Медведев Дмитрий Николаевич. Сильные духом

   - Не беспокойтесь, лейтенант, - сказал один из пассажиров, показывая гестаповский жетон, - мы ловим того же бандита...
   Два часа проверял Кузнецов документы, пока Коля Струтинский не сказал ему, что на других улицах заставы сняты. Тогда они сели в машину и спокойно поехали.
   В свое время, на параде, Кузнецов и Валя видели на трибуне человека необыкновенной толщины. Это был генерал Герман Кнут, заместитель имперского комиссара Украины по общим вопросам и глава конторы "Пакетаукцион".
   Основной специальностью Германа Кнута был грабеж. Все достояние конторы "Пакетаукцион" состояло из имущества советских граждан, приобретенного с помощью автомата и резиновой дубинки. Сам Кнут нередко наведывался на склады своей конторы. Осматривал свезенные туда вещи, каждую, которая ему приглянется, он молча трогал пальцем. Помощники Кнута по грабежу знали этот жест заместителя гаулейтера. Кнут указывал, что вещь, к которой он прикоснулся, принадлежит ему и что ее нужно отправить на его личный склад. Зная это, нетрудно было понять, с чего так разжирел заместитель имперского комиссара.
   Контора "Пакетаукцион" помещалась на улице Легиона, близ железной дороги. Здесь и остановили свою машину Кузнецов, Николай Струтинский и Ян Каминский, за которым они заехали, уезжая от Вали. Ждать им пришлось недолго. С немецкой точностью, ровно в шесть часов, Кнут выехал из конторы.
   Каминский приоткрыл дверцу машины, привстал и в тот момент, когда машина Кнута поравнялась с ними, бросил в нее гранату.
   Переднюю часть машины разнесло; потеряв управление, она ударилась о противоположный забор.
   Кузнецов и Струтинский открыли огонь из автоматов. И когда увидели, что стрелять больше не в кого, так же спокойно умчались, как и приехали.
   У конторы "Пакетаукцион" под обломками автомобиля валялась туша Германа Кнута. Рядом лежал труп его личного шофера.
   Геля фашисты хоронили пышно - с венками, с ораторами, с некрологами в газетах. О покушении на Даргеля гитлеровцы много шумели, а вот о Кнуте в газетах не было сказано и написано ни единого слова.
   Кнут был убит, но гитлеровцы решили об этом молчать. В самом деле они "хозяева", они установили "новый порядок", они "победители", а их главарей средь бела дня на улицах Ровно, в их "столице", убивают неизвестные лица. Поиски виновников ни к чему не приводят. Лучше уж молчать, не позорить себя.
   Вскоре после убийства Кнута до нас стали доходить слухи о каком-то необыкновенном, богатырской силы человеке, который разъезжает по городам и селам и открыто убивает гитлеровцев. Говорилось, что вот наконец явился мститель, карающий оккупантов за все их злодеяния, за горе и слезы людей. Из уст в уста передавались подробности покушения на Даргеля и убийства Кнута. Эти "подробности", правда, имели мало общего с истиной, но они рисовали мстителя как человека необыкновенной силы и бесстрашия.
   Именно такие сведения услышал от крестьян и передал нам Казимир Домбровский, а вслед за ним и многие другие хозяева явочных квартир, городские разведчики. Наш новый партизан Константин Сергеевич Владимирский, бывший секретарь Алтайского обкома комсомола по школам, тяжело раненный в боях, взятый в плен, бежавший из лагеря и вот наконец нашедший нас, первое, о чем сообщил по приходе в отряд, - это о народном мстителе, рассказы о котором он слышал повсюду на своем долгом пути. Владимирский перечислил с десяток наших диверсий, и все эти патриотические дела народной молвой приписывались одному и тому же лицу, стрелявшему в Геля, Даргеля и Кнута. Тому же народному мстителю приписывались и другие дела, которых он еще не совершал, например, убийство главного судьи Адольфа Функа, мучителя советских людей, палача Украины. Рассказывали, что мститель ворвался ночью в квартиру к Функу, вытащил его на улицу и повесил на той же самой виселице, где накануне висели тела советских патриотов.
   И многое еще в этих из уст в уста передававшихся рассказах было так же мало достоверно, как и убийство главного судьи, который, к сожалению, пока здравствовал и подписывал приказы о расстрелах заложников. Нередко желаемое выдавалось за действительное.
   ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
   То была легенда. И она вызывала слезы радости, она звала на дальнейшую борьбу, укрепляла веру в победу, поднимала на подвиги.
   На окраинной, тихой уличке Ровно в маленькой конурке помещалась часовая мастерская. Вывеска на мастерской - "Починка часов с гарантией" была больше окошка, около которого работал мастер, носивший фамилию Дикий. В этой мастерской находилась наша явка. Пользовались ею Шевчук и три других товарища.
   Однажды Дикий заметил, что мимо его окна, внимательно приглядываясь, несколько раз прошел мальчик лет одиннадцати-двенадцати.
   На другой день к Дикому зашел Шевчук. Он подал свои часы и, пока мастер осматривал их, тихонько сказал то, что надо передать Мите Лисейкину, если тот появится, и потом, взяв обратно часы, ушел. В это время Дикий опять заметил вчерашнего мальчугана. Тот стоял на противоположной стороне улицы.
   "Тут что-то неладно", - подумал часовщик.
   Прошел час, другой. Мальчик вдруг появился около окна часовщика и, просунув голову, спросил:
   - Дяденька! Вы не знаете, где мне найти партизан?
   - Да что ты, угорел, что ли? Каких тебе партизан?
   В голубых глазах мальчика появился испуг. Мальчик изменился в лице. Но от часовщика он все же не отставал:
   - Может, вы кого-нибудь знаете, кто знает партизан?
   - Да откуда же мне знать! - сердито сказал ему часовщик, делая вид, что ничего не понимает.
   - Ну ладно, - сказал мальчуган и отошел.
   Дикий подумал немного и решил все же вернуть мальчика. Выбежав из мастерской, он крикнул:
   - Хлопчик, а хлопчик, вернись-ка!
   Тот снова подбежал к окошку.
   - Зайди-ка сюда.
   Мальчик вошел в мастерскую.
   - Тебе зачем партизаны?
   - Этого я не имею права говорить, а могу сказать только командиру партизанского отряда Медведеву.
   - Вон ты какой! Ну, посиди немного.
   Дикий ждал разведчика Митю Лисейкина. Вскоре тот действительно появился у окошка часовщика.
   - Тут вот хлопец у меня, - сообщил Дикий. - Возьми-ка его с собой и разберись, только поосторожнее.
   На вопрос Лисейкина мальчик ответил, что его послали в отряд Медведева из партизанского соединения имени Ленина, которое находится под Винницей.
   - Только больше я вам ничего не скажу, - заявил он с решительным видом. - Скажу командиру.
   - Как же тебя зовут?
   - Володя.
   Только что Лисейкин получил через Дикого адрес, откуда должна пойти машина прямо в отряд, и распоряжение Шевчука явиться по этому адресу. Вместе с Кузнецовым и Шевчуком он должен был прибыть в лагерь для инструктажа. Лисейкин решил взять мальчугана с собой.
   К условленному месту им подали полуторку. Машина была из гаража гебитскомиссариата. Шофер Зубенко устроил себе командировку в Луцк, получил пропуск и груз - фашистские газеты и листовки для Луцка - и подъехал за партизанами, с которыми был тесно связан.
   Лисейкин пришел с Володей к месту отправки. Кузнецов, который уже стоял около машины, высоко поднял брови от удивления.
   - Откуда у тебя этот хлопчик? - шепотом спросил Кузнецов.
   - Да вот ищет отряд Медведева, говорит, что послан от другого отряда.
   - Сажай его в машину, после разберемся.
   Но тут Володя вырвал свою руку из руки Лисейкина и бросился бежать.
   Лисейкин в два прыжка догнал его.
   - Ты куда, дьяволенок?
   - Дяденька, отпусти, я нарочно сказал про партизан.
   - Ах ты гаденыш! Значит, тебя жандармы подослали?
   - Сами вы жандармы! - всхлипывая, проговорил Володя и злобно посмотрел на Кузнецова.
   - Ах, чтоб тебя! - рассмеялся Лисейкин. - Ты его испугался.
   Он и не подумал о том, какое впечатление произведет на мальчугана Кузнецов в форме гитлеровского офицера.
   Когда, нагнувшись к Володе, он сказал ему на ухо, кто такой этот офицер, мальчик уселся в машину.
   В кузове сидело шестеро разведчиков. Оружие свое они прикрыли фашистскими газетами. Кузнецов сел рядом с шофером.
   При выезде из Ровно, на заставе, висел огромный плакат:
   "Выезд машин в одиночку не разрешается".
   Гитлеровцы боялись партизан и выпускали машины лишь колоннами.
   На заставе Кузнецов объяснил, что ждать, пока соберется колонна, он не может, так как имеет срочное поручение. Машину пропустили.
   Но впереди, километрах в десяти от Ровно, оказалось большое препятствие.
   Подъезжая к мосту через реку, разведчики еще издали увидели, что около него копошатся немецкие саперы.
   К машине, как только она остановилась, подошел офицер.
   - Видите, мост сожжен, - объяснил он Кузнецову. - К тому же, господин лейтенант, здесь в одиночку ехать опасно: партизаны.
   Кузнецов повысил голос:
   - Что значит партизаны! Если партизаны, так, по-вашему, надо в квартирах отсиживаться? Сейчас война! У меня срочное поручение.
   - Прошу обратиться к командиру полка, - пожав плечами, сказал офицер. - Вот он идет сюда.
   Кузнецов вышел из кабины и направился навстречу немецкому майору.
   - Хайль Гитлер!
   - Хайль!
   В кузове машины разведчики держали наготове револьверы. Володя, который только что было уверовал, что он у партизан, при новой опасности забился в угол кузова.
   Немного спустя, после переговоров с Кузнецовым, командир полка громко подал команду, и солдаты, строившие мост, бросая топоры и лопаты, направились к машине.
   "Ну, начинается!" - думали разведчики, сжимая оружие.
   В это время Кузнецов спокойно вернулся к грузовику.
   - Все в порядке. Саперы перетащат нашу машину, - шепнул он своим.
   - Сойти с машины? - спросил Лисейкия.
   - Сидите!
   Человек пятьдесят немецких саперов начали перетаскивать машину - по грязи, в объезд сгоревшего моста.
   - Нажми! Честь-то какая нам, - посмеивались между собой разведчики.
   Эта процедура длилась минут пятнадцать. Как только саперы перетащили машину на другую сторону и поставили на шоссе, Зубенко дал газ, и грузовик помчался дальше.
   В лагерь разведчики прибыли поздно вечером. Услышав о Володе, я велел уложить его спать, с тем что утром мы с ним побеседуем. Но мальчуган запротестовал, он хотел говорить сейчас же. Он сам подошел ко мне:
   - Вы командир Медведев?
   - Да.
   - У меня есть к вам секретное дело.
   - Ну, говори.
   - Я только вам одному могу сказать.
   Со мной рядом стояли Стехов, Лукин, Кузнецов и Цессарский.
   - Что ж, - подмигнул я им, - вам, товарищи, мы своих секретов не доверяем. Пойдем, Володя, в чум!
   В чуме мальчик снял кепку, распорол подкладку и протянул мне письмо.
   Я разорвал конверт и стал читать. Письмо было напечатано на машинке.
   "Податель сего, сын секретаря парторганизации партизанского отряда имени Ленина, Володя Саморуха, послан с заданием разыскать отряд Медведева..."
   Командир партизанского отряда имени Ленина просил сообщить в Москву о том, что такой отряд существует, действует, но не имеет радиостанции и поэтому не связан с Москвой. Далее командир давал свои координаты, назначал дни и условные сигналы для того, чтобы из Москвы послали самолет и сбросили им груз с радиостанцией. В заключение письма следовала еще одна просьба - отправить Володю в Москву.
   Володя Саморуха был не первым связным от винницких подпольщиков. Еще месяц назад разведчики нашего отряда встретились на станции Казатин с некой Полиной Ивановной Козачинской. В разговоре с ней они выяснили, что по заданию винницких подпольщиков Козачинская едет из Винницы в Ровно специально для того, чтобы установить связь с нашим отрядом.
   Разведчики понимали, как важно доставить Козачинскую в лагерь, и сделали это немедленно.
   Винницкие товарищи претерпевали большие трудности. Нелегко было работать под боком у ставки Гитлера, в городе, кишащем гестаповцами. Подполье дважды подвергалось разгрому. Но винницкие коммунисты не упали духом, не потеряли волю к борьбе. Наперекор всем трудностям они продолжали свою патриотическую деятельность. Связи с Москвой у них не было, а им, как и всем советским патриотам, ведущим подрывную работу в тылу врага, хотелось получать указания из Москвы. Узнав, что под Ровно действует отряд, связанный с Большой землей, они послали Козачинскую на розыски этого отряда. Винницкие товарищи просили нас связать их с Москвой и, во всяком случае, оказать помощь и руководство.
   Появление Володи Саморухи лишний раз свидетельствовало, как настойчиво ищут связи с нами товарищи из Винницы.
   Я посмотрел на мальчика. Он выпарывал из подкладки своих штанишек еще одно письмо.
   - Еще письмо? - спросил я.
   - Это такое же. Если бы я кепку потерял, у меня здесь второе.
   И он подал мне второй точно такой же конверт.
   - Как же ты добрался к нам?
   Оказывается, Володя шел пешком пятнадцать дней. Прошел он около пятисот километров. Ночевал то в лесу, то в поле, а то в каком-нибудь сарае. Питался тем, что подавали люди. Когда его спрашивали, откуда он, Володя говорил, что родители его убиты и он идет к своей тетке. Эта "тетка" каждый раз меняла свой адрес. В районе Проскурова мальчик рассказывал, что тетка живет в Шепетовке, в Шепетовском районе утверждал, что тетка его в Ровно.
   В Ровно мальчик бродил несколько дней, пока не присмотрелся к часовому мастеру.
   - Почему же ты решил, что этот мастер знает партизан?
   - Так показалось, что знает. Да если бы он гадом оказался, все равно я убежал бы.
   - На твое счастье, тебе повезло! - усмехнулся я. - Что ж, побудешь пока у нас, прилетит самолет - отправим тебя в Москву.
   - Нет, товарищ командир, - возразил Володя решительно, - я с вами останусь.
   - Товарищ командир, не отправляйте Володю, - поддержал подошедший к нам Лисейкин. - Пускай останется. Хлопчик хороший!
   Лисейкин - опытный, бывалый разведчик, он не раз участвовал в серьезных операциях. Теперь в его словах звучала такая искренняя просьба и такая нежность к мальчику теплилась при этом в его глазах, что невозможно было ему отказать.
   - Хорошо, посмотрим, - сказал я.
   Нужно было срочно помочь винницким товарищам. В тот же день от нас к ним ушел связной. (Впоследствии мы узнали, что по координатам, которые были доставлены нам Володей и переданы нами по радио в Москву, винницким подпольщикам были сброшены рация и другие ценные грузы.)
   Не успел я окончить разговор с Лисейкиным, как ко мне подошел Владимир Степанович Струтинский.
   Я знал о цели его прихода: его беспокоило молчание Жоржа. Но что я мог ему ответить?
   - Владимир Степанович, - сказал я. - Вы сами понимаете, работа у нас секретная. Хоть я вам и верю, а сообщить, где Жорж и что он делает, не могу. Но вы будьте спокойны, он вернется!
   Так утешал я старика, а сам чувствовал нестерпимую боль и горечь. И оттого, что старик уходил от меня успокоенный, становилось еще горше и больнее.
   Весь ужас был в том, что никто, даже всеведущий Николай Иванович, решительно ничего не знал о судьбе Жоржа. Если бы хоть знать, где он находится, установить связь, тогда можно было подумать и об организации побега.
   И вот однажды, получив от Ларисы очередную пачку использованной копировальной бумаги и вчитываясь во все, что там содержалось, Николай Струтинский увидел длинные ряды фамилий. Фамилии были русские и украинские. Не оставалось сомнений, что это списки заключенных.
   Николай читал фамилию за фамилией, пока одна из них не заставила его вздрогнуть и остановиться.
   "Василевич Грегор", - прочел он.
   Это был Жорж. Под этим именем жил он в Ровно. Сам Николай придумал его брату, сам же мастерил документ и давал на подпись Лукину.
   Стало ясно, что Жорж жив и, конечно, не назвал своего подлинного имени.
   Лариса была знакома с некоторыми работниками гестаповской тюрьмы. Через нее Николай связался с ними. Подход был простой - деньги. За взятки делали всяческие "одолжения". Получив незначительную мзду, тюремщики подтвердили, что Грегор Василевич находится в тюрьме. Еще взятка - и они разрешили передачу арестованному. Николай послал Жоржу обувь, белье и продукты.
   Постепенно становились известными и подробности. Рана у Жоржа начала было затягиваться, но на допросах его так избивали, что она вновь открывалась. Затем Николай узнал, что допрашивают брата почти ежедневно. Нетрудно было понять, что Жоржу грозит расстрел или смерть от пыток при допросах.
   В отряде был родственник Струтинских - Петр Мамонец, в прошлом капрал польской армии. Он приходился родным братом Ядзе.
   Высокий, сухощавый, по-военному подтянутый, сохранивший армейскую выправку, он легко приноровился к партизанской жизни; наши порядки ему нравились, в особенности нравилась строгая, в духе строевого устава, дисциплина; сам Мамонец отвечал на вопросы четко, по-военному, держа руки по швам. В работе проявлял такое усердие, которое иногда даже выглядело излишним. К каждому, даже к самому мелкому поручению он относился как к серьезной боевой задаче.
   Его-то Николай и решил привлечь к делу, которое он задумал.
   - Дайте мне в Ровно Мамонца, - попросил он, явившись в лагерь. - С ним я попробую освободить Жоржа.
   И он подробно изложил свой план.
   - Хорошо, - сказал я, - поезжайте! План не из легких, но что поделаешь - надо выполнять. Другого выхода нет. Только вот что, Коля, перед тем, как ехать, зайди к отцу, поговори с ним, успокой.
   - Нет, сейчас не могу, - отвечал Николай. - Трудно. Вы ему скажите, что я очень торопился и что скоро опять здесь буду.
   Я знал, что Николай Струтинский сделает все возможное и невозможное, чтобы вызволить брата. Но когда через каких-нибудь пять-шесть дней прибыло сообщение, что Мамонец устроен в охранную полицию, я не только обрадовался, но и удивился. Слишком уж быстро как-то это произошло.
   Мамонец оказался на редкость старательным "полицаем". Он все время вертелся на глазах начальства, а главное, он задабривал начальство маслом, салом и нашей партизанской колбасой. Скоро его назначили старшим полицаем. К тому времени Мамонец уже повидал Жоржа.
   - Его нельзя узнать, - рассказывал он Николаю. - Что сделали с хлопцем! Кожа да кости!
   Передачи теперь Жорж получал часто и, что важно, в собственные руки. Но могли ли наши передачи поддержать человека, которого чуть ли не ежедневно избивали!
   Мамонец завел дружбу со старшим надзирателем тюрьмы и предложил ему выгодную сделку. Он сказал, что в одной частной строительной конторе можно здорово заработать на арестованных.
   - Давайте мне десятка два арестованных и три-четыре охранника. Я буду гонять их на работу. Что заработаем - пополам.
   Тот долго не соглашался. Но продукты и деньги, будто бы полученные авансом от строительной конторы, возымели действие. Надзиратель согласился.
   И когда Мамонец погнал первую партию арестованных на работу, в эту партию удалось включить и Жоржа. Конечно, опять-таки за соответствующую мзду.
   В тот момент, когда арестованных выводили из камер, Мамонец успел шепнуть Жоржу несколько слов.
   Заключенные прошли два квартала, и Жоржу вдруг стало "дурно".
   Мамонец, как старший полицай, распорядился, чтобы охранники вели арестованных дальше.
   - А с этой сволочью я разделаюсь сам, - сказал он, оттаскивая "бесчувственного" Жоржа в подворотню.
   Охранники не сомневались, что там он его прикончит. Это было в их правилах.
   Но как только Мамонец втянул Жоржа во двор, тот вскочил; вместе они перепрыгнули через забор и соседним двором вышли в переулочек. Здесь уже второй день дежурила машина Кузнецова и Коли Струтинского.
   Радости нашей не было предела. Для старика Струтинского возвращение сына явилось и счастьем и горем. Только теперь, когда Жорж прибыл в лагерь, Владимир Степанович узнал, какая опасность грозила сыну. Краснощекого, вечно улыбающегося Жоржа нельзя было узнать. Он был истощен до последней степени. На все вопросы отвечал односложно.
   - Били?
   - Били.
   - Ну а ты как?
   - Да так же! Ничего.
   - Терпел?
   - Сначала терпел, молчал, а потом ругаться стал.
   - Ну а они?
   - Да что же они, еще сильнее били.
   Мы постарались сделать все возможное в лагерной, лесной обстановке, чтобы здоровье Жоржа поправилось. Молодость взяла свое, и вскоре он вернулся к своей работе разведчика.
   ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
   "За Гнидюком следят агенты криминальной полиции. Он у них на подозрении. Я сам видел, как за ним однажды гнался на велосипеде агент", писал нам Шевчук.
   Дальнейшее пребывание Гнидюка в Ровно грозило ему арестом. Тем более что и сам Николай с некоторых пор стал вести себя не так, как полагалось разведчику. Причиной послужил один казус, случившийся с ним на главной улице города.
   Проезжая на велосипеде, Гнидюк свернул на другую сторону улицы, нарушив правила движения. Жандарм, стоявший здесь в качестве регулировщика, дал свисток. Это, однако, не произвело на Гнидюка никакого впечатления. Он продолжал ехать как ни в чем не бывало. Тогда его остановил другой жандарм. Этот, ни слова не говоря, несколько раз огрел Гнидюка резиновой дубинкой. Жандарм был до того здоров, что Коля не решился дать ему сдачи. Схватив велосипед, он быстро умчался на другую улицу. Ярость кипела в нем, желание мстить бросало в дрожь, туманило мозг. Еще бы, на центральной улице, на глазах у множества людей, его, "Колю гарни очи", избил фашистский жандарм!
   С той поры Гнидюк лишился покоя. Он начал следить за обидчиком, ходил за ним по пятам, надеясь где-нибудь укокошить. Он даже на время забыл о деле, о том, ради чего находится в городе.
   Пришлось Гнидюка из Ровно отозвать.
   В августе он был переброшен нами в Здолбунов с заданием: перестроить здолбуновскую группу на более конспиративных началах, сделать ее еще действеннее, углубить разведывательную работу и наконец подыскать нового, вместо Лени Клименко, курьера связи. Клименко со своей автомашиной полностью переходил в распоряжение ровенских разведчиков.
   Одновременно мы вызвали в отряд Дмитрия Красноголовца.
   Это была его первая встреча с нами. Он присматривался к нашей жизни, подолгу беседовал со мной, со Стеховым, Лукиным, знакомился с рядовыми партизанами, принимал участие в наших лагерных делах, слушал песни у костров и снова приходил в штабной чум рассказывать о новой, только что пришедшей в голову мысли. Казалось, он жадно вбирает в себя все, что здесь видит и слышит.
   Красноголовец пробыл в лагере четверо суток и уехал к себе в Здолбунов.
   Мы вообще старались почаще вызывать товарищей с мест, зная, что, помимо указаний, они получат у нас и нечто другое, не менее важное, то, что так метко выразил Красноголовец словами, сказанными на прощание:
   - У меня, товарищи, такое чувство, будто я побывал на Большой земле, в каком-то городе, где нет никаких фашистов и люди живут по-советски...
   Из лагеря люди уезжали на места окрыленными.
   Уже спустя неделю после отъезда Красноголовца мы начали получать из Здолбунова сводки о работе железнодорожного узла. Указывалось не только число прошедших за сутки поездов и вагонов, но и маршруты - откуда и куда следуют эшелоны, что в них перевозится: если техника, то какая и в каком количестве, если войска, то род и количество, а иногда и наименование частей.
   Ценны были такие сведения для Москвы. За каждой цифрой угадывалось новое мероприятие фашистского командования. В этих сведениях мы видели картину стремительного наступления советских войск, которое успешно развивалось и в котором - так думалось нам в те минуты - есть доля и нашего труда, труда наших товарищей.
   "Спасибо, - отвечала Москва. - Продолжайте интенсивную разведку".
   И мы продолжали.
   В Ровно, Здолбунове, Луцке и Сарнах наши товарищи кропотливо собирали все, что могло представить интерес. Люди дежурили на стратегических шоссе, дни и ночи просиживали на железнодорожных станциях, искали аэродромы, добывали карты и документы из гитлеровских учреждений.
   Это был скромный патриотический подвиг десятков и сотен людей.
   Но большей частью совершавшие его не только не сознавали всего значения своей работы, но и прямо ею тяготились, гордясь лишь теми своими делами, результатом которых был взорванный склад или пущенный под откос эшелон.
   Мы знали, что Гнидюк и Красноголовец долго не продержатся на одной разведке, что им, как и другим разведчикам, захочется действий, плоды которых они смогут увидеть своими глазами, ощутить немедленно. И в самом деле, не прошло и двух недель, как они через нового курьера связи прислали нам письмо, в котором просили санкции на взрыв водокачки, депо, поворотного круга и ряда других уязвимых мест станции.
   Согласиться с этим мы не могли: какой бы объект они ни взорвали, фашисты быстро сумеют его восстановить, а группа будет вынуждена покинуть станцию и уйти в отряд или, во всяком случае, прекратить свою разведывательную работу.
   И мы ответили Красноголовцу и Гнидюку отказом.
   Через две недели прибыло их новое письмо с аналогичной просьбой. На этот раз указывался большой двухколейный железнодорожный мост через реку Горынь на магистрали Здолбунов - Киев. По этому мосту, сообщалось в письме, каждые десять - пятнадцать минут проходят эшелоны на восток, к линии фронта, и на запад, в Германию, Польшу, Чехословакию. Если к станции Здолбунов поезда подходят с четырех сторон, то от Здолбунова на восток они идут по этому двухколейному мосту.
   "Многие партизанские отряды и диверсионные группы пытались взорвать мост, но только теряли людей, а задачи выполнить не могли. Мы беремся произвести эту диверсию так, чтобы не навлечь на себя никаких подозрений и не понести никаких жертв", - писали в отряд Гнидюк и Красноголовец.