Медведев Дмитрий Николаевич. Сильные духом

   Это был отдых, может быть, и заслуженный, но тем не менее тяготивший людей.
   По вечерам партизаны собирались для тихих бесед, для песен, но с каждым новым утром острее ощущалась неудовлетворенность. Отдых томил. "Скорее бы назад, в Цуманские леса", - слышал я на каждом шагу. Партизаны знали, что наше возвращение на старое место задерживается отсутствием боеприпасов и питания для рации, что мы ждем самолетов с этим грузом, а их все нет. "Что Москва? - спрашивали Лиду и Марину всюду, где бы они ни появлялись. - Что самолеты? Когда обещают?.."
   "Маневренная группа, оставленная в Цуманских лесах, разве она может заменить целый отряд? А тем более, если нет с ней никакой связи", - так думали многие.
   - Не вовремя мы ушли, - все чаще и чаще слышались голоса.
   Действительно, теперь самое время держать тесную связь с ровенскими и здолбуновскими товарищами. Можно себе представить, сколько у них скопилось ценнейших сведений, которые нужно немедленно передавать в Москву, сколько намечено боевых дел, которыми нужно оперативно руководить.
   Гитлеровцы, теснимые Красной Армией, в надежде закрепиться то на одном, то на другом рубеже, перегруппировывали свои войска, перебрасывали их с одного участка фронта на другой; нашей задачей было улавливать эти передвижения и своевременно сообщать о них в Москву. Сколько работы для Кузнецова, Шевчука, Струтинского, Новака в Ровно, для Красноголовца в Здолбунове! И не только разведка, но и активные действия поручены нашим товарищам: всеми мерами сеять панику в рядах оккупантов, мешать готовить оборону, не давать эвакуироваться с награбленными ценностями. В помощь ровенцам мы некоторое время назад направили несколько групп наших боевиков. Сейчас бы всему отряду быть где-нибудь поблизости от города.
   Но и здесь мы не сидели без дела. Ежедневно группы партизан расходились по селам в радиусе до пятидесяти километров. Они вели беседы с местными жителями, раздавали им листовки со сводками Информбюро, проводили разведку.
   О местонахождении нашего отряда стало известно гитлеровцам, и снова у нас с врагами почти ежедневно стали происходить бои и стычки.
   Часто бывали у нас гости из соседних отрядов. Особый интерес проявляли они к двум новым бойцам - Мясникову и Кузько, тем самым "казакам", что помогли захватить фон Ильгена. Надо сказать, что эти "казаки" оказались превосходными рассказчиками. У Кузько была своя манера вести рассказ.
   - Хожу и мечтаю, - хитро улыбаясь, начинает Кузько, - неужели и обер-лейтенант - партизан?.. Э-эх, мечтаю, пропадать, так с музыкой!..
   И он во всех подробностях, ярко и красочно описывал, как генерал брыкался, как его связывали, затыкали рот, как он затем вырвался и как взяли в машину вместе с генералом личного шофера Коха в качестве понятого...
   Это "хожу и мечтаю" долгое время оставалось излюбленным и непременным номером всех отрядных вечеров. Стоило появиться в лагере связным Балицкого или Карасева или другим гостям, как тут же разыскивали "казаков" и заставляли их от начала до конца воспроизвести историю похищения фон Ильгена во всех подробностях.
   Визиты гостей заканчивались обычно просьбой отпустить к ним на денек Кузнецова и братьев Струтинских. Уважить эти просьбы я не мог. Мы и в своем отряде, как могли, маскировали наших городских разведчиков, опасаясь, что их приметы могут стать известными гестапо.
   К Карасеву я их все же отпустил. Да и нельзя было не отпустить - так расположили нас к себе и своему отряду Виктор Александрович Карасев и его комиссар Михаил Иванович Филоненко. Они приняли наших разведчиков на редкость хорошо. Кузнецов потом часто рассказывал, как изысканно их угощали у Карасева, как специально для них затопили баню, построенную по-сибирски, "по всем правилам".
   - Давно не получал такого удовольствия! - с увлечением рассказывал Николай Иванович. - На верхней полке от пара дух захватывает, а внизу мороз. Попарился на славу! Прямо как у нас в Зырянке когда-то!
   - А про нашу баню забыл? Про ту, что завалилась! - напомнил Дарбек Абдраимов.
   Все засмеялись, вспомнив, как однажды "парился" Кузнецов в нашей бане. Это была "знаменитая" баня! Мы построили ее вроде обыкновенного чума, но с огромной дырой для дыма. На костре в больших котлах грелась вода. Чтобы далеко за ней не ходить, здесь же вырывали колодец. Мытье в такой бане, конечно, не доставляло большого удовольствия.
   В довершение ко всему баня обвалилась. Это произошло как раз в тот момент, когда в ней мылся Кузнецов. Он успел хорошо намылиться и во время обвала угодил в колодец с холодной водой. Оттуда ему помогли выбраться, но был он весь в грязи. Товарищи поливали его из котелков теплой водой, которую носили из чумов, а он стоял на холоде и смывал грязь и мыло. Один котелок выльет на себя и ждет, пока принесут еще. Так "напарился", что потом еле согрелся.
   У нас любили вспоминать эту историю. Сам Николай Иванович от души смеялся, когда заходила о ней речь. Вот и сейчас, после слов Дарбека, он принялся хохотать, заражая всех своим смехом.
   Но в Целковичи-Велки Кузнецов был более задумчив и менее общителен, чем обычно. Нередко мы видели его сумрачным, ушедшим в свои мысли и от этого рассеянным. Я знал, что он страдает от бездействия. Кузнецов мучился еще и тем, что не знал ничего о Вале. После похищения Ильгена и убийства Функа были все основания за нее беспокоиться.
   В день возвращения Николая Ивановича от Карасева я узнал еще об одной причине, заставлявшей его так томительно волноваться.
   - Вы слышали - Бердичев! - крикнул он мне еще издали.
   Бердичев наши взяли накануне.
   - Понимаете, что получается, - заговорил Кузнецов озабоченно, - чем лучше наши их бьют, тем меньше у меня остается надежды добраться до Коха! Он и раньше предпочитал сидеть в Кенигсберге, а теперь вовсе не покажет к нам носа... Позавчера освобожден Новоград-Волынский, вчера - Белая Церковь, а сегодня вот - Бердичев. Я услышал и, честное слово, расстроился. Конечно, расстроился не из-за того, что освобожден Бердичев, - это радостно знать, - а все-таки мне обидно... из-за Коха!
   - Скоро уйдем отсюда, Николай Иванович. Еще неделя - и вы в Ровно.
   - Я-то буду в Ровно, а вот гаулейтер...
   С этими словами он достал из кармана шинели две сложенные вместе газеты и протянул их мне. Это были номера "Правды" за восемнадцатое и девятнадцатое декабря, которые накануне сбросили Карасеву с самолета.
   В обоих номерах содержались сообщения, представлявшие для нас чрезвычайный интерес.
   Я невольно представил себе заснеженную московскую улицу, людей, столпившихся у газетной витрины. Миллионы наших соотечественников, миллионы людей во всем мире прочли или услышали по радио эти короткие телеграфные сообщения. От этой мысли захватывало дух.
   "Стокгольм, 17 декабря (ТАСС). Немецко-фашистская газета "Минскер цейтунг" сообщила, что на днях в своем служебном кабинете был убит один из гитлеровских главарей в городе Ровно - обер-фюрер СС Альфред Функ".
   Казалось бы, что особенного! Прочли в газете о факте, который кому-кому, а уж нам достаточно хорошо известен. Но особенное было. Сознание, что этот факт - убийство палача Функа - стал предметом широкой гласности, наполняло сердце гордостью. Я не видел лица Кузнецова - он молча стоял поодаль, развернув газету и читая что-то совсем другое, - но я знал, что и он испытывает такое же, как и все мы, чувство.
   Второе сообщение, помещенное в "Правде" от девятнадцатого декабря, гласило:
   Заявление Рузвельта на пресс-конференции
   "Лондон, 17 декабря (ТАСС). По сообщению вашингтонского корреспондента агентства Рейтер, президент Рузвельт на пресс-конференции сообщил, что он остановился в русском посольстве в Тегеране, а не в американском, потому что Сталину стало известно о германском заговоре.
   Маршал Сталин, добавил Рузвельт, сообщил, что, возможно, будет организован заговор на жизнь всех участников конференции. Он просил президента Рузвельта остановиться в советском посольстве, с тем чтобы избежать необходимости поездок по городу. Черчилль находился в британском посольстве, примыкающем к советскому посольству. Президент заявил, что вокруг Тегерана находилась, возможно, сотня германских шпионов. Для немцев было бы довольно выгодным делом, добавил Рузвельт, если бы они могли разделаться с маршалом Сталиным, Черчиллем и со мной в то время, как мы проезжали бы по улицам Тегерана.
   Советское и американское посольства отделены друг от друга расстоянием примерно в полтора километра..."
   Лицо Кузнецова сияло счастливой улыбкой. Да, он имел право гордиться. Он был одним из тех, кто разрушил злодейский план гитлеровцев. Не могло быть сомнения, что гитлеровские агенты, о которых шла речь в телеграмме, в том числе, конечно, и фон Ортель, занимавший среди них не последнее место, вовремя найдены и обезврежены.
   - Поздравляю вас, Николай Иванович!
   - Ну, я-то, может, здесь и ни при чем, - ответил Кузнецов. - Тут ведь, надо думать, десятки людей потрудились... Впрочем... - проговорил он задумчиво и хитро прищурился, - впрочем, я-то, пожалуй, один из них. Приятно знать, что и твоя работа пошла на пользу...
   В этот день на очередной политинформации Стехов прочитал партизанам сообщение о провале гитлеровского заговора в Тегеране. Разумеется, имя Кузнецова не было при этом упомянуто.
   Дежурный доложил, что к нам едут гости. Я вышел навстречу. Человек десять верховых медленно приближались к лагерю.
   - Бегма, - отрекомендовался спешившийся коренастый человек.
   - Милости прошу, Василий Андреевич!
   Василий Андреевич Бегма до войны был секретарем Ровенского обкома партии и теперь оставался на своем посту, являясь членом подпольного ЦК КП(б)У, начальником штаба партизанского движения Ровенской области и командиром партизанского соединения.
   До этого дня я не был знаком с Василием Андреевичем, но много слышал о нем и долго ждал встречи с ним. Как кстати его теперешний приезд! Мы сможем познакомить Бегму с подпольной организацией Новака, свяжем его людей с нашими!
   Василий Андреевич прибыл издалека - с северо-востока области. После деловых разговоров, за обедом, Бегма стал рассказывать о том, что какой-то партизан, переодетый в форму немецкого офицера, наводит ужас на всех гитлеровцев в городе Ровно, что он убивает крупных фашистских заправил среди бела дня прямо на улице, что он захватил фашистского генерала.
   Рассказывая, Василий Андреевич и не подозревал, что этот партизан сидит за нашим обеденным столом. Лукин порывался перебить рассказчика, но я дал знак, чтобы он молчал. А Николай Иванович бесстрастно слушал рассказ Бегмы.
   - Вот это дела! Не то, что мы с вами делаем, - закончил Василий Андреевич.
   - Дела замечательные, - подтвердил я и представил Василию Андреевичу того партизана, о котором он с таким восхищением рассказывал...
   В лагере под Целковичи-Велки мы задержались значительно дольше, чем предполагали. Ожидаемый из Москвы груз все не прибывал, да и командование не разрешало пока возвращаться на старое место.
   Больше того, когда мы, гонимые нетерпением, снялись и двинулись к Цуманским лесам, от командования последовал короткий приказ:
   "Немедленно вернуться и ждать прихода маневренной группы Черного".
   Непосредственно с Черным мы связи установить не могли. Он связывался с нами через Москву.
   Делать нечего, вернулись в Целковичи-Велки.
   - Разрешите с группой отправиться к Берестянам, - обратился ко мне Лукин. - Разведчики нервничают. Рвутся в дело.
   Я согласился, и Александр Александрович с ротой пеших бойцов и группой конных разведчиков направился в Цуманские леса. С ним пошли также трое связных и радист.
   Уже через три дня мы получили через Москву радиограмму от Лукина. Он сообщил, что после перехода железной дороги неожиданно столкнулся с большой колонной противника и здорово расчесал ее.
   Через неделю было получено разрешение на переход в район Ровно всего отряда. Добрались мы туда благополучно, без единого происшествия.
   На одном из привалов в небольшой деревушке, расположенной среди огромного соснового леса, Лида Шерстнева подала мне радиограмму из Москвы. Командование поздравляло нас с успехами и сообщало, что Указом Президиума Верховного Совета награждено орденами и медалями Советского Союза до ста пятидесяти партизан нашего отряда. Орденом Ленина были награждены Кузнецов, Николай Струтинский, Стехов, Ян Каминский и я; Шевчук и Жорж Струтинский - орденом Красного Знамени. Цессарский и Валя Семенов получили ордена Отечественной войны I степени. Радисты, все без исключения, были награждены орденами. Более двухсот партизан наградили партизанскими медалями. Получил партизанскую медаль I степени и Коля Маленький.
   Весть об этом молниеносно облетела отряд. Начались поздравления.
   - Вы, Николай Иванович, больше чем кто-либо заслужили эту награду, сказал я Кузнецову, поздравляя его.
   - Теперь я еще в большем долгу перед Родиной, - ответил он.
   Так празднично закончилась временная передышка.
   ГЛАВА ВТОРАЯ
   В середине декабря имперский комиссар Украины Эрих Кох отдал приказ о начале эвакуации немецких учреждений. Вскоре после этого гаулейтер, следуя своему же приказу, сам покинул "столицу" и уехал в Берлин.
   Приказ Коха оказался несколько запоздалым. К тому времени город Ровно являл собой картину повального бегства или, выражаясь языком имперского комиссара, тотальной эвакуации фашистских оккупационных чиновников и офицеров. По улицам, волоча тюки и чемоданы, набитые награбленными вещами, шли и шли наспех одетые господа "завоеватели". Весь этот поток был устремлен к одному месту в городе - к вокзалу. У вокзального здания часовые с трудом сдерживали напор толпы, потерявшей всякое руководство, панически настроенной и охваченной одним лишь животным страхом и стремлением бежать.
   "Улетел мой германский коршун, - писал в отряд Николай Иванович, подразумевая Эриха Коха. - События на фронтах и шум, поднятый нами в городе, здорово напугали этого хищника. Он и рождественский вечер, не дождавшись 25 декабря, устроил 22-го и уже на следующий день - был таков. Посылаю Вам газету с отчетом об этом вечере. Обратите внимание на строчки, которые я подчеркнул".
   "Гаулейтер сказал, - гласил газетный отчет, - что как свет побеждает темноту с рождением Христа, когда день становится длиннее ночи, так и великая Германия победит в этой войне большевистскую тьму".
   "Этот "победитель" перед своим бегством врал, как видите, не совсем удачно, - писал Кузнецов дальше. - Он не учел, что гитлеровская Германия напала на нас 22 июня, а этот день знаменует удлинение ночи. Тьма нападает на свет... Не могу простить себе, что я опоздал на этот вечер. Кажется мне, что Кох больше сюда не вернется. Удастся ли вообще поймать его, чтобы наконец он ответил за все свои злодеяния?.."
   С этим же письмом Николай Иванович посылал ценные разведывательные данные, добытые им за короткий срок пребывания в Ровно. Он сообщал о переброске частей с востока на запад, о передвижении штабов, о панике, царящей в "столице", о том, что гитлеровцы минируют в городе крупные дома.
   Кузнецов писал также об усилившемся в Ровно терроре. С востока, с территорий, освобожденных Красной Армией, продолжали прибывать в огромном числе гестаповцы и жандармы. Ежедневно происходили аресты. На улице Белой, где обыкновенно совершались расстрелы заложников, теперь каждую ночь, с вечера до утра, шло беспрерывное уничтожение советских людей. Крытые грузовики вывозили за город горы трупов.
   В числе арестованных был и наш подпольщик Казимир Домбровский.
   - Видимо, кое-что стало о нас известно гестаповцам, - заключил Александр Александрович Лукин, докладывая об этом аресте.
   Его предположение вскоре подтвердилось.
   На улице был схвачен Иван Иванович Луць. Он знал, что за ним следят, но продолжал оставаться в городе, хотя и имел полную возможность уйти в отряд. Эта неосторожность стоила ему жизни.
   За провалом Луця последовал новый: гестапо арестовало Марусю Жарскую, смелую советскую девушку, комсомолку, настоящего патриота. До войны Маруся работала трамвайным кондуктором в Минске. В Ровно она попала по принуждению - была увезена фашистами. Как только ей представилась возможность участвовать в подпольной борьбе, Маруся вступила на этот путь. Она прошла его достойно. Десятки секретных квартир обеспечил подпольной организации хозяйственный отдел, возглавляемый Марусей Жарской. А сколько было добыто документов, сколько сделано по налаживанию питания подпольщиков, какой трогательной заботой окружались семьи погибших товарищей!
   Почти одновременно с Марусей был арестован и Николай Поцелуев. Его предал сосед - украинский националист. Гестаповцы осадили квартиру Поцелуева. Он отстреливался, был тяжело ранен и в бессознательном состоянии увезен в ровенскую тюрьму.
   Смертельной опасности подвергся Коля Струтинский. Всегда бдительный, строго соблюдавший конспирацию, он был все-таки выслежен.
   Струтинский пришел на одну из своих явок. Спустя четверть часа он услышал, как за окнами остановилась машина. Затем раздался громкий стук в дверь.
   - Иди в другую комнату! - сказал Коле хозяин квартиры.
   Струтинский скрылся за дверью.
   - Где он? - потрясая оружием, кричали ворвавшиеся гестаповцы.
   - Кто?
   - Не притворяйся! - И гестаповец замахнулся на хозяина револьвером.
   Но в то же мгновение в дверях появился Струтинский и двумя выстрелами уложил непрошеных гостей.
   Струтинский и хозяин квартиры выскочили на лестницу. С площадки второго этажа они увидели, что в кузове стоявшего у дома грузовика находятся жандармы.
   - Хайль, гады! - крикнул Струтинский и открыл по ним огонь.
   Жандармы начали прыгать с машины, сбивая один другого с ног. Тем временем Струтинекий и Хозяин квартиры скрылись.
   Такова была обстановка, создавшаяся в городе. С каждым днем она становилась тяжелее. С каждым днем все больше и больше опасностей подстерегало наших людей.
   Ровенские товарищи знали, что в любой момент они могут уйти в отряд. Но никто из них не хотел воспользоваться этой возможностью.
   - Наше место теперь в городе! - сказал Терентий Федорович Новак, покидая отряд уже через месяц после своего приезда.
   Надо было устроить оккупантам "достойные" проводы.
   Было время, когда гитлеровцы верили в непобедимость своей армии, в то, что они навеки закрепились на завоеванной земле. А теперь им надлежало бежать, бежать без оглядки. Этим желанием - поскорее унести ноги - было охвачено все немецкое "население" города Ровно, а также и лакеи оккупантов - украинские националисты.
   За машину до Львова платили по пятнадцати тысяч марок. Но и за эти бешеные деньги ее нелегко было найти.
   Новак и Струтинский во многих гаражах имели своих людей и дали им задание любыми средствами задерживать машины. Шоферами у гитлеровцев сплошь и рядом работали советские военнопленные. Они с радостью принимали предложение подпольщиков. Каждый старался как мог: подсыпали в горючее песок, портили моторы, обрывали электрооборудование, уносили ключи от машин, а иногда просто жгли их. Подступы к некоторым гаражам были минированы.
   Более или менее надежным путем, которым можно было выбраться из Ровно, оставалась железная дорога. Фельджандармы оцепили вокзал и стали наводить там порядок. Первый класс "власти" предоставили исключительно старшим офицерам и генералам; там же в ожидании поездов сидели со своими "трофеями" насмерть перепуганные фрау. Во втором и третьем классах скучилась сошка помельче, но тоже с большими чемоданами. Попасть в вокзальное здание можно было только по специальному пропуску. А Шевчук и другой партизанский разведчик, Будник, пропуска не имели. Тем не менее они хотели во что бы то ни стало очутиться на вокзале. У них на двоих был один чемодан, небольшой, но тяжелый.
   - Пропуск! - остановил их при входе жандарм.
   Пришлось отойти.
   - Так ничего не выйдет, - сказал Шевчук, бормоча проклятия по-украински. - Нужно поискать попутчика. Бачишь, сколько офицеров прут на вокзал пешком?
   Под вечер Шевчук ехал к вокзалу в фаэтоне. Будник сидел за кучера. Ехать приходилось медленно, так как Вокзальная улица была полным-полна гитлеровцев. Шевчук внимательно присматривался, подыскивая "попутчика".
   Наконец он увидел, как, изнемогая под тяжестью двух больших чемоданов, обливаясь потом, тащится фашистский подполковник. Вот он поставил чемоданы, вынул платок и, сняв фуражку, начал вытирать красное от натуги лицо.
   - Пан офицер! - почтительно окликнул гитлеровца Шевчук. - Изволите идти на вокзал?
   - Вокзаль, - подтвердил подполковник.
   - Ну, ты, помоги! - крикнул Шевчук на "извозчика".
   Тот выпрыгнул, поставил на фаэтон чемоданы, услужливо подсадил самого офицера и тронулся вперед.
   - Спасибо, спасибо! - бормотал подполковник, облегченно вздыхая и не переставая вытирать пот, ливший с него градом.
   Как только подъехали к вокзалу, Шевчук и Будник, не дав своему пассажиру опомниться, подхватили его чемоданы, а заодно и свой.
   - Не беспокойтесь, пан офицер, мы поможем.
   - Пропуск! - потребовал жандарм.
   - Со мной, со мной! - отстранил его подполковник.
   Шевчук с Будником вошли в первый класс, с трудом нашли место, куда поставить багаж подполковника. С трудом отыскали его и для своего чемодана.
   - До свидания, пан офицер! - весело крикнул Шевчук. - Счастливого пути!
   Шевчук и Будник вскоре находились в одной из квартир. Из окон ее был хорошо виден вокзал. Усевшись у окна, они ждали, когда сработает тридцатикилограммовая толовая мина, искусно вмонтированная в чемодан партизанским мастером Ривасом.
   Взрыв произошел в два часа ночи. Рухнула стена первого класса, провалился потолок, придавив около сотни офицеров вместе с их фрау и чемоданами. Но этим дело не кончилось. В момент взрыва к перрону подходил воинский эшелон. Поезд остановился, и из вагонов в панике стали выпрыгивать и разбегаться фашисты. Они решили, что попали под бомбы советской авиации. Фельджандармы и гестаповцы, оцепившие вокзал, заметив бегущих, решили, в свою очередь, что это советские диверсанты, и открыли по ним стрельбу. К вокзалу была вызвана еще рота гестаповцев, которая тут же включилась в бой с "диверсантами". Перестрелка длилась с полчаса и закончилась большими потерями для "обеих сторон".
   Наутро в городе только и было разговоров, что о взрыве вокзала. Гитлеровцы пришли в смятение.
   И вот среди бела дня раздается новый взрыв - в центре города.
   Накануне в седьмом часу вечера к прилавку специального продовольственного магазина, предназначенного "только для немцев", помещавшегося на "Немецкой" улице, в первом этаже здания ортскомендатуры, подошел человек в темных очках. Человек был почтенный и солидный, всем своим видом внушавший доверие и потому пропущенный в магазин охранявшим вход солдатом. Посетитель довольно долго рассматривал полки гастрономического отдела. Судя по строгому взгляду, он понимал толк в гастрономии. Затем посетитель обратился к продавцу, разбитному молодому человеку с пробором, попросив его завернуть двести граммов сыра поострее.
   - Слушаюсь, - с готовностью отвечал продавец.
   - Желательно с червями, - объяснил требовательный покупатель.
   - Не могу предложить, - сказал продавец с сожалением. - Зайдите завтра пораньше.
   - Когда у вас открывается магазин?
   - В девять, пан, в девять.
   Назавтра, в половине восьмого утра, продавец, выходя из дому, столкнулся в парадном со своим вчерашним покупателем - человеком в темных очках. Тот передал ему плетеную корзину с уложенным в ней пакетом. Они обменялись рукопожатием и расстались.
   Фамилия продавца была Тищенко. С Шевчуком он познакомился через военнопленного Козлова, служившего рабочим при ортскомендатуре. Сам Тищенко тоже был военнопленным. Он мучился тем, что вынужден работать у гитлеровцев, и горел желанием уйти в партизанский отряд.
   - Я тебе помогу, - обещал Козлов, давно уже связанный с Шевчуком. Но ты должен делом доказать, что ты наш.
   - Давайте любое задание! - горячо потребовал Тищенко.
   Шевчук предложил ему через Козлова помочь в организации взрыва ортскомендатуры. Тищенко охотно согласился.
   Они выбрали день, когда Тищенко надлежало явиться в магазин первым для приемки товара. Пакет, переданный ему Шевчуком, Тищенко положил на верхнюю полку. В начале рабочего дня он отлучился и больше в магазине не появлялся.
   В полдень мина замедленного действия сработала. Оглушительный грохот потряс ортскомендатуру. Рухнули пол и стены. Загорелись перекрытия. Под обломками лежали гитлеровцы, раздавленные камнями и досками.
   А Шевчук не успокаивался. Он искал объект, где мог бы применить имевшуюся у него противотанковую гранату. Эта граната не была похожа на обычные, ее "переконструировал" изобретательный Ривас, одев гранату в оборонительную рубашку из толстых гвоздей, надрезанных в нескольких местах.
   Граната была одна, и Михаил Маркович хотел использовать ее с толком. Несколько раз в день его подмывало бросить гранату то в подъезд рейхскомиссариата, откуда непрерывно выносили тюки, то в толпу фашистов на вокзальной площади. Проходя по Железнодорожной улице, он вспомнил об одной столовой, в которой всегда находилось много офицеров. На эту столовую Шевчук давно обратил внимание. Было около шести часов вечера. В столовой, как и предполагал Шевчук, находилось много обедающих. На улицу доносились звуки оркестра. Шевчук прошел мимо столовой, но от угла быстро повернул обратно и, поравнявшись с ней, швырнул гранату в окно. Раздался взрыв.