Медейрос Тереза. Вереск и бархат

   — О, черт!
   Краткое ругательство сорвалось с его губ. Пруденс стояла на цыпочках на расшатанной скамейке и сметала паутину длинной палкой, увенчанной куском ткани, подозрительно напоминающим атласную нижнюю юбку. По ее старому домашнему платью в панике разбегались свергнутые со своих недоступных вершин пауки. Влажный локон выбился из слабого узла и игриво подпрыгивал в такт ее движениям. От усердия она по-детски высунула кончик языка и зажала его между зубами.
   Руки Себастьяна безвольно опустились. Капризная память перенесла его из холодного каменного холла в старую хижину арендатора, в летнее утро, благоухающее ароматом жимолости, наполненное щебетом птиц и жужжанием пчел.
   Пруденс слегка подпрыгнула и смахнула непокорного паука. Скамейка покачнулась и опасно накренилась. Вырванный из своей задумчивости, Себастьян в три шага пересек холл и обхватил девушку за талию, когда скамейка со сломанной ножкой с треском рухнула на пол.
   Он медленно опустил ее, наслаждаясь теплом гибкого тела рядом со своим, озябшим и продрогшим на зимнем холоде.
   Одной рукой она все еще удерживала оплетенный паутиной импровизированный веник. Другой рукой, сжатой в кулачок, Пруденс оттолкнула его.
   — Прошу прощения за скамейку, — сказала она, слегка задыхаясь.
   Себастьян небрежно пнул поломанную вещь.
   — Лучше ножка скамейки, чем твоя нога. Как ты развела огонь?
   — Я поймала дракона за хвост и любезно попросила его об этой услуге.
   Себастьян не принял шутку, и ей пришлось признаться.
   — Я принесла головню из моего очага.
   Смущенно улыбаясь, она подула на обожженный палец.
   Себастьян поймал ее руку и развернул ладошкой вверх. На подушечке указательного пальца красовался розовый ожог. Он поднес руку Пруденс к своим губам, но она решительно отдернула ее и спрятала в складки юбок.
   — С этого момента, если тебе понадобится развести огонь, ты подойдешь ко мне. Понятно? — сказал он сердито.
   Пруденс присела в реверансе и, подражая его говору с дьявольским мастерством, ответила:
   — Ага, мой лаэрд. Как пожелаешь.
   Себастьян прикусил щеку изнутри, чтобы скрыть улыбку. Если бы только в своих словах и поступках она была искренна! Он желал ее до боли, но у него не хватило смелости подхватить ее на руки, отнести в постель и любить страстно все утро напролет.
   Пруденс потупила взгляд, словно прочла все грешные мысли в его сверкающих глазах.
   Внезапно ее глаза запылали фиалковым огнем, губы задрожали от гнева, и из горла вырвался протестующий вопль. Себастьян отскочил назад. Пруденс взмахнула палкой и ткнула его в грудь.
   — Прочь! Прочь отсюда немедленно!
   Он попятился, ошарашенный ее внезапной горячностью. Не станет ли он единственным в истории Шотландии лаэрдом-горцем, умерщвленным разбушевавшейся женой?
   Она грозно надвигалась на него.
   — Как ты посмел? Только посмотри на это! У тебя привычки дикаря! Стыд, позор…
   Перейдя не бессвязное шипение, Пруденс опустила палку и гневно указала ему на сапоги.
   Себастьян посмотрел вниз, ожидая увидеть под каблуком извивающееся тело гадюки. Глина облепляла потрескавшиеся кожаные сапоги, и дорожка грязных следов была проложена им от двери по свежевымытому полу.
   Себастьян вскинул руки и безропотно позволил Пруденс выпроводить себя во двор. Тяжелая дверь захлопнулась перед его носом.
   Он потянулся к ручке, намереваясь ворваться внутрь и ей назло протоптать еще одну грязную дорожку. Но тяжелые, как жернова, сапоги притягивали его к крыльцу. Глина медленно оплывала, оставляя на каменной плите безобразные отпечатки.
   Себастьян свирепо посмотрел на залепленные грязью сапоги, затем наклонился и снял их. Вода просочилась сквозь трещины в коже и намочила шерстяные чулки. Он решительно направился к двери, но услышал предостерегающее от опрометчивых поступков хлюпанье и, подпрыгивая сначала на одной ноге, затем на другой, стянул вымокшие чулки, все время при этом тихо ругаясь.
   Распахнув дверь, он остановился на пороге: босоногий, мокрый, злой.
   Пруденс даже не взглянула на него. Она подтянула пустую бочку к перекосившемуся столу и восседала на ней, как на гиппендейлском стуле в гостиной своей тети. Ее ноги свисали, не касаясь пола, и Себастьян увидел, что подошвы ее белых чулок стали черными от грязи, полтора десятилетия оседавшей на полы Данкерка. Она казалась такой холодной и сдержанной, как будто это была уже совсем другая женщина, не та разъяренная фурия, которая с позором выгнала его за дверь.
   Женщина окунула перо в чернильницу и сделала короткую запись на листке бумаги. Себастьян с грохотом захлопнул дверь. Он не придумал ничего умнее для того, чтобы привлечь к себе внимание.
   Пруденс надменно вскинула одну бровь и поглядела на него поверх очков. Чуть тряхнув головой в знак одобрения, она вернулась к своей работе, выписывая аккуратные столбики цифр на обратной стороне разорванного конверта.
   Себастьян открыл было рот, чтобы прорычать ругательство, но ее мягкий, сдержанный голос вовремя остановил его.
   — Я готовлю список продуктов и вещей, которые ты должен будешь приобрести. Для начала я хотела бы иметь маслобойку, вертел, метлу, мотыгу и лопату, немного щелока, пять ведер, две козы и три цыпленка.
   Пруденс встала и зашагала по комнате, выкладывая свои требования. Себастьян, как громом пораженный ее деловитостью, застыл, прикованный к месту.
   Она прищурилась, глядя на список.
   — Мне также нужен подробный отчет о том, сколько у нас земли и что ты намерен с ней делать. Начиная с завтрашнего дня, мы установим твердый распорядок. Завтрак будет подаваться примерно в шесть, ленч — в два, обед — в семь часов. Если ты не сможешь присутствовать на одной из этих трапез, посылай мне предупреждение, по крайней мере, за два часа и я приготовлю тебе корзину с едой. Полагаю, тебя это устраивает?
   Пруденс остановилась, чтобы перевести дыхание, и искоса поглядывала на мужа, ожидая его реакции.
   Себастьян вконец растерялся. Он никогда не слышал, чтобы Пруденс говорила так много и долго. Он стоял, открыв рот, понимая, что выглядит смешно, но был не в силах отвести взгляд от очаровательного темного пятнышка на кончике ее носа.
   Она прокашлялась.
   — Вот и прекрасно. Если тебе больше нечего делать, можешь начать ремонтировать скамейку и стол. И наколи дров на растопку. Завтра, если не будет дождя, мы сможем начать работу по восстановлению крыши над кухней и починить забор над конюшней. В понедельник, я подумала, что мы могли бы…
   Себастьян откинул голову и расхохотался. Пруденс вспыхнула и вздернула нос.
   — Я сказала что-нибудь смешное?
   — Я представил выражение лица старика Фиша, если бы он увидел сейчас свою кроткую маленькую мисс.
   Пруденс наклонила голову, скрывая непрошеную улыбку.
   Он обуздал свой порыв поцеловать ее в кончик чумазого носа и взял в руки список.
   — Я поеду в деревню и посмотрю, что смогу найти.
   — Себастьян? — проворковала она ему вслед.
   Он повернулся к ней, вопросительно приподняв брови.
   — Если хочешь, чтобы тебя воспринимали как респектабельного лаэрда твои новые соседи, могу я внести предложение?
   — О, пожалуйста, сделай одолжение.
   Она встала на цыпочки и прошептала ему на ухо.
   — Плати за каждую вещь. Не кради их.
   Он порывистым жестом сдернул с головы воображаемую шляпу и отвесил низкий поклон, который сделал бы честь даже Арло Тагберту.
   — Ага, ваша светлость. Как пожелаете.
   Себастьян еще не успел дойти до двери, а Пруденс уже опустилась на четвереньки и принялась оттирать закопченный очаг каймой своей нижней юбки. Он осторожно прикрыл за собой дверь и прислонился к ней, сотрясаясь в беззвучном смехе.
   Себастьян вытер слезы и увидел Джейми, который вышел из конюшни и направился в замок.
   — На твоем месте я бы не ходил туда, — смеясь, сказал ему Себастьян и подпер дверь рукой. — Конечно, если ты не готов шесть месяцев слушать наставления и еще шесть месяцев работать.
   Джейми в раздумье поскреб голову.
   Себастьян зашагал через двор, насвистывая: «Парень девушку любил». Он был уже на полпути к деревне, когда с изумлением обнаружил, что забыл и про сапоги, и про лошадь.

ГЛАВА 28

   Дождь в горах сменился удивительным изобилием раннего весеннего солнца. И хоть северные ветры все еще не хотели покидать так полюбившуюся им вересковую пустошь, Пруденс не давала своему мужу почувствовать холод, ибо они вместе искали средство, чтобы исправить небрежность десятилетий, и в поте лица трудились над восстановлением замка.
   Под любящими руками Пруденс Данкерк расцвел. Никогда прежде она не знала удовольствия иметь свой собственный дом. Жизнь в меблированных комнатах в Лондоне, затем в бутафорском, кукольном доме Триции не подготовила ее к тем ощущениям, которые пробудил в ней Данкерк. Пруденс просто светилась от гордости. Каждый день Себастьян приносил ей новые сокровища: растрепанную метлу, дубовое ведро, кусок ценного щелока. Они были намного дороже для нее, чем бриллианты и жемчуг.
   Они работали под веселую болтовню Джейми, в то время как их собственные невысказанные слова, мысли и чувства тяжким бременем нависли над ними. Присутствие Себастьяна поддерживало Пруденс, вселяло надежду в каждый новый день. Она с удовольствием наблюдала, как он колет дрова и его кожа при этом золотится от пота, а щеки розовеют от ветра. Ей до боли хотелось прижаться губами к его шее, запутаться пальцами в его влажных волосах и притянуть в свои объятия.
   Но он по-прежнему не всходил наверх к ее одинокой кровати. Мысль о том, что он предпочитает ее обществу компанию Джейми, преследовала Пруденс на протяжении бессонных ночей.
   Их ежедневная близость во время работы, которая придавала сил Пруденс, медленно сводила Себастьяна с ума. Когда она свободно распускала по плечам свои волосы или просто скалывала их сзади двумя гребнями, он чувствовал, что кровь его закипает от желания обладать ею. Он выбегал на улицу и давал выход своей энергии в еще более тяжелой домашней работе, стремясь уморить себя так, чтобы хватило только сил добрести до одеял и провалиться в сон без сновидений. Но слишком часто во сне его преследовал гортанный смех и прикосновение шелковистых волос, скользящих между его пальцев.
   Однажды вечером Себастьян из-под отяжелевших от усталости век наблюдал за Пруденс, штопающей его рубашку. Он наслаждался успокаивающими, грациозными движениями ее руки с иглой.
   Пруденс повернула голову и мельком взглянула на него. Одно неверное движение, и тонкое жало иглы впилось в нежную кожу. Сдавленно охнув, она поднесла палец с выступившей на нем бисеринкой крови к своим розовым губам, и этот невинный жест поверг в прах его хваленое спокойствие и выдержку, уступив место безумному волнению, ненасытному желанию погрузиться в ее тепло и затеряться в нежном аромате ее волос.
   Но Себастьян со дня на день ожидал сообщения от Мак-Кея. Как только Пруденс обнаружит, что заключила сделку с вероломным дьяволом, у него не будет иного выбора, как отослать ее к тете. Он резко поднялся и вышел в ночь, с шумом захлопнув за собой дверь, не замечая тревожного, недоуменного взгляда Пруденс.
   Девушка теребила волосы, терпеливо заправляя непослушную прядь в тугой узел, и наблюдала, как та снова и снова капризно вырывалась из своего плена, стоило только отпустить ее. Она тяжело вздохнула, сожалея об отсутствии зеркала. Было очень затруднительно соорудить приличную прическу из невозможных волос, вглядываясь в свое неясное отражение в оконном стекле.
   Пруденс состроила себе рожицу, затем распахнула окно, впуская в комнату свежий воздух. Затянутое тучами небо мрачно нависало над горами уже несколько дней. Оно было такое же угрюмое и неприветливое, как и настроение Себастьяна в последнее время. Но к вечеру поднялся ветер, и тучи отступили на восток, открывая темнеющую полоску чистого неба.
   Пруденс подняла юбки и позволила дразнящему ветру обдуть ее бедра. Жар кухонного очага разгорячил ее кожу, и она была рада прохладе башни.
   Опустив юбки, девушка разгладила голубой шелк подрагивающими пальцами. Это было единственное платье, которое осталось от ее пребывания в Эдинбурге. Она сняла очки, положила их в карман и высунулась из окна, наверное, уже в двадцатый раз. Наконец, Пруденс была вознаграждена за свое долгое ожидание видом одинокой фигуры, медленно бредущей через двор.
   Сердце ее заколотилось о ребра. Сегодня вечером она твердо вознамерилась использовать все очарование домашнего уюта и свое обаяние, чтобы выяснить, хочет ли ее еще Себастьян.
   Юная женщина подобрала юбки и бросилась вниз по лестнице, но вспомнила о своих голубых туфлях, так прелестно гармонирующих с небесным шелком платья. Она вернулась за ними и натянула их на ходу. Добежав до нижней ступеньки лестницы, Пруденс наступила на нижнюю юбку и чуть не столкнулась с Себастьяном, входившим в холл.
   Он поймал ее за локти.
   — Эй, детка, куда ты так спешишь?
   Она присела в реверансе.
   — Прошу прощения, сэр. Мне нужно сделать кое-что на кухне.
   Пруденс проскочила мимо Себастьяна, страдальчески поморщившись. Неужели все ее грандиозные планы на сегодня рухнут? Что здесь до сих пор делает Джейми?
   Этот нахал положил свои ноги на стол… Но ведь она посулила ему кусочек своего угощения, и он расселся в ожидании обещанного.
   Пруденс вернулась в холл с двумя медными кубками, начищенными до блеска и наполненными янтарным элем.
   Себастьян все еще стоял у двери, словно был нежеланным гостем в собственном доме. Он взглянул на нее, затем окинул взглядом празднично прибранный холл, весело пылающий в камине огонь и накрытый атласом стол. Глаза его были непроницаемы.
   — По правде говоря, я не голоден. Я думал, что ты уже спишь.
   Пруденс все внимание сосредоточила на размещении кубков на столе, изо всех сил стараясь скрыть, как ранило ее его равнодушие.
   — Я ждала тебя. Ты не обедал. Я подумала, что ты должен просто умирать с голода, — ответила она, улыбаясь, и вновь упорхнула на кухню.
   Джейми перестал ковырять в зубах ножом, подскочил и размашистым жестом выдвинул стул.
   — Трон для лаэрда поместья!
   Себастьян тяжело опустился на стул.
   — Снова играешь роль Купидона?
   Джейми загадочно улыбнулся.
   — Это мудрее, чем играть роль дурака.
   Вопль отчаяния донесся из кухни. Себастьян вскочил, но Джейми, предостерегая от поспешных действий, жестом удержал его.
   — На твоем месте я бы не делал этого.
   Пруденс не появлялась несколько минут. Дверь распахнулась. Она вошла в комнату, удерживая в руках глиняную тарелку с выщербленными краями, и с выражением угрюмой решимости поставила ее перед Себастьяном.
   Он уставился на черный сморщенный комок, затем прокашлялся и мягко спросил:
   — Что это?
   — Почечный пудинг.
   Джейми с любопытством разглядывал содержимое тарелки.
   — Больше похоже на сажу, чем на пудинг.
   Себастьян бросил на него хмурый взгляд и воткнул нож в жалкое творение в надежде, разрезав его, обнаружить сочную сердцевину. Но упругий комочек вывернулся из-под ножа и выпрыгнул из тарелки на стол.
   Пруденс в отчаянии застонала.
   — Не хочешь немного черной фасоли? — запинаясь, спросила она.
   Поверх ее головы Себастьян заметил предостерегающие жесты Джейми.
   — Нет, спасибо.
   Но Пруденс выглядела такой удрученной, что он сдался.
   — Ну, может быть, немного.
   Джейми закатил глаза и провел пальцем по горлу.
   — Я, пожалуй, пойду, — сказал он и расправил свою потрепанную шляпу. — Я обещал одной красотке в деревне заскочить к ней и поцеловать перед сном или, может быть, что-нибудь еще, если она позволит…
   — Спокойной ночи, Джейми, — попрощался Себастьян.
   Джейми взглянул на Пруденс и хотел сказать что-то ободряющее, но лихорадочный румянец на ее щеках и повлажневшие глаза заставили его промолчать.
   — Я принесу хлеб, — сказала она, когда Джейми исчез в ночи.
   Ее губы дрожали. Она не осмеливалась встретиться с глазами Себастьяна.
   Он вернул в тарелку кусочек пудинга и принялся кромсать его ножом. Он действительно умирал с голода, но не в том смысле, в каком думала Пруденс. Он изголодался по вкусу ее губ и по тому наслаждению от обладания друг другом, которое они вместе испытали в пещере. Тот сладенький кусочек лишь разжег его аппетит.
   Смолистый запах кедра дразнил его ноздри. Пруденс развесила пахучие ветки над каждой дверью. Себастьян огляделся вокруг, впервые в действительности увидев замок со времени возвращения.
   Холл теперь ничем не напоминал тот увешанный паутиной ужас, которым был еще неделю назад. Пол был чисто выскоблен и вымыт. Плетеный коврик лежал перед камином. Два кресла уютно расположились на нем, приглашая обменяться секретами.
   Нежная забота Пруденс открыла древнюю красоту мебели тяжелого дуба и вишневого дерева. Прикосновение ее любящих рук было повсюду.
   Кроме него. Себастьян вонзил нож в пудинг, разрезая засушенное мясо, и обнаружил, что оно обуглилось даже внутри.
   Если Пруденс все еще будет в замке, когда наступит весна, размышлял он, она украсит его цветами: жасмином, жимолостью, колокольчиками. Для него жизнь без их дурманящего аромата и без нее была невыносимой. Словно в ответ на его мрачные раздумья небо угрожающе раскололось раскатом грома.
   Пруденс вернулась с кухни, неся тарелку с соленой олениной и нарезанным хлебом. Себастьян отмахнулся от оленины и проглотил кусочек пудинга.
   — Себастьян, я не настаиваю, чтобы ты ел это.
   — Мне нравится.
   Пруденс вновь робко попыталась выразить свой протест, но он так яростно взглянул на жену, что она боязливо отступила к другому концу стола. Она старалась не смотреть, как он с трудом проглатывает каждый кусок жесткого пудинга, запивая его большим глотком эля.
   Пруденс играла камеей, скалывающей на груди ее кружевное жабо. Себастьян отчаянно боролся с собой, стараясь не смотреть на нее голодными глазами, но проиграл битву.
   Свет свечей переливался в ее волосах, придавая им цвет красного вина, мерцающего в хрустальном бокале. Лавандовое шелковое платье подчеркивало белизну ее кожи. В своих грязных бриджах и пропитанной потом рубашке он чувствовал себя рядом с ней грубым крестьянином.
   Пруденс подняла свой кубок.
   — Джейми сказал мне, что двое французов спрашивали сегодня о тебе в деревне. Ты знаешь, почему?
   Ее вопрос не удивил Себастьяна. Его лишь удивляло, что она так долго на задавала его. Возможно, она так же боялась ответа, как и он.
   — Скорее всего — это бульдоги д'Артана. Старик дал мне две недели на то, чтобы я прислал ему формулу. Если Мак-Кей сдержит свое обещание, больше нам и не понадобится.
   — А что Киллиан обещал тебе?
   Себастьян поморщился от того, как она произнесла имя Мак-Кея. Нежность и уважение слышались в ее голосе.
   — Помилование, — сухо ответил он. — Мак-Кей уехал в Лондон просить аудиенции у короля. Его Величество будет благодарен за предостережение о том, какую змею он пригрел в Палате Общин.
   Губы Пруденс дернулись. Она и лаэрд Мак-Кей не могли бы придумать лучшего способа помочь Себастьяну, если бы даже провели в раздумье долгие месяцы.
   Она поднесла ко рту вилку, чтобы скрыть улыбку.
   — И что ты обещал ему взамен?
   Себастьян выпил остатки эля.
   — Тебя.
   Ее рука замерла. Он поспешил нарушить молчание и, изучая подгоревшую фасоль с явным интересом, пояснил.
   — Поскольку у нас не было письменного согласия на брак от твоей опекунши, английский суд даст свое согласие на его расторжение без помех. Конечно, во избежание скандала тебе будет лучше убедить судью в том, что наш союз не был осуществлен.
   — Какую причину я назову? — Голос Пруденс был странно равнодушен.
   «Ну почему она так чертовски спокойна», — недоумевал Себастьян. У него возникло желание сломать что-нибудь. Он засунул в рот большой кусок хлеба и пренебрежительно ответил:
   — Мне все равно. Скажи, что сочтешь нужным. Что я слишком громко храплю. Что недостаточно часто купаюсь. Что предпочитаю мужчин женщинам.
   Пруденс надела очки. «О, черт, — подумал он. — Вот, начинается». Хлеб застрял у него в горле. Она поглядела на него поверх очков.
   — Это правда? Себастьян нахмурился.
   — Правда что? Что храплю? Дурно пахну?
   — Предпочитаешь мужчин женщинам?
   Он бросил на нее долгий взгляд из-под ресниц. Внезапно у него возникло желание поссориться и осуществить отчаянную потребность освободиться от путаницы мыслей и чувств. Себастьян испытывал это желание и прежде, но в задымленных тавернах и шумных пивнушках он мог подраться и таким образом дать выход своей дурной энергии.
   Он выпутал рукоятку ножа из складок скатерти и мгновенно нашел повод для ссоры.
   Себастьян схватился за край скатерти, опрокинув свой пустой кубок.
   — Это ведь было твое платье, да? Розовое платье, в котором ты была у Кэмпбеллов в ту ночь, когда я ограбил тебя?
   Пруденс неуловимо преобразилась. Она надменно и гордо взглянула на Себастьяна, превратившись из жены лаэрда-горца в герцогиню Уинтон.
   — Клюквенное.
   — Клюквенное? — заревел он.
   — Платье было клюквенное, а не розовое.
   Себастьян встал и сдернул скатерть со стола, обнажая уродливое, потрескавшееся дерево. Тарелки упали на каменный пол и вдребезги разбились.
   — Проклятье! Я не требую от тебя портить свою красивую одежду для того, чтобы угодить мне. Ты думаешь, я не видел, как ты стираешь пыль своей нижней юбкой? Процеживаешь сливки через чулки? Я никогда не просил тебя об этом.
   — Эта одежда не нужна мне здесь. Она непрактична. Мои старые платья вполне подходящи.
   Себастьян потянулся через стол, поднял ее руки с колен и повернул к свету. Подушечки пальцев и розовые ладошки были покрыты жесткими мозолями. Кожа на руках потрескалась и покраснела от долгой работы.
   Мускул на его щеке дернулся.
   — Твои руки тоже были вполне подходящими. Взгляни на них теперь! Я помню их мягкими и белыми, как голубки.
   Пруденс не отрывала взгляда от стола. Горькая слезинка выскользнула из ее глаз и покатилась по щеке.
   Волна презрения к себе охватила Себастьяна, еще больше разозлив. Он сжал ее запястья.
   — Черт побери, женщина! Я привез тебя сюда не для того, чтобы ты была моей рабой!
   Она встала, выдернув руки.
   — Тогда для чего же, Бога ради, ты привез меня сюда? Определенно, не для того, чтобы быть твоей женой! — Она хлопнула ладонями по столу и приблизила к нему свое лицо. — Чем тебе не нравятся эти руки? Они слишком грязные для тебя? Слишком жесткие? Не такие мягкие и белоснежные, как у Триции или Девони? — она протянула к нему руки. — Я горжусь ими. Они никогда не были более красивыми. Они не только подавали чай и перелистывали книги. Я благословляю каждый ожог, каждую мозоль, каждую трещинку на этих руках, которые трудились над тем, чтобы превратить этот заброшенный замок хоть в какое-то подобие дома для тебя.
   Себастьян потянулся к ней, зачарованный страстной яростью ее голоса, но его руки поймали пустоту. Пруденс попятилась назад и оказалась вне его досягаемости.
   — Я буду рада, когда придет Мак-Кей, ты, неблагодарный негодяй, — сказала она. — Я бы хотела, чтобы он приехал прямо сегодня. Мне не составит труда убедить судью в твоей двуличности, поскольку ты, очевидно, считаешь свою жену настолько отталкивающей, что предпочитаешь спать со своим кучером. Что до меня, мне наплевать на тебя и катись ты со своим драгоценным Данкерком ко всем чертям!
   С этими словами она разрыдалась и, закрыв лицо руками, бросилась вверх по лестнице.
   Себастьян тяжело опустился на стул и положил голову на свои сложенные руки. «Ты — тупой ублюдок», — прошептал он.
   Раскат грома прокатился над замком, и Себастьян уловил в его грозном рокоте издевательский голос своего отца.
   Пруденс молотила подушку кулаками. Где это видано, чтобы подушку набивали сухим вереском, недоумевала она. Если бы ей захотелось поспать в его зарослях, она пошла бы и улеглась на мокрой вересковой пустоши внизу. Просто удивительно, что Себастьян не набил подушку колючками. Проклятые горцы такие нецивилизованные, а Себастьян Керр — худший из них!
   Все дурное, что она когда-либо слышала о шотландцах, всплыло в ее памяти.
   Молния расчертила темное небо и залила башню голубоватым светом. Страшный раскат грома сотряс комнату, и Пруденс в страхе забилась под вересковую подушку. Где это видано, чтобы в это время года была гроза? Даже законы природы искажены в этой первобытной стране. Неужели нет ничего, на что она могла бы положиться? И мелочный, продажный хозяин Данкерка не внушал доверия. Они с Мак-Кеем были глупы, если верили, что смогут помочь такому эгоистичному негодяю.
   Пруденс стало невыносимо душно под подушкой. Она перевернулась на спину и расправила шерстяное одеяло, запутавшееся в ногах. Как могла она надеяться на то, что какой-то грубый шотландец оценит по достоинству интимное очарование света свечей и атласных скатертей? Ей следовало завернуться в звериную шкуру, встречая его к ужину. Они присели бы перед костром и ели сырое мясо, разрывая его руками…
   Молния расчертила небо зубчатой полосой. Раскат грома сотряс башню. Ветер ревел за окном, швыряя в дребезжащее стекло пригоршни ледяной воды. Пруденс натянула одеяло на голову.