Страница:
— На другой день Зверь объявил об очередном посрамлении дьявола, но почему-то не стал жечь эна Герхарда, а повез его в свою резиденцию…
— Сколько часов назад они отбыли, Гирау?
— Вчера, в это же время… С ним, кроме арбалетчиков, отряд под командованием Северина, младшего Коссэ…
Это хорошо. Это очень хорошо — тяжело вооруженным всадникам ни к чему спешить. Есть шанс…
— Эна Ирма! — отчаянный вскрик Гирау.
— Так надо, — я торопливо отвязываю чью-то красавицу лошадь, темно-золотую, с длинной черной гривой. — Вспомни, Гирау, — тот осел, на котором Господь наш въехал в Вечный Город, тоже ему не принадлежал…
— Я не о том, эна Ирма! Эта лошадь совершенно дикая, Коссэ потому и подарил ее диа Монвэлю, что не сумел объездить!
Я это знаю и без него… Некогда объяснять — каждая минута дорога теперь, когда хозяином города стал Харвик. Да и не поймет этот мальчишка, почему для меня, до этого садившейся на лошадь раза четыре, годится сейчас только такой, абсолютно необузданный конь…
Одним прыжком — откуда что взялось! — я взлетаю на спину черногривой и резко кричу ей в самое ухо, делая ее бешенство продолжением своего порыва, сливаясь с ней воедино:
— Хаййя!
Она приняла меня, стала мной — и рванулась, словно подхваченная ураганом.
Из ворот Монлозаны я вылетаю как раз в тот момент, когда Харвик отдает приказ:
— Закрыть ворота, и чтобы ни один сукин сын… Сто-о-ой!!! Держите ее, ублюдки! Стреляйте!
Волосы по ветру, пять или сто стрел свистнули мимо — не попала ни одна, это невозможно. Только бы удержать лошадь в себе! Если не удержу — или сбросит, или загоню…
И только бы успеть!
Если ты Огонь — прикажи огню не пылать на площадях и над рушащимися кровлями! Если ты служишь Жизни — сделай так, чтобы жизнь, вытекшая из вен, не разлилась багряной рекой по Романду!
…В Тойе я врываюсь к вечеру, когда ворота уже собрались закрывать. Степным пожаром, золотым вихрем проношусь я по улицам главного оплота святой Бланки, и на центральной площади лошадь, покорная моей воле, взвивается на дыбы, пляшет, как пламя…
— Горе вам, жители Тойе, — барон диа Коссэ ведет сюда войска!
На мой пронзительный крик отовсюду сбегается народ. Многие узнают меня — я прежде бывала в Тойе. Но сейчас мне не до того. Я — Огонь, беснующийся на площади… огонь тех костров, на которых сгорели Ирэн-Марта и ее любимый, первые жертвы — и лишь от меня зависит, чтобы они стали последними.
— Да не прольете вы крови! Кротостью святой Бланки заклинаю вас, люди Тойе, — не обнажайте оружия! Есть еще время — собирайтесь быстрее и все уходите в горы, в Солнечную Цитадель! На ней благословение Божие, и Коссэ не взять ее никаким штурмом!
— Мы пойдем по слову твоему, эна Ирма! — вскидывает руку немолодой уже воин со шрамами и проседью в волосах. — Мы верим тебе, и ты поведешь нас!
— Нет, вы пойдете без меня, но благословение мое пребудет с вами. Ибо не наказан еще Зверь, именующий себя Верховным Экзорцистом, и в руках его находится невинно осужденный на мучительную гибель. Прочь из Тойе лежит моя дорога, и долг мой сейчас — спасти невиновного, отступника же да покарает Господь по слову моему и вере вашей!
— Да будет так! — отвечает этот, с сединой. — Делай, что должна, эна Ирма, и не беспокойся за нас — мы верим тебе и уповаем на Господа и святую Бланку, а они оборонят нас…
Я мчалась всю ночь, не жалея ни себя, ни коня. И вот — утро, и я въезжаю в лес, пронизанный косыми солнечными лучами, напоенный ночной росой, приветствующий меня голосами птиц… Они — здесь. Я просто знаю это, как всегда, и теперь двигаюсь не спеша, слушая себя и лес, пытаясь угадать, где именно они встали на ночь…
Ага… Вот. Тонкая извилистая тропка уводит в глубь леса. То есть это вчера она была тонкая, а сейчас все вокруг в следах ног и копыт — сразу заметно, что здесь прошла изрядная толпа. Я слезаю с лошади, глажу ее по холке на прощание:
— Спасибо тебе, хорошая, а теперь — до свидания. Погуляй тут, травки свежей поешь, отдохни. А потом, если хочешь, возвращайся к хозяину и слушайся его, как меня.
Лошадь кивает головой. Кажется, ей не очень хочется прощаться.
Зеленая рубашка, верхнее платье — коричневое. Я мгновенно растворяюсь в утреннем лесу, не иду — легкой тенью скольжу над тропинкой, и Зеленая Стихия дарует мне свою силу. Попадись мне сейчас хоть бешеный кабан — дорогу бы уступил.
Осторожно замираю меж деревьев. Лагерь. Часового нет — пока еще не война, да и местность безлюдная… Лошади меня тоже не чуют, я для них не более чем еще один шорох леса. Среди белых палаток одна — малиновая. Не надо гадать, кому она принадлежит. Над костром вьется дымок, похоже, завтрак уже на подходе.
И тут я замечаю Хозяина. Он привязан к раскидистому клену, и по его изможденному лицу можно предположить, что в таком положении он провел всю ночь. Рядом с ним на травке развалился мордоворот из людей Коссэ.
Сердце мое болезненно сжимается. Что они с ним сделали, мерзавцы? Над левой бровью Хозяина — ссадина, глаз заплыл, черты как-то неприятно заострились, но у него еще хватает сил удерживать облик Диаль-ри. Ветерок слегка шевелит пепельные волосы — а ветра-то вроде бы нет…
— Эй, Эрве, жрать дают!
Мордоворот-охранник лениво поднимается с травы и направляется к костру, даже не взглянув на пленника. Шаг — и в следующий миг мой кинжал уже режет веревки, холодок стали касается запястий пленника, и я слышу радостный шепот:
— Эль… Ирма!
— Бежать можешь? — лихорадочно шепчу я, когда последняя веревка падает на траву.
— Могу, но… Ты знаешь, я растратил слишком много силы на эту скотину, мне бы отлежаться двое суток… Боюсь, у меня не получится удрать по Закону Цели.
— Беги, кому говорят! — я слегка толкаю его в спину. — И предоставь мне разбираться с этими, я их задержу.
Ему больше не нужно повторять. Он ныряет в кусты, я падаю на землю и вижу, как мелькает в зелени белая рубашка…
— Ах ты… сто дьяволов тебе в селезенку!
Так, мелькание белой рубашки заметила не я одна. Из лагеря вылетает бронетрактор в полном доспехе, судя по золотой отделке, это сам барон Северин. Расстояние между ним и беглецом стремительно сокращается — и тут наперерез ему выскакиваю я. Конечно, кидаться на полный доспех с одним кинжалом — верх безрассудства… но все происходит помимо моей воли. Я вдруг поскальзываюсь на росистой траве, падаю прямо под ноги барону, и он кувырком летит через меня — головой в ближайшую липу. Наши вопли боли сливаются в один.
Не могу не отдать должное барону — от болевого шока он оправился раньше меня. Я, получив в живот чем-то очень твердым, корчусь на земле, пояс мой разорван, но в голове радостно бьется: ушел! А пока будут разбираться со мной, и совсем уйдет!
Со словами, кои я не берусь повторить в силу их изощренного богохульства, Северин поднимается с земли, рывком ставит меня на ноги, отбирает кинжал, который я упорно стискиваю в ладони, и вяжет мне руки моим же поясом.
— Откуда ты взялась, сука?
— Господь послал меня, чтобы не дать свершиться беззаконию и несправедливости, — выговариваю я с трудом, боль все еще держит переломленным мое дыхание. — Я Ирма диа Алиманд, слово святой Бланки.
Новая серия богохульств.
— Счас я тебя к Верховному Экзорцисту отведу, — говорит Северин в заключение. — И копыто дьявола мне в глотку, если он не проделает над тобой все то, что хотел проделать над тем колдуном!
Мощный удар в спину швыряет меня на колени. С трудом удержалась, чтобы не ткнуться лицом в траву.
— Так это ты, нечестивица, именуешь себя святой Ирмой?
Голос неожиданно высокий и резкий, он неприятно действует мне на нервы, и, судя по всему, это запланированное воздействие.
— Я Ирма диа Алиманд, одна из малых мира сего, — отвечаю я как можно более бесстрастно, хотя на языке вертится нечто под стать перлам барона Северина. — А тому, кто по скудоумию именует меня святой, не ты судья, но Господь и святая Бланка.
Для начала, пожалуй, неплохо. Хотя это и не бросается в глаза, но сейчас у меня коленки трясутся от страха. Да и вообще не двужильная я — после адской скачки, после лобового столкновения с бароном еще и это… У меня даже пары минут на вхождение в транс не было, приходится надеяться только на себя.
У Эренгара Ле Жеанно типичная рожа фанатика и умертвителя плоти. Тощий, как скелет, высоченный, ряса болтается на нем как на вешалке. Может быть, это прозвучит донельзя банально, но цветом она действительно напоминает мне засохшую, порыжелую кровь. Взгляд желтых, как у совы, глаз по пронзительности не уступит взгляду Лайгалдэ… к счастью, я давно приучена спокойно его выдерживать.
— Значит, ты признаешь, что это ты проповедовала ересь в Монлозане и Тойе, призывая народ к смуте и неповиновению?
— Я проповедовала истинное учение Господа Нашего, кое давно покинуто ромейской церковью! И зову в свидетели всех святых и праведников на небесах, что я призывала не проливать крови, дабы не уподобиться тебе, слуга сатаны!
— Не богохульствуй, еретичка! — голос Верховного Экзорциста срывается на визг. — Твоими устами говорит дьявол — но моя власть сильнее! Отвечай, что заставило тебя рисковать жизнью ради свободы этого чернокнижника — или ты тоже причастна магии и колдовству?
Я вскидываю голову, отбрасывая волосы с лица.
— Я люблю его, — слова эти прозвучали просто и сильно, но совершенно неожиданно для меня самой. — Ты хоть знаешь, что это такое — любить?
Он, задохнувшись, испепеляет меня взором. Видать, еще ни одна из его жертв не смела говорить с ним в подобном тоне.
— Нет, ты не знаешь, что такое любовь, — продолжаю я с вдохновенным видом. — Ты умеешь только пытать и жечь, и говоришь, что творишь сие именем Господа Нашего. Но о таких, как ты, сказал он: «Будут творить именем Моим, и отрекусь от них, ибо будут творить беззакония!». (Хорошо! За точность цитаты, правда, не поручусь, но здешний вариант Писания я все равно наизусть не знаю. Ничего, сойдет для него и так…) Вспомни — разве Господь Наш посылал кого-то на смерть во искупление грехов Его? Он сам принял муку крестную за всех нас, ибо Он возлюбил мир сей — ты же его ненавидишь, ты и тот, кому ты служишь, Зверь!
Так, а это, оказывается, совсем не трудно — вывести его из себя… Да, там не иначе какое-то психическое воздействие, от которого я неплохо защищена — уж не знаю, Лайгалдэ или Пэгги должна я за это благодарить. Но тогда почему поддался Хозяин? Надо бы прикинуть на досуге информагический расклад…
— Замолчи, ведьма, чертово семя! — вопит Ле Жеанно в гневе и, повернувшись к своей охране: — Свяжите ее, заткните ей рот и привяжите к тому же самому дереву! Она не избегнет костра.
Я собираю всю свою энергию в комок. Может быть, на магическом уровне он весьма неприятный противник, но с информационкой у него плоховато — а ведь это оптимальный способ воздействия для любой из Жриц. На сегодня это будет последний удар, но зато какой…
Солдаты в черно-желтой форме замирают, обожженные моим взглядом, не смея ко мне прикоснуться.
— Скажи мне только, Зверь, — бросаю я властно, — та, что воскрешала тебя, назвала ли тебе свое имя? А если назвала, то какое из множества — Хозяйка Звезд или Каменное Сердце?
Верховный Экзорцист отшатывается в ужасе, губы его непроизвольно шевелятся, и я читаю по ним: «Petricordia…»
Я угадала — и готова отдать что угодно за то, чтобы это оказалось неправдой.
Ибо это действительно страшно.
На моей стороне лишь то, что он по-прежнему еще не измерил моих сил, я же знаю о нем почти все. И не так уж это и мало на самом-то деле…
Тем временем Ле Жеанно начал что-то бормотать не то на Языке Закона, не то на здешней латыни. И вот тут он в корне неправ. Не хотелось мне прибегать к силе Слова, но ведь сам же нарывается!
— Тот, кто Камню продал свою душу, тщетно к Утешению взывает! Вечно будет длиться пляска смерти — даже под молитву «Miserere»! О будь же, будь ты проклят, Зверь, — от зверя тебе и погибнуть, ибо человек не пожелает запятнать себя!
После этого финального аккорда я почти с облегчением отдаюсь в руки черно-желтой стражи.
…Пока Ле Жеанно приходил в себя от моей наглости, его приказ был нарушен. Меня действительно связали и заткнули рот, но, вместо того чтобы привязать к дереву, бросили в палатку, как тюк с добром. На голове у меня мешок, чтобы, не дай-то боже, не приворожила кого своей красотой. Впрочем, мешок дырявый и не мешает ни дышать, ни смотреть.
Костер мне обеспечен. Пытать не будут — зачем пытать, Зверь и без того боится, как бы я еще чего-нибудь не сказала.
Выступление отряда задерживается — рыскают по лесу, упустив драгоценное время, все еще надеются, что Хозяину не удалось далеко уйти. Ну-ну… Пока они там бегают, лучше всего расслабиться как следует и войти-таки в транс. Нечего гонять себя на износ, если можешь почерпнуть силы откуда-то еще.
…От публичного сожжения Верховный Экзорцист ни за что не откажется. Но что, если в целях сохранения престижа ему придет в голову сначала выдрать мне язык?
Хреново. Об этом-то я и не подумала. Одна надежда, что он тоже не подумает…
Та, кого древние силиэнт звали — Гэльдаин, если Ты и вправду святой Бланкой проходила по этой прекрасной Обожженной Земле, услышь мои мольбы и будь снисходительна к той, что так часто поминала всуе имя Твое! Если же не чудо огня, а что-то иное должно спасти этот мир — все во власти Твоей…
Голоса — вернулись те, кого посылал на поиски барон Северин. Капитан арбалетчиков устало бредет мимо моей палатки, на ходу приподняв полог, заглядывает внутрь. Я в трансе, и он, скорее всего, принял меня за спящую.
Мне уже доводилось встречать этого человека, и каждый раз я не могу не отметить его сходства с Флетчером. Та же матово смуглая кожа и кошачья гибкость движений — но это в нем как раз типично мутамнийское, а вот широкий рот, всегда готовый к улыбке… Имя его — Росальве диа Родакаср, так что мутаамн он только по матери.
— Господин мой, я четыре года служил вам верой и правдой и надеюсь, что после этого мои советы могут вызывать у вас лишь доверие…
— Я слушаю тебя, сын мой, — отзывается Ле Жеанно от своей палатки.
— В таком случае я бы настоятельно рекомендовал вам немедленно отпустить эту женщину!
Вот это да!!! Я не могла ослышаться — именно это он и сказал. Ой, что сейчас будет…
— Что я слышу? Ты осмелился…
— Дослушайте меня до конца, господин мой, я не кончил. Кто такая эта Ирма диа Алиманд? Одна из многих. По всему Романду, задрав подолы, бегают десятки таких же, как она, свихнувшихся на учении этой самой лжесвятой.
— Тем усерднее должны мы выпалывать дурную траву, сын мой! К тому же у меня есть неоспоримые доказательства, что она ведьма и состоит в сговоре с дьяволом.
— Но Герхард Диаль-ри — один, и, без сомнения, стоит десятка таких, как она.
— В этом ты прав, — Великий Экзорцист скорбно вздыхает, даже забыв прибавить «сын мой».
— Эта же ведьма, насколько я понял, влюблена в него, как кошка. Отпустите ее — и куда она, по вашему мнению, побежит? Не может быть, чтобы у них не было сговора. И тогда в наших руках будут и он, и она…
— Тише, сын мой! Она может услышать…
— Да спит она. Я сам только что заглянул. Небось всю ночь скакала — тут мои ребята лошадь поймали в лесу…
Молчание. Верховный Экзорцист размышляет. А я и сама не знаю, чего больше хочу — чтобы он согласился или отказался. Ведь самое скверное в этом то, что диа Родакаср абсолютно прав — отпустить меня, и я тут же кинусь на поиски Хозяина. Без меня ему не пройти по Закону Цели, но и в Романде оставаться небезопасно — он же не знает, кто его выдал, и не может доверять никому из местных…
— Я всегда ценил твою преданность, — наконец отвечает Ле Жеанно. — Найдется у тебя полдесятка людей, способных незаметно следовать за ней, не привлекая внимания?
— Найдется. Я сам готов их возглавить.
Показалось мне или на губах диа Родакасра в самом деле мелькнула злорадная усмешка?
Лет эдак сто сорок назад, во время Восьмилетней войны Романда с Мураамной, старший сын графа Арлетского Роже собрал небольшой отряд и отправился искать золота и славы в чужих краях. Что произошло с ним в мутамнийской земле, не ведомо никому, однако домой он возвратился не только без войска, но даже без родового меча графов Арлетских (злые языки болтали, что сей меч был проигран в кости мутаамнам в одном из притонов), в обтрепанном плаще и с посохом странника. На беспутного Роже снизошло откровение Господне. Отринув мирскую суету, пошел он по Романду, по пути основывая монастыри совершенно особенного типа — женская и мужская общины бок о бок. «Докажите Господу, что не только на небесах, но и на грешной земле способны вы быть друг другу лишь братьями и сестрами!» — призывал Роже.
Так что не я одна такая в Романде. Со времен крещения не переводились в этой земле разнообразные святые, пророки и чудотворцы, и всех их воспринимали весьма благосклонно. И лишь Эренгар Ле Жеанно додумался до мысли, что ближнего своего, молящегося Господу немного не так, как ты сам, должно за это посылать на костер…
Монастыри святого Роже обычно стоят вдали от людских поселений — в горах или глухом лесу. Вот на один из них я и набрела на третий день своих скитаний по лесу, со стражей Экзорциста на хвосте. И провалиться мне на месте, если к этому моменту арбалетчики не дозрели до того, чтобы придушить меня самостоятельно, не дожидаясь приказа Зверя.
Разрываясь между необходимостью спешить к Хозяину и нежеланием снова предать его в руки врага, я решила тянуть время, сколько можно. Тем более что и мне самой требовалось восстановить силы.
Первое, что сделала я, покинув лагерь Экзорциста, — влезла на ближайший холм и, стоя на вершине, громко пропела «Боргил» Габриэля Лормэ, может быть, немного сфальшивив, но с чувством и по всем правилам Говорения хорошего Слова. Этим были достигнуты сразу две цели — мое самочувствие и настроение резко поднялись, а стража, залегшая в отдалении в кустах, была полностью деморализована.
Два дня водила я их по лесу противолодочным зигзагом и всю дорогу изощренно над ними издевалась — то орала во все горло песни, которые в этой обстановке должны восприниматься как причудливые пророчества, то вдруг ни с того ни с сего принималась танцевать на полянах без музыки — она была у меня в голове… Ни одну встреченную кочку с костяникой я не обошла своим вниманием, а когда наткнулась на заросли малины, набросилась на ягоду с таким видом, словно это манна небесная… и тут из зарослей послышалось негромкое ворчание, и я нос к носу столкнулась с медведем-подростком. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, после чего мишка, видимо, проникся и начал пастись рядом, не обращая на меня особого внимания. Что чувствовали наблюдавшие за этой сценой арбалетчики, я могу только гадать, но предполагаю, что крестились они много и часто…
На третий день мне уже прискучила однообразная имитация священного безумия — но тут на моем пути встала обитель святого Роже.
Запустив для начала камнем в ворота обители, я отхожу от них подальше и вдохновенно начинаю проповедь:
— Вы, скрывающиеся за этими стенами! Разве не учил вас Господь, что истинное спасение не в хлопотах о душе своей, но единственно в добрых делах? «Сберегший душу свою — потеряет ее, пожертвовавший же душой своей во имя Мое — спасет ее!» Идите прочь из этого леса, из уединения, где надеетесь вы спрятаться от суеты мира сего — в то время как западный ветер гонит Тень на счастливый Романд! Неужели вас пощадят, когда уже распяты Ланневэль и Монлозана? Зверь идет по вашему следу, и горе имеющим глаза, но не желающим видеть! Это говорю вам я, Ирма диа Алиманд, — станьте рядом с вашими братьями, что возносят молитвы святой Бланке, докажите, что вы братья, не словами, но деяниями своими!..
Ну и так далее — Жерар Лормэ, брат Габриэля, в моем вольном пересказе. В самый раз для среднего уровня местного фанатизма. Интересно, совместимо ли с кротостью святой Бланки подобное поведение ее голоса?
Ворота монастыря внезапно распахиваются, оттуда выходит девушка моих лет, в синем монашеском одеянии.
— Мир тебе, Ирма диа Алиманд, — робко произносит она. — Мы привыкли жить отдельно от людей, но для тебя двери нашей обители распахнуты настежь. Входи и будь нашей гостьей, сестра.
Я отрицательно мотаю головой. Не хватало еще устраивать этим безобидным людям проблемы с моим конвоем! Но девушка, естественно, понимает меня неправильно и поспешно достает из-за спины хороший ломоть пирога:
— Тогда прими хотя бы наше скромное угощение… Не такие уж мы плохие, поверь…
У меня трое с лишним суток не было во рту ничего, кроме ягод. Голод пересиливает — я почти выхватываю кусок из рук девушки, бросив непоследовательно: «Да благословят тебя Господь и святая Бланка, добрая душа». Девушка торопливо скрывается, я же сажусь под монастырской стеной и принимаюсь за еду, нимало не заботясь о хороших манерах. Вкусные пироги пекут в обители святого Роже — с рыбой и лесным щавелем!
Подкрепившись, я для приличия разоряюсь под воротами еще минут пятнадцать и, поразив их камнем вторично, танцующей походкой удаляюсь в лес. Причем из принципа двигаюсь прямо на стражу, сидящую в засаде, так что ей приходится спешно и шумно менять дислокацию.
До меня долетает обрывок разговора:
— Нет, ребята, как хотите, а грех ее трогать — безумная ведь… А может, и вправду — святая?
— Да говорю я вам — лесная фея! Как барон ее вел, у меня прям сердце захолонуло — не идет, а плывет, трава под Ней не гнется…
— Не знаю, фея она, ведьма или святая — но с каким удовольствием я прямо сейчас пристрелил бы ее!
Последняя реплика принадлежит капитану арбалетчиков.
…Когда на следующее утро я открываю глаза, мой взгляд натыкается на пикирующего ястреба, вышитого золотом на груди черного камзола. От неожиданности я опять закрываю их…
— Кончай дурить, — звучит надо мной голос Росальве диа Родакасра. — Вижу ведь, что уже не спишь.
Я, покорно глядя на него, сажусь на примятой траве.
— И давай сразу договоримся — ни в какое твое безумие я не верю ни на грош. Долго ты еще намерена над нами измываться?
Так. Этот человек явно знает больше, чем может показаться с первого взгляда, но, хоть убей, не пойму, чего он добивается.
— А чего ты ожидал? Что я сразу приведу вас к Герхарду? Плохо же ты обо мне думаешь, эн Росальве!
— Слушай, — он наклоняется ко мне, — мы одни, солдаты нас не видят и не слышат. Я сказал им, что пошел на тебя взглянуть, не убежала ли… все равно из всей этой банды по лесу умею ходить я один. Так что можешь говорить со мной начистоту.
— А кто ты такой, чтобы я говорила с тобой начистоту? — взвиваюсь я.
— Тот, чье истинное Имя звучит как Гэлт Чинуэй, — отвечает он с неподражаемой улыбкой.
…(Три строчки непечатностей я просто опускаю, остальные пятнадцать заменяю точками.)
— Трать-тарарать, — наконец удается мне выговорить. — Ситуация весьма напоминает древний анекдот, где все до единого командующие ругианской армией оказываются засланными агентами Восточной коалиции. Можно подумать, мало нас с лордом Араном…
— Ну, меня, положим, никто не засылал, — возражает он все с той же улыбкой. — Я родился и вырос в Романде. Просто матушка моя, как и ее двоюродная сестрица, была моталицей, да не просто, а членом ведьминской школы Иэвхи. Вот мы с троюродным братом и унаследовали умение ходить по Закону Цели, хотя пользуемся им не так уж часто. Я, например, бывал в Городе, который для всех, только три раза.
— Слышал бы тебя твой Верховный Экзорцист, которому ты служил верой и правдой! — невольно улыбаюсь я в ответ.
— Нет. Он не услышит, — произносит Росальве точь-в-точь с интонацией Флетчера. Все-таки сильно они похожи, но этот постарше, проще держится, да еще у Флетчера его длинные волосы свисают, как уши у спаниеля, а Росальве стрижется коротко, и голова, по мутамнийскому обычаю, повязана черным платком.
— Короче, Гэлт…
— Не здесь, — обрывает он меня. — Хочешь назвать попроще, зови Шинно. Всем мутаамнам даются звериные имена, моего брата, к примеру, зовут Линхи, Рысенок, а меня — Лисенок.
— Короче, Шинно, чего тебе надо от меня?
— А давай-ка немного пройдемся к реке, — улыбка еще шире. — Не ровён час, придет кто-нибудь выяснить, чем это я с тобой занимаюсь так долго…
Он изящно подает мне руку. Странная мы, конечно, пара — ведьма со спутанными волосами, в мятом и грязном платье, а рядом — рыцарь в черно-желтом, выглядящий так, словно собрался на прием к королю, а не шарился трое суток по лесу…
Между редеющими деревьями сверкает серебром Сорна. Берег полога стекает к воде, на влажном песке обсыхает несколько вынесенных рекой обломков деревьев. Шинно смотрит куда-то за реку, солнце слепит мне глаза, но вот на него набегает облачко — и тогда и я различаю на том берегу полосатые кангранские шатры.
— Теперь поняла? — спрашивает Шинно.
— Прикочевали, значит, — произношу я оторопело. — Учуяли. И что теперь?
— По крайней мере, Верховный Экзорцист и они, в любом случае, не окажутся на одной стороне. Значит, вероятнее всего, у бланкиан и Кангры найдутся общие интересы.
— Ты хочешь сказать…
— Именно это и хочу. Другого безопасного места я на сто лиг вокруг не знаю. Ищите да обрящете.
Я испуганно меряю взглядом ширину реки.
— То есть я должна плыть на тот берег?
— Сколько часов назад они отбыли, Гирау?
— Вчера, в это же время… С ним, кроме арбалетчиков, отряд под командованием Северина, младшего Коссэ…
Это хорошо. Это очень хорошо — тяжело вооруженным всадникам ни к чему спешить. Есть шанс…
— Эна Ирма! — отчаянный вскрик Гирау.
— Так надо, — я торопливо отвязываю чью-то красавицу лошадь, темно-золотую, с длинной черной гривой. — Вспомни, Гирау, — тот осел, на котором Господь наш въехал в Вечный Город, тоже ему не принадлежал…
— Я не о том, эна Ирма! Эта лошадь совершенно дикая, Коссэ потому и подарил ее диа Монвэлю, что не сумел объездить!
Я это знаю и без него… Некогда объяснять — каждая минута дорога теперь, когда хозяином города стал Харвик. Да и не поймет этот мальчишка, почему для меня, до этого садившейся на лошадь раза четыре, годится сейчас только такой, абсолютно необузданный конь…
Одним прыжком — откуда что взялось! — я взлетаю на спину черногривой и резко кричу ей в самое ухо, делая ее бешенство продолжением своего порыва, сливаясь с ней воедино:
— Хаййя!
Она приняла меня, стала мной — и рванулась, словно подхваченная ураганом.
Из ворот Монлозаны я вылетаю как раз в тот момент, когда Харвик отдает приказ:
— Закрыть ворота, и чтобы ни один сукин сын… Сто-о-ой!!! Держите ее, ублюдки! Стреляйте!
Волосы по ветру, пять или сто стрел свистнули мимо — не попала ни одна, это невозможно. Только бы удержать лошадь в себе! Если не удержу — или сбросит, или загоню…
И только бы успеть!
Если ты Огонь — прикажи огню не пылать на площадях и над рушащимися кровлями! Если ты служишь Жизни — сделай так, чтобы жизнь, вытекшая из вен, не разлилась багряной рекой по Романду!
…В Тойе я врываюсь к вечеру, когда ворота уже собрались закрывать. Степным пожаром, золотым вихрем проношусь я по улицам главного оплота святой Бланки, и на центральной площади лошадь, покорная моей воле, взвивается на дыбы, пляшет, как пламя…
— Горе вам, жители Тойе, — барон диа Коссэ ведет сюда войска!
На мой пронзительный крик отовсюду сбегается народ. Многие узнают меня — я прежде бывала в Тойе. Но сейчас мне не до того. Я — Огонь, беснующийся на площади… огонь тех костров, на которых сгорели Ирэн-Марта и ее любимый, первые жертвы — и лишь от меня зависит, чтобы они стали последними.
— Да не прольете вы крови! Кротостью святой Бланки заклинаю вас, люди Тойе, — не обнажайте оружия! Есть еще время — собирайтесь быстрее и все уходите в горы, в Солнечную Цитадель! На ней благословение Божие, и Коссэ не взять ее никаким штурмом!
— Мы пойдем по слову твоему, эна Ирма! — вскидывает руку немолодой уже воин со шрамами и проседью в волосах. — Мы верим тебе, и ты поведешь нас!
— Нет, вы пойдете без меня, но благословение мое пребудет с вами. Ибо не наказан еще Зверь, именующий себя Верховным Экзорцистом, и в руках его находится невинно осужденный на мучительную гибель. Прочь из Тойе лежит моя дорога, и долг мой сейчас — спасти невиновного, отступника же да покарает Господь по слову моему и вере вашей!
— Да будет так! — отвечает этот, с сединой. — Делай, что должна, эна Ирма, и не беспокойся за нас — мы верим тебе и уповаем на Господа и святую Бланку, а они оборонят нас…
Я мчалась всю ночь, не жалея ни себя, ни коня. И вот — утро, и я въезжаю в лес, пронизанный косыми солнечными лучами, напоенный ночной росой, приветствующий меня голосами птиц… Они — здесь. Я просто знаю это, как всегда, и теперь двигаюсь не спеша, слушая себя и лес, пытаясь угадать, где именно они встали на ночь…
Ага… Вот. Тонкая извилистая тропка уводит в глубь леса. То есть это вчера она была тонкая, а сейчас все вокруг в следах ног и копыт — сразу заметно, что здесь прошла изрядная толпа. Я слезаю с лошади, глажу ее по холке на прощание:
— Спасибо тебе, хорошая, а теперь — до свидания. Погуляй тут, травки свежей поешь, отдохни. А потом, если хочешь, возвращайся к хозяину и слушайся его, как меня.
Лошадь кивает головой. Кажется, ей не очень хочется прощаться.
Зеленая рубашка, верхнее платье — коричневое. Я мгновенно растворяюсь в утреннем лесу, не иду — легкой тенью скольжу над тропинкой, и Зеленая Стихия дарует мне свою силу. Попадись мне сейчас хоть бешеный кабан — дорогу бы уступил.
Осторожно замираю меж деревьев. Лагерь. Часового нет — пока еще не война, да и местность безлюдная… Лошади меня тоже не чуют, я для них не более чем еще один шорох леса. Среди белых палаток одна — малиновая. Не надо гадать, кому она принадлежит. Над костром вьется дымок, похоже, завтрак уже на подходе.
И тут я замечаю Хозяина. Он привязан к раскидистому клену, и по его изможденному лицу можно предположить, что в таком положении он провел всю ночь. Рядом с ним на травке развалился мордоворот из людей Коссэ.
Сердце мое болезненно сжимается. Что они с ним сделали, мерзавцы? Над левой бровью Хозяина — ссадина, глаз заплыл, черты как-то неприятно заострились, но у него еще хватает сил удерживать облик Диаль-ри. Ветерок слегка шевелит пепельные волосы — а ветра-то вроде бы нет…
— Эй, Эрве, жрать дают!
Мордоворот-охранник лениво поднимается с травы и направляется к костру, даже не взглянув на пленника. Шаг — и в следующий миг мой кинжал уже режет веревки, холодок стали касается запястий пленника, и я слышу радостный шепот:
— Эль… Ирма!
— Бежать можешь? — лихорадочно шепчу я, когда последняя веревка падает на траву.
— Могу, но… Ты знаешь, я растратил слишком много силы на эту скотину, мне бы отлежаться двое суток… Боюсь, у меня не получится удрать по Закону Цели.
— Беги, кому говорят! — я слегка толкаю его в спину. — И предоставь мне разбираться с этими, я их задержу.
Ему больше не нужно повторять. Он ныряет в кусты, я падаю на землю и вижу, как мелькает в зелени белая рубашка…
— Ах ты… сто дьяволов тебе в селезенку!
Так, мелькание белой рубашки заметила не я одна. Из лагеря вылетает бронетрактор в полном доспехе, судя по золотой отделке, это сам барон Северин. Расстояние между ним и беглецом стремительно сокращается — и тут наперерез ему выскакиваю я. Конечно, кидаться на полный доспех с одним кинжалом — верх безрассудства… но все происходит помимо моей воли. Я вдруг поскальзываюсь на росистой траве, падаю прямо под ноги барону, и он кувырком летит через меня — головой в ближайшую липу. Наши вопли боли сливаются в один.
Не могу не отдать должное барону — от болевого шока он оправился раньше меня. Я, получив в живот чем-то очень твердым, корчусь на земле, пояс мой разорван, но в голове радостно бьется: ушел! А пока будут разбираться со мной, и совсем уйдет!
Со словами, кои я не берусь повторить в силу их изощренного богохульства, Северин поднимается с земли, рывком ставит меня на ноги, отбирает кинжал, который я упорно стискиваю в ладони, и вяжет мне руки моим же поясом.
— Откуда ты взялась, сука?
— Господь послал меня, чтобы не дать свершиться беззаконию и несправедливости, — выговариваю я с трудом, боль все еще держит переломленным мое дыхание. — Я Ирма диа Алиманд, слово святой Бланки.
Новая серия богохульств.
— Счас я тебя к Верховному Экзорцисту отведу, — говорит Северин в заключение. — И копыто дьявола мне в глотку, если он не проделает над тобой все то, что хотел проделать над тем колдуном!
Мощный удар в спину швыряет меня на колени. С трудом удержалась, чтобы не ткнуться лицом в траву.
— Так это ты, нечестивица, именуешь себя святой Ирмой?
Голос неожиданно высокий и резкий, он неприятно действует мне на нервы, и, судя по всему, это запланированное воздействие.
— Я Ирма диа Алиманд, одна из малых мира сего, — отвечаю я как можно более бесстрастно, хотя на языке вертится нечто под стать перлам барона Северина. — А тому, кто по скудоумию именует меня святой, не ты судья, но Господь и святая Бланка.
Для начала, пожалуй, неплохо. Хотя это и не бросается в глаза, но сейчас у меня коленки трясутся от страха. Да и вообще не двужильная я — после адской скачки, после лобового столкновения с бароном еще и это… У меня даже пары минут на вхождение в транс не было, приходится надеяться только на себя.
У Эренгара Ле Жеанно типичная рожа фанатика и умертвителя плоти. Тощий, как скелет, высоченный, ряса болтается на нем как на вешалке. Может быть, это прозвучит донельзя банально, но цветом она действительно напоминает мне засохшую, порыжелую кровь. Взгляд желтых, как у совы, глаз по пронзительности не уступит взгляду Лайгалдэ… к счастью, я давно приучена спокойно его выдерживать.
— Значит, ты признаешь, что это ты проповедовала ересь в Монлозане и Тойе, призывая народ к смуте и неповиновению?
— Я проповедовала истинное учение Господа Нашего, кое давно покинуто ромейской церковью! И зову в свидетели всех святых и праведников на небесах, что я призывала не проливать крови, дабы не уподобиться тебе, слуга сатаны!
— Не богохульствуй, еретичка! — голос Верховного Экзорциста срывается на визг. — Твоими устами говорит дьявол — но моя власть сильнее! Отвечай, что заставило тебя рисковать жизнью ради свободы этого чернокнижника — или ты тоже причастна магии и колдовству?
Я вскидываю голову, отбрасывая волосы с лица.
— Я люблю его, — слова эти прозвучали просто и сильно, но совершенно неожиданно для меня самой. — Ты хоть знаешь, что это такое — любить?
Он, задохнувшись, испепеляет меня взором. Видать, еще ни одна из его жертв не смела говорить с ним в подобном тоне.
— Нет, ты не знаешь, что такое любовь, — продолжаю я с вдохновенным видом. — Ты умеешь только пытать и жечь, и говоришь, что творишь сие именем Господа Нашего. Но о таких, как ты, сказал он: «Будут творить именем Моим, и отрекусь от них, ибо будут творить беззакония!». (Хорошо! За точность цитаты, правда, не поручусь, но здешний вариант Писания я все равно наизусть не знаю. Ничего, сойдет для него и так…) Вспомни — разве Господь Наш посылал кого-то на смерть во искупление грехов Его? Он сам принял муку крестную за всех нас, ибо Он возлюбил мир сей — ты же его ненавидишь, ты и тот, кому ты служишь, Зверь!
Так, а это, оказывается, совсем не трудно — вывести его из себя… Да, там не иначе какое-то психическое воздействие, от которого я неплохо защищена — уж не знаю, Лайгалдэ или Пэгги должна я за это благодарить. Но тогда почему поддался Хозяин? Надо бы прикинуть на досуге информагический расклад…
— Замолчи, ведьма, чертово семя! — вопит Ле Жеанно в гневе и, повернувшись к своей охране: — Свяжите ее, заткните ей рот и привяжите к тому же самому дереву! Она не избегнет костра.
Я собираю всю свою энергию в комок. Может быть, на магическом уровне он весьма неприятный противник, но с информационкой у него плоховато — а ведь это оптимальный способ воздействия для любой из Жриц. На сегодня это будет последний удар, но зато какой…
Солдаты в черно-желтой форме замирают, обожженные моим взглядом, не смея ко мне прикоснуться.
— Скажи мне только, Зверь, — бросаю я властно, — та, что воскрешала тебя, назвала ли тебе свое имя? А если назвала, то какое из множества — Хозяйка Звезд или Каменное Сердце?
Верховный Экзорцист отшатывается в ужасе, губы его непроизвольно шевелятся, и я читаю по ним: «Petricordia…»
Я угадала — и готова отдать что угодно за то, чтобы это оказалось неправдой.
Ибо это действительно страшно.
На моей стороне лишь то, что он по-прежнему еще не измерил моих сил, я же знаю о нем почти все. И не так уж это и мало на самом-то деле…
Тем временем Ле Жеанно начал что-то бормотать не то на Языке Закона, не то на здешней латыни. И вот тут он в корне неправ. Не хотелось мне прибегать к силе Слова, но ведь сам же нарывается!
— Тот, кто Камню продал свою душу, тщетно к Утешению взывает! Вечно будет длиться пляска смерти — даже под молитву «Miserere»! О будь же, будь ты проклят, Зверь, — от зверя тебе и погибнуть, ибо человек не пожелает запятнать себя!
После этого финального аккорда я почти с облегчением отдаюсь в руки черно-желтой стражи.
…Пока Ле Жеанно приходил в себя от моей наглости, его приказ был нарушен. Меня действительно связали и заткнули рот, но, вместо того чтобы привязать к дереву, бросили в палатку, как тюк с добром. На голове у меня мешок, чтобы, не дай-то боже, не приворожила кого своей красотой. Впрочем, мешок дырявый и не мешает ни дышать, ни смотреть.
Костер мне обеспечен. Пытать не будут — зачем пытать, Зверь и без того боится, как бы я еще чего-нибудь не сказала.
Выступление отряда задерживается — рыскают по лесу, упустив драгоценное время, все еще надеются, что Хозяину не удалось далеко уйти. Ну-ну… Пока они там бегают, лучше всего расслабиться как следует и войти-таки в транс. Нечего гонять себя на износ, если можешь почерпнуть силы откуда-то еще.
…От публичного сожжения Верховный Экзорцист ни за что не откажется. Но что, если в целях сохранения престижа ему придет в голову сначала выдрать мне язык?
Хреново. Об этом-то я и не подумала. Одна надежда, что он тоже не подумает…
Та, кого древние силиэнт звали — Гэльдаин, если Ты и вправду святой Бланкой проходила по этой прекрасной Обожженной Земле, услышь мои мольбы и будь снисходительна к той, что так часто поминала всуе имя Твое! Если же не чудо огня, а что-то иное должно спасти этот мир — все во власти Твоей…
Голоса — вернулись те, кого посылал на поиски барон Северин. Капитан арбалетчиков устало бредет мимо моей палатки, на ходу приподняв полог, заглядывает внутрь. Я в трансе, и он, скорее всего, принял меня за спящую.
Мне уже доводилось встречать этого человека, и каждый раз я не могу не отметить его сходства с Флетчером. Та же матово смуглая кожа и кошачья гибкость движений — но это в нем как раз типично мутамнийское, а вот широкий рот, всегда готовый к улыбке… Имя его — Росальве диа Родакаср, так что мутаамн он только по матери.
— Господин мой, я четыре года служил вам верой и правдой и надеюсь, что после этого мои советы могут вызывать у вас лишь доверие…
— Я слушаю тебя, сын мой, — отзывается Ле Жеанно от своей палатки.
— В таком случае я бы настоятельно рекомендовал вам немедленно отпустить эту женщину!
Вот это да!!! Я не могла ослышаться — именно это он и сказал. Ой, что сейчас будет…
— Что я слышу? Ты осмелился…
— Дослушайте меня до конца, господин мой, я не кончил. Кто такая эта Ирма диа Алиманд? Одна из многих. По всему Романду, задрав подолы, бегают десятки таких же, как она, свихнувшихся на учении этой самой лжесвятой.
— Тем усерднее должны мы выпалывать дурную траву, сын мой! К тому же у меня есть неоспоримые доказательства, что она ведьма и состоит в сговоре с дьяволом.
— Но Герхард Диаль-ри — один, и, без сомнения, стоит десятка таких, как она.
— В этом ты прав, — Великий Экзорцист скорбно вздыхает, даже забыв прибавить «сын мой».
— Эта же ведьма, насколько я понял, влюблена в него, как кошка. Отпустите ее — и куда она, по вашему мнению, побежит? Не может быть, чтобы у них не было сговора. И тогда в наших руках будут и он, и она…
— Тише, сын мой! Она может услышать…
— Да спит она. Я сам только что заглянул. Небось всю ночь скакала — тут мои ребята лошадь поймали в лесу…
Молчание. Верховный Экзорцист размышляет. А я и сама не знаю, чего больше хочу — чтобы он согласился или отказался. Ведь самое скверное в этом то, что диа Родакаср абсолютно прав — отпустить меня, и я тут же кинусь на поиски Хозяина. Без меня ему не пройти по Закону Цели, но и в Романде оставаться небезопасно — он же не знает, кто его выдал, и не может доверять никому из местных…
— Я всегда ценил твою преданность, — наконец отвечает Ле Жеанно. — Найдется у тебя полдесятка людей, способных незаметно следовать за ней, не привлекая внимания?
— Найдется. Я сам готов их возглавить.
Показалось мне или на губах диа Родакасра в самом деле мелькнула злорадная усмешка?
Лет эдак сто сорок назад, во время Восьмилетней войны Романда с Мураамной, старший сын графа Арлетского Роже собрал небольшой отряд и отправился искать золота и славы в чужих краях. Что произошло с ним в мутамнийской земле, не ведомо никому, однако домой он возвратился не только без войска, но даже без родового меча графов Арлетских (злые языки болтали, что сей меч был проигран в кости мутаамнам в одном из притонов), в обтрепанном плаще и с посохом странника. На беспутного Роже снизошло откровение Господне. Отринув мирскую суету, пошел он по Романду, по пути основывая монастыри совершенно особенного типа — женская и мужская общины бок о бок. «Докажите Господу, что не только на небесах, но и на грешной земле способны вы быть друг другу лишь братьями и сестрами!» — призывал Роже.
Так что не я одна такая в Романде. Со времен крещения не переводились в этой земле разнообразные святые, пророки и чудотворцы, и всех их воспринимали весьма благосклонно. И лишь Эренгар Ле Жеанно додумался до мысли, что ближнего своего, молящегося Господу немного не так, как ты сам, должно за это посылать на костер…
Монастыри святого Роже обычно стоят вдали от людских поселений — в горах или глухом лесу. Вот на один из них я и набрела на третий день своих скитаний по лесу, со стражей Экзорциста на хвосте. И провалиться мне на месте, если к этому моменту арбалетчики не дозрели до того, чтобы придушить меня самостоятельно, не дожидаясь приказа Зверя.
Разрываясь между необходимостью спешить к Хозяину и нежеланием снова предать его в руки врага, я решила тянуть время, сколько можно. Тем более что и мне самой требовалось восстановить силы.
Первое, что сделала я, покинув лагерь Экзорциста, — влезла на ближайший холм и, стоя на вершине, громко пропела «Боргил» Габриэля Лормэ, может быть, немного сфальшивив, но с чувством и по всем правилам Говорения хорошего Слова. Этим были достигнуты сразу две цели — мое самочувствие и настроение резко поднялись, а стража, залегшая в отдалении в кустах, была полностью деморализована.
Два дня водила я их по лесу противолодочным зигзагом и всю дорогу изощренно над ними издевалась — то орала во все горло песни, которые в этой обстановке должны восприниматься как причудливые пророчества, то вдруг ни с того ни с сего принималась танцевать на полянах без музыки — она была у меня в голове… Ни одну встреченную кочку с костяникой я не обошла своим вниманием, а когда наткнулась на заросли малины, набросилась на ягоду с таким видом, словно это манна небесная… и тут из зарослей послышалось негромкое ворчание, и я нос к носу столкнулась с медведем-подростком. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, после чего мишка, видимо, проникся и начал пастись рядом, не обращая на меня особого внимания. Что чувствовали наблюдавшие за этой сценой арбалетчики, я могу только гадать, но предполагаю, что крестились они много и часто…
На третий день мне уже прискучила однообразная имитация священного безумия — но тут на моем пути встала обитель святого Роже.
Запустив для начала камнем в ворота обители, я отхожу от них подальше и вдохновенно начинаю проповедь:
— Вы, скрывающиеся за этими стенами! Разве не учил вас Господь, что истинное спасение не в хлопотах о душе своей, но единственно в добрых делах? «Сберегший душу свою — потеряет ее, пожертвовавший же душой своей во имя Мое — спасет ее!» Идите прочь из этого леса, из уединения, где надеетесь вы спрятаться от суеты мира сего — в то время как западный ветер гонит Тень на счастливый Романд! Неужели вас пощадят, когда уже распяты Ланневэль и Монлозана? Зверь идет по вашему следу, и горе имеющим глаза, но не желающим видеть! Это говорю вам я, Ирма диа Алиманд, — станьте рядом с вашими братьями, что возносят молитвы святой Бланке, докажите, что вы братья, не словами, но деяниями своими!..
Ну и так далее — Жерар Лормэ, брат Габриэля, в моем вольном пересказе. В самый раз для среднего уровня местного фанатизма. Интересно, совместимо ли с кротостью святой Бланки подобное поведение ее голоса?
Ворота монастыря внезапно распахиваются, оттуда выходит девушка моих лет, в синем монашеском одеянии.
— Мир тебе, Ирма диа Алиманд, — робко произносит она. — Мы привыкли жить отдельно от людей, но для тебя двери нашей обители распахнуты настежь. Входи и будь нашей гостьей, сестра.
Я отрицательно мотаю головой. Не хватало еще устраивать этим безобидным людям проблемы с моим конвоем! Но девушка, естественно, понимает меня неправильно и поспешно достает из-за спины хороший ломоть пирога:
— Тогда прими хотя бы наше скромное угощение… Не такие уж мы плохие, поверь…
У меня трое с лишним суток не было во рту ничего, кроме ягод. Голод пересиливает — я почти выхватываю кусок из рук девушки, бросив непоследовательно: «Да благословят тебя Господь и святая Бланка, добрая душа». Девушка торопливо скрывается, я же сажусь под монастырской стеной и принимаюсь за еду, нимало не заботясь о хороших манерах. Вкусные пироги пекут в обители святого Роже — с рыбой и лесным щавелем!
Подкрепившись, я для приличия разоряюсь под воротами еще минут пятнадцать и, поразив их камнем вторично, танцующей походкой удаляюсь в лес. Причем из принципа двигаюсь прямо на стражу, сидящую в засаде, так что ей приходится спешно и шумно менять дислокацию.
До меня долетает обрывок разговора:
— Нет, ребята, как хотите, а грех ее трогать — безумная ведь… А может, и вправду — святая?
— Да говорю я вам — лесная фея! Как барон ее вел, у меня прям сердце захолонуло — не идет, а плывет, трава под Ней не гнется…
— Не знаю, фея она, ведьма или святая — но с каким удовольствием я прямо сейчас пристрелил бы ее!
Последняя реплика принадлежит капитану арбалетчиков.
…Когда на следующее утро я открываю глаза, мой взгляд натыкается на пикирующего ястреба, вышитого золотом на груди черного камзола. От неожиданности я опять закрываю их…
— Кончай дурить, — звучит надо мной голос Росальве диа Родакасра. — Вижу ведь, что уже не спишь.
Я, покорно глядя на него, сажусь на примятой траве.
— И давай сразу договоримся — ни в какое твое безумие я не верю ни на грош. Долго ты еще намерена над нами измываться?
Так. Этот человек явно знает больше, чем может показаться с первого взгляда, но, хоть убей, не пойму, чего он добивается.
— А чего ты ожидал? Что я сразу приведу вас к Герхарду? Плохо же ты обо мне думаешь, эн Росальве!
— Слушай, — он наклоняется ко мне, — мы одни, солдаты нас не видят и не слышат. Я сказал им, что пошел на тебя взглянуть, не убежала ли… все равно из всей этой банды по лесу умею ходить я один. Так что можешь говорить со мной начистоту.
— А кто ты такой, чтобы я говорила с тобой начистоту? — взвиваюсь я.
— Тот, чье истинное Имя звучит как Гэлт Чинуэй, — отвечает он с неподражаемой улыбкой.
…(Три строчки непечатностей я просто опускаю, остальные пятнадцать заменяю точками.)
— Трать-тарарать, — наконец удается мне выговорить. — Ситуация весьма напоминает древний анекдот, где все до единого командующие ругианской армией оказываются засланными агентами Восточной коалиции. Можно подумать, мало нас с лордом Араном…
— Ну, меня, положим, никто не засылал, — возражает он все с той же улыбкой. — Я родился и вырос в Романде. Просто матушка моя, как и ее двоюродная сестрица, была моталицей, да не просто, а членом ведьминской школы Иэвхи. Вот мы с троюродным братом и унаследовали умение ходить по Закону Цели, хотя пользуемся им не так уж часто. Я, например, бывал в Городе, который для всех, только три раза.
— Слышал бы тебя твой Верховный Экзорцист, которому ты служил верой и правдой! — невольно улыбаюсь я в ответ.
— Нет. Он не услышит, — произносит Росальве точь-в-точь с интонацией Флетчера. Все-таки сильно они похожи, но этот постарше, проще держится, да еще у Флетчера его длинные волосы свисают, как уши у спаниеля, а Росальве стрижется коротко, и голова, по мутамнийскому обычаю, повязана черным платком.
— Короче, Гэлт…
— Не здесь, — обрывает он меня. — Хочешь назвать попроще, зови Шинно. Всем мутаамнам даются звериные имена, моего брата, к примеру, зовут Линхи, Рысенок, а меня — Лисенок.
— Короче, Шинно, чего тебе надо от меня?
— А давай-ка немного пройдемся к реке, — улыбка еще шире. — Не ровён час, придет кто-нибудь выяснить, чем это я с тобой занимаюсь так долго…
Он изящно подает мне руку. Странная мы, конечно, пара — ведьма со спутанными волосами, в мятом и грязном платье, а рядом — рыцарь в черно-желтом, выглядящий так, словно собрался на прием к королю, а не шарился трое суток по лесу…
Между редеющими деревьями сверкает серебром Сорна. Берег полога стекает к воде, на влажном песке обсыхает несколько вынесенных рекой обломков деревьев. Шинно смотрит куда-то за реку, солнце слепит мне глаза, но вот на него набегает облачко — и тогда и я различаю на том берегу полосатые кангранские шатры.
— Теперь поняла? — спрашивает Шинно.
— Прикочевали, значит, — произношу я оторопело. — Учуяли. И что теперь?
— По крайней мере, Верховный Экзорцист и они, в любом случае, не окажутся на одной стороне. Значит, вероятнее всего, у бланкиан и Кангры найдутся общие интересы.
— Ты хочешь сказать…
— Именно это и хочу. Другого безопасного места я на сто лиг вокруг не знаю. Ищите да обрящете.
Я испуганно меряю взглядом ширину реки.
— То есть я должна плыть на тот берег?