Мелихан Константин Семёнович. Рассказы

Спать!

   Когда я был маленьким, я очень не любил спать.
   Вечером меня было не уложить. Правда, утром не поднять.
   Утром я забывал, что не любил спать. Но вечером…
   Когда темнело на улице, темнело и в моей душе. Я ложился в кровать, как в гроб. Мне казалось, что сон – это смерть. Хотя и временная. Потому что когда спишь, ничем не занимаешься, кроме как сном. Когда спишь, ничего не делаешь, никуда не бегаешь, ни с кем не разговариваешь, не узнаешь ничего нового.
   Это уже, когда я вырос, мне стало нравиться спать. Потому что когда спишь, ничего не надо делать, куда-то бегать, с кем-то разговаривать, чего-то узнавать.
   Когда я стал взрослым, я старался поспать при первой же возможности: и в автобусе, и в очереди, и на эскалаторе, и когда вышел начальник, и когда погас свет, и даже перед сном, про запас.
   Правда, я никак не мог заснуть. Это такой закон. Взрослые любят спать, но долго не могут заснуть. А дети не любят спать, но засыпают быстро.
   Что касается меня, то я засыпал очень долго. И когда был маленьким. И когда был большим. И когда был старым.
   Помню, как-то уложила меня мама спать.
   Я лежу и думаю: как бы мне побыстрей заснуть? Чтобы долго не мучаться. Может быть, думать, что я сплю?
   И вот я лежу и думаю, что я сплю. И что мне снится, будто я встаю и иду к двери.
   Тут вдруг мама вскакивает со своей кровати и кричит на меня:
   – Ты куда это пошел?
   Снова меня уложила.
   И я снова лежу и думаю: сон это или не сон? Сейчас, думаю, снова встану – и проверю. Если мама вскочит, значит, – сон. А если не вскочит, значит, – не сон.
   И вот я снова встаю и иду к двери.
   Мама не вскакивает.
   Ага, думаю, значит, это – сон! Открываю дверь и выхожу в коридор. Тут вдруг мама снова вскакивает и кричит:
   – Ты зачем это в коридор вышел?!
   Я говорю:
   – В туалетик.
   – Я тебе покажу – туалетик! – кричит мама.
   Снова хватает меня и тащит в кровать. Я снова закрываю глаза и пытаюсь заснуть. Вдруг мама меня спрашивает:
   – Ты спишь?
   Я говорю:
   – Сплю.
   Тут она снова вскакивает, вытаскивает меня из кровати, дает мне несколько шлепков и снова укладывает спать.
   Проходит полминуты. Мама меня спрашивает:
   – Ты спишь?
   Я молчу. Притворяюсь спящим. Она говорит:
   – Ах, негодник! Притворяется спящим, а сам стоит возле кровати!
   Я говорю:
   – Я лежать не могу от твоих шлепков!
   Тут ей становится меня жаль. Она подходит к моей кровати, гладит меня и укладывает спать. И я сразу засыпаю.
   Вдруг просыпаюсь от каких-то звуков. Открываю глаза – а это мама мне колыбельную поет. Я стал ей тихонько подпевать. А потом все громче и громче. Так мы часа три пропели. Как волки под луной. Наконец, мама заснула. На моей кровати. А я опять не могу заснуть. Но уже потому, что мама мне ногу придавила. Я стал выдергивать из-под нее ногу. И упал с кровати.
   Мама мне говорит сквозь свой сон:
   – Не спи… Кажется, дверь не закрыта…
   И тут я сразу заснул.
   Так мы с мамой до середины следующего дня проспали.
   Она – на кровати. А я – под кроватью.
   С тех пор я понял, что лучшее снотворное – это когда тебе говорят: "Не спи!»
 

Юон.

   Учитель недоволен учеником в двух случаях: когда ученик знает меньше учителя и когда ученик знает больше учителя.
   Эту истину я понял после одной истории.
   Как-то учительница показала нам картинку в учебнике и сказала:
   – Эту картину написал китайский художник Юон.
   Я сказал учительнице:
   – Вы немного ошиблись. Это не китайский художник, а, наоборот, русский.
   Я занимался рисованием и потому хорошо знал творчество Константина Федоровича Юона.
   Но учительница вдруг рассердилась и поставила мне двойку: за то, что я отвечаю, когда меня не спрашивают.
   К завтрашнему дню она велела всем подготовить рассказ по этой картине.
   Назавтра на уроке присутствовал инспектор.
   Поскольку учительница чувствовала, что двойку поставила мне незаслуженную и что о Юоне я все-таки знаю больше других, она вызвала меня. Я поднялся и сказал:
   – Эту картину написал Юон – великий китайский художник.
   – Как?!ахнула учительница и испуганно посмотрела на инспектора.
   – Так вы же сами вчера сказали, – ответил я.
   Учительница покраснела, а потом вызвала моих родителей в школу.
   После этого я уяснил вторую истину: если ученик плохо учится, учитель вызывает в школу родителей ученика, а если учитель плохо учит, ученик не имеет права вызвать в школу родителей учителя.
   Эта история имела продолжение. У нас была экскурсия в Русский музей.
   Женщина-экскурсовод или, как мы её называли, экскурсоводка рассказывала нам о русских импрессионистах. Остановившись около картины, на которой были изображены речка, церковь и весенний дождик, она сказала:
   – А на этой картине нарисован пейзаж великого русского художника Юона. Кто может о ней что-нибудь сказать?
   Все застыли, как пораженные весенним громом. Учительница с тихим ужасом смотрела на картину. Я смотрел на учительницу. А ребята смотрели на нас обоих.
   Тогда экскурсоводка ткнула меня указкой и сказала:
   – Ну, вот ты, мальчик, что ты видишь на этой картине?
   Я ещё раз внимательно посмотрел на речку, на церквушку с крестом и сказал:
   – Широка река Хуанхэ! Редкая птица долетит до середины Хуанхэ…
 

Поцелуи.

   Когда я был маленьким, я очень не любил поцелуи.
   Помню, как к нам в гости пришли мои дядя с тетей. Зная их обычай целовать, я вышел к ним навстречу весь в бинтах. Как мумия. Один глаз только торчал.
   – Что с тобой?! – испугались они.
   – Это от поцелуев, – сказал я.
   Тут они испугались ещё больше. Они подумали, что меня кто-то перецеловал.
   Но мама им объяснила:
   – Это он забинтовался не от тех поцелуев, которые были, а от тех, которые будут.
   – Значит, тебе не нравятся наши поцелуи? – удивилась тётя.
   – Да, – сказал я. – Ходите только с поцелуями. Лучше с чем-нибудь вкусным пришли.
   Тогда я ещё не знал, что самое вкусное для взрослых – есть поцелуи.
   Я хотел стать солдатом и считал, что тело мужчины должно быть покрыто не поцелуями, а шрамами.
   Тут мама отвела меня в другую комнату и сказала, что если я сейчас же не исправлюсь, она меня отлупит.
   – А! – сказал я. – Подлизываешься ко мне!
   Я знал, что мама не умела лупить. И мама знала, что я это знал. Поэтому она сказала:
   – Я попрошу дядю, чтобы он снял ремень и тебя отлупил!
   – Но если дядя снимет ремень, – сказал я, – то как же он меня догонит?! У него же штаны свалятся!
   Тогда мама решилась на самую жестокую меру. Она сказала, что теперь будет называть меня при всех словами, которые я ненавидел ещё больше, чем поцелуи: кисонька, лапонька и пупсик.
   И тогда я сдался. Я вышел к дяде с тетей и, сорвав с себя бинты, крикнул:
   – Целуйте, палачи!
 

Искусство математики.

   Лучше всех знают математику пожарные. Когда они играют в домино, а играют они всегда, если нет пожара, или есть, но ещё не очень сильный, они, эти пожарные, перемешав костяшки, берут их в руки и сразу говорят: «Рыба», – или: «У вас – двадцать пять. У нас – пятнадцать», – и снова тщательно перемешивают.
   Совершенно иное отношение к математике у женщин. Особенно – когда поднимается вопрос об их возрасте. Какой-то знаменитый математик даже сказал: «Возраст женщины – величина постоянная».
   Обучение математике начинается с детства, но родители – не самые лучшие учителя. Родители вообще довольно странно представляют себе процесс обучения.
   Помню, как наш учитель, проверив домашнее задание, сказал одному мальчику: «Мне кажется, ты решал задачу не один, а с двумя неизвестными».
   Отца другого мальчика вызвали в школу. Вернувшись, отец ему сказал: «Я поговорил с твоим учителем. Больше он тебе двойки ставить не будет».
   Некоторые родители, не зная, как объяснить ребёнку, что такое «прямой угол», просто его в этот угол ставят.
   Отсюда можно вывести закон: родители ставят ребёнка в угол, когда он ставит их в тупик.

* * *

   Многие родители огорчаются, что их дети не умеют считать даже до десяти. Но это не страшно. Страшно, когда дети умеют считать до тысячи.
   Когда я научился считать до тысячи, для моих родителей настали кошмарные дни. Только я начинал считать – они сразу затыкали себе уши. Или мне – рот. Как правило – яблоком или конфетой. Возможно, именно потому я и научился хорошо считать.
   Кто-то посоветовал моим родителям использовать меня как средство от бессонницы. Но я считал так громко, что просыпались даже соседи.
   Когда у нас был кто-нибудь в гостях, родители просили меня посчитать что-нибудь и для гостя. Но обычно – в том случае, если его было по-другому не выгнать.
   Я начинал считать, и улыбка сползала с лица гостя. Он молча вставал, одевался и, не прощаясь, уходил. А я шел за ним, продолжая считать ему в спину. При этом интонация моего счета походила на лай собаки.
   Иногда я предлагал кому-нибудь поспорить со мной, что сосчитаю до тысячи за пять секунд.
   Человек спорил, и я считал:
   – Сто, двести, триста, четыреста, пятьсот, шестьсот, семьсот, восемьсот, девятьсот, тыща!
   Правда, соседи думали, что я считаю деньги, и даже заявили на нас в милицию.
   Но деньги я стал считать намного позже. Когда пошел в школу.
   Дело в том, что учился я очень плохо. И отец однажды сказал, что будет платить мне за каждую пятерку пять рублей, за четверку – четыре и т. д.
   На следующий день я тянул руку на всех уроках и получил шесть единиц.
   Отец долго отсчитывал шесть рублей, а потом сказал, что впредь будет мне платить только за пятерки.
   На следующий день я притащил шесть пятерок.
   Через месяц, когда я уже заработал больше, чем получал отец, он сказал:
   – Пять рублей за каждую пятерку – не много ли это, сынок?
   – Нет, – сказал я ему. – Я ведь ещё делюсь с учителями.

* * *

   Единственный, кто не имел с меня ни копейки, был учитель математики, хотя именно он больше других нуждался в деньгах. Он мечтал совершить какое-нибудь научное открытие и был ужасно расстроен, когда его после института направили в школу. Одно время он пытался совершить научное открытие прямо на уроке, но ученики стали делать ему замечания, что он занимается на уроках не тем, чем надо. И даже грозились вызвать в школу его родителей.
   Учитель понял, что с наукой все кончено, и решил переключиться на деньги. Он дал в газету объявление, что решает любые математические задачи.
   По этому объявлению к нему пришёл только один человек: кассир, у которого не сходился кассовый отчет.
   Учитель вмиг решил ему эту задачу: сказав, что надо взять из кассы оставшиеся деньги и сматываться.
   Кассир так и сделал, а учителя в знак благодарности устроил на своё место. Даже не устроил, а просто подсказал ему адрес магазина, в котором работал.
   Учитель пришёл в магазин и спросил, правда ли, что они ищут нового кассира. «Правда, – ответили ему. – И старого – тоже».
   Его приняли, заставили оплатить недостачу за старого кассира и тут же уволили.
   Но учитель не отчаялся. Он научил считать свою собаку и стал выступать с ней в цирке.
   Говорят, там была одна хитрость. Собака в действительности считать не умела. Просто учитель, громко задав вопрос, проходил затем мимо собаки и шепотом ей подсказывал: «Четыре».
   Хотя другие утверждают, что собака всегда лаяла четыре раза, а учитель только менял вопросы: «Сколько будет – дважды два?.. Сколько будет – три плюс один?.. Сколько будет – десять минус шесть?..»
   Но и с собакой учитель проработал недолго. Или он решил, что сможет зарабатывать вдвое больше без собаки, или собака решила, что сможет зарабатывать вдвое больше без учителя, а только они расстались.
   Причем перед этим долго лаялись во время дележки денег.
   Говорят ещё, что кто-то из них сказочно разбогател на игре «Три наперстка». Там надо отгадать: под каким наперстком лежит камешек. А сделать это без высшего математического образования довольно трудно, поскольку камешка нет ни под одним наперстком.
   Последнее обстоятельство, вероятно, и привело учителя в тюрьму, где у него, наконец, появились все условия для занятий высшей математикой: одиночество и масса свободного времени.
   Я же для себя сделал вывод: математика – это наука, а умение ею пользоваться – искусство.
 

Наяда.

   Среди многочисленных жильцов нашей квартиры была такая Аська. Дед называл её ренуаровской женщиной, местами переходящей в рубенсовскую.
   А жильцы называли по-разному: когда ругали толстухой, а когда хвалили – толстушкой.
   Но Аська почему-то на эти прозвища обижалась. И говорила:
   – Я вам не толстуха, и не толстушка!
   – А кто же тогда? – не понимали жильцы.
   – Я – женщина, склонная к полноте.
   А это уже не понимал я. Кто склонял Аську к полноте? Жених? «Давай, дескать, Аська, ты будешь полной»? А она что отвечала? «Что мне за это будет?» А – он? «Женюсь на тебе»? Не понятно.
   Дед мой реагировал на это выражение обычно так:
   – Склонные к полноте должны по склонам лазить!
   Иногда мой дед советовал Аське меньше есть, но как правило, тогда, когда много выпьет.
   Однажды Аська мылась в ванной, и я решил за ней подсмотреть через замочную скважину.
   Тут меня и застукал дед:
   – Ты что там делаешь?
   – За Аськой смотрю, – сказал я. – Чьим полотенцем она будет вытираться.
   – Ну-ка отойди! – строго сказал дед. – Посмотрю, может, – моим!
   С тех пор мы заключили с дедом тайный союз: один из нас подсматривал за Аськой, а другой стоял на стреме.
   Понятно, что на стреме всегда стоял я.
   Дед сказал, что мне ещё рано – смотреть такие картины.
   – А тебе – уже поздно, – сказал я. – Ты бы лучше за бабкой смотрел.
   – Три «ха-ха»! – сказал дед. – Мы ж с тобой не на войне, где и бабушка – божий дар!
   В этом месте надо сделать небольшое военное отступление.
   Дед мой был участником войны, дошел до Берлина или, как он сам говорил, «прошел славный путь от рядового до генерала и обратно».
   А солдат о чем мечтает? О бане да о бабе. Что, в принципе, одно и то же, говорил дед. Баба – как баня: прежде, чем раздеваться, надо её хорошенько растопить.
   Наверно, с войны он и привез свою любимую присказку: «Хорошо после бани! Особенно – первые три месяца»!
   Но вернемся к нашей ванной. Однажды я не выдержал и сказал:
   – Дед, у тебя ж зрение плохое! Давай я буду смотреть за Аськой и рассказывать тебе, что я вижу.
   – Спасибо за заботу! – сказал дед. – Но я плохо вижу только мелкие детали. А у Аськи все крупные.
   И дед снова стал смотреть за Аськой. А я – за дедом. Что оказалось не менее интересно.
   Дед приседал. Вертел задом, словно пес хвостом. И так сильно потел, что Аська как-то выйдя из ванной, сказала ему:
   – С легким паром!
   Один раз, когда мы заступили на очередное дежурство и дед прильнул к замочной скважине, как к перископу, у него схватило поясницу. Причем – так, что он не мог не только разогнуться, но даже отойти от двери.
   – Может, принести шахматный столик? – сказал я. – Как будто мы в шахматы играем.
   – Около ванной?! – прошипел дед. – Может, ещё в туалете разложимся?!
   – Вы чего там шепчетесь? – вдруг спросила из-за двери Аська.
   – А ты не подслушивай! – прикрикнул на нее дед.
   В другой раз я от нечего делать уснул на своём посту, и нас засекла соседка. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если б не Аська. Она прервала своё купание и, высунувшись из ванной, стала орать на соседку:
   – Что вы на старого человека орете?! У него даже телевизора нет!
   Интересно, что сам дед, когда мылся в ванной, наказывал мне стоять у двери и следить, чтобы за ним никто не подсматривал.
   Нет нужды говорить и о том, что дед был влюблен в Аську. Но странною любовью. Помню, как он выговаривал её жениху за то, что тот на ней не женится.
   – Чего ты резинку-то тянешь? – говорил дед. – Хорошая же баба!
   – А вы откуда знаете? – вдруг насторожился жених.
   – Да мужики говорят, – замялся дед.
   – И чем же она хорошая? – мрачнея, спросил жених.
   – Чистая, – сказал дед. – По пять часов моется. Пока все мыло не смылит. И своё, и чужое.
   Когда Аська наконец-таки выскочила замуж и уехала к мужу, дед стал всем хвастать, что она выскочила благодаря ему. Правда, потом выяснилось, что Аська выскочила не совсем за того жениха, с которым дед вел агитационную работу. Тот после дедовской агитации наоборот смылся.
   Но дед все равно настаивал на признании своих заслуг.
   – Может, она и матерью стала благодаря тебе? – спрашивали деда.
   – Сомневаюсь, – говорил дед. – Благодаря мне она только стала женщиной. Это ж театр одного актера был. И одного зрителя. Думаете, она не видела, что за ней подсматривают? Она ж лепила себя под моим художническим оком! Это ж водная феерия была! Купальщица! Наяда!
 

Драма с собачкой

   У моей тети была собака. Фокстерьер – по национальности.
   Однажды, когда тётя была в магазине, у нее эту собаку украли. Она даже видела сквозь витрину, как вор отвязывал собаку от водосточной трубы, но не в силах была покинуть очередь за костями для собаки.
   На другой день после кражи мы с мамой пошли к тете, чтобы поддержать её в трудную минуту, а заодно и пообедать.
   Я надеялся, что обед будет хороший, поскольку собаки теперь нет и тёте не на кого сваливать вину, что котлеты без мяса.
   Но обед оказался хуже, чем я надеялся, и состоял из трех блюд: на первое – стакан чая, на второе – второй стакан, а на третье – полстакана.
   Тётя сказала, что не смогла нам устроить котлеты, поскольку они ей напомнили бы Тобика. Тобик – это фамилия фокстерьера.
   Помню, я спросил тетю, какой породы её фокстерьер – кобель или сука?
   Тётя сказала:
   – Когда он гуляет с другими собаками, это – кобель. Но когда он ворует котлеты…
   Мы с мамой стали пить чай, а тётя стала рассказывать, какой замечательный у нее был Тобик. Она называла его: умница, золотой ребёнок и собачий Карл Маркс.
   Вообще, когда тётя рассказывала о Тобике, казалось, что речь идёт не о фокстерьере, а о супермене. Он защищал тетю от некрасивых хулиганов, нырял с вышки и плавал всеми способами, включая кроль, брасс, баттерфляй и немного по-собачьи.
   Хотя позже тётя проговорилась, что плавал он только на спине. Да и то – на тетиной.
   – А как мы с Тобиком загорали на пляже! – говорила тётя.
   – И Тобик загорал? – спрашивал я.
   – Нет, – говорила тётя. – Тобик лежал без дела. Но всякий раз, когда я выходила из воды, он приносил мне полотенце. Правда, один раз он принес чужое. Но оно оказалось ещё лучше моего.
   Я уже с отвращением допивал пятый стакан чая, когда мама вспомнила, что у нее есть один знакомый инспектор уголовного розыска.
   – А он захочет искать моего Тобика? – спросила тётя.
   – Это зависит от того, сумеешь ли ты его к себе расположить, – сказала мама.
   И они стали обсуждать, как лучше расположить испектора.
   – Лучше всего приготовить хороший стол, – сказала мама. – И бутылочку хорошего коньяку.
   – Боюсь, что такой стол будет напоминать мне Тобика, – сказала тётя.
   – Он что, пил коньяк? – спросил я.
   – Нет, он был порядочной собакой, – сказала тётя. – Не пил, не курил.
   Мы с мамой наседали на тетю с трех сторон: мама с одной и я – с двух. Потому что когда тётя от меня отворачивалась, я заходил с другой стороны.
   – Нет! – говорила тётя. – Устраивать такое застолье, когда Тобик не известно, где!
   – Наоборот, – говорила мама. – Посидим, выпьем, помянем Тобика.
   В назначенный день мы пришли к тете. Тётя надела на себя все украшения, какие у нее были, кроме, кажется, медалей Тобика.
   Инспектор уголовного розыска опоздал.
   – Еле нашёл вашу квартиру, – сказал он и сел рядом с моей мамой.
   – Потерпевшая – она, – указала мама на тетю вилкой.
   Инспектор покосился на тетю, которая рядом с ним выглядела, как старший инспектор, и, вздохнув, пересел к ней.
   – Ну, приступим! – сказал он.
   И открыл бутылку коньяку.
   Выпив рюмку, инспектор сказал:
   – И где же ваш песик?
   Тётя сказала, что песика сейчас нет, но он оставил после себя фотокарточку, которую, правда, бывший муж тети сжег из ревности.
   Тогда инспектор спросил, нет ли у кого авторучки, потому что его авторучку украли в трамвае.
   Я подал инспектору свой карандаш, мама подала ему свой блокнот, а тётя на всякий случай – свои очки.
   Инспектор высморкался в свой платок и спросил, есть ли у собаки приметы.
   – Приметы есть, – сказала тётя. – Но они украдены вместе с собакой.
   Тогда инспектор попросил тетю описать вора. Но тётя стала описывать его такими словами, что инспектор покраснел и сказал:
   – Ваше описание, конечно, яркое, но абсолютно непригодно для розыска.
   Тем не менее он все это занес в блокнот и даже нарисовал морду вора, которая, правда, смахивала на лицо тети.
   Результаты поисков превзошли все ожидания: каждый день инспектор приводил тёте свору собак. Причем тут были не только фокстерьеры, но и бульдоги, болонки, дворняжки и даже затесалась одна кошка.
   – Вы бы ещё крысу привели! – сказала тётя.
   Но закончилась эта история хорошо: тётя вышла за инспектора замуж. И судя по её разговорам с мамой, новый муж вполне заменил ей Тобика.
   Он, по словам тети, так же приносил ей тапки, рычал на нее, когда она не пускала его гулять, таскал с кухни котлеты и бегал за каждой юбкой.
   В общем, был настоящий кобель!
 

Примерный дед

   «Над вымыслом слезами обольюсь»

А. Пушкин

 
   На все случаи жизни у моего деда были примеры.
   Когда я не хотел есть, дед говорил:
   – Что значит – «не хочу»? Нет такого слова – «не хочу»! Есть слово «надо». Вот, например, командир тебе говорит: «Костик, надо выполнить задание. Съесть тарелку каши». И все. Удавись – но съешь! А тебя, понимаешь ли, упрашивают: «Ну, ложечку за маму… Ложечку за папу…» А вот я в армии, знаешь, как ел? ещё до того, как обед протрубят! И за себя съем. И за товарища. И за командира.
   Когда я не хотел спать, дед рассказывал другую поучительную историю: как он заснул на посту.
   – Просыпаюсь, а кругом – уже враг. Ну, я опять заснул. А если б я не спал как убитый, враг подумал бы, что я живой. И не было б у тебя деда!
   Как-то я разбил себе губу, упав со шкафа, и стал орать благим матом.
   – Тоже мне – ранение! – сказал дед. – Вот у нас один солдат подорвался на мине. Так он даже не ойкнул!
   Иногда дед меня хвалил:
   – Знаешь, почему я старше тебя выгляжу? Потому что я курю, а ты – нет.
   Эта похвала так крепко во мне засела, что когда меня потом спрашивали, что я умею делать, я отвечал: «Умею не курить».
   – И ещё ты в чем молодчага, – говорил дед, – что ты – не наркоман.
   – Это уж да, – говорил я. – Этого у меня не отнять. Только объясни, кто такой – наркоман. Народный командир, что ли?
   – Зачем – командир? – говорил дед и подробно объяснял, кто такой наркоман, что такое наркотики, как их сеют, как собирают, как готовят и с чем едят.
   – Или, допустим, ты опрокинул рюмку портвейна, – говорил дед. – Но неудачно. Промахнулся – и попал на штаны. Как поступит хороший мальчик? Хороший мальчик тут же возьмет свои штаны в руки, снимет их, пойдет в ванную и там замочит. В том же портвейне. И пятно не будет заметно. Единственное – могут заметить: куда делся портвейн!
   Однажды наша учительница пригласила моего деда в школу – рассказать о своём славном прошлом.
   Войдя в класс, дед сразу сказал:
   – Пенсионер – всем ребятам пример!
   И начал рассказывать, как он воевал.
   – Значит, сплю я. И вдруг вваливаются в хату три немца. «Малшик, – говорят, – млеко есть?» «Нэма, – говорю, – товарищи немцы!» Смело так им в глаза говорю. «Но есть, – говорю, – самогонка». Ну, они назюзюкались до самых бобиков – и под стол. Так я трех немцев уложил! Причем – одной бутылкой с горючей смесью.
   Дед расстегнул ворот рубахи и обратился к нашей учительнице:
   – У вас выпить ничего нет?
   – К сожалению, только – вода, – пролепетала учительница.
   – С паршивой овцы – хоть файв о'клок! – сказал дед. – Волоки.
   Учительница побежала за водой, а дед сказал:
   – Пока училка за водой бегает, я вам расскажу, как я с одной итальяночкой познакомился.
   – С итальяночкой?! – ахнула учительница, застыв в дверях. – Это что ж за война такая была?
   – Первая мирная война, – сказал дед.
   – Может, мировая? – уточнила учительница.
   – Точно, мировая! – хлопнул её по лбу дед. – Эх, мировая была война!
   – А можно – что-нибудь не про войну? – сказала учительница.
   – Можно – и не про войну, – сказал дед. – Значит, попала в наш самолет ракета…
   – А как же вы жив остались?! – удивилась учительница.
   – А я тогда в отпуске был, – сказал дед.
   Когда прозвенел звонок, учительница радостно вскочила и сказала деду:
   – Большое спасибо, что вы к нам пришли! И большое спасибо, что вы от нас уходите!
   – Никто никуда не уходит, – сказал дед. – Успокойтесь!..
   Из школы мы с дедом шли через парк. Дед молчал, опустив голову, а я говорил:
   – Зачем же ты врешь, дед?! Какой ты пример детям показываешь? И меня на всю школу обосрамил!
   – Я как лучше хотел, – оправдывался дед. – Народ повеселить. А пример я показываю, как не надо себя вести.