Страница:
Первое время мне было очень трудно. Я всё ещё на что-то надеялся. Ждал. И всё напрасно. Возвращаясь с работы, по несколъку минут простаивал у метро, высматривая её. А однажды не выдержал и поинтересовался у одной из старушек, постоянно сидящих у подъезда, не приходила ли в последнее время женщина, которая прежде так часто навещала меня. Старушка посмотрела на меня, как на ненормального - "Какая ещё женщина?" Я описал Ольгу. Поверьте, я в состоянии описать человека достаточно точно. Но старушка только пожала плечами. Нет, описанную мною особу она якобы никогда не видела. И это несмотря на то что Ольга раскланивалась с нею прежде не один десяток раз... А однажды я решил днём осмотреть тот дом, в котором Ольга скрывалась, прежде чем направиться на кладбище. Увы, в нём уже полным ходом шли строительные работы. Так что найти что-нибудь, что было бы памятью об Ольге, мне так и не удалось. Хорошо ещё, что я оставил у себя тот карандашный портрет.
- Давайте-ка выпьем молча. За близких и любимых, которых уже нет с нами, - предложил Марлен Евграфович, наполняя рюмки. - Ваша незабвенная Анна Конрадовна наверняка сказала бы вам, прослушав эту историю:
"Ach! Unsre Freuden selbst, so gut wie unsre Leiden,
Sie hemmen unsres Lebens Gang!"
<Ах! Как наши радости, так и страданья,
Всей нашей жизни сокращают путь! (нем.)>
- И была бы права, - согласился Сергей. - Во всяком случае, после этой истории я до сих пор никак не могу окончательно прийти в себя.
- Охотно верю.
Помолчав, они выпили.
ГЛАВА III
Молчание нарушил Марлен Евграфович:
- А вам не хотелось бы вернуть Ольгу? Продолжить с ней встречи?
- Боюсь - нет. Слишком многое изменилось. Согласитесь, прав тот, кто первым заметил, что знание убивает любовь, Нет-нет, не подумайте, будто я разлюбил её! Я по-прежнему люблю её. Но это уже иная любовь, Мне известно, что она мертва и... И здесь я уже ничего не могу с собой поделать. Я неоднократно задавался вопросом, что было бы, не начни я тогда следить за Олей. И знаете, мне думается, нашёлся бы какой-нибудь другой повод, который неизбежно привел бы нас к той же самой развязке. В конечном итоге я лишь в очередной раз на собственном опыте убедился, что нельзя перманентно оставаться в состоянии счастья. По крайней мере - обычному человеку. К сожалению, счастье не может быть вечном. Счастье - это миг. Или, во всяком случае, весьма ограниченный отрезок времени. Это очень скользкая вершина, на которой нельзя задержаться надолго. А причина в том, что человеческая натура не терпит статики. Если всё хорошо и гладко, то человек сам себе выдумывает проблемы, устраняя которые получает удовлетворение. Если же в жизни всё остаётся неизменным - это преддверие конца.
- Иными словами, из вашего монолога можно сделать вывод, что вам не хотелось бы однажды вновь встретить Ольгу? Так, как прежде - у метро, или даже у себя дома?
- Ну как же Вы не понимаете! Конечно, хотелось бы. Но зто была бы уже совсем другая Ольга... и другим был бы при такой встрече я. Наше знание исключает счастье. - Задумавшись па минуту, он вдруг поинтересовался: (А почему вы спрашиваете? Вы могли бы вернуть её?
- Мог бы, - спокойно, как нечто само собой разумеющееся,
подтвердил Марлен Евграфович, - Вы верно догадались, Серёжа.
- Н-да-а. Не таким я представлял себе Князя Тьмы... - с нескрываемым разочарованием произнёс Сергей. - Не таким он мне виделся...
- Так это Вы это м е н я за Сатану приняли? - искренне удивился Мален Евграфович. - Да что вы, батенька! Я такой же смертный, как и Вы. Вот только опростоволосился я, что называется, однажды. Бес, который никогда не дремлет, попутал миля. Или, говоря языком спецслужб, завербовали меня, привлекли к сотрудничеству. А я оказался способным, стал делать успехи, подниматься по служебной лестнице ни только на основной работе. Да и не столько... Короче, в том "департаменте", где я работаю по совместительству, занимаемая мною должность - далеко не последняя.
- И чем же вы в своём "департаменте" занимаетесь?
- Ох, Сережа, погубит вас любопытство... Ну, да ладно. Отвечу так сбором информации по региону "Центральная Россия", а также анализом и прогнозированием рынка.
- Можно поинтересоваться, о какого рынке идет речь?
- О рынке душ, естественно.
- А-а! Так Вы здесь всё-таки по мою душу?!! Чем это, интересно, она вас так привлекает? Какими такими качествами?
- Да не заводитесь вы, Сережа! - попросил Марлен Евграфович. - Всё много сложнее, а в то же время и проще... Дело сводится к обыкновенной сделке. И у меня есть все основания полагать, что мы могли бы быть друг другу взаимно полезными. ... Как правило, становясь старше, люди начинают задумываться о своей душе. И думают о ней уже не как о какой-нибудь абстракции, а как о чём-то реальном и главное - своём и очень дорогом. Как вы полагаете, почему многие из наших видных политических лидеров-атеистов не только теперь, но и в прежние годы церковь посещали? Да за душу свою боялись. Вот и мне тоже душа моя не безразлична... У нас там недавно тоже ведь перестройка прошла. Также новые ветру подули. И в порядке опыта в целях поощрения позволяют теперь выкупать наши запроданные души. Вот и я хочу сбою выкупить. А это далеко не просто. Чтобы свою душу назад получить, нужно для него шесть душ заполучить. Как видите, заинтересовывают нас таким вот образом. Чтобы больше инициативы проявляли. Короче - четыре души у меня в активе уже есть, а вот ещё две...
- Но почему Вы решили, что я продам вам свою душу?
(Ну, во-первых, не мне, a e м у, а во-вторых, для подобных ожиданий есть все основания. Сами ведь знаете, душа у вас артистичная, мятущаяся. А это в нашем деле - всегда шанс. Ну а в третьих - здесь и могут быть и варианты... Но о них позже. Ну, как там насчёт души? Сторгуемся?
- Вы имеете в виду мои встречи с Ольгой? Боюсь, что пет, не сторгуемся. Сговорись я с Вами на ближайшие годы, я потеряю Ольгу в вечности.
- Ну что ж. Такие люди, как вы, обычно бывают фаталистами. Может, предоставим судьбе решить этот вопрос? Сыграем на вашу душу в карты? Или, если хотите, бросим кости? А то, монет быть, - в шахматы? Хотя нет, в шахматы я вам не рекомендовал бы. В них у вас ни малейшего шанса выиграть у меня. Так что - лучше всего кости.
- Увольте, уважаемый Марлен Евграфович, увольте. При всем моём к вам уважении и при всей моей к Вам признательности - ну никак не могу. Считайте, что мне моя душа дорога как драгоценный сувенир, доставшийся от родителей. Давайте-ка лучше о чем-нибудь другом поговорим. Кстати, не поделитесь ли опытом, сами-то вы как свою душу запродали? История, думается мне, была интересная и в высшей степени неординарная. И - клянусь услышанное останется между нами.
- Ну что ж, Серёжа, - вздохнул Марлен Евграфович, - и беседа у нас с Вами интересная, и человек Вы приятный. К тому же, честно говоря, иногда и поисповедвоватъся хочется. Облегчить погубленную душу. Так что грех не выполнить Вашу просьбу. Еще но рюмашке - и извольте историю моего грехопадения.
* * *
В прежние годы каждый свой отпуск проводил я в туристических походах. Как правило - без жены. И не один, а с друзьями, такими же любителями путешествий, как и я.
Так вот, лет двадцать с небольшим тому назад договорились мы не забираться куда-нибудь к чёрту на кулички, а провести время в нашей средней полосе. Оговорили маршрут, обязанности и вклад каждого. К сожалению, не все выходили в отпуск одновременно. В результате было решено, что те из нас, кто уже свободен, выезжают первыми и ждут остальных в небольшой деревушке в Смоленской области, где проживал дальний родственник одной приятной дамы из нашей компании. Таким образом, место сбора было определено, равно как и день отправления в поход. Поэтому каждой имел возможность добираться к месту сбора когда и как ему было удобно.
Мы с приятелем, которого звали Равшаном, решили провести на свежем воздухе побольше времени и отправились в деревню приблизительно за педелю. Были мы изрядно загружены - палатка, рыболовные спасти, топорики и неизбежные рюкзаки.
Был конец июля. Не помню уж по какой причине, но мы не смогли выехать, как это предполагалось, ранним утром. И в результате на нужную нам железнодорожную станцию прибыли лишь часам к шести вечера. Солнце стояло ещё достаточно высоко, но жара уже спадала, так что предстоящий путь к пункту сбора казался не таким уж неприятным. И это несмотря на то, что от нужной нам деревушки нас отделяло около полусотни километров.
Убедившись, что ближайшего автобуса в нашем направлении придётся ожидать более полутора часов, мы принялись "голосовать". Как обычно случается в подобных случаях, все машины шли в это время почему-то куда угодно, только не туда, куда нам было нужно. Впрочем, это не особенно портило нам настроение - всё равно ждать автобуса.
В конце концов шофер очередного "газона" согласился подбросить нас почти что до нужной нам деревушки. "Останется что-нибудь километров восемь. А там вас кто-нибудь подвезёт", - уверенно пообещал он. Забросив вещи в кузов, мы уселись в тесную кабину, поело чего началось наше путешествие по пыльным и разбитым колхозным дорогам. Словоохотливый шофёр расказывал о местных проблемах, о вредном начальстве, о своем желании съездить во время отпуска в Москву, о надоевшей жаре и о грозе, обещанной гидрометеоцентром на сегодня. Так, за разговорами и прошло незаметно наше путешествие до той развилки, от которой нам предстояло уже без него добираться до цели нашего путешествия. Ситуация осложнялась тем, что высадили нас не на той дороге, по которой курсировал автобус. Но шофёр заверил, засовывая в карман полученные за проезд деньги, что беспокоиться нечего: "Машины здесь холят. Вы потихонечку пилите себе по той вон дороге. А как кто догонять будет, услышите. Так что обязательно вас подбросят".
Попрощавшись с водителем, мы поплелись по просёлку. Судя по его состоянию, машины ходили тут не уж и часто. И ко всему прочему, на небе стали собираться тучки, напоминая об обещаниях метеоцентра. Хотя с точки зрения видов на урожай дождь скорее всего был просто необходим, в нашей ситуации было бы лучше обойтись без него.
Вскоре мы дошли до развилки. Шофёр ничего не говорил нам о ней. После непродолжительной дискуссии, в которой недобрым словом поминались также и родственники шофёра по женской линии, мы оба пришли к выводу, что лучше идти вправо - дорога здесь производила впечатление более наезженной. После первой развилки нас ожидала вторая, а затем и третья. И каждый раз мы шли туда, где - как нам казалось - чаще ходили машины.
Прошло уже более часа, но пока ещё мы не видели на пути ни одной встречной или попутной машины. А небо меж тем стало совсем темным. Было душно. Ни дуновения ветерка. Все предвещало скорую грозу. Нужно было подумать о каком-нибудь убежище. И вдруг - о счастье! - невдалеке от дороги за редкими деревьями стали просматриваться контуры большого дома. Не сговариваясь, мы молча устремились к нему. Увы, вскоре стало очевидно, что мы скорее всего наткнулись на остатки старинной помещичьей усадьбы, длительное время использовавшейся не по назначению. Двухэтажный кирпичный дом был частично разрушен, и лишь его правый флигель сохранял остатки крыши. В любом случае представлялось более целесообразным переждать надвигающуюся грозу под навесом, нежели доставать ветровки и сапоги или разбивать в спешке палатку. A посему мы прибавили шагу и вскоре уже поднимались по ступенькам к косо висевшей на одной петле обитой жестью двери. Вошли. Сразу за порогом обнаружилось что-то вроде небольшого холла, из которого вглубь флигеля вел коридор. К нашему удивлению, несмотря па соседство дороги, в помещении не было никаких обычных в подобных случаях неприятных запахов. Пол был покрыт толстым слоем пыли. Та же пыль покрывала и остатки стоящего в углу письменного стола и пару деревянных ящиков, заменявших, видимо, кому-то здесь стулья. Как ни странно, и на стенах отсутствовали скабрёзные надписи и рисунки. Иными словами - создавалось впечатление, что под крышу этого дома никто не заглядывал по крайней мере в течение нескольких дет.
Бросив свою поклажу на ящики, ми прошли дальше. Флигель явно неоднократно перестраивали. Справа вдоль коридора располагался ряд дверей, слева - стена со следами заделанных окон. Равшан приоткрыл одну из дверей. В комнате царила темнота. Приятель мой чиркнул спичкой, слабый свет которой осветил пустое узкое помещение без окон. Скорее всего, в недавние времена здесь было что-то вроде склада. В конце коридора чуть брезжило забранное решёткой окошко. И здесь, как странно, не пахло ничем, кроме пыли.
Мы вернулись к нашим вещам. В сумерках временами полыхали сполохи далеких зарниц. Громче и громче звучали раскаты грома. Гроза приближалась. Судя по всему, самым разумным в нашем положении было провести ночь в этих стенах. А потому вы быстренько наломали веток и подмели полы. При этом обнаружилось, что они повсюду были цементными.
Меж тем гроза со всем неистовством обрушилась на наше убежище. Чтобы ни спать в воде, нам пришлось поднатужиться и закрыть входную дверь. К счастью, в оконный проем капли дождя не попадали. Достав походную бензиновую плитку, мы быстренько сообразили себе ужин. А так Как время было ранним и спать ещё не хотелось, то после непродолжительных колебаний достали бутылочку азербайджанского коньяка. За беседой и коньяком время потекло быстрее и приятнее, и когда гроза стала утихать, а бутылка опустела, мы были уже в прекрасном настроении и начали раскладывать свои спальные мешки.
* * *
Мне снилось, будто я лежу, загорая, на берегу моря. Вдруг земля начинает подо мной колебаться. Мне становится страшно - конечно же, это землетрясение. Я понимаю, что сейчас поднимутся огромные волны, которые смоют меня в море. Охвативший меня испуг столь силён, что я не в силах пошевелиться. И вдруг я ощущаю боль. Что это? Ах да, это же с гор катятся камни. Вот ещё несколько камней угодило в меня. Но ведь над пляжем нависают скалы! Еще несколько толчков и они обрушатся на пляж, па меня... Ну вот, теперь уже довольно большой камень угодил мне в бок. До чего ж больно! Нужно бежать. Однако я никак не могу преодолеть своё оцепенение. А люди кричат: "Встать! Встать, тебе говорят!" Интересно, почему они не думают о себе? Почему обращаются лишь ко мне?
Следует ещё удар в бок. И тут я просыпаюсь. Открываю глаза и не могу сообразить, где я и почему так ярко светит солнце.
Ага, это же не солнце. Это кто-то светит мне в лицо фонариком.
- Встать, мать твою... - цедит этот кто-то.
Ничего не понимая, я меж тем все-таки интуитивно прихожу к выводу, что при создавшихся обстоятельствах будет лучше выбраться из спального мешка.
- Только - без фокусов! - предупреждает меня голос.
Еще не придя в себя до конца, вылезаю из мешка. Судя по всему нам нанесли визит, по крайней мере, четверо. Пульсирующе жужжит динамомашинка ручного фонарика. "Господи! - думаю я. - Неужели у кого-то ещё сохранилась такая редкость?!" Луч фонарика обшаривает помещение. Кто-то чиркает спичкой и зажигает... настоящую керосиновую лампу! Я не ошибся, в комнате находятся трое военных и один штатский. Он держался несколько особняком, оставаясь у входа. Ни Равшана, ни его спального мешка я не вижу. "Куда он мог подеваться?" - думаю я, завязывая шнурки своих туфель и стараясь не зацикливаться на направленном на меня дуле пистолета.
- Где остальные? - спрашивает военный.
- Кто?
- Тебя спрашивают, где остальные? - уже раздраженно переспрашивает военный и тут же командует: - Встать!
Я выпрямляюсь. Передо мной стоит худой человек средних лет с погонами лейтенанта на плечах. Несмотря на всю неожиданность ситуации, не могу не обратить внимания на то, что сапоги его надраены, на них ни капельки грязи, хотя после прошедшей грозы дорогу наверняка развезло.
- Фамилия? - отвлекает меня от размышлений очередной вопрос. По всей видимости, "остальные" его больше не интересуют,
- Бок, - отвечаю я.
- Немец? - уточняет он, - Или еврей?
- Русский.
- Это с какого такого "боку"? А, Бок? - криво усмехнувшись, каламбурит он.
- С любого, - начиная раздражаться на самого себя за свою покорность, отвечаю я и тут же добавляю: - Да кто вы такие, чёрт вас подери? Кто вам дал право допрашивать меня? И что здесь вообще такое происходит?
- Ишь ты, любознательный какой. И смелый, - снова криво усмехается лейтенант и тут же подаёт команду стоящему несколько в стороне старшине: Обыскать!
Тот подошёл и, рывком развернув меня, быстро и умело прошёлся по всем местам, где могло бы быть спрятано оружие. Меж тем лейтенант, присев на корточки, обследовал спальный мешок.
- Ишь ты, какой, - восхищенно произнес он. - Похоже - шелковый. Но не немецкий... Хорошо вашего брата снабжают. Заботятся, видать, о вас. Только все это зря. Все равно мы вас тут вылавливаем и раскручиваем... От нас не уйдешь! Я вашу гнилую породу за версту чую!
Закончив со спальным мешком, он перешел к рюкзаку. Из его содержимого на него, судя по всему, особое впечатление произвел фонарик с двумя круглыми батарейками.
- Ты только погляди, Клещ, - подозвал он немолодого солдата. - До чего они дошли. Видишь - "Сделано в СССР"?! Ну не дураки ли! Думают, мы на эту подделку купимся. Будто мы не знаем, что у нас производят, а что - нет! - И снова, повернувшись ко мне: - Так где ж все-таки остальные?
- Я отказываюсь разговаривать с Вами! Кто дал Вам право лезть ко мне в рюкзак?! Я протестую! - пытаясь сообразить, что бы все это могло означать, возмутился я и тут же непоследовательно продолжил: - Это явное недоразумение. Вы меня с кем-то путаете. Это точно. Не за того принимаете... Могу я в конце концов узнать, на каком основании вы роетесь в моих вещах? Да и кто вы вообще такие?
- А ты, однако, наглец! - процедил лейтенант и неожиданно залепил мне сильнейшую пощечину.
Если бы не вторая оплеуха, которой весьма своевременно наградил меня с другой стороны старшина, я бы наверняка свалился.
- Держись, шпионская морда! - почти весело посоветовал он. - И не серди товарища лейтенанта. Он у нас хоть человек и культурный, но тоже власть над собой потерять может. Вот тогда-то тебе дело со мной иметь придется. А уж я с тобой душу отведу! Потешусь всласть... У меня все вскорости петь начинают. Все чирикают... Даже глухонемые. Так что лучше вспоминай, падаль, где парашюты зарыли и куда остальные подевались.
Несмотря на то, что мой мозг отказывался понимать происходящее, я уловил-таки упоминание о парашютах и обращение "шпионская морда". Да-а, действительно, ситуация складывалась - не позавидуешь...
- Так вы меня приняли за шпиона? Что за дичь! Какой я вам шпион! Мы приехали сюда с приятелем из Москвы. Да вот, посмотрите хоть мой паспорт!
Я сунул руку в карман - документов там не оказалось. Да и откуда им было там взяться, когда ещё вчера днем перед предполагаемой поездкой на автобусе я попросил Равшана забрать у меня все документы.
- Документы у Равшана, - упавшим голосом объявил я. - Он где-то здесь. Он должен быть где-то здесь.
- Кто такой этот Равшан? - тут же вновь подключился к допросу лейтенант, придвигая к столу ящик и усаживаясь на него. - Старший?
- Старший? Какой старший! Что за бред! Я же говорю вам, мы приехали сюда на отдых!
- Тебе сколько лет? - неожиданно поинтересовался лейтенант.
- Мне? Тридцать четыре. А что?
- Да ты сам-то хоть понимаешь, что чушь мелешь? - усмехнулся лейтенант. - Идет война. Всеобщая мобилизация. Люди работают сутками. А он - на отдых с приятелем! Ты что, за круглых идиотов нас, что ли, принимаешь? Или сам дурочку играешь? А может - просто издеваешься над нами?...
У меня перехватило дух.
- То есть как это - война? С кем? Неужели - Америка? Я... Мы ничего не знали. Еще вчера все было спокойно...
- Вчера спокойно? Это ты мне говоришь? Человеку, который воюет уже который год? И ты хочешь оказать, что только сегодня услышал о войне?.. Ты что вылупился, Фриц?
А я глядел на него, не в силах понять - кто из нас сумасшедший. Я ущипнул себя - больно. Нет, это определенно не сон. Так неужели эти люди скрываются здесь со времен войны и не знают об её окончании? Но это же абсурд! Этого просто не может быть!
- Вы что... Вы и правда не знаете, что война с Германией давно уже закончилась? Что мы победили?
- Они победили... - передразнил старшина. - Тоже мне, победители нашлись! Чего Вы с ним возитесь, товарищ лейтенант?! Да он же просто издевается над нами, сучий потрох! Отдайте его мне. Я его мигом в чувство приведу.
- Погоди, не спеши. Что-то все они - и этот, и те, которых мы прежде вылавливали - как сговорились: "Закончилась война. Закончилась". Не могут же они все, как один, нас за идиотов держать. - И, обращаясь уже ко мне, лейтенант спросил: - И когда же она, по-твоему, закончилась? - Девятого мая тысяча девятьсот сорок пятого года - охотно поделился я своими познаниями.
- А какой, по-твоему, сейчас год на дворе? - глядя на меня со странным интересом, проложил лейтенант.
Тысяча девятьсот семьдесят третий, конечно.
- Нет, вы только на него поглядите! - снова взорвался старшина, - Как он, падла, жить спешит! Считай, на тридцать годков вперёд заглядывает... Да я ж тебя, гнида, ещё сегодня в расход пущу. Своими собственными руками жизнь твою поганую завершу! Понял? И это - чтобы н а ш у победу приблизить!
- Не горячись, Серафим, - постучал по столу рукой лейтенант. - Не горячись. Отведи-ка его пока лучше в "четвертую". Пусть он там немного покумекает. Может, и поумнеет. А мы с ним попозже поговорим.
Серафим! Я внимательно посмотрел па старшину: круглое добродушное лицо, светлые до прозрачности глаза, крупный рот с мясистыми губами. Неужели это он??! Неужели это наш Серафим? Как его - Серафим Михалыч? Истопник из котельной нашего института, к которому мы сбегали с лекций в подвал в начале шестидесятых, дабы раздавить бутылочку и пообщаться в непринуждённой обстановке? Серафим трезвый, помолодевший и почти что опрятный. Нет, это просто невероятно!
- Ваше отчество - Михайлович? - не выдержал я.
- Михалыч, Михалыч, - подтвердил старшина и тут же скомандовал: Давай, гнида, двигай вперёд.
- Да как...
- Пшёл, тебе говорят, падла! - не дал мне возмутиться старшина и больно ткнул меж лопаток дулом своего пистолета. - И не разевай свою поганую варежку, когда тебя не просят.
Мы направились б коридор, откуда меня запихнули в одну из тёмных комнатушек. Тут до меня дошло, что изначально ряд расположенных вдоль коридора клетушек скорее всего предназначался отнюдь не хранения сельхозпродуктов.
И присел на корточки тут же у двери. Прислушался. За стенкой кто-то стонал. Стопы перемежались хриплым с надрывом дыханием.
- Равшан! - негромко позвал я.
Ответом были молчание. Стоны па некоторое время прекратились, а затем возобновились и новой силой.
"Что за чёрт! - думалось мне, - неужели я тронулся? Ну не могу же я в самом деле оказаться в сорок третьем! А может, эти люди действительно не знают об окончании войны? Может быть, не имея радиоприёмника, они до сих пор скрываются в лесах и ведут войну? Партизанскую войну против
всего мира? Да нет, это невозможно. Полностью исключается. Во-первых, против этого свидетельствует пусть несвежая, но всё же и необтрёпанная форма. Во-вторых, сколько же лет было в сорок третьем старшине, если сейчас ему не более тридцати? И, в-третьих, почему это все они утверждают, что сейчас идёт сорок третий? Так что, здесь явно что-то не то. А вдруг это КГБ проводит здесь какие-то свои игры, и мы случайно оказались в сфере их интересов? Тоже едва ли. ... К тому же этот старшина... Как же он похож на нашего истопника, этот Серафим!
Скорее всего, ошибки не было. То же бабское лицо. Тот же простодушный взгляд, как нельзя более соответствующие имени. То же деланное равнодушие. Но я-то прекрасно помнил, как, немного выпив, истопник Михалыч быстро пьянел и не без удовольствия предавался воспоминаниям и философствованию. И воспоминания эти, особенно сейчас, в теперешнем моем положении, вызывали далеко не радужные мысли о ближайшем будущем...
* * *
Особенно не любил Серафим инородцев и интеллигентов. А само существование инородца-интеллигента он воспринимал как личное оскорбление.
Однажды, изрядно захмелев от поднесённой выпивки, он поделился своим отношением к интеллигентам:
- Все беды от них, вся зараза. Ведь они, сукины дети, даже в глаза никогда прямо не глядят! Ты его штыком - в брюхо, в брюхо... А он, гад, ажно шипит, что твой карась на сковородке. А в глаза всё одно не глядит, пёс поганый! Во, до чего упорный. Много мы их там, в подвалах, порешили... Только все они евреи. Через них и живём так, не по-людски. Довели матушку-Русь неизвестно до чего. Народ растлили. Порядок разрушили. Взяли власть в свои руки после смерти отца родного, Иосифа Виссарионыча. Христопродавцы хреновы! Иуды! И вы - туда же. Стакан поднесли, так и думаете, что я не вижу, кто вы такие. Учё-о-ные! Куда там. Все евреи. Только скрытые. Но я вас всех насквозь вижу. Всё ваше нутро поганое. И до сведения довожу... Так что, кто надо, тоже о вас всё знает.
- Давайте-ка выпьем молча. За близких и любимых, которых уже нет с нами, - предложил Марлен Евграфович, наполняя рюмки. - Ваша незабвенная Анна Конрадовна наверняка сказала бы вам, прослушав эту историю:
"Ach! Unsre Freuden selbst, so gut wie unsre Leiden,
Sie hemmen unsres Lebens Gang!"
<Ах! Как наши радости, так и страданья,
Всей нашей жизни сокращают путь! (нем.)>
- И была бы права, - согласился Сергей. - Во всяком случае, после этой истории я до сих пор никак не могу окончательно прийти в себя.
- Охотно верю.
Помолчав, они выпили.
ГЛАВА III
Молчание нарушил Марлен Евграфович:
- А вам не хотелось бы вернуть Ольгу? Продолжить с ней встречи?
- Боюсь - нет. Слишком многое изменилось. Согласитесь, прав тот, кто первым заметил, что знание убивает любовь, Нет-нет, не подумайте, будто я разлюбил её! Я по-прежнему люблю её. Но это уже иная любовь, Мне известно, что она мертва и... И здесь я уже ничего не могу с собой поделать. Я неоднократно задавался вопросом, что было бы, не начни я тогда следить за Олей. И знаете, мне думается, нашёлся бы какой-нибудь другой повод, который неизбежно привел бы нас к той же самой развязке. В конечном итоге я лишь в очередной раз на собственном опыте убедился, что нельзя перманентно оставаться в состоянии счастья. По крайней мере - обычному человеку. К сожалению, счастье не может быть вечном. Счастье - это миг. Или, во всяком случае, весьма ограниченный отрезок времени. Это очень скользкая вершина, на которой нельзя задержаться надолго. А причина в том, что человеческая натура не терпит статики. Если всё хорошо и гладко, то человек сам себе выдумывает проблемы, устраняя которые получает удовлетворение. Если же в жизни всё остаётся неизменным - это преддверие конца.
- Иными словами, из вашего монолога можно сделать вывод, что вам не хотелось бы однажды вновь встретить Ольгу? Так, как прежде - у метро, или даже у себя дома?
- Ну как же Вы не понимаете! Конечно, хотелось бы. Но зто была бы уже совсем другая Ольга... и другим был бы при такой встрече я. Наше знание исключает счастье. - Задумавшись па минуту, он вдруг поинтересовался: (А почему вы спрашиваете? Вы могли бы вернуть её?
- Мог бы, - спокойно, как нечто само собой разумеющееся,
подтвердил Марлен Евграфович, - Вы верно догадались, Серёжа.
- Н-да-а. Не таким я представлял себе Князя Тьмы... - с нескрываемым разочарованием произнёс Сергей. - Не таким он мне виделся...
- Так это Вы это м е н я за Сатану приняли? - искренне удивился Мален Евграфович. - Да что вы, батенька! Я такой же смертный, как и Вы. Вот только опростоволосился я, что называется, однажды. Бес, который никогда не дремлет, попутал миля. Или, говоря языком спецслужб, завербовали меня, привлекли к сотрудничеству. А я оказался способным, стал делать успехи, подниматься по служебной лестнице ни только на основной работе. Да и не столько... Короче, в том "департаменте", где я работаю по совместительству, занимаемая мною должность - далеко не последняя.
- И чем же вы в своём "департаменте" занимаетесь?
- Ох, Сережа, погубит вас любопытство... Ну, да ладно. Отвечу так сбором информации по региону "Центральная Россия", а также анализом и прогнозированием рынка.
- Можно поинтересоваться, о какого рынке идет речь?
- О рынке душ, естественно.
- А-а! Так Вы здесь всё-таки по мою душу?!! Чем это, интересно, она вас так привлекает? Какими такими качествами?
- Да не заводитесь вы, Сережа! - попросил Марлен Евграфович. - Всё много сложнее, а в то же время и проще... Дело сводится к обыкновенной сделке. И у меня есть все основания полагать, что мы могли бы быть друг другу взаимно полезными. ... Как правило, становясь старше, люди начинают задумываться о своей душе. И думают о ней уже не как о какой-нибудь абстракции, а как о чём-то реальном и главное - своём и очень дорогом. Как вы полагаете, почему многие из наших видных политических лидеров-атеистов не только теперь, но и в прежние годы церковь посещали? Да за душу свою боялись. Вот и мне тоже душа моя не безразлична... У нас там недавно тоже ведь перестройка прошла. Также новые ветру подули. И в порядке опыта в целях поощрения позволяют теперь выкупать наши запроданные души. Вот и я хочу сбою выкупить. А это далеко не просто. Чтобы свою душу назад получить, нужно для него шесть душ заполучить. Как видите, заинтересовывают нас таким вот образом. Чтобы больше инициативы проявляли. Короче - четыре души у меня в активе уже есть, а вот ещё две...
- Но почему Вы решили, что я продам вам свою душу?
(Ну, во-первых, не мне, a e м у, а во-вторых, для подобных ожиданий есть все основания. Сами ведь знаете, душа у вас артистичная, мятущаяся. А это в нашем деле - всегда шанс. Ну а в третьих - здесь и могут быть и варианты... Но о них позже. Ну, как там насчёт души? Сторгуемся?
- Вы имеете в виду мои встречи с Ольгой? Боюсь, что пет, не сторгуемся. Сговорись я с Вами на ближайшие годы, я потеряю Ольгу в вечности.
- Ну что ж. Такие люди, как вы, обычно бывают фаталистами. Может, предоставим судьбе решить этот вопрос? Сыграем на вашу душу в карты? Или, если хотите, бросим кости? А то, монет быть, - в шахматы? Хотя нет, в шахматы я вам не рекомендовал бы. В них у вас ни малейшего шанса выиграть у меня. Так что - лучше всего кости.
- Увольте, уважаемый Марлен Евграфович, увольте. При всем моём к вам уважении и при всей моей к Вам признательности - ну никак не могу. Считайте, что мне моя душа дорога как драгоценный сувенир, доставшийся от родителей. Давайте-ка лучше о чем-нибудь другом поговорим. Кстати, не поделитесь ли опытом, сами-то вы как свою душу запродали? История, думается мне, была интересная и в высшей степени неординарная. И - клянусь услышанное останется между нами.
- Ну что ж, Серёжа, - вздохнул Марлен Евграфович, - и беседа у нас с Вами интересная, и человек Вы приятный. К тому же, честно говоря, иногда и поисповедвоватъся хочется. Облегчить погубленную душу. Так что грех не выполнить Вашу просьбу. Еще но рюмашке - и извольте историю моего грехопадения.
* * *
В прежние годы каждый свой отпуск проводил я в туристических походах. Как правило - без жены. И не один, а с друзьями, такими же любителями путешествий, как и я.
Так вот, лет двадцать с небольшим тому назад договорились мы не забираться куда-нибудь к чёрту на кулички, а провести время в нашей средней полосе. Оговорили маршрут, обязанности и вклад каждого. К сожалению, не все выходили в отпуск одновременно. В результате было решено, что те из нас, кто уже свободен, выезжают первыми и ждут остальных в небольшой деревушке в Смоленской области, где проживал дальний родственник одной приятной дамы из нашей компании. Таким образом, место сбора было определено, равно как и день отправления в поход. Поэтому каждой имел возможность добираться к месту сбора когда и как ему было удобно.
Мы с приятелем, которого звали Равшаном, решили провести на свежем воздухе побольше времени и отправились в деревню приблизительно за педелю. Были мы изрядно загружены - палатка, рыболовные спасти, топорики и неизбежные рюкзаки.
Был конец июля. Не помню уж по какой причине, но мы не смогли выехать, как это предполагалось, ранним утром. И в результате на нужную нам железнодорожную станцию прибыли лишь часам к шести вечера. Солнце стояло ещё достаточно высоко, но жара уже спадала, так что предстоящий путь к пункту сбора казался не таким уж неприятным. И это несмотря на то, что от нужной нам деревушки нас отделяло около полусотни километров.
Убедившись, что ближайшего автобуса в нашем направлении придётся ожидать более полутора часов, мы принялись "голосовать". Как обычно случается в подобных случаях, все машины шли в это время почему-то куда угодно, только не туда, куда нам было нужно. Впрочем, это не особенно портило нам настроение - всё равно ждать автобуса.
В конце концов шофер очередного "газона" согласился подбросить нас почти что до нужной нам деревушки. "Останется что-нибудь километров восемь. А там вас кто-нибудь подвезёт", - уверенно пообещал он. Забросив вещи в кузов, мы уселись в тесную кабину, поело чего началось наше путешествие по пыльным и разбитым колхозным дорогам. Словоохотливый шофёр расказывал о местных проблемах, о вредном начальстве, о своем желании съездить во время отпуска в Москву, о надоевшей жаре и о грозе, обещанной гидрометеоцентром на сегодня. Так, за разговорами и прошло незаметно наше путешествие до той развилки, от которой нам предстояло уже без него добираться до цели нашего путешествия. Ситуация осложнялась тем, что высадили нас не на той дороге, по которой курсировал автобус. Но шофёр заверил, засовывая в карман полученные за проезд деньги, что беспокоиться нечего: "Машины здесь холят. Вы потихонечку пилите себе по той вон дороге. А как кто догонять будет, услышите. Так что обязательно вас подбросят".
Попрощавшись с водителем, мы поплелись по просёлку. Судя по его состоянию, машины ходили тут не уж и часто. И ко всему прочему, на небе стали собираться тучки, напоминая об обещаниях метеоцентра. Хотя с точки зрения видов на урожай дождь скорее всего был просто необходим, в нашей ситуации было бы лучше обойтись без него.
Вскоре мы дошли до развилки. Шофёр ничего не говорил нам о ней. После непродолжительной дискуссии, в которой недобрым словом поминались также и родственники шофёра по женской линии, мы оба пришли к выводу, что лучше идти вправо - дорога здесь производила впечатление более наезженной. После первой развилки нас ожидала вторая, а затем и третья. И каждый раз мы шли туда, где - как нам казалось - чаще ходили машины.
Прошло уже более часа, но пока ещё мы не видели на пути ни одной встречной или попутной машины. А небо меж тем стало совсем темным. Было душно. Ни дуновения ветерка. Все предвещало скорую грозу. Нужно было подумать о каком-нибудь убежище. И вдруг - о счастье! - невдалеке от дороги за редкими деревьями стали просматриваться контуры большого дома. Не сговариваясь, мы молча устремились к нему. Увы, вскоре стало очевидно, что мы скорее всего наткнулись на остатки старинной помещичьей усадьбы, длительное время использовавшейся не по назначению. Двухэтажный кирпичный дом был частично разрушен, и лишь его правый флигель сохранял остатки крыши. В любом случае представлялось более целесообразным переждать надвигающуюся грозу под навесом, нежели доставать ветровки и сапоги или разбивать в спешке палатку. A посему мы прибавили шагу и вскоре уже поднимались по ступенькам к косо висевшей на одной петле обитой жестью двери. Вошли. Сразу за порогом обнаружилось что-то вроде небольшого холла, из которого вглубь флигеля вел коридор. К нашему удивлению, несмотря па соседство дороги, в помещении не было никаких обычных в подобных случаях неприятных запахов. Пол был покрыт толстым слоем пыли. Та же пыль покрывала и остатки стоящего в углу письменного стола и пару деревянных ящиков, заменявших, видимо, кому-то здесь стулья. Как ни странно, и на стенах отсутствовали скабрёзные надписи и рисунки. Иными словами - создавалось впечатление, что под крышу этого дома никто не заглядывал по крайней мере в течение нескольких дет.
Бросив свою поклажу на ящики, ми прошли дальше. Флигель явно неоднократно перестраивали. Справа вдоль коридора располагался ряд дверей, слева - стена со следами заделанных окон. Равшан приоткрыл одну из дверей. В комнате царила темнота. Приятель мой чиркнул спичкой, слабый свет которой осветил пустое узкое помещение без окон. Скорее всего, в недавние времена здесь было что-то вроде склада. В конце коридора чуть брезжило забранное решёткой окошко. И здесь, как странно, не пахло ничем, кроме пыли.
Мы вернулись к нашим вещам. В сумерках временами полыхали сполохи далеких зарниц. Громче и громче звучали раскаты грома. Гроза приближалась. Судя по всему, самым разумным в нашем положении было провести ночь в этих стенах. А потому вы быстренько наломали веток и подмели полы. При этом обнаружилось, что они повсюду были цементными.
Меж тем гроза со всем неистовством обрушилась на наше убежище. Чтобы ни спать в воде, нам пришлось поднатужиться и закрыть входную дверь. К счастью, в оконный проем капли дождя не попадали. Достав походную бензиновую плитку, мы быстренько сообразили себе ужин. А так Как время было ранним и спать ещё не хотелось, то после непродолжительных колебаний достали бутылочку азербайджанского коньяка. За беседой и коньяком время потекло быстрее и приятнее, и когда гроза стала утихать, а бутылка опустела, мы были уже в прекрасном настроении и начали раскладывать свои спальные мешки.
* * *
Мне снилось, будто я лежу, загорая, на берегу моря. Вдруг земля начинает подо мной колебаться. Мне становится страшно - конечно же, это землетрясение. Я понимаю, что сейчас поднимутся огромные волны, которые смоют меня в море. Охвативший меня испуг столь силён, что я не в силах пошевелиться. И вдруг я ощущаю боль. Что это? Ах да, это же с гор катятся камни. Вот ещё несколько камней угодило в меня. Но ведь над пляжем нависают скалы! Еще несколько толчков и они обрушатся на пляж, па меня... Ну вот, теперь уже довольно большой камень угодил мне в бок. До чего ж больно! Нужно бежать. Однако я никак не могу преодолеть своё оцепенение. А люди кричат: "Встать! Встать, тебе говорят!" Интересно, почему они не думают о себе? Почему обращаются лишь ко мне?
Следует ещё удар в бок. И тут я просыпаюсь. Открываю глаза и не могу сообразить, где я и почему так ярко светит солнце.
Ага, это же не солнце. Это кто-то светит мне в лицо фонариком.
- Встать, мать твою... - цедит этот кто-то.
Ничего не понимая, я меж тем все-таки интуитивно прихожу к выводу, что при создавшихся обстоятельствах будет лучше выбраться из спального мешка.
- Только - без фокусов! - предупреждает меня голос.
Еще не придя в себя до конца, вылезаю из мешка. Судя по всему нам нанесли визит, по крайней мере, четверо. Пульсирующе жужжит динамомашинка ручного фонарика. "Господи! - думаю я. - Неужели у кого-то ещё сохранилась такая редкость?!" Луч фонарика обшаривает помещение. Кто-то чиркает спичкой и зажигает... настоящую керосиновую лампу! Я не ошибся, в комнате находятся трое военных и один штатский. Он держался несколько особняком, оставаясь у входа. Ни Равшана, ни его спального мешка я не вижу. "Куда он мог подеваться?" - думаю я, завязывая шнурки своих туфель и стараясь не зацикливаться на направленном на меня дуле пистолета.
- Где остальные? - спрашивает военный.
- Кто?
- Тебя спрашивают, где остальные? - уже раздраженно переспрашивает военный и тут же командует: - Встать!
Я выпрямляюсь. Передо мной стоит худой человек средних лет с погонами лейтенанта на плечах. Несмотря на всю неожиданность ситуации, не могу не обратить внимания на то, что сапоги его надраены, на них ни капельки грязи, хотя после прошедшей грозы дорогу наверняка развезло.
- Фамилия? - отвлекает меня от размышлений очередной вопрос. По всей видимости, "остальные" его больше не интересуют,
- Бок, - отвечаю я.
- Немец? - уточняет он, - Или еврей?
- Русский.
- Это с какого такого "боку"? А, Бок? - криво усмехнувшись, каламбурит он.
- С любого, - начиная раздражаться на самого себя за свою покорность, отвечаю я и тут же добавляю: - Да кто вы такие, чёрт вас подери? Кто вам дал право допрашивать меня? И что здесь вообще такое происходит?
- Ишь ты, любознательный какой. И смелый, - снова криво усмехается лейтенант и тут же подаёт команду стоящему несколько в стороне старшине: Обыскать!
Тот подошёл и, рывком развернув меня, быстро и умело прошёлся по всем местам, где могло бы быть спрятано оружие. Меж тем лейтенант, присев на корточки, обследовал спальный мешок.
- Ишь ты, какой, - восхищенно произнес он. - Похоже - шелковый. Но не немецкий... Хорошо вашего брата снабжают. Заботятся, видать, о вас. Только все это зря. Все равно мы вас тут вылавливаем и раскручиваем... От нас не уйдешь! Я вашу гнилую породу за версту чую!
Закончив со спальным мешком, он перешел к рюкзаку. Из его содержимого на него, судя по всему, особое впечатление произвел фонарик с двумя круглыми батарейками.
- Ты только погляди, Клещ, - подозвал он немолодого солдата. - До чего они дошли. Видишь - "Сделано в СССР"?! Ну не дураки ли! Думают, мы на эту подделку купимся. Будто мы не знаем, что у нас производят, а что - нет! - И снова, повернувшись ко мне: - Так где ж все-таки остальные?
- Я отказываюсь разговаривать с Вами! Кто дал Вам право лезть ко мне в рюкзак?! Я протестую! - пытаясь сообразить, что бы все это могло означать, возмутился я и тут же непоследовательно продолжил: - Это явное недоразумение. Вы меня с кем-то путаете. Это точно. Не за того принимаете... Могу я в конце концов узнать, на каком основании вы роетесь в моих вещах? Да и кто вы вообще такие?
- А ты, однако, наглец! - процедил лейтенант и неожиданно залепил мне сильнейшую пощечину.
Если бы не вторая оплеуха, которой весьма своевременно наградил меня с другой стороны старшина, я бы наверняка свалился.
- Держись, шпионская морда! - почти весело посоветовал он. - И не серди товарища лейтенанта. Он у нас хоть человек и культурный, но тоже власть над собой потерять может. Вот тогда-то тебе дело со мной иметь придется. А уж я с тобой душу отведу! Потешусь всласть... У меня все вскорости петь начинают. Все чирикают... Даже глухонемые. Так что лучше вспоминай, падаль, где парашюты зарыли и куда остальные подевались.
Несмотря на то, что мой мозг отказывался понимать происходящее, я уловил-таки упоминание о парашютах и обращение "шпионская морда". Да-а, действительно, ситуация складывалась - не позавидуешь...
- Так вы меня приняли за шпиона? Что за дичь! Какой я вам шпион! Мы приехали сюда с приятелем из Москвы. Да вот, посмотрите хоть мой паспорт!
Я сунул руку в карман - документов там не оказалось. Да и откуда им было там взяться, когда ещё вчера днем перед предполагаемой поездкой на автобусе я попросил Равшана забрать у меня все документы.
- Документы у Равшана, - упавшим голосом объявил я. - Он где-то здесь. Он должен быть где-то здесь.
- Кто такой этот Равшан? - тут же вновь подключился к допросу лейтенант, придвигая к столу ящик и усаживаясь на него. - Старший?
- Старший? Какой старший! Что за бред! Я же говорю вам, мы приехали сюда на отдых!
- Тебе сколько лет? - неожиданно поинтересовался лейтенант.
- Мне? Тридцать четыре. А что?
- Да ты сам-то хоть понимаешь, что чушь мелешь? - усмехнулся лейтенант. - Идет война. Всеобщая мобилизация. Люди работают сутками. А он - на отдых с приятелем! Ты что, за круглых идиотов нас, что ли, принимаешь? Или сам дурочку играешь? А может - просто издеваешься над нами?...
У меня перехватило дух.
- То есть как это - война? С кем? Неужели - Америка? Я... Мы ничего не знали. Еще вчера все было спокойно...
- Вчера спокойно? Это ты мне говоришь? Человеку, который воюет уже который год? И ты хочешь оказать, что только сегодня услышал о войне?.. Ты что вылупился, Фриц?
А я глядел на него, не в силах понять - кто из нас сумасшедший. Я ущипнул себя - больно. Нет, это определенно не сон. Так неужели эти люди скрываются здесь со времен войны и не знают об её окончании? Но это же абсурд! Этого просто не может быть!
- Вы что... Вы и правда не знаете, что война с Германией давно уже закончилась? Что мы победили?
- Они победили... - передразнил старшина. - Тоже мне, победители нашлись! Чего Вы с ним возитесь, товарищ лейтенант?! Да он же просто издевается над нами, сучий потрох! Отдайте его мне. Я его мигом в чувство приведу.
- Погоди, не спеши. Что-то все они - и этот, и те, которых мы прежде вылавливали - как сговорились: "Закончилась война. Закончилась". Не могут же они все, как один, нас за идиотов держать. - И, обращаясь уже ко мне, лейтенант спросил: - И когда же она, по-твоему, закончилась? - Девятого мая тысяча девятьсот сорок пятого года - охотно поделился я своими познаниями.
- А какой, по-твоему, сейчас год на дворе? - глядя на меня со странным интересом, проложил лейтенант.
Тысяча девятьсот семьдесят третий, конечно.
- Нет, вы только на него поглядите! - снова взорвался старшина, - Как он, падла, жить спешит! Считай, на тридцать годков вперёд заглядывает... Да я ж тебя, гнида, ещё сегодня в расход пущу. Своими собственными руками жизнь твою поганую завершу! Понял? И это - чтобы н а ш у победу приблизить!
- Не горячись, Серафим, - постучал по столу рукой лейтенант. - Не горячись. Отведи-ка его пока лучше в "четвертую". Пусть он там немного покумекает. Может, и поумнеет. А мы с ним попозже поговорим.
Серафим! Я внимательно посмотрел па старшину: круглое добродушное лицо, светлые до прозрачности глаза, крупный рот с мясистыми губами. Неужели это он??! Неужели это наш Серафим? Как его - Серафим Михалыч? Истопник из котельной нашего института, к которому мы сбегали с лекций в подвал в начале шестидесятых, дабы раздавить бутылочку и пообщаться в непринуждённой обстановке? Серафим трезвый, помолодевший и почти что опрятный. Нет, это просто невероятно!
- Ваше отчество - Михайлович? - не выдержал я.
- Михалыч, Михалыч, - подтвердил старшина и тут же скомандовал: Давай, гнида, двигай вперёд.
- Да как...
- Пшёл, тебе говорят, падла! - не дал мне возмутиться старшина и больно ткнул меж лопаток дулом своего пистолета. - И не разевай свою поганую варежку, когда тебя не просят.
Мы направились б коридор, откуда меня запихнули в одну из тёмных комнатушек. Тут до меня дошло, что изначально ряд расположенных вдоль коридора клетушек скорее всего предназначался отнюдь не хранения сельхозпродуктов.
И присел на корточки тут же у двери. Прислушался. За стенкой кто-то стонал. Стопы перемежались хриплым с надрывом дыханием.
- Равшан! - негромко позвал я.
Ответом были молчание. Стоны па некоторое время прекратились, а затем возобновились и новой силой.
"Что за чёрт! - думалось мне, - неужели я тронулся? Ну не могу же я в самом деле оказаться в сорок третьем! А может, эти люди действительно не знают об окончании войны? Может быть, не имея радиоприёмника, они до сих пор скрываются в лесах и ведут войну? Партизанскую войну против
всего мира? Да нет, это невозможно. Полностью исключается. Во-первых, против этого свидетельствует пусть несвежая, но всё же и необтрёпанная форма. Во-вторых, сколько же лет было в сорок третьем старшине, если сейчас ему не более тридцати? И, в-третьих, почему это все они утверждают, что сейчас идёт сорок третий? Так что, здесь явно что-то не то. А вдруг это КГБ проводит здесь какие-то свои игры, и мы случайно оказались в сфере их интересов? Тоже едва ли. ... К тому же этот старшина... Как же он похож на нашего истопника, этот Серафим!
Скорее всего, ошибки не было. То же бабское лицо. Тот же простодушный взгляд, как нельзя более соответствующие имени. То же деланное равнодушие. Но я-то прекрасно помнил, как, немного выпив, истопник Михалыч быстро пьянел и не без удовольствия предавался воспоминаниям и философствованию. И воспоминания эти, особенно сейчас, в теперешнем моем положении, вызывали далеко не радужные мысли о ближайшем будущем...
* * *
Особенно не любил Серафим инородцев и интеллигентов. А само существование инородца-интеллигента он воспринимал как личное оскорбление.
Однажды, изрядно захмелев от поднесённой выпивки, он поделился своим отношением к интеллигентам:
- Все беды от них, вся зараза. Ведь они, сукины дети, даже в глаза никогда прямо не глядят! Ты его штыком - в брюхо, в брюхо... А он, гад, ажно шипит, что твой карась на сковородке. А в глаза всё одно не глядит, пёс поганый! Во, до чего упорный. Много мы их там, в подвалах, порешили... Только все они евреи. Через них и живём так, не по-людски. Довели матушку-Русь неизвестно до чего. Народ растлили. Порядок разрушили. Взяли власть в свои руки после смерти отца родного, Иосифа Виссарионыча. Христопродавцы хреновы! Иуды! И вы - туда же. Стакан поднесли, так и думаете, что я не вижу, кто вы такие. Учё-о-ные! Куда там. Все евреи. Только скрытые. Но я вас всех насквозь вижу. Всё ваше нутро поганое. И до сведения довожу... Так что, кто надо, тоже о вас всё знает.