Маттсон Уле. Бриг 'Три лилии'

   Три недели прошло, как ветер снял корабль с мели, а о шхуне и о человеке с американскими долларами ни слуху, ни духу. Может, шхуна была заколдованная? У Миккеля пробежали мурашки по спине. Он глянул на Туа-Туа.
   - Говори: ты умеешь держать язык за зубами? - спросил Миккель.
   Туа-Туа почесала бородавки - они выросли больше прежнего - и удивленно кивнула.
   - Три недели назад на мель наскочил корабль... - начал он.
   - Вон там? - ахнула Туа-Туа. - А я и не...
   - Об этом только мы знаем, - перебил ее Миккель. - Мы с плотником Грилле пошли на выручку, но ветер снял шхуну с мели раньше нас. Никому не скажешь?
   - Ни одной душе!
   - Смотри! - сказал Миккель. - Вдруг это и в самом деле заколдованный корабль? Лучше не болтать зря...
   Туа-Туа даже побледнела: кто знает, что за народ плавает на заколдованных кораблях?
   - А что... оттуда никто не попал на берег?..
   - Я ведь сказал "вдруг", - перебил Миккель. - Может, заколдованный, а может, нет. Здорово он застрял! А потом ветер ка-ак двинет!.. А теперь слушай самое главное.
   - Что? Говори, Миккель!
   Они сели на камни, и Миккель рассказал о человеке, который просил доставить его на берег и уронил свой багаж в лодку.
   - А что он уронил, не знаю, - сказал Миккель. - Исчезла та вещь.
   Странное дело: у него вдруг пропала охота рассказывать дальше.
   - Двести долларов давал? - переспросила Туа-Туа.
   Миккель кивнул и проглотил слюну. В животе у него бурчало.
   - Если бы мы свезли его на берег, были бы богатыми теперь, - ответил Миккель и подумал о бутербродах, которые нехорошо есть на морозе. - Вот бы пробраться в сарай Симона Тукинга? А, Туа-Туа? Оттуда здорово мель видно. У него печка есть, тепло.
   - Ты с ума сошел! - воскликнула Туа-Туа. - И мне к пяти надо дома быть. Кто в чужие дома входит - тех полиция забирает.
   - Дом и сарай - большая разница. Пошли, Туа-Туа! Где у тебя бутерброды?
   - Здесь! - крикнула Туа-Туа ему вдогонку и хлопнула по карману пальто. - Но, Миккель, я бы все равно...
   Однако Миккель был уже далеко внизу и ничего не слышал.
   - Захвати хворосту на растопку, вдруг печка погасла! Я пойду вперед и...
   Ветер унес остальные слова.
   Когда Туа-Туа спустилась следом, он уже приставил доску к стене сарая и влез на нее.
   - На всякий случай, - объяснил он. - Заглянуть в окно, проверить, есть ли кто дома... Пусто. Печка топится. Но замок крепкий, он раньше на церкви висел. Пройдем через пол.
   - Через пол? - удивилась Туа-Туа. - Разве можно?
   - Там две доски оторваны, - сказал Миккель. - И вообще, гвозди не держатся, потому что балки все прогнили.
   Он взял Туа-Туа за руку. Они сбежали на лед и шмыгнули под сарай.
   - Здесь, - показал Миккель. - Симон не стал бы ругаться. Сам же говорил, что нельзя есть на воле в мороз. Подай камень.
   Туа-Туа принесла камень. Миккель отбил доски.
   - А теперь неси два полешка, чтобы было на что стать.
   Туа-Туа принесла полешки. Миккель полез в щель, затем подал руку ей. Темно... В печке тлеют красные угольки.
   - Где-то на столе свеча должна быть, - сказал Миккель. - У меня спички есть. Осторожно, здесь на полу моток бечевки лежит, не запутайся.
   Чиркнула спичка, и в ее неверном свете они рассмотрели каморку Симона Тукинга. У одной стены, в противоположном от печки углу, была койка, покрытая вместо одеяла старыми мешками. Посередине стоял стол, а на нем свеча в бутылке, жестяная кружка и тарелка хамсы.
   Миккель зажег свечу; они увидели три кораблика на полке над кроватью.
   - Если он сейчас вдруг вернется, я умру, - сообщила Туа-Туа.
   - Он вернется весной, - ответил Миккель, - не раньше.
   Они уселись на койку и поделили бутерброды.
   В одной стене было окно в сторону постоялого двора, в другой - круглый иллюминатор с видом на море, но через них проникало мало света. Мйвкель проглотив последний кусок, подошел к иллюминатору, поплевал на руки и протер стекло.
   - Гляди, как здорово видно, - позвал он Туа-Туа. - Вон там мель. Правда, над ней сейчас лед. Они легко отделались.
   Туа-Туа ступала осторожно, потому что пол скрипел под ногами.
   - А вдруг кто-нибудь увидит свет и подумает, что здесь воры! - сказала она.
   - Что ты! - фыркнул Миккель. - Никто же не знает, что Симон ушел. Подумают - это он, и все.
   Он поддел ногой веревку, торчавшую из стены.
   - А это что?
   - Откуда мне знать, - ответила Туа-Туа. - Но я бы...
   - Погоди, - перебил ее Миккель. - К ней что-то привязано.
   Он присел на корточки и вытащил из-за досок какой-то чурбан. От волнения у Туа-Туа засветились веснушки.
   - Дай поглядеть, Миккель... Знаешь, на книгу похоже.
   - С такими корками? - Миккель постучал пальцем. - Ты что?.. Они же деревянные, вон какие толстые! Да Симон и читать-то не умеет.
   - А вот посмотрим! - настаивала Туа-Туа. - Клади на стол... Видишь, листы!
   - И правда, - удивился Миккель. - Ну-ка, подвинься.
   В слабом свете свечи загадочный предмет больше всего напоминал ящичек. Деревянные корки были когда-то синими, но успели посереть от возраста и воды.
   - Должно быть, в море лежала, - сказала Туа-Туа. - Листы совсем слиплись.
   Миккель кивнул. Он открыл первую страницу, придвинул свечу поближе и...
   Туа-Туа видела только, как вздрогнули его плечи. Миккель молчал.
   - Что там, Миккель? - шепнула она. - Что написано?
   Не дожидаясь ответа, Туа-Туа наклонилась и прочла сама по складам размытую надпись: СУДОВОЙ ЖУРНАЛ БРИГА "ТРИ ЛИЛИИ" ЗА 1884 ГОД.
   - Миккель!.. - воскликнула она; у нее перехватило дыхание.
   - Это... это он! - глухо сказал Миккель, не оборачиваясь. - Бриг, на котором отец плавал. Туа-Туа, я ничего не понимаю...
   - Читай дальше, - прошептала Туа-Туа.
   Миккель перевернул страницу.
   - "Воскресенье, двадцать третье октября, - прочел он. Вышли с грузом леса в Эмден. Ветер норд-ост, свежий бриз, дождь..." Он остановился - ком в горле не давал читать.
   - Туа-Туа, - пробормотал Миккель. - Точно... он... "Три лилии". Или мне снится? Может, я сплю?
   - Зато я не сплю, - ответила Туа-Туа. - Листай до конца.
   Миккель торопливо переворачивал страницы; последние листы слиплись особенно сильно.
   - Вот, - остановила его Туа-Туа. - Здесь обрывается.
   Дрожащий палец Миккеля пополз вдоль строчки, голос срывался:
   - "Траверз маяка Дарнерарт..." Это что значит? Увидели маяк, да?
   Туа-Туа нетерпеливо кивнула.
   - А к берегу, видать, подойти не смогли, - продолжал он. - Вот гляди: "Штормовой ветер. Сильная волна. Взяли два рифа на гафеле..."
   Ком заполнил все горло.
   - "Шторм не прекращается..." - читал Миккель. - Маяк Дарнерарт? Это где же, Туа-Туа?
   Туа-Туа покачала головой: она не знала.
   - В Германии, наверное, - решил Миккель. - Они же шли в Эмден, а это в Германии. Гляди-ка: "Шторм усиливается..." И здоровенная клякса. И все. Все, Туа-Туа!..
   Туа-Туа опустила глаза, не зная, что ответить. Вот перед ними книга с огромными деревянными корками, а в ней вся история брига "Три лилии". До кляксы...
   - Ты... Вот увидишь, Миккель, - начала она, - они спаслись.
   Миккель сидел на койке, спрятав лицо в ладони.
   - Нет, Туа-Туа, - сказал он.
   Туа-Туа подумала и вдруг встрепенулась.
   - А как же, как же сюда попала книга?! - торжествующе воскликнула она. - Скажешь, из самой Германии приплыла?
   - Правда! - подхватил Миккель. - Книга! Эх, жаль, Симона нет... Из Германии? Хотя, корки у нее ужас какие толстые и деревянные. Как думаешь, Туа-Туа?
   - Я думаю - они спаслись, - сказала Туа-Туа.
   - В Германии? Значит, по-твоему, он вернется?
   Туа-Туа кивнула.
   - Конечно, Миккель. А теперь мне домой пора. После рождества придем еще. Клади книгу на место. Ой, до чего здесь холодно!
   Она села на пол и свесила ноги в щель. Внизу поблескивал серый лед.
   - Вот увидишь, Миккель, он вернется! - решительно сказала Туа-Туа.
   Миккель сунул книгу на место и задул свечу.
   - Ага, весной вернется, - утешил он сам себя. - И я так думаю. Но мы об этом никому не скажем. Слышишь, Туа-Туа!
   - Никому! - обещала Туа-Туа. - Как думаешь - заметил нас кто-нибудь?
   - Никто! - заверил Миккель.
   На Бранте Клеве, ниже каменного тура, они расстались. Миккель пошел к постоялому двору. Туа-Туа - в деревню.
   Вдруг Миккель обернулся:
   - Ты не забыла, что обещала, Туа-Туа? Никому ни слова.
   - Лопни мои глаза!.. - ответила Туа-Туа.
   Так началось рождество.
   Глава десятая
   ПЛОТНИК БРОСАЕТ ПЕРВУЮ СВЕЧУ
   Рождество бывает только раз в году. В комнате ставят елку, если есть, и объедаются горячей свининой. Достают изпод гнета зельц, подают на стол вяленую треску. Проснешься спозаранок и думаешь: сегодня сочельник, лучший день во всем году.
   Если только вы не живете в заброшенном постоялом дворе в Льюнге, в 1891 году. Потому что тогда ничего этого нет.
   Бабушка Тювесон украсила комнату честь честью, все как положено. Рассыпала по полу ветки можжевельника, смела с подоконника дохлых мух. Пахло рождеством и - немного - свининой. Впрочем, запах свинины доносился сверху, от плотника. Бабушка варила треску.
   Свежая, белая, нежная треска - разве плохо? Кто там мечтает о свининке, да так, что слюнки текут, а?
   Миккель Миккельсон сидел у стола и листал газету восьмимесячной давности. В ней было написано, что в Америке строят корабли длиной в пять километров. Враки, конечно, как и все остальное. Боббе лежал на полу и храпел, уткнув нос в густую шерстку Ульрики. То один, то другой из них дергал головой и щелкал зубами, ловя блох.
   А сверху пахло так вкусно, что прямо хоть ложись и помирай. Защемить, что ли, нос прищепкой? Подумать только, корабль длиной в пять километров!
   Вдруг вся лестница застонала и заскрипела, сообщая, что сверху спускается плотник Грилле. Миккель считал, сколько ступенек ему осталось. Пять, четыре, три, две. Вот он остановился у двери. А теперь стучится.
   - Войдите, - сказала бабушка, затягиваясь трубочкой.
   Дверь открылась, показался плотник. Меховая шапка скрыла весь лоб, и он был похож на лешего.
   - Вот поздравить пришел с праздником, - пробасил плотник Грилле и чихнул от рыбного духа. - Или я ошибаюсь, или у вас в самом деле треска?
   - А чем плохо? - осведомилась бабушка.
   - В будний день сойдет, - согласился плотник. - Но на рождество в рот бы не взял!.. Убирай кастрюлю с плиты, бабуся! Стол уже накрыт!
   Бабушка уронила трубочку, пепел высыпался на половик.
   - Может, поработаете ногами, подниметесь по лестнице? пробурчал плотник, повернулся и исчез во мраке.
   Бабушка Тювесон сняла суп с огня и пошла следом; Миккель - за ней. Войдя в обитель плотника, она остановилась и всплеснула руками.
   - Сомлею... сейчас сомлею! - ахнула бабушка.
   - На здоровье! - буркнул плотник. - Только поешьте сначала. Старухам вредно млеть на пустой желудок! Входите, дует!
   Кастрюли и прочий хлам были свалены в углу, так что можно было пройти к столу, не боясь поломать ноги. А на столе стояла свинина. Вокруг нее на тарелках и в мисках лежал зельц, крупяная колбаса, масло, сыр, маринованная сельдь. В большом бачке - свежий ржаной хлеб из булочной, рядом, в трех бутылках, три свечи. Плотник уже раскачал качалку и раскурил носогрейку.
   - Присаживайтесь, бабуся, - пригласил он. - Стоя одни турки едят.
   Бабушка поблагодарила и села. Миккель ковырял в носу.
   - Заходь, Миккель Миккельсон! - рявкнул плотник. - Не в отца пошел, того плута не надо было упрашивать. Закрой дверь да садись!
   Все заняли свои места. Плотник в качалке, бабушка рядом с ним. Миккель сидел напротив и спрашивал себя, как поступают плуты, когда им предлагают свинину.
   Где ты, Петрус Миккельсон?
   У Миккеля появился ком в горле, и он никак не мог проглотить его. Полчаса стояла полная тишина. Свеча коптила, свинина дразнила вкусным запахом, над колбасой вился пар. Уж этот плотник - на все руки мастер! Седые усы блестели жиром. Он нарезал свинину толстыми кусками и глотал, не разжевывая. Он пил пиво. Он пел:
   Когда плавал o, эх,
   Во испанских водах...
   А наевшись, откинулся назад и икнул так, что чуть свечи не потухли.
   - Вот теперь можете идти треску есть, - сказал он. Коли место осталось.
   Бабушка покачивалась на табуретке, раскрасневшаяся, потная. В комнате стояла жара, как в бане, а еда была жирная.
   - Это после такого-то угощения, штурман! - польстила она. - Да я свининой вот так наелась...
   На дворе шел снег. Огромные снежинки лепились к стеклам, плотник загрустил. Он вытащил из-под кровати старую гитару и снова запел, но на этот раз что-то очень печальное. Голос гудел то сильнее, то слабее, как орган, когда воздух идет неровно.
   Вдруг он опустил гитару, насупил брови и прислушался:
   - Что это, Миккель Миккельсон? Или мне послышалось, или?..
   Все трое напрягли слух.
   - Боббе лает, - сказал Миккель.
   Плотник поднял гитару. Опять раздался лай - резкий, отрывистый, злой.
   - Кто-то пришел, - сказал плотник Грилле. - Поди-ка, Миккель Миккельсон, погляди. Или боишься?.. То-то! Вот свеча.
   Миккель фыркнул. Кто пугается на сытый желудок?
   Тем более, в светлой комнате. Он захватил свечу посветить и кусок мяса для Боббе и пошел вниз. Боббе стоял в прихожей - нюхал дверь и скулил.
   Мы ждем тебя, вечер чудесный,
   Мы ждем тебя, вечер святой!
   гудел плотник, заглушая бабушкин голос.
   Миккель открыл дрожащими пальцами задвижку. В тот же миг ветер распахнул дверь и швырнул в них облако снега. Свеча погасла. Боббе попятился, жалобно тявкая.
   - Кто там? - чуть слышно произнес Миккель, ловя задвижку.
   Боббе взвизгнул.
   - Что... лису почуял? - успокоил Миккель себя и собаку. - Учуял запах и залаял. Да? Ну конечно! Вон она!
   Сквозь гул ветра донеслось с Бранте Клева хриплое лисье тявканье.
   - Ну, что там, внучек? - послышался с лестницы скрипучий голос бабушки.
   - Лиса, - ответил Миккель. - На Бранте Клеве.
   А ведь он не хуже бабушки знал, что Боббе никогда не лает на лис, пока на двор не придут.
   Миккель запер дверь и побрел ощупью наверх. Удивительно, до чего тепло от двух свечей на столе...
   - Миккельсона лисой не испугаешь, - сказал плотник и спрятал гитару под кровать. - Съешь еще ломоть хлеба, сразу на вершок подрастешь.
   Но Миккель уже наелся.
   - А коли так, бросим свечу, - распорядился плотник Грилле. - По обычаю: первую рождественскую свечу в окно, пока не догорела, тогда в следующем году будешь в полном здравии и с рыбой. Открывай, Миккель Миккельсон.
   Бабушка вынула трубочку изо рта и сонно глядела на Боббе, который лежал под столом, зажав хвост между ногами. Недаром говорят: собака подчас лучше человека видит. Миккель отворил окно.
   Свети, свеча, лети во тьму,
   Да будет сельдь в моему дому...
   сказал плотник Грилле.
   И полетела свеча мимо старой голой яблони к дровяному сараю. Миккель расплющил нос о стекло и закричал:
   - Там кто-то есть, во дворе!.. Нет, вон там!
   Он вытянул дрожащую руку, показывая. Свеча зашипела и погасла.
   - Ушел, как только свечу бросили! - продолжал он. Вон, у яблони!
   Плотник прищурился, всматриваясь в темноту. Потом снял со стены ружье, положил на подоконник и поплевал на дуло: на счастье.
   - Если то живой человек был да честный, ничего с ним не приключится, коли пальну разок в воздух, - сказал он. - Ну, а коли еще кто, то будет знать, что у нас хватит пороху. Посторонись-ка, Миккельсон!
   Ба-ам-м!
   Бабушка уронила трубочку во второй раз за два часа. Черепаха проснулась от выстрела и выползла из-под кровати.
   - В рождественскую ночь все твари мирно сидят, одни собаки да черепахи угомониться не могут. Шляфе, шляфе!
   Миккель поймал Боббе за загривок.
   - Если был кто, должны следы остаться, - сказал плотник Грилле, перезаряжая ружье. - Только погоди смотреть до завтра. Да заприте получше, не ровен час, какой-нибудь мазурик наведается. Спокойной ночи. С праздзшком вас!
   На кухне было темно и холодно. Миккель нащепал лучины и растопил. Стало светлее, и керосин дорогой жечь не надо... Он молча разделся и забрался на кровать.
   Бабушка пододвинула свою скамеечку к плите, чтобы почитать евангелие. Она была совсем седая, скрюченная, как можжевеловый куст на ветру. А какие худые пальцы!
   Но голос звучал ласково. Отсвет пламени играл на морщивистых щеках: бабушка улыбалась.
   Миккель лежал и слушал, прищурив глаза. Свет от плиты падал на противоположную стену. Там, в рамке под стеклом, сидел Петрус Юханнес Миккельсон. Он глядел на Миккеля. И получалось, что они вроде как вместе, все трое.
   В ту ночь Миккелю снился бриг "Три лилии" и шторм возле маяка Дарнерарт. Плут Петрус Юханнес Миккельсон сидел на поручнях левого борта; волны захлестывали его ноги. Он был бритый, как на фотографии, и зеленый луч маяка освещал бородавку на левой щеке.
   Глава одиннадцатая
   КУДА ДЕЛСЯ КАПИТАН МИККЕЛЬСОН?
   Всю ночь и весь следующий день шел снег. Потом прояснилось, и ударил мороз. Колодец на откосе, выше постоялого двора, замерз. Бабушка заткнула щели в окнах овечьей шерстью, но все равно дуло. Ульрика- Прекрасношерстая ночевала на кухне. Бабушка ходила дома в сапогах, набитых тряпками. Все зябли.
   Миккель уже который раз ощущал странную тревогу.
   Он думал о словах плотника. Что такое плут, если разобраться? Весельчак, лоботряс или просто пустая голова?
   Кстати, что говорил в тот раз на лугу богатей Синтор?.. Надо же, мороз какой!..
   Ночью ему опять приснилось, что Петрус Миккельсон подходит к его постели. На этот раз у отца на груди висел плакат с надписью: КОМУ НУЖЕН УПЛЫВШИЙ ПЛУТ?
   Миккель задрожал от волнения.
   "Когда ты вернешься?.. Когда, отец?" - прошептал он.
   "Когда Бранте Клев надвое расколется, - мигнул ему отец. - Я ведь говорил! Или ты передумал? Не хочешь, чтобы я возвращался?"
   "Хочу!" - закричал Миккель и проснулся.
   В комнате было холодно, как в погребе. Во сне он сбросил одеяло; ноги даже посинели от стужи.
   И поговорить не с кем.
   На чердаке постоялого двора валялось всевозможное старье.
   Рано утром Миккель прокрался туда, чтобы посидеть, поразмыслить наедине, и нашел в углу кипу бумаги. Она была желтая, с пятнами, но вполне пригодная. Миккель проколол в кипе дырки и продернул веревку. Получилась книга. Если не с кем говорить, то и книга сойдет. На первой странице он написал наискось:
   Миккель Миккельсон. Происшествия
   На следующий день умерла Плотникова черепаха. Этому событию Миккель посвятил первую запись. Никто не знал, как она спустилась по лестнице и выбралась на волю.
   Следы вели на гору, а мороз стоял двадцать градусов.
   - Мир ее памяти, - сказал плотник. - Семьсот лет прожила, не так уж мало.
   Учитель Эсберг в тот день пошел в церковь разучивать новогодние песнопения, и Туа-Туа была одна дома, когда пришел Миккель и швырнул снежок в окно.
   - Открой, Туа-Туа, поговорить надо!
   Туа-Туа спустилась в одних чулках и приоткрыла дверь:
   - Папы дома нет, Миккель. Ой, как дует! Тебе чего?
   - Выходи, узнаешь, - сказал Миккель.
   Воздух загустел морозной мглой, в домах среди бела дня зажгли свечи. Туа-Туа натянула башмаки, надела пальтишко и вышла. Миккель рассказал, что произошло в сочельник.
   - Вдруг это был кто-нибудь с заколдованного корабля, прошептала Туа-Туа. - Ни за что больше не пойду на берег, ноги моей там не будет.
   Миккель удержал ее и объяснил, что в лодочном сарае им ничего не грозит, надо только написать на двери "С". "С" означает "сера", а привидения боятся серы, как комары трубочного дыма, - так говорил Симон Тукинг.
   - И вообще мне надо посмотреть книгу еще раз, - продолжал Миккель. - Вот уже три ночи не сплю, все о ней думаю. Ты как думаешь, Туа-Туа, вернется отец?
   Туа-Туа нерешительно кивнула.
   - Ведь ты лучше меня написанное разбираешь, - уговаривал Миккель.
   Туа-Туа продолжала отказываться.
   - Я тебе перочинный нож отдам, - посулил Миккель. Пошли. И два больших крючка. Ну, хоть ненадолго.
   В конце концов Туа-Туа уступила. Они шмыгнули в лес напротив школы и вышли прямо к замерзшему колодцу. Плотник сидел на ведре и приделывал железный наконечник к палке. Глаза у него были красные-красные.
   - Коли найдете Шарлотту, ребятишки, - сказал он, - похороните ее честь-честью. Спойте куплетик, она любила песни, и передайте привет от плотника Грилле.
   Он стукнул палкой о крышку колодца, так что гул пошел.
   - Конечно, она уже немолодая была. Семьсот лет - почтенный возраст для женщины.
   - Он тужит, только виду не показывает, - сказала Туа-Туа, едва они зашли за угол.
   - Всю ночь не спал, - подтвердил Миккель.
   Они не пошли вдоль берега, а свернули к горе, чтобы никто не догадался, что в сарай идут.
   - Если зажжем свет, с постоялого двора увидят, - предупредила Туа-Туа.
   - А мы мешок повесим, - сказал Миккель.
   Они пролезли через пол, как в прошлый раз. Миккель положил доски на место и достал книгу. Руки его дрожали.
   - Ух, и тяжеленная! - Он постучал по толстым коркам. Слышишь, Туа-Туа?
   Он постучал еще.
   - Что? - спросила Туа-Туа.
   - Отдается как! Дай-ка нож со стола, поглядим.
   Миккель получил нож и воткнул лезвие в корку. Послышался треск.
   - Постой! - воскликнула Туа-Туа. - Тут зарубка есть. Видишь?
   Она положила большой палец на чуть заметный вырез и нажала.
   - Вот посмотришь, там потайное отделение. - Она натужилась. - Никак... не открою...
   Миккель сунул в вырез острие ножа и надавил. Крышка, величиной с блюдце, подалась в сторону, и открылось большое углубление.
   - Пусто, - сказал Миккель. - Так и знал. Наверное, капитан здесь свой табак держал.
   - Наверное, - согласилась Туа-Туа.
   - А может, чернильницу или еще что. - Миккель перелистал книгу, пока не дошел до страницы с кляксой.
   Туа-Туа, сидя на корточках рядом с ним, глядела на полку Симона Тукинга. Готовые кораблики Симон, понятно, унес в мешке. Но несколько незаконченных или неудавшихся остались. У всех, как положено на шхуне, ближе к корме стояла высокая грот-мачта; на борту светился "фонарь" - осколочек красного стекла.
   - "Двенадцатое ноября", - прочитал Миккель. - Это когда шторм начался. Вот так и написано: "Шторм усиливается". Волны как дом! Убрать паруса! Но руль сломался, их понесло прямо на маяк Дарнерарт... на скалы...
   - Это все там написано? - спросила Туа-Туа.
   Миккель покачал головой. Лицо у него было задумчивоезадумчивое.
   - Я во сне видел, Туа-Туа, потому знаю. В ночь перед рождеством, от часа до пяти, сны всегда вещие. Корабль разбило вдребезги, а люди спаслись. Не веришь, Туа-Туа?
   - Отец твой, конечно, спасся, - согласилась Туа-Туа. Капитаны плавают, как рыбы. А ведь твой отец был капитан, верно же?
   Миккель подтвердил, что это верно.
   - Вот видишь... - сказала Туа-Туа. - Растопил бы печку. А то холодно.
   - Так ведь дым пойдет, - возразил Миккель. - Плотник еще подумает, что здесь воры, и выстрелит из ружья.
   Он поплевал на пальцы и разделил слипшиеся страницы.
   - А накануне шторма они были в порту, готовились к плаванию. Прочитать об этом, Туа-Туа?
   Туа-Туа кивнула.
   - "Вторник, десятого ноября, - начал Миккель. - Прозерили бегучий такелаж, окатили палубу, наняли матроса Флейта".
   Он послюнявил палец и перевернул лист.
   - Следующий день. Вот послушай, Туа-Туа. "Спустили шлюпку, чтобы законопатить щели. Забрали питьевую воду. У матроса Петруса Юханнеса..." В каморке вдруг стало тихо-тихо.
   Никогда Миккель Миккельсон не забудет этого мгновения. Жесткий ком в горле, жгучие слезы на глазах...
   И нетерпеливый голос Туа-Туа над ухом:
   - Ну, что там, Миккель? Почему дальше не читаешь?
   Он поглядел на свой указательный палец, потом на буквы. Буквы говорили: "У матроса Петруса Юханнеса Миккельсона удержать половину жалованья за безобразие и шум на шканцах".
   Это тебе не сон, черным по белому написано! И ведь что написано: "матроса".
   Вот тебе и капитан, которого ты видел во сне, Миккель Миккельсон! С которым ты собирался проехать по деревне на белом коне и всем утереть нос, даже Синтору. Что ты скажешь теперь, Миккель Миккельсон?
   Безобразие и шум... "Ясное дело, чего еще от плута ждать?" - подумал он и стиснул зубы. Но... об этом никто не узнает! Он никому не скажет! Даже Туа-Туа.
   А вот опять ее голос, как жук настойчивый.
   - Ну что там, Миккель? Почему ты не читаешь? Покажи...
   - Тут вырвано, - произнес он возможно тверже.
   Книга об отце, Петрусе Миккельсоне, захлопнулась. Навсегда. Больше он ее не откроет.
   - Я провожу тебя немного, - сказал он. - Пошли.
   Туа-Туа быстро просунула ноги в щель - в каморке было холодно и тесно. Миккель положил книгу на место и вылез следом за Туа-Туа.
   - Если встретим плотника, скажем, ходили на лед лисьи следы искать, - предупредил Миккель. - Лиса всю ночь тявкала.
   Он говорил одно, а думал совсем о другом. "Отец... отец... нет, никто не узнает, никто..."
   Они шмыгнули через дорогу и зашагали вверх по горе.
   Смеркалось, медленно падал снег. На полпути к вершине они вошли в ольховую рощицу. Несколько сухих листьев трепетали на ветру.
   Вдруг Туа-Туа остановилась и схватила Миккеля за рукав. На сугробе лежало что-то черное.
   - Миккель, погляди! - прошептала она.
   - Камень, - нетерпеливо отозвался Миккель. - Пошли.
   - Нет же, это она.
   - Кто - она? - удивился Миккель.
   - Черепаха! Плотникова черепаха!..
   - Стой здесь, я проверю, - сказал Миккель.
   Он прошел по снегу и перевернул черепаху на спину. На панцире внизу намерз лед, ноги топырились во все стороны.
   - Она проголодалась и пошла листья искать! - крикнул он ТуаТуа. - Мертвая! Что будем делать?
   - Бедняжка... Похороним, конечно! Мы ведь обещали плотнику. И споем куплет.
   Миккель взял черепаху и вернулся на дорогу.
   - У Симона под домом лопата лежит, - сказал он. - Да разве лопатой сейчас что сделаешь? Вон как земля промерзла!