Страница:
— Я прочитал все записи и уже посовещался кое с кем в Ладоге, не называя, конечно, имен и не объясняя, для чего мне это нужно. Дела наши плохи, Упрям, во всяком случае, мне ничего на ум не приходит.
— Дядь Нещур, мне бы пожевать чего, — сказал Упрям, складывая меховой плащ и вешая на стену ножны с разорви-клинком. — А то я из солидарности на корабле завтракать не стал.
— Сейчас сообразим, — кивнул Нещур, кликнул кого-то из дружинников и распорядился насчет стола. Потом протер красные после бессонной ночи глаза и спросил: — Как у вас там прошло?
— Да прилично, — пожал плечами Упрям, садясь за стол, — мне-то сравнить не с чем, но дружинникам понравилось. Говорят, воздушная война — сплошное удовольствие. Не знаю, я особого удовольствия не заметил. Хотя, конечно, удобно. Ну, и счет неплохой…
— У нас тут тоже веселье было. — Пока Упрям уплетал завтрак, Нещур рассказал ему о ночных событиях, о которых во всех подробностях узнал от сокола Зоркого. Единственное, в чем сокол не разобрался — а стало быть, и волхв тоже, — это во внезапном исчезновении с поля боя княжны Василисы и ее появлении после того, как все закончилось, хотя при этом она все же никуда не девалась. Упрям, услышав это, чуть не поперхнулся.
— О боги, да научусь ли я когда-нибудь вовремя снимать заклинания?! — воскликнул он. — Ладно, все равно некогда было это сделать. Я потом объясню, что к чему. Первым делом: все ли живы?
— Все. В башне тихо было. Буян уже шевелится — на нем как на собаке заживает, — пошутил волхв. — А вот Светорад по-прежнему без сознания. И это очень плохо, потому что, боюсь, без него мы не справимся.
— Так ведь ты сказал, что все перевел, — сказал Упрям, убирая посуду.
— Почти все. Вот смотри. — Нещур разложил на столе бумаги. — Здесь в основном описываются предположения насчет необязательного будущего. Вот здесь, отдельной подшивкой, собраны сведения об открытии врат: состав зелья и заклинания. А вот тут — примечания. Они изложены простым языком, читаются легко, но на сердце от них тяжко делается. Поскольку врата в башне уже пробиты, нам понадобится только заклинание. Однако к Науму оно нас, скорее всего, не приведет. Во-первых, мы не сможем прицелиться. Будь Наум хоть где-то в нашей Вселенной, достаточно было бы обычного поиска какой-нибудь личной вещью. Но для другой Вселенной наводка должна быть… двусторонней. Понимаешь, не только мы к цели должны потянуться, но и цель к нам.
— Значит, если просто открыть врата…
— Мы окажемся в любой случайной точке на той земле. Или на небесах того мира, или еще где. Можно рассчитывать только на попадание во времени.
— Вот так дела, — помрачнел Упрям, — А если уйти в ту Вселенную и провести поиск Наума уже в ней?
— Занятная мысль, — согласился Нещур. — Но, скорее всего, не сработает. Наши заклинания в том мире почти наверняка окажутся недействительными, по крайней мере, сложные. Наум прямо говорит об этом в записях. Чтобы они работали, нужно хорошенько изучить тот мир и подогнать заклинания под него, а это — годы, если не десятки лет работы.
— А что еще может помочь? — спросил Упрям.
Волхв только руками развел:
— Не знаю, все-таки я не чародей. Я очень надеялся на Светорада, но пробуждать его сейчас преступно. А в Ладоге вообще ошалели, когда я начал расспрашивать. Похоже, Наум ни с кем не делился своими исследованиями.
— Да, я же говорил, мы и открытие-то сделали случайно.
— Поэтому в Совете Старцев необязательное будущее представляют себе, как и раньше, умозрительно и, кроме бесполезных и бездоказательных споров, ничем поделиться не могут.
— А что, если… — припомнил Упрям. — У нас есть одна вещица из того мира. Она нам не поможет?
Брови Нещура подскочили на полпяди.
— Мы сначала думали, что это язык странной зверушки, но он не подвержен тлению и вообще больше походит на очень плотную бумагу… Да я сейчас принесу, покажу. Только Наум говорил, что эта штука может оказаться опасной. Он выдернул ее из пасти карманного василиска.
— Ты неси, неси, — поторопил Нещур.
Ученик чародея сбегал в чаровальню и там вынул из тайника кожаный кошель, в котором содержалась диковинка. Принес и, стараясь не касаться, вытряхнул на стол.
— Вот… сначала оно было черным и влажным, а потом высохло, из черноты проступили краски и возникло изображение учителя.
Нещур повертел плоскую вещицу в руках, выслушал краткий рассказ Упряма и сказал:
— Во всяком случае, я все больше склоняюсь к той мысли, что наша магия будет бессильна там — законы наших миров, по-видимому, слишком различны. Удивительное колдовское создание. Василиск, который создает образ противника, а уж потом, притаившись в логове, глазит его сколько душе угодно… Коварный мир! Однако твоя догадка верна, прозорливый вьюнош: с этой вещью, тем более хранящей образ Наума, мы не только сможем притянуть иную Вселенную, но и нацелиться на твоего учителя с поразительной точностью!
— Значит, за дело? — обрадовался Упрям.
— Нет. Осталась еще одна забота. Источник силы. И здесь я опять-таки не вижу выхода, — понуро сообщил волхв. — Нам потребуется огромное количество силы. Признаться, я просто не представляю себе, где можно добыть столько.
— Но перо, по-моему, все еще полно силы…
— Я ведь говорил — оно навряд ли поможет нам. Впрочем, покажи-ка его.
Упрям запустил руку за пазуху, и лицо его вытянулось.
— Его нет! Неужели я потерял…
— Не думаю. Мне казалось, что оно исчезнет само собой, — кивнул Нещур, ничуть не удивляясь. — Ты распорядился им, как предполагал Солнечный Луч, и Восток отозвал свой дар обратно. Обычное дело… Не расстраивайся, мы все равно не смогли бы преобразовать силу пера для наших нужд. Светорад — смог бы, наверное… но, сам знаешь: на если бы да кабы далеко не уедешь.
— А как же Наум сумел?
— Ну, тут загадки нет. Ему нужно было только скрыться, неважно куда. И то, что он не может вернуться сам, доказывает, как трудно странствовать между Вселенными.
Упрям взъерошил волосы.
— А какой должна быть сила?
— Ты имеешь в виду — по направленности? Думаю, подошла бы такая, которая открывает тайные тропы. Хотя, опять же, поблизости есть только один знаток, и тот лежит без сознания, и говорить об этом больше нечего. Магия крови… и вообще — личная магия, созданная внутренней силой… Лучше всего, конечно, подошел бы божественный дар, но, во-первых, даже он не всегда содержит столько силы, а во-вторых, божественные дары не приходят на заказ. Они всегда — испытание: разгадаешь ли, сумеешь ли использовать? Да и не любят боги тех, кто сам ничего не делает.
— Надо подумать. Надо хорошенько подумать, — сказал Упрям, прохаживаясь от стены к стене.
Подступал полдень. Велислав обещал созвать суд, когда Упрям будет готов, но ясно, что затягивать с этим нельзя. Он так надеялся на разгадку записей…
— Какие-нибудь источники силы при Светораде?
— Не смеши меня, недоученный вьюнош, — нахмурился Нещур. — Это его личные источники, которыми только он и может пользоваться. А, кроме того, все его обереги и посох были разряжены в бою!
— Да, это я глупость сморозил, признаю. Но надо же думать!
Нещур, помявшись, как бы с неохотой проговорил:
— Вообще-то у меня была одна мысль… Я тут с Ласом, понимаешь ли, разговаривал, так кое-что узнал от него. Но, признаться, особой надежды это не внушает.
— Да что именно? — в нетерпении воскликнул Упрям.
Однако прежде чем волхв успел ответить, посреди покоя возник Пикуля. Растрепанный, невыспавшийся и опять чем-то, мягко говоря, недовольный. Яростно зевнув, он сказал:
— Извиняюсь, что при посторонних… Доброго денечка, кстати. Но твоя девка меня со свету сживет скоро.
— Она не моя девка, — привычно ответил Упрям, сразу поняв, о ком речь.
— Ну уж и не моя, даром такое добро не нужно! Разберись ты с ней, Упрям, последний раз говорю. А не то, ей-же-ей, чего-нибудь и сделаю…
— А что она?
— Да к тебе рвется, покою не дает. В полдень домового, куляшего заслуженного, разбудить — придумать надо! Ломится, про силу что-то лопочет. Пустить, что ль?
— Пусти, — насторожился Упрям.
— Воля твоя. Но учти, я твердо сказал: не угомонишь ее — ей-ей, и сделаю… самому страшно станет, но сделаю!
Упрям согласно кивнул и, когда домовой растворился в воздухе, оглянулся на Нещура. На губах волхва играла несмелая улыбка.
— С другой стороны, почему бы и нет? — сообщил он в ответ на вопросительный взгляд. — Может, и сработает…
Последние часы
— Дядь Нещур, мне бы пожевать чего, — сказал Упрям, складывая меховой плащ и вешая на стену ножны с разорви-клинком. — А то я из солидарности на корабле завтракать не стал.
— Сейчас сообразим, — кивнул Нещур, кликнул кого-то из дружинников и распорядился насчет стола. Потом протер красные после бессонной ночи глаза и спросил: — Как у вас там прошло?
— Да прилично, — пожал плечами Упрям, садясь за стол, — мне-то сравнить не с чем, но дружинникам понравилось. Говорят, воздушная война — сплошное удовольствие. Не знаю, я особого удовольствия не заметил. Хотя, конечно, удобно. Ну, и счет неплохой…
— У нас тут тоже веселье было. — Пока Упрям уплетал завтрак, Нещур рассказал ему о ночных событиях, о которых во всех подробностях узнал от сокола Зоркого. Единственное, в чем сокол не разобрался — а стало быть, и волхв тоже, — это во внезапном исчезновении с поля боя княжны Василисы и ее появлении после того, как все закончилось, хотя при этом она все же никуда не девалась. Упрям, услышав это, чуть не поперхнулся.
— О боги, да научусь ли я когда-нибудь вовремя снимать заклинания?! — воскликнул он. — Ладно, все равно некогда было это сделать. Я потом объясню, что к чему. Первым делом: все ли живы?
— Все. В башне тихо было. Буян уже шевелится — на нем как на собаке заживает, — пошутил волхв. — А вот Светорад по-прежнему без сознания. И это очень плохо, потому что, боюсь, без него мы не справимся.
— Так ведь ты сказал, что все перевел, — сказал Упрям, убирая посуду.
— Почти все. Вот смотри. — Нещур разложил на столе бумаги. — Здесь в основном описываются предположения насчет необязательного будущего. Вот здесь, отдельной подшивкой, собраны сведения об открытии врат: состав зелья и заклинания. А вот тут — примечания. Они изложены простым языком, читаются легко, но на сердце от них тяжко делается. Поскольку врата в башне уже пробиты, нам понадобится только заклинание. Однако к Науму оно нас, скорее всего, не приведет. Во-первых, мы не сможем прицелиться. Будь Наум хоть где-то в нашей Вселенной, достаточно было бы обычного поиска какой-нибудь личной вещью. Но для другой Вселенной наводка должна быть… двусторонней. Понимаешь, не только мы к цели должны потянуться, но и цель к нам.
— Значит, если просто открыть врата…
— Мы окажемся в любой случайной точке на той земле. Или на небесах того мира, или еще где. Можно рассчитывать только на попадание во времени.
— Вот так дела, — помрачнел Упрям, — А если уйти в ту Вселенную и провести поиск Наума уже в ней?
— Занятная мысль, — согласился Нещур. — Но, скорее всего, не сработает. Наши заклинания в том мире почти наверняка окажутся недействительными, по крайней мере, сложные. Наум прямо говорит об этом в записях. Чтобы они работали, нужно хорошенько изучить тот мир и подогнать заклинания под него, а это — годы, если не десятки лет работы.
— А что еще может помочь? — спросил Упрям.
Волхв только руками развел:
— Не знаю, все-таки я не чародей. Я очень надеялся на Светорада, но пробуждать его сейчас преступно. А в Ладоге вообще ошалели, когда я начал расспрашивать. Похоже, Наум ни с кем не делился своими исследованиями.
— Да, я же говорил, мы и открытие-то сделали случайно.
— Поэтому в Совете Старцев необязательное будущее представляют себе, как и раньше, умозрительно и, кроме бесполезных и бездоказательных споров, ничем поделиться не могут.
— А что, если… — припомнил Упрям. — У нас есть одна вещица из того мира. Она нам не поможет?
Брови Нещура подскочили на полпяди.
— Мы сначала думали, что это язык странной зверушки, но он не подвержен тлению и вообще больше походит на очень плотную бумагу… Да я сейчас принесу, покажу. Только Наум говорил, что эта штука может оказаться опасной. Он выдернул ее из пасти карманного василиска.
— Ты неси, неси, — поторопил Нещур.
Ученик чародея сбегал в чаровальню и там вынул из тайника кожаный кошель, в котором содержалась диковинка. Принес и, стараясь не касаться, вытряхнул на стол.
— Вот… сначала оно было черным и влажным, а потом высохло, из черноты проступили краски и возникло изображение учителя.
Нещур повертел плоскую вещицу в руках, выслушал краткий рассказ Упряма и сказал:
— Во всяком случае, я все больше склоняюсь к той мысли, что наша магия будет бессильна там — законы наших миров, по-видимому, слишком различны. Удивительное колдовское создание. Василиск, который создает образ противника, а уж потом, притаившись в логове, глазит его сколько душе угодно… Коварный мир! Однако твоя догадка верна, прозорливый вьюнош: с этой вещью, тем более хранящей образ Наума, мы не только сможем притянуть иную Вселенную, но и нацелиться на твоего учителя с поразительной точностью!
— Значит, за дело? — обрадовался Упрям.
— Нет. Осталась еще одна забота. Источник силы. И здесь я опять-таки не вижу выхода, — понуро сообщил волхв. — Нам потребуется огромное количество силы. Признаться, я просто не представляю себе, где можно добыть столько.
— Но перо, по-моему, все еще полно силы…
— Я ведь говорил — оно навряд ли поможет нам. Впрочем, покажи-ка его.
Упрям запустил руку за пазуху, и лицо его вытянулось.
— Его нет! Неужели я потерял…
— Не думаю. Мне казалось, что оно исчезнет само собой, — кивнул Нещур, ничуть не удивляясь. — Ты распорядился им, как предполагал Солнечный Луч, и Восток отозвал свой дар обратно. Обычное дело… Не расстраивайся, мы все равно не смогли бы преобразовать силу пера для наших нужд. Светорад — смог бы, наверное… но, сам знаешь: на если бы да кабы далеко не уедешь.
— А как же Наум сумел?
— Ну, тут загадки нет. Ему нужно было только скрыться, неважно куда. И то, что он не может вернуться сам, доказывает, как трудно странствовать между Вселенными.
Упрям взъерошил волосы.
— А какой должна быть сила?
— Ты имеешь в виду — по направленности? Думаю, подошла бы такая, которая открывает тайные тропы. Хотя, опять же, поблизости есть только один знаток, и тот лежит без сознания, и говорить об этом больше нечего. Магия крови… и вообще — личная магия, созданная внутренней силой… Лучше всего, конечно, подошел бы божественный дар, но, во-первых, даже он не всегда содержит столько силы, а во-вторых, божественные дары не приходят на заказ. Они всегда — испытание: разгадаешь ли, сумеешь ли использовать? Да и не любят боги тех, кто сам ничего не делает.
— Надо подумать. Надо хорошенько подумать, — сказал Упрям, прохаживаясь от стены к стене.
Подступал полдень. Велислав обещал созвать суд, когда Упрям будет готов, но ясно, что затягивать с этим нельзя. Он так надеялся на разгадку записей…
— Какие-нибудь источники силы при Светораде?
— Не смеши меня, недоученный вьюнош, — нахмурился Нещур. — Это его личные источники, которыми только он и может пользоваться. А, кроме того, все его обереги и посох были разряжены в бою!
— Да, это я глупость сморозил, признаю. Но надо же думать!
Нещур, помявшись, как бы с неохотой проговорил:
— Вообще-то у меня была одна мысль… Я тут с Ласом, понимаешь ли, разговаривал, так кое-что узнал от него. Но, признаться, особой надежды это не внушает.
— Да что именно? — в нетерпении воскликнул Упрям.
Однако прежде чем волхв успел ответить, посреди покоя возник Пикуля. Растрепанный, невыспавшийся и опять чем-то, мягко говоря, недовольный. Яростно зевнув, он сказал:
— Извиняюсь, что при посторонних… Доброго денечка, кстати. Но твоя девка меня со свету сживет скоро.
— Она не моя девка, — привычно ответил Упрям, сразу поняв, о ком речь.
— Ну уж и не моя, даром такое добро не нужно! Разберись ты с ней, Упрям, последний раз говорю. А не то, ей-же-ей, чего-нибудь и сделаю…
— А что она?
— Да к тебе рвется, покою не дает. В полдень домового, куляшего заслуженного, разбудить — придумать надо! Ломится, про силу что-то лопочет. Пустить, что ль?
— Пусти, — насторожился Упрям.
— Воля твоя. Но учти, я твердо сказал: не угомонишь ее — ей-ей, и сделаю… самому страшно станет, но сделаю!
Упрям согласно кивнул и, когда домовой растворился в воздухе, оглянулся на Нещура. На губах волхва играла несмелая улыбка.
— С другой стороны, почему бы и нет? — сообщил он в ответ на вопросительный взгляд. — Может, и сработает…
Последние часы
Вечерело. Город еще волновался, гудел, взбудораженный стремительным возвращением князя и военными вестями. В святилищах неустанно совершали обряды — заупокойные и заздравные — и приносили жертвы за победу оставшихся на чужбине. Город грустил о павших и радовался удачному исходу самой важной битвы. Город воспевал хвалу князю и ученику Наума, приговаривая: вот сам Наум поправится, так вообще берега Дона Великого кисельными станут, а по стремнине молоко потечет. Почему именно по стремнине? Ну, не целиком же молоко пускать, вода тоже нужна. Зато на островах не иначе сливки будут сами собою взбиваться. Умудренные старцы, слыша это, сокрушенно качали головами: прокиснет молоко-то на жаре. Жизнелюбы помоложе все равно радовались: зато простокваши будет — хучь залейся!..
Князь повернулся от окна к Упряму, завершавшему обличительную речь:
— Свидетельствую и обвиняю!
— Свидетельствую, — подал голос орк по имени Хэк. — Человек, называемый Бурезовом, пообещал моему народу возвращение законных земель в Угорье, а взамен позвал нас в Твердь для совершения убийств и прочих преступлений, чтобы никто не мог их раскрыть с помощью магии, потому как мы — нелюдь неместная. Все, что говорил Упрям, — правда.
В торжественной обстановке суда он говорил чисто, почти не коверкая слова.
Волхвы, собранные князем, невольно загудели. Невиданное дело: чужеземная нелюдь перед ликом славянских богов свидетельство дает! Но молнии вроде не пали, гром не прогремел. Можно слушать.
Суд проходил в капище кремля, и суровые лица идолов бесстрастно взирали на собравшихся.
— Свидетельствую, — поднялся со своего места Маркус. — Бурезов втянул моего короля в коварный заговор, имевший целью потрясение Тверди. Он обещал моему народу небывалое влияние в богатом славянском княжестве, если мы пожертвуем толикой земли, пустив обратно в Вендию орков. В подтверждение своих слов он обеспечил королевству денежную поддержку Бургундии — в обмен на несколько клочков земли в Готии. Долгое время я и Гракус слепо исполняли приказы нашего короля, но теперь, когда стало ясно, что Бурезов замыслил погубить и мою страну тоже, я не могу молчать. И пусть меня за ослушание покарает мой правитель, свидетельствую: слова юноши по имени Упрям — чистая правда.
— Свидетельствую, — выступила Василиса. — С помощью предателя, боярина Непряда, Бурезов пытался сперва отвести подозрения от вендов, опорочив кузнеца Твердяту…
И так дальше, по кругу. После Василисы и Твердята-артельщик свое слово сказал, и слуга Непряда подтвердил обвинения. Самого Непряда так и не сыскали. Уже по велению князя были проведены расспросы — никто не видел главу Иноземного приказа со вчерашнего дня. По мнению Упряма, это было весьма красноречивым доказательством вины.
После того как высказались и прочие свидетели (Лас, соглядатаи Накрута, слуги и другие люди, случайно ко всей круговерти прикоснувшиеся и потому подтверждавшие те или иные слова Упряма и Василисы беспристрастно), Велислав обратился к Бурезову:
— Твое слово. Можешь ли что-нибудь сказать в свое оправдание?
Удивительно спокойный за все время судилища чародей вздохнул:
— Оправданий требуешь, княже… Значит, уже решил для себя, что я виновен?
— Суд еще не окончен, — ответил ему князь, — Но мне трудно представить, чем можно опровергнуть все эти свидетельства. Так будешь ли ты говорить?
— Конечно!
Бурезов вышел на середину помещения, стараясь держаться с горделивым достоинством и невозмутимостью. И у него это, надо признать, превосходно получалось… если закрыть глаза на смертельную усталость, которая заставляла его тяжело опираться на посох и шаркать ногами.
Глядя на чародея, Упрям вспомнил рассказ Нещура о ночных событиях в кремле. Для него все было очевидно: Бурезов измотал себя вызовом с помощью черной книги одного из самых ужасных демонов Исподнего мира. Но как это доказать?
Ладно, уже прозвучавших обвинений хватит с лихвой.
— О да, произнесенная под сводами этого святилища ложь, а вернее сказать, извращенная правда — выглядит убедительно, — начал Бурезов. — Конечно, лестно мне услышать, будто я в состоянии, отвлекаясь на подкуп единичных людей и нелюдей, повелевать народами… Даже соглашусь — ничего невероятного здесь не прозвучало. Однако поясните, — возможно, я прослушал, — но что же указывает собственно на меня? Или, можно спросить, кто на меня указывает? Упрям? О нем уже было сказано, что своему учителю он верит слепо и может совмещать свое искреннее стремление ко всеобщему благу с выполнением тайной воли истинного предателя. Это тем более доказывается тем, что собственные догадки Упряма во многом разумны, но он, безусловно, считает меня виновным — и только эта ошибка заставляет его ошибаться дальше. Кто еще свидетельствует? Княжна Василиса? Я по-прежнему утверждаю, что она поражена ужасными чарами, хотя мне и не дозволили ее осмотреть. Но, быть может, кремлевские волхвы скажут нам сейчас, прав ли я?
Велислав кивнул головой, и верховный волхв проговорил:
— Чародей, по-видимому, прав. Даже при беглом взгляде очевидно, что на княжне лежат некие чары.
— Отец, — немедленно откликнулась Василиса. — Насчет этих чар я тебе уже сознавалась. Они, кстати, дважды спасли мне жизнь.
— В таком случае ничего страшного в них нет, — заметил князь, хотя по лицу его нельзя было сказать, будто воспоминания о рассказе дочери доставляют ему удовольствие.
Упрям поспешил отвести глаза в сторону, чувствуя, как лицо заливает краска.
— Однако есть такое явление, как двойные чары, — возразил Бурезов. — Их очень сложно накладывать, зато и очень трудно обнаружить. Одни чары отвлекают внимание окружающих, создавая вид благополучия, другие же, гораздо более глубокие, заставляют человека действовать против воли и превратно осознавать происходящее. Посмотрим, однако, дальше на обвинителей, — продолжал Бурезов. — Против меня прозвучал голос венда Маркуса. Думаю, что и все прочие его соотечественники скажут то же самое. И это немудрено. Маркус прямо сознался в продажности вендов, ибо им просто некуда деваться. Страна лежит в руинах, доказательства преступления налицо, и вдруг появляется возможность свалить всю вину на нового человека. Княжна Василиса проявила смекалку и рассудительность, не в обиду буде сказано, несвойственные ее возрасту (что и наводит меня на мысль о двойных чарах) и провела блестящее расследование, но здесь ничего неожиданного нас не ждет. Я не сомневаюсь в том, что именно Гракус содержал орков в подвале посольства, и злоключения бургундского золота целиком и полностью на его совести…
— Клемий Гракус выполнял приказы нашего короля, — не утерпел Маркус. — А он повелел нам слушаться тебя…
— Ты противоречишь себе, посол, — возразил Бурезов. — Ты только что утверждал, что получал советы и распоряжения от Клемия и от Непряда, и вот уже говоришь, будто слушался меня. Но дело, по сути, в другом: Маркус не заслуживает доверия. Про орка я вообще молчу. Василиса зачарована. Упрям верен учителю. При этом в обвинениях то и дело возникает имя боярина Непряда и якобы умерщвленного мною упыря Маруха, чьи слова, как я понимаю, подтвердить невозможно. Так где же твердые доказательства? Что остается от обвинений, если вспомнить, кто обвинители?
Упрям на миг восхитился самообладанием врага.
— Быть может, божий суд и явил бы истину, — произнес князь. — Но, если я правильно понимаю, он невозможен.
— Конечно, — кивнул Бурезов. — Я, будучи чародеем, ему не подлежу. Что же касается остальных, то даже если я в чем-то ошибаюсь, божий суд не укажет нам последней истины. Маркус только что говорил, что никогда не видел лица человека, который иногда навещал посольство. Он видел только Непряда, а имя таинственного незнакомца в плаще он знает лишь со слов Гракуса, которого допросить, увы, невозможно. Что, кстати, очень удачно для моих обвинителей. Орк жив, но тоже не может давать ответ на суде славянских богов. Василиса зачарована. Упрям верит своей правоте свято, но располагает только догадками, которые на испытании, конечно, подтвердит самым блестящим образом, но ничего не докажет. Конечно, Непряд мог бы опровергнуть обвинения против меня — на божьем суде ему пришлось бы сказать правду. Именно поэтому я подозреваю, что боярин уже мертв. Мои враги — или, вернее будет сказать, мой враг — слишком старательно продумал поклеп.
— Я мог бы снять чары с княжны, — сказал Упрям, внутренне готовый к провалу и здесь: Бурезов в своей речи разбросал немало намеков на то, что хорошо подготовил свою защиту.
— Это тоже не привело бы нас к имени главного врага, — подтвердил его худшие опасения Бурезов. — Точно так же, как испытание божьим судом прекрасных и верных подруг княжны. Они все называют мое имя с чужих слов. Со слов Гракуса. Он чувствовал, что у него осталась последняя надежда отвести беду от своего народа и сохранить при этом преступный договор, который обеспечивал бы казне новые мешки бургундского золота. И со слов Маркуса, который, кроме Непряда, никого не видел. Ради чего же устраивать божий суд?
Князь кивнул:
— Да, здесь мы ничего не можем поделать. Остается думать, ибо этот дар богов у человека не отнять.
— И давайте подумаем вот о чем, — вдохновенно подхватил Бурезов. — На меня стараются свалить сейчас все вины и все беды, произошедшие в последнее время. Но попытайтесь, собрав все воедино, сказать: в чем же тогда должна заключаться моя цель? У древних ромеев и нынешних вязантов есть такое слово «логика», по-нашему — разумность. Где же разумность в совокупности обвинений? К чему стремлюсь я, по мнению врагов моих? К торговле запретной магией? Или к уничтожению Словени? Как связать все это? И если я, а не Наум, начал двенадцать лет назад торговать запретной магией в Дивном (хотя меня тогда тут и не было), то как должна была развиваться моя мысль? Почему, начав торговлю уже двенадцать лет назад, я так и не успокоился? Объясните мне. А заодно вспомните, что у нас есть доказательства, данные совершенно посторонним человеком. Я говорю о переданных в Ладогу показаниях Хапы Цепкого.
— Итак, — объявил князь, — как видно, все вопросы сводятся к тем загадочным событиям двенадцатилетней давности. Отчасти я могу пролить на них свет. Нынче ночью, ворвавшись в становище Хана Безземельного, оставленное почти всеми воинами, я нашел Баклу-бея в его шатре. Хан принял яд и готовился умереть, однако не отказал мне в последней беседе… Не буду излагать всего нашего разговора, но вот что он сказал, желая на пороге смерти, думаю, совершенно искренне предостеречь меня от своих ошибок. Хан Баклу поведал, что все эти двенадцать лет продвижение Огневой Орды управлялось неким загадочным Покровителем, который обеспечивал Хана Безземельного магией, а взамен требовал двигаться на запад, на запад… Последним велением этого Покровителя было вторжение в Готию, а потом — в Вендию. Хапа Цепкий, неизменно остававшийся посредником, передав этот приказ, исчез. Был захвачен в плен, но Хан Безземельный, всегда обеспечивавший безопасность посредника, сильно сомневался в возможности такой неудачи. Он полагал, что Хапа предал его. Сдался сам, получив на то приказ Покровителя. Получается, что его показания против Наума также могут быть недостоверными, не так ли, Бурезов? Стало быть, нам важно понять, кто именно подрядил Хапу Цепкого и снабжал Баклу-бея. Тогда станет ясно, кто задумал дальнейшее разорение Вендии и позор для славянских княжеств, а также поражение соборной дружины, которого удалось избежать только благодаря поистине чудесной победе этой ночью. Упрям говорит, что у нас есть подходящий свидетель.
Бурезов метнул на ученика чародея удивленный взгляд, но ни один мускул на его лице не дрогнул.
— Человек, который сегодня ни в какой корысти не может быть заподозрен, — согласился Упрям. — Строго говоря, он до сих пор и понятия не имеет, что будут значить его слова. Разрешено ли мне привести его?
Князь дал добро, и Упрям ввел в святилище нового человека, которого никто из присутствующих прежде не видел. На вид ему было за сорок, но лицо он имел моложавое. Длинные волосы и борода аккуратно расчесаны, хотя, видно, давно не подравнивались. Ступал он нетвердо, одной рукой держась за бок, где даже под рубахой виднелись очертания повязки, но глаза его светились неподдельной радостью.
Войдя, он первым делом поклонился изображениям богов, затем учтиво поздоровался со всеми.
— Кто таков? — спросил его князь.
— Буяном меня зовут, Велислав Радивоич, — представился человек.
Василиса вздрогнула, но больше никто не проявил осведомленности. Все ждали.
— Человек я вольный, безродный и бездомный — то есть по большому счету. А вообще, до недавнего времени пребывал, прошу прощения, в собачьем облике. Псом то есть был.
— Расскажи, как это случилось, — потребовал князь.
— А по милости чародея Наума это случилось, — ответил Буян. — Ну а также, конечно, по собственному несовершенству. Как дело-то было? Ватажничал я, ну и попался десять лет назад. Кара меня ждала суровая, а Наум предложил меня в собаку превратить. Поживу, мол, в шкуре честного зверя, в стороне от соблазнов человеческих, и поумнею, исправлюсь. Ну, не буду тут подробно все рассказывать… В общем, благодарен я Науму. Ничего не скажешь — изменился, сам вижу, другим человеком стал. Может, и правда лучшим… не мне судить. А сегодня вот срок мой вышел, и снова я человеком сделался.
— Чем подтвердишь свои слова? — спросил князь.
— А разве некому здесь подтвердить? — удивился Буян.
Верховный обрядник Полепа подошел к нему, присмотрелся и кивнул:
— Действительно, припоминаю этого человека. Мне предстояло судить его, и у меня Наум испросил разрешения на этот опыт. Правду говорит он, княже.
— Не понимаю, какое отношение он имеет к нашим делам, — подал голос Бурезов.
— Прямое, — сказал Упрям. — Буян, будь так добр, скажи, с кем ты ватажничал?
— Так с Хапой, — ответил тот, — Большой ватажник был — Хапа по прозвищу Цепкий.
Бурезов пошатнулся, но снова овладел собой.
— Узнаешь ли ты этого человека, Буян? — вперед князя спросил ученик чародея, указывая на Бурезова.
Не по чину ему было вести допрос, но Велислав возражать не стал.
— Как не узнать. Знатный торговец был. Мы от него в Булгарию ходили, к султану Баклу, а потом в Дикое Поле, к нему же. Много товара возили дивного.
— Навет! — каркнул Бурезов, до побеления костяшек стискивая посох.
— Обижаешь, мил человек, — степенно отозвался Буян. — Зачем неправду говоришь? Или, скажешь, не тебя я видел в корчме «Заулок»? На Иноземном подворье? В лесу зачарованном, откуда еле вырвался, да в становище навей? Не ты на меня оборотня науськивал? Что молчишь, совестно ото лжи? — Эх, жаль, я тебя не сразу признал, а как припомнил — не ведал, что задумал ты, вражина. Не то бы еще у корчмы тяпнул за… — смутившись обилием вокруг уважаемых людей, он закончил явно иначе, чем собирался: -…за ногу.
— Навет! Его подговорили! Пообещали вернуть облик человеческий — он и согласился на поклеп…
— Обижаешь! Я за свои слова перед лицом богов отвечать готов.
— Согласен ли ты, Буян, коли не встретишь веры своим словам, на божий суд? — спросил князь.
— Без сомнений, — ответил бывший волкодав, гордо поднимая голову, и вдруг во всем его облике проявилось что-то от спокойного и справедливого могущества этой благородной породы.
— Он сам сказал, что был зачарован, — попытался еще опровергнуть показания Бурезов. — Двойные чары…
Князь кивнул:
— Я предполагал, что нечто подобное может потребоваться. Никакие чары не спасут лжеца от гнева справедливых богов, но на всякий случай я загодя связался с Ладогой, и при необходимости сюда прибудет тайной тропой еще один чародей. Теперь, после победы над Баклу-беем, многие Старцы из Совета освободились для других дел. Я не знаю его имени. Совет пообещал, во избежание подлога, выбрать посланца по жребию. Вместе с волхвами он проверит, не зачарован ли человек, рекомый Буяном, и может ли он быть допущен к божьему суду. Тот же чародей проверит, через чьи руки проходили золотые монеты, представленные суду ковалем Твердятой. А мы пока еще кое-что проверим. Князь хлопнул в ладоши, на пороге святилища появились двое дружинников.
— Передайте страже мое повеление: пусть немедленно приведут сюда содержателя корчмы «Заулок» и заодно расспросят всех людей, которые были в корчме позавчера и могли видеть, кто встречался с орком.
Дружинники исчезли. Бурезов проводил их долгим взором, после чего, не говоря ни слова, отошел к стене напротив идолов и тяжело опустился на лавочку для стариков. Безумный взор его метнулся к ликам богов и погас. Здесь, в святилище, использовать магию посмел бы только самоубийца.
Князь повернулся от окна к Упряму, завершавшему обличительную речь:
— Свидетельствую и обвиняю!
— Свидетельствую, — подал голос орк по имени Хэк. — Человек, называемый Бурезовом, пообещал моему народу возвращение законных земель в Угорье, а взамен позвал нас в Твердь для совершения убийств и прочих преступлений, чтобы никто не мог их раскрыть с помощью магии, потому как мы — нелюдь неместная. Все, что говорил Упрям, — правда.
В торжественной обстановке суда он говорил чисто, почти не коверкая слова.
Волхвы, собранные князем, невольно загудели. Невиданное дело: чужеземная нелюдь перед ликом славянских богов свидетельство дает! Но молнии вроде не пали, гром не прогремел. Можно слушать.
Суд проходил в капище кремля, и суровые лица идолов бесстрастно взирали на собравшихся.
— Свидетельствую, — поднялся со своего места Маркус. — Бурезов втянул моего короля в коварный заговор, имевший целью потрясение Тверди. Он обещал моему народу небывалое влияние в богатом славянском княжестве, если мы пожертвуем толикой земли, пустив обратно в Вендию орков. В подтверждение своих слов он обеспечил королевству денежную поддержку Бургундии — в обмен на несколько клочков земли в Готии. Долгое время я и Гракус слепо исполняли приказы нашего короля, но теперь, когда стало ясно, что Бурезов замыслил погубить и мою страну тоже, я не могу молчать. И пусть меня за ослушание покарает мой правитель, свидетельствую: слова юноши по имени Упрям — чистая правда.
— Свидетельствую, — выступила Василиса. — С помощью предателя, боярина Непряда, Бурезов пытался сперва отвести подозрения от вендов, опорочив кузнеца Твердяту…
И так дальше, по кругу. После Василисы и Твердята-артельщик свое слово сказал, и слуга Непряда подтвердил обвинения. Самого Непряда так и не сыскали. Уже по велению князя были проведены расспросы — никто не видел главу Иноземного приказа со вчерашнего дня. По мнению Упряма, это было весьма красноречивым доказательством вины.
После того как высказались и прочие свидетели (Лас, соглядатаи Накрута, слуги и другие люди, случайно ко всей круговерти прикоснувшиеся и потому подтверждавшие те или иные слова Упряма и Василисы беспристрастно), Велислав обратился к Бурезову:
— Твое слово. Можешь ли что-нибудь сказать в свое оправдание?
Удивительно спокойный за все время судилища чародей вздохнул:
— Оправданий требуешь, княже… Значит, уже решил для себя, что я виновен?
— Суд еще не окончен, — ответил ему князь, — Но мне трудно представить, чем можно опровергнуть все эти свидетельства. Так будешь ли ты говорить?
— Конечно!
Бурезов вышел на середину помещения, стараясь держаться с горделивым достоинством и невозмутимостью. И у него это, надо признать, превосходно получалось… если закрыть глаза на смертельную усталость, которая заставляла его тяжело опираться на посох и шаркать ногами.
Глядя на чародея, Упрям вспомнил рассказ Нещура о ночных событиях в кремле. Для него все было очевидно: Бурезов измотал себя вызовом с помощью черной книги одного из самых ужасных демонов Исподнего мира. Но как это доказать?
Ладно, уже прозвучавших обвинений хватит с лихвой.
— О да, произнесенная под сводами этого святилища ложь, а вернее сказать, извращенная правда — выглядит убедительно, — начал Бурезов. — Конечно, лестно мне услышать, будто я в состоянии, отвлекаясь на подкуп единичных людей и нелюдей, повелевать народами… Даже соглашусь — ничего невероятного здесь не прозвучало. Однако поясните, — возможно, я прослушал, — но что же указывает собственно на меня? Или, можно спросить, кто на меня указывает? Упрям? О нем уже было сказано, что своему учителю он верит слепо и может совмещать свое искреннее стремление ко всеобщему благу с выполнением тайной воли истинного предателя. Это тем более доказывается тем, что собственные догадки Упряма во многом разумны, но он, безусловно, считает меня виновным — и только эта ошибка заставляет его ошибаться дальше. Кто еще свидетельствует? Княжна Василиса? Я по-прежнему утверждаю, что она поражена ужасными чарами, хотя мне и не дозволили ее осмотреть. Но, быть может, кремлевские волхвы скажут нам сейчас, прав ли я?
Велислав кивнул головой, и верховный волхв проговорил:
— Чародей, по-видимому, прав. Даже при беглом взгляде очевидно, что на княжне лежат некие чары.
— Отец, — немедленно откликнулась Василиса. — Насчет этих чар я тебе уже сознавалась. Они, кстати, дважды спасли мне жизнь.
— В таком случае ничего страшного в них нет, — заметил князь, хотя по лицу его нельзя было сказать, будто воспоминания о рассказе дочери доставляют ему удовольствие.
Упрям поспешил отвести глаза в сторону, чувствуя, как лицо заливает краска.
— Однако есть такое явление, как двойные чары, — возразил Бурезов. — Их очень сложно накладывать, зато и очень трудно обнаружить. Одни чары отвлекают внимание окружающих, создавая вид благополучия, другие же, гораздо более глубокие, заставляют человека действовать против воли и превратно осознавать происходящее. Посмотрим, однако, дальше на обвинителей, — продолжал Бурезов. — Против меня прозвучал голос венда Маркуса. Думаю, что и все прочие его соотечественники скажут то же самое. И это немудрено. Маркус прямо сознался в продажности вендов, ибо им просто некуда деваться. Страна лежит в руинах, доказательства преступления налицо, и вдруг появляется возможность свалить всю вину на нового человека. Княжна Василиса проявила смекалку и рассудительность, не в обиду буде сказано, несвойственные ее возрасту (что и наводит меня на мысль о двойных чарах) и провела блестящее расследование, но здесь ничего неожиданного нас не ждет. Я не сомневаюсь в том, что именно Гракус содержал орков в подвале посольства, и злоключения бургундского золота целиком и полностью на его совести…
— Клемий Гракус выполнял приказы нашего короля, — не утерпел Маркус. — А он повелел нам слушаться тебя…
— Ты противоречишь себе, посол, — возразил Бурезов. — Ты только что утверждал, что получал советы и распоряжения от Клемия и от Непряда, и вот уже говоришь, будто слушался меня. Но дело, по сути, в другом: Маркус не заслуживает доверия. Про орка я вообще молчу. Василиса зачарована. Упрям верен учителю. При этом в обвинениях то и дело возникает имя боярина Непряда и якобы умерщвленного мною упыря Маруха, чьи слова, как я понимаю, подтвердить невозможно. Так где же твердые доказательства? Что остается от обвинений, если вспомнить, кто обвинители?
Упрям на миг восхитился самообладанием врага.
— Быть может, божий суд и явил бы истину, — произнес князь. — Но, если я правильно понимаю, он невозможен.
— Конечно, — кивнул Бурезов. — Я, будучи чародеем, ему не подлежу. Что же касается остальных, то даже если я в чем-то ошибаюсь, божий суд не укажет нам последней истины. Маркус только что говорил, что никогда не видел лица человека, который иногда навещал посольство. Он видел только Непряда, а имя таинственного незнакомца в плаще он знает лишь со слов Гракуса, которого допросить, увы, невозможно. Что, кстати, очень удачно для моих обвинителей. Орк жив, но тоже не может давать ответ на суде славянских богов. Василиса зачарована. Упрям верит своей правоте свято, но располагает только догадками, которые на испытании, конечно, подтвердит самым блестящим образом, но ничего не докажет. Конечно, Непряд мог бы опровергнуть обвинения против меня — на божьем суде ему пришлось бы сказать правду. Именно поэтому я подозреваю, что боярин уже мертв. Мои враги — или, вернее будет сказать, мой враг — слишком старательно продумал поклеп.
— Я мог бы снять чары с княжны, — сказал Упрям, внутренне готовый к провалу и здесь: Бурезов в своей речи разбросал немало намеков на то, что хорошо подготовил свою защиту.
— Это тоже не привело бы нас к имени главного врага, — подтвердил его худшие опасения Бурезов. — Точно так же, как испытание божьим судом прекрасных и верных подруг княжны. Они все называют мое имя с чужих слов. Со слов Гракуса. Он чувствовал, что у него осталась последняя надежда отвести беду от своего народа и сохранить при этом преступный договор, который обеспечивал бы казне новые мешки бургундского золота. И со слов Маркуса, который, кроме Непряда, никого не видел. Ради чего же устраивать божий суд?
Князь кивнул:
— Да, здесь мы ничего не можем поделать. Остается думать, ибо этот дар богов у человека не отнять.
— И давайте подумаем вот о чем, — вдохновенно подхватил Бурезов. — На меня стараются свалить сейчас все вины и все беды, произошедшие в последнее время. Но попытайтесь, собрав все воедино, сказать: в чем же тогда должна заключаться моя цель? У древних ромеев и нынешних вязантов есть такое слово «логика», по-нашему — разумность. Где же разумность в совокупности обвинений? К чему стремлюсь я, по мнению врагов моих? К торговле запретной магией? Или к уничтожению Словени? Как связать все это? И если я, а не Наум, начал двенадцать лет назад торговать запретной магией в Дивном (хотя меня тогда тут и не было), то как должна была развиваться моя мысль? Почему, начав торговлю уже двенадцать лет назад, я так и не успокоился? Объясните мне. А заодно вспомните, что у нас есть доказательства, данные совершенно посторонним человеком. Я говорю о переданных в Ладогу показаниях Хапы Цепкого.
— Итак, — объявил князь, — как видно, все вопросы сводятся к тем загадочным событиям двенадцатилетней давности. Отчасти я могу пролить на них свет. Нынче ночью, ворвавшись в становище Хана Безземельного, оставленное почти всеми воинами, я нашел Баклу-бея в его шатре. Хан принял яд и готовился умереть, однако не отказал мне в последней беседе… Не буду излагать всего нашего разговора, но вот что он сказал, желая на пороге смерти, думаю, совершенно искренне предостеречь меня от своих ошибок. Хан Баклу поведал, что все эти двенадцать лет продвижение Огневой Орды управлялось неким загадочным Покровителем, который обеспечивал Хана Безземельного магией, а взамен требовал двигаться на запад, на запад… Последним велением этого Покровителя было вторжение в Готию, а потом — в Вендию. Хапа Цепкий, неизменно остававшийся посредником, передав этот приказ, исчез. Был захвачен в плен, но Хан Безземельный, всегда обеспечивавший безопасность посредника, сильно сомневался в возможности такой неудачи. Он полагал, что Хапа предал его. Сдался сам, получив на то приказ Покровителя. Получается, что его показания против Наума также могут быть недостоверными, не так ли, Бурезов? Стало быть, нам важно понять, кто именно подрядил Хапу Цепкого и снабжал Баклу-бея. Тогда станет ясно, кто задумал дальнейшее разорение Вендии и позор для славянских княжеств, а также поражение соборной дружины, которого удалось избежать только благодаря поистине чудесной победе этой ночью. Упрям говорит, что у нас есть подходящий свидетель.
Бурезов метнул на ученика чародея удивленный взгляд, но ни один мускул на его лице не дрогнул.
— Человек, который сегодня ни в какой корысти не может быть заподозрен, — согласился Упрям. — Строго говоря, он до сих пор и понятия не имеет, что будут значить его слова. Разрешено ли мне привести его?
Князь дал добро, и Упрям ввел в святилище нового человека, которого никто из присутствующих прежде не видел. На вид ему было за сорок, но лицо он имел моложавое. Длинные волосы и борода аккуратно расчесаны, хотя, видно, давно не подравнивались. Ступал он нетвердо, одной рукой держась за бок, где даже под рубахой виднелись очертания повязки, но глаза его светились неподдельной радостью.
Войдя, он первым делом поклонился изображениям богов, затем учтиво поздоровался со всеми.
— Кто таков? — спросил его князь.
— Буяном меня зовут, Велислав Радивоич, — представился человек.
Василиса вздрогнула, но больше никто не проявил осведомленности. Все ждали.
— Человек я вольный, безродный и бездомный — то есть по большому счету. А вообще, до недавнего времени пребывал, прошу прощения, в собачьем облике. Псом то есть был.
— Расскажи, как это случилось, — потребовал князь.
— А по милости чародея Наума это случилось, — ответил Буян. — Ну а также, конечно, по собственному несовершенству. Как дело-то было? Ватажничал я, ну и попался десять лет назад. Кара меня ждала суровая, а Наум предложил меня в собаку превратить. Поживу, мол, в шкуре честного зверя, в стороне от соблазнов человеческих, и поумнею, исправлюсь. Ну, не буду тут подробно все рассказывать… В общем, благодарен я Науму. Ничего не скажешь — изменился, сам вижу, другим человеком стал. Может, и правда лучшим… не мне судить. А сегодня вот срок мой вышел, и снова я человеком сделался.
— Чем подтвердишь свои слова? — спросил князь.
— А разве некому здесь подтвердить? — удивился Буян.
Верховный обрядник Полепа подошел к нему, присмотрелся и кивнул:
— Действительно, припоминаю этого человека. Мне предстояло судить его, и у меня Наум испросил разрешения на этот опыт. Правду говорит он, княже.
— Не понимаю, какое отношение он имеет к нашим делам, — подал голос Бурезов.
— Прямое, — сказал Упрям. — Буян, будь так добр, скажи, с кем ты ватажничал?
— Так с Хапой, — ответил тот, — Большой ватажник был — Хапа по прозвищу Цепкий.
Бурезов пошатнулся, но снова овладел собой.
— Узнаешь ли ты этого человека, Буян? — вперед князя спросил ученик чародея, указывая на Бурезова.
Не по чину ему было вести допрос, но Велислав возражать не стал.
— Как не узнать. Знатный торговец был. Мы от него в Булгарию ходили, к султану Баклу, а потом в Дикое Поле, к нему же. Много товара возили дивного.
— Навет! — каркнул Бурезов, до побеления костяшек стискивая посох.
— Обижаешь, мил человек, — степенно отозвался Буян. — Зачем неправду говоришь? Или, скажешь, не тебя я видел в корчме «Заулок»? На Иноземном подворье? В лесу зачарованном, откуда еле вырвался, да в становище навей? Не ты на меня оборотня науськивал? Что молчишь, совестно ото лжи? — Эх, жаль, я тебя не сразу признал, а как припомнил — не ведал, что задумал ты, вражина. Не то бы еще у корчмы тяпнул за… — смутившись обилием вокруг уважаемых людей, он закончил явно иначе, чем собирался: -…за ногу.
— Навет! Его подговорили! Пообещали вернуть облик человеческий — он и согласился на поклеп…
— Обижаешь! Я за свои слова перед лицом богов отвечать готов.
— Согласен ли ты, Буян, коли не встретишь веры своим словам, на божий суд? — спросил князь.
— Без сомнений, — ответил бывший волкодав, гордо поднимая голову, и вдруг во всем его облике проявилось что-то от спокойного и справедливого могущества этой благородной породы.
— Он сам сказал, что был зачарован, — попытался еще опровергнуть показания Бурезов. — Двойные чары…
Князь кивнул:
— Я предполагал, что нечто подобное может потребоваться. Никакие чары не спасут лжеца от гнева справедливых богов, но на всякий случай я загодя связался с Ладогой, и при необходимости сюда прибудет тайной тропой еще один чародей. Теперь, после победы над Баклу-беем, многие Старцы из Совета освободились для других дел. Я не знаю его имени. Совет пообещал, во избежание подлога, выбрать посланца по жребию. Вместе с волхвами он проверит, не зачарован ли человек, рекомый Буяном, и может ли он быть допущен к божьему суду. Тот же чародей проверит, через чьи руки проходили золотые монеты, представленные суду ковалем Твердятой. А мы пока еще кое-что проверим. Князь хлопнул в ладоши, на пороге святилища появились двое дружинников.
— Передайте страже мое повеление: пусть немедленно приведут сюда содержателя корчмы «Заулок» и заодно расспросят всех людей, которые были в корчме позавчера и могли видеть, кто встречался с орком.
Дружинники исчезли. Бурезов проводил их долгим взором, после чего, не говоря ни слова, отошел к стене напротив идолов и тяжело опустился на лавочку для стариков. Безумный взор его метнулся к ликам богов и погас. Здесь, в святилище, использовать магию посмел бы только самоубийца.