– Ах! Браконьер превратился в сторожа дичи! Все равно что попросить вора поймать вора!
– Он не просто вор! Гораздо хуже!
– Но ты мне так и не рассказал, зачем капитан плавал вниз по реке, – настаивает миссис Уингейт, отвлекаясь от мыслей о характере Коракла Дика.
– Я не волен об этом говорить. Понимаешь, мама?
– Да, да, понимаю.
– Капитан попросил меня никому не рассказывать; и, по правде сказать, я сам не очень много знаю. Но то, что знаю, должен хранить в тайне – даже от тебя, мама.
Она понимает его чувство чести и не настаивает на дальнейших объяснениях.
– Со временем, – добавляет он, – я узнаю все, что он ищет. Может, завтра.
– Значит, ты увидишься с ним завтра?
– Да, ему нужна лодка.
– В котором часу?
– Он не сказал, когда, только лодка ему нужна на весь день. Поэтому нужно ждать его рано – с самого раннего утра.
– В таком случае тебе нужно немедленно ложиться и хорошо выспаться, чтобы быть завтра свежим. Вначале возьми это. Это то, что я тебе обещала, – получше чая.
То – это кружка подогретого самбукового вина, которое, может, и не лучше чая, но лучше портвейна, приготовленного таким же способом.
Выпив вино и ложась под его снотворным действием, лодочник вскоре переносится в землю снов. Но сны ему снятся не счастливые, увы! Он видит разлившуюся реку, лодку на ее волнующейся пенной поверхности, лодку быстро несет к опасному водовороту, втягивает в него и переворачивает под печальную музыку – крики тонущей женщины!
Глава пятьдесят пятая
Новые хозяева поместья
В Ллангоррен Корте все изменилось – от хозяев до самого последнего слуги. Хозяином стал Льюин Мердок, как и пообещал ему когда-то священник.
Некому было возразить. Поскольку у Амброза Винна не было больше наследников по линии сына, поместье, которым он когда-то владел, переходило к детям его дочери. А из детей дочери в живых оставался только Льюин Мердок. Жилец Глингога, таким образом, становился неоспоримым наследником Ллангоррена; и поскольку никто не оспорил его прав, он теперь владелец поместья, стал им, как только были завершены все формальности. Все это было проделано в спешке, вызвавшей отдельные замечания, если не настоящий скандал.
Но Льюин Мердок не из тех, кого это беспокоит; и, по правде говоря, он теперь редко бывает трезв, чтобы что-то почувствовать. В новом роскошном доме, с толпой слуг, ожидающих приказа, с изобилием вина, жизнь совсем не такая, как в полуразрушенном сооружении на поляне Кукушки, и Льюин предается своей страсти к выпивке; все управление поместьем он предоставляет своей ловкой лучшей половине.
Ей не понадобилось заботиться об обстановке. Ее муж, ближайший родственник покойной, вступил во владение и всем имуществом, включая мебель; а немногие личные вещи мисс Линтон были стремительно перемещены в небольшой скромный дом, расположенный поблизости. К счастью, старая леди не осталась без средств; у нее их достаточно, чтобы жить с удобствами, хотя и экономно; в частности, она больше не может позволить себе камеристку, особенно такую дорогую, как Кларисса. Как и сказал Джек Уингейт, француженка получила формальное извещение об увольнении. Но хитрая мадмуазель и не собиралась жить в десятикомнатном домике, пусть даже обособленном; и благодаря вмешательству своего покровителя священника по-прежнему живет в Ллангоррене и прислуживает бывшей красавице Мабилля, как раньше прислуживала престарелой красавице Челтхема.
Пока новая хозяйка пребывает в хорошем расположении духа и всем довольна. Авантюристка-француженка добилась цели, к которой долго шла, хотя и ждала не очень терпеливо. Часто смотрела она через Уай на улыбающиеся земли Ллангоррена, как смотрел падший ангел на сад Эдема; часто видела группы людей, казавшиеся ей ангелами, но не павшими, а в милости – ах! В ее представлении больше чем ангелами – это знатные и богатые женщины, в распоряжении которых все, к чему она стремится, все удовольствия мира и чувств.
Эти избранные больше не в поместье, зато она здесь – владеет тем самым раем, в котором они развлекались! И надеется, что они сюда вернутся и будут окружать вниманием и дружбой ее, как окружали Гвендолин Винн. Выросшая при режиме Луи и прошедшая выучку в школе императрицы Евгении (Речь идет о Наполеоне Третьем и его жене. – Прим. перев.), она не боится социального пренебрежения или отчуждения. Да, она не во Франции, а в Англии; но ей кажется, что это не имеет значения. И не без причин. Этика двух стран, такая разная в прошлом, в послденее время опасно сблизилась – с тех пор, как рука, пролившая кровь на бульварах Парижа, втретила дружеское рукопожатие королевы на причале Шербура. Позор этого рукопожатия упал на всю Англию, распространился по ней, как чума; не местная или временная эпидемия, а такая болезнь, которая устойчиво сохраняется и испускает свои зловонные испарения в потоке грязной литературы, в книгах романистов, не знающих ни стыда, ни совести, в статьях газетных писак, в которых нет ни правды, ни искренности, в театрах, которые мало чем отличаются от публичных домов, в биржевых скандалах, пачкающих имена, которыми гордится английская история: – все приметы английской морали быстро исчезают.
Тем лучше для Олимпии, урожденной Рено. Подобно всем живущим разложением, она наслаждается им, процветает в высшем обществе второй империи и восхищается противоестественным чудовищем, которое повсюду рассевает отравленное семя. Видя, как оно расцветает, новая хозяйка Ллангоррена надеется извлечь из этого выгоду. Она не боится неудачи при попытке проникнуть в общество. Это общество больше для нее не табу. Она знает, что десять тысяч годового дохода приведут ее в королевскую гостиную, даже к самим ступеням трона; и мало что потребуется, чтобы попасть в «Херлингем» и в Чизвикский сад («Херлингем» – лондонский аристократический спортивный клуб; Чизвик – аристократический район Лондона. – Прим. перев.). В этом саду она будет не единственным цветком с ядовитыми свойствами и грязным запахом; напротив, будет шуршать юбками среди десятков дам, удивительно напоминающих красавиц Реставрации и Регентсва, похожих на раскрашенный кукол времен Чарльза Второго и Далил Георга Четвертого; смелостью нравов и косметической яркостью не уступающих им.
Жена Льюина Мердока надеется оказаться среди них – снова пользоваться известностью, как в Булонском саду и на балах полусвета.
Правда, местная аристократия пока не признала ее. Ибо в отличие от законов природы, обязательных для животных и растений, периферийные щупальца организма, именуемого «общество», приходит в движение последними. Но они придут в движение. В нашем вольном и легкомысленном веке деньги обладают громадной властью. И поскольку денег у нее много, совершенно неважно, что в молодости она сидела у швейной машины или на Монмартре гладила белье для своей матери белошвейки. Она уверена, что дворянство графства рано или поздно сдастся; местная знать пришлет свои карточки и явится с визитом сама; обзательно сделает это, как только увидит ее имя в «Придворном журнале» или в «Морнинг пресс», в списке приглашенных в королевский дворец – «Миссис Льюин Мердок, представленная графиней Бесшабашной».
Ее супруг свое новое богатство переживает совсем по-другому; в каком-то смысле гораздо более трезво, а в другом – наоборот. Если и в дни несчастий он много пил, то теперь позволяет себе это еще чаще. Но есть еще одна страсть, которой он теперь предается, это его старый неисправимый порок – игра. Ему все равно, что написано на карточке посетителя, если тот согласен с ним сыграть; и хотя у жены пока не бывает гостей, у мужа их множество – более чем достатчно для партии в роббер или вист. К тому же некоторые старые приятели из «Уэльской арфы» получили доступ в Ллангоррен, среди них несколько молодых дворян из соседских поместий – паршивые овцы своего стада; они и составляют общество Мердока. Там, где есть падаль, появятся и стервятники; и уже несколько шулеров из Лондона нашли дорогу в Херефордшир и крутятся вокруг Ллангоррена.
Вечер за вечером расставляются столы для мушки, экарте и других игр, точно как в притонах Хомбурга, Бадена или Монако. Не хватает только женщин.
Глава пятьдесят шестая
Игроки в Ллангоррене
Среди тех кого можно сейчас увидеть в Ллангоррене – большинство в этом месте новички, и внешность их не внушает доверия, – есть и наш старый знакомый. Как всегда, зловещий, ибо это отец Роже. И не редко можно его здесь встретить, а почти всегда. Как ни часто приходил он в Глингог, в Ллангоррен является еще чаще и проводит здесь большую часть времени; днем его почти никогда нельзя увидеть в скромном доме у переправы Рага, а по ночам роскошная постель в Корте привлекает его гораздо больше жесткой холостяцкой кровати.
Принимают ли его с неограниченным гостеприимством или нет, он ведет себя так, словно все здесь принадлежит ему. Тот, кто не знает его истинных отношений с хозяином поместья, может его самого принять за хозяина. И такое предположение будет недалеко от истины. Как создатель королей контролирует королей, так Грегори Роже контролирует нового владельца Лланогррен Корта, влияет на него в нужном направлении.
Так он и поступает, но не открыто, а исподволь. Открытые действия полностью противоречат тактике, которой он обучен, и практике, к которой привык. Меч Лойолы в руках его современных последователей превратился в кинжал – оружие, больше подходящее для ультрамонтанизма (Политика римской католической церкви, направленная на расширение влияния папы в мире. – Прим. перев.). Но в протестантских странах этим оружием следует пользоваться тайно, хотя в других оно не скрывается.
Однако священник с переправы Рага не во Франции; под крышей английского джентльмена, хотя и католика, он ведет себя с подобающей скромностью – перед незнакомцами и окружающим миром. Даже слуги ничего необычного не замечают. Все они новые и еще не привыкли к окружающему. И им не кажется странным, что священник осуществляет контроль надо всем. Они все ему покорны, иначе не попали бы в штат Ллангоррен Корта.
Так идут дела под новым управлением.
В тот самый вечер, когда капитан Райкрофт совершил поездку по реке, чтобы осмотреть следы на утесе, в Корте небольшой прием, и обедающие садятся за стол примерно в то же время, когда капитан ступает на борт скифа Уингейта.
Время еще раннее, но прием холостяцкий, и за столом Льюина Мердока сидят мужчины, не очень следящие за приличиями. Но есть и еще одна причина: думают они не о еде, а о том, что за ней последует. Не фрукты, не десерт, а игра в карты или в кости – вот что их привлекает. По пути в столовую они видели другую комнату, где стоят столы для мушки и виста и собраны все необходимые для игры принадлежности: новые колоды карт еще в обертке, счетчики слоновой кости, коробочки для костей с кубиками в метках.
Интересно посмотреть на посетителей мистера Мердока: очень пестрое сборище, но одно у всех общее – каждый предвкушает тот момент, когда покинет дом хозяина с хозяйскими деньгами в кармане. Деньги достались Мердоку легко, почему бы ему не расстаться с их частью? Если у него много денег, у его посетителей зато есть решимость облегчить его карман.
Поэтому обед съедается торопливо, блюда не получают должной оценки, хотя они очень вкусные; всем не терпится поскорее перейти в другую комнату и взять в руки игрушки, которые там представлены.
Хозяин, знающий, чего хотят гости, не мешает им. Напротив, он, как и все, хочет побыстрей начать игру. Как уже говорилось, игра – его страсть, ей он посвятил большую часть жизни и не может жить без нее, как не может жить без выпивки. Безнадежная жертва пьянства, он также раб игры. Поэтому как только принесли десерт и все выпили по стакану крепкого вина, хозяин многозначительно смотрит на жену – единственную женщину за столом, – и она, понимая этот взгляд, тут же уходит.
Когда она выходит, джентльмены встают, но снова не садятся, а пьют стоя – небольшую порцию коньяка. И толпой устремляются в комнату, которая для них более привлекательна; вскоре оттуда доносится звон монет и стук счетчиков; время от времени слышатся возгласы, грубые, почти кощунственные, как будто играют в кегли на заднем дворе лондонской пивной, а не в карты под крышей сельского поместья джентльмена.
Пока новый хозяин Ллангоррена развлекает свое дружелюбное общество, не менее гостей увлеченный игрой, его новая хозяйка также играет свою роль, возможно, внешне более приличную, но гораздо более загадочную. Она в гостиной, но не одна – с ней отец Роже. Он, конечно, обедал со всеми и произнес за столом молитву. Священника вряд ли ждут за игровым столом, хотя он может взять в руки карты и играть не хуже самого опытного игрока. Но сейчас на уме у него другая добыча, и он хочет поговорить наедине с хозяйкой Ллангоррена о том, что делать дальше. Как бы ему самому ни хотелось поиграть с хозяином и выиграть у него немного денег, он совсем не хочет, чтобы весь мир делал то же самое; она – тем более. Нужно что-то сделать, чтобы прекратить это; и именно об этом говорят двое в госиной, хотя несколькими словами они уже перекинулись раньше.
Сидя рядом на диване, они поглощены этой темой. Но не успевают они произнести нескольких слов, как им приходится разъединиться и на какое-то время забыть о разговоре.
Помеха вызвана появлением третьего, которому захотелось последовать за миссис Мердок в гостиную. Это молодой представитель класса сквайров, но, как когда-то ее муж, человек с подмоченной репутацией и растраченным состоянием. Он поклонник женщин, и француженка кажется ему красавицей, а покрытые косметикой щеки – розовым цветом той самой молочницы из пословицы, которую девять раз окунали в росу.
Все это вызвано большим количеством выпитого вина, и в гостиную он входит полупьяным и чуть покачиваясь – к крайнему раздражению леди и священника, которые смотрят на вошедшего с презрением. Но тот настолько пьян, что ничего не замечает, садится перед миссис Мердок и начинает беседовать с ней.
Роже, встав, бросает на женщину многозначительный взгляд и кивает в сторону окна; затем, извинившись, выходит из комнаты.
Она знает, что это значит: ей следует пойти за ним и найти его. Знает также, как избавиться от докучливого посетителя. Будь это на скамейке Булонского сада или в беседке Жардена, она быстро отделалась бы от него. Но бывшая кокотка сейчас хозяйка аристократического поместья и должна вести себя соответственно. Поэтому она некоторое время выжидает, слушая речь своего поклонника – некоторые его комплименты настолько грубы, что прозвучали бы оскорблением для более чувствительного слуха.
Наконец она избавляется от него под предлогом головной боли. Говорит, что ей нужно подняться наверх и принять лекарство. Она вскоре спустится; и вот, извинившись, оставляет разочарованного джентльмена.
Выйдя из комнаты, она направляется не к лестнице на второй этаж, а идет по коридору, потом в прихожую и к парадному входу. Ни на минуту не задерживается на ступеньках или на площадке для карет, а идет дальше, к летнему домику, где ожидает увидеть священника. Они уже не раз встречались здесь, разговаривая о своих делах и планах.
Но дойдя до павильона, она испытывает разочарование – и некоторое удивление. Роже нет, и она не видит его нигде поблизости.
Но хотя она этого не знает, сей достойный джентльмен поблизости, он лежит ничком в папоротниках всего в нескольких шагах от нее. Однако он настолько погружен в мысли, что не слышит ни ее шагов, ни своего негромко произнесенного имени. А она говорит негромко, потому что опасается, как бы кто не услышал. К тому же она не считает необходимым звать настойчиво. Он все равно придет, даже если она его не дозовется.
Она заходит в павильон и стоит в ожидании. Но священник не приходит, и она его не видит – видит только лодку внизу на реке, которая на веслах идет вверх по течению; однако она и не думает, что эта лодка имеет какое-то отношение к ней и ее делам.
К этому времени священник поднимается и идет вдоль берега, продолжая наблюдать за движущейся лодкой.
– Куда мог пойти Грегори? – спашивает себя женщина все более и более нетерпеливо.
Несколько раз задает она этот вопрос, не получая ответа, и уже собирается вернуться в дом, когда ее останавливает звук, доносящийся со стороны причала.
– Может, это он?
Продолжая прислушиваться, она слышит звук весел. Это не может быть та лодка, которую она видела: та должна быть уже далеко. А эта совсем близко, внизу в протоке. Может, священник в ней?
Да, это он, как она устанавливает, выйдя из павильона, встав на то место, где он недавно лежал, и заглянув вниз: она видит его лицо, освещенное люциферовой спичкой (Первое время после изобретения спички, которые зажигаются трением, назывались спичками Люцифера. – Прим. перев.)– он сам при этом подходит на Люцифера.
Но что он может там делать? Осматривает то, что хорошо знает, как и она.
Она хочет окликнуть его и расспросить, но передумывает. Как часто бывает, он, наверно, занят каким-то тайным делом. Поблизости может быть кто-нибудь, помимо нее, и ее голос может привлечь к нему внимание. Она подождет, пока он не поднимется. И она ждет на верху лестницы и здесь встречает священника, который возвращается из недолгой, но по-прежнему необъяснимой экскурсии.
– В чем дело? – спрашивает она, как только он поднимается к ней. – Quelque chose a tort? (Что-то не так? Фр. – Прим. перев.).
– Больше того! Серьезная опасность!
– Comment? (Какая именно? Фр. – Прим. перв.) Объяснитесь!
– Пес идет по следу! И у него отличное чутье!
– Кто?
– Le Capitaine de hussards (Капитан гусар, фр. – Прим. перев.)!
Дальнейший диалог Олимпии Рено и Грегори Роже не связан с Льюином Мердоком и опасениями, что он проиграет свое состояние; напротив, речь идет об опасениях потерять это состояние совсем иным путем; и у этих двоих на весь остаток ночи есть о чем подумать и чем заняться.
Глава пятьдесят седьмая
Недобровольная послушница
– Это я? Все это мне снится? Или я в сумасшедшем доме?
Эти странные вопросы задает молодая девушка, прекрасная девушка, с женской фигурой, высокая, со светлым лицом и роскошными золотыми волосами.
Но что ей красота со всеми ее принадлежностями? Как на цветок, обреченный увянуть невидимым, глаза мужчины могут никогда не упасть на нее, хотя ее цветок завянет не в сухости пустынного воздуха, а в стенах монастырской кельи.
Англичанка, хотя находится во французском монастыре, в Булони; том самом, где живет в пансионе и учится сестра майора Магона. Но это не она, потому что Кэйт Магон, тоже прекрасная девушка, не блондинка, совсем наоборот. К тому же девушка с замечательной фигурой не учится в школе: она уже выросла из школьного возраста. Не позволено ей и выходить на улицу; она постоянно содержится в келье за стенами монастыря, и в эту его часть пансионерки не допускаются, кроме одной-двух любимиц настоятельницы.
Молодая девушка занимает маленькое помещение – одновременно спальню и гостиную; короче, это монашеская келья, обставленная в аскетическом ситле: у одной стены кровать с матрацем, у другой простой туалетный столик, раковина умывальника с кувшином и лоханью – размером в чайный котелок и чайную чашку – и пара обычных мягких стульев – вот и все.
Стены побелены, но большая их часть скрыта под изображениями святых, мужчин и женщин; а богородице предоставлена особая ниша в углу.
На столе четыре-пять книг, включая библию и молитвенник; о содержании книг свидетельствует вытисненный на переплете ортодоксальный крест. Эта литература не по вкусу нынешней обитательнице кельи, потому что за несколько дней она не перелистнула ни страницы и даже не брала в руки тома, чтобы взглянуть на них.
О том, что она здесь не по своей воле, а вопреки ей, можно судить по ее словам, по их тону и по манере, с какой они произносятся. Вначале она сидит на кровати, потом вскакивает и начинает расхаживать, размахивая руками. В таком виде ее легко принять за безумную. Это предположение подтверждается неестественным блеском глаз, лихорадочной краской на щеках, не похожей на здоровый цвет. Но скорее она страдает не от физической болезни,, а умственной. К такому выводу пришел бы человек, увидевший ее на короткое мгновение – именно в этот момент. Но ее последующие слова свидетельствуют, что она полностью владеет собой, и ее возбужденное состояние связано с какой-то серьезной бедой.
– Должно быть, я в монастыре! Но как я сюда попала? К тому же во Францию – потому что я во Франции! Женщина, которая приносит мне еду, француженка. Другая тоже, хотя сестра Милосердие – так она себя называет – говорит со мной по-английски. Мебель: кровать, стол, стулья, раковина умывальника – все французского производства. Во всей Англии не найти такого кувшина и лохани!
Разглядывая туалетные принадлежности, такие миниатюрные, что их можно назвать «принадлежащими Гулливеру у лилипутов», если она когда-нибудь читала эту книгу, девушка на мгновение забывает о своих несчастьях при виде такого нелепого и смехотворного зрелища. Однако тут же вспоминает снова, когда ее взгляд останавливается на маленькой статуэтке – не мраморной, а дешевой гипсовой парижской работы. Девушка читает надпись внизу – «La Mere de Dieu» (Богоматерь, фр. – Прим. перев.). Надпись подтверждает, что она в монастыре во Франции.
– О да! – восклицает она. – Это несомненно так! Я больше не на родине, меня отвезли за море!
Это знание или вера не успокаивают ее и не объясняют загадочную ситуацию. Напротив, увеличивают удивление, и девушка снова восклицает:
– Я в себе? Или это сон? Или чувства обманывают меня?
Она прижимает руки ко лбу, дергает белыми пальцами пряди нерасчесанных волос. Прижимает их к вискам, как будто хочет убедиться, что мозг ее невредим.
Но он в порядке, иначе она не могла бы рассуждать.
– Все вокруг свидетельствует, что я во Франции. Но как я здесь оказалась? Кто привез меня? Чем оскорбила я Бога или человека, что меня увезли из дома, с родины и заперли здесь? Я в тюрьме! Дверь постоянно закрыта! Окно так высоко, что я ничего не вижу! Оно пропускает тусклый свет, который не предназначен для веселья. О! Вместо того, чтобы веселить, он меня мучит, пытает!
В отчаянии она снова садится на кровать, закрывает лицо руками и продолжает свой монолог – но теперь говорит не о настоящем, а о прошлом.
– Нужно подумать! Что я могу вспомнить? Вечер, который так счастливо начался и так несчастно закончился! Жизнь моя кончилась, как я могла бы подумать, если бы о чем-то тогда думала. Но это не так, иначе я была бы не здесь, а на небе, как я надеюсь. Была бы я сейчас на небе? Когда вспоминаю его слова – его последние слова – и думаю…
– Твои мысли греховны, дитя!
Эти слова произносит женщина, которая появляется на пороге, распахнув дверь. Женщина зрелого возраста, в черном одеянии монашки, со всеми принадлежностями: вышивкой на поясе, четками и подвеской на груди в виде распятия. Высокая и худая, с кожей, напоминающей сморщенный пергамент, с лицом, которое выглядело бы отвратительным, если бы не монашеская прическа, которая частично закрывает его и делает менее зловещим. Тем не менее смотреть на это лицо неприятно, особенно из-за его показного набожного выражения. Вошедшую зовут сестра Урсула.
Она раскрыла дверь бесшумно – монастырские двери для этого специально так устроены – и стоит между косяками, как силуэт из тени в раме; одной рукой держит дверную ручку, в другой небольшой том, изрядно зачитанный. Она несомненно подслушивала, прижавшись ухом к замочной скважине, о чем свидетельствуют ее слова.
– Да, – продолжает она, – греховны, очень греховны! Ты должна думать о чем-то ином, а не о мире с его грехами и обо всем остальном, о чем ты думала!
Та, к которой она обращается, не вздрагивает от неожиданного вторжения и вообще никак не проявляет своего удивления. Это не первое посещение сестрой Урсулой ее кельи; не впервые слышит она строгую речь из этих тонких губ. Вначале она не слушала нетерпеливо; напротив, возмущалась – отвечала вызывающе и гневно. Но можно смирить самый гордый дух. Даже орел, когда устает биться крыльями о стенки клетки, может подчиниться, хотя окончательно никогда не покорится. Поэтому плененная английская девушка отвечает покорно и умоляюще:
– Сестра Милосердие, как вас называют, смилуйтесь надо мной! Расскажите, почему я здесь?
– Ради спасения твоей души.
– Но кого это касается, кроме меня самой?
– Ах! Вот здесь ты ошибаешься, дитя мое; это показывает, какой образ жизни ты вела до сих пор и какие люди тебя окружали. Они, грешники, считают всех остальных подобными себе. Не могут представить себе, что есть и другие. Те, что считают своим долгом – нет, прямым приказом Господа! – сделать все, что в их силах, для спасения грешников, для врзвращения им милости Божьей. Он всемилосерден.
– Это правда. Мне не нужно напоминать об этом. Но могу ли я узнать, почему эти спасители так заинтересовались мной и как я здесь очутилась?
– Со временем узнаешь, ma fille. Теперь не можешь – не должна – по многим причинам.
– По каким причинам?
– Ну, во-первых, ты была очень больна – почти при смерти.
– Я это знаю, но не понимаю почему.
– Конечно. Случай, едва не лишивший тебя жизни, произошел внезапно, а твои чувства… Но я не должна больше говорить об этом. Врач строго приказал не волновать тебя. Будь довольна, узнав, что те, кто поместил тебя сюда, спасли тебе жизнь и теперь спасают душу от гибели. Я принесла тебе для чтения эту маленькую книгу. Она поможет тебе просветиться.