Медведев Дмитрий Николаевич. Сильные духом

   Хозяйка ушла.
   - Рус, партизан, выходи! - закричали с улицы.
   Куликов и Галузо тем временем спешно баррикадировались, закрывая двери и окна мебелью.
   Гестаповцы стали ломиться. Партизаны из окон открыли огонь. Начался неравный бой.
   По окнам стреляли из винтовок, автоматов и пулеметов. Куликов и Галузо отвечали стрельбой из своих ТТ. Когда гитлеровцы увидели, что осада не приносит успеха и меткие выстрелы партизан разят то одного, то другого из них, они вызвали помощь.
   Подъехала машина с крупнокалиберным пулеметом. Из окна дома бросили гранату. Машина и пулемет были разбиты. Гестаповцам пришлось вновь вызывать подкрепление.
   Свыше шести часов длился этот бой в центре города между двумя советскими патриотами и доброй сотней фашистских карателей. На улице стало светло. Движение прекратилось. В соседних домах были подбиты стекла. Двое храбрецов продолжали стрелять и забрасывать врагов гранатами.
   Когда все патроны были расстреляны, все гранаты израсходованы, Василий Галузо и Николай Куликов уничтожили все документы.
   После шестичасового боя, потеряв убитыми до двух десятков солдат, гестаповцы захватили "в плен" два трупа.
   Не удалось спастись и Антонине Васильевне. Ее арестовали, подвергли жестоким допросам, выбили все зубы, вырвали волосы. При этих допросах присутствовал Науменко. Он принимал участие в пытках. Антонина Васильевна не проронила ни слова. Она была расстреляна при допросе.
   ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
   Начальник экспедиции рейхскомиссариата доктор Круг имел обыкновение, по крайней мере, три-четыре раза в день отлучаться из кабинета. Нельзя сказать, чтобы этого всегда требовали дела службы. Чаще всего доктор Круг уходил со своими коллегами в ближайшее казино пить пиво. Он называл это "освежиться". "Пойду освежусь, - говорил он в таких случаях своей сотруднице фрейлейн Довгер. - Если будет звонить телефон, отвечайте вышел, сейчас вернется". По лицу Круга, когда он возвращался, нельзя было сказать, что он освежился. Скорее наоборот, лицо его теряло обычное выражение довольства и благодушия, становилось заспанным и обрюзгшим. Он лениво садился за стол, просиживал час-два, а затем снова уходил. Пиво было не единственной страстью доктора Круга. С не меньшим рвением относился он и к своим обязанностям отца семейства. У доктора Круга была в Мюнхене семья - жена и две девочки. Он счел бы бесцельным свое пребывание на Украине, если бы не мог регулярно посылать им посылки. Это важное занятие складывалось из ряда других, мелких: нужно было приобрести необходимые вещи, соответствующим образом их уложить, обшить ящик, надписать адрес, наконец, сдать посылку на почту. Ни одного из этих занятий доктор Круг своим подчиненным не доверял, предпочитая делать все сам. Это и было второй причиной его отлучек.
   Нельзя сказать, чтобы фрейлейн Валентину Довгер особенно удручали частые отлучки ее шефа. Она с готовностью отвечала на многочисленные телефонные звонки, принимала и отправляла почту рейхскомиссариата, рассылала курьеров. Доктор Круг был доволен своей помощницей, ценил ее усердие, а главное - скромность. У него не было от нее секретов - ни личных, ни служебных. И лучшим подтверждением тому являлась связка ключей, часто оставляемая Кругом на столе, когда он уходил.
   Как-то, оставшись одна и по обыкновению заглянув в сейф, Валя нашла в нем нечто новое для себя, нечто такое, что заставило ее побежать к двери и тихонько повернуть ключ. В сейфе лежал распечатанный пакет с экземплярами приказа, содержание которого было ей до сих пор неизвестно. Приказ был подписан заместителем рейхскомиссара доктором Функом, датирован вчерашним числом и, очевидно, только что размножен.
   Валя пробежала глазами приказ и хотела было взять себе экземпляр, но раздумала: они были пронумерованы. Тогда, с трудом сдерживая волнение, она внимательно прочитала все от строчки до строчки, затем положила пакет на место, отперла дверь - и вовремя: в коридоре уже слышны были неторопливые шаги шефа.
   - Доктор, - обратилась к нему Валя, как только тот вошел в комнату, разрешите мне отлучиться на часок. У меня неотложное дело.
   Больше всего она боялась, что шеф ее не отпустит. Он не любил ее отлучек.
   - Неотложное дело... - проворчал Круг. Сам он ходил за какими-то покупками и, видно, успел по дороге "освежиться". - А кто же будет сидеть здесь? Мне нужно идти упаковать ящик.
   - Я вам упакую, - робко предложила Валя.
   Круг внимательно посмотрел на нее, как бы раздумывая, стоит ли поручать ей столь серьезное дело, и, видимо, решив, что поручать не стоит, а отпустить все-таки можно, сказал:
   - Я даю вам пятьдесят минут.
   Валя схватила пальто и выбежала на улицу.
   Через пятьдесят минут она не вернулась, не вернулась и через час. Ее отлучка продолжалась ровно час и сорок минут. Доктор Круг, увидев ее наконец в комнате, в бешенстве выругался и выбежал, хлопнув дверью. Он спешил отправить посылку.
   Во время короткого свидания на улице Валя сообщила Кузнецову ошеломляющую новость: в Ровно приезжает из Берлина Альфред Розенберг, один из ближайших подручных Гитлера, "теоретик" национал-социализма, имперский министр "восточных земель". Приказ Функа предусматривал организацию особой охраны на улицах города.
   Кузнецов сказал Вале, что сегодня же вечером выедет в отряд просить санкции на убийство Розенберга.
   Рабочий день в рейхскомиссариате окончился, и Валя собиралась уже уходить, когда к ней подошел майор Гитель, которого она в последнее время все чаще и чаще заставала в рабочей комнате акспедиции.
   - Не разрешит ли фрейлейн ее проводить? - спросил Гитель, наклоняясь к самому ее плечу и дыша перегаром.
   - Сделайте одолжение, господин майор, - сказала Валя, отстраняясь.
   Этот Гитель славился своей обходительностью и слащавой изысканностью речи. Был он еще довольно молод, одевался весьма элегантно, ходил со стеком и вообще держал себя как человек, знающий цену своей наружности.
   Они вышли на улицу. Валя снова испытала то чувство неловкости, которое владело ею всегда, когда ей случалось идти под руку с лейтенантом Зибертом: она видела, как прохожие сторонились, уступая дорогу и отводя глаза.
   - Как чувствует себя фрейлейн на службе? - спросил Гитель, правой рукой поддерживая локоть Вали, а левой помахивая стеком.
   - Благодарю вас, господин майор! Я чувствую себя вполне хорошо. - Она не могла понять, чем вызван этот вопрос.
   Никто из Валиных сослуживцев толком не знал, чем занимается в рейхскомиссариате майор Гитель. Кабинет его на втором этаже бывал обычно заперт, самого майора заставали то в одном месте, то в другом. Не знала этого долгое время и Валя. Но как-то, задержавшись у себя в экспедиции после положенного времени и идя к выходу, она заглянула в приоткрытую дверь и увидела Гителя за странным делом - он копался в ящиках чужого стола. Тогда Валя догадалась, чем занимается в рейхскомиссариате этот рыжий щеголь и где он на самом деле служит...
   - Фрейлейн замужем? - спросил Гитель, и, не дав ей ответить, продолжал сам: - О, я знаю, у фрейлейн есть жених.
   - Совершенно верно, - сказала Валя. - Он офицер, имеет высокое понятие о чести и вряд ли был бы особенно доволен вами и мной, увидев нас вместе.
   Она думала, что, может быть, этим отвадит назойливого майора.
   Но того, по-видимому, меньше всего интересовал на сей раз успех у женщин. Постепенно Валя поняла, чему обязана этой беседе с Гителем.
   - А где он служит, ваш жених? - спросил майор, продолжая размахивать стеком. Валя обратила внимание на то, как украшен этот стек: серебряная инкрустация в виде черепа со змеей...
   - Он фронтовик.
   - Разве фронтовики служат не на фронте? - шевельнул бровями Гитель.
   - Он по снабжению армии.
   - И как часто он бывает в Ровно?
   - Часто... Как этого требуют дела.
   - Я спросил потому, что случайно видел вас вместе в приемной у рейхскомиссара, - сказал Гитель. - С тех пор вы и ваш жених... простите, я забыл его имя...
   - Лейтенант Пауль Зиберт.
   - ...вы и ваш жених внушили мне самую искреннюю симпатию. Вы не окажете мне честь, не познакомите меня с лейтенантом Зибертом?
   - Пожалуйста, - отвечала Валя.
   Очевидно, это было все, чего добивался от нее Гитель. Он проводил ее до дому и, любезно попрощавшись, ушел.
   Валя не пробыла дома и десяти минут. Нужно было срочно разыскать Кузнецова.
   Она знала адрес Ивана Приходько и, хотя посещать Кузнецова на этой квартире категорически запрещалось, устремилась туда, думая только о том, как бы застать Николая Ивановича, пока он еще не уехал в отряд, и сообщить о разговоре с Гителем.
   Кузнецов встретил ее против обыкновения сухо. Он был уже в шинели. Очевидно, она перехватила его в последнюю минуту.
   На рассказ Вали он реагировал самым неожиданным образом:
   - Значит, этот Гитель узнал, где ты живешь?
   Они подумали и решили, что Кузнецову в самом деле стоит встретиться с Гителем, но не Валя организует эту встречу, а Лидия Лисовская или Майя Микатова. Та и другая были уже давно "завербованы" в гестапо фон Ортелем.
   С Гителем и Лидия и Майя были знакомы. При первой же встрече с ним Майя как бы между прочим сказала, что они с кузиной собирают небольшую компанию, и пригласила Гителя принять участие в вечеринке. При этом в числе прочих приглашенных был назван Пауль Зиберт.
   - Зиберт? - повторил Гитель. - Это интересно. Приду с удовольствием.
   - Придете ради этого Зиберта? - обиженно проговорила Майя. - Не понимаю, чем он заслужил ваше внимание. Обыкновенный пруссак. Я бы его и не пригласила, но он встретил кузину и напросился.
   - Я склонен думать, что это не "обыкновенный пруссак", - таинственно усмехнулся Гитель, - а самый настоящий английский шпион.
   - Что вы, майор! - изумилась Майя и тут же деловито спросила: - В чем же дело? Почему вы его не берете?
   - Потому, что никто, кроме меня, этого не подозревает, - не без гордости ответил Гитель. - Это моя находка, и прошу о ней пока не болтать... Впрочем, мне учить вас не надо. А потом, - зачем же брать английского шпиона? Это не большевик. С ним можно подождать, посмотреть, что он за птица и чем может быть полезен...
   Они условились, что вечеринка состоится в ближайшую субботу на квартире у Лиды. Гитель был обрадован этой затеей. Прощаясь, он напомнил, что Зиберта надо пригласить непременно.
   Кузнецов вернулся из отряда не один, а с Валей Семеновым. Тот поехал под видом предателя, состоящего на службе у гитлеровцев, в соответствующей форме, с винтовкой за плечами.
   Одновременно были переданы указания и подпольщикам. Все члены организации, во главе с Новаком и Луцем, мобилизовались на выполнение задуманной операции.
   Когда Кузнецов и Семенов вернулись в город, они застали здесь в полном разгаре приготовления. Солдаты подметали улицы, щетками чистили тротуары, спешно красили заборы. Очевидно, приезд "высокого гостя" был делом ближайших дней.
   Вечером у Лидии Лисовской Кузнецов встретился с Ортелем. Тот казался озабоченным, то и дело поглядывал на часы, даже Майя никак не могла его оживить. Наконец он поднялся и сказал, что спешит.
   - Куда вы, майор? - попыталась удержать его Майя. - Посидите! Вечно у вас дела.
   - Увы, Майхен, - отвечал фон Ортель, - такова наша служба. - Вот Зиберт - он человек свободный...
   - Пока снова не отправился на фронт, - заметил Зиберт.
   - В самом деле, поезжай-ка ты лучше на фронт, Зиберт. - Фон Ортель дружески похлопал приятеля по плечу. - Поверь мне, там сейчас веселей, чем здесь!
   - Насколько я знаю, не очень весело.
   - Все же лучше, чем в этой тыловой дыре.
   - Почему в таком случае ты сам не едешь?
   - Я еду, - сказал фон Ортель. - Сорвалась одна поездка, но я о том не жалею. Теперь предстоит нечто более значительное. Во всяком случае, более веселое, - добавил он.
   Так Кузнецов узнал, что фон Ортель готовится к отъезду. После того вечера, когда Ортель говорил о своих сборах на секретный завод, он больше не возвращался к этой теме. Очевидно, поездка не удалась, и Ортель предпочел не упоминать больше о ней в разговоре с Зибертом. В последние дни, однако, он все чаще намекал, что ему может представиться случай "сделать карьеру". А сегодня наконец прямо сказал, что едет.
   Куда могут его послать? На фронт? Едва ли, - такой, как он, нужен гитлеровцам в тылу. В какой-нибудь другой город на оккупированной территории? Тогда Ортель не сказал бы, что там будет "веселей", чем здесь, в этой "тыловой дыре".
   Кузнецов терялся в догадках. Главное из его предположений было основано на том, что Ортель прекрасно говорит по-русски. Неужели он отправляется к нам, в наш тыл? Все эти мысли не давали Кузнецову покоя.
   Спросить? Но Кузнецов взял себе за правило - самому никогда ни о чем не спрашивать.
   Фон Ортель ушел.
   Кузнецов посидел немного и тоже поднялся уходить. На прощание он напомнил Лиде и Майе, что очень интересуется маршрутом фон Ортеля.
   Он решил зайти к Вале. Ей могло быть известно, когда приезжает Розенберг. Впрочем, он и сам знал когда - завтра.
   Все чаще и чаще, идя к Вале, он ловил себя на мысли о том, что нарочно выдумывает какой-либо предлог, который оправдал бы их встречу. Вот и сегодня он собирается спросить о том, что сам хорошо знает. Просто он хочет видеть Валю, видеть ее лицо, глаза, улыбку, слышать ее голос...
   И, признавшись себе в этом, он, может быть, впервые с такой остротой почувствовал, как тяжка и мучительна эта теперешняя его жизнь закованная, как в броню, в немецкий военный мундир.
   Валя подтвердила, что Альфред Розенберг приезжает завтра утром. Как и следовало ожидать, остановится он в особняке у Коха.
   Они с Кузнецовым проговорили весь вечер.
   Наутро Кузнецов вышел на свою очередную прогулку, но не успел сделать и нескольких шагов в направлении "Немецкой" улицы, как был остановлен. Фельджандарм-подполковник спросил у него документы, долго рассматривал их и наконец вернул.
   - Мне придется просить вас, лейтенант, покинуть эту улицу. Идти можете по параллельной, - сказал он.
   - Но мне нужно в рейхскомиссариат!
   - Там сегодня нет приема. Нигде нет приема.
   Кузнецов откозырял и свернул в переулок.
   Спустя полчаса он снова был на "Немецкой" улице. Здесь уже стояли войска. По обеим сторонам улицы, вытянувшись двумя длинными цепями, лицом к тротуару и спинами к мостовой, на расстоянии пяти метров один от другого, застыли солдаты фельджандармерии. Когда раздался гул сирены, солдаты обратили к тротуару изготовленные к стрельбе автоматы. Кузнецов видел, как мимо с большой скоростью проскочило семь или восемь автомашин. Поняв, что выполнить операцию невозможно, он вернулся к себе.
   Неудачными оказались и все попытки подпольщиков.
   Валя Семенов пробыл в Ровно всего четыре дня. Когда он однажды сидел на лавочке у собора, два жандарма принялись его фотографировать. Семенов рассказал об этом Кузнецову и был немедленно отправлен в отряд.
   - Не судьба! - часто говорил он потом с досадой.
   ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
   Зиберт и фон Ортель встретились в казино на "Немецкой" улице. Уже успели смениться посетители, уже певица в третий или четвертый раз повторяла под аккомпанемент дребезжащего пианино свой коронный номер - "Я грезил о тебе", а они все сидели и не собирались уходить.
   Впервые за долгое время они разговорились, что называется, по душам. То ли давнее знакомство привязало их друг к другу, то ли этот прокуренный зал, чужие лица вокруг и бесконечное "Я грезил о тебе" располагали к откровенной беседе, но они поверяли друг другу в этот вечер все, о чем в иное время предпочитали молчать.
   Началось, как всегда в таких случаях, с какой-то пустячной темы, потом разговор перекинулся на другую, и незаметно они подобрались к вопросу, который обоих волновал и по которому у каждого, оказывается, давно уже было свое суждение.
   - Как ты относишься к этой "курской истории" и вообще к тому, что русские наступают? - спросил фон Ортель.
   Сам вопрос уже заключал в себе доверие. Упоминать о Курске и о боях на Волге можно было только в разговоре с человеком, которого хорошо знаешь.
   - Как тебе сказать... - произнес Зиберт неопределенно. - Я смотрю на этот вопрос двояко. Мне кажется, что у нас и на этот раз есть довольно основательная причина носить траур... Но я не люблю траура. Я не политик и мало понимаю в этом деле, но я бы сказал... Если тебе это будет смешно, то я не обижусь... Я думаю, что есть такие исторические моменты, когда поражения имеют некоторое преимущество перед победами. Ты улыбаешься? Подожди, я не кончил мысль. Что заставит задуматься над серьезностью положения в дни победы? Ничто. Победы кружат голову. А поражения? Они заставляют думать даже меня. - Зиберт усмехнулся. - Германии нужен трезвый ум и стойкий дух, то и другое приобретается не в победах, а в поражении.
   - Браво! - воскликнул фон Ортель. - Из тебя, Зиберт, вышел бы превосходный теоретик. Пока не поздно, покажись Альфреду Розенбергу, а то еще день - и он укатит в Берлин. Выскажи перед ним свои взгляды, и он возьмет тебя к себе в помощники!
   - Кстати, батюшка мой был с ним когда-то довольно близок. Думаю, что и меня он вспомнил бы, если бы увидал.
   - Ну да, вы ведь с ним земляки? Впрочем, говорят, что Розенберг выходец из России. Так что не ты, а скорее я его земляк.
   - Ты? Ну, ты меньше всего похож на уроженца Тюмени!
   - Тюмени! - засмеялся фон Ортель. - Ты знаешь, где Тюмень!
   - Кажется, где-то под Москвой.
   - Нет, на Урале. Даже за Уралом. Вот видишь, я все-таки знаю Россию!
   - Любознательность?
   - Скорее уж долг профессии.
   - Ты назвал себя уроженцем России. Это тоже по долгу профессии?
   - Ты довольно догадлив. Мы, однако, говорили о Курске... Видишь ли, Зиберт, я, правда, не теоретик, но в политике кое-что понимаю, и я тебе скажу: если бы фюрер нашел правильный подход к русским, эта страна давно была бы очищена и мы жили бы здесь припеваючи.
   Фон Ортель выцедил рюмку ликера, налил себе следующую и продолжал:
   - Что значит найти правильный подход к русским? Это значит, - он поучающе ткнул пальцем в грудь собеседника, - постичь характер народа. Тебе приходилось допрашивать русских? Если да, то заметил ли ты в них одну особенность - они не просят пощады!
   - Да, я обратил внимание, - сказал Зиберт.
   - Так вот, - продолжал фон Ортель, распаляясь, - этот народ не такой, чтобы с ним можно было сладить. Помнишь, я рассказывал тебе про старика, который наклеивал листовки? Он так никого и не выдал, при пытках молчал, а идя на виселицу, кричал большевистские лозунги. Что же делать с таким народом? У нас предпочитают повесить сто человек, а сто тысяч погнать на работы и дать им листовки Геббельса и Розенберга. Ты уж меня извини, но все эти теоретики и пропагандисты даром едят хлеб. Все они, вместе взятые, не стоят одного средней руки диверсанта. Нам не нужны ни листовки, ни эта рабочая сила.
   - Но она - даровая! - вставил Зиберт. - Как же можно от нее отказаться!
   - Вот ваша беда, господа прусские помещики! - воскликнул фон Ортель. - Вы меркантильны, вам нужна нажива, вам нужна дешевая рабочая сила - и это-то нас губит. Да, да, если бы не гнались за выгодой, а попросту перестреляли всю эту страну и освободили ее для себя, тогда был бы какой-нибудь толк!
   - Ты, значит, предлагаешь уничтожить всех русских?
   - Мне не важно, кто они - русские, украинцы, французы, - мы должны освободить от них Европу... для себя.
   - Ты не совсем оригинален. Так считает и гаулейтер Кох.
   - Что ж, он совершенно прав.
   В это время певица - дородная, не первой молодости женщина с лицом, в такой степени раскрашенным, что казалось, оно загрунтовано пудрой, как холст белилами, а сверху нанесены черным - новые брови, красным - губы, и только серые водянистые глаза остались на прежнем месте, - обратившись через весь зал к фон Ортелю, объявила, что будет петь по требованию публики. Офицеры в зале зашумели, захлопали, посыпались реплики, и в конце концов певица начала "Сон гауптмана", песенку, не менее излюбленную аудиторией, чем знаменитое "Я грезил о тебе".
   Гауптману, о котором она пела, снились тонкие губы его подруги, их уютная комнатка на Бисмаркштрассе и поместье под Киевом, которое он, гауптман, завоевал для своей милой.
   - Боюсь, что Киев - это уже прошлое, - заметил по этому поводу фон Ортель. - Бои развернулись под Белой Церковью, а завтра... Впрочем, кто знает, что будет завтра!.. Послушай, Пауль, у тебя есть деньги?
   - Ты становишься пессимистом, Ортель! - сказал Зиберт, положив на стол пачку в пятьсот марок.
   - Нет, - задумчиво произнес фон Ортель, считая деньги, - мне нельзя думать, что мы можем проиграть войну. Русские меня повесят. А впрочем, я переметнулся бы к англичанам или американцам. С моей специальностью не пропадешь - знатоки России всегда понадобятся.
   - А ты причисляешь себя к знатокам России?
   - О да!
   - Постигаешь душу народа при помощи резиновой дубинки?
   - Зачем же? Мне приходилось бывать в Москве, - спокойно сказал фон Ортель, пряча деньги в карман.
   - В Москве?
   - Чему ты удивляешься? Я жил там два с лишним года.
   - Как это интересно, должно быть!
   - Вот не сказал бы. Я жил там, как в пустыне.
   - Не было своих людей?
   - Это во-первых. Во-вторых, в пустыне ходишь по раскаленному песку.
   - Ты хочешь сказать, что тебе там обожгли пятки? - спросил Зиберт, берясь за бокал.
   - Да, ты недалек от истины. Странный народ. Стоит навлечь на себя подозрение, как любой встречный мальчуган отведет тебя в милицию.
   - И, вероятно, ты не очень хорошо поработал в Москве?
   - Да, там мне не повезло.
   - Не обижайся, Ортель, но мне всегда как-то думалось о вашей деятельности без особого уважения. Кормят людей, как на убой, одевают, как на бал, платят, как министрам, и держат в тылу. А чем они, в сущности, заняты? Охотятся за сопливыми комсомольцами, порют и вешают крестьян и насилуют девок. А на фронте мы каждую минуту ставим свою жизнь на карту и никакого почета.
   - Ты ничего не знаешь о нас, Зиберт. Если перестают работать мозг и сердце, человек умирает, а мы мозг и сердце Германии.
   В этот момент к их столу подошел средних лет человек, лысоватый, в синей гимнастерке, в брюках навыпуск. Он приближался медленно, с опаской поглядывая на обоих офицеров, не решаясь подойти близко, но в то же время желая что-то сказать.
   - Что, Науменко? - спросил фон Ортель по-русски. - Что тебе здесь надо?
   - Ничего особенного. Просто увидел вас и подошел поприветствовать, проговорил Науменко, осклабясь.
   - Это очень мило с твоей стороны, - сказал фон Ортель. - Все? Ну хорошо, убирайся...
   Науменко как ни в чем не бывало поклонился и отошел.
   - Не представляешь, что за субъект? - спросил фон Ортель. - Это из наших, так сказать, местных союзников. Надо отдать справедливость русским: если среди них найдется предатель, это обязательно такая шваль, что руки не подашь. Потому я не люблю иметь дело с этими субъектами. Ты знаешь, зачем он подошел?
   - Конечно. Ему нужны деньги.
   - Мы платим за услуги, Зиберт. Этот сделал слишком мало. Пошел к партизанам, побыл там месяц или два и сбежал. Вот и весь толк. Теперь напрашивается ехать со мной, а деньги просит вперед, подлец! Взять его, что ли?
   - Ты сказал, что предпочитаешь с такими не связываться!
   - Вообще - да, но тут особый случай... В том деле, на которое я еду, эта шваль может пригодиться.
   Зиберт оставался верен своему обыкновению ни о чем не спрашивать. И собеседник ценил в нем эту скромность.
   - Послушай, Пауль, - предложил он вдруг, - а что, если тебе поехать со мной? О, это идея! Клянусь богом, мы там не будем скучать!
   - Из меня плохой разведчик, - уклончиво сказал Кузнецов.
   - Ха! Я сделаю из тебя хорошего!
   - Но для этого нужно иметь какие-то данные, способности...
   - Они у тебя есть. Ты любишь хорошо пожить, любишь удовольствия нашей короткой жизни. А что ты скажешь, если фюрер тебя озолотит? А? Представляешь - подарит тебе, скажем, Волынь или, того лучше, земли и сады где-нибудь на Средиземном море. Осыплет всеми дарами! Что бы ты на это сказал?
   - Я спросил бы: что я за это должен сделать?
   - Немного. Совсем немного. Рискнуть жизнью.
   - Только-то? - Кузнецов засмеялся. - Ты шутишь, Ортель. Я не из трусов, жизнью рисковал не раз, однако ничего за это не получил, кроме ленточек на грудь.
   - Вопрос идет о том, где и как рисковать. Сегодня фюрер нуждается в нашей помощи... Да, Пауль, сегодня такое время, когда надо помочь фюреру, не забывая при этом, конечно, и себя...
   Пауль молча слушал.
   И тогда фон Ортель сказал ему наконец, куда он собирается направить свои стопы. Он едет на самый решающий участок фронта. Тут Пауль Зиберт впервые задал вопрос:
   - Где же он, этот решающий участок? Не в Москве ли? Или, может быть, надо на парашютах выброситься в Тюмень? Черт возьми, мне все равно, где он!
   - За это дадут тебе, Зиберт, лишний Железный крестик. Нет, мой дорогой лейтенант, решающий участок не там, где ты думаешь, и не на парашюте нужно туда спускаться, а приехать с комфортом, на хорошей машине, и что особенно запомни - нужно уметь носить штатское.
   - Не понимаю. Ты загадываешь загадки, Ортель! - В голосе Кузнецова прозвучала ирония. - Где же тогда этот твой "решающий" участок?
   - В Тегеране, - с улыбкой сказал фон Ортель.
   - В Тегеране? Но ведь это же Иран, нейтральное государство!
   - Так вот именно здесь и соберется в ноябре Большая тройка - Сталин, Рузвельт и Черчилль... - И фон Ортель рассказал, что он ездил недавно в Берлин, был принят генералом Мюллером и получил весьма заманчивое предложение, о смысле которого Зиберт, вероятно, догадывается. Впрочем, он может сказать ему прямо: предполагается ликвидация Большой тройки. Готовятся специальные люди. Если Зиберт изъявит желание, он, фон Ортель, походатайствует за него. Школа - в Копенгагене. Специально готовятся террористы для Тегерана. Разумеется, об этом не следует болтать. Теперь-то ты понимаешь наконец, как щедро наградит нас фюрер?