Маттсон Уле. Бриг 'Три лилии'

   Из-под зеленой куртки плотника Грилле торчал живот, круглый и тугой, как кочан капусты. Посреди живота висела крученая цепочка из буйволова волоса. Глаза у плотника были маленькие и красные.
   Шесть лет исполнилось Миккелю, прежде чем он впервые отважился подняться по темной лестнице к плотнику Грилле.
   Случилось это зимой, в тот раз, когда бабушка пошла ловить треску в лунке и запропастилась. С моря плыл ночной туман, где-то в тумане осталась бабушка.
   - Милый боженька, - приговаривал с каждой ступенькой Миккель, - сделай так, чтобы она не утонула, а то у меня во всем мире только Боббе останется!..
   На лестнице было темно, как в мешке, паутина щекотала мальчику нос. А вверху плотник распевал громовым голосом:
   Выходим мы в ненастье,
   На небе - ни звезды.
   На острове Несчастья
   Набрали мы воды.
   Наш капитан - шотландец.
   А груз? Гнилье и хлам!
   Какой-то темной банде
   Везем в Мегапатам.
   - Кто там?! - зарычал плотник.
   - Я, - выдохнул Миккель в замочную скважину.
   - Войди! - прорычал плотник.
   Миккель открыл. Одной рукой он держал за шиворот Боббе, чтобы тот не напал на черепаху. На столе коптила керосиновая лампа, на полу валялись вперемешку тарелки и немытые кастрюли. У стены стоял обломок весла. А у стола сидел в сломанной качалке плотник Грилле, накрыв колени полами зеленой куртки и натянув на уши меховую шапку от холода. Во рту у него была трубка. Дым валил изо рта и носа, как из дырявой трубы. Качалка сама собой качалась взад-вперед. Миккелю даже страшно стало.
   Он зажмурился и подумал: если я не умру сейчас сам, он убьет меня. Что лучше?
   Плотник уставился на него:
   - Что там, уж не пожар ли? Как это вдруг Миккель Миккельсон отважился влезть по лестнице и за бабью юбку не прячется?
   - Ба...бабушка... - прошептал Миккель.
   - Что, ее ветром в море унесло? - спросил Грилле.
   - Она на льду... - прошептал Миккель.
   Он взялся покрепче за загривок Боббе, потому что черепаха лежала в ящике с песком и шипела, как выдра. В комнате было темно от дыма. На стене висела подзорная труба длиной в целую руку, за ней - ружье с пороховницей и мешочек с дробью, еще дальше - лук с полным колчаном стрел.
   - На льду, ну и что?! - проревел плотник. - Треска клюет в сумерках, а ветер старух не уносит. Садись!
   Миккель сел. Боббе, рыча, забился ему под ноги. Дым в комнате стал еще гуще, и глаза плотника сверкали в нем, как два корабельных фонаря.
   - Есть хочешь? - прогремел его голос.
   - Да, - ответил Миккель.
   - Так и думал, - сказал плотник Грилле.
   В следующий миг из дыма появились две руки и нырнули в ящик буфета. Они достали два ломтя хлеба и положили между ними кусок сала.
   - Ешь! - распорядился плотник.
   Миккель стал есть. Боббе досталась шкурка от сала.
   А плотник разогнал качалку и стал говорить о своих плаваниях. Не было такого моря на свете, где бы он не плавал.
   Время от времени плотник Грилле кидал черепахе хлеба и приказывал:
   - Шляфе!
   Миккель смотрел на стрелы. Не иначе, из Африки, отравленные. Сколько дикарей из-за них голову сложило, должно быть! Он перевел взгляд на ружье и попробовал представить себе всех диких зверей, с которыми встречался в своих путешествиях плотник. Особенно носороги известны злобным нравом и жесткой шкурой.
   Плотник снял со стены подзорную трубу и сказал, что бабка уже к дому подходит. Правда, на дворе царил кромешный мрак, но в эту трубу было видно в любую погоду, что на море, что на суше, и лучше всего - в туман.
   - Нет, правда? - удивлялся Миккель.
   - Попробуй сам! - прорычал плотник.
   Миккель попробовал, но увидал только тьму.
   - Да-а-а... Вот здорово, - сказал он.
   - А теперь в прихожую вошла, - объявил плотник Грилле и взял трубу.
   Миккель выпустил Боббе, и тот стремглав бросился на черепаху. Грилле схватил Боббе за шиворот и вышвырнул за дверь. Потом накрыл черепаху одеялом и проревел, что если у бабушки Тювесон окажется лишняя рыба, то он охотно поможет им съесть. Но чтобы рыбу сварили с перцем и петрушкой в брюхе. Так варят акул на Испанском море.
   В следующий миг Миккель уже бежал вниз по лестнице, а вслед ему гремела песня:
   Выходим мы в ненастье,
   На небе - ни звезды...
   Ночью Миккелю Миккельсону снилось, что он охотится с отравленными стрелами на акул на Бранте Клеве.
   Плотник Грилле сидел тут же, на туре, держа на коленях черепаху, и кричал: "А ну, задай им жару, Миккель! Утри нос окаянным!.." Вдруг Миккель увидел, что лук вовсе не лук, а старый ремень, на котором носят учебники через плечо. И акулы были не акулы, а противные ребятишки из деревни.
   Одну девочку он сразу узнал. По бородавкам.
   Вот что случилось в ту зиму, когда Миккелю исполнилось шесть лет. А на следующий год он пошел в школу.
   Глава седьмая
   У МИККЕЛЯ МИККЕЛЬСОНА ПОЯВЛЯЕТСЯ ДРУГ И ДЕСЯТЬ РИКСДАЛЕРОВ
   Школа стояла посреди деревни, и старые люди говорили, что она когда-то была красная. Кому же верить: старым людям или собственным глазам? Миккель верил своим глазам. А они говорили, что школа серая.
   Кому охота засиживаться дольше времени в таком сундуке? Только не Миккелю Миккельсону!
   А тут еще окна. Глаза так и тянет к ним. Весной - птицы, осенью - дождь, и круглый год - облака, большие, как корабли.
   И еще бесконечные мысли об отце, Петрусе Миккельсоне.
   А заячья лапа в правом башмаке? Это, пожалуй, всего хуже. Разве полезет в голову священная история, когда у тебя на правой ноге четыре пальца? Если бы еще об этом знали только Миккель и башмак. Но ведь все до единого знали.
   - Спорю на десять леденцов, что у Миккеля Миккельсона в башмаке заячья лапа, - шептались вокруг.
   Никто не принимал вызова. Щеки раздувались, глаза блестели. Все сидели и чуть не лопались от смеха, а когда выбегали на перемену, то сразу принимались кричать, да так, что было слышно на постоялом дворе:
   - Хромой Заяц! Хромой Заяц! Хромой Заяц!..
   Миккель уходил в школу, садился и думал: это они потому, что у них нет отца с якорьком на кителе. Завидуют, ясное дело. То ли еще будет, когда отец вернется и купит белого коня!
   Он сердито грыз горбушку, принесенную из дома. Жесткая, как подошва, ни масла, ни сала...
   Учителя звали Эсберг. Он приехал из Эсбьерга в Дании, но говорил по-шведски без запинки и играл на органе всеми десятью пальцами. Миккель умел играть только одним пальцем, да и то у него ничего не получалось.
   Учитель жил в школе на втором этаже, и никто не мог понять, откуда у такого унылого, худого человека такая удивительно хорошенькая дочка. У нее было датское имя Доротея по матери, которая умерла, - но все называли ее просто Туа-Туа. Волосы Туа-Туа были цвета начищенной меди, глаза зеленые. На правой руке у Туа-Туа было семь бородавок, с которыми не могли сладить ни уксус, ни соль. Чаще всего она ходила, спрятав руку за спину и задрав нос кверху.
   В воскресенье, когда учитель шел в церковь играть на органе, Туа-Туа вышагивала рядом с таким видом, будто вся деревня ее. Поглядеть - так настоящий ангел, если бы только она не кричала "Хромой Заяц!" громче всех.
   В тот год ребятишки придумали сколотить из ящиков сани с парусом - буер. Сколотили и понесли через Бранте Клев на залив. Туа-Туа тоже пошла, но держалась особняком - ведь ее отец был учитель и родился в Дании.
   Миккель сидел дома на кухне и смотрел в окно. Вот ребята отпустили буер, и он полетел вниз по склону. Ух ты, как молния! Миг, и уже на льду. А вон Туа-Туа идет - за спиной коньки болтаются, нос кверху смотрит.
   Бабушка Тювесон покачала головой:
   - Выдумают же! А только возле речки лед тонкий, остереглись бы...
   Она вручила Миккелю нож и полешки, чтобы нащепал лучины. Миккель принялся за работу.
   Дело было в марте, небо хмурилось, стоял лютый мороз.
   Вот вся компания уселась на буер - эгей, понеслись! Мик кель не выдержал - открыл дверь и вышел на двор. Ветер надул парус, буер мчался галсами в сторону Фальке Флуга.
   А где же Туа-Туа?
   Берег манил все сильнее. И вот уже Миккель стоит возле устья реки, приплясывая, чтобы не замерзли ноги. Нож в руке. Ух ты, еще быстрее пошли! Теперь - на север. Зазнайка Туа-Туа не признавала "простых" ребятишек и каталась сама по себе у реки, где лед был совсем тонкий - тоньше стекла в старом курятнике.
   Откуда у Миккеля смелость взялась?
   - Не катайся здесь, провалишься! - закричал он.
   Но какое дело Туа-Туа до того, что кричат какие-то Хромые Зайцы. Буер мелькал вдали, точно голубая молния.
   Тр-р-рах!..
   - Что я сказал!.. - закричал Миккель и скатился вниз.
   Туа-Туа исчезла, осталась только черная дыра во льду.
   Миккель плюхнулся на живот, потому что лед был тонкий и дело решали секунды.
   "Только бы ее не унесло течением! - молил он. - Тогда до лета не найдем!"
   - Туа-Туа!..
   Миккель воткнул нож в лед и ухватился одной рукой за черенок, а другую окунул в ледяную воду.
   - Туа-Туа! - закричал он опять, точно вода могла ответить.
   Миккель, тяжело дыша, водил и водил рукой в воде.
   Вдруг пальцы поймали что-то мокрое, запутанное. Волосы!
   И то хорошо. Нож держался крепко, но, когда он стал тянуть, лед угрожающе затрещал. Вода бурлила, как в котле.
   Ох, трещит!.. Миккель стиснул зубы и продолжал тянуть.
   Косы крепкие, выдержат. А вот и она!
   Слава богу, жива, кажется! Теперь надо оттащить ее подальше от дыры, на всякий случай. Миккель увидел испуганные глаза на белом лице. Так... еще немного... Ну вот, теперь она в безопасности.
   - Ну, как ты, Туа-Туа? - с трудом выговорил он и стал дышать на окоченевшие руки.
   - Спасибо, Миккель Миккельсон, хорошо! - прошептала она.
   В тот же миг примчался буер. Миккель вскочил на ноги и снова стал Хромым Зайцем. Всего пять секунд пришлось ему пробыть Миккелем Миккельсоном. Сердце так и колотилось.
   - Ведите ее домой, да побыстрее, не то простынет! сказал он, когда подскочили ребятишки. - Меня дела ждут.
   Бабушка застала его у входа в сарай и подумала, что он тут и был все время. Миккель колол лучину, щепки летели во все стороны.
   - Что там такое в заливе стряслось? - взволновалась бабушка Тювесон.
   - А что? Я ничего не вижу, - ответил Миккель.
   - Тогда ты слепой, как крот! - воскликнула бабушка и побежала вниз - только пятки замелькали.
   Однако Туа-Туа уже увели, к тому же начинало смеркаться. Бабушка зашла к Симону Тукингу, но вернулась ни с чем. Лед проломился, кто-то упал. Дыра во льду осталась, однако в ней никого нет.
   - Разве обязательно должен быть? - сказал Миккель Миккельсон.
   На следующий день его вызвали к кафедре и вручили конверт, в котором лежало десять блестящих серебряных монет. "Положу их в пустую бутылку, - решил Миккель, - и спрячу в дупло в яблоне". Яблоня росла сразу за домом.
   Учитель Эсберг сказал:
   - Мы никогда не забудем твоего поступка, Миккель Миккельсон!.. Ура Миккелю!..
   Туа-Туа лежала в кровати наверху и пила горячую воду с медом. Она слишком охрипла, чтобы кричать "ура".
   - Ура! Ура! Ура!.. - прокричали двадцать три голоса.
   "Должна услышать, коли не оглохла", - сказал себе Миккель. Он сжал в руке конверт с деньгами и подумал: "На лодку не хватит. Что же купить? Белого коня?"
   - А ну, еще! - скомандовал учитель Эсберг.
   - Ура! Ура! Ура!.. - кричали ребята.
   Миккель стоял, чесал спину об угол кафедры и считал в уме: если каждый день вытаскивать по две таких девчонки, как Туа-Туа, то за полгода можно, пожалуй, и на лодку накопить. Но ведь во всей волости есть только одна Туа-Туа. Может, сберечь до возвращения отца?
   После занятий учитель пригласил его к себе. Туа-Туа лежала в постели, а ей хотелось пожать руку Миккелю Миккельсону.
   - Заходи, заходи, дружище, - сказал учитель Эсберг.
   Миккель благодарил и кланялся во все стороны. Вот ведь как чисто и богато живут люди! Он подумал о бабушкиной трубке, прокуренной до черноты, и о бороде Симона Тукинга, в которой столько мух запуталось.
   Да, разные люди живут по ту и по эту сторону Бранте Клева...
   Туа-Туа сидела в кровати и улыбалась ему:
   - Садись, Миккель.
   Миккель сел. Ему дали печенье на тарелке - ешь сколько хочешь! - и стакан клюквенного морса.
   - Спасибо, спасибо, - благодарил он. - Правда, я дома наелся здорово (две холодные картофелины и глоток кислого молока!). Но все равно спасибо.
   Миккель пил морс и на все говорил "да". Туа-Туа улыбалась. А может, она вовсе забыла про заячью лапу?
   Еще, чего доброго, вспомнит. Он спрятал ногу под стол.
   "Вот уплыву весной в Америку, - подумал Миккель, глотая слезы с морсом. - Хромой Заяц..." Тут и печенье кончилось.
   Учитель сказал:
   - Миккель Миккельсон, мы тебя никогда не забудем... А как бабушка поживает?
   - Спина все ноет, - ответил Миккель.
   - Это от возраста, - объяснил учитель. - Ты передай ей привет от нас.
   Пир кончился. Внизу, на дворе, стояли все ученики.
   Миккель расправил плечи.
   - Подумать только. Как же ты ее вытащил, Миккель? удивлялись ребятишки.
   - А так. Одной левой, - сообщил он.
   - Одной левой? Не врешь?
   - В пять секунд, - продолжал Миккель. - Что - долго, да?
   Целых три дня никто не вспоминал Хромого Зайца. Миккелю приходилось рассказывать снова и снова: мол, так и так, а она белая, как простыня, а я ее за косу хвать, как потянул, и вытащил...
   После завтрака к нему снова подходили ребятишки, но уже не так много. В конце концов им надоело слушать Миккеля, и они ушли за дом, где раскатали ледяные дорожки. А на четвертый день опять воскрес Миккель Хромой Заяц.
   - Хромой Заяц! - неслось со всех концов школьного двора.
   Вдруг, когда ребятишки раскричались особенно громко, наверху открылось окно и выглянула Туа-Туа:
   - Миккель, пожалуйста, нащепи лучины и принеси сюда!
   На дворе стало тихо.
   - Сейчас, Туа-Туа, коли уж просишь, - откликнулся Миккель как ни в чем не бывало.
   Но в груди у него стало тепло-тепло. Как всегда, когда у человека появляется друг.
   Глава восьмая
   КОРАБЛЬ СЕЛ НА МЕЛЬ!
   Когда на столе появлялся рыбный суп, мысли уводили Миккеля Миккельсона далеко-далеко... От супа пахло морем, водорослями, смоленой лодкой. А в тот день, возвращаясь домой из школы, он еще издали услышал запах рыбы.
   Это было второго декабря 1891 года.
   С утра собирался шторм. Вода тихо шуршала - начинался ледостав. Плотник сидел с подзорной трубой у своего окна и всматривался в даль. Не иначе, ждал, что покажется шхуна из Америки, и на ней пропавший Петрус Миккельсон. А то и еще лучше: бриг "Три лилии" в целости и сохранности. В самом деле - вдруг!..
   У Миккеля защипало в глазах, и он чуть не споткнулся о Боббе, который лежал на пороге и грыз селедочную голову.
   Правда, люди говорят: "Бедный Миккель Миккельсон, отец его помер, и мать тоже, остался один, сирота". Но разве "пропал" и "помер"- одно и то же?
   Боббе жалобно тявкнул, а бабушка поставила на стол суп и сказала:
   Кто лениво тащит ноги
   Тот споткнется на дороге!
   Сама бабушка была сухонькая и быстроногая. Косматая голова напоминала куст можжевельника, во рту не осталось ни одного зуба. Руки были большие и красные от тяжелой работы и холодной воды.
   На дворе стемнело, но кто хочет есть - ложку мимо рта не пронесет. Скоро кастрюля была пуста. Бабушка стала читать молитву, и в тот самый миг, когда она сказала "аминь", прозвучал выстрел. Боббе поднял морду кверху и заскулил.
   Миккель притих, как мышонок.
   - На море стреляют, - сказала бабушка.
   Снова выстрел. Оба уставились в окно и увидели даже, как выскочил огонь из ружейного дула. А затем в сером сумраке вспыхнуло неровное желтое пламя.
   - Сигнал жгут! - закричала бабушка. - Корабль на мель наскочил! Вот беда-то!
   В заливе, на расстоянии пятисот шагов от берега, была коварная мель. Горе тому, кто попадал на нее в шторм.
   Бабушка метнулась к двери, а навстречу ей из прихожей уже гремел голос плотника Грилле:
   - Скажи мальчонке, чтобы помог мне с лодкой! Она на берегу. Каждая секунда дорога! И пусть захватит штормовой фонарь!
   Тяжелые сапоги протопали по крыльцу и ушли во мрак и ветер.
   - Миккель... Господи, да что же это?.. Ты слышал... запричитала бабушка. - Ничего не поделаешь, надо идти. Но в лодку садиться не смей!
   Миккель уже обулся.
   - Слышь, Миккель? От пристани - назад!.. Надо же, такое несчастье!..
   Миккель кивнул. Пальтишко, шапка - готово.
   - Смотри берегись... - причитала бабушка. - Вот, держи фонарь. И не забудь, что я сказала!
   Миккель распахнул дверь, мокрый снег хлестнул его по лицу. Он ухватил фонарь покрепче и побежал к пристани.
   "Миккель Миккельсон, - отдавалось у него в груди с каждым шагом, - вдруг... вдруг это "Три лилии"?!"
   Свет от фонаря метался по сугробам. А вон и плотник нагнулся над лодкой, пыхтит, толкает.
   - Берись! - крикнул он. - Поставь фонарь и приподними нос!
   Миккель поставил фонарь и взялся за нос лодки. Старые доски заскрипели, лодка упрямилась, не хотела в море, но плотник приналег еще сильнее и заорал:
   - Все равно пойдешь, деревяшка немазаная!
   Миккель поднатужился.
   - Ну-у, пошла!
   Шр-р-р-р... Киль прочертил борозду на песке и водорослях и вошел в ледяную воду. Плотник плюнул через плечо.
   Хоть бы не протекла! Шутка ли - такое дело! Он мигом достал весла.
   - Ставь фонарь на корму! - крикнул плотник. - Пусть горит, чтобы знали: тут люди гребут, а не привидения!
   Миг - и Миккель вместе с фонарем в лодке. Плотник Грилле согнулся вдвое, налегая на весла. Он и не подумал, что ему нужен только фонарь, а не фонарь и Миккель вместе. А на лодку уже обрушилась первая волна.
   - Ветер северный! - гаркнул плотник, заглушая рев шторма. - Если поднатужится, снимет их с мели!
   Миккель съежился на корме, пытаясь различить корабль сквозь мрак. Волны захлестывали палубу, рассыпаясь белыми брызгами. Корабль накренился, но не опасно. Неужели "Три лилии"?..
   Ба-ам-м! Снова выстрел. Плотник греб, пыхтел, стонал, но греб. Вода капала с зюйдвестки на бороду.
   - Стреляют, сигнал дают! - простонал он. - Видать, плохи их дела. А может, поджилки задрожали. Неженкам и кошкам лучше на берегу сидеть!
   До корабля оставалось рукой подать.
   - Эгей! - проревел плотник.
   С палубы отозвались, не так громко:
   - Эгей!
   Вдруг с левого борта на лодку обрушилась волна, огромная, как дом. Фонарь погас.
   Плотник закричал во мраке:
   - Черпай, Миккель! Черпалка под задней банкой! Черпай, не то на дне будем! Ну как весло сломается?!
   Мокрый, дрожащий от холода Миккель отыскал на ощупь черпак. Он стоял на коленях, на ребристой решетке, в ледяной воде. Первый черпак он выплеснул против ветра, и вся вода попала ему в лицо.
   - Прямо на шхуну идем! - услышал он голос плотника. Господи, пронеси!.. Черпай, парень, беда!
   Миккель черпал. Вот она, мель, и на мели корабль - могучий, высокий. Ух, как его бросает!
   Порывистый ветер кренил судно, совсем рядом с черными тучами качались снасти, голые, как зимний дуб. Лодку несло на корабль. Теперь держись!
   Миккель черпал и твердил про себя: "Господи, пронеси, господи..." Плотник греб как одержимый. Ему удалось развернуть лодку против ветра, и они прошли мимо корабля - так близко, что можно было веслом достать.
   В тот же миг наверху, у поручней на корме, показался человек.
   - Двадцать долларов - только свезите на берег! - крикнул он. - Ближе подходите, ближе, я прыгну! Живее, я спешу!
   Лодку плотника и Миккеля несло к носу, но встречная волна отбросила их к корме.
   И опять сверху донесся крик:
   - Тридцать долларов! Пятьдесят! Скорее подходите, прыгаю!
   - Да ты рехнулся, никак! - завопил плотник, еле живой от усталости. - Стой где стоишь, не то... Он и в самом деле прыгать хочет, шальная голова!
   Северный ветер напирал все сильнее, корабль заскрипел и медленно развернулся. Новый шквал...
   - Сто долларов! - заорал человек на корме.
   Он держал под мышкой что-то черное, вроде чемоданчика, на поручни повесил штормовой фонарь.
   - К левому борту, крабы сухопутные! - скомандовал он и полез через поручни, не выпуская чемоданчика. - Двести долларов, если свезете на берег, не замочив штанов!
   В этот миг ветер ударил в борт сильнее прежнего, и корабль со скрежетом снялся с мели. Человек наверху качнулся назад и сел на палубу, а чемоданчик полетел прямо в лодку, ударился о скамейку и упал под ноги Миккелю, где плескалась вода. Корпус корабля, мачты, фонарь - все исчезло во мраке.
   - Он... он обронил что-то!.. - крикнул Миккель.
   - Черпай! - ответил плотник и развернул лодку против волны. - Дай бог до берега добраться! А тут еще полная лодка воды. Черпай, говорю!..
   Миккель лег животом на скамейку и стал лихорадочно вычерпывать воду по ветру. Все остальное было забыто: дело шло о жизни и смерти. Медленно-медленно приближался берег и свет в окне постоялого двора. Казалось, прошло много часов, как они отчалили от пристани. Миккель черпал, плотник греб, весла скрипели.
   Еще немного... еще - и они ушли от ветра за мыс. Опасность осталась позади.
   Волны несли лодку к берегу на своих гребнях. Вот и сгорбленная фигурка бабушки Тювесон на пристани. В руке у бабушки качался фонарь.
   А Миккель все черпал. Чуть живой от холода и усталости, он черпал и черпал, словно заведенный, никак не мог остановиться, хотя опасность миновала. Ладонь горела от черпака.
   Что-то жесткое попалось ему в руки. Он даже не сообразил, что именно: пробковый поплавок, чемоданчик, или всего-навсего фонарь? Черный предмет полетел за борт вместе с водой...
   - Да он с ума сошел, этот сорванец! - бушевала бабушка на пристани. - Сказано было остаться, так нет - полез в лодку! Ну, ничего, уж я завтра не поленюсь, схожу в лес за розгой!..
   - Парень молодцом!.. Не кричи, лучше держи конец! прорычал плотник и бросил ей чалку.
   У Миккеля все плыло перед глазами, ноги подкашивались. Плотник Грилле подхватил его и вынес на берег. Миккель ощутил прикосновение бабушкиной руки, увидел ее морщинистое лицо, освещенное фонарем. Они шли рядом к постоялому двору. Бабушка бранилась, но голос ее доносился будто издалека.
   - Вот и полагайся после этого на мальчишек! Предупреждала я тебя или нет?.. Велела на берегу остаться?.. Шевели ногами, так никогда до дому не дойдем! Мокрый, как пес!..
   Боббе встретил их в дверях радостным лаем. Бабушка начала раздевать Миккеля еще в прихожей. И причитала:
   - Белый что мертвец, зубы дробь выбивают... Эх, парень, парень! Ничего, мы тебе молока согреем... Прочь, Боббе, не мешай... Садись вот тут, Миккель, я укутаю тебе ноги одеялом.
   Миккель сел возле плиты. Бабушка дала ему горячего молока с медом. Он выпил и стал оживать.
   - Ну, рассказывай же! И на кого ты только похож!.. вздыхала бабушка.
   Миккель рассказал немного, потом передохнул, потом вспомнил человека, который просил свезти его на берег за сто долларов.
   - Сто долларов, господи! - удивилась бабушка. - Это же громадные деньги. Ты точно слышал - он "доллары" сказал?
   - Не сойти мне с места, - заверил Миккель. - Сначала сказал "тридцать", но нас отнесло, тогда он стал прибавлять помалу. "Двести, - говорит, - если свезете, не замочив штанов". Но тут как налетит ветер...
   - Неужто сняло корабль с мели?.. - прошептала бабушка.
   Миккель кивнул и... поспешно отвернулся, пряча глаза: он припомнил черный предмет, который выронил человек на корабле и который упал прямо в лодку.
   Кажется, некий Миккель Миккельсон выбросил чемоданчик в море, когда черпал как одержимый.
   Он попытался встать, но широкая бабушкина ладонь посадила его обратно:
   - Сиди, сиди! Вот и плотник вернулся.
   В кухню ворвался холодный воздух: плотник Грилле распахнул ногой дверь и появился на пороге - промокший до костей, с сосульками в бороде. Он сбросил сапоги и попросил пить. Да погорячее! Потому - промерз, как собака!
   Сколько он ни плевался и ни говорил, что это кошачье питье, пришлось плотнику, как и Миккелю, довольствоваться горячим молоком. Он выпил молоко большими глотками, выжал мокрую бороду и сказал:
   - Коли пробоин нет, обойдется. Счастливого им плавания!
   - Уж не бриг ли то был? - спросила бабушка.
   - Шхуна, - ответил плотник. - Корпус длинный, крепкий. И надо ведь: нашелся сумасшедший, хотел с палубы вниз прыгать! Десять метров! В шторм!
   Миккель вертелся на стуле, как на сковородке.
   - А в лодке ничего не осталось? - выпалил он наконец.
   - Как же - вода, - ответил плотник. - Я вылил. Да еще фонарь разбитый.
   - Больше ничего? - настаивал Миккель.
   - Ни крошки, - сказал плотник Грилле.
   Согревшись, он пошел наверх, к себе. Миккель слышал, как плотник говорит с черепахой, сбрасывая мокрую одежду. Потом стало тихо.
   Бабушка вышла за дровами. Боббе лежал в своем углу и щелкал блох во сне. Миккель сбросил с ног одеяло и прокрался к окошку. Черно. Даже яблонь не видно, а ведь они у самого окна стоят. Ни корабля, ничего...
   Хотя нет... В сарайчике Симона Тукинга светился огонек. Что было дальше, Миккель, хоть убей, не помнит.
   Глава девятая
   КОРАБЕЛЬНЫЙ ЖУРНАЛ
   Накануне сочельника Симон Тукинг запер свой сарай и пошел через залив на острова. Он нес на спине мешок с корабликами, а в руке держал острую палку, чтобы проверять лед: хоть и крепкий, да кто его знает.
   Миккель и Туа-Туа стояли возле тура на Бранте Клеве и смотрели, как Симон становится все меньше и меньше.
   Туа-Туа была одна дома, когда Миккель подошел к калитке и посвистел. Учитель Эсберг разучивал псалмы на органе, сказал, что вернется поздно; до церкви было десять километров шутка ли, да еще тащить под мышкой шесть толстых книг.
   Туа-Туа взяла из дому хлеба с салом; два ломтя припасла для Миккеля. Но в мороз на воле плохо есть, обветрить губы можно, - так Симон Тукинг говорил. Лучше потерпеть... Миккель бросил на могилу викинга камень и снова стал глядеть на лед.