Страница:
Тереза Медейрос
Вереск и бархат
ПРОЛОГ
Шотландия, Хайлендз, 1773 год
Негодяй казался мертвым. Себастьян подтолкнул его ногой, со страхом ожидая, что мозолистая лапа старика вот-вот схватит его за тонкую лодыжку и с силой рванет на себя, сопровождая свои действия оглушительным взрывом хохота. Себастьян осмелел и сильнее пнул его пальцами босой ноги в толстый живот. Ничего. Ни звука, ни даже пьяного хрипа. Негодяй был мертв. Эль тонкой струйкой вытекал из уголка его рта.
Себастьян присел рядом с ним. Как он мог умереть так тихо? Мальчик всегда представлял его ревущим, изрыгающим проклятия, катающимся по земле в предсмертной агонии. Ничего подобного не было. Лишь глухой удар рухнувшего на пол тяжелого тела, и его уже не стало.
Себастьян откинул со лба прядь давно не мытых волос, и его взгляд метнулся вверх, к резным балкам холла. Он затаил дыхание, словно испугавшись внезапно наступившей тишины. Казалось, что все колокола мира разом перестали звонить, оставив в воздухе слабое эхо от прежней какофонии звуков. Затем до него донеслись другие звуки, прежде заглушаемые грохотом бьющейся посуды и ломающейся под тяжелыми ударами мебели: щебетание ласточек среди стропил, отдаленный, едва слышимый шум ветра на склонах гор, поросших вереском.
Себастьян склонил голову. Это была величественная тишина собора, и она вызывала желание плакать.
Но не было времени для слез. Теперь Мак-Кей придет за ним. Враг его семьи придет, чтобы завладеть Данкерком, о чем всегда предупреждал его отец.
Губы Себастьяна сжались в упрямую линию. Мак-Кей может взять замок, но его он не возьмет никогда.
Себастьян подсунул руки под обутые в сапоги ноги отца. Запах от мертвого Брендана Керра был едва ли хуже, чем от живого, но это скоро изменится, если тело надолго оставить на жаре. Себастьян напрягся. Его длинные руки были несоразмерно худы по сравнению с шириной плеч, но благодаря упрямству и решительности ему удалось протащить тело отца по каменному полу, на котором было разлито вино, разбросаны кости фазана и остатки ужина.
Добравшись до травы, Себастьян остановился, дрожа от напряжения, чувствуя, как желудок больно сжимается от голода. Пот струился по вискам, оставляя на коже грязные дорожки, разъедая глаза. Он вытер его рукавом.
«У тебя глаза девчонки, парень, и такой же слабый характер», — вновь услышал он глумящийся голос отца.
Себастьян споткнулся, запутавшись в своем длинном одеянии, и упал, неуклюже раскинув ноги. Он закусил губу, чтобы сдержать невольный вскрик, и быстро взглянул на распростертое тело, которое задел при падении. Но его отец не поднялся. Брендан Керр неподвижно лежал на траве, и большая зеленая муха назойливо жужжала у его виска.
Мальчик стиснул зубы, едва сдерживая дикое желание сбросить тело отца с обрыва, чтобы оно полетело, ударяясь о камни и подпрыгивая, в долину, простирающуюся внизу. Но нет. Его мама не одобрила бы этого. Себастьян должным образом, по-христиански, похоронит своего отца. Он закопает его так глубоко и навалит на него так много камней, что образ покойного никогда больше не будет преследовать его.
Послеобеденное солнце уже спускалось за гору, когда Себастьян бросил последний камень на могилу отца. Глухой удар эхом разнесся в тишине. Прохладный ветерок шевелил растрепанные волосы и надувал парусом его пропитанную потом, расстегнутую на груди рубашку. Себастьян медленно поднял перепачканную глиной руку и осенил себя крестным знамением. Это был символ его матери, ее религия, давно преданная Себастьяном забвению.
Орел парил над долиной в золотистых лучах заходящего солнца, вселяя в Себастьяна головокружительное чувство свободы. Он поднялся по ступеням Данкерка в башню. Всего несколько минут ушло у него на то, чтобы сложить в рюкзак свои скудные пожитки: поношенную рубашку, две сморщенные картофелины, филигранной работы серебряную брошь, которая принадлежала его матери. Он повернулся, чтобы уйти, но остановился на пороге, замерев на несколько секунд в угасающих солнечных лучах.
Опустившись на колени возле кровати, Себастьян бросил виноватый взгляд через плечо.
Последний раз, когда он осмелился прикоснуться к сундуку отца, тот так избил его, что у мальчика еще много дней звенело в ушах.
Руки Себастьяна дрожали, когда он открывал крышку. Роскошный шотландский плед лежал сверху, свернутый руками отца с такой нежностью, что это заставляло сердце Себастьяна болеть от ревности и обиды. Плед был последним воспоминанием о прошлом, когда Керры и Мак-Кеи сражались бок о бок под началом одного вождя в одном клане. Он провел грязным пальцем по черно-зеленым квадратам, уносясь в мечтах к тому времени, когда раздавался звон ударов палашей и звуки волынки разносились среди туманных холмов.
Себастьян закрутился в плед. Мягкая, роскошная шерсть укрывала его худое тело, приятно согревая. Он порылся в своем рюкзаке и достал оттуда материнскую брошь, чтобы сколоть концы пледа на своем плече.
Заходящее солнце раскрасило небо в оранжевый цвет, когда Себастьян сошел по стертым каменным ступеням замка и стал осторожно спускаться вниз по скале.
Когда вересковая долина запестрела в последних золотых бликах угасающего заката, Себастьян побежал, радуясь свежему ветру и разминая затекшие от тяжелой работы мускулы, наслаждаясь ощущением теплой земли под своими босыми огрубевшими ступнями. Плед развевался на ветру, хлопая его по ногам.
На полпути через вересковую пустошь он остановился и обернулся, чтобы взглянуть на Данкерк, четко вырисовывающийся на фоне потемневшего неба.
Когда-нибудь он вернется сюда, поклялся себе Себастьян. Не ночью, как крадущийся вор, а ясным днем он проедет по дороге в прекрасной карете, с полным кошельком и таким же полным желудком. Он будет таким сильным и властным, что никто не посмеет остановить его. Ни закон. Ни Мак-Кей. Ни даже эхо глумливого отцовского голоса. Он взойдет на ту гору, разодетый в пух и прах, и плюнет на могилу отца.
Когда-нибудь.
Себастьян рывком подтянул рюкзак и побежал в опускающуюся на долину ночь, больше ни разу не оглянувшись.
Негодяй казался мертвым. Себастьян подтолкнул его ногой, со страхом ожидая, что мозолистая лапа старика вот-вот схватит его за тонкую лодыжку и с силой рванет на себя, сопровождая свои действия оглушительным взрывом хохота. Себастьян осмелел и сильнее пнул его пальцами босой ноги в толстый живот. Ничего. Ни звука, ни даже пьяного хрипа. Негодяй был мертв. Эль тонкой струйкой вытекал из уголка его рта.
Себастьян присел рядом с ним. Как он мог умереть так тихо? Мальчик всегда представлял его ревущим, изрыгающим проклятия, катающимся по земле в предсмертной агонии. Ничего подобного не было. Лишь глухой удар рухнувшего на пол тяжелого тела, и его уже не стало.
Себастьян откинул со лба прядь давно не мытых волос, и его взгляд метнулся вверх, к резным балкам холла. Он затаил дыхание, словно испугавшись внезапно наступившей тишины. Казалось, что все колокола мира разом перестали звонить, оставив в воздухе слабое эхо от прежней какофонии звуков. Затем до него донеслись другие звуки, прежде заглушаемые грохотом бьющейся посуды и ломающейся под тяжелыми ударами мебели: щебетание ласточек среди стропил, отдаленный, едва слышимый шум ветра на склонах гор, поросших вереском.
Себастьян склонил голову. Это была величественная тишина собора, и она вызывала желание плакать.
Но не было времени для слез. Теперь Мак-Кей придет за ним. Враг его семьи придет, чтобы завладеть Данкерком, о чем всегда предупреждал его отец.
Губы Себастьяна сжались в упрямую линию. Мак-Кей может взять замок, но его он не возьмет никогда.
Себастьян подсунул руки под обутые в сапоги ноги отца. Запах от мертвого Брендана Керра был едва ли хуже, чем от живого, но это скоро изменится, если тело надолго оставить на жаре. Себастьян напрягся. Его длинные руки были несоразмерно худы по сравнению с шириной плеч, но благодаря упрямству и решительности ему удалось протащить тело отца по каменному полу, на котором было разлито вино, разбросаны кости фазана и остатки ужина.
Добравшись до травы, Себастьян остановился, дрожа от напряжения, чувствуя, как желудок больно сжимается от голода. Пот струился по вискам, оставляя на коже грязные дорожки, разъедая глаза. Он вытер его рукавом.
«У тебя глаза девчонки, парень, и такой же слабый характер», — вновь услышал он глумящийся голос отца.
Себастьян споткнулся, запутавшись в своем длинном одеянии, и упал, неуклюже раскинув ноги. Он закусил губу, чтобы сдержать невольный вскрик, и быстро взглянул на распростертое тело, которое задел при падении. Но его отец не поднялся. Брендан Керр неподвижно лежал на траве, и большая зеленая муха назойливо жужжала у его виска.
Мальчик стиснул зубы, едва сдерживая дикое желание сбросить тело отца с обрыва, чтобы оно полетело, ударяясь о камни и подпрыгивая, в долину, простирающуюся внизу. Но нет. Его мама не одобрила бы этого. Себастьян должным образом, по-христиански, похоронит своего отца. Он закопает его так глубоко и навалит на него так много камней, что образ покойного никогда больше не будет преследовать его.
Послеобеденное солнце уже спускалось за гору, когда Себастьян бросил последний камень на могилу отца. Глухой удар эхом разнесся в тишине. Прохладный ветерок шевелил растрепанные волосы и надувал парусом его пропитанную потом, расстегнутую на груди рубашку. Себастьян медленно поднял перепачканную глиной руку и осенил себя крестным знамением. Это был символ его матери, ее религия, давно преданная Себастьяном забвению.
Орел парил над долиной в золотистых лучах заходящего солнца, вселяя в Себастьяна головокружительное чувство свободы. Он поднялся по ступеням Данкерка в башню. Всего несколько минут ушло у него на то, чтобы сложить в рюкзак свои скудные пожитки: поношенную рубашку, две сморщенные картофелины, филигранной работы серебряную брошь, которая принадлежала его матери. Он повернулся, чтобы уйти, но остановился на пороге, замерев на несколько секунд в угасающих солнечных лучах.
Опустившись на колени возле кровати, Себастьян бросил виноватый взгляд через плечо.
Последний раз, когда он осмелился прикоснуться к сундуку отца, тот так избил его, что у мальчика еще много дней звенело в ушах.
Руки Себастьяна дрожали, когда он открывал крышку. Роскошный шотландский плед лежал сверху, свернутый руками отца с такой нежностью, что это заставляло сердце Себастьяна болеть от ревности и обиды. Плед был последним воспоминанием о прошлом, когда Керры и Мак-Кеи сражались бок о бок под началом одного вождя в одном клане. Он провел грязным пальцем по черно-зеленым квадратам, уносясь в мечтах к тому времени, когда раздавался звон ударов палашей и звуки волынки разносились среди туманных холмов.
Себастьян закрутился в плед. Мягкая, роскошная шерсть укрывала его худое тело, приятно согревая. Он порылся в своем рюкзаке и достал оттуда материнскую брошь, чтобы сколоть концы пледа на своем плече.
Заходящее солнце раскрасило небо в оранжевый цвет, когда Себастьян сошел по стертым каменным ступеням замка и стал осторожно спускаться вниз по скале.
Когда вересковая долина запестрела в последних золотых бликах угасающего заката, Себастьян побежал, радуясь свежему ветру и разминая затекшие от тяжелой работы мускулы, наслаждаясь ощущением теплой земли под своими босыми огрубевшими ступнями. Плед развевался на ветру, хлопая его по ногам.
На полпути через вересковую пустошь он остановился и обернулся, чтобы взглянуть на Данкерк, четко вырисовывающийся на фоне потемневшего неба.
Когда-нибудь он вернется сюда, поклялся себе Себастьян. Не ночью, как крадущийся вор, а ясным днем он проедет по дороге в прекрасной карете, с полным кошельком и таким же полным желудком. Он будет таким сильным и властным, что никто не посмеет остановить его. Ни закон. Ни Мак-Кей. Ни даже эхо глумливого отцовского голоса. Он взойдет на ту гору, разодетый в пух и прах, и плюнет на могилу отца.
Когда-нибудь.
Себастьян рывком подтянул рюкзак и побежал в опускающуюся на долину ночь, больше ни разу не оглянувшись.
ЧАСТЬ I
Нарядов блеск и красота
Волнуют нас слегка.
Но девственная чистота
Разит наверняка.
Роберт Бернс
ГЛАВА 1
Нортамберленд, Англия, 1791 год
Пруденс пробиралась сквозь густой кустарник. Узел волос на затылке рассыпался и упал на плечи мокрыми, слипшимися сосульками. Она остановилась в своем стремительном беге и вытащила шпильки, увенчанные жемчужинами. Затем сунула их в глубокий карман, чтобы ни одна не потерялась, но, как она подозревала, такая предусмотрительность была излишней. Хотя ее тетя никогда бы не призналась в этом, она бы никогда не стала тратить настоящие жемчужины на шпильки для своей невзрачной племянницы.
Пруденс подхватила свои бархатные юбки, прежде чем ринуться дальше. Мокрые ветки хлестали ее по лицу. Молния расколола яркими полосами ночное небо и на миг осветила темный лес. Пруденс снова закричала, но ее отчаянный крик был подхвачен порывом ветра и потонул в оглушительном треске громового раската. Потоки ливня обрушились на лес, превращая даже конусообразные раскидистые сосны в ненадежное убежище от хлещущей воды. Пруденс обхватила рукой ствол дерева и подняла голову, напрягая слух, в надежде услышать ответный крик сквозь рев бури.
Подставив лицо дождю, она страстно желала отдаться во власть бурной радости ночи: раскатам грома, вспышкам молнии, струящимся по ее коже потокам летнего ливня. Как сильно это все отличалось от стороннего наблюдения за дождевыми потоками, сбегающими по стеклу, когда сидишь в теплой комнате на подоконнике с книгой в руке, уютно устроившись среди шелковых подушек. Какая-то первобытная жажда побудила ее широко открыть рот, чтобы поймать капли дождя языком. Но сейчас было не время для ребяческих забав и шалостей. Ее промедление могло повлечь смерть того, кто был ей дорог.
Тяжелые юбки облепили ноги, когда девушка наконец выбралась из зарослей на вершину холма. Ветер завывал вокруг нее. Глухой рокот прокатился по лесу. Пруденс подумала, что это гром, но вспышка молнии, осветившая дорогу внизу, показала, что она ошиблась. Девушка припала к склону, по которому стремительно неслись потоки мутной воды, и прищурилась; ее слабое зрение еще больше ухудшала серая пелена дождя.
Карета, запряженная четверкой лошадей, резко остановилась на дороге. Пруденс не знала, кому принадлежит покрытый позолотой герб на дверце кареты. Девушка в ужасе затаила дыхание, когда поняла, почему карета остановилась так резко.
Ее окружила четверка зловещих темных всадников. Один из этих людей, который, очевидно, был их вожаком, рявкнул приказание кучеру. Даже в темноте, в которую на мгновение врывались яркие вспышки молнии, можно было увидеть, что лицо кучера стало мертвенно-бледным.
Вновь оглушающе пророкотал гром. Ногти Пруденс вонзились в выступающие над землей узловатые корни старой сосны, когда один из разбойников сорвал дверцу кареты с петель. Дикий визг женщины раздался в ночи. Вожак медленно поднял руку. Блеснула молния, освещая тонкий ствол пистолета. Но не пистолет привлек внимание Пруденс, а пушистый комочек серо-белого меха, который упал с нависающей ветки и прижался к крыше кареты.
«Себастьян!» — закричала она.
Забыв о всякой осторожности, Пруденс бросилась вниз по склону, скользя по мокрым от дождя и грязи листьям.
Этот крик оказался роковым для Себастьяна Керра. Он повернулся на лошади, оглядывая склон холма в поисках источника этого отчаянного крика, выдавшего его настоящее имя в местах, где у него не было имени. В какой-то безумный миг он поверил, что это был голос его матери, полный тоски и страха за него.
Ночь взорвалась сумятицей звуков и движений. Лошадь Себастьяна дернулась, сопротивляясь натяжению удил. Воспользовавшись его замешательством, кучер размахнулся своим кнутом и ударил Себастьяна в живот. Его пистолет разрядился вспышкой огня, наполнив воздух резким запахом пороха, когда Себастьян, не ожидая такого яростного отпора, свалился с лошади. Он тяжело упал на дорогу, лодыжка подвернулась, угрожающе хрустнув. Безумное визжание женщины в карете не прекращалось. В какой-то момент Себастьян даже пожалел о том, что не пристрелил ее.
Все произошло в считанные секунды. Лошади его спутников сорвались с места, вспенивая копытами жидкую грязь на дороге, и растворились в ночи вместе со своими всадниками в развевающихся черных плащах и масках. Рука кучера в перчатке поднялась. Себастьян застыл, ожидая смертельного удара кнутом. Но кучер хлестнул лошадей, приводя упряжку в движение. Карета помчалась прочь, стремительно набирая скорость и бешено раскачиваясь на раскисшей от дождя дороге.
И вновь тишину ночи нарушал только шелест дождя и отдаленные раскаты грома.
Себастьян беспомощно лежал на дороге. Дождь стекал по лицу, жидкая грязь проникала сквозь складки плаща, неприятно холодя тело. Неужели это мать звала его по имени? Он закрыл глаза, вспоминая ее мелодичную французскую речь, чувствуя нежное прикосновение ее ладоней к своему пылающему лбу.
Восстановив дыхание, Себастьян слегка пошевелился и ощутил пульсирующую боль в лодыжке. Какой же он дурак! Это, должно быть, отец позвал его. Он зажмурил глаза и закусил губу, отчаянно пытаясь сдержать стон, когда волна боли прокатилась вверх по ноге. Гортанный картавый рокот шотландского горца, принадлежавший его отцу, загремел у него в ушах: «Себастьян» — глупое имя для глупого мальчишки!» Он вздрогнул, ожидая удара заляпанного грязью сапога по лодыжке.
Себастьян открыл глаза, возвращаясь из нерадостного прошлого в такую же безрадостную и неприветливую реальность, холодную, как грязное месиво, в котором он лежал. Он подавил в себе вспышку негодования на своих товарищей за то, что они бросили его. Едва ли он мог винить их, когда сам научил всему тому, что знал, и требовал неукоснительного выполнения этих заповедей. «Никогда не рискуйте, спасая раненого, — инструктировал он. — Свалившийся с лошади — это ловушка для остальных». Они хорошо усвоили его уроки. Себастьян поморщился, представив, как Д'Артан вскинет брови, когда его люди вернутся в Эдинбург с пустыми руками.
Волна усталости нахлынула на него. Ночь началась неудачно. Вначале эта неожиданная буря; затем первая карета, на которую они напали, отказалась остановиться. В следующем экипаже оказался упрямый кучер и истеричная матрона. И, наконец, это таинственное создание, скатившееся с холма.
Себастьян приподнялся на локте и вгляделся в пелену дождя. Девушка сидела в грязи всего в нескольких футах от него, явно не замечая струящихся потоков дождя, промокших юбок и тяжелых, слипшихся прядей волос, упавших на лицо. Она склонила голову и ласково ворковала его имя крошечному комочку, устроившемуся под ее подбородком. Оттого, что его имя произносилось с таким обожанием, к горлу Себастьяна подкатился комок. Даже его очаровательная любовница, англичанка, не выкрикивала это имя с таким чувством во время их любовных утех. На какой-то миг Себастьян ощутил приступ глупой и безрассудной ревности к котенку, убаюкиваемому на девичьей груди.
«Какой же ты непослушный и капризный, Себастьян, — нежно шептала незнакомка. — Я тебя повсюду искала. Я уже подумала, что кто-то отпустил с привязи Бориса и он снова тебя потрепал».
Котенок ласково мяукнул, потянулся и зевнул, высунув розовый язычок, и удобнее устроился на руках хозяйки. Себастьян не имел бы ничего против того, чтобы поменяться с ним местами.
Он многозначительно кашлянул, переводя взгляд с раздражающего его пушистого создания на девушку, стремясь привлечь ее внимание. Их взгляды встретились. Глаза незнакомки озадаченно сощурились.
Держа котенка в одной руке, она подползла к Себастьяну, больно надавив на его лодыжку.
— Вы ранены, да?
Себастьян схватился за ногу так, что суставы пальцев побелели.
— Теперь, да, — задыхаясь от боли, прошептал он.
Девушка опустилась на колени.
— Может мне привести шерифа? Он — мой знакомый.
Себастьян застонал, вопрошая, кончится ли когда-нибудь эта ночь.
— В самом деле?
Котенок вырвался из рук девушки и вскочил на ногу Себастьяна, вонзая сквозь шотландскую юбку в кожу острые, как иголка, коготки.
Девушка схватила котенка, вздернув юбку Себастьяна угрожающе высоко ему на бедра.
— Ты опять шалишь, несносное животное? Какой ты непослушный. Вы должны извинить его, сэр. Боюсь, в нем сидит какой-то неугомонный дух.
— Меня самого обвиняли в таком же пороке, — пробормотал Себастьян, сбитый с толку, смущенный соблазнительным видом нежной кожи наклонившейся к нему девушки.
Пруденс, наконец, удалось оторвать коготки котенка от клетчатой ткани юбки. Ее пальцы разгладили заляпанный грязью шотландский плед, но внезапно она стала абсолютна недвижима.
— Я знаю, кто вы, — прошептала она. — Вы — Ужасный Шотландский Разбойник Керкпатрик.
Взгляд девушки скользнул к шелковой маске, скрывающей верхнюю часть его лица. Она невольно потянулась к ней.
Себастьян поймал ее за тонкое запястье.
— Не стесняйтесь называть меня Ужасным.
Она поняла намек. Его пальцы расслабились, выпуская руку девушки. Скрытность мужчины не удержала Пруденс от любопытства, и, встав на четвереньки, она низко наклонилась и заглянула ему в лицо. К удивлению Себастьяна, возбуждение, а не страх оживили ее черты. Ему следовало бы прогнать глупую девчонку, но если он не собирался умирать на этой холодной, грязной дороге, то ему была нужна ее помощь.
— Я наслышана о вас. — В ее голосе угадывался благоговейный трепет. — Вы — бич Нортамберлендской границы. Безликий ужас как Шотландии, так и Англии. Вы — живое напоминание о бессилии и упадке системы правосудия всех народов, о дикости и алчности, которые скрываются в душе цивилизованного человека. Ни один путешественник не застрахован от встречи с вами. Никакие дворянские гербы не защитят их владельцев от ваших нападений. Вы грабите, похищаете и насилуете.
— И мошенничаю в игре в вист, — прервал он, боясь, что ее восторженное изложение его подлых преступлений доведет девушку до обморока. — Несмотря на то, что я горжусь собой, выслушивая ваше подробное, но сильно преувеличенное перечисление моих талантов, с каждым вашим словом все более убеждаясь в своей полной развращенности, тем не менее, не могу не заметить, что в данный момент я всего лишь раненый мужчина, лежащий под дождем с раскалывающейся от боли головой и сломанной лодыжкой. Здесь неподалеку есть хижина арендатора. Вы поможете мне добраться до нее?
Пруденс наклонилась еще ниже, с надеждой глядя на него широко открытыми глазами.
— Вы похищаете меня?
— Нет.
Ее лицо разочарованно вытянулось.
— Ну, хорошо, — вздохнул Себастьян. Он поднял из грязи пистолет и нацелил дуло ей в грудь. — Помоги мне.
Пруденс помогла ему. Она посадила котенка в карман, где он принялся перебирать лапами шпильки для волос, больно цепляя коготками кожу сквозь ткань. Досадливо поморщившись, она выудила его и пересадила в другой карман своей широкой юбки. Позаботившись о животном, она помогла Себастьяну подняться на ноги, позволив опереться на свое плечо.
Девушка удивила его. Она была ниже его на голову, но ее тонкая грациозная фигурка обладала такой стойкостью, такой силой, которая позволяла ей удерживаться на ногах, даже если он спотыкался. Когда в темноте Себастьян раненой ногой ударился о пень, он бы упал в агонии, если бы не ее руки, поддерживающие его за талию. На берегу ручья, который они перешли в брод, Себастьян резко остановился в изнеможении, понимая, что не сможет больше сделать ни шагу.
Они стояли обнявшись, как влюбленные, руки девушки крепко обнимали его за талию, ее лоб касался его щеки. Дождь поливал их, стремясь соединить друг с другом.
— Я не могу идти дальше, — выдохнул Себастьян. Усталость усиливала шотландский акцент в его речи. — Оставь меня здесь и возвращайся к себе домой, детка, пока я не угробил нас обоих.
— Глупости.
Настойчивость и упрямство в ее голосе воодушевили Себастьяна.
— Вы сказали, что хижина расположена на той горе, так вот на ту гору мы и пойдем. Каким бы человеком я себя считала, если бы оставила вас здесь умирать?
— Хорошеньким и очень умным.
Склон холма весь был устлан мокрыми, скользкими листьями. Не один раз рука девушки отыскивала его руку, нащупывая выступающий из земли корень, чтобы он мог подтянуться выше. Они уже почти достигли вершины, когда поврежденная в лодыжке нога подвернулась и Себастьян съехал вниз до середины холма. Он почувствовал, что шелковую маску сорвало с лица при падении, но ему уже все было безразлично. Он лежал, прижавшись щекой к сырой земле, приветствуя оцепенение, охватившее его тело.
Девушка потянула его за пояс, встряхивая, заставляя подняться. Боль перешла в ярость. Себастьян поднял голову и прорычал:
— Черт побери, девочка, оставь меня в покое, или, Бог свидетель, я застрелю тебя.
— Это может оказаться довольно затруднительным, поскольку ваш пистолет у меня.
Туман рассеялся перед глазами Себастьяна, когда он уставился в зияющее дуло своего собственного оружия. Девушка опустилась перед ним на колени, больше похожая на проказливую лесную нимфу, чем на английскую леди. Мокрое платье прилипло к телу, а грязь покрыла все открытые участки кожи.
Она протянула испачканную ладонь.
— Дайте мне вашу руку.
Себастьян криво усмехнулся.
— Ты похищаешь меня, детка?
— Ага, паренек, именно так, — ответила она насмешливо, подражая его говору. — Давай-ка, втаскивай свой зад на эту треклятую гору, пока мне не вздумалось продырявить тебя.
Себастьян тихо засмеялся, удивляясь, что после того, как попал в такую переделку, он еще не утратил способности смеяться над собой. Он подал девушке руку. Их грязные пальцы переплелись. Себастьян слегка сжал ее ладонь, прежде чем возобновить свой мучительный подъем на вершину холма.
Хижина арендатора ютилась на краю пустынной лощины. Серебристый ручей журчал рядом с ней и, выходя из своих извилистых берегов, тихо переливаясь на каменистых порожках, устремлялся в долину. Хижина выглядела так, словно свалилась прямо с неба, а крыша была обронена позднее как нечто, о чем вспомнили с опозданием. Окна были неровными, дверь перекошенной. Пруденс захотелось наклонить голову набок, подстраиваясь под все неровности и рельефные выступы этого нелепого строения. Ее сердце учащенно забилось при мысли о том, что она войдет в разбойничье логово.
Порыв ветра с дождем налетел на них, и девушка поспешно толкнула дверь. Та не шелохнулась.
— Пни ее хорошенько, — скомандовал Ужасный Шотландский Разбойник Керкпатрик.
Она с сомнением взглянула на него и сильно толкнула дверь.
— Да не так. Навались на нее всем своим телом.
Пруденс отступила назад. Она навалилась на дверь не только своим телом, но и потянула за собой Себастьяна.
Дверь распахнулась, они влетели внутрь и, не удержав равновесия, повалились на пол. Из кармана Пруденс раздалось протестующее мяукание.
Разбойник застонал.
— Ты убиваешь меня. Мне следовало позволить тебе привести шерифа. Он смог бы пристрелить меня и положить конец моим мучениям.
Она шмыгнула носом.
— Не будьте неблагодарным. Сарказм ни к чему. В вашем положении не стоит капризничать.
Пруденс выползла из-под него.
— Спасение грабителей — сравнительно новое занятие для меня.
— Тебя не учили этому во время твоего лондонского сезона?
— У меня никогда не было лондонского сезона. Поднявшись на колени, Пруденс вгляделась в темные углы хижины. Отдаленная вспышка молнии осветила заржавленный фонарь и трутницу, висящую на деревянном крючке. Она подползла к ней в ожидании следующей вспышки, чтобы зажечь фонарь.
Ореол золотистого света замерцал в пыльном углу. Девушка встала и, проведя полукруг рукой, удерживающей фонарь, осветила хижину изнутри.
Хижина была грязной, давно оставленной в распоряжение мелких ящериц и пауков. Единственной мебелью этого жилища были грубо сколоченные стол и стул, стоящие перед каменным очагом, рядом с которым высилась куча дров. Горы золы и обгоревших поленьев скрывали решетку. Вместо кровати в дальнем углу лежал изрядно потертый соломенный тюфяк и стопка одеял. Стекла в окнах отсутствовали, и оконные проемы были затянуты тяжелой черной мешковиной, протертой и разорванной в нескольких местах.
Пруденс поежилась. Воздух был сырым и холодным для ее влажной кожи. Она торопливо прошла через хижину и закрыла дверь, отгораживаясь от непогоды. Шум дождя стих до уютного стука по соломенной крыше.
Разбойник по-прежнему лежал у порога. Он молчал уже несколько минут, и девушка подумала, что он потерял сознание при падении. Ее дыхание участилось, когда она опустилась на колени рядом с ним, освещая его лицо.
Пруденс испуганно охнула, когда фонарь был грубо выдернут из руки и поднесен близко к ее собственному лицу. Отшатнувшись, она прикрыла глаза от ослепляющего света. Из темноты, которую не рассеивал свет фонаря, раздался голос, полный злости и отчаяния.
— Отойди! Если ты увидишь мое лицо, твоя жизнь не будет стоить ни гроша. Ни для меня, ни для моих людей.
Пруденс испуганно заморгала. Она заговорила, но ее спокойствие далось ей с большим усилием.
— Если вы не снимете эту мокрую одежду, то вашу жизнь я тоже недорого оценю. Как я смогу позаботиться о вас, если не могу вас увидеть?
Последовало долгое молчание. Затем он раздраженным, но уже заметно ослабевшим от боли голосом произнес:
— Поставь фонарь в угол. Этого света будет достаточно.
Девушка подчинилась. На этот раз, когда она приблизилась к нему, он не протестовал. Она мало что могла увидеть, кроме блеска его глаз и смутного очертания лица.
— Я не уверен, что снова смогу подняться, — сказал мужчина.
Пока Пруденс поправляла одеяла, котенок выбрался из кармана и спрыгнул на пол. Он смешно заковылял на неустойчивых лапках, тщательно обследуя хижину.
Пруденс подхватила мужчину под руки и потащила к устроенной ею в углу постели. Он помогал ей, отталкиваясь здоровой ногой, пока, совместными усилиями, не оказался на соломенном тюфяке. Она положила под его лодыжку свернутое одеяло и присела рядом. Девушка чувствовала, что мужчина изучает ее лицо. Она спрятала свою неловкость, занявшись его пледом, развертывая его и развешивая, чтобы дать просохнуть.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Пруденс.
Мужчина издал короткий смешок.
— Не может быть. Вера, Надежда, Милосердие или даже Необдуманная Импульсивность, но только не Благоразумие[1].
— Я теряю всякое здравомыслие, когда дело касается кошек. А вообще-то я очень благоразумная девушка.
Она наклонилась, чтобы стащить промокшую рубашку с его мускулистых плеч.
Ладонь мужчины обхватила руку Пруденс. Его хватка была обезоруживающе нежной.
— Благоразумная девушка не находилась бы одна в заброшенной хижине с Ужасным Шотландским Разбойником Керкпатриком, не так ли?
Пруденс ощутила приятное покалывание кожи от этого краткого прикосновения. Быстрым движением, чтобы скрыть свою внезапную дрожь, она вырвала свою руку и натянула одеяло на его плечи.
Пруденс пробиралась сквозь густой кустарник. Узел волос на затылке рассыпался и упал на плечи мокрыми, слипшимися сосульками. Она остановилась в своем стремительном беге и вытащила шпильки, увенчанные жемчужинами. Затем сунула их в глубокий карман, чтобы ни одна не потерялась, но, как она подозревала, такая предусмотрительность была излишней. Хотя ее тетя никогда бы не призналась в этом, она бы никогда не стала тратить настоящие жемчужины на шпильки для своей невзрачной племянницы.
Пруденс подхватила свои бархатные юбки, прежде чем ринуться дальше. Мокрые ветки хлестали ее по лицу. Молния расколола яркими полосами ночное небо и на миг осветила темный лес. Пруденс снова закричала, но ее отчаянный крик был подхвачен порывом ветра и потонул в оглушительном треске громового раската. Потоки ливня обрушились на лес, превращая даже конусообразные раскидистые сосны в ненадежное убежище от хлещущей воды. Пруденс обхватила рукой ствол дерева и подняла голову, напрягая слух, в надежде услышать ответный крик сквозь рев бури.
Подставив лицо дождю, она страстно желала отдаться во власть бурной радости ночи: раскатам грома, вспышкам молнии, струящимся по ее коже потокам летнего ливня. Как сильно это все отличалось от стороннего наблюдения за дождевыми потоками, сбегающими по стеклу, когда сидишь в теплой комнате на подоконнике с книгой в руке, уютно устроившись среди шелковых подушек. Какая-то первобытная жажда побудила ее широко открыть рот, чтобы поймать капли дождя языком. Но сейчас было не время для ребяческих забав и шалостей. Ее промедление могло повлечь смерть того, кто был ей дорог.
Тяжелые юбки облепили ноги, когда девушка наконец выбралась из зарослей на вершину холма. Ветер завывал вокруг нее. Глухой рокот прокатился по лесу. Пруденс подумала, что это гром, но вспышка молнии, осветившая дорогу внизу, показала, что она ошиблась. Девушка припала к склону, по которому стремительно неслись потоки мутной воды, и прищурилась; ее слабое зрение еще больше ухудшала серая пелена дождя.
Карета, запряженная четверкой лошадей, резко остановилась на дороге. Пруденс не знала, кому принадлежит покрытый позолотой герб на дверце кареты. Девушка в ужасе затаила дыхание, когда поняла, почему карета остановилась так резко.
Ее окружила четверка зловещих темных всадников. Один из этих людей, который, очевидно, был их вожаком, рявкнул приказание кучеру. Даже в темноте, в которую на мгновение врывались яркие вспышки молнии, можно было увидеть, что лицо кучера стало мертвенно-бледным.
Вновь оглушающе пророкотал гром. Ногти Пруденс вонзились в выступающие над землей узловатые корни старой сосны, когда один из разбойников сорвал дверцу кареты с петель. Дикий визг женщины раздался в ночи. Вожак медленно поднял руку. Блеснула молния, освещая тонкий ствол пистолета. Но не пистолет привлек внимание Пруденс, а пушистый комочек серо-белого меха, который упал с нависающей ветки и прижался к крыше кареты.
«Себастьян!» — закричала она.
Забыв о всякой осторожности, Пруденс бросилась вниз по склону, скользя по мокрым от дождя и грязи листьям.
Этот крик оказался роковым для Себастьяна Керра. Он повернулся на лошади, оглядывая склон холма в поисках источника этого отчаянного крика, выдавшего его настоящее имя в местах, где у него не было имени. В какой-то безумный миг он поверил, что это был голос его матери, полный тоски и страха за него.
Ночь взорвалась сумятицей звуков и движений. Лошадь Себастьяна дернулась, сопротивляясь натяжению удил. Воспользовавшись его замешательством, кучер размахнулся своим кнутом и ударил Себастьяна в живот. Его пистолет разрядился вспышкой огня, наполнив воздух резким запахом пороха, когда Себастьян, не ожидая такого яростного отпора, свалился с лошади. Он тяжело упал на дорогу, лодыжка подвернулась, угрожающе хрустнув. Безумное визжание женщины в карете не прекращалось. В какой-то момент Себастьян даже пожалел о том, что не пристрелил ее.
Все произошло в считанные секунды. Лошади его спутников сорвались с места, вспенивая копытами жидкую грязь на дороге, и растворились в ночи вместе со своими всадниками в развевающихся черных плащах и масках. Рука кучера в перчатке поднялась. Себастьян застыл, ожидая смертельного удара кнутом. Но кучер хлестнул лошадей, приводя упряжку в движение. Карета помчалась прочь, стремительно набирая скорость и бешено раскачиваясь на раскисшей от дождя дороге.
И вновь тишину ночи нарушал только шелест дождя и отдаленные раскаты грома.
Себастьян беспомощно лежал на дороге. Дождь стекал по лицу, жидкая грязь проникала сквозь складки плаща, неприятно холодя тело. Неужели это мать звала его по имени? Он закрыл глаза, вспоминая ее мелодичную французскую речь, чувствуя нежное прикосновение ее ладоней к своему пылающему лбу.
Восстановив дыхание, Себастьян слегка пошевелился и ощутил пульсирующую боль в лодыжке. Какой же он дурак! Это, должно быть, отец позвал его. Он зажмурил глаза и закусил губу, отчаянно пытаясь сдержать стон, когда волна боли прокатилась вверх по ноге. Гортанный картавый рокот шотландского горца, принадлежавший его отцу, загремел у него в ушах: «Себастьян» — глупое имя для глупого мальчишки!» Он вздрогнул, ожидая удара заляпанного грязью сапога по лодыжке.
Себастьян открыл глаза, возвращаясь из нерадостного прошлого в такую же безрадостную и неприветливую реальность, холодную, как грязное месиво, в котором он лежал. Он подавил в себе вспышку негодования на своих товарищей за то, что они бросили его. Едва ли он мог винить их, когда сам научил всему тому, что знал, и требовал неукоснительного выполнения этих заповедей. «Никогда не рискуйте, спасая раненого, — инструктировал он. — Свалившийся с лошади — это ловушка для остальных». Они хорошо усвоили его уроки. Себастьян поморщился, представив, как Д'Артан вскинет брови, когда его люди вернутся в Эдинбург с пустыми руками.
Волна усталости нахлынула на него. Ночь началась неудачно. Вначале эта неожиданная буря; затем первая карета, на которую они напали, отказалась остановиться. В следующем экипаже оказался упрямый кучер и истеричная матрона. И, наконец, это таинственное создание, скатившееся с холма.
Себастьян приподнялся на локте и вгляделся в пелену дождя. Девушка сидела в грязи всего в нескольких футах от него, явно не замечая струящихся потоков дождя, промокших юбок и тяжелых, слипшихся прядей волос, упавших на лицо. Она склонила голову и ласково ворковала его имя крошечному комочку, устроившемуся под ее подбородком. Оттого, что его имя произносилось с таким обожанием, к горлу Себастьяна подкатился комок. Даже его очаровательная любовница, англичанка, не выкрикивала это имя с таким чувством во время их любовных утех. На какой-то миг Себастьян ощутил приступ глупой и безрассудной ревности к котенку, убаюкиваемому на девичьей груди.
«Какой же ты непослушный и капризный, Себастьян, — нежно шептала незнакомка. — Я тебя повсюду искала. Я уже подумала, что кто-то отпустил с привязи Бориса и он снова тебя потрепал».
Котенок ласково мяукнул, потянулся и зевнул, высунув розовый язычок, и удобнее устроился на руках хозяйки. Себастьян не имел бы ничего против того, чтобы поменяться с ним местами.
Он многозначительно кашлянул, переводя взгляд с раздражающего его пушистого создания на девушку, стремясь привлечь ее внимание. Их взгляды встретились. Глаза незнакомки озадаченно сощурились.
Держа котенка в одной руке, она подползла к Себастьяну, больно надавив на его лодыжку.
— Вы ранены, да?
Себастьян схватился за ногу так, что суставы пальцев побелели.
— Теперь, да, — задыхаясь от боли, прошептал он.
Девушка опустилась на колени.
— Может мне привести шерифа? Он — мой знакомый.
Себастьян застонал, вопрошая, кончится ли когда-нибудь эта ночь.
— В самом деле?
Котенок вырвался из рук девушки и вскочил на ногу Себастьяна, вонзая сквозь шотландскую юбку в кожу острые, как иголка, коготки.
Девушка схватила котенка, вздернув юбку Себастьяна угрожающе высоко ему на бедра.
— Ты опять шалишь, несносное животное? Какой ты непослушный. Вы должны извинить его, сэр. Боюсь, в нем сидит какой-то неугомонный дух.
— Меня самого обвиняли в таком же пороке, — пробормотал Себастьян, сбитый с толку, смущенный соблазнительным видом нежной кожи наклонившейся к нему девушки.
Пруденс, наконец, удалось оторвать коготки котенка от клетчатой ткани юбки. Ее пальцы разгладили заляпанный грязью шотландский плед, но внезапно она стала абсолютна недвижима.
— Я знаю, кто вы, — прошептала она. — Вы — Ужасный Шотландский Разбойник Керкпатрик.
Взгляд девушки скользнул к шелковой маске, скрывающей верхнюю часть его лица. Она невольно потянулась к ней.
Себастьян поймал ее за тонкое запястье.
— Не стесняйтесь называть меня Ужасным.
Она поняла намек. Его пальцы расслабились, выпуская руку девушки. Скрытность мужчины не удержала Пруденс от любопытства, и, встав на четвереньки, она низко наклонилась и заглянула ему в лицо. К удивлению Себастьяна, возбуждение, а не страх оживили ее черты. Ему следовало бы прогнать глупую девчонку, но если он не собирался умирать на этой холодной, грязной дороге, то ему была нужна ее помощь.
— Я наслышана о вас. — В ее голосе угадывался благоговейный трепет. — Вы — бич Нортамберлендской границы. Безликий ужас как Шотландии, так и Англии. Вы — живое напоминание о бессилии и упадке системы правосудия всех народов, о дикости и алчности, которые скрываются в душе цивилизованного человека. Ни один путешественник не застрахован от встречи с вами. Никакие дворянские гербы не защитят их владельцев от ваших нападений. Вы грабите, похищаете и насилуете.
— И мошенничаю в игре в вист, — прервал он, боясь, что ее восторженное изложение его подлых преступлений доведет девушку до обморока. — Несмотря на то, что я горжусь собой, выслушивая ваше подробное, но сильно преувеличенное перечисление моих талантов, с каждым вашим словом все более убеждаясь в своей полной развращенности, тем не менее, не могу не заметить, что в данный момент я всего лишь раненый мужчина, лежащий под дождем с раскалывающейся от боли головой и сломанной лодыжкой. Здесь неподалеку есть хижина арендатора. Вы поможете мне добраться до нее?
Пруденс наклонилась еще ниже, с надеждой глядя на него широко открытыми глазами.
— Вы похищаете меня?
— Нет.
Ее лицо разочарованно вытянулось.
— Ну, хорошо, — вздохнул Себастьян. Он поднял из грязи пистолет и нацелил дуло ей в грудь. — Помоги мне.
Пруденс помогла ему. Она посадила котенка в карман, где он принялся перебирать лапами шпильки для волос, больно цепляя коготками кожу сквозь ткань. Досадливо поморщившись, она выудила его и пересадила в другой карман своей широкой юбки. Позаботившись о животном, она помогла Себастьяну подняться на ноги, позволив опереться на свое плечо.
Девушка удивила его. Она была ниже его на голову, но ее тонкая грациозная фигурка обладала такой стойкостью, такой силой, которая позволяла ей удерживаться на ногах, даже если он спотыкался. Когда в темноте Себастьян раненой ногой ударился о пень, он бы упал в агонии, если бы не ее руки, поддерживающие его за талию. На берегу ручья, который они перешли в брод, Себастьян резко остановился в изнеможении, понимая, что не сможет больше сделать ни шагу.
Они стояли обнявшись, как влюбленные, руки девушки крепко обнимали его за талию, ее лоб касался его щеки. Дождь поливал их, стремясь соединить друг с другом.
— Я не могу идти дальше, — выдохнул Себастьян. Усталость усиливала шотландский акцент в его речи. — Оставь меня здесь и возвращайся к себе домой, детка, пока я не угробил нас обоих.
— Глупости.
Настойчивость и упрямство в ее голосе воодушевили Себастьяна.
— Вы сказали, что хижина расположена на той горе, так вот на ту гору мы и пойдем. Каким бы человеком я себя считала, если бы оставила вас здесь умирать?
— Хорошеньким и очень умным.
Склон холма весь был устлан мокрыми, скользкими листьями. Не один раз рука девушки отыскивала его руку, нащупывая выступающий из земли корень, чтобы он мог подтянуться выше. Они уже почти достигли вершины, когда поврежденная в лодыжке нога подвернулась и Себастьян съехал вниз до середины холма. Он почувствовал, что шелковую маску сорвало с лица при падении, но ему уже все было безразлично. Он лежал, прижавшись щекой к сырой земле, приветствуя оцепенение, охватившее его тело.
Девушка потянула его за пояс, встряхивая, заставляя подняться. Боль перешла в ярость. Себастьян поднял голову и прорычал:
— Черт побери, девочка, оставь меня в покое, или, Бог свидетель, я застрелю тебя.
— Это может оказаться довольно затруднительным, поскольку ваш пистолет у меня.
Туман рассеялся перед глазами Себастьяна, когда он уставился в зияющее дуло своего собственного оружия. Девушка опустилась перед ним на колени, больше похожая на проказливую лесную нимфу, чем на английскую леди. Мокрое платье прилипло к телу, а грязь покрыла все открытые участки кожи.
Она протянула испачканную ладонь.
— Дайте мне вашу руку.
Себастьян криво усмехнулся.
— Ты похищаешь меня, детка?
— Ага, паренек, именно так, — ответила она насмешливо, подражая его говору. — Давай-ка, втаскивай свой зад на эту треклятую гору, пока мне не вздумалось продырявить тебя.
Себастьян тихо засмеялся, удивляясь, что после того, как попал в такую переделку, он еще не утратил способности смеяться над собой. Он подал девушке руку. Их грязные пальцы переплелись. Себастьян слегка сжал ее ладонь, прежде чем возобновить свой мучительный подъем на вершину холма.
Хижина арендатора ютилась на краю пустынной лощины. Серебристый ручей журчал рядом с ней и, выходя из своих извилистых берегов, тихо переливаясь на каменистых порожках, устремлялся в долину. Хижина выглядела так, словно свалилась прямо с неба, а крыша была обронена позднее как нечто, о чем вспомнили с опозданием. Окна были неровными, дверь перекошенной. Пруденс захотелось наклонить голову набок, подстраиваясь под все неровности и рельефные выступы этого нелепого строения. Ее сердце учащенно забилось при мысли о том, что она войдет в разбойничье логово.
Порыв ветра с дождем налетел на них, и девушка поспешно толкнула дверь. Та не шелохнулась.
— Пни ее хорошенько, — скомандовал Ужасный Шотландский Разбойник Керкпатрик.
Она с сомнением взглянула на него и сильно толкнула дверь.
— Да не так. Навались на нее всем своим телом.
Пруденс отступила назад. Она навалилась на дверь не только своим телом, но и потянула за собой Себастьяна.
Дверь распахнулась, они влетели внутрь и, не удержав равновесия, повалились на пол. Из кармана Пруденс раздалось протестующее мяукание.
Разбойник застонал.
— Ты убиваешь меня. Мне следовало позволить тебе привести шерифа. Он смог бы пристрелить меня и положить конец моим мучениям.
Она шмыгнула носом.
— Не будьте неблагодарным. Сарказм ни к чему. В вашем положении не стоит капризничать.
Пруденс выползла из-под него.
— Спасение грабителей — сравнительно новое занятие для меня.
— Тебя не учили этому во время твоего лондонского сезона?
— У меня никогда не было лондонского сезона. Поднявшись на колени, Пруденс вгляделась в темные углы хижины. Отдаленная вспышка молнии осветила заржавленный фонарь и трутницу, висящую на деревянном крючке. Она подползла к ней в ожидании следующей вспышки, чтобы зажечь фонарь.
Ореол золотистого света замерцал в пыльном углу. Девушка встала и, проведя полукруг рукой, удерживающей фонарь, осветила хижину изнутри.
Хижина была грязной, давно оставленной в распоряжение мелких ящериц и пауков. Единственной мебелью этого жилища были грубо сколоченные стол и стул, стоящие перед каменным очагом, рядом с которым высилась куча дров. Горы золы и обгоревших поленьев скрывали решетку. Вместо кровати в дальнем углу лежал изрядно потертый соломенный тюфяк и стопка одеял. Стекла в окнах отсутствовали, и оконные проемы были затянуты тяжелой черной мешковиной, протертой и разорванной в нескольких местах.
Пруденс поежилась. Воздух был сырым и холодным для ее влажной кожи. Она торопливо прошла через хижину и закрыла дверь, отгораживаясь от непогоды. Шум дождя стих до уютного стука по соломенной крыше.
Разбойник по-прежнему лежал у порога. Он молчал уже несколько минут, и девушка подумала, что он потерял сознание при падении. Ее дыхание участилось, когда она опустилась на колени рядом с ним, освещая его лицо.
Пруденс испуганно охнула, когда фонарь был грубо выдернут из руки и поднесен близко к ее собственному лицу. Отшатнувшись, она прикрыла глаза от ослепляющего света. Из темноты, которую не рассеивал свет фонаря, раздался голос, полный злости и отчаяния.
— Отойди! Если ты увидишь мое лицо, твоя жизнь не будет стоить ни гроша. Ни для меня, ни для моих людей.
Пруденс испуганно заморгала. Она заговорила, но ее спокойствие далось ей с большим усилием.
— Если вы не снимете эту мокрую одежду, то вашу жизнь я тоже недорого оценю. Как я смогу позаботиться о вас, если не могу вас увидеть?
Последовало долгое молчание. Затем он раздраженным, но уже заметно ослабевшим от боли голосом произнес:
— Поставь фонарь в угол. Этого света будет достаточно.
Девушка подчинилась. На этот раз, когда она приблизилась к нему, он не протестовал. Она мало что могла увидеть, кроме блеска его глаз и смутного очертания лица.
— Я не уверен, что снова смогу подняться, — сказал мужчина.
Пока Пруденс поправляла одеяла, котенок выбрался из кармана и спрыгнул на пол. Он смешно заковылял на неустойчивых лапках, тщательно обследуя хижину.
Пруденс подхватила мужчину под руки и потащила к устроенной ею в углу постели. Он помогал ей, отталкиваясь здоровой ногой, пока, совместными усилиями, не оказался на соломенном тюфяке. Она положила под его лодыжку свернутое одеяло и присела рядом. Девушка чувствовала, что мужчина изучает ее лицо. Она спрятала свою неловкость, занявшись его пледом, развертывая его и развешивая, чтобы дать просохнуть.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Пруденс.
Мужчина издал короткий смешок.
— Не может быть. Вера, Надежда, Милосердие или даже Необдуманная Импульсивность, но только не Благоразумие[1].
— Я теряю всякое здравомыслие, когда дело касается кошек. А вообще-то я очень благоразумная девушка.
Она наклонилась, чтобы стащить промокшую рубашку с его мускулистых плеч.
Ладонь мужчины обхватила руку Пруденс. Его хватка была обезоруживающе нежной.
— Благоразумная девушка не находилась бы одна в заброшенной хижине с Ужасным Шотландским Разбойником Керкпатриком, не так ли?
Пруденс ощутила приятное покалывание кожи от этого краткого прикосновения. Быстрым движением, чтобы скрыть свою внезапную дрожь, она вырвала свою руку и натянула одеяло на его плечи.