нет никакой цивилизации! Всё иное, ничего такого, за что мы могли бы зацепиться своей логикой. Поэтому глупо говорить о том, что к нам могут питать вражду или, напротив, гореть желанием помочь. Я по-прежнему убежден: не надо трогать Кристалл. Мы не имеем ни малейшего шанса повлиять на события.
Родриго понял, что переубедить его невозможно.
– Ладно, не будем вдаваться в дискуссию, – миролюбиво сказал он. – Если не возражаете, мы с Биглом немного прогуляемся. Вон до тех двух сросшихся деревьев. Мне кажется, это что-то необычное – других таких «сиамских близнецов» я не видел.
– Пожалуйста, – без тени удивления ответил планетолог. Но его глаза говорили: «Чего ты врешь? Я отлично знаю, о чем, а точнее, о ком вы собираетесь шептаться!» Он был совсем не глуп, этот Ольгерд. «Ну и плевать!» – подумал Родриго.
«Близнецы» действительно выглядели необычно. Уродливо скрученные стволы несколько раз перекрещивались, пока не срастались окончательно, переходя в гигантскую крону – раза в три шире обычной. Змеящиеся жгуты – их было невообразимо много – едва не касались земли. Но Родриго не стал тратить время на изучение феномена.
– Вам не кажется, что Воровски рассуждает… немного странно? – спросил он, убавив почти до минимума мощность переговорника. Эта коробочка, вшитая в ворот спецкостюма, позволяла, если нужно, гаркнуть километра на два. В принципе на близких расстояниях можно было обойтись и без нее, но шлем-пузырь искажал звук. – Это, конечно, не мое дело, и всё же… Думается, с таким образом мыслей он не смог бы столько лет работать по специальности, да еще числиться на хорошем счету. Значит, это произошло недавно? Не бойтесь, я не собираюсь ломать ему карьеру. Просто хочу разобраться.
Биолог словно ждал этого вопроса. Еще бы! Ему поведение коллеги должно было казаться особенно диким: сам-то он явно считал карьеру главным в жизни, усердно подчеркивал свою роль в каждом открытии, упивался этим.
– Это точно! – заговорщицки зашептал Бигл. – Я Воровски знаю всего полгода, но раньше за ним такого не водилось. Только недавно начало проскальзывать… когда появились Облака. Он, вообще-то, человек не очень разговорчивый, но нет-нет, да и прорвется… Я этого понять не могу. Он же ученый! Другие, если бы им такой шанс выпал, руками и ногами бы ухватились, зубами вгрызлись. Да и грызут! База ходуном ходит – все пытаются раскусить этот орешек. Ольгерд… то есть Воровски – он, конечно, тоже работает, дурака не валяет, но вы же сами слышали…
«А может, Ольгерд прав? – подумал Родриго. – Биглу, конечно, этого не понять, но мне-то… Я же сам побывал в его шкуре, когда не давал своим воинственным командирам разнести в клочья Оливию. Чуть грудью не лег на их чудовищную кварковую штучку – и ни секунды не сомневался в том, что поступаю правильно. Видно, есть немало людей, которые вдруг начинают задумываться: а то ли они делают? Сколько я терзался, когда заподозрил, что Десантные Силы – это какой-то грандиозный обман, бряцание оружием там, где можно обойтись другими средствами… А после Оливии даже был близок к тому, чтобы уволиться и поискать себе другое место в жизни. Но не смог. Наверное, десантная форма сдирается только с собственной кожей. Конечно, кичиться ею глупо. «Штатские крысы» – это жестоко и несправедливо: вряд ли среди гражданских меньше настоящих мужиков, чем среди нас. Но каждому свое. Как ни перекраивай вояку, а кудрявой овечкой, нежно пощипывающей травку на лугу, ему не стать. Я провел на Земле год, и этого вполне хватило, чтобы родимое одно «же» превратилось в гирю на ноге – из тех, что когда-то таскали за собой узники… Стоп! Не потерял ли я нить мысли? Думай об Ольгерде, дон Родриго. Ольгерд, Ольгерд… Это, конечно, не вояка, но что-то общее у нас с ним определенно есть. Я был за то, чтобы убраться с Оливии, а он готов усмирить свой исследовательский зуд, лишь бы на Камилле всё шло заведенным порядком, без вмешательства жадного человеческого племени. Цель как будто благородная. Но почему тогда этот Ольгерд не вызывает у меня симпатии?»
Биолог всё еще что-то говорил. Родриго слушал его вполуха и продолжал размышлять.
Да, поступив наперекор Эрикссону, он в конечном счете спас людей от ответного удара Мака. Но, идя на переговоры, Родриго еще не был уверен, что кварковый деструктор окажется для плазменника детской игрушкой. Выходит, главное, что им двигало, – это всё-таки стремление уберечь как самого Мака, так и созданный им мир. Огромный, красочный, бурлящий жизнью, неповторимый мир Оливии… Он стоил того, чтобы за него побороться. А здесь… Родриго не оставляла мысль о том, что происходящее напоминает оккупацию. Кто-то вторгся на Камиллу – нагло, бесцеремонно, не обращая ни малейшего внимания на людей. Может ли этот таинственный завоеватель скрываться внутри Кристалла, как уэллсовский марсианин – в шагающем треножнике? Вряд ли. Возможно, Кристалл – это просто нечто вроде всевидящего ока, сложное устройство, через которое его хозяева узнают, как идут дела…
Конечно, догадки можно строить разные. Стоит ли предполагать худшее? В конце концов, Мак на Оливии тоже был чужаком и вполне мог сойти за агрессора, а оказался, образно говоря, совсем неплохим парнем! Но Родриго не поленился выяснить это. И потом, стоя перед Эрикссоном и Козыревым, не драл в запале глотку, не пытался, как прожженный демагог, взывать к чувствам, а спокойно излагал факты, словно выкладывал на стол ровные увесистые кирпичики.
Знание рождает уверенность. А что предложил Ольгерд? Ничего не выяснив, преспокойно оставить планету. Нет, братцы, так дела не делаются… Если бы удалось узнать, что создатели Кристалла в принципе тоже неплохие ребята и с ними можно договориться, он, Родриго, первый запрыгал бы от радости. А вдруг нет?
– Вы меня слушаете? – выплыл откуда-то обиженный голос Бигла.
– Да, конечно, – не моргнув глазом, ответил Родриго. И, слегка прибавив громкость переговорника, продолжил: – Действительно, причудливые деревья… или дерево… даже не знаю, как назвать. Так каким образом, говорите, оно появилось?
Глава 7
Родриго кивнул.
– Вот… А потом началась конкурентная борьба. Кусты подросли, превратились в деревья, и им стало не хватать жизненного пространства. Тогда те, которые были хотя бы чуть-чуть покрепче, принялись в буквальном смысле слова пожирать соседей. Про органические растения мы бы сказали – тянуть из них соки.
– Но как?
– Очень просто – через корни.
– Постойте… Так у них и корни есть… как у настоящих деревьев?
– Разумеется, есть. Они похожи на эти жгуты, только ветвятся намного сильнее. Настоящая паутина! Я выяснил, – как гордо он произнес это «я»! – что сначала корни устремились вглубь и лишь через несколько дней начали расползаться в стороны. Причем, встречаясь, не огибали друг друга, а срастались – как разорванные кровеносные сосуды, которые приживили в ходе микрооперации. Таким образом, весь лес сегодня связан единой корневой системой.
– Что же получается? Суперорганизм?
– Вроде того. И чтобы выжить, он активно рассасывает свои компоненты, оказавшиеся слабаками. К примеру, вон то деревце еще вчера было выше. Я специально его пометил и измерил.
Родриго наморщил лоб:
– Дайте-ка подумать… Тогда, значит, это даже не конкурентная борьба, а… как бы поточнее выразиться… перераспределение внутренних ресурсов? Правильно? И чем же это всё закончится?
Бигл посмотрел на обреченное деревце так, словно оно должно было немедленно погрузиться в пемзу. Затем обвел взглядом его рослого собрата – от основания до макушки. Подбородок биолога задирался всё выше, и тут Родриго понял.
– Вы что же… Вы хотите сказать, что это так и будет продолжаться? Сильные снова сожрут слабых, потом и им станет тесно, а если сольются все леса, – ведь дело идет к этому, верно? – то на планете останется одно-единственное дерево?!
Бигл расплылся в улыбке, и Родриго впервые подумал о том, какой он еще, в сущности, мальчишка.
– Хотел бы я посмотреть на такое… Даже дерево-лес – феномен, каких никто не видывал, а уж дерево-биосфера… Но это, конечно, невозможно. Во-первых, оно не может подняться слишком высоко – его неминуемо скрутит центробежная сила. Планета-то вращается! Во-вторых, чем разреженнее атмосфера, тем острее ему будет не хватать углекислого газа. В-третьих – и это, пожалуй, самое главное – плодородный слой очень быстро закончится. Ведь это всего лишь тонкая пленочка. Хотя…
Родриго насторожился. Слишком часто, по его наблюдениям, за словом «хотя» следовали не слишком приятные вещи.
– Что?
– Дело в том, что корни деревьев уже давно проткнули пемзу. Сейчас они достигли почти пятиметровой глубины и продолжают непрерывно расти. Конечно, у земных растений бывают корни и подлиннее. Но мы-то были уверены, что местная жизнь может питаться только пемзой! И вот оказалось, что пемза была необходима лишь в начале роста, дальше деревья запросто обходятся без нее. Так что даже я… – как всё-таки биолог любил «якать»! – даже я не берусь предсказать, как долго это будет продолжаться.
Пожалуй, с деревьями теперь было более-менее ясно. Что-то Родриго почерпнул из инфокристалла, кое-что ему сообщили уже на Камилле. Он узнал, например, что деревья плодоносят с завидной регулярностью – каждые восемь суток. Черные шарики путешествуют в поднебесье и, вероятно, спустя некоторое время каким-то образом превращаются в Спиральные Облака. На этот счет существовало несколько теорий, но сам процесс зондам так и не удалось отследить. Мудрено было это сделать, учитывая, что летучие плоды равномерно рассеялись в средних слоях атмосферы, а Облака всё-таки возникали в определенных точках. Одно можно было сказать совершенно уверенно: Облака никогда не проливали черный дождь над районом, который уже был ими засеян. Создавалось впечатление, что они обладали если не разумом, то, во всяком случае, какими-то органами чувств! В общем, количество силиконовых лесов непрерывно возрастало, так что рано или поздно они должны были полностью покрыть поверхность планеты.
Теперь следовало побольше разузнать о главном возмутителе спокойствия – Кристалле. Но расспрашивать о нем Бигла не имело смысла: биолог есть биолог. Даже в кремнийорганике он не был большим специалистом, другое дело – жучки-паучки, мхи-лишайники… Что ж, придется подождать.
К ним почти неслышно подошел Ольгерд и молча встал рядом.
– Вы не хотите что-нибудь добавить? – спросил Родриго, уверенный, что планетолог должен был слышать по крайней мере часть их с Биглом разговора.
Ольгерд посмотрел на него холодно, чуть ли не враждебно – как на чужака, явившегося не помогать ученым справиться с напастью, а путаться под ногами.
– Я бы оставил всё как есть, – сказал он почти безразличным тоном. Дескать, убеждать никого не собираюсь, это бесполезно, но надо же высказать свою позицию, чтобы во мне понапрасну не искали союзника…
– То есть? – не понял Родриго.
Ольгерд вздохнул.
– То, что тут происходит, – это естественный процесс. А мы на Камилле всего лишь гости, причем незваные. Во всех последних событиях есть какая-то внутренняя логика. Не могу постичь ее до конца, но она определенно есть. Так стоит ли вмешиваться? Поймите, мы тут инородное тело. Я не против наблюдений, но как-то воздействовать… Зачем?
Родриго даже растерялся.
– Удивительные вещи вы говорите. Кажется, ваша работа именно в том и состоит, чтобы вмешиваться. Разве не так?
Ольгерд хмуро разглядывал ребристый ствол дерева. «Зря я начал этот разговор, – было написано у него на лице. – Разве он поймет?»
– Да, я ученый. И не какой-нибудь теоретик, а профессиональный потрошитель планет. Мне никто не даст ни гроша, если я буду вести себя с ними как джентльмен. Прийти, найти и отнять – вот одно правило для всех. Но с Камиллой нельзя поступить, как со всеми. Мы должны оставить ее в покое.
– Даже если найдем здесь сокровища?
– Мы здесь уже ничего не найдем. Вы же видите – происходит что-то особенное. Такое, с чем человечеству еще не приходилось сталкиваться. Процесс запущен, и он завершится во что бы то ни стало. Я это чувствую. Единственное, что мы можем сделать, – не навредить, уходя.
Никогда еще Родриго не слышал таких слов от ученого. Ему даже показалось, что Ольгерд нездоров.
– Уйти, ничего не изучив? А Кристалл? Это же творение разума. Понимаете? Ра-зу-ма! Того самого, к встрече с которым мы готовились столько веков. Между прочим, он может оказаться и враждебным. Вы даете гарантию, что это не так? Как ни крути, а воздействовать придется. Кристалл не раскроется сам по себе, не выложит свои тайны. А мы должны понять, что это такое. Вдруг – бомба с часовым механизмом, готовая превратить планету в пыль? А может, наоборот: Кристалл – это адресованное нам письмо. Допустим, перечень удивительных знаний, овладев которыми мы сможем говорить на равных с отправителем. И вы хотите, чтобы мы бежали, не прочитав его?
– Чего я хочу… – Ольгерд медленно прошелся от одного ствола к другому, затем повернул обратно. – А какая, в сущности, разница? Всё равно вы поступите так, как задумали. И конечно, ничего не добьетесь. Вы рассуждаете прямолинейно: разум – значит цивилизация. А здесь нет никакой цивилизации! Всё иное, ничего такого, за что мы могли бы зацепиться своей логикой. Поэтому глупо говорить о том, что к нам могут питать вражду или, напротив, гореть желанием помочь. Я по-прежнему убежден: не надо трогать Кристалл. Мы не имеем ни малейшего шанса повлиять на события.
Родриго понял, что переубедить его невозможно.
– Ладно, не будем вдаваться в дискуссию, – миролюбиво сказал он. – Если не возражаете, мы с Биглом немного прогуляемся. Вон до тех двух сросшихся деревьев. Мне кажется, это что-то необычное – других таких «сиамских близнецов» я не видел.
– Пожалуйста, – без тени удивления ответил планетолог. Но его глаза говорили: «Чего ты врешь? Я отлично знаю, о чем, а точнее, о ком вы собираетесь шептаться!» Он был совсем не глуп, этот Ольгерд. «Ну и плевать!» – подумал Родриго.
«Близнецы» действительно выглядели необычно. Уродливо скрученные стволы несколько раз перекрещивались, пока не срастались окончательно, переходя в гигантскую крону – раза в три шире обычной. Змеящиеся жгуты – их было невообразимо много – едва не касались земли. Но Родриго не стал тратить время на изучение феномена.
– Вам не кажется, что Воровски рассуждает… немного странно? – спросил он, убавив почти до минимума мощность переговорника. Эта коробочка, вшитая в ворот спецкостюма, позволяла, если нужно, гаркнуть километра на два. В принципе на близких расстояниях можно было обойтись и без нее, но шлем-пузырь искажал звук. – Это, конечно, не мое дело, и всё же… Думается, с таким образом мыслей он не смог бы столько лет работать по специальности, да еще числиться на хорошем счету. Значит, это произошло недавно? Не бойтесь, я не собираюсь ломать ему карьеру. Просто хочу разобраться.
Биолог словно ждал этого вопроса. Еще бы! Ему поведение коллеги должно было казаться особенно диким: сам-то он явно считал карьеру главным в жизни, усердно подчеркивал свою роль в каждом открытии, упивался этим.
– Это точно! – заговорщицки зашептал Бигл. – Я Воровски знаю всего полгода, но раньше за ним такого не водилось. Только недавно начало проскальзывать… когда появились Облака. Он, вообще-то, человек не очень разговорчивый, но нет-нет, да и прорвется… Я этого понять не могу. Он же ученый! Другие, если бы им такой шанс выпал, руками и ногами бы ухватились, зубами вгрызлись. Да и грызут! База ходуном ходит – все пытаются раскусить этот орешек. Ольгерд… то есть Воровски – он, конечно, тоже работает, дурака не валяет, но вы же сами слышали…
«А может, Ольгерд прав? – подумал Родриго. – Биглу, конечно, этого не понять, но мне-то… Я же сам побывал в его шкуре, когда не давал своим воинственным командирам разнести в клочья Оливию. Чуть грудью не лег на их чудовищную кварковую штучку – и ни секунды не сомневался в том, что поступаю правильно. Видно, есть немало людей, которые вдруг начинают задумываться: а то ли они делают? Сколько я терзался, когда заподозрил, что Десантные Силы – это какой-то грандиозный обман, бряцание оружием там, где можно обойтись другими средствами… А после Оливии даже был близок к тому, чтобы уволиться и поискать себе другое место в жизни. Но не смог. Наверное, десантная форма сдирается только с собственной кожей. Конечно, кичиться ею глупо. «Штатские крысы» – это жестоко и несправедливо: вряд ли среди гражданских меньше настоящих мужиков, чем среди нас. Но каждому свое. Как ни перекраивай вояку, а кудрявой овечкой, нежно пощипывающей травку на лугу, ему не стать. Я провел на Земле год, и этого вполне хватило, чтобы родимое одно «же» превратилось в гирю на ноге – из тех, что когда-то таскали за собой узники… Стоп! Не потерял ли я нить мысли? Думай об Ольгерде, дон Родриго. Ольгерд, Ольгерд… Это, конечно, не вояка, но что-то общее у нас с ним определенно есть. Я был за то, чтобы убраться с Оливии, а он готов усмирить свой исследовательский зуд, лишь бы на Камилле всё шло заведенным порядком, без вмешательства жадного человеческого племени. Цель как будто благородная. Но почему тогда этот Ольгерд не вызывает у меня симпатии?»
Биолог всё еще что-то говорил. Родриго слушал его вполуха и продолжал размышлять.
Да, поступив наперекор Эрикссону, он в конечном счете спас людей от ответного удара Мака. Но, идя на переговоры, Родриго еще не был уверен, что кварковый деструктор окажется для плазменника детской игрушкой. Выходит, главное, что им двигало, – это всё-таки стремление уберечь как самого Мака, так и созданный им мир. Огромный, красочный, бурлящий жизнью, неповторимый мир Оливии… Он стоил того, чтобы за него побороться. А здесь… Родриго не оставляла мысль о том, что происходящее напоминает оккупацию. Кто-то вторгся на Камиллу – нагло, бесцеремонно, не обращая ни малейшего внимания на людей. Может ли этот таинственный завоеватель скрываться внутри Кристалла, как уэллсовский марсианин – в шагающем треножнике? Вряд ли. Возможно, Кристалл – это просто нечто вроде всевидящего ока, сложное устройство, через которое его хозяева узнают, как идут дела…
Конечно, догадки можно строить разные. Стоит ли предполагать худшее? В конце концов, Мак на Оливии тоже был чужаком и вполне мог сойти за агрессора, а оказался, образно говоря, совсем неплохим парнем! Но Родриго не поленился выяснить это. И потом, стоя перед Эрикссоном и Козыревым, не драл в запале глотку, не пытался, как прожженный демагог, взывать к чувствам, а спокойно излагал факты, словно выкладывал на стол ровные увесистые кирпичики.
Знание рождает уверенность. А что предложил Ольгерд? Ничего не выяснив, преспокойно оставить планету. Нет, братцы, так дела не делаются… Если бы удалось узнать, что создатели Кристалла в принципе тоже неплохие ребята и с ними можно договориться, он, Родриго, первый запрыгал бы от радости. А вдруг нет?
– Вы меня слушаете? – выплыл откуда-то обиженный голос Бигла.
– Да, конечно, – не моргнув глазом, ответил Родриго. И, слегка прибавив громкость переговорника, продолжил: – Действительно, причудливые деревья… или дерево… даже не знаю, как назвать. Так каким образом, говорите, оно появилось?
Глава 7
КРИСТАЛЛ
Вернувшись на Базу, Родриго тут же попросил Норриса принять его.
– Заходите, – после небольшой паузы отозвался радиобраслет. Родриго показалось, что голос у шефа усталый. И немудрено! Пока господин эмиссар прогуливался по лесу, Хью, надо думать, успел многое обсудить с Симаковым. А до этого занимался размещением подчиненных, командовал возведением ангаров для прибывшей с Земли техники и попутно утрясал разные мелочи, без которых не обходится ни одно вселение…
Норрис сидел за столом и перебирал какие-то камешки размером с крупную гальку – ярко-синие, покрытые сетью золотых прожилок. Родриго увидел их – и вздрогнул.
Он несколько раз слышал эту историю, но не очень-то верил – десантники были мастера создавать легенды. Ветераны любили вспоминать былое в тесной компании. Да так вспоминать, что необстрелянный молодняк смотрел им в рот, хотя даже юнцы понимали: это и наполовину не может быть правдой. Но кто посмел бы назвать рассказчика лжецом? Вопреки расхожему мнению, десантная жизнь в действительности скуповата на романтику. Возможно, именно ее нехватка в грубые и мрачные Средние века породила перенасыщенные благородством рыцарские романы. Родриго зачастую даже не пытался выяснить, где заканчиваются подлинные события и начинается фольклор.
Дело было лет пятнадцать назад на Кали, где Норрис, тогда командир группы, якобы потерял за считанные минуты не меньше десяти человек. В одной неуютной, но, как думали, достаточно изученной местности они неожиданно напоролись на трубку Хольца. Сам Хольц, открывший эту дрянь несколькими годами ранее, по счастливой случайности сумел унести ноги. А вот им не повезло…
Представьте себе жуткую, с километр глубиной, дыру в земле, где происходят странные, даже теперь до конца не изученные процессы. Одни минералы превращаются в другие, и содержимое гигантской «пробирки» то плавится, то вновь кристаллизуется, причем кристаллы эти безостановочно путешествуют вверх-вниз – как воздушные шарики, которые в определенный момент кто-то начинает подтягивать к себе за ниточки, а потом опять отпускает, даруя призрачную свободу. Обычно сосуд с «дьявольской похлебкой» (выражение того же Хольца) бывает плотно закупорен. Но с годами многометровая каменная пробка начинает разрушаться – ее истачивают снизу агрессивные газы, превращая в нечто эфемерное, вроде готового осыпаться от малейшего сотрясения столбика пепла. Почему-то именно эту трубку ученые в свое время проглядели, а у десантников не было необходимой аппаратуры. Это их и погубило.
Всё произошло мгновенно. Под землей словно заворочался ожидавший своего часа исполинский червь. Напряг мускулистое тело, закрутил бронированной башкой, обрушивая изъеденную «крышу» своего жилища, и люди полетели в расширяющуюся воронку, как сброшенные со стола оловянные солдатики. Родриго слышал это не от очевидца (рассказ передавался по кругу, обрастая всё новыми подробностями), но ясно представлял себе кошмарную сцену.
Подавляющую часть трубки Хольца – не менее девяти десятых – составляла «горячая зона»: температура там нередко доходила до тысяч градусов. В ходе реакций неизменно выделялось некоторое количество воды, которая так же неизменно скапливалась под самой «крышкой», принимая в себя разную всплывающую снизу гадость. Когда воронка поглотила последнего попавшего в ловушку десантника, «дьявольская похлебка» выступила на поверхность. Отвратительное болотно-зеленое месиво бурлило, чавкало, плевалось дымящимися ошметками.
Норрис и еще несколько человек уцелели чудом – они шли поодаль от остальных и благополучно обогнули невидимую границу смертельного круга. Инстинкт самосохранения должен был заставить их немедленно упасть, чтобы не обдало кипящей грязью, и, вжимаясь в землю, постараться уползти подальше. Но никто не двинулся с места. Они стояли и молча смотрели, как испражняется преисподняя, только что сожравшая их товарищей. Ничего сделать было нельзя – трубка сразу засасывала жертву на огромную глубину, откуда не возвращаются. Оставалось только смотреть и горбиться от сознания своей беспомощности…
«Похлебка» начала менять цвет. Каждую минуту что-то громко взбулькивало, и посреди мерзкой жижи расплывалось изумительное радужное пятно – словно предвестник чудовищного праздника на останках. Затем трубка стала выбрасывать ноздреватые обломки каких-то пород – они неуклюже ворочались и терлись друг о друга шершавыми боками. Один за другим ударили несколько грязевых гейзеров. Последний, хрипя и кашляя, выкинул к самым ногам Норриса россыпь камней, облепленных отвратной полужидкой массой. От них валил пар. Хью машинально потер один камушек ногой, и золото на синем, нежданное на балу смерти, вонзилось в глаза. Наверное, Норрис посчитан это за некий знак. Поэтому, дождавшись, когда камни остынут, он собрал их столько, сколько смог унести, и с тех пор с ними не расставался. Возможно, чудесные камешки, извергнутые не принявшим их адом, напоминали командиру души погибших ребят…
В общем-то, история была как история. Но Родриго смущали два момента. Во-первых, от нее попахивало чрезмерным, даже надрывным, мелодраматизмом. Во-вторых, потеря большей части группы наверняка испортила бы блестящий послужной список Норриса. Впрочем, чего не бывает? Если учесть, что боссы Десантных Сил вряд ли захотели распространяться о не красящем их происшествии и сохранили за Норрисом ореол исполнительного служаки… Да, такое вполне могло произойти. А теперь этому нашлось подтверждение…
Норрис был так поглощен своим занятием, что не сразу обратил внимание на вошедшего.
– Ах, да… – сказал он и, выдвинув ящик стола, бережно (хотя, казалось бы, чего церемониться с галькой?) ссыпал туда камешки.
– Я обязался делиться своими наблюдениями, – сказал Родриго. – Только что побывал в лесу. Одно дело – ознакомиться с отчетом, другое – увидеть всё своими глазами.
– Да-да, конечно, – рассеянно проговорил шеф. Видимо, мыслями он всё еще был там, на Кали, и возвращение требовало от него немалых усилий. – Садитесь, рассказывайте.
О взглядах Ольгерда, разумеется, Родриго распространяться не стал: раз их терпит начальство планетолога, значит, всё в порядке. Да и не было в привычке у десантников на кого-нибудь «капать». Даже на научников, хотя упертость некоторых из них порой приводила звездное воинство в ярость. Зато силиконовый лес Родриго расписал в красках. Не умолчал и о своих опасениях по поводу происходящего, хотя произнести слово «оккупация» не повернулся язык.
Выслушав его, Норрис одобрительно кивнул:
– Хорошо, Кармона, что вы засомневались в миролюбии… ну тех, кто это всё закрутил. Нам не простят чрезмерного благодушия, если оно вдруг обернется бедой. Я, конечно, тоже видел отчеты, с Симаковым беседовал. Но ученые – они ученые и есть. Носятся с горящими глазами, стараясь нахватать побольше фактов и всем, кому не посчастливилось оказаться на Камилле, утереть нос. Им кажется, что Облака, деревья, Кристалл – всё это свалилось на них лишь затем, чтобы они могли потрясти человечество. Я их не осуждаю – тут у любого голова закружится. Но у нас не должна. Вы ведь не хуже меня знаете, с какой целью создавался десант. Официально – чтобы обеспечить безопасность при освоении планет. Но это так, побочная задача. А на самом-то деле…
– …Чтобы быть готовыми к встрече с чужим разумом, – закончил за него Родриго.
– Именно! – Норрис выпрямился. От его усталости не осталось и следа. – Чтобы не дрожать, не бросаться на колени, когда кто-нибудь захочет взять нас за глотку железными пальцами. Поверьте, я меньше всего хотел бы, чтобы мои опасения подтвердились. Война – страшная штука. Я читал хроники, смотрел видеозаписи – и у меня волосы вставали дыбом. Но если она грянет, нам выбирать не придется.
Родриго показалось, что шеф намеренно взвинчивает себя.
– Ведь еще ничего не ясно, – сказал он. – Да, мы наконец-то наткнулись на проявления чужого разума. И только. Если бы он хотел нашей крови, но уже пролил бы ее.
– Не изучив врага? – Норрис покачал головой – Представьте, что мы забрели в незнакомый лес и случайно разворошили медвежью берлогу. Что сделает медведь?
– Выскочит и набросится.
– Правильно. Но только если это обыкновенная неразумная скотина. А если разумная? Тогда одно из двух. Медведь может решить, что драться – себе дороже, тем более что пришельцы вооружены. Он попытается вступить в переговоры; убедившись, что мы не собираемся дырявить его шкуру, вежливо попросит возместить нанесенный ущерб, а дальше будет решать – стоит иметь с нами дело или лучше раскланяться, чтобы больше никогда не встречаться. Второй вариант гораздо хуже для нас. Медведь может питать врожденную агрессию к любым чужакам или видеть во встрече с ними исключительно возможность поживиться за чужой счет. У нас есть что взять. А мишки очень любят мед, и если его охраняют разумные пчелы, то надо их как-то передавить. Поэтому он постарается узнать о нас как можно больше, выявит слабые стороны, а выявив, рассчитанным ударом прихлопнет всех. Вот к этому худшему варианту мы и должны быть готовы.
– Есть и третий вариант, – сказал Родриго.
– Вы уверены? – Норрис явно гордился своими умозаключениями и совершенно искренне полагал, что добавить к ним нечего. – По-моему, третьего не дано.
– Видите ли… – Родриго припомнил все подробности разговора с Ольгердом. – Мы могли попасть не просто в берлогу, а в лабораторию, где медведь проводит какой-то грандиозный эксперимент. Он уже запустил некий процесс, который должен быть непременно доведен до конца. При этом медведь настолько всемогущ, что может просто не обращать на нас внимания. Наш мед его не интересует, дружить с нами он не видит смысла, как не видит и ничего, что могло бы представлять для него реальную угрозу. Он всецело занят выполнением своей задачи, а мы довольствуемся ролью наблюдателей. Как астроном, разглядывающий в телескоп рождение Сверхновой. И рады бы вмешаться, если процесс, по нашему мнению, зашел не туда, но не можем…
Норрис машинально прикоснулся к ящику стола, но, спохватившись, отдернул руку.
– Давайте не будем гадать, Кармона, – сказал он, хотя только что занимался именно этим. – Прежде всего нам надо понять, что же такое Кристалл. Ученые разузнали не так уж мало, и сегодня начальник Базы собирается нас просветить.
– Когда?
– В пять. Приходите в большой зал.
Центр зала занимал молочно-белый круг – голографический проектор. Метрах в трех от него начинались ряды кресел-трансформеров. Очевидно, большинство кресел «вырастили» только сейчас: на Базе уже давно было малолюдно, а уставлять помещение ненужной мебелью считалось излишеством. Но теперь народу заметно прибавилось. На задних рядах амфитеатра по традиции расселись рядовые десантники, на передних расположились командиры групп и ученые, включая только что прилетевших с Земли.
– Все собрались? – спросил Симаков у Норриса.
Тот по очереди обвел взглядом командиров. Они, тоже по очереди, кивнули.
– Все.
– Ну тогда начнем.
Над проектором вспух пузырь такого же молочного света. Затем он стал видоизменяться, словно его быстро мяли приученные обращаться с самой нежной субстанцией пальцы. Секунда-другая – и вот уже посреди зала возвышалось необыкновенное сооружение. Оно напоминало макет сказочного замка, словно выточенный из глыбы горного хрусталя. Четко прослеживалась радиальная симметрия, в основе которой, как и у стволов силиконовых деревьев, лежал правильный шестиугольник. Но только в основе. Горизонтальная проекция «замка» выглядела намного сложнее. Она напоминала причудливую снежинку с вытянутыми лучами, так как каждая стена состояла из множества пересекающихся плоскостей.
Конечно, Родриго уже видел это прозрачное чудо – в материалах, которые передал ему Воич, содержались и превосходные снимки. Но сейчас Кристалл был неузнаваем: появились новые элементы, филигранная отделка которых заставляла думать о прототипе как о чем-то несовершенном – так проигрывает природный алмаз в сравнении с искрящимся гранями бриллиантом. Значит, всё это время создатели надстраивали «замок», словно стремясь к недостижимому идеалу красоты…
– Заходите, – после небольшой паузы отозвался радиобраслет. Родриго показалось, что голос у шефа усталый. И немудрено! Пока господин эмиссар прогуливался по лесу, Хью, надо думать, успел многое обсудить с Симаковым. А до этого занимался размещением подчиненных, командовал возведением ангаров для прибывшей с Земли техники и попутно утрясал разные мелочи, без которых не обходится ни одно вселение…
Норрис сидел за столом и перебирал какие-то камешки размером с крупную гальку – ярко-синие, покрытые сетью золотых прожилок. Родриго увидел их – и вздрогнул.
Он несколько раз слышал эту историю, но не очень-то верил – десантники были мастера создавать легенды. Ветераны любили вспоминать былое в тесной компании. Да так вспоминать, что необстрелянный молодняк смотрел им в рот, хотя даже юнцы понимали: это и наполовину не может быть правдой. Но кто посмел бы назвать рассказчика лжецом? Вопреки расхожему мнению, десантная жизнь в действительности скуповата на романтику. Возможно, именно ее нехватка в грубые и мрачные Средние века породила перенасыщенные благородством рыцарские романы. Родриго зачастую даже не пытался выяснить, где заканчиваются подлинные события и начинается фольклор.
Дело было лет пятнадцать назад на Кали, где Норрис, тогда командир группы, якобы потерял за считанные минуты не меньше десяти человек. В одной неуютной, но, как думали, достаточно изученной местности они неожиданно напоролись на трубку Хольца. Сам Хольц, открывший эту дрянь несколькими годами ранее, по счастливой случайности сумел унести ноги. А вот им не повезло…
Представьте себе жуткую, с километр глубиной, дыру в земле, где происходят странные, даже теперь до конца не изученные процессы. Одни минералы превращаются в другие, и содержимое гигантской «пробирки» то плавится, то вновь кристаллизуется, причем кристаллы эти безостановочно путешествуют вверх-вниз – как воздушные шарики, которые в определенный момент кто-то начинает подтягивать к себе за ниточки, а потом опять отпускает, даруя призрачную свободу. Обычно сосуд с «дьявольской похлебкой» (выражение того же Хольца) бывает плотно закупорен. Но с годами многометровая каменная пробка начинает разрушаться – ее истачивают снизу агрессивные газы, превращая в нечто эфемерное, вроде готового осыпаться от малейшего сотрясения столбика пепла. Почему-то именно эту трубку ученые в свое время проглядели, а у десантников не было необходимой аппаратуры. Это их и погубило.
Всё произошло мгновенно. Под землей словно заворочался ожидавший своего часа исполинский червь. Напряг мускулистое тело, закрутил бронированной башкой, обрушивая изъеденную «крышу» своего жилища, и люди полетели в расширяющуюся воронку, как сброшенные со стола оловянные солдатики. Родриго слышал это не от очевидца (рассказ передавался по кругу, обрастая всё новыми подробностями), но ясно представлял себе кошмарную сцену.
Подавляющую часть трубки Хольца – не менее девяти десятых – составляла «горячая зона»: температура там нередко доходила до тысяч градусов. В ходе реакций неизменно выделялось некоторое количество воды, которая так же неизменно скапливалась под самой «крышкой», принимая в себя разную всплывающую снизу гадость. Когда воронка поглотила последнего попавшего в ловушку десантника, «дьявольская похлебка» выступила на поверхность. Отвратительное болотно-зеленое месиво бурлило, чавкало, плевалось дымящимися ошметками.
Норрис и еще несколько человек уцелели чудом – они шли поодаль от остальных и благополучно обогнули невидимую границу смертельного круга. Инстинкт самосохранения должен был заставить их немедленно упасть, чтобы не обдало кипящей грязью, и, вжимаясь в землю, постараться уползти подальше. Но никто не двинулся с места. Они стояли и молча смотрели, как испражняется преисподняя, только что сожравшая их товарищей. Ничего сделать было нельзя – трубка сразу засасывала жертву на огромную глубину, откуда не возвращаются. Оставалось только смотреть и горбиться от сознания своей беспомощности…
«Похлебка» начала менять цвет. Каждую минуту что-то громко взбулькивало, и посреди мерзкой жижи расплывалось изумительное радужное пятно – словно предвестник чудовищного праздника на останках. Затем трубка стала выбрасывать ноздреватые обломки каких-то пород – они неуклюже ворочались и терлись друг о друга шершавыми боками. Один за другим ударили несколько грязевых гейзеров. Последний, хрипя и кашляя, выкинул к самым ногам Норриса россыпь камней, облепленных отвратной полужидкой массой. От них валил пар. Хью машинально потер один камушек ногой, и золото на синем, нежданное на балу смерти, вонзилось в глаза. Наверное, Норрис посчитан это за некий знак. Поэтому, дождавшись, когда камни остынут, он собрал их столько, сколько смог унести, и с тех пор с ними не расставался. Возможно, чудесные камешки, извергнутые не принявшим их адом, напоминали командиру души погибших ребят…
В общем-то, история была как история. Но Родриго смущали два момента. Во-первых, от нее попахивало чрезмерным, даже надрывным, мелодраматизмом. Во-вторых, потеря большей части группы наверняка испортила бы блестящий послужной список Норриса. Впрочем, чего не бывает? Если учесть, что боссы Десантных Сил вряд ли захотели распространяться о не красящем их происшествии и сохранили за Норрисом ореол исполнительного служаки… Да, такое вполне могло произойти. А теперь этому нашлось подтверждение…
Норрис был так поглощен своим занятием, что не сразу обратил внимание на вошедшего.
– Ах, да… – сказал он и, выдвинув ящик стола, бережно (хотя, казалось бы, чего церемониться с галькой?) ссыпал туда камешки.
– Я обязался делиться своими наблюдениями, – сказал Родриго. – Только что побывал в лесу. Одно дело – ознакомиться с отчетом, другое – увидеть всё своими глазами.
– Да-да, конечно, – рассеянно проговорил шеф. Видимо, мыслями он всё еще был там, на Кали, и возвращение требовало от него немалых усилий. – Садитесь, рассказывайте.
О взглядах Ольгерда, разумеется, Родриго распространяться не стал: раз их терпит начальство планетолога, значит, всё в порядке. Да и не было в привычке у десантников на кого-нибудь «капать». Даже на научников, хотя упертость некоторых из них порой приводила звездное воинство в ярость. Зато силиконовый лес Родриго расписал в красках. Не умолчал и о своих опасениях по поводу происходящего, хотя произнести слово «оккупация» не повернулся язык.
Выслушав его, Норрис одобрительно кивнул:
– Хорошо, Кармона, что вы засомневались в миролюбии… ну тех, кто это всё закрутил. Нам не простят чрезмерного благодушия, если оно вдруг обернется бедой. Я, конечно, тоже видел отчеты, с Симаковым беседовал. Но ученые – они ученые и есть. Носятся с горящими глазами, стараясь нахватать побольше фактов и всем, кому не посчастливилось оказаться на Камилле, утереть нос. Им кажется, что Облака, деревья, Кристалл – всё это свалилось на них лишь затем, чтобы они могли потрясти человечество. Я их не осуждаю – тут у любого голова закружится. Но у нас не должна. Вы ведь не хуже меня знаете, с какой целью создавался десант. Официально – чтобы обеспечить безопасность при освоении планет. Но это так, побочная задача. А на самом-то деле…
– …Чтобы быть готовыми к встрече с чужим разумом, – закончил за него Родриго.
– Именно! – Норрис выпрямился. От его усталости не осталось и следа. – Чтобы не дрожать, не бросаться на колени, когда кто-нибудь захочет взять нас за глотку железными пальцами. Поверьте, я меньше всего хотел бы, чтобы мои опасения подтвердились. Война – страшная штука. Я читал хроники, смотрел видеозаписи – и у меня волосы вставали дыбом. Но если она грянет, нам выбирать не придется.
Родриго показалось, что шеф намеренно взвинчивает себя.
– Ведь еще ничего не ясно, – сказал он. – Да, мы наконец-то наткнулись на проявления чужого разума. И только. Если бы он хотел нашей крови, но уже пролил бы ее.
– Не изучив врага? – Норрис покачал головой – Представьте, что мы забрели в незнакомый лес и случайно разворошили медвежью берлогу. Что сделает медведь?
– Выскочит и набросится.
– Правильно. Но только если это обыкновенная неразумная скотина. А если разумная? Тогда одно из двух. Медведь может решить, что драться – себе дороже, тем более что пришельцы вооружены. Он попытается вступить в переговоры; убедившись, что мы не собираемся дырявить его шкуру, вежливо попросит возместить нанесенный ущерб, а дальше будет решать – стоит иметь с нами дело или лучше раскланяться, чтобы больше никогда не встречаться. Второй вариант гораздо хуже для нас. Медведь может питать врожденную агрессию к любым чужакам или видеть во встрече с ними исключительно возможность поживиться за чужой счет. У нас есть что взять. А мишки очень любят мед, и если его охраняют разумные пчелы, то надо их как-то передавить. Поэтому он постарается узнать о нас как можно больше, выявит слабые стороны, а выявив, рассчитанным ударом прихлопнет всех. Вот к этому худшему варианту мы и должны быть готовы.
– Есть и третий вариант, – сказал Родриго.
– Вы уверены? – Норрис явно гордился своими умозаключениями и совершенно искренне полагал, что добавить к ним нечего. – По-моему, третьего не дано.
– Видите ли… – Родриго припомнил все подробности разговора с Ольгердом. – Мы могли попасть не просто в берлогу, а в лабораторию, где медведь проводит какой-то грандиозный эксперимент. Он уже запустил некий процесс, который должен быть непременно доведен до конца. При этом медведь настолько всемогущ, что может просто не обращать на нас внимания. Наш мед его не интересует, дружить с нами он не видит смысла, как не видит и ничего, что могло бы представлять для него реальную угрозу. Он всецело занят выполнением своей задачи, а мы довольствуемся ролью наблюдателей. Как астроном, разглядывающий в телескоп рождение Сверхновой. И рады бы вмешаться, если процесс, по нашему мнению, зашел не туда, но не можем…
Норрис машинально прикоснулся к ящику стола, но, спохватившись, отдернул руку.
– Давайте не будем гадать, Кармона, – сказал он, хотя только что занимался именно этим. – Прежде всего нам надо понять, что же такое Кристалл. Ученые разузнали не так уж мало, и сегодня начальник Базы собирается нас просветить.
– Когда?
– В пять. Приходите в большой зал.
Центр зала занимал молочно-белый круг – голографический проектор. Метрах в трех от него начинались ряды кресел-трансформеров. Очевидно, большинство кресел «вырастили» только сейчас: на Базе уже давно было малолюдно, а уставлять помещение ненужной мебелью считалось излишеством. Но теперь народу заметно прибавилось. На задних рядах амфитеатра по традиции расселись рядовые десантники, на передних расположились командиры групп и ученые, включая только что прилетевших с Земли.
– Все собрались? – спросил Симаков у Норриса.
Тот по очереди обвел взглядом командиров. Они, тоже по очереди, кивнули.
– Все.
– Ну тогда начнем.
Над проектором вспух пузырь такого же молочного света. Затем он стал видоизменяться, словно его быстро мяли приученные обращаться с самой нежной субстанцией пальцы. Секунда-другая – и вот уже посреди зала возвышалось необыкновенное сооружение. Оно напоминало макет сказочного замка, словно выточенный из глыбы горного хрусталя. Четко прослеживалась радиальная симметрия, в основе которой, как и у стволов силиконовых деревьев, лежал правильный шестиугольник. Но только в основе. Горизонтальная проекция «замка» выглядела намного сложнее. Она напоминала причудливую снежинку с вытянутыми лучами, так как каждая стена состояла из множества пересекающихся плоскостей.
Конечно, Родриго уже видел это прозрачное чудо – в материалах, которые передал ему Воич, содержались и превосходные снимки. Но сейчас Кристалл был неузнаваем: появились новые элементы, филигранная отделка которых заставляла думать о прототипе как о чем-то несовершенном – так проигрывает природный алмаз в сравнении с искрящимся гранями бриллиантом. Значит, всё это время создатели надстраивали «замок», словно стремясь к недостижимому идеалу красоты…