Страница:
— Вы чего, парни? А Василиса-княжна говорила: нужда будет, заходи…
— Кто таков, спрашиваю?
— Да Невдогад я, — признался Невдогад.
Стражники переглянулись. О ночном бое в башне чародея они конечно же слышали, как и о том, что бок о бок с учеником Наума дрался некий приятель его Невдогад. Ласовичи отзывались о нем хорошо… Однако долг пересилил:
— А Болеслав тебя знает?
— Ну… лично не встречались, но он обо мне слышал.
— Как освободится, мы его кликнем, — пообещал один из стражников. — Ты пока обожди, — прибавил второй.
— Да с каких пор честного твердича в кремль не пускают?! — возмутился Невдогад безо всякой надежды — и так заранее знал ответ.
— Случай особый, — пожал плечами первый стражник. — Слышь, а правду говорят, будто Упрям, врагов истребляя, небесные громы призывал?
Как назло, оба были новенькими, и Невдогад, кремлевскую сотню болеславичей знавший поименно, именно этих двоих не помнил.
— Врут, — ответил он. — Упрям огнем повелевал.
— Здорово!
— А княжну откуда знаешь? — спросил второй, глядя без особого доверия.
— Да встретил, когда Упрям до князя ходил.
— Ходят до ветра, деревенщина, — попрекнул стражник.
«Я тебе это припомню», — подумала Василиса.
Вдруг за их спинами возникла Звонка — в приличествующем одеянии, взволнованная.
— Невдогад! — окликнула она. — Где тебя носит? Эй, парни, чего встали, пропустите его, княжна заждалась.
— А он говорит, что к Болеславу наметился, — усмехнулся второй стражник.
— А ты сама-то кто будешь, красавица? — подмигнул первый.
Звонка хотела уже вскипеть по старой привычке, но подумав, согласилась:
— Ну да, красавица и есть. А кто я такая, на вечернем Смотре узнаете. Так, — обвела она стражников пугающим взором. — Значит, державу позорите? Молчать! В кремле гости важные, ну как посмотрят на вас — что увидят? Пояса криво сидят, шеломы — вообще как треухи… так и думала: оружие не чищено, кольчуги не блестят. Имя разводящего! — грозно наступила она на первого.
— П-порскун, — ошалело пролепетал тот, вжимаясь в распахнутый створ ворот.
— Кон, — сообщил ему второй, догадавшись: — Это дочь Болеслава. Кон нам.
— Почему хоругвь криво стоит? — продолжала Звонка, глянув наверх, где колыхалось на ветру полотнище со знаками княжеской власти.
— Ветер, — доложил второй.
— Ветер? А вы на что? На карауле в кремле стоите — даже ветер должны пресекать! А у вас ума хватает только нужных людей задерживать. Идем, Невдогад.
Парень прошел мимо стражников, и Звонка повела его в глубь двора. Оглянулась только, чтобы прикрикнуть:
— Что застыли? Хоругвь сама не выпрямится, железо само не начистится! Ох, набрали новичков…
Отойдя от ворот, Невдогад потянул подругу на передний двор:
— Скорее, там что-то случилось — из башни гонец примчался в мыле.
— Там батя, — мотнула головой Звонка. — Я не пойду.
— Ждите с Милочкой в моей горнице. Одежку мне через окно подадите…
Как ни странно, без праздношатающихся горожан подобраться к князю оказалось проще. Болеславичи разошлись, посольские охранники подались на свое подворье вместе со слугами, бояре — кто в терем поспешил, кто вокруг толокся. Князь, одесник с ошуйником и Лоух с Гракусом, не слезая с коней, о чем-то жарко спорили.
— Это нарочно подстроено! — кричал принц, отмахиваясь от Гракуса, кажется, пытавшегося его утихомирить. — Ваша дружина, похоже, и не собирается выступать в поход. Вы бросаете мою страну на растерзание диким ордам!
— В городе предательство, — стараясь говорить размеренно и негромко, втолковывал ему Накрут. — На ладожан напали наши общие враги.
— А было ли нападение? — воскликнул Лоух.
— Не забывайся! — рявкнул на него Болеслав. — Хоть Яго ты будь, а князя во лжи обвинять — язык попридержи!
— Мы готовы выполнить свои обязательства, — ровно сказал князь.
— Как?! — вскрикнул Лоух. — Гибель моей страны вы называете выполнением обязательств?
— Все не так, мой господин, — безуспешно утешал принца Гракус.
— Довольно! — оборвал князь новый поток обвинений, готовый сорваться с уст Лоуха. — Поговорим в тереме.
Это подействовало, и все направились к крыльцу. Слышавший окончание разговора Невдогад притаился за выступом стены. Мимо него прошел Ослух, стягивая с мокрой головы шлем. К нему подошли двое дружинников, поднесли ковшик кваса и, дав напиться, спросили:
— Что у вас там стряслось?
— Мрак! — коротко ответил тот. — Надо возвращаться… Позовите лекаря, боярин Болеслав дозволил взять полкового.
— Кто? — в голос спросили дружинники.
— Из наших все целы, ни царапины… Извините, ребята, не могу сейчас рассказывать. После. Ведите лекаря.
Те понимающе кивнули и разошлись — один за полковым целителем, другой за лошадью для него.
— Ослух! — не выдержав, подошел Невдогад. — Здоровья тебе
— Ты?! — удивился он. — И тебе поздорову. Какими судьбами?
— По делу. По общему нашему делу. Ослух, дружище, что там произошло, в башне?
— Не могу сказать.
— Ослух, ну мне-то… я ведь и так во всем по уши увяз! Ну, ради дружбы моей с Упрямом! Он-то хоть цел?
— Цел, — вздохнул Ослух. — Уж, не знаю, как ему это удалось… Ты знаешь, зайди в башню, тебя пустят. Упряму друг сейчас нужен. Князь-батюшка сегодня прямо сказал, что не видит оправданий для Наума. Ну, и Упряму, конечно доверие не прежнее. Лас наш сперва закипел, хотел отказаться башню стеречь. Потом остыл… а сейчас, похоже, сам не знает, что думать. Хотя, что тут думать? Все видели, как Упрям и Нещур за ладожан дрались…
— Когда дрались?! Ослух, прошу тебя — кто такой Нещур, с кем была драка?
— С навями. Опять… — сдался дружинник. — Тебя там не было. Ну, может, оно и к лучшему. Нещур — это волхв пришлый, Упрям его где-то раздобыл ночью. А бой… Ладожские чародеи, слышь, со Светорадом во главе, тайными тропами прибыли. А навье засаду устроило. Троих убили. Светорада изранили — еле живого мы его довезли, всего-то полверсты до башни. Буяна, песика говорящего, и то не пожалели, тоже чуть жив.
— Вот о чем Лоух верещал…
— Ага, — кивнул Ослух. — Ладожане, говорят, должны были перебросить нашу долю к соборной дружине в Угорье Ромейское. Без наших туго там придется всем.
— И теперь свадьбы ему покажется мало… — пробормотал Невдогад. — Спасибо, что рассказал — помог мне. Мы многое прозевали, но, может, теперь спохватимся. Спасибо! — крикнул он уже на бегу, огибая терем.
Звонка ждала его в глухом закутке с одеждой. Невдогад уже по памяти прочел заклинание, глядя на свое отражение в оконном стекле, и вновь обернулся Василисой. Девичье тело казалось одновременно таким родным — и таким незнакомым…
— Рехнуться можно, — проворчала княжна, меняя одеяние. — Пора кончать с превращениями. Что разведали?
— Айда к Милочке, она Непряда трясла — пусть и рассказывает.
Милочка ждала, сгорая от нетерпения. Выскочила навстречу княжне, порывисто обняла, будто давно расстались.
— Ну, что тебе удалось узнать у него?
— Да ничего особенного, Василисушка. Бродит, пьяного изображает наш Непряд. Ищет княжну, чтобы в чем-то покаяться.
— Вот как?! — удивилась Василиса.
— Да, покаяться. Должно быть, в том, что вендам прислуживал. Он теперь отговорить тебя хочет от брака с Лоухом. Даже намекал, что побег устроит. Уродом назвал принца вендского… Видела его, солнышко? Красивенький какой, правда?
— Правда. Ох, хитер Бурезов! Уверена, по его наущению Непряд старается. — Княжна обхватила голову ладонями и прикрыла глаза, размышляя. — Одно к одному. Мы вендов на крючок поймали, а Бурезов это понял и решил ими пожертвовать. Стоянка навей потаенная… Забыли мы о ней… Нападение на ладожан давно задумано. А Лоух ведет себя, исходя из прежнего замысла. Но свадьба Бурезову уже не нужна — вендов он в жертву приносит. Он думает, что у нас нет доказательств вины угорцев, ведь иначе мы еще вчера бы все князю поведали. И вот он подкидывает нам Непряда, который наверняка скажет, что козни строил, будучи вендами подкуплен. Простенький такой рассказ, который должен сойтись с нашими подозрениями, как о них Бурезов думает… Так, а дальше что? Сейчас у князя — Лоух с Гракусом. Если Гракус понял, что вендами жертвуют, то он во всем сознается. Но слишком они счастливые, посольские… Ага, вот что: они знают о нападении на ладожан. Ну конечно! И будут играть по-старому, веря, что твердичи вину перед ними признают. Айда к батюшке, девоньки! Самое время сейчас все рассказать. Удумает Гракус хитрить — мы его за жабры быстро возьмем. Главное, чтобы имя Бурезова прозвучало, понимаете? Идемте, девоньки, по дороге коротко расскажу, о чем сейчас услышала. Близ I башни чародея был бой…
На ходу, запретив подружкам ахать и охать, княжна поведала о случившемся. Однако, едва подошли они к парадному крыльцу, столкнулись с Велиславом, спешившим вниз.
— Василиса! — подозвал он дочь. Положил руки ей на плечи, долго смотрел в глаза, точно не зная, что выбрать из слов, толкущихся на языке, а потом вдруг водрузил на нос какие-то стекла в роговой оправе и спросил: — Дочка видела ты упыря по имени Марух?
— Да, — кивнула удивленная княжна.
— Что он делал?
— Марух… меня искал. Упрям просил меня не спешить и не открывать все сразу, и он прав оказался. Мы врага в заблуждение ввели, и теперь я все тебе поведаю…
— Не сейчас, — остановил ее князь. — Только скажи еще, дал он Упряму имена?
— Дал. При мне они, вот этот список. Правда, тут ничего не разобрать, наспех было писано…
Велислав без особого любопытства повертел бересточку и вернул княжне со словами:
— Никуда не девай. Впрочем, что я — сама никуда не девайся. Не слушай никого и никому не верь. Жди, пока я вернусь.
Поцеловал князь Василису в лоб, будто прощаясь, и поспешил к конюшне.
— Отец! Верь Упряму! — крикнула вслед ему княжна. — Я все знаю — ты верь!..
— Иди к себе! — ответил ей отец, полуобернувшись.
— Идем, Василиса Велиславовна, — сказал, подойдя сзади, Болеслав, — Радивоич велел мне присмотреть, чтобы никуда ты не уходила — уважь меня, не подведи.
«Опоздала», — с горечью попрекнула себя Василиса, глядя, как отец покидает кремль. Чутье подсказывало ей, что больше сегодня говорить о тайне предательства не доведется.
И права оказалась.
Вечером того дня, когда по городу уже разнеслась печальная весть, когда ярмарка опустела раньше времени и торговцы закрыли лавки до утра, когда все собрались провожать сынов Тверди в далекий — и самый необычный из памятных жителям города — поход, Василиса отыскала ошуйника.
— За главных остаемся, — сказала она. — Я, ты да Накрут.
— Ничего не попишешь, — вздохнул боярин. — Слово дадено, нужно ответ держать.
— Я и не спорю. Об одном хочу попросить… Башня Наума осиротела, а в ней сейчас находятся люди, от которых многое зависит. Я знаю, отец не поверил бы мне. Он считает, что во всем виноват Наум, он и Упряму верить не хочет…
— Ну, если бы не верил, то не случилось бы сегодня то, что случилось, — улыбнулся боярин.
— Я о другом. Дядька Болеслав, усиль охрану башни. Вся надежда наших врагов сейчас — убить людей, которые там. Я уверена, что ночью будет еще одно нападение.
— Уже усилил, — сказал Болеслав, — Не стал дожидаться, пока князь-батюшка решится. Отправил всю сотню, в которой Лас состоит.
— Спасибо. Но как ты понял?
— Вас, молодых, поди пойми! Держите старших за из ума выживших, должно быть. Все сами сделать хотите, скрываете… Пока тяжелой дланью не напомнишь, что отцов слушать надо, — ни за что не откроетесь.
— Звонка? — догадалась княжна. — Проговорилась.
— Еще бы смолчала! Та дочь плоха, что отцу не доверится. Тем паче после трепки… Да ты не дуйся, Велиславна, а коли дуться — так лучше на себя. Давно бы все поведали.
— А кто бы поверил? — возразила княжна. — Отец до сих пор не хочет слушать.
— Не может! Сегодня уж началось разбирательство, да сама видишь, как все закрутилось. Ладно, айда на пристань. Проводим дольников — вернемся и подумаем, как быть. К Непряду я пару ловких пареньков приставил, чтоб следили, над вендским подворьем тоже надзор учредил. Но что с Бурезовом делать — это купно с Накрутом думать станем.
— А он тоже знает?
— Еще бы нет! Он-то первый и приметил, с какими хитрыми лицами вы, три подружки, ходите. А своих домашних он в строгости держит, Милочку, конечно, пуще жизни любит, но ежели отшлепать надо — не остановится.
Вот так, проболтались подружки. Но Василиса не злилась на них. Слово отца священно… А, кроме того, легче на душе стало. Велислав усомнился бы в ее рассказах, Бурезов бы все переиначил и опять запутал правителя. Но прямолинейный Болеслав и молчаливый, себе на уме, Накрут, куда меньше сомнениям подвержены. Не им глаза от правды отводили, в уши ложь вливали.
И очень хорошо, когда есть на кого положиться.
Лицо у князя было таким, что душа поневоле в пятки уходила. Можно быть тысячу и тысячу раз правым — встретив такой взгляд, почувствуешь себя лжецом.
— Выживет? — спросил он волхва, кивнув на дверь, за которой остался Светорад.
— Конечно. Он просто истощен, и это делает раны особенно опасными, но я умею лечить чародеев. Доводилось… Ты только вели полковым целителям не переусердствовать. Здесь одними травами не обойдешься, чародею подпитка силой нужна. Я нашел для него источник — и самое страшное теперь позади.
— Не торопись разносить радостные вести, — вздохнул Велислав. — Для всех нас самое страшное только начинается. Что скажешь? — обратил он взор на Упряма. — Кто бы ни был виноват, мы должны решать, что делать. Какое бы имя ни носил враг, он своего добился. Лоух проехал до Дивного беспрепятственно, в сопровождении почти всей Охранной дружины, а удар пришелся по Светораду. По всем нам!
— Светорад жив, — с робкой надеждой сказал Упрям.
— А толку нам теперь с того? Дольная дружина — вот что значение имеет. Вся собрана, воины наготове стоят за городом. Все впустую… ведь ты, конечно, не умеешь пользоваться тайными тропами? Нет? Ну вот… — Помолчав, князь добавил: — Я должен связаться с Ладогой и обо всем рассказать. Я не стану называть Наума предателем, но это теперь уже не имеет значения. Не завтра так послезавтра сюда нагрянет весь Совет. Великий князь ладожский сместит меня с престола, а уж после чародеи установят истину.
— Нет, княже, — возразил Нещур. — Чародеи посадят на престол наместника и отсюда в Угорье умчатся. Да, видно, опоздают…
— То-то и оно! — воскликнул Велислав. — Потому я и не спрашиваю у вас двоих, можете ли вы немедля Наума вернуть, можете ли чем-нибудь совершенно невиновность его доказать. Ибо все это уже неважно. Наум или Бурезов — или кто-то еще — своего добился!
Упрям вдруг понял, что за личиной сдержанного гнева Велислав прячет отчаяние. Что он сейчас и сам не знает, для чего говорит с двумя людьми, стариком и отроком, которых подозревает, если не в преступном, но невольном пособничестве предателю.
Увидел это и Нещур. Но если ученику чародея стало еще страшнее, то волхв, казалось, что-то придумал.
— Тайными тропами мы не владеем, княже, — сказал он. — Но, быть может, сумеем помочь.
Велислав приподнял бровь.
— Пока что ничего не обещаю, — продолжал Нещур. — Упрям, помнишь заклинание, которым ты меня сюда перенес? Я ведь и правда до ума его доведу, там работы — раз плюнуть. Созвучие привнести, выровнять — это я умею, чай, в песнопениях смыслю. И будет оно работать, как надлежит.
— Что же, для всей дольной дружины люльки сколачивать? — удивился Упрям.
— Зачем? Есть уже все, в готовом виде. Весь причал на Дону в кораблях…
Упрям даже покачнулся от неожиданности предложения.
— Да ты что, Нещур! Где столько силы взять?! Таких источников ни у одного чародея нет. Если только Совет Старцев всем составом да с помощниками звать…
— Можно созвать, — согласился Нещур. — И дожидаться, пока чародеи соберут все свои источники воедино — если вообще согласятся. А это тоже вопрос, ведь если совокупный источник иссякнет, все они без силы останутся. Но можно и вспомнить о подарке Востока.
Перо! С которым, по словам волхва, полгорода можно на воздух поднять.
— Разве его хватит? — спросил Упрям, уже ощущая, однако, знакомый задор, какой охватывал его каждый раз, когда он увлекался необычной мыслью, например, в ходе войны с крапивой. Правда, далеко не всякая необычная мысль оказывалась удачной. Но ведь теперь подал ее умудренный жизнью, многоопытный волхв!
— С избытком, — ответил Нещур. — Иначе и быть не могло. Я думал над смыслом подарка. Восток ведь знал, что с его помощью самого главного не сделаешь: Наума не вернешь. Даже не найдешь, потому что у пера нет связи с Наумом. Но и напрасным дар быть не может. Восток знает многое о грядущем, он — сокол мудрости и свершений. Он знал, что придет день, когда тебе потребуется чудо. И он его тебе дал.
— Значит… по воздуху, аки по воде?
Нещур кивнул.
— О чем это вы? — насторожился князь.
— О том, что наш юный друг может превратить все корабли, стоящие сегодня на Дону, в самолеты. И довести их до Ромейского Угорья. Покажи князю перо, Упрям.
Ученик чародея сунул руку за пазуху и нащупал дар Востока. По руке, по всему телу, здоровому, но начисто лишенному волшебной силы (оказывается, он так привык к ней, даже не умея толком пользоваться, что теперь чувствовал себя голым), растеклось приятное тепло. Перо пообтрепалось, но все равно сияло прекрасным золотым блеском.
— Это дар высших сил, — сказал он. — Второй день как он при мне, а я и подумать не смел. Но в нем и правда столько силы…
— Человеческий ум не привык мыслить о великом, — пояснил Нещур. — Потому тебе и не приходило в голову, каким огромным количеством магии ты располагаешь. Нужно пережить потрясение, чтобы по-новому взглянуть на вещи.
— А ты пережил? — спросил Упрям.
Волхв улыбнулся:
— Конечно. Я всегда боялся высоты, а сегодняшним утром… я полюбил летать. Если бы не раненые, я с удовольствием отправился бы с вами. Однако тебе следует поторопиться. Дары богов предназначены для одного свершения, чудеса происходят лишь единожды — и в нужное время.
— Погодите, — прокашлявшись, воскликнул князь. — Вы что, всерьез думаете, что я соглашусь на это безумие?
— Выбор у нас, кажется, невелик, — заметил волхв.
— Вот так запросто отдать дружину на произвол юнца, который, быть может, мечтает окончательно погубить княжество?
— Велислав Радивоич, — не стал обижаться Упрям. — А очки-духовиды у тебя при себе? Давай я тебе расскажу, как Нещур в Дивный прилетел и что я сделаю с кораблями. Ты мне вопросы будешь задавать, а я отвечать. И если хоть заподозришь, что появилось облачко лжи, — руби мне голову прямо на месте. Я тебе слова против не скажу.
— Да уж, наверное, — непроизвольно усмехнулся князь.
Велислав Радивоич никогда не давал своей дружине скучать. Сколь угодно прочен мир — воины всегда в учении. Полки сменяли друг друга на границах, вернувшиеся отдыхали и вновь отправлялись в поля, хоть потешно, но воевать. Так что сбор дружины неподалеку от города никого не встревожил: новый переход затевается, только и всего. Слухи о том, что переход будет отнюдь не учебным, возникли еще вчера, но, поскольку о положении дел в Ромейском Угорье народ не знал, никто в них и не поверил. Сегодня же весть быстрее пожара облетела город. Люди бросали дела и спешили к причалам — почему-то войско собиралось там. Повидать напоследок родных, пожелать удачи друзьям, просто подбодрить бойцов — все же славяне, все свои. Необходимость похода связывали с принцем Лоухом — и в общем не ошибались, хотя домыслов, понятное дело, разошлось море. У тех же, кто знал правду, не было ни времени, ни, что таить, малейшего желания будоражить народ рассказами.
«Быть может, это и неправильно, — думал Велислав Радивоич, озирая дивничан, пестрым ковром укутавших половину причала. Вторую половину, чтобы обеспечить дольникам свободный проход к кораблям, держали в оцеплении болеславичи. Князь слушал взволнованный голос народа и все острее чувствовал свою вину. — Нельзя правителю что-то скрывать от людей. Нельзя отговариваться тем, что-де не поймут, не примут… Продержи народ вот так поколение-другое — тогда действительно перестанут понимать и принимать. Нет, недостойно это славян!..»
На Упряма, летающего в своем котле от ладьи к ладье и размахивающего пером, поглядывали, особенно когда он ловко огибал мачты и нырял под канатами, но не слишком удивлялись: ученик чародея как-никак — самого Наума болезного. Ему и пристало волшебствовать.
«На Бурезова, пожалуй, смотрели бы больше, — подумалось князю. — Упрям свой, а тот за десять лет так и остался пришлым. Упрям, Упрям… ты чист, я вижу, но оправданна ли вера твоя? И если да — то не сам ли ты виноват в моих сомнениях, коль скоро не поведал мне сразу всего? Однако я не буду тебя упрекать. Моей вины ничуть не меньше. И ведь я сам подтолкнул тебя к молчанию, когда велел ни слова никому не говорить. В час, когда о людях надо было думать, — за престол испугался. За себя на престоле…»
Упрям взлетел повыше и помахал сияющим пером: все готово. Велислав подал знак.
Стройными рядами дружинники загрохотали по доскам причала, по сходням. Красиво, как на смотре, шли — в ожидании ладожских чародеев все равно нечем было заняться, вот и начищали брони да оружие.
Крики толпы стали радостными. Занятное свойство у людей — в любом настроении вид воинов, защитников родины, бальзам на сердце проливает. И не только у простого народа — в душе владыки тоже расцветает необычное восторженное чувство. Вятшие идут!
Велислав тронул пятками коня и выехал на всеобще обозрение. Когда последние воины взошли на палубы, поднял руку — покров тишины спустился на причалы.
— Народ Тверди! В далекой вендской земле, в Угорье Ромейском, беда стряслась. Все вы, твердичи, слышали про хана Огневой Орды — обрушил нечестивец полчища на Угорье. По вендам прошел, славянам грозит. Ладога кинула клич о дружине соборной — можем ли остаться в стороне мы, когда кровь братьев наших льется на Западе? Можем ли предать их, когда есть у нас чудо чудное, диво дивное — перо волшебное, что перенесет полки над землею и карою небесною обрушит на мерзкого хана, булгарами отринутого! Не за наживу, не за тщеславие на битву идем — за честь Тверди и жизнь братьев! Благословите нас, боги благие, благослови нас, народ честной!
Опять не все сказал. Но поздно — в такой миг уже не дознаешься, что оставляешь город под предательством. И все равно ведь остаться нельзя. Не простится правителю, который от боя уклонился.
Причалы взорвались согласным гулом. Запели волхвы, из каждого дивнинского святилища прибывшие. Пели «Восхваление светлым богам», для всех служений единое.
К Велиславу приблизились Василиса, Болеслав и Накрут. Князь возложил на голову дочери венец — она главной остается. Этим можно было бы и ограничиться, но, памятуя слова Бурезова о том, что княжна может находиться под влиянием чар (и чувствуя себя последним подлецом), скипетр — знак власти — подал одеснику. Ему в отсутствие князя власть осуществлять. Это уж если не вернется правитель…
«Вернусь, — подумал Велислав, поднимаясь по сходням. — Конечно, вернусь. И разберусь во всем».
Только сначала нужно отдохнуть от тайн и загадок. Как ни страшна война, именно она закаляет дух. И хорошо, что, пусть ненадолго, впереди ждет хрустально ясное будущее, где все будет понятно и просто…
Поскрипывали мачты, хлопали на ветру паруса. Бока ладей казались несоразмерно большими, с днищ до сих пор стекала вода. Каждый звук с небывалой ясностью разносился в небесной тиши.
Дружинники разделились примерно поровну: часть, спасаясь от головокружения, сбилась на середине палуб, остальные не отходили от бортов. Кто зачарованно смотрел вниз, кто вглядывался в даль, не сдерживая восторженной улыбки.
Здесь не было качки. Ладьи шли на удивление ровно и даже под порывами ветра, нагнетавшего паруса до звона, не давали крена.
Ладей было восемьдесят. Двадцать восемь боевых, длинных и стройных, с горделивыми носами, вырезанными в виде конских голов, — крепкогрудые красавцы, снабженные бивнями таранов. И пятьдесят две торговые посудины — широкие, пузатые, с высокими бортами. Князь мог бы взять и больше, положение властителя позволяло в случае опасности не только просить, но и требовать помощи, но прочие корабли были не в лучшем состоянии: прибывшие на них купцы намеревались заняться ремонтом под конец торгов, когда будет чем оплатить работу знаменитых дивнинских мастеров корабельных.
Да в общем большего дольникам и не требовалось — на каждом судне разместилось в среднем по сотне воинов. В доле пошла не только Старшая дружина, но и полки союзных половцев и полян.
Кормчие, пообвыкнув, принялись упражняться в управлении полетом. Сперва осторожно, потом все смелее. Упрям не додумался бы, но Нещур подсказал, что можно заклинание «перетягивать» по частям. Старый волхв пожертвовал для похода свой посох, еще отлично «помнивший», как править в воздухе, и Упрям перетянул его круговые движения на паруса, пологие — на правила, а махи, задававшие высоту, — на якоря. Теперь каждая ладья могла лететь так, как нужно именно ей. Движения правила разворачивали влево-вправо, подъем и спуск якоря заставляли взлетать под облака или никнуть к земле. С парусами получилось труднее: хотя управление скоростью зависело только от площади паруса (распустили — быстрее, подобрали — медленнее), кормчие долго не могли привыкнуть, что направление воздушных потоков никак не влияло на полет. И каждый раз, стоило ветру измениться, налегали на правила, норовя подставить борт под ветер. Из-за этого две ладьи чуть не столкнулись, после чего князь велел передать, чтоб корабли разошлись подальше.
— Кто таков, спрашиваю?
— Да Невдогад я, — признался Невдогад.
Стражники переглянулись. О ночном бое в башне чародея они конечно же слышали, как и о том, что бок о бок с учеником Наума дрался некий приятель его Невдогад. Ласовичи отзывались о нем хорошо… Однако долг пересилил:
— А Болеслав тебя знает?
— Ну… лично не встречались, но он обо мне слышал.
— Как освободится, мы его кликнем, — пообещал один из стражников. — Ты пока обожди, — прибавил второй.
— Да с каких пор честного твердича в кремль не пускают?! — возмутился Невдогад безо всякой надежды — и так заранее знал ответ.
— Случай особый, — пожал плечами первый стражник. — Слышь, а правду говорят, будто Упрям, врагов истребляя, небесные громы призывал?
Как назло, оба были новенькими, и Невдогад, кремлевскую сотню болеславичей знавший поименно, именно этих двоих не помнил.
— Врут, — ответил он. — Упрям огнем повелевал.
— Здорово!
— А княжну откуда знаешь? — спросил второй, глядя без особого доверия.
— Да встретил, когда Упрям до князя ходил.
— Ходят до ветра, деревенщина, — попрекнул стражник.
«Я тебе это припомню», — подумала Василиса.
Вдруг за их спинами возникла Звонка — в приличествующем одеянии, взволнованная.
— Невдогад! — окликнула она. — Где тебя носит? Эй, парни, чего встали, пропустите его, княжна заждалась.
— А он говорит, что к Болеславу наметился, — усмехнулся второй стражник.
— А ты сама-то кто будешь, красавица? — подмигнул первый.
Звонка хотела уже вскипеть по старой привычке, но подумав, согласилась:
— Ну да, красавица и есть. А кто я такая, на вечернем Смотре узнаете. Так, — обвела она стражников пугающим взором. — Значит, державу позорите? Молчать! В кремле гости важные, ну как посмотрят на вас — что увидят? Пояса криво сидят, шеломы — вообще как треухи… так и думала: оружие не чищено, кольчуги не блестят. Имя разводящего! — грозно наступила она на первого.
— П-порскун, — ошалело пролепетал тот, вжимаясь в распахнутый створ ворот.
— Кон, — сообщил ему второй, догадавшись: — Это дочь Болеслава. Кон нам.
— Почему хоругвь криво стоит? — продолжала Звонка, глянув наверх, где колыхалось на ветру полотнище со знаками княжеской власти.
— Ветер, — доложил второй.
— Ветер? А вы на что? На карауле в кремле стоите — даже ветер должны пресекать! А у вас ума хватает только нужных людей задерживать. Идем, Невдогад.
Парень прошел мимо стражников, и Звонка повела его в глубь двора. Оглянулась только, чтобы прикрикнуть:
— Что застыли? Хоругвь сама не выпрямится, железо само не начистится! Ох, набрали новичков…
Отойдя от ворот, Невдогад потянул подругу на передний двор:
— Скорее, там что-то случилось — из башни гонец примчался в мыле.
— Там батя, — мотнула головой Звонка. — Я не пойду.
— Ждите с Милочкой в моей горнице. Одежку мне через окно подадите…
Как ни странно, без праздношатающихся горожан подобраться к князю оказалось проще. Болеславичи разошлись, посольские охранники подались на свое подворье вместе со слугами, бояре — кто в терем поспешил, кто вокруг толокся. Князь, одесник с ошуйником и Лоух с Гракусом, не слезая с коней, о чем-то жарко спорили.
— Это нарочно подстроено! — кричал принц, отмахиваясь от Гракуса, кажется, пытавшегося его утихомирить. — Ваша дружина, похоже, и не собирается выступать в поход. Вы бросаете мою страну на растерзание диким ордам!
— В городе предательство, — стараясь говорить размеренно и негромко, втолковывал ему Накрут. — На ладожан напали наши общие враги.
— А было ли нападение? — воскликнул Лоух.
— Не забывайся! — рявкнул на него Болеслав. — Хоть Яго ты будь, а князя во лжи обвинять — язык попридержи!
— Мы готовы выполнить свои обязательства, — ровно сказал князь.
— Как?! — вскрикнул Лоух. — Гибель моей страны вы называете выполнением обязательств?
— Все не так, мой господин, — безуспешно утешал принца Гракус.
— Довольно! — оборвал князь новый поток обвинений, готовый сорваться с уст Лоуха. — Поговорим в тереме.
Это подействовало, и все направились к крыльцу. Слышавший окончание разговора Невдогад притаился за выступом стены. Мимо него прошел Ослух, стягивая с мокрой головы шлем. К нему подошли двое дружинников, поднесли ковшик кваса и, дав напиться, спросили:
— Что у вас там стряслось?
— Мрак! — коротко ответил тот. — Надо возвращаться… Позовите лекаря, боярин Болеслав дозволил взять полкового.
— Кто? — в голос спросили дружинники.
— Из наших все целы, ни царапины… Извините, ребята, не могу сейчас рассказывать. После. Ведите лекаря.
Те понимающе кивнули и разошлись — один за полковым целителем, другой за лошадью для него.
— Ослух! — не выдержав, подошел Невдогад. — Здоровья тебе
— Ты?! — удивился он. — И тебе поздорову. Какими судьбами?
— По делу. По общему нашему делу. Ослух, дружище, что там произошло, в башне?
— Не могу сказать.
— Ослух, ну мне-то… я ведь и так во всем по уши увяз! Ну, ради дружбы моей с Упрямом! Он-то хоть цел?
— Цел, — вздохнул Ослух. — Уж, не знаю, как ему это удалось… Ты знаешь, зайди в башню, тебя пустят. Упряму друг сейчас нужен. Князь-батюшка сегодня прямо сказал, что не видит оправданий для Наума. Ну, и Упряму, конечно доверие не прежнее. Лас наш сперва закипел, хотел отказаться башню стеречь. Потом остыл… а сейчас, похоже, сам не знает, что думать. Хотя, что тут думать? Все видели, как Упрям и Нещур за ладожан дрались…
— Когда дрались?! Ослух, прошу тебя — кто такой Нещур, с кем была драка?
— С навями. Опять… — сдался дружинник. — Тебя там не было. Ну, может, оно и к лучшему. Нещур — это волхв пришлый, Упрям его где-то раздобыл ночью. А бой… Ладожские чародеи, слышь, со Светорадом во главе, тайными тропами прибыли. А навье засаду устроило. Троих убили. Светорада изранили — еле живого мы его довезли, всего-то полверсты до башни. Буяна, песика говорящего, и то не пожалели, тоже чуть жив.
— Вот о чем Лоух верещал…
— Ага, — кивнул Ослух. — Ладожане, говорят, должны были перебросить нашу долю к соборной дружине в Угорье Ромейское. Без наших туго там придется всем.
— И теперь свадьбы ему покажется мало… — пробормотал Невдогад. — Спасибо, что рассказал — помог мне. Мы многое прозевали, но, может, теперь спохватимся. Спасибо! — крикнул он уже на бегу, огибая терем.
Звонка ждала его в глухом закутке с одеждой. Невдогад уже по памяти прочел заклинание, глядя на свое отражение в оконном стекле, и вновь обернулся Василисой. Девичье тело казалось одновременно таким родным — и таким незнакомым…
— Рехнуться можно, — проворчала княжна, меняя одеяние. — Пора кончать с превращениями. Что разведали?
— Айда к Милочке, она Непряда трясла — пусть и рассказывает.
Милочка ждала, сгорая от нетерпения. Выскочила навстречу княжне, порывисто обняла, будто давно расстались.
— Ну, что тебе удалось узнать у него?
— Да ничего особенного, Василисушка. Бродит, пьяного изображает наш Непряд. Ищет княжну, чтобы в чем-то покаяться.
— Вот как?! — удивилась Василиса.
— Да, покаяться. Должно быть, в том, что вендам прислуживал. Он теперь отговорить тебя хочет от брака с Лоухом. Даже намекал, что побег устроит. Уродом назвал принца вендского… Видела его, солнышко? Красивенький какой, правда?
— Правда. Ох, хитер Бурезов! Уверена, по его наущению Непряд старается. — Княжна обхватила голову ладонями и прикрыла глаза, размышляя. — Одно к одному. Мы вендов на крючок поймали, а Бурезов это понял и решил ими пожертвовать. Стоянка навей потаенная… Забыли мы о ней… Нападение на ладожан давно задумано. А Лоух ведет себя, исходя из прежнего замысла. Но свадьба Бурезову уже не нужна — вендов он в жертву приносит. Он думает, что у нас нет доказательств вины угорцев, ведь иначе мы еще вчера бы все князю поведали. И вот он подкидывает нам Непряда, который наверняка скажет, что козни строил, будучи вендами подкуплен. Простенький такой рассказ, который должен сойтись с нашими подозрениями, как о них Бурезов думает… Так, а дальше что? Сейчас у князя — Лоух с Гракусом. Если Гракус понял, что вендами жертвуют, то он во всем сознается. Но слишком они счастливые, посольские… Ага, вот что: они знают о нападении на ладожан. Ну конечно! И будут играть по-старому, веря, что твердичи вину перед ними признают. Айда к батюшке, девоньки! Самое время сейчас все рассказать. Удумает Гракус хитрить — мы его за жабры быстро возьмем. Главное, чтобы имя Бурезова прозвучало, понимаете? Идемте, девоньки, по дороге коротко расскажу, о чем сейчас услышала. Близ I башни чародея был бой…
На ходу, запретив подружкам ахать и охать, княжна поведала о случившемся. Однако, едва подошли они к парадному крыльцу, столкнулись с Велиславом, спешившим вниз.
— Василиса! — подозвал он дочь. Положил руки ей на плечи, долго смотрел в глаза, точно не зная, что выбрать из слов, толкущихся на языке, а потом вдруг водрузил на нос какие-то стекла в роговой оправе и спросил: — Дочка видела ты упыря по имени Марух?
— Да, — кивнула удивленная княжна.
— Что он делал?
— Марух… меня искал. Упрям просил меня не спешить и не открывать все сразу, и он прав оказался. Мы врага в заблуждение ввели, и теперь я все тебе поведаю…
— Не сейчас, — остановил ее князь. — Только скажи еще, дал он Упряму имена?
— Дал. При мне они, вот этот список. Правда, тут ничего не разобрать, наспех было писано…
Велислав без особого любопытства повертел бересточку и вернул княжне со словами:
— Никуда не девай. Впрочем, что я — сама никуда не девайся. Не слушай никого и никому не верь. Жди, пока я вернусь.
Поцеловал князь Василису в лоб, будто прощаясь, и поспешил к конюшне.
— Отец! Верь Упряму! — крикнула вслед ему княжна. — Я все знаю — ты верь!..
— Иди к себе! — ответил ей отец, полуобернувшись.
— Идем, Василиса Велиславовна, — сказал, подойдя сзади, Болеслав, — Радивоич велел мне присмотреть, чтобы никуда ты не уходила — уважь меня, не подведи.
«Опоздала», — с горечью попрекнула себя Василиса, глядя, как отец покидает кремль. Чутье подсказывало ей, что больше сегодня говорить о тайне предательства не доведется.
* * *
И права оказалась.
Вечером того дня, когда по городу уже разнеслась печальная весть, когда ярмарка опустела раньше времени и торговцы закрыли лавки до утра, когда все собрались провожать сынов Тверди в далекий — и самый необычный из памятных жителям города — поход, Василиса отыскала ошуйника.
— За главных остаемся, — сказала она. — Я, ты да Накрут.
— Ничего не попишешь, — вздохнул боярин. — Слово дадено, нужно ответ держать.
— Я и не спорю. Об одном хочу попросить… Башня Наума осиротела, а в ней сейчас находятся люди, от которых многое зависит. Я знаю, отец не поверил бы мне. Он считает, что во всем виноват Наум, он и Упряму верить не хочет…
— Ну, если бы не верил, то не случилось бы сегодня то, что случилось, — улыбнулся боярин.
— Я о другом. Дядька Болеслав, усиль охрану башни. Вся надежда наших врагов сейчас — убить людей, которые там. Я уверена, что ночью будет еще одно нападение.
— Уже усилил, — сказал Болеслав, — Не стал дожидаться, пока князь-батюшка решится. Отправил всю сотню, в которой Лас состоит.
— Спасибо. Но как ты понял?
— Вас, молодых, поди пойми! Держите старших за из ума выживших, должно быть. Все сами сделать хотите, скрываете… Пока тяжелой дланью не напомнишь, что отцов слушать надо, — ни за что не откроетесь.
— Звонка? — догадалась княжна. — Проговорилась.
— Еще бы смолчала! Та дочь плоха, что отцу не доверится. Тем паче после трепки… Да ты не дуйся, Велиславна, а коли дуться — так лучше на себя. Давно бы все поведали.
— А кто бы поверил? — возразила княжна. — Отец до сих пор не хочет слушать.
— Не может! Сегодня уж началось разбирательство, да сама видишь, как все закрутилось. Ладно, айда на пристань. Проводим дольников — вернемся и подумаем, как быть. К Непряду я пару ловких пареньков приставил, чтоб следили, над вендским подворьем тоже надзор учредил. Но что с Бурезовом делать — это купно с Накрутом думать станем.
— А он тоже знает?
— Еще бы нет! Он-то первый и приметил, с какими хитрыми лицами вы, три подружки, ходите. А своих домашних он в строгости держит, Милочку, конечно, пуще жизни любит, но ежели отшлепать надо — не остановится.
Вот так, проболтались подружки. Но Василиса не злилась на них. Слово отца священно… А, кроме того, легче на душе стало. Велислав усомнился бы в ее рассказах, Бурезов бы все переиначил и опять запутал правителя. Но прямолинейный Болеслав и молчаливый, себе на уме, Накрут, куда меньше сомнениям подвержены. Не им глаза от правды отводили, в уши ложь вливали.
И очень хорошо, когда есть на кого положиться.
* * *
Лицо у князя было таким, что душа поневоле в пятки уходила. Можно быть тысячу и тысячу раз правым — встретив такой взгляд, почувствуешь себя лжецом.
— Выживет? — спросил он волхва, кивнув на дверь, за которой остался Светорад.
— Конечно. Он просто истощен, и это делает раны особенно опасными, но я умею лечить чародеев. Доводилось… Ты только вели полковым целителям не переусердствовать. Здесь одними травами не обойдешься, чародею подпитка силой нужна. Я нашел для него источник — и самое страшное теперь позади.
— Не торопись разносить радостные вести, — вздохнул Велислав. — Для всех нас самое страшное только начинается. Что скажешь? — обратил он взор на Упряма. — Кто бы ни был виноват, мы должны решать, что делать. Какое бы имя ни носил враг, он своего добился. Лоух проехал до Дивного беспрепятственно, в сопровождении почти всей Охранной дружины, а удар пришелся по Светораду. По всем нам!
— Светорад жив, — с робкой надеждой сказал Упрям.
— А толку нам теперь с того? Дольная дружина — вот что значение имеет. Вся собрана, воины наготове стоят за городом. Все впустую… ведь ты, конечно, не умеешь пользоваться тайными тропами? Нет? Ну вот… — Помолчав, князь добавил: — Я должен связаться с Ладогой и обо всем рассказать. Я не стану называть Наума предателем, но это теперь уже не имеет значения. Не завтра так послезавтра сюда нагрянет весь Совет. Великий князь ладожский сместит меня с престола, а уж после чародеи установят истину.
— Нет, княже, — возразил Нещур. — Чародеи посадят на престол наместника и отсюда в Угорье умчатся. Да, видно, опоздают…
— То-то и оно! — воскликнул Велислав. — Потому я и не спрашиваю у вас двоих, можете ли вы немедля Наума вернуть, можете ли чем-нибудь совершенно невиновность его доказать. Ибо все это уже неважно. Наум или Бурезов — или кто-то еще — своего добился!
Упрям вдруг понял, что за личиной сдержанного гнева Велислав прячет отчаяние. Что он сейчас и сам не знает, для чего говорит с двумя людьми, стариком и отроком, которых подозревает, если не в преступном, но невольном пособничестве предателю.
Увидел это и Нещур. Но если ученику чародея стало еще страшнее, то волхв, казалось, что-то придумал.
— Тайными тропами мы не владеем, княже, — сказал он. — Но, быть может, сумеем помочь.
Велислав приподнял бровь.
— Пока что ничего не обещаю, — продолжал Нещур. — Упрям, помнишь заклинание, которым ты меня сюда перенес? Я ведь и правда до ума его доведу, там работы — раз плюнуть. Созвучие привнести, выровнять — это я умею, чай, в песнопениях смыслю. И будет оно работать, как надлежит.
— Что же, для всей дольной дружины люльки сколачивать? — удивился Упрям.
— Зачем? Есть уже все, в готовом виде. Весь причал на Дону в кораблях…
Упрям даже покачнулся от неожиданности предложения.
— Да ты что, Нещур! Где столько силы взять?! Таких источников ни у одного чародея нет. Если только Совет Старцев всем составом да с помощниками звать…
— Можно созвать, — согласился Нещур. — И дожидаться, пока чародеи соберут все свои источники воедино — если вообще согласятся. А это тоже вопрос, ведь если совокупный источник иссякнет, все они без силы останутся. Но можно и вспомнить о подарке Востока.
Перо! С которым, по словам волхва, полгорода можно на воздух поднять.
— Разве его хватит? — спросил Упрям, уже ощущая, однако, знакомый задор, какой охватывал его каждый раз, когда он увлекался необычной мыслью, например, в ходе войны с крапивой. Правда, далеко не всякая необычная мысль оказывалась удачной. Но ведь теперь подал ее умудренный жизнью, многоопытный волхв!
— С избытком, — ответил Нещур. — Иначе и быть не могло. Я думал над смыслом подарка. Восток ведь знал, что с его помощью самого главного не сделаешь: Наума не вернешь. Даже не найдешь, потому что у пера нет связи с Наумом. Но и напрасным дар быть не может. Восток знает многое о грядущем, он — сокол мудрости и свершений. Он знал, что придет день, когда тебе потребуется чудо. И он его тебе дал.
— Значит… по воздуху, аки по воде?
Нещур кивнул.
— О чем это вы? — насторожился князь.
— О том, что наш юный друг может превратить все корабли, стоящие сегодня на Дону, в самолеты. И довести их до Ромейского Угорья. Покажи князю перо, Упрям.
Ученик чародея сунул руку за пазуху и нащупал дар Востока. По руке, по всему телу, здоровому, но начисто лишенному волшебной силы (оказывается, он так привык к ней, даже не умея толком пользоваться, что теперь чувствовал себя голым), растеклось приятное тепло. Перо пообтрепалось, но все равно сияло прекрасным золотым блеском.
— Это дар высших сил, — сказал он. — Второй день как он при мне, а я и подумать не смел. Но в нем и правда столько силы…
— Человеческий ум не привык мыслить о великом, — пояснил Нещур. — Потому тебе и не приходило в голову, каким огромным количеством магии ты располагаешь. Нужно пережить потрясение, чтобы по-новому взглянуть на вещи.
— А ты пережил? — спросил Упрям.
Волхв улыбнулся:
— Конечно. Я всегда боялся высоты, а сегодняшним утром… я полюбил летать. Если бы не раненые, я с удовольствием отправился бы с вами. Однако тебе следует поторопиться. Дары богов предназначены для одного свершения, чудеса происходят лишь единожды — и в нужное время.
— Погодите, — прокашлявшись, воскликнул князь. — Вы что, всерьез думаете, что я соглашусь на это безумие?
— Выбор у нас, кажется, невелик, — заметил волхв.
— Вот так запросто отдать дружину на произвол юнца, который, быть может, мечтает окончательно погубить княжество?
— Велислав Радивоич, — не стал обижаться Упрям. — А очки-духовиды у тебя при себе? Давай я тебе расскажу, как Нещур в Дивный прилетел и что я сделаю с кораблями. Ты мне вопросы будешь задавать, а я отвечать. И если хоть заподозришь, что появилось облачко лжи, — руби мне голову прямо на месте. Я тебе слова против не скажу.
— Да уж, наверное, — непроизвольно усмехнулся князь.
* * *
Велислав Радивоич никогда не давал своей дружине скучать. Сколь угодно прочен мир — воины всегда в учении. Полки сменяли друг друга на границах, вернувшиеся отдыхали и вновь отправлялись в поля, хоть потешно, но воевать. Так что сбор дружины неподалеку от города никого не встревожил: новый переход затевается, только и всего. Слухи о том, что переход будет отнюдь не учебным, возникли еще вчера, но, поскольку о положении дел в Ромейском Угорье народ не знал, никто в них и не поверил. Сегодня же весть быстрее пожара облетела город. Люди бросали дела и спешили к причалам — почему-то войско собиралось там. Повидать напоследок родных, пожелать удачи друзьям, просто подбодрить бойцов — все же славяне, все свои. Необходимость похода связывали с принцем Лоухом — и в общем не ошибались, хотя домыслов, понятное дело, разошлось море. У тех же, кто знал правду, не было ни времени, ни, что таить, малейшего желания будоражить народ рассказами.
«Быть может, это и неправильно, — думал Велислав Радивоич, озирая дивничан, пестрым ковром укутавших половину причала. Вторую половину, чтобы обеспечить дольникам свободный проход к кораблям, держали в оцеплении болеславичи. Князь слушал взволнованный голос народа и все острее чувствовал свою вину. — Нельзя правителю что-то скрывать от людей. Нельзя отговариваться тем, что-де не поймут, не примут… Продержи народ вот так поколение-другое — тогда действительно перестанут понимать и принимать. Нет, недостойно это славян!..»
На Упряма, летающего в своем котле от ладьи к ладье и размахивающего пером, поглядывали, особенно когда он ловко огибал мачты и нырял под канатами, но не слишком удивлялись: ученик чародея как-никак — самого Наума болезного. Ему и пристало волшебствовать.
«На Бурезова, пожалуй, смотрели бы больше, — подумалось князю. — Упрям свой, а тот за десять лет так и остался пришлым. Упрям, Упрям… ты чист, я вижу, но оправданна ли вера твоя? И если да — то не сам ли ты виноват в моих сомнениях, коль скоро не поведал мне сразу всего? Однако я не буду тебя упрекать. Моей вины ничуть не меньше. И ведь я сам подтолкнул тебя к молчанию, когда велел ни слова никому не говорить. В час, когда о людях надо было думать, — за престол испугался. За себя на престоле…»
Упрям взлетел повыше и помахал сияющим пером: все готово. Велислав подал знак.
Стройными рядами дружинники загрохотали по доскам причала, по сходням. Красиво, как на смотре, шли — в ожидании ладожских чародеев все равно нечем было заняться, вот и начищали брони да оружие.
Крики толпы стали радостными. Занятное свойство у людей — в любом настроении вид воинов, защитников родины, бальзам на сердце проливает. И не только у простого народа — в душе владыки тоже расцветает необычное восторженное чувство. Вятшие идут!
Велислав тронул пятками коня и выехал на всеобще обозрение. Когда последние воины взошли на палубы, поднял руку — покров тишины спустился на причалы.
— Народ Тверди! В далекой вендской земле, в Угорье Ромейском, беда стряслась. Все вы, твердичи, слышали про хана Огневой Орды — обрушил нечестивец полчища на Угорье. По вендам прошел, славянам грозит. Ладога кинула клич о дружине соборной — можем ли остаться в стороне мы, когда кровь братьев наших льется на Западе? Можем ли предать их, когда есть у нас чудо чудное, диво дивное — перо волшебное, что перенесет полки над землею и карою небесною обрушит на мерзкого хана, булгарами отринутого! Не за наживу, не за тщеславие на битву идем — за честь Тверди и жизнь братьев! Благословите нас, боги благие, благослови нас, народ честной!
Опять не все сказал. Но поздно — в такой миг уже не дознаешься, что оставляешь город под предательством. И все равно ведь остаться нельзя. Не простится правителю, который от боя уклонился.
Причалы взорвались согласным гулом. Запели волхвы, из каждого дивнинского святилища прибывшие. Пели «Восхваление светлым богам», для всех служений единое.
К Велиславу приблизились Василиса, Болеслав и Накрут. Князь возложил на голову дочери венец — она главной остается. Этим можно было бы и ограничиться, но, памятуя слова Бурезова о том, что княжна может находиться под влиянием чар (и чувствуя себя последним подлецом), скипетр — знак власти — подал одеснику. Ему в отсутствие князя власть осуществлять. Это уж если не вернется правитель…
«Вернусь, — подумал Велислав, поднимаясь по сходням. — Конечно, вернусь. И разберусь во всем».
Только сначала нужно отдохнуть от тайн и загадок. Как ни страшна война, именно она закаляет дух. И хорошо, что, пусть ненадолго, впереди ждет хрустально ясное будущее, где все будет понятно и просто…
* * *
Поскрипывали мачты, хлопали на ветру паруса. Бока ладей казались несоразмерно большими, с днищ до сих пор стекала вода. Каждый звук с небывалой ясностью разносился в небесной тиши.
Дружинники разделились примерно поровну: часть, спасаясь от головокружения, сбилась на середине палуб, остальные не отходили от бортов. Кто зачарованно смотрел вниз, кто вглядывался в даль, не сдерживая восторженной улыбки.
Здесь не было качки. Ладьи шли на удивление ровно и даже под порывами ветра, нагнетавшего паруса до звона, не давали крена.
Ладей было восемьдесят. Двадцать восемь боевых, длинных и стройных, с горделивыми носами, вырезанными в виде конских голов, — крепкогрудые красавцы, снабженные бивнями таранов. И пятьдесят две торговые посудины — широкие, пузатые, с высокими бортами. Князь мог бы взять и больше, положение властителя позволяло в случае опасности не только просить, но и требовать помощи, но прочие корабли были не в лучшем состоянии: прибывшие на них купцы намеревались заняться ремонтом под конец торгов, когда будет чем оплатить работу знаменитых дивнинских мастеров корабельных.
Да в общем большего дольникам и не требовалось — на каждом судне разместилось в среднем по сотне воинов. В доле пошла не только Старшая дружина, но и полки союзных половцев и полян.
Кормчие, пообвыкнув, принялись упражняться в управлении полетом. Сперва осторожно, потом все смелее. Упрям не додумался бы, но Нещур подсказал, что можно заклинание «перетягивать» по частям. Старый волхв пожертвовал для похода свой посох, еще отлично «помнивший», как править в воздухе, и Упрям перетянул его круговые движения на паруса, пологие — на правила, а махи, задававшие высоту, — на якоря. Теперь каждая ладья могла лететь так, как нужно именно ей. Движения правила разворачивали влево-вправо, подъем и спуск якоря заставляли взлетать под облака или никнуть к земле. С парусами получилось труднее: хотя управление скоростью зависело только от площади паруса (распустили — быстрее, подобрали — медленнее), кормчие долго не могли привыкнуть, что направление воздушных потоков никак не влияло на полет. И каждый раз, стоило ветру измениться, налегали на правила, норовя подставить борт под ветер. Из-за этого две ладьи чуть не столкнулись, после чего князь велел передать, чтоб корабли разошлись подальше.