Страница:
— Тише, Ветерок, тише, — едва удерживаясь у него на спине, приговаривал Упрям. — Давай-ка туда, а то опоздаем…
И вдруг понял, что уже опоздал. В глубине лесочка кипел яростный бой. Ослепительная вспышка света на миг прорвалась сквозь заросли, прокатился навий вой — сперва испуганный, потом торжествующий.
— Айда! — Упрям толкнул пятками бока Ветерка.
Но не успели они въехать под сень листвы, как сбоку раздалось:
— Стой, убью! — на пределе рычал чей-то хриплый, но лакомый голос.
Потрепанный, с окровавленной спиной, выкатился из кустарника Буян, нырнул между ног заплясавшего коня, Ветерок вскинулся-таки на дыбы, сбрасывая Упряма. Хорошо хоть стремян нет, ногам не в чем путаться. Предчувствуя падение, ученик чародея подобрался и, вовремя спрыгнул, устоял на земле. И тут вслед за Буяном из кустарника свалился огромный запыхавшийся волк. Оборотень! С клыков капала пенная слюна, а морда была расцарапана собачьими когтями.
— Поймаю — убью! — хрипел он.
— Догони сперва, — на бегу хватая пастью воздух, подзадоривал Буян.
Волкодавы сильны, но не слишком проворны, уклоняться да увертываться не созданы. Однако лесок давал преимущество: судя по всему, гораздо более могучий оборотень давно уже и безуспешно гонялся за псом.
Не видя преграды, он слепо рванулся вдогон, мимо Ветерка, но конь, оказалось, не от испуга на дыбы поднялся. Он резко опустил передние копыта на затылок и холку оборотня, свалив его наземь. Буян, недолго думая, метнулся к поверженному врагу и, пренебрегая открытой, но слишком уж мощно заросшей глоткой, цапнул за нос. Ветерок и готовый вступить в бой Упрям отшатнулись — оборотень взбесился окончательно!
Не зная о чудо-оружии хозяина, верный пес подстраховался, добившись того, что полностью завладел вниманием страшного противника.
— Буян, на меня его веди! — крикнул Упрям, отходя в сторону, чтобы развоевавшийся Ветерок не попал под замах.
Волкодав успел глянуть на него с сомнением, но колотящийся в припадке оборотень уже вскочил с земли, и рассуждать стало некогда.
— Еще хочешь? — задорно кинул Буян оборотню и помчался вкруговую.
Опасный прием! Срезав расстояние прыжком, волк едва не зацепил его, но, к счастью, пасть его была занята грязнейшими ругательствами — вкладывая все, что еще оставалось у него от человеческой души, в отборную брань, он просто не успел цапнуть клыками Буяна. А в следующий миг его туша мчалась уже мимо Упряма. И тот нанес удар.
Две половинки грозного чудовища еще прокатились по траве несколько шагов. Ветерок отпрянул, фыркая, будто сдерживал тошнотные порывы. Даже волкодав сказал сначала:
— Бе-э, гадость, — и только потом сообразил удивиться: — Как это ты его?
— Меч, — коротко ответил Упрям. — Он волшебный.
— Это хорошо. Тогда шевели лапами, а то спасать некого будет, — кивнул пес и ринулся на шум боя.
— Как там? — крикнул Упрям, бросаясь вслед за ним.
— Хреново!
Ветерок рысил поблизости, но ученик чародея не соблазнился скачкой. Вершником в лесу делать нечего, только ветки лбом считать. Да и невелик лесочек, вот еще саженей полста — и открылась поляна, на которую так удобно выводить тайные тропы.
Упрям сейчас ни о чем не думал. Не вспоминал о своем намерении в жизни больше не брать в руки меча, тем паче этой магической жути, предназначенной в подарок князю, и пытался припомнить советы Василисы-Невдогада. Не старался продумать бой. Просто шел на выручку ладожанам — даже то из головы выветрилось, что они полезны будут, по крайней мере, Светорад.
Был меч в руке, был ненавистный враг впереди — вот единственное, что осознавал Упрям. И, быть может, только потому не застыл он на краю поляны соляным столбом.
Ладожане успели создать вокруг себя волшебный щит — непреодолимый круг шириной в десяток шагов. Но врагов было слишком много, по меньшей мере, сотня одних только навей, а при них еще топляки, какие-то твари, похожие на Черных сов, метались в воздухе, скрипели сучьями сухие волоки — обезумевшие древолюды, отщепенцы народа лесных духов. Два или три странных клыкастых чудища ломились к чародеям, расталкивая союзников, Упрям и прозвания их не знал. Бывают и такие, особо редкие — овеществленные злобные духи, вроде тех же черных сов. Эта орда теснила магический круг, топляки лезли на него, пережигая себя, но заодно истощая защитную силу. И там, где круг истончался, внутрь прорывались сразу двое-трое навей.
Чародеи отбивались, как могли: выкрикивали заклинания, выпускали из посохов лучи испепеляющего света, разили мечами. Однако возраста они все были, мягко говоря, почтенного и сравниться в ловкости с коварными навями, Конечно, не могли. Белые одежды Светорада уже окрасились кровью, еще один чародей едва стоял на одной ноге, тяжело опираясь на посох — вторая, поврежденная сулицей, не слушалась.
Две черные совы ударили разом, но напоролись на яркий луч и рассыпались пеплом. Тут же еще три последовали за ними. Чародеи волей-неволей отвлеклись — и одно мохнатое чудовище, ни на что не похожее, всем весом навалилось на волшебную преграду. Ненадолго обретенная плоть мигом прогорела, но страшилищу удалось пробить в щите большую дыру, а чародеи не успели ее залатать. Сразу с десяток навей прорвались к ним. Зазвенела сталь.
Упрям врубился в ряды нечисти без промедления. Испугаться не успел, только рассмотрел, кто где, и пошел рубить. Чего бы и не рубить, коли рубится? Меч не встречал сопротивления, черная кровь хлестала во все стороны. Рядом грыз кого-то Буян.
Ученик чародея не кричал, не шумел — только рубил, поэтому его заметили не сразу. Но уж и вой поднялся, когда заприметили наконец! Ближние нави завопили от страха и ярости, вожаки отрядов выкрикивали приказания. Упряма тотчас стали брать в кольцо. Двое сунулись к Ветерку — и жестоко поплатились: один рухнул с проломленной башкой, второго оглушило. Но врагов накапливалось все больше, и круг замкнулся.
К сожалению, это уже не могло спасти ладожан. Отвлеченные дракой, они не удержали щит, и нечисть хлынула на них волной. Светорад, воздев посох, прокричал заклинание, полностью разрядив последний оберег, и поток ослепительного света вновь обрушился на врагов. Погибло второе чудовище — третье успело пригнуться — и попадали последние черные совы, но больше всего полегло топляков, а нави и волоки уцелели почти все. На миг очистившееся пространство вокруг чародеев опять затопил поток рычащей нечисти.
Упрям бился отчаянно, но быстро понял, что никакое волшебство не заменит воинской сноровки. Да, враги, оказавшиеся с ним лицом к лицу, были обречены. Но отбиваться, скажем, от четверых противников одновременно ученик чародея не умел и, хотя вертелся волчком, так и ждал, что его достанут со спины. Знал, что так будет — с необычным для возбуждения схватки хладнокровием понимал, в настанет миг, когда он не успеет обернуться. Пока еще выручал Буян. Глотки уже не грыз — время доpoгo. Кидался под ноги и рвал клыками сухожилия. В толпе кто-то попытался достать его мечом — только своего прибил на замахе, за что случившийся рядом вожак отряда снес неловкому голову. После чего выдернул нож и протолкался к волкодаву. Отчаянный собачий визг заставил сердце Упряма сжаться. Еще и Ветерка сейчас… тоже ведь вояка — так и рвется еще по чьей макушке копытом приложить.
Прыжок в башню изрядно исчерпал внутренние силы Упряма, но сейчас хватило и оставшихся крох. Все равно другого выхода не было. Неловко повернув руку, ученик чародея ударил в щит одного из противников плашмя. Щит все равно разлетелся, но Упрям чуть не вывихнул себе кисть и потерял равновесие. Краем глаза заметил, как слева в него целят сулицей. Да еще спиной — всем нутром! — чувствовал занесенную сзади секиру.
Напряжение духа пришло мгновенно. Взмыв над ордой врагов, Упрям увидел, как брошенная сулица поражает кого-то из навей, как сокрушает другого сучковатая лапа древолюда (а вот его, справа подошедшего, ученик чародея и не заметил!), как секира третьему ключицу вместе с доспехом рассекает.
Увидел и то, что Ветерок жив пока, мечется по краю поляны, отбиваясь от троих навей. И что Буян лохматым пятнышком сереет, придавленный тушей того же навьего вожака — успел до горла дотянуться. И то, что двое чародеев уже мертвы — изрубили их, как могли сейчас Упряма изрубить. Светорад и его уцелевший товарищ, стоя спиной к спине, пережигали уже не обереги — внутреннюю силу, сколько ни оставалось ее. Навей вокруг них разрывало, сжигало, скручивало, волоков ломало. Сулицы трескались в полете или отклонялись в сторону, ножи летели обратно в метателей. Могучие противники — чародеи!
Но ясно становилось с первого же взгляда, что долго им не протянуть. Слишком яростен натиск, слишком проворны нави, слишком живучи волоки…
Прижимаясь к земле, прячась за спинами болотники кралось последнее чудовище. Покрупнее кабана, пожалуй. Сейчас оно прыгнет — и сдохнет в воздухе, конечно, и если его туша, даже изломанная и обожженная, рухнет на ладожан, им кон! Чувствуя, что больше не может держаться в воздухе, Упрям последним усилием направил себя к чудищу. То место над головами болотников, где он только что находился, пронзили несколько сулиц, метательных ножей и топориков; не найдя цели, все это добро, к неудовольствию навей, рухнуло вниз. Упрям этого уже не видел.
На мягкую посадку сил недостало — исчерпались до донышка. К счастью, мохнатая спина чудища и сама его туша, оказавшаяся будто бескостной, отвратительно податливой, смягчили падение. Не удосужившись спрыгнуть, Упрям взмахнул мечом. Разорви-клинку все едино, что располовинивать, лишь бы длины клинка хватало — хватило и теперь. Бьющиеся в агонии половинки чудища заставили ближайших навей отшатнуться, Упрям упал, но успел вскочить на ноги и. широким взмахом зарубив сразу двух болотников, пробился к ладожанам.
— Держитесь! Сейчас мы их…
Будто сглазил — тотчас по ногам хлестнула цепь, шипастый шарик кистеня только чудом не раздробил колено. Рывок — и Упрям растянулся на траве, ткнувшись лицом в морду мертвого болотника, разорви-клинок ушел в землю по рукоять. Ученик чародея поспешно перекатился на спину, выдергивая меч из объятии почвы, но было уже поздно. Двое ближайших навей опустили на него оружие — кривой меч и секиру.
Меч Упрям перерубил разорви-клинком, и обломок, падая, рассек ему щеку. А вот секира почему-то врезалась в землю, рядом с головой. Державший ее навь захрипел и упал. Упрям, не размышляя, подсек ноги второму болотник; и вскочил. И оторопел: рядом с ним, сдерживая натиск навей, сражался… орк!
— Даффай, мальтшик, даффай! — кричал он.
Что ж, думать будем после. Упрям, хоть и не понимал происходящего, «дал» — от всей души, зацепляя взмахом по два-три болотника сразу.
Метко брошенный нож вонзился в грудь второму из чародеев, но Светорад, воспользовавшись мигом свободы, притянул к себе магическую силу — с высочайшей искусностью черпая, должно быть, из самого лесочка, из обрыва тайной тропы, и нанес сокрушительный удар — точно огненный вал прокатился по навям.
Вблизи остался только волок, размахивавший опаленными сучьями. Упрям ринулся к нему, подрубил самый толстый корень. Бешеный древолюд покачнулся, огрел парня по плечу, но, не удержав равновесия, промахнулся — не оторвал руки, только скользнул по ней. Взвыв от боли, ученик чародея рубанул по середине древесного туловища. Волок вскинул скрипучие лапы — уже бездумно. И упал.
А напротив него упал Упрям. Еще бы — судорожным рывком сучка да прямо в лоб! Орк оказался рядом, прикрыл от нападения не заставивших себя ждать навей.
— Даффай!
Упрям снова встал, пошатываясь, правда, не хуже, чем в гостях у Нещура. Вот сейчас последний натиск будет. Последний. Выдержать его — и хоть по домам расходись. Только как выдержать-то?
Внезапно новые голоса пробились сквозь хрипло булькающие выкрики навей, и на поляну ворвались Нещур и весь десяток Ласа. Затрещали копья, пробивая навские доспехи, опрокидывая последнего волока, засверкали мечи.
И болотники обратились в бегство. Должно быть, не подозревали, что Светорад, тоже исчерпавший свои силы до капельки, уже не может разить их смертоносными чарами. И что странный паренек со своим ужасным мечом, прикрываемый со спины предателем-орком, с трудом сосредоточивает взгляд. Свежие воины сломили навей.
Хэк поспешил бросить меч наземь и, отступая за спину Упряма, прокричал надвигающемуся Ласу, безошибочно угадав в нем главного:
— Я есть кароши! Спроси у мальтшик!
— Не трожьте его, — согласился Упрям.
Ласовичи проскакали по поляне, но от деревьев отвернули, окружили уцелевших в бою. Нещур спешился и подбежал к Упряму:
— Жив? Цел?
— Вроде жив… и почти цел.
Волхв, ободряюще хлопнув его по плечу, тут же подался к Светораду:
— Как ты, старче?
Чародей не ответил. Покачнулся, держась за посох, и рухнул на руки Нещуру.
— Помогите мне! — крикнул тот.
Неяда и Карась посадили Светорада в седло, остальные бойцы уложили на спины лошадей погибших ладожан.
— Кто таков? — грозно спросил Лас у орка, отводя взор от загубленных чародеев.
— Меня называют Хэк, — успокоившись, готский нелюдь говорил по-славянски довольно чисто. — Мне надоело прислуживать вашему врагу, который представлялся другом, но погубил моих верных соратников и вознамерился предать меня, а вместе с тем и весь мой народ. Я отрекаюсь от такого служения. На мне есть вина перед славянами, но не спеши судить, храбрый воин. Я — вождь большого народа. Пусть меня судит ваш правитель.
— Он помог нам, — сказал Упрям, у которого перед глазами наконец-то перестала раскачиваться поляна. — Если бы не Хэк, меня бы убили. И Светорада тоже. Разреши ему остаться свободным, Лас. Если только ты, — повернулся он к орку, — не солгал и действительно готов искупить вину, сказав всю правду нашему князю.
— Я только об этом и думаю! — объявил орк, клятвенно прижимая лапу к груди. — Мой народ предан, и я смогу отомстить лучше всего, ответив на все вопросы. У нас общий враг.
— Ты знаешь его имя? — с надеждой спросил Упрям.
Хэк развел лапами:
— Мы все называли его Хозяином, и только. Но я знаю, что он местный чародей.
— Тьфу, пропасть! — ругнулся Упрям, ловя недовольный взгляд Ласа. — Слушай, ну он старый или… не очень?
— Да мне трудно сказать, — робко ответил Полководец, чувствуя, что от его ответа зависит что-то важное; вернее, могло бы зависеть. — Вы же, не ромеи, все бородатые, а люди для нас и так-то на одно лицо. Ну, пожалуй, все-таки не очень старый.
— Ага! — радостно воскликнул Упрям.
Лас, однако, не разделил его чувств:
— Это еще ни о чем не говорит. Вот если ты, Хэк, узнаешь его в лицо…
— Узнаю! — пообещал орк. — Я на его рожу насмотрелся.
Лас, поразмыслив еще, решил:
— Оставляю тебе свободу, иноземец Хэк, но обязываю разоружиться и быть поблизости. Ты предстанешь перед княжеским судом. Залогом милости князя да пребудет твоя честность.
Упрям побрел на край поляны. Там разгоряченный Ветерок передними копытами и мордой, фыркая, отваливал навя, что Буяна придавил. Ученик чародея, не говоря ни слова, помог ему — и обнаружил, что пес еще дышит!
— Нещур! — позвал он. — Буян-то жив! Сможешь залечить его?
— А Светорада кто лечить станет?
— Нещур, это же тот самый пес. Он нам поможет, честно-честно! Пожалуйста, Нещур…
— Грузи на коня, — согласился волхв.
— «Необязательное будущее»! Прекрасно сказано, а самое удивительное — это абстрактное понятие выражено просто и ясно, без использования заимствованных терминов. Да, велик и могуч русский язык.
— А что, были какие-то сомнения? — повернулся к собеседнику Наум.
Toт лишь руками всплеснул:
— Дорогой мой, в мире, где ты находишься, под сомнение ставится практически все!
— И это меня тревожит, — вздохнул чародей. — Потому что наши миры, несмотря ни на что, очень похожи.
— Позволь не согласиться. Уже различная судьба древних — с нашей позиции — государств говорит о многом. В вашем мире определяющим фактором является магия, в то время как у нас в основе социальной и политической эволюции лежит научно-технический прогресс. Э-э, то есть…
— Я понял, — успокоил Наум. — Но ведь главное — итог, верно? Меня в вашем мире больше привлекает основное вероисповедание — та же суть, что у ромейского единобожия, но, по всей видимости, совершенно иная судьба.
— Конечно! В мире магии эта вера и не могла распространиться…
— Уверен, все еще впереди, — возразил Наум. — Суть одна: прощение грехов и утешение страждущих. Представь себе руины горделивой империи. Что должны чувствовать ее жители, понимая, что своими руками выкопали себе яму и погубили великое наследие? Вина терзает обитателей Старого Рима — единобожие дает прощение. Горечь накатывает при каждом взгляде вокруг, ибо все говорит об утратах — единобожие утешает. А как не озлобиться на весь мир и не превратиться в варваров, которых еще недавно презирали? На то есть заповедь любви… Суть одна, а значит, одним должен быть и итог. К одной и той же вершине можно прийти разными дорогами.
Собеседник чародея улыбнулся:
— Все пути ведут в Рим — так у нас говорят. Сами римляне, конечно.
— Вот это и наводит на размышления. Скажи, друг, мне показалось или сотовые зерцала действительно напоминают кое-что, виденное мною здесь, у вас?
— Напоминают? Да один к одному! Если бы торгаш не уверял, что это индийское изобретение, я бы заподозрил, что кто-то из моих соотечественников уже осчастливил ваш мир своим посещением.
— И что ты можешь сказать об этом сотовом чуде?
— Ну что… очень удобная вещь. Настолько удобная, что многие к ней привыкают и уже не могут расстаться. Молодежь особенно подвержена сотовой заразе — это предмет ее мечтаний, предмет гордости и постоянного любования, предмет зависти и частенько, подозреваю, предел мечтаний.
— Скажи, мой друг, а это техническое чудо меняет образ мыслей?
— Не то слово. Как и всякая новинка…
— Вот об этом я и подумал, — печально вздохнул Наум.
— В нашем мире волшебники стараются создавать только то, что соответствует образу мыслей, а не перекраивает его под новые нужды.
— У нас это назвали бы консерватизмом и реакционерством.
— Боюсь, этих страшных слов я не понял, — сознался Наум. — Но звучат они как ругательства.
— В определенном смысле так оно и есть.
— Разве у вас считается, что ломка мышления — это благо? Впрочем, почему я спрашиваю: в мире, где под сомнение ставится решительно все, иначе и быть не может.
— Ну, это вопрос развития! Человек не должен останавливаться на месте, ему надлежит всегда идти вперед.
— Идти — а не мчаться как оглашенному, не разбирая дороги. А у вас, куда ни посмотри, всюду говорят о повышении скоростей… Впрочем, извини, не мне ругать ваш мир. Всяк сверчок хвалит свой шесток.
— Да нет, ты во многом прав.
— И при этом завидую. Любой из наших волшебников был бы счастлив изобрести хоть какое-то подобие ваших чудес.
Собеседник Наума сказал с улыбкой:
— Позволь повторить твои же слова: все еще впереди.
— Да, — кивнул Наум. — Это и радует, и тревожит. Я не хочу, чтобы в Словени, да и в любой другой земле люди ставили все под сомнение. Поэтому меня так беспокоят новинки нынешней ярмарки.
— А по-моему, если не считать сотовых зерцал, ничего страшного там нет.
— Не скажи. Взять хотя бы очки-духовиды. По счастью, мне кое-что известно о них, хотя это волшебство довольно секретное. Персидские маги изготавливают такие очки только для судебных нужд. Но, похоже, кто-то из волшебников решил нажиться и создал — как это у вас говорят? — левую партию товара. У каждого народа своя Правда богов, свои судебные обряды, и в редкой земле суды не польстятся на чужое новшество. Остается продавать очки простым людям как дорогую, но полезную диковинку, и желательно подальше от своего дома.
— Этот маг поступил нехорошо, но разве диковинка получилась не полезная?
— О, да! Если не вспоминать о том, что очки слепы в отношении искренности, добра, любви, милосердия — они показывают только неправду! Представь, что ты носишь их — уже через год ты будешь убежден, что на свете живут исключительно лжецы, только некоторые из них пока не успели открыть рот.
— Ломка мышления! — понял собеседник Наума. — Твоя зоркость восхищает меня, мой друг.
— Пора проявить зоркость после того, как много времени блистал одной слепотой! — горько воскликнул Наум. — Однако что же с Упрямом? Послушай, ты не мог бы еще раз приподнять завесу?
— Боюсь, я слишком устал. Мы ведь довольно подробно наблюдали ярмарку и даже уловили многое из разговора твоего ученика с волхвом.
— Мне кажется, они близки к разгадке. До многого додумались — и вдруг куда-то ушли. Я опасаюсь, не случилась ли какая-то беда?
— Я попробую, — сказал собеседник Наума, втайне очень гордый своим неожиданно качественным (он добился не только четкого звука, но даже цвета) контактом с «небывшим прошлым». — Но гарантии дать не могу.
— Не надо никаких поручительств…
Принц не впечатлял. Хотя красавчик был — девчонки на такого не то, что неровно дышать, задыхаться должны. Копна черных как вороново крыло волос, перехваченная на лбу тонким серебряным обручем, падала на широкие плечи. Сильные руки открыты только наполовину, но и под короткими рукавами легкой рубахи видно, как мышцы перекатываются. Стан точеный, гибкий — вязанты назвали бы его атлетическим. Осанка величавая, но не заносчивая. Волевой подбородок с ямочкой, красиво очерченные скулы, смоляные росчерки бровей, правильный нос. Губы тонкие, но улыбчивые. А глаза под длинными ресницами — большие, синие, подернутые мечтательной поволокой. Даже бледность у него была изящной, не поганочной.
Невдогад так и подумал: «Ну, не поганка, и ладно…»
Слышно было, как ахают красны девицы и томно вздымают женщины постарше, почтенные матушки — видно, молодость вспоминают. При которой неказистый муж топчется — глянут на него и снова вздыхают, но уже не томно.
Мужики смотрели на принца вендов снисходительно, а вот молодые парни — нарочито свысока, старательно расправляя плечи, играя бровями и кривя губы. В общем, неосознанно желая показать, что они ничуть не хуже. Только красны девицы им не верили и не отводили взоров от Лоуха.
Невдогад народных волнений не разделял. Проталкиваясь поближе к пышному поезду, он с неудовольствием размышлял: да что они в нем нашли? Ну, не урод. Внешне. Так все равно же ничего особенного. Чего же девки-то стараются, на глаза ему лезут? Только что из черевичек не выпрыгивают…
Потом он подумал: нет, что-то не так. Хоть и в мужском теле, но я ведь тоже девушка! Однако мысли в голову шли исключительно мужские. Колкие, ехидные. Но, в отличие от многих парней в толпе, ничуть не завистливые. Единственный проблеск девичьего сознания привел к тому, что Невдогад вспомнил собственную внешность и пришел к убеждению, что сам выглядит гораздо лучше.
Венды ехали до того довольные, точно в красоте Лоуха была заслуга каждого.
Лицо князя казалось бесстрастным. Василиса, отца наизусть знавшая, непременно догадалась бы, что его тяготит какая-то дума. А Невдогад, не только знавший князя, но и открывший для себя мир мужских мыслей, с первого взгляда отчетливо понял: жалеет Велислав дочь. Любит до смерти, но понимает, что не может ради нее державой пожертвовать. Хочет — да так, что Невдогаду страшно стало, но не может.
Велиславу Радивоичу Лоух тоже не нравился.
И чего это венды такие счастливые? Ведь слова хватит чтобы их через одного в поруб кинуть, а прочих выгнать из Словени поганой метлой.
Под приветствия толпы — самые общие, поскольку об истинной причине прибытия принца в городе до сих пор точно ничего не знали, хотя, пожалуй, уже и догадывались, — поезд доехал до холма и начал подъем к кремлю. Народ расходился. «Пора и мне, — решил Невдогад. — А то, чего доброго, совсем обмужичусь». Он уже ловил на себе взоры поблескивавших, задорных глазок дивнинских девушек. И его пугало, что сердце все отчетливей отзывалось сладкой радостью.
Он вспомнил Упряма, представил, что должен был чувствовать бойкий ученик чародея… и Василиса в глубине души отчего-то обиделась. А сам Невдогад чему-то ухмыльнулся.
Все, домой, домой! Пока с ума не сошел… не сошла.
Не сошло?
Частая дробь копыт вплелась в рокот поезда: от ворот, разгоняя прохожих криками, мчался дружинник. Невдогад узнал его — это был Ослух. Что-то в башне?
— Расступись!
Князь обернулся и дал знак, чтобы дружинника пропустили. Но, когда Ослух осадил перед ним коня, жестом велел ему молчать, пока не въехали в ворота. Невдогад не раздумывая помчался прочь, ко вторым воротам — через главные сейчас не пропустят.
— Кто таков? — остановили стражники.
— К Болеславу, по делу, — не задерживаясь, бросил Невдогад, но был оттеснен щитом.
— Занят Болеслав!
Вот тебе раз. Невдогад вдруг понял, что выйти из кремля незнакомому парню — это одно, а зайти — совсем другое. Тогда, вместе со Звонкой и Милочкой, он и не мог привлечь внимания: выходят юнцы, и ладно — кто пускал их, знал, что делал. Но сейчас, во время прибытия важного гостя, вооруженного незнакомца, разумеется, должны прогнать.
И вдруг понял, что уже опоздал. В глубине лесочка кипел яростный бой. Ослепительная вспышка света на миг прорвалась сквозь заросли, прокатился навий вой — сперва испуганный, потом торжествующий.
— Айда! — Упрям толкнул пятками бока Ветерка.
Но не успели они въехать под сень листвы, как сбоку раздалось:
— Стой, убью! — на пределе рычал чей-то хриплый, но лакомый голос.
Потрепанный, с окровавленной спиной, выкатился из кустарника Буян, нырнул между ног заплясавшего коня, Ветерок вскинулся-таки на дыбы, сбрасывая Упряма. Хорошо хоть стремян нет, ногам не в чем путаться. Предчувствуя падение, ученик чародея подобрался и, вовремя спрыгнул, устоял на земле. И тут вслед за Буяном из кустарника свалился огромный запыхавшийся волк. Оборотень! С клыков капала пенная слюна, а морда была расцарапана собачьими когтями.
— Поймаю — убью! — хрипел он.
— Догони сперва, — на бегу хватая пастью воздух, подзадоривал Буян.
Волкодавы сильны, но не слишком проворны, уклоняться да увертываться не созданы. Однако лесок давал преимущество: судя по всему, гораздо более могучий оборотень давно уже и безуспешно гонялся за псом.
Не видя преграды, он слепо рванулся вдогон, мимо Ветерка, но конь, оказалось, не от испуга на дыбы поднялся. Он резко опустил передние копыта на затылок и холку оборотня, свалив его наземь. Буян, недолго думая, метнулся к поверженному врагу и, пренебрегая открытой, но слишком уж мощно заросшей глоткой, цапнул за нос. Ветерок и готовый вступить в бой Упрям отшатнулись — оборотень взбесился окончательно!
Не зная о чудо-оружии хозяина, верный пес подстраховался, добившись того, что полностью завладел вниманием страшного противника.
— Буян, на меня его веди! — крикнул Упрям, отходя в сторону, чтобы развоевавшийся Ветерок не попал под замах.
Волкодав успел глянуть на него с сомнением, но колотящийся в припадке оборотень уже вскочил с земли, и рассуждать стало некогда.
— Еще хочешь? — задорно кинул Буян оборотню и помчался вкруговую.
Опасный прием! Срезав расстояние прыжком, волк едва не зацепил его, но, к счастью, пасть его была занята грязнейшими ругательствами — вкладывая все, что еще оставалось у него от человеческой души, в отборную брань, он просто не успел цапнуть клыками Буяна. А в следующий миг его туша мчалась уже мимо Упряма. И тот нанес удар.
Две половинки грозного чудовища еще прокатились по траве несколько шагов. Ветерок отпрянул, фыркая, будто сдерживал тошнотные порывы. Даже волкодав сказал сначала:
— Бе-э, гадость, — и только потом сообразил удивиться: — Как это ты его?
— Меч, — коротко ответил Упрям. — Он волшебный.
— Это хорошо. Тогда шевели лапами, а то спасать некого будет, — кивнул пес и ринулся на шум боя.
— Как там? — крикнул Упрям, бросаясь вслед за ним.
— Хреново!
Ветерок рысил поблизости, но ученик чародея не соблазнился скачкой. Вершником в лесу делать нечего, только ветки лбом считать. Да и невелик лесочек, вот еще саженей полста — и открылась поляна, на которую так удобно выводить тайные тропы.
Упрям сейчас ни о чем не думал. Не вспоминал о своем намерении в жизни больше не брать в руки меча, тем паче этой магической жути, предназначенной в подарок князю, и пытался припомнить советы Василисы-Невдогада. Не старался продумать бой. Просто шел на выручку ладожанам — даже то из головы выветрилось, что они полезны будут, по крайней мере, Светорад.
Был меч в руке, был ненавистный враг впереди — вот единственное, что осознавал Упрям. И, быть может, только потому не застыл он на краю поляны соляным столбом.
Ладожане успели создать вокруг себя волшебный щит — непреодолимый круг шириной в десяток шагов. Но врагов было слишком много, по меньшей мере, сотня одних только навей, а при них еще топляки, какие-то твари, похожие на Черных сов, метались в воздухе, скрипели сучьями сухие волоки — обезумевшие древолюды, отщепенцы народа лесных духов. Два или три странных клыкастых чудища ломились к чародеям, расталкивая союзников, Упрям и прозвания их не знал. Бывают и такие, особо редкие — овеществленные злобные духи, вроде тех же черных сов. Эта орда теснила магический круг, топляки лезли на него, пережигая себя, но заодно истощая защитную силу. И там, где круг истончался, внутрь прорывались сразу двое-трое навей.
Чародеи отбивались, как могли: выкрикивали заклинания, выпускали из посохов лучи испепеляющего света, разили мечами. Однако возраста они все были, мягко говоря, почтенного и сравниться в ловкости с коварными навями, Конечно, не могли. Белые одежды Светорада уже окрасились кровью, еще один чародей едва стоял на одной ноге, тяжело опираясь на посох — вторая, поврежденная сулицей, не слушалась.
Две черные совы ударили разом, но напоролись на яркий луч и рассыпались пеплом. Тут же еще три последовали за ними. Чародеи волей-неволей отвлеклись — и одно мохнатое чудовище, ни на что не похожее, всем весом навалилось на волшебную преграду. Ненадолго обретенная плоть мигом прогорела, но страшилищу удалось пробить в щите большую дыру, а чародеи не успели ее залатать. Сразу с десяток навей прорвались к ним. Зазвенела сталь.
Упрям врубился в ряды нечисти без промедления. Испугаться не успел, только рассмотрел, кто где, и пошел рубить. Чего бы и не рубить, коли рубится? Меч не встречал сопротивления, черная кровь хлестала во все стороны. Рядом грыз кого-то Буян.
Ученик чародея не кричал, не шумел — только рубил, поэтому его заметили не сразу. Но уж и вой поднялся, когда заприметили наконец! Ближние нави завопили от страха и ярости, вожаки отрядов выкрикивали приказания. Упряма тотчас стали брать в кольцо. Двое сунулись к Ветерку — и жестоко поплатились: один рухнул с проломленной башкой, второго оглушило. Но врагов накапливалось все больше, и круг замкнулся.
К сожалению, это уже не могло спасти ладожан. Отвлеченные дракой, они не удержали щит, и нечисть хлынула на них волной. Светорад, воздев посох, прокричал заклинание, полностью разрядив последний оберег, и поток ослепительного света вновь обрушился на врагов. Погибло второе чудовище — третье успело пригнуться — и попадали последние черные совы, но больше всего полегло топляков, а нави и волоки уцелели почти все. На миг очистившееся пространство вокруг чародеев опять затопил поток рычащей нечисти.
Упрям бился отчаянно, но быстро понял, что никакое волшебство не заменит воинской сноровки. Да, враги, оказавшиеся с ним лицом к лицу, были обречены. Но отбиваться, скажем, от четверых противников одновременно ученик чародея не умел и, хотя вертелся волчком, так и ждал, что его достанут со спины. Знал, что так будет — с необычным для возбуждения схватки хладнокровием понимал, в настанет миг, когда он не успеет обернуться. Пока еще выручал Буян. Глотки уже не грыз — время доpoгo. Кидался под ноги и рвал клыками сухожилия. В толпе кто-то попытался достать его мечом — только своего прибил на замахе, за что случившийся рядом вожак отряда снес неловкому голову. После чего выдернул нож и протолкался к волкодаву. Отчаянный собачий визг заставил сердце Упряма сжаться. Еще и Ветерка сейчас… тоже ведь вояка — так и рвется еще по чьей макушке копытом приложить.
Прыжок в башню изрядно исчерпал внутренние силы Упряма, но сейчас хватило и оставшихся крох. Все равно другого выхода не было. Неловко повернув руку, ученик чародея ударил в щит одного из противников плашмя. Щит все равно разлетелся, но Упрям чуть не вывихнул себе кисть и потерял равновесие. Краем глаза заметил, как слева в него целят сулицей. Да еще спиной — всем нутром! — чувствовал занесенную сзади секиру.
Напряжение духа пришло мгновенно. Взмыв над ордой врагов, Упрям увидел, как брошенная сулица поражает кого-то из навей, как сокрушает другого сучковатая лапа древолюда (а вот его, справа подошедшего, ученик чародея и не заметил!), как секира третьему ключицу вместе с доспехом рассекает.
Увидел и то, что Ветерок жив пока, мечется по краю поляны, отбиваясь от троих навей. И что Буян лохматым пятнышком сереет, придавленный тушей того же навьего вожака — успел до горла дотянуться. И то, что двое чародеев уже мертвы — изрубили их, как могли сейчас Упряма изрубить. Светорад и его уцелевший товарищ, стоя спиной к спине, пережигали уже не обереги — внутреннюю силу, сколько ни оставалось ее. Навей вокруг них разрывало, сжигало, скручивало, волоков ломало. Сулицы трескались в полете или отклонялись в сторону, ножи летели обратно в метателей. Могучие противники — чародеи!
Но ясно становилось с первого же взгляда, что долго им не протянуть. Слишком яростен натиск, слишком проворны нави, слишком живучи волоки…
Прижимаясь к земле, прячась за спинами болотники кралось последнее чудовище. Покрупнее кабана, пожалуй. Сейчас оно прыгнет — и сдохнет в воздухе, конечно, и если его туша, даже изломанная и обожженная, рухнет на ладожан, им кон! Чувствуя, что больше не может держаться в воздухе, Упрям последним усилием направил себя к чудищу. То место над головами болотников, где он только что находился, пронзили несколько сулиц, метательных ножей и топориков; не найдя цели, все это добро, к неудовольствию навей, рухнуло вниз. Упрям этого уже не видел.
На мягкую посадку сил недостало — исчерпались до донышка. К счастью, мохнатая спина чудища и сама его туша, оказавшаяся будто бескостной, отвратительно податливой, смягчили падение. Не удосужившись спрыгнуть, Упрям взмахнул мечом. Разорви-клинку все едино, что располовинивать, лишь бы длины клинка хватало — хватило и теперь. Бьющиеся в агонии половинки чудища заставили ближайших навей отшатнуться, Упрям упал, но успел вскочить на ноги и. широким взмахом зарубив сразу двух болотников, пробился к ладожанам.
— Держитесь! Сейчас мы их…
Будто сглазил — тотчас по ногам хлестнула цепь, шипастый шарик кистеня только чудом не раздробил колено. Рывок — и Упрям растянулся на траве, ткнувшись лицом в морду мертвого болотника, разорви-клинок ушел в землю по рукоять. Ученик чародея поспешно перекатился на спину, выдергивая меч из объятии почвы, но было уже поздно. Двое ближайших навей опустили на него оружие — кривой меч и секиру.
Меч Упрям перерубил разорви-клинком, и обломок, падая, рассек ему щеку. А вот секира почему-то врезалась в землю, рядом с головой. Державший ее навь захрипел и упал. Упрям, не размышляя, подсек ноги второму болотник; и вскочил. И оторопел: рядом с ним, сдерживая натиск навей, сражался… орк!
— Даффай, мальтшик, даффай! — кричал он.
Что ж, думать будем после. Упрям, хоть и не понимал происходящего, «дал» — от всей души, зацепляя взмахом по два-три болотника сразу.
Метко брошенный нож вонзился в грудь второму из чародеев, но Светорад, воспользовавшись мигом свободы, притянул к себе магическую силу — с высочайшей искусностью черпая, должно быть, из самого лесочка, из обрыва тайной тропы, и нанес сокрушительный удар — точно огненный вал прокатился по навям.
Вблизи остался только волок, размахивавший опаленными сучьями. Упрям ринулся к нему, подрубил самый толстый корень. Бешеный древолюд покачнулся, огрел парня по плечу, но, не удержав равновесия, промахнулся — не оторвал руки, только скользнул по ней. Взвыв от боли, ученик чародея рубанул по середине древесного туловища. Волок вскинул скрипучие лапы — уже бездумно. И упал.
А напротив него упал Упрям. Еще бы — судорожным рывком сучка да прямо в лоб! Орк оказался рядом, прикрыл от нападения не заставивших себя ждать навей.
— Даффай!
Упрям снова встал, пошатываясь, правда, не хуже, чем в гостях у Нещура. Вот сейчас последний натиск будет. Последний. Выдержать его — и хоть по домам расходись. Только как выдержать-то?
Внезапно новые голоса пробились сквозь хрипло булькающие выкрики навей, и на поляну ворвались Нещур и весь десяток Ласа. Затрещали копья, пробивая навские доспехи, опрокидывая последнего волока, засверкали мечи.
И болотники обратились в бегство. Должно быть, не подозревали, что Светорад, тоже исчерпавший свои силы до капельки, уже не может разить их смертоносными чарами. И что странный паренек со своим ужасным мечом, прикрываемый со спины предателем-орком, с трудом сосредоточивает взгляд. Свежие воины сломили навей.
Хэк поспешил бросить меч наземь и, отступая за спину Упряма, прокричал надвигающемуся Ласу, безошибочно угадав в нем главного:
— Я есть кароши! Спроси у мальтшик!
— Не трожьте его, — согласился Упрям.
Ласовичи проскакали по поляне, но от деревьев отвернули, окружили уцелевших в бою. Нещур спешился и подбежал к Упряму:
— Жив? Цел?
— Вроде жив… и почти цел.
Волхв, ободряюще хлопнув его по плечу, тут же подался к Светораду:
— Как ты, старче?
Чародей не ответил. Покачнулся, держась за посох, и рухнул на руки Нещуру.
— Помогите мне! — крикнул тот.
Неяда и Карась посадили Светорада в седло, остальные бойцы уложили на спины лошадей погибших ладожан.
— Кто таков? — грозно спросил Лас у орка, отводя взор от загубленных чародеев.
— Меня называют Хэк, — успокоившись, готский нелюдь говорил по-славянски довольно чисто. — Мне надоело прислуживать вашему врагу, который представлялся другом, но погубил моих верных соратников и вознамерился предать меня, а вместе с тем и весь мой народ. Я отрекаюсь от такого служения. На мне есть вина перед славянами, но не спеши судить, храбрый воин. Я — вождь большого народа. Пусть меня судит ваш правитель.
— Он помог нам, — сказал Упрям, у которого перед глазами наконец-то перестала раскачиваться поляна. — Если бы не Хэк, меня бы убили. И Светорада тоже. Разреши ему остаться свободным, Лас. Если только ты, — повернулся он к орку, — не солгал и действительно готов искупить вину, сказав всю правду нашему князю.
— Я только об этом и думаю! — объявил орк, клятвенно прижимая лапу к груди. — Мой народ предан, и я смогу отомстить лучше всего, ответив на все вопросы. У нас общий враг.
— Ты знаешь его имя? — с надеждой спросил Упрям.
Хэк развел лапами:
— Мы все называли его Хозяином, и только. Но я знаю, что он местный чародей.
— Тьфу, пропасть! — ругнулся Упрям, ловя недовольный взгляд Ласа. — Слушай, ну он старый или… не очень?
— Да мне трудно сказать, — робко ответил Полководец, чувствуя, что от его ответа зависит что-то важное; вернее, могло бы зависеть. — Вы же, не ромеи, все бородатые, а люди для нас и так-то на одно лицо. Ну, пожалуй, все-таки не очень старый.
— Ага! — радостно воскликнул Упрям.
Лас, однако, не разделил его чувств:
— Это еще ни о чем не говорит. Вот если ты, Хэк, узнаешь его в лицо…
— Узнаю! — пообещал орк. — Я на его рожу насмотрелся.
Лас, поразмыслив еще, решил:
— Оставляю тебе свободу, иноземец Хэк, но обязываю разоружиться и быть поблизости. Ты предстанешь перед княжеским судом. Залогом милости князя да пребудет твоя честность.
Упрям побрел на край поляны. Там разгоряченный Ветерок передними копытами и мордой, фыркая, отваливал навя, что Буяна придавил. Ученик чародея, не говоря ни слова, помог ему — и обнаружил, что пес еще дышит!
— Нещур! — позвал он. — Буян-то жив! Сможешь залечить его?
— А Светорада кто лечить станет?
— Нещур, это же тот самый пес. Он нам поможет, честно-честно! Пожалуйста, Нещур…
— Грузи на коня, — согласился волхв.
* * *
— «Необязательное будущее»! Прекрасно сказано, а самое удивительное — это абстрактное понятие выражено просто и ясно, без использования заимствованных терминов. Да, велик и могуч русский язык.
— А что, были какие-то сомнения? — повернулся к собеседнику Наум.
Toт лишь руками всплеснул:
— Дорогой мой, в мире, где ты находишься, под сомнение ставится практически все!
— И это меня тревожит, — вздохнул чародей. — Потому что наши миры, несмотря ни на что, очень похожи.
— Позволь не согласиться. Уже различная судьба древних — с нашей позиции — государств говорит о многом. В вашем мире определяющим фактором является магия, в то время как у нас в основе социальной и политической эволюции лежит научно-технический прогресс. Э-э, то есть…
— Я понял, — успокоил Наум. — Но ведь главное — итог, верно? Меня в вашем мире больше привлекает основное вероисповедание — та же суть, что у ромейского единобожия, но, по всей видимости, совершенно иная судьба.
— Конечно! В мире магии эта вера и не могла распространиться…
— Уверен, все еще впереди, — возразил Наум. — Суть одна: прощение грехов и утешение страждущих. Представь себе руины горделивой империи. Что должны чувствовать ее жители, понимая, что своими руками выкопали себе яму и погубили великое наследие? Вина терзает обитателей Старого Рима — единобожие дает прощение. Горечь накатывает при каждом взгляде вокруг, ибо все говорит об утратах — единобожие утешает. А как не озлобиться на весь мир и не превратиться в варваров, которых еще недавно презирали? На то есть заповедь любви… Суть одна, а значит, одним должен быть и итог. К одной и той же вершине можно прийти разными дорогами.
Собеседник чародея улыбнулся:
— Все пути ведут в Рим — так у нас говорят. Сами римляне, конечно.
— Вот это и наводит на размышления. Скажи, друг, мне показалось или сотовые зерцала действительно напоминают кое-что, виденное мною здесь, у вас?
— Напоминают? Да один к одному! Если бы торгаш не уверял, что это индийское изобретение, я бы заподозрил, что кто-то из моих соотечественников уже осчастливил ваш мир своим посещением.
— И что ты можешь сказать об этом сотовом чуде?
— Ну что… очень удобная вещь. Настолько удобная, что многие к ней привыкают и уже не могут расстаться. Молодежь особенно подвержена сотовой заразе — это предмет ее мечтаний, предмет гордости и постоянного любования, предмет зависти и частенько, подозреваю, предел мечтаний.
— Скажи, мой друг, а это техническое чудо меняет образ мыслей?
— Не то слово. Как и всякая новинка…
— Вот об этом я и подумал, — печально вздохнул Наум.
— В нашем мире волшебники стараются создавать только то, что соответствует образу мыслей, а не перекраивает его под новые нужды.
— У нас это назвали бы консерватизмом и реакционерством.
— Боюсь, этих страшных слов я не понял, — сознался Наум. — Но звучат они как ругательства.
— В определенном смысле так оно и есть.
— Разве у вас считается, что ломка мышления — это благо? Впрочем, почему я спрашиваю: в мире, где под сомнение ставится решительно все, иначе и быть не может.
— Ну, это вопрос развития! Человек не должен останавливаться на месте, ему надлежит всегда идти вперед.
— Идти — а не мчаться как оглашенному, не разбирая дороги. А у вас, куда ни посмотри, всюду говорят о повышении скоростей… Впрочем, извини, не мне ругать ваш мир. Всяк сверчок хвалит свой шесток.
— Да нет, ты во многом прав.
— И при этом завидую. Любой из наших волшебников был бы счастлив изобрести хоть какое-то подобие ваших чудес.
Собеседник Наума сказал с улыбкой:
— Позволь повторить твои же слова: все еще впереди.
— Да, — кивнул Наум. — Это и радует, и тревожит. Я не хочу, чтобы в Словени, да и в любой другой земле люди ставили все под сомнение. Поэтому меня так беспокоят новинки нынешней ярмарки.
— А по-моему, если не считать сотовых зерцал, ничего страшного там нет.
— Не скажи. Взять хотя бы очки-духовиды. По счастью, мне кое-что известно о них, хотя это волшебство довольно секретное. Персидские маги изготавливают такие очки только для судебных нужд. Но, похоже, кто-то из волшебников решил нажиться и создал — как это у вас говорят? — левую партию товара. У каждого народа своя Правда богов, свои судебные обряды, и в редкой земле суды не польстятся на чужое новшество. Остается продавать очки простым людям как дорогую, но полезную диковинку, и желательно подальше от своего дома.
— Этот маг поступил нехорошо, но разве диковинка получилась не полезная?
— О, да! Если не вспоминать о том, что очки слепы в отношении искренности, добра, любви, милосердия — они показывают только неправду! Представь, что ты носишь их — уже через год ты будешь убежден, что на свете живут исключительно лжецы, только некоторые из них пока не успели открыть рот.
— Ломка мышления! — понял собеседник Наума. — Твоя зоркость восхищает меня, мой друг.
— Пора проявить зоркость после того, как много времени блистал одной слепотой! — горько воскликнул Наум. — Однако что же с Упрямом? Послушай, ты не мог бы еще раз приподнять завесу?
— Боюсь, я слишком устал. Мы ведь довольно подробно наблюдали ярмарку и даже уловили многое из разговора твоего ученика с волхвом.
— Мне кажется, они близки к разгадке. До многого додумались — и вдруг куда-то ушли. Я опасаюсь, не случилась ли какая-то беда?
— Я попробую, — сказал собеседник Наума, втайне очень гордый своим неожиданно качественным (он добился не только четкого звука, но даже цвета) контактом с «небывшим прошлым». — Но гарантии дать не могу.
— Не надо никаких поручительств…
* * *
Принц не впечатлял. Хотя красавчик был — девчонки на такого не то, что неровно дышать, задыхаться должны. Копна черных как вороново крыло волос, перехваченная на лбу тонким серебряным обручем, падала на широкие плечи. Сильные руки открыты только наполовину, но и под короткими рукавами легкой рубахи видно, как мышцы перекатываются. Стан точеный, гибкий — вязанты назвали бы его атлетическим. Осанка величавая, но не заносчивая. Волевой подбородок с ямочкой, красиво очерченные скулы, смоляные росчерки бровей, правильный нос. Губы тонкие, но улыбчивые. А глаза под длинными ресницами — большие, синие, подернутые мечтательной поволокой. Даже бледность у него была изящной, не поганочной.
Невдогад так и подумал: «Ну, не поганка, и ладно…»
Слышно было, как ахают красны девицы и томно вздымают женщины постарше, почтенные матушки — видно, молодость вспоминают. При которой неказистый муж топчется — глянут на него и снова вздыхают, но уже не томно.
Мужики смотрели на принца вендов снисходительно, а вот молодые парни — нарочито свысока, старательно расправляя плечи, играя бровями и кривя губы. В общем, неосознанно желая показать, что они ничуть не хуже. Только красны девицы им не верили и не отводили взоров от Лоуха.
Невдогад народных волнений не разделял. Проталкиваясь поближе к пышному поезду, он с неудовольствием размышлял: да что они в нем нашли? Ну, не урод. Внешне. Так все равно же ничего особенного. Чего же девки-то стараются, на глаза ему лезут? Только что из черевичек не выпрыгивают…
Потом он подумал: нет, что-то не так. Хоть и в мужском теле, но я ведь тоже девушка! Однако мысли в голову шли исключительно мужские. Колкие, ехидные. Но, в отличие от многих парней в толпе, ничуть не завистливые. Единственный проблеск девичьего сознания привел к тому, что Невдогад вспомнил собственную внешность и пришел к убеждению, что сам выглядит гораздо лучше.
Венды ехали до того довольные, точно в красоте Лоуха была заслуга каждого.
Лицо князя казалось бесстрастным. Василиса, отца наизусть знавшая, непременно догадалась бы, что его тяготит какая-то дума. А Невдогад, не только знавший князя, но и открывший для себя мир мужских мыслей, с первого взгляда отчетливо понял: жалеет Велислав дочь. Любит до смерти, но понимает, что не может ради нее державой пожертвовать. Хочет — да так, что Невдогаду страшно стало, но не может.
Велиславу Радивоичу Лоух тоже не нравился.
И чего это венды такие счастливые? Ведь слова хватит чтобы их через одного в поруб кинуть, а прочих выгнать из Словени поганой метлой.
Под приветствия толпы — самые общие, поскольку об истинной причине прибытия принца в городе до сих пор точно ничего не знали, хотя, пожалуй, уже и догадывались, — поезд доехал до холма и начал подъем к кремлю. Народ расходился. «Пора и мне, — решил Невдогад. — А то, чего доброго, совсем обмужичусь». Он уже ловил на себе взоры поблескивавших, задорных глазок дивнинских девушек. И его пугало, что сердце все отчетливей отзывалось сладкой радостью.
Он вспомнил Упряма, представил, что должен был чувствовать бойкий ученик чародея… и Василиса в глубине души отчего-то обиделась. А сам Невдогад чему-то ухмыльнулся.
Все, домой, домой! Пока с ума не сошел… не сошла.
Не сошло?
Частая дробь копыт вплелась в рокот поезда: от ворот, разгоняя прохожих криками, мчался дружинник. Невдогад узнал его — это был Ослух. Что-то в башне?
— Расступись!
Князь обернулся и дал знак, чтобы дружинника пропустили. Но, когда Ослух осадил перед ним коня, жестом велел ему молчать, пока не въехали в ворота. Невдогад не раздумывая помчался прочь, ко вторым воротам — через главные сейчас не пропустят.
— Кто таков? — остановили стражники.
— К Болеславу, по делу, — не задерживаясь, бросил Невдогад, но был оттеснен щитом.
— Занят Болеслав!
Вот тебе раз. Невдогад вдруг понял, что выйти из кремля незнакомому парню — это одно, а зайти — совсем другое. Тогда, вместе со Звонкой и Милочкой, он и не мог привлечь внимания: выходят юнцы, и ладно — кто пускал их, знал, что делал. Но сейчас, во время прибытия важного гостя, вооруженного незнакомца, разумеется, должны прогнать.