Страница:
В конце 1891 года у Гайдебуровых Меньшиков познакомился с Антоном Павловичем Чеховым. Они были почти ровесниками. Меньшиков тогда еще носил морскую форму, и Чехов звал его "морячком". Их отношения отличались особенной теплотой и продлились до последних лет короткой жизни Чехова. За годы знакомства они отправили друг другу примерно по полусотне писем. Отдельные письма Чехова к Меньшикову не раз публиковались в собраниях сочинений писателя. Письма Меньшикова хранятся в разных архивах.
В 1907 году Михаил Осипович женился на Марии Владимировне Поль (в первом браке Афанасьевой), которой и суждено было в 1918 году хоронить мужа. Сама она умерла в 1945 году в Москве.
"Естественный стиль" в мировоззрении и творчестве с "Новым Временем"
С "Новым Временем" связан последний, самый сложный и главный этап в жизни и деятельности Меньшикова. Острых проблем в России в начале века было великое множество, и они нарастали, как снежный ком. Меньшиков обращался к широкому кругу духовно-нравственных, культурных, социальных, политических, экономических, бытовых и других вопросов. Характер выступлений определялся его общественно-политическим идеалом, который сложился в 90-х годах: крепкая монархическая власть с парламентским представительством и определенными конституционными свободами, способная защищать традиционные ценности России и оздоровить народную жизнь. Будучи одним из создателей "Всероссийского национального союза", Меньшиков в ряде статей сформулировал его основную цель: "...Восстановление русской национальности не только как главенствующей, но и государственно-творческой". Отвергая деятельность революционных организаций как партий "русской смуты", Меньшиков одновременно выступал и против черносотенных групп с их ретроградной борьбой против обновления России.
Много внимания уделял Меньшиков вопросам культуры. Одной из главных категорий в его культурологических писаниях является понятие "естественного", или "органического". Выдвигается критерий почти биологической функциональной целесообразности в устройстве как человека, так и общества, нации. Есть голова, есть руки, есть ноги - ни один из членов не мешает в теле другому. Есть и у народа как бы органы, специально ответственные за прогнозирование и регуляцию исторического творчества. Это то, что мы называем сегодня национальной элитой. Меньшиков говорил обычно о "правящих классах", аристократии. В одной из статей на вопрос, можно ли видеть будущее, публицист уверенно отвечал: "его должно видеть, и эта способность становится [в XX веке. - Н. Л., М. П.] критерием существования. Предвидящие спасаются или одолевают. Не столько сильным, сколько зорким принадлежит право жизни. В огромном царстве (России), как в организме, не все клетки могут обладать зрительной способностью, но зато небольшая группа клеток, образующая глаза народные, должна быть зрячей. Именно на то и выдвигаются правящие сословия, чтобы быть зрением общества, слухом, вкусом, обонянием и осязанием. Держать в полной исправности эти обсерватории народной жизни, как и центральный, связывающий их мозг, то есть правительство, - первейший долг нации, желающей в XX веке жить хоть сколько-нибудь удовлетворительно. Будущее, по крайней мере ближайшее, нужно отчетливо видеть, как дорогу под ногами"52.
"Очками", которые предлагал Меньшиков правительствам и элитам для того, чтобы видеть правильную дорогу, и был принцип "естественного стиля".
Красота, любил говорить он, "это лицо Божие, насколько оно доступно смертным". Готовность и способность к восприятию лика Божия в истории закладывается с детства. Для этого выработана национальными традициями целая градация воспитательных институтов. Воспитывает детей прежде всего семья, но сама семья, считал Меньшиков, в свою очередь, "воспитывается государством", и пока государство не возьмется серьезно за воспитание семьи, - воспитание детей будет нести на себе все язвы этого "первородного греха". Исторические примеры доказывают, что домашнее воспитание всегда стояло наиболее высоко не в либеральные, а в патриархальные, "реакционные" эпохи, когда, по словам писателя, "общество держалось строго-аристократических основ - религии, самодержавия, непререкаемого родительского авторитета".
"Когда монарх считался как бы вассалом Господа, а отец - вассалом монарха, то и сыну приходилось быть в благоговейном подчинении и к монарху, и к отцу своему. Каждый новый человек в обществе являлся новой клеткой организма, знающей, что ей делать, и исчерпывающей полноту своих сил производительно".
Практически речь идет не только о биологическом единстве и здоровье нации, хотя и проблеме физического здоровья Меньшиков всегда уделял большое внимание. Речь скорее о том, что современные социологи называют "идентификационными полями", "системами ценностных или социальных ориентации". Но эти поля, эти ориентационные системы понимались русским мыслителем - и это выгодно отличает его от современных политологов - как вещь, насквозь органичная. Это особенно наглядно при анализе соотношения власти и народа - проблемы, так мучающей и сегодняшних политиков и аналитиков.
"Народ беспомощен вне власти, но и власть, как оказывается, бессильна без народа, - формулирует Меньшиков в одном из "Писем к ближним". - О действительном единении этих двух условий - государства и народа - народ мечтает как о спасительной самозащите". Снова мы видим, что весь анализ строится в терминах естественных защитных реакций живого национального организма.
"Нет власти", "паралич власти" - постоянный предреволюционный лейтмотив политических прогнозов "Нового Времени". "Дело близится к тому, предупреждал Меньшиков в статье, которая так и называлась "Нет власти", и консерваторов, и либералов, - что и бессильное правительство, и бессильное общество со всем багажом речей, деклараций, программ, политических статей рискуют наконец быть смытыми поднимающеюся снизу грязной анархией. [Писано за четыре года до "Великой Октябрьской". - Н.Л., М.П.] Если сейчас "нет власти", то необходимо сделать, чтобы она была. С организации власти надо начинать, если ее нет, а не с чего иного. Если подвыпивший кучер, допустим, свалился с козел - смешно философствовать о предоставлении инициативы лошадям".
И обобщающий философский вывод: "Я думаю, власть по своей природе ничем незаменима. Как все необходимое, она непременно должна быть на своем месте, иначе пиши пропало!"
Никак не удержаться от обильного цитирования в статье о столь блистательном стилисте. Да и дело требует. Лучше Меньшикова о его воззрениях, пожалуй, никто не скажет.
Вот он говорит о необходимости "естественного стиля" в государственной жизни России, о вполне реальном восстановлении Патриаршества и сугубо романтическом - древнего Боярства (статья к романовскому юбилею "Милость народу"): "Бюрократия имелась у нас и в Московскую эпоху, но и выше нее стояла группа, которая составляла, так сказать, живой Кремль монархии с такими башнями, какими возвышались Романовы, Курбские, Воротынские, Трубецкие, Шуйские, Пожарские. Если весь народ отстаивал Россию от великой Смуты, то предводительство в этом подвиге принадлежало патриаршеству и боярству. Восстановление древнего органического стиля нашей государственности было бы "возвращением домой" после героического похода Петра Великого на чужую сторону. Это возвращение к родной земле, к ее корням, к ее красоте и ее заветам - было бы встречено народом как сказочная мечта"53.
Меньшиков понимал - "погибающее государство не спасут ни пышные парламентские фразы, ни триумфы, ни салюты. Единственно, что производительный, культурный труд". И ради пропаганды такого труда он не жалел ни сил, ни времени. Михаил Осипович убеждал: погибнет крестьянский двор - погибнет государство. Ведь крестьянский двор - это маленькая Россия, микрокосм, имеющий те же основные признаки, что и государство. И это наиболее естественный стиль ведения всякого хозяйства.
Итак, власть должна быть на своем месте и соответствовать своему месту. Национальная элита должна быть на своем месте. Семья, как источник авторитета, должна быть на своем месте. Это и есть естественный, от Бога заведенный порядок вещей, органическая для человека и общества иерархия ценностей. Возглавлять, осенять благословением эту иерархию ценностей и авторитетов призвана церковь. Неорганичность, невыдержанность "стиля" в самой Церкви ведет и к ее упадку, и тогда приходится ставить вопрос: что восстанавливать прежде - нацию или христианство.
"Христианство прививалось, - подчеркивает Меньшиков, - всегда лишь одним способом. Приходили апостолы, увлекали своей проповедью небольшое число последователей, строили крохотные церковки. Но эти церковки были огромны внутренним объемом веры, которая быстро - как река в половодье выступала из берегов. Вот естественный и разумный способ насаждения христианства. У нас же хотят наоборот: сначала создать храмы, а потом будто бы сами собой откуда-то явятся и верующие. Боюсь, что этот расчет ошибочен".
Обратим внимание, писатель и в сфере сугубо духовной требует в первую очередь (не он - природа, дело требуют) "естественного стиля". Более того, здесь, в религии, в Церкви, он может быть нужнее, чем где-либо. То, что огромные холодные храмы Москвы и Петербурга стояли еще и при батюшке-царе пустыми, что они не были "намелены", "надышаны" верующим народом, - это, увы, как ни прискорбно, факт. И сегодня, в условиях восстановления интереса к христианству - далеко еще не "восстановления христианства" - полезно, думаем, прислушаться к суждению проницательного, хотя и не очень церковного, современника. Раздумья о Вере, о Боге увлекали Меньшикова в безграничность макро- и микрокосмоса. Свои мысли он фиксировал, порой, в поэтической форме, но стихов не публиковал. Мы приведем одно из стихотворений, сохранившихся в семейном архиве:
Конечно, - я ничто в сравненьи с Миром,
Но ведь и он ничто в сравнении со мной.
Кто кажется ничтожней в отдаленьи?
Я ль на Земле, невидимый, бесследный,
Иль он, сведенный к еле видным точкам?
Гляжу на свод небесный... Вот Арктур,
Вот Вега - вечный океан огня,
Вот Сириус таинственный, безмерный,
Но необъятность их не больше искры
Ничтожно малой. Отступи подальше
На сотни миллионов новых верст,
И ты светил великих не увидишь.
Они сольются все в неясное мерцанье
Той звездной пыли, что зовется
Потоком Млечным. А еще подальше
Исчезнет из очей и это привиденье.
Пусть миллиарды лет
Такие искорки горят в небесной тверди,
Но и они погаснут. Вся неисчислимость
Веков в сравненьи с Вечностью - мгновенье.
Так в чем же должен видеть я величье мира?
Покорен он, как я, жестокому закону
Бытия, сплетенного с небытием.
Мир, как и я: он есть - и нет его.
По-видимому мир - мое же повторенье.
Он тех же волн, как я, безмерный океан
И ничего нет вне души моей такого,
Что не было бы в ней самой. Ничтожен я,
Но я сознательно стою пред вечным Небом.
Я знаю многое в его существованья,
О нем я мыслю. А оно..? О, Боже!
Тип нации - тип национализма
Сколько наций, столько национализмов... Ведь что такое национализм? Это, в самом общем случае, способ смотреть на мир глазами своей нации, своих отцов и пращуров. Глаза у каждого разные. Потому будут неизбежно разными и "национальные глаза". Есть в мире национализм немецкого, французского, британского типа... Есть национализм японский, есть еврейский... Строго говоря, если приглядеться, ни один из национальных типов национализма не дан нам в реальной истории в чистом, беспримесном и бескомпромиссном виде. Как нет в природе химически чистых веществ (кроме, кажется, метеоритного железа), нет и жестко выделенных раз навсегда идеальных типов национализма. В одной и той же нации, у русских, например, могут существовать, соседствовать и взаимодействовать политически и мировоззренчески национализм немецкого, еврейского, любого другого типа. В конкретной истории русского национализма можно выделить группы и направления, связанные более или менее с тем или иным типом национального самовыражения. Славянофилы, евразийцы, национал-коммунисты...
Хуже того, и у одного человека день на день не приходится. Как писал Достоевский, "может, я только по понедельникам и вторникам дурак, а в среду и умнее тебя буду". Так и с национализмом. В среду он может у меня быть другой тональности и напряженности, чем "национализм во вторник". Конечно, всегда остается некий доминантный, определяющий, так сказать, колорит. Попробуем присмотреться, разумеется на точных цитатах, каков был тип меньшиковского национализма.
Во-первых, всегда подчеркивал писатель, это национализм принципиально не агрессивный. "Есть у нас воинствующие национализмы, но они не русские, а инородческие, - пишет он в статье
"Дело нации" в 1914 году. - Наш, русский национализм, как я понимаю его, вовсе не воинствующий, а только оборонительный, и путать это никак не следует. Мы, русские, долго спали, убаюканные своим могуществом и славой, но ударил один гром небесный за другим, и мы проснулись и увидели себя в осаде - и извне, и изнутри"54.
Во-вторых, предполагается возможность органичных и неорганичных решений национального вопроса для тех или иных многонациональных, взаимодействующих сред.
"Я имею право говорить о русском чувстве, наблюдая собственное сердце. Мне лично всегда было противным угнетение инородцев, насильственная их русификация, подавление их национальности... Я уже много раз писал, что считаю вполне справедливым, чтобы каждый вполне определившийся народ... имел на своих исторических территориях все права, какие сам пожелает, вплоть хотя бы до полного отделения". Но совсем другое дело - и этого многие не хотят понимать доныне, - когда тот или иной "малый народ" захватывает "хозяйские права на нашей исторической территории". "Мы вовсе не хотим быть, - жестко и справедливо формулирует Меньшиков, - подстилкой для целого ряда маленьких национальностей, желающих на нашем теле располагаться и захватывать над нами власть. Мы не хотим чужого, но наша Русская Земля - должна быть нашей".
Диагноз дается Меньшиковым почти с медицинской точностью и в медицинских терминах. "Инородное вселение является инфекцией; размножение микроплемен ведет гигантское племя [русских. - Н. Л., М. П.] к государственной смерти". Говорить и помнить об этом, с точки зрения здорового национализма, - "это вовсе не воинственность, а инстинкт самосохранения".
Третья, может быть самая выразительная, черта в меньшиковской философии - специфичное понимание национальных взаимодействий внутри русской нации. В своих излюбленных эстетических категориях писатель не раз повторял, что главное для жизни и самосознания народа - не политический национализм (платформы и программы партий), а культурный - возрождение народного творчества в жизнеспособных традиционных формах.
Так, посетив концерт модой певицы Собиновой, автор - не без нарочитой заостренности - заявляет, что певица "сделала для национальной идеи больше, чем вся наша Национальная партия, ибо она (певица) заставила тысячи и тысячи людей, и своих, и чужих, полюбить Россию, почувствовать душу русскую".
И за этим пассажем следует совсем уже интересный поворот в раскрытии меньшиковского понимания русской "национальной силы": "А веду я речь к изумительному для меня открытию. Эта чудная русская артистка, вобравшая в себя все чары и тайны русской души народной, оказывается... датчанкой! Да-с, полукровкой датчанкой, родною внучкой великого Андерсена, сказками которого мы упивались в детстве. Как вам это нравится? Всего лишь в одно поколение так переродиться в России, сразу принять и тело русское типическое для средней Великороссии, и вместе с телом все инстинкты, все предчувствия души, все повадки, чисто стихийные, доведенные до высшей грации... Это просто чудо какое-то!"
"А что вы скажете,- писал Меньшиков в той же статье, - о г-не Гольтисоне? Это чистокровнейший еврей, и тем не менее страстный композитор русского церковного пения и, как говорят,- большой русский патриот. Вот вам иллюстрация нашей национальной силы" 55.
Вот вам иллюстрация меньшиковского национализма! Сколько бы ни говорили о его "черносотенстве", "антисемитизме", - считаем, здесь сказано обо всем этом куда ярче и глубже.
Дальше - больше. Внимательное чтение "Писем к ближним" от номера к номеру, из года в год обнаружит и другое - что национализм этого "черносотенца" прекрасно уживается с восхищением (иногда даже преувеличенным) чужой культурой и весьма критическим (порой чрезмерно критическим) отношением к своей. Кому-то показалось бы, пожалуй, что это вовсе не патриот, а
русофоб написал в одном из номеров "Нового Времени": "Мы, русские, живем в захолустье мира, в стороне от большого света, и до нас доносится лишь смутный гул далекой одушевленной жизни. Такие территории, как Англия, Франция, Германия, Италия, Америка, представляют великолепные скопления культурных рас - они насыщены электричеством умственной работы, особенно напряженным".
Нет, Михаил Осипович не был "американистом" (хотя напряженность собственно умственной работы Запада он здесь явно переоценивает), Просто он, как обычно, подходит к историко-социологическим явлениям со своей биологической, органической меркой, с критерием "культуры счастья" (именно так озаглавлен цитируемый раздел статьи). "Не потому ли и расцвела великая римская цивилизация, - продолжает рассуждать он, - что вечный город всегда пользовался вволю прекрасной горной водой, чистейшим воздухом моря и гор, чистейшим в Европе небом с таким очистителем жизни, каково солнце? И не потому ли вянет на наших глазах скудная петербургская цивилизация, что Петр Великий выбрал для центра своей империи финское болото, где нет ни чистой воды, ни воздуха, ни света?" Как хотите, а большая доля правды в высказанном суждении есть. Хотя и слишком пессимистично для нашего народа, особенно для его будущего, звучит окончательный приговор: "От здоровой матери-природы рождаются счастливые смеющиеся дети, от больной - больные и скучные".
К какому же типу национализма принадлежал национализм нововременского публициста? Безусловно, эстетический. Безусловно, биологический. Если угодно, даже естественно-научный. Меньшиков не дожил до идей Л.Н. Гумилева, но похоже, что "стихийно" мыслил он близко и к категориям этногенеза, биосферы, пассионарности.
В 1916 году в статье "Что такое национализм?" сделана как бы попытка подвести итог его размышлениям в области национальной философии. Конкретный повод - неославянофильские загибы в реконструкции "исконно русских" эстетических и нравственных принципов.
"Так и в последние десятилетия мне приходилось более других публицистов писать о национализме и так как мое имя связано с учреждением так называемой Национальной партии в России, то я нахожу вынужденным отгородиться от крайности национализма, доводимого некоторыми русскими людьми до абсурда". Напротив, о печальных опытах времен Шишкова называть галоши мокроступами и наряжаться, как делали славянофилы, в кафтаны вместо сюртука - словом, говоря о том, что и тогда определялось затасканным "квасной патриотизм", Меньшиков заявляет: "Все это не ново и не умно. Я решительно чужд этому уродливому пониманию национализма. Я настаиваю на том, что и отдельный человек, и вся народность своею гордостью должны считать не сохранение статус-кво, а непрерывный в пределах своей природы прогресс".
"Национализм с христианской точки зрения, - дает определение писатель, - как развитие в себе наивысшей человечности, есть поиск наилучшего. Евангелием не запрещено ни одному народу оставаться тем, что он есть, ибо этого запретить нельзя. Но на всех языках Евангелием проповедуется необходимость отречения от некоторых своих свойств, если они дурные, и приобретения некоторых других свойств, хороших".
"Будьте совершенны, как Отец ваш небесный", - так можно было бы выразить евангельский императив этой националистической этики. "Ведь культура не меняет природу животного или растения, а только совершенствует ее. Нетрудно видеть, что цепляясь непременно за свое, только потому что оно свое, мы одинаково идем наперекор Евангелию и культуре".
В итоге истинный национализм "есть не оберегание нищеты, а накопление драгоценностей, приобретенных всюду, где Бог пошлет, - драгоценностей духа и тела".
...В дневниках 1918 года, в последние месяцы перед арестом и гибелью, Меньшиков не раз будет возвращаться к давним размышлениям. Они принимают теперь грустный, почти апокалиптический оттенок - в связи с ожидавшимся наступлением немцев, уже занявших Псков. До Валдая оставались считанные версты. Готовясь психологически к возможности нового непредусмотренного взаимодействия с германской оккупационной стихией, старый националист записывает диковинные, на первый взгляд, слова: "Мы еще во власти невежественных суеверий, и все еще немец кичится тем, что он немец, а индусу хочется быть индусом. Но это быстро проходит. Суеверие национальности пройдет, когда все узнают, что они - смесь, амальгама разных пород, и когда убедятся, что национализм - переходная ступень для мирового человеческого типа - культурного. Все цветы - цветы, но высшей гордостью и высшей прелестью является то, чтобы василек не притязал быть розой, а достигал бы своей законченности. Цветы не дерутся между собою, а мирно дополняют друг друга, служа гармонии форм и красок".
Не правда ли, неожиданное завершение многолетней эволюции одного из типов "национализма"? Это напоминает отчасти позднего Шульгина. И тот, и другой из очень разных лидеров и идеологов русского националистического движения приходят к одной мысли. Как человек, по Ницше, есть нечто, что должно преодолеть, так и национализм, по Меньшикову и по Шульгину, есть нечто, что должно быть преодолено. Но преодолено не отменой, не упразднением самого субъекта национализма - живой исторической нации, а, напротив, путем максимального ее развития, возрастания к той "общечеловечности", о которой грезил в своей Пушкинской речи Достоевский.
Увы, но события, происшедшие на Земле в XX веке, показали, что люди еще очень далеки от этой вожделенной "общечеловечности".
Кто ближний мой?
Круг знакомых и корреспондентов Меньшикова был чрезвычайно обширен: умершие еще при его жизни такие разные Надсон и Лесков, Чехов и Толстой, Иоанн Кронштадтский и Менделеев, летчик Мациевич, с которым Меньшиков летал на самолете, и глубоко любимый Алексей Сергеевич Суворин; пережившие Меньшикова Ольга Александровна Фрибес, Лидия Ивановна Веселитская, Розанов, Сытин, Нестеров и Горький (ведь они встречались, были знакомы, и в предсмертных письмах Михаил Осипович вспоминал о нем с горечью - Горький мог бы хоть попытаться спасти коллегу от расстрела). Множество посетителей приходило к литератору.
Огромный цикл статей Меньшикова назван "Письма к ближним". Почему? Одна из первых в этом цикле - статья "Буква S, перебежавшая океан", - о первом сеансе радиосвязи между Европой и Америкой. Вот две цитаты из этой статьи: "Кто ближний мой? Этот вопрос евангельского законника (Ев. от Луки; Гл. 10, 29) задает теперь Христу все культурное общество, древнее и изнеженное, как и тот класс, к которому принадлежал законник. Нынче столько говорят о нищете, но никогда не было на свете такого огромного множества богатых людей, как теперь, и судьба этого класса, перегорающего в сладострастии ума и чувства, весьма загадочна. Она не менее трагична, чем судьба нищих... богатое и образованное общество неудержимо падает до декаданса, до нравственного изнеможения. Совершенно как в эпоху Екклесиаста, здесь, на вершинах счастья, начинает казаться, что уже нет ближних, что не для кого, некому молиться.
И может быть, как только воздушные корабли и телеграфы сделают всех близкими, - окончательно исчезнут ближние, исчезнет этот древний прекрасный религиозно-поэтический порядок человеческих отношений. "Ближний" - значит, родной, но чувство родства неудержимо падает в современном обществе - и в охлажденной, рассеянной семье, и в государстве..."
"Лихорадочная забота о путях сообщения, как в век римского упадка, похожа на поиски потерянных ближних, на жажду все более и более тесного, непрерывного соединения - всех со всеми. Но иногда хочется сказать: "Полно, господа, расстояние ли разъединяет людей?" Можно стоять рядом и быть в то же время бесконечно далеко. Помните: "Шел священник и прошел мимо", "подошел левит, посмотрел и прошел мимо".
Раз потеряна способность "увидеть и сжалиться" - нет ближнего, и как будто двух людей, стоящих рядом, разделяют океаны и материки". У Меньшикова были ближние, и он очень дорожил ими.
В 1907 году Михаил Осипович женился на Марии Владимировне Поль (в первом браке Афанасьевой), которой и суждено было в 1918 году хоронить мужа. Сама она умерла в 1945 году в Москве.
"Естественный стиль" в мировоззрении и творчестве с "Новым Временем"
С "Новым Временем" связан последний, самый сложный и главный этап в жизни и деятельности Меньшикова. Острых проблем в России в начале века было великое множество, и они нарастали, как снежный ком. Меньшиков обращался к широкому кругу духовно-нравственных, культурных, социальных, политических, экономических, бытовых и других вопросов. Характер выступлений определялся его общественно-политическим идеалом, который сложился в 90-х годах: крепкая монархическая власть с парламентским представительством и определенными конституционными свободами, способная защищать традиционные ценности России и оздоровить народную жизнь. Будучи одним из создателей "Всероссийского национального союза", Меньшиков в ряде статей сформулировал его основную цель: "...Восстановление русской национальности не только как главенствующей, но и государственно-творческой". Отвергая деятельность революционных организаций как партий "русской смуты", Меньшиков одновременно выступал и против черносотенных групп с их ретроградной борьбой против обновления России.
Много внимания уделял Меньшиков вопросам культуры. Одной из главных категорий в его культурологических писаниях является понятие "естественного", или "органического". Выдвигается критерий почти биологической функциональной целесообразности в устройстве как человека, так и общества, нации. Есть голова, есть руки, есть ноги - ни один из членов не мешает в теле другому. Есть и у народа как бы органы, специально ответственные за прогнозирование и регуляцию исторического творчества. Это то, что мы называем сегодня национальной элитой. Меньшиков говорил обычно о "правящих классах", аристократии. В одной из статей на вопрос, можно ли видеть будущее, публицист уверенно отвечал: "его должно видеть, и эта способность становится [в XX веке. - Н. Л., М. П.] критерием существования. Предвидящие спасаются или одолевают. Не столько сильным, сколько зорким принадлежит право жизни. В огромном царстве (России), как в организме, не все клетки могут обладать зрительной способностью, но зато небольшая группа клеток, образующая глаза народные, должна быть зрячей. Именно на то и выдвигаются правящие сословия, чтобы быть зрением общества, слухом, вкусом, обонянием и осязанием. Держать в полной исправности эти обсерватории народной жизни, как и центральный, связывающий их мозг, то есть правительство, - первейший долг нации, желающей в XX веке жить хоть сколько-нибудь удовлетворительно. Будущее, по крайней мере ближайшее, нужно отчетливо видеть, как дорогу под ногами"52.
"Очками", которые предлагал Меньшиков правительствам и элитам для того, чтобы видеть правильную дорогу, и был принцип "естественного стиля".
Красота, любил говорить он, "это лицо Божие, насколько оно доступно смертным". Готовность и способность к восприятию лика Божия в истории закладывается с детства. Для этого выработана национальными традициями целая градация воспитательных институтов. Воспитывает детей прежде всего семья, но сама семья, считал Меньшиков, в свою очередь, "воспитывается государством", и пока государство не возьмется серьезно за воспитание семьи, - воспитание детей будет нести на себе все язвы этого "первородного греха". Исторические примеры доказывают, что домашнее воспитание всегда стояло наиболее высоко не в либеральные, а в патриархальные, "реакционные" эпохи, когда, по словам писателя, "общество держалось строго-аристократических основ - религии, самодержавия, непререкаемого родительского авторитета".
"Когда монарх считался как бы вассалом Господа, а отец - вассалом монарха, то и сыну приходилось быть в благоговейном подчинении и к монарху, и к отцу своему. Каждый новый человек в обществе являлся новой клеткой организма, знающей, что ей делать, и исчерпывающей полноту своих сил производительно".
Практически речь идет не только о биологическом единстве и здоровье нации, хотя и проблеме физического здоровья Меньшиков всегда уделял большое внимание. Речь скорее о том, что современные социологи называют "идентификационными полями", "системами ценностных или социальных ориентации". Но эти поля, эти ориентационные системы понимались русским мыслителем - и это выгодно отличает его от современных политологов - как вещь, насквозь органичная. Это особенно наглядно при анализе соотношения власти и народа - проблемы, так мучающей и сегодняшних политиков и аналитиков.
"Народ беспомощен вне власти, но и власть, как оказывается, бессильна без народа, - формулирует Меньшиков в одном из "Писем к ближним". - О действительном единении этих двух условий - государства и народа - народ мечтает как о спасительной самозащите". Снова мы видим, что весь анализ строится в терминах естественных защитных реакций живого национального организма.
"Нет власти", "паралич власти" - постоянный предреволюционный лейтмотив политических прогнозов "Нового Времени". "Дело близится к тому, предупреждал Меньшиков в статье, которая так и называлась "Нет власти", и консерваторов, и либералов, - что и бессильное правительство, и бессильное общество со всем багажом речей, деклараций, программ, политических статей рискуют наконец быть смытыми поднимающеюся снизу грязной анархией. [Писано за четыре года до "Великой Октябрьской". - Н.Л., М.П.] Если сейчас "нет власти", то необходимо сделать, чтобы она была. С организации власти надо начинать, если ее нет, а не с чего иного. Если подвыпивший кучер, допустим, свалился с козел - смешно философствовать о предоставлении инициативы лошадям".
И обобщающий философский вывод: "Я думаю, власть по своей природе ничем незаменима. Как все необходимое, она непременно должна быть на своем месте, иначе пиши пропало!"
Никак не удержаться от обильного цитирования в статье о столь блистательном стилисте. Да и дело требует. Лучше Меньшикова о его воззрениях, пожалуй, никто не скажет.
Вот он говорит о необходимости "естественного стиля" в государственной жизни России, о вполне реальном восстановлении Патриаршества и сугубо романтическом - древнего Боярства (статья к романовскому юбилею "Милость народу"): "Бюрократия имелась у нас и в Московскую эпоху, но и выше нее стояла группа, которая составляла, так сказать, живой Кремль монархии с такими башнями, какими возвышались Романовы, Курбские, Воротынские, Трубецкие, Шуйские, Пожарские. Если весь народ отстаивал Россию от великой Смуты, то предводительство в этом подвиге принадлежало патриаршеству и боярству. Восстановление древнего органического стиля нашей государственности было бы "возвращением домой" после героического похода Петра Великого на чужую сторону. Это возвращение к родной земле, к ее корням, к ее красоте и ее заветам - было бы встречено народом как сказочная мечта"53.
Меньшиков понимал - "погибающее государство не спасут ни пышные парламентские фразы, ни триумфы, ни салюты. Единственно, что производительный, культурный труд". И ради пропаганды такого труда он не жалел ни сил, ни времени. Михаил Осипович убеждал: погибнет крестьянский двор - погибнет государство. Ведь крестьянский двор - это маленькая Россия, микрокосм, имеющий те же основные признаки, что и государство. И это наиболее естественный стиль ведения всякого хозяйства.
Итак, власть должна быть на своем месте и соответствовать своему месту. Национальная элита должна быть на своем месте. Семья, как источник авторитета, должна быть на своем месте. Это и есть естественный, от Бога заведенный порядок вещей, органическая для человека и общества иерархия ценностей. Возглавлять, осенять благословением эту иерархию ценностей и авторитетов призвана церковь. Неорганичность, невыдержанность "стиля" в самой Церкви ведет и к ее упадку, и тогда приходится ставить вопрос: что восстанавливать прежде - нацию или христианство.
"Христианство прививалось, - подчеркивает Меньшиков, - всегда лишь одним способом. Приходили апостолы, увлекали своей проповедью небольшое число последователей, строили крохотные церковки. Но эти церковки были огромны внутренним объемом веры, которая быстро - как река в половодье выступала из берегов. Вот естественный и разумный способ насаждения христианства. У нас же хотят наоборот: сначала создать храмы, а потом будто бы сами собой откуда-то явятся и верующие. Боюсь, что этот расчет ошибочен".
Обратим внимание, писатель и в сфере сугубо духовной требует в первую очередь (не он - природа, дело требуют) "естественного стиля". Более того, здесь, в религии, в Церкви, он может быть нужнее, чем где-либо. То, что огромные холодные храмы Москвы и Петербурга стояли еще и при батюшке-царе пустыми, что они не были "намелены", "надышаны" верующим народом, - это, увы, как ни прискорбно, факт. И сегодня, в условиях восстановления интереса к христианству - далеко еще не "восстановления христианства" - полезно, думаем, прислушаться к суждению проницательного, хотя и не очень церковного, современника. Раздумья о Вере, о Боге увлекали Меньшикова в безграничность макро- и микрокосмоса. Свои мысли он фиксировал, порой, в поэтической форме, но стихов не публиковал. Мы приведем одно из стихотворений, сохранившихся в семейном архиве:
Конечно, - я ничто в сравненьи с Миром,
Но ведь и он ничто в сравнении со мной.
Кто кажется ничтожней в отдаленьи?
Я ль на Земле, невидимый, бесследный,
Иль он, сведенный к еле видным точкам?
Гляжу на свод небесный... Вот Арктур,
Вот Вега - вечный океан огня,
Вот Сириус таинственный, безмерный,
Но необъятность их не больше искры
Ничтожно малой. Отступи подальше
На сотни миллионов новых верст,
И ты светил великих не увидишь.
Они сольются все в неясное мерцанье
Той звездной пыли, что зовется
Потоком Млечным. А еще подальше
Исчезнет из очей и это привиденье.
Пусть миллиарды лет
Такие искорки горят в небесной тверди,
Но и они погаснут. Вся неисчислимость
Веков в сравненьи с Вечностью - мгновенье.
Так в чем же должен видеть я величье мира?
Покорен он, как я, жестокому закону
Бытия, сплетенного с небытием.
Мир, как и я: он есть - и нет его.
По-видимому мир - мое же повторенье.
Он тех же волн, как я, безмерный океан
И ничего нет вне души моей такого,
Что не было бы в ней самой. Ничтожен я,
Но я сознательно стою пред вечным Небом.
Я знаю многое в его существованья,
О нем я мыслю. А оно..? О, Боже!
Тип нации - тип национализма
Сколько наций, столько национализмов... Ведь что такое национализм? Это, в самом общем случае, способ смотреть на мир глазами своей нации, своих отцов и пращуров. Глаза у каждого разные. Потому будут неизбежно разными и "национальные глаза". Есть в мире национализм немецкого, французского, британского типа... Есть национализм японский, есть еврейский... Строго говоря, если приглядеться, ни один из национальных типов национализма не дан нам в реальной истории в чистом, беспримесном и бескомпромиссном виде. Как нет в природе химически чистых веществ (кроме, кажется, метеоритного железа), нет и жестко выделенных раз навсегда идеальных типов национализма. В одной и той же нации, у русских, например, могут существовать, соседствовать и взаимодействовать политически и мировоззренчески национализм немецкого, еврейского, любого другого типа. В конкретной истории русского национализма можно выделить группы и направления, связанные более или менее с тем или иным типом национального самовыражения. Славянофилы, евразийцы, национал-коммунисты...
Хуже того, и у одного человека день на день не приходится. Как писал Достоевский, "может, я только по понедельникам и вторникам дурак, а в среду и умнее тебя буду". Так и с национализмом. В среду он может у меня быть другой тональности и напряженности, чем "национализм во вторник". Конечно, всегда остается некий доминантный, определяющий, так сказать, колорит. Попробуем присмотреться, разумеется на точных цитатах, каков был тип меньшиковского национализма.
Во-первых, всегда подчеркивал писатель, это национализм принципиально не агрессивный. "Есть у нас воинствующие национализмы, но они не русские, а инородческие, - пишет он в статье
"Дело нации" в 1914 году. - Наш, русский национализм, как я понимаю его, вовсе не воинствующий, а только оборонительный, и путать это никак не следует. Мы, русские, долго спали, убаюканные своим могуществом и славой, но ударил один гром небесный за другим, и мы проснулись и увидели себя в осаде - и извне, и изнутри"54.
Во-вторых, предполагается возможность органичных и неорганичных решений национального вопроса для тех или иных многонациональных, взаимодействующих сред.
"Я имею право говорить о русском чувстве, наблюдая собственное сердце. Мне лично всегда было противным угнетение инородцев, насильственная их русификация, подавление их национальности... Я уже много раз писал, что считаю вполне справедливым, чтобы каждый вполне определившийся народ... имел на своих исторических территориях все права, какие сам пожелает, вплоть хотя бы до полного отделения". Но совсем другое дело - и этого многие не хотят понимать доныне, - когда тот или иной "малый народ" захватывает "хозяйские права на нашей исторической территории". "Мы вовсе не хотим быть, - жестко и справедливо формулирует Меньшиков, - подстилкой для целого ряда маленьких национальностей, желающих на нашем теле располагаться и захватывать над нами власть. Мы не хотим чужого, но наша Русская Земля - должна быть нашей".
Диагноз дается Меньшиковым почти с медицинской точностью и в медицинских терминах. "Инородное вселение является инфекцией; размножение микроплемен ведет гигантское племя [русских. - Н. Л., М. П.] к государственной смерти". Говорить и помнить об этом, с точки зрения здорового национализма, - "это вовсе не воинственность, а инстинкт самосохранения".
Третья, может быть самая выразительная, черта в меньшиковской философии - специфичное понимание национальных взаимодействий внутри русской нации. В своих излюбленных эстетических категориях писатель не раз повторял, что главное для жизни и самосознания народа - не политический национализм (платформы и программы партий), а культурный - возрождение народного творчества в жизнеспособных традиционных формах.
Так, посетив концерт модой певицы Собиновой, автор - не без нарочитой заостренности - заявляет, что певица "сделала для национальной идеи больше, чем вся наша Национальная партия, ибо она (певица) заставила тысячи и тысячи людей, и своих, и чужих, полюбить Россию, почувствовать душу русскую".
И за этим пассажем следует совсем уже интересный поворот в раскрытии меньшиковского понимания русской "национальной силы": "А веду я речь к изумительному для меня открытию. Эта чудная русская артистка, вобравшая в себя все чары и тайны русской души народной, оказывается... датчанкой! Да-с, полукровкой датчанкой, родною внучкой великого Андерсена, сказками которого мы упивались в детстве. Как вам это нравится? Всего лишь в одно поколение так переродиться в России, сразу принять и тело русское типическое для средней Великороссии, и вместе с телом все инстинкты, все предчувствия души, все повадки, чисто стихийные, доведенные до высшей грации... Это просто чудо какое-то!"
"А что вы скажете,- писал Меньшиков в той же статье, - о г-не Гольтисоне? Это чистокровнейший еврей, и тем не менее страстный композитор русского церковного пения и, как говорят,- большой русский патриот. Вот вам иллюстрация нашей национальной силы" 55.
Вот вам иллюстрация меньшиковского национализма! Сколько бы ни говорили о его "черносотенстве", "антисемитизме", - считаем, здесь сказано обо всем этом куда ярче и глубже.
Дальше - больше. Внимательное чтение "Писем к ближним" от номера к номеру, из года в год обнаружит и другое - что национализм этого "черносотенца" прекрасно уживается с восхищением (иногда даже преувеличенным) чужой культурой и весьма критическим (порой чрезмерно критическим) отношением к своей. Кому-то показалось бы, пожалуй, что это вовсе не патриот, а
русофоб написал в одном из номеров "Нового Времени": "Мы, русские, живем в захолустье мира, в стороне от большого света, и до нас доносится лишь смутный гул далекой одушевленной жизни. Такие территории, как Англия, Франция, Германия, Италия, Америка, представляют великолепные скопления культурных рас - они насыщены электричеством умственной работы, особенно напряженным".
Нет, Михаил Осипович не был "американистом" (хотя напряженность собственно умственной работы Запада он здесь явно переоценивает), Просто он, как обычно, подходит к историко-социологическим явлениям со своей биологической, органической меркой, с критерием "культуры счастья" (именно так озаглавлен цитируемый раздел статьи). "Не потому ли и расцвела великая римская цивилизация, - продолжает рассуждать он, - что вечный город всегда пользовался вволю прекрасной горной водой, чистейшим воздухом моря и гор, чистейшим в Европе небом с таким очистителем жизни, каково солнце? И не потому ли вянет на наших глазах скудная петербургская цивилизация, что Петр Великий выбрал для центра своей империи финское болото, где нет ни чистой воды, ни воздуха, ни света?" Как хотите, а большая доля правды в высказанном суждении есть. Хотя и слишком пессимистично для нашего народа, особенно для его будущего, звучит окончательный приговор: "От здоровой матери-природы рождаются счастливые смеющиеся дети, от больной - больные и скучные".
К какому же типу национализма принадлежал национализм нововременского публициста? Безусловно, эстетический. Безусловно, биологический. Если угодно, даже естественно-научный. Меньшиков не дожил до идей Л.Н. Гумилева, но похоже, что "стихийно" мыслил он близко и к категориям этногенеза, биосферы, пассионарности.
В 1916 году в статье "Что такое национализм?" сделана как бы попытка подвести итог его размышлениям в области национальной философии. Конкретный повод - неославянофильские загибы в реконструкции "исконно русских" эстетических и нравственных принципов.
"Так и в последние десятилетия мне приходилось более других публицистов писать о национализме и так как мое имя связано с учреждением так называемой Национальной партии в России, то я нахожу вынужденным отгородиться от крайности национализма, доводимого некоторыми русскими людьми до абсурда". Напротив, о печальных опытах времен Шишкова называть галоши мокроступами и наряжаться, как делали славянофилы, в кафтаны вместо сюртука - словом, говоря о том, что и тогда определялось затасканным "квасной патриотизм", Меньшиков заявляет: "Все это не ново и не умно. Я решительно чужд этому уродливому пониманию национализма. Я настаиваю на том, что и отдельный человек, и вся народность своею гордостью должны считать не сохранение статус-кво, а непрерывный в пределах своей природы прогресс".
"Национализм с христианской точки зрения, - дает определение писатель, - как развитие в себе наивысшей человечности, есть поиск наилучшего. Евангелием не запрещено ни одному народу оставаться тем, что он есть, ибо этого запретить нельзя. Но на всех языках Евангелием проповедуется необходимость отречения от некоторых своих свойств, если они дурные, и приобретения некоторых других свойств, хороших".
"Будьте совершенны, как Отец ваш небесный", - так можно было бы выразить евангельский императив этой националистической этики. "Ведь культура не меняет природу животного или растения, а только совершенствует ее. Нетрудно видеть, что цепляясь непременно за свое, только потому что оно свое, мы одинаково идем наперекор Евангелию и культуре".
В итоге истинный национализм "есть не оберегание нищеты, а накопление драгоценностей, приобретенных всюду, где Бог пошлет, - драгоценностей духа и тела".
...В дневниках 1918 года, в последние месяцы перед арестом и гибелью, Меньшиков не раз будет возвращаться к давним размышлениям. Они принимают теперь грустный, почти апокалиптический оттенок - в связи с ожидавшимся наступлением немцев, уже занявших Псков. До Валдая оставались считанные версты. Готовясь психологически к возможности нового непредусмотренного взаимодействия с германской оккупационной стихией, старый националист записывает диковинные, на первый взгляд, слова: "Мы еще во власти невежественных суеверий, и все еще немец кичится тем, что он немец, а индусу хочется быть индусом. Но это быстро проходит. Суеверие национальности пройдет, когда все узнают, что они - смесь, амальгама разных пород, и когда убедятся, что национализм - переходная ступень для мирового человеческого типа - культурного. Все цветы - цветы, но высшей гордостью и высшей прелестью является то, чтобы василек не притязал быть розой, а достигал бы своей законченности. Цветы не дерутся между собою, а мирно дополняют друг друга, служа гармонии форм и красок".
Не правда ли, неожиданное завершение многолетней эволюции одного из типов "национализма"? Это напоминает отчасти позднего Шульгина. И тот, и другой из очень разных лидеров и идеологов русского националистического движения приходят к одной мысли. Как человек, по Ницше, есть нечто, что должно преодолеть, так и национализм, по Меньшикову и по Шульгину, есть нечто, что должно быть преодолено. Но преодолено не отменой, не упразднением самого субъекта национализма - живой исторической нации, а, напротив, путем максимального ее развития, возрастания к той "общечеловечности", о которой грезил в своей Пушкинской речи Достоевский.
Увы, но события, происшедшие на Земле в XX веке, показали, что люди еще очень далеки от этой вожделенной "общечеловечности".
Кто ближний мой?
Круг знакомых и корреспондентов Меньшикова был чрезвычайно обширен: умершие еще при его жизни такие разные Надсон и Лесков, Чехов и Толстой, Иоанн Кронштадтский и Менделеев, летчик Мациевич, с которым Меньшиков летал на самолете, и глубоко любимый Алексей Сергеевич Суворин; пережившие Меньшикова Ольга Александровна Фрибес, Лидия Ивановна Веселитская, Розанов, Сытин, Нестеров и Горький (ведь они встречались, были знакомы, и в предсмертных письмах Михаил Осипович вспоминал о нем с горечью - Горький мог бы хоть попытаться спасти коллегу от расстрела). Множество посетителей приходило к литератору.
Огромный цикл статей Меньшикова назван "Письма к ближним". Почему? Одна из первых в этом цикле - статья "Буква S, перебежавшая океан", - о первом сеансе радиосвязи между Европой и Америкой. Вот две цитаты из этой статьи: "Кто ближний мой? Этот вопрос евангельского законника (Ев. от Луки; Гл. 10, 29) задает теперь Христу все культурное общество, древнее и изнеженное, как и тот класс, к которому принадлежал законник. Нынче столько говорят о нищете, но никогда не было на свете такого огромного множества богатых людей, как теперь, и судьба этого класса, перегорающего в сладострастии ума и чувства, весьма загадочна. Она не менее трагична, чем судьба нищих... богатое и образованное общество неудержимо падает до декаданса, до нравственного изнеможения. Совершенно как в эпоху Екклесиаста, здесь, на вершинах счастья, начинает казаться, что уже нет ближних, что не для кого, некому молиться.
И может быть, как только воздушные корабли и телеграфы сделают всех близкими, - окончательно исчезнут ближние, исчезнет этот древний прекрасный религиозно-поэтический порядок человеческих отношений. "Ближний" - значит, родной, но чувство родства неудержимо падает в современном обществе - и в охлажденной, рассеянной семье, и в государстве..."
"Лихорадочная забота о путях сообщения, как в век римского упадка, похожа на поиски потерянных ближних, на жажду все более и более тесного, непрерывного соединения - всех со всеми. Но иногда хочется сказать: "Полно, господа, расстояние ли разъединяет людей?" Можно стоять рядом и быть в то же время бесконечно далеко. Помните: "Шел священник и прошел мимо", "подошел левит, посмотрел и прошел мимо".
Раз потеряна способность "увидеть и сжалиться" - нет ближнего, и как будто двух людей, стоящих рядом, разделяют океаны и материки". У Меньшикова были ближние, и он очень дорожил ими.