Страница:
— Ну а мне ты расскажешь, Велиславна, что тебе стало ясно? — спросил боярин. — Признаться, я так смысла и не увидел. Искали тебя, но почему-то в вендском посольстве, где могли бы разделаться с принцем, но убили посла…
— Ты просто прослушал, как Маркус сказал, что принц уже никого не интересует, — ответила Василиса. — Гракус все-таки доверился тому, кого нави называли Покровителем, но про Маркуса умолчал. И враг решил убить его и меня. Он навеял чары на весь город, к вендам направил отряд навей. А что творилось в кремле? Я боюсь возвращаться, дядька Болеслав. Понимаешь? Наверняка главный удар пришелся именно туда…
Еще три ладьи ордынцам удалось поджечь издали, четыре — зацепив крючьями при попытке высадить отряды. Дружинники на них большей частью погибли. Один из кормчих на занявшейся жарким пламенем боевой ладье велел поднять паруса и, задыхаясь от дыма, направил судно к большому цветастому шатру в середине ордынского становища.
От удара содрогнулась земля, пылающие обломки разлетелись на десятки саженей, сбивая людей и поджигая другие шатры.
Однако вскоре ход битвы изменился. Князь сумел-таки подстроиться под необычные условия. Для первости он поднял армаду повыше, и воины, перегнувшись через борта, сыпали вниз тысячи стрел, высматривая мелкие отряды противника по движению огней.
Ордынцы огрызались роями горящих стрел, которые не долетали до кораблей. Для стрельбы им приходилось открываться, забрасывая за спины щиты, и ответные залпы с бортов выкашивали целые сотни. Скоро ордынцы разобьются на десятки, затаятся, и стрельба по ночной земле потеряет смысл, но на этот случай Велислав уже наметил место для высадки. И даже понял, как следует ее провести.
Потери Огневой Орды по-прежнему не были сокрушительными. Пятьдесят тысяч лучших степных воинов следовали за Баклу-беем, гоня к границе Ромейского и Славянского Угорий вдесятеро меньшее число защитников — жалкие остатки соединенного войска. И все-таки воздушная атака давала надежду покончить с Ханом Безземельным раз и навсегда.
Два дымных облака над центром ордынского становища не сразу привлекли внимание князя, но вскоре взволнованные возгласы бойцов заставили его перевести взор на вражеский лагерь. Зрелище ужасало: два исполинских дракона, чьи тела даже издалека казались длиннее ладейных хребтов, роняя искры из пастей, мощными взмахами необъятных крыльев набирали скорость, поднимаясь к армаде.
Эти чудовища сожгут войско за минуту!
— Вверх! — закричал Велислав. — Поднимайтесь вверх! Готовьте копья!
Понадобилось время, чтобы факельщики передали приказ с борта на борт — в шуме битвы такой способ сообщения был вернее привычных рожков, однако и медленнее. Драконы успели подняться вровень с армадой и преодолеть большую часть разделявшего их расстояния.
Ладьи взмывали ввысь одна за другой, одновременно пытаясь уйти с линии столкновения, однако по сравнению с летающими змеями они были слишком неповоротливы. Вот уже первая огненная струя разогнала сумрак ночного неба, но рассеялась, не достигнув кораблей — по счастью, было еще слишком далеко.
Велислав ловил на себе испуганные взгляды воинов. Что ж, ничего зазорного в этом для дружинников нет. Невероятный перелет, необычное сражение, оказавшееся не столь уж и безопасным, как могло представиться на первый взгляд, и без того потребовали от них высокого напряжения. Всем чудесам магии они предпочли бы несокрушимый строй, чувство плеча товарища, крепкий щит и острый меч. И каково теперь им видеть, как сама смерть в обличье грозного порождения адского колдовства стремится к ним!
Смерть неизбежна, понимал князь. Сам он не имел права на страх. Мысль работала со скоростью молнии. На высадке сожгут непременно, стрелы и дротики едва ли сумеют поцарапать шкуры чудовищ. На тараны надежды мало, гибкие драконы едва ли попадутся на ладейный бивень. Только тяжелые пехотные копья, наверное, сумеют пробить их броню, однако они не предназначены для метания. Вот если бросать их сверху…
— Готовьте копья! — кричал он. — Лучники, к бортам ищите уязвимые места, глаза, пасть — что угодно!
Вот оно, сейчас начнется — вторая огненная струя запалила мачту на ближайшей ладье. Дружинники ударили по воздуху веслами, пытаясь отвести судно от второго дракона, резко вырвавшегося вперед. С ладей, поднявшихся выше, уже летели первые копья, несколько попали в цель, и летающий змей взревел от боли, но атаки не остановил. Корабль был обречен…
Спасение пришло неожиданно. В тот миг, когда раздвоенный язык дракона порскнул между клыков (было видно, как на концах его пляшут искры), позади него возник Упрям в своем котле. Подлетев вплотную к чудовищу, он взмахнул мечом.
Разорви-клинок смахнул два зубца роскошного костяного гребня, тянувшегося вдоль драконьего хребта, и оставил глубокую рану, однако удар оказался несмертельным. Массивность цели и неточность замаха подвели Упряма. Зато ошеломленное чудовище мигом оставило ладью с горящей мачтой в покое. Извернувшись в воздухе, оно лязгнуло стальными челюстями в локте от Упряма.
Второй дракон тоже временно оставил армаду без внимания. Куда от него денутся эти неповоротливые корабли? А вот загадочное существо, маленькое, но со страшным жалом, по всей видимости, могло доставить уйму неприятностей.
— Нужно подкрасться к ним, — передал князь кормчему, неотрывно наблюдая, как отважный юнец, мечась из стороны в сторону, уворачивается от сосредоточенно пытающихся закогтить его драконов.
Необычный приказ был немедленно передан на корму, и бывалый мореход, правивший княжеской ладьей, принялся исполнять его, не считая нужным уточнять, представляет ли себе кто-нибудь, как можно подкрасться к кому бы то ни было в воздухе
Очевидно получив от своего повелителя самые общие приказы, действовали драконы по собственному разумению. Во всяком случае охоте на Упряма они отдались с самой искренней увлеченностью.
Ученик чародея уже понял свою ошибку. Конечно же атаковать следовало не сверху, а снизу. Там и костяная броня заметно тоньше, и разглядеть его чудовищам будет труднее. Весь вопрос теперь — как туда добраться? С завидным проворством драконы не давали ни единого мгновения, чтобы толком осмотреться. Все, что удавалось Упряму, — это держаться примерно на одной линии между чудовищами, чтобы они, из опаски задеть друг друга, не испепелили его ударами пламени. Страшно было до ужаса, но, сказать по правде, ученик чародея только много позже осознал собственный испуг — в ту минуту ему попросту не хватило времени, чтобы толком испугаться.
Дважды ученик чародея был близок к тому, чтобы поразить крылатых противников, но волшебный меч оставлял на чешуйчатых шкурах только глубокие царапины. Расстояние удара — вспомнились ему наставления Невдогада. Нужно сократить его, ведь сейчас все зависит не от силы, а от точности.
Между тем, похоже, драконы поняли, что отлавливать верткого человечка таким образом можно долго, и вдруг подались в разные стороны. Наверное, чтобы полить огнем издалека. Упрям устремился вслед за одним из чудовищ — и чудом успел увернуться от хлесткого удара хвоста. Дракон тотчас развернулся, вынуждая Упряма ввязаться в ближний бой, а его собрат завис неподалеку, выжидая удобный миг.
Неожиданно поблизости раздались человеческие голоса, и на обоих драконов посыпался град выпущенных с близкого расстояния стрел и копий. Дрогнувшие драконы заметались, один вслепую хлестнул огнем.
Быть может, в другое время это имело бы смысл, но ученик чародея видел, что бесстрашная атака армады грозит обернуться многими жертвами. И поэтому, не раздумывая, поднырнул под ближайшего дракона.
— Прекратить стрельбу! — закричали дружинники. — Парня не заденьте!
В мгновение ока проскользнул Упрям под желтым брюхом и ударил в основание шеи. Громоподобный рев едва не оглушил его, но тотчас смолк. Содрогнувшись всем огромным телом, чудовище полетело вниз.
Второй дракон не видел участи собрата. Наудачу извергая пламя, он ринулся напролом сквозь корабельный строй, со страшной силой хлеща хвостом по бортам. Но многочисленные и глубокие раны уже затмили его сознание, и он со всего маху врезался башкой в грудь подвернувшейся купеческой ладьи — самую прочную часть судна. Доски, конечно, затрещали и щепа полетела, но хвостом их дробить одно дело, а лбом — совсем другое. Оглушенный дракон пал с ночных небес.
Радостные крики разнеслись над армадой.
— Молодец, малый! Даешь, Упрям!
— Вниз, — приказал князь, не дожидаясь, пока угаснет восторг маленькой победы.
Главная работа еще впереди.
— Что это было? — спросил Баклу-бей, наблюдая гибель последнего дракона.
— Отсюда не разглядеть, — пожал плечами Беру. — Что делать дальше, венценосный?
— Готовиться к достойной смерти, — просто ответил хан.
Беру посмотрел на него с удивлением.
— Но, солнцеликий, наше войско все еще вчетверо превосходит неприятельское. И даже будь наоборот, я бы поставил на наших бесстрашных бойцов…
— У нас кончилась магия, мой верный Беру.
Султан помолчал и ответил:
— Что ж… мне давно хотелось узнать, сколько все-таки силы в моих руках. Я уже много лет сажусь на коня, чтобы проехать по трупам врагов, убитых не мной. И, премудрый, я позволю себе повториться: нас по-прежнему больше.
— Зато они сверху, — вздохнул хан, и, сложив руки за спиной, побрел к шатру. — Идем со мной.
Он отослал прочих, а когда слуга наполнил кубки чурайским вином, прогнал и его.
— Выпьем, Беру. Выпьем за участь, достойную великих мужей. Ты всегда нравился мне, и я хочу разделить последние вздохи именно с тобой — храбрым, умным, своевременно честным и достаточно верным.
— Прости, повелитель, но мне непонятно твое настроение, — осторожно сказал султан, смущенный необычной похвалой, и чуть пригубил драгоценный напиток.
— Я, наверное, мог бы стать великим, — сказал ему Баклу-бей, жестом пресекая возражения. — Великим дано предчувствовать час своей гибели. Во всяком случае, великим поэтам… Правители, как правило, лишены этого дара. Они могут сколько угодно ловить удачу за хвост, но обязательно настанет день, когда они забудутся. И это будет их последний день. Я же предчувствовал гибель уже со дня исчезновения Хапы Цепкого.
— О венценосный…
— Беру, я хочу отдать тебе приказ. Возможно, последний, но ты все равно должен выполнять его. Отныне и навсегда независимо от того, как закончится эта битва, называй меня Ханом Безземельным.
Султан поставил чашу на дастархан и склонил голову.
— Да ты пей, дружище, пей! — улыбнулся Баклу-бей. — Там справятся и без нас.
— Неужели нет никакой надежды, хан…
— Не думаю, — сказал бывший беглый султан, зачерпывая пригоршню шербета. — Вместе с фигурами драконов, которые берег я многие годы для самого крайнего случая, Хапа Цепкий передал мне такие слова Советника: «С этой магией только небо сможет остановить тебя». Теперь уже нет у меня доверия ни к Хапе, ни к Советнику. Иной правитель на моем месте счел бы это достаточной причиной, чтобы забыть о пророчестве. Однако оно сбывается. Наши враги ближе к небу. И небо благоволит им. Впрочем, если тебе совсем уж не сидится… Сходи, повоюй. Ты ведь хотел узнать, сколько, силы в твоих руках?
Беру с готовностью вскочил на ноги.
— Я вернусь с победой, повелитель… Хан Безземельный. Я принесу тебе эту землю!
— Буду рад, если ошибусь в своих предчувствиях. Как знать, быть может, именно… а, неважно. Но если мы выживем сегодня, я в ближайшее время постараюсь избавиться от прозвища, о котором велел тебе напоминать.
Султан Беру поклонился и выбежал из шатра. Хан хлопком призвал слугу.
— Проследи, чтобы мои жены выпили отравленное вино, если враги ворвутся на стоянку, — велел он. — И насыпь яду вот в эту чашу, — указал он на кубок Беру.
Как бы ни сложилось будущее, готовым нужно быть ко всему. И к поражению, и к победе. Только предусмотрительность делает «видимо, великих» людей истинно великими.
Корабли пошли на посадку на восточном склоне Долины Цветов, густо поросшем зеленью. Купы деревьев здесь островами выдавались над морем кустарника, окруженного сочной травой. Как и ожидал князь, ордынцы стали стягивать разрозненные сотни воедино, сходясь перед зарослями, по меньшей мере, двадцатитысячной толпой.
Луна вот-вот должна была скрыться за горами, но пока что света хватало.
— По десятку с каждого судна, — напомнил он.
Ордынцы видели, как с зависших кораблей сбрасывают веревки, как по ним спускаются воины. Наилучший миг для удара…
— Не торопиться, — невольно понизив голос, бросил Велислав.
Его приказы передавались только факелами — среди множества огней кочевники не разглядят точного смысла знаков, а вот гудки славянских рожков знают почти наверняка. Все, что им следует видеть, — это движение людей по веревкам; слышать — шум высадки; думать — что сейчас наилучший миг для удара.
И ордынцы клюнули. Спешенные воины выстроилась клиньями и помчались сквозь заросли вверх по склону. Скорее, скорее, пока высадка не завершилась и противник не построился за непробиваемой стеной щитов!
— Стреляй!
Более мощные славянские луки, бившие к тому же сверху вниз, сразу достали до кочевников. Это должно только успокоить их: славяне защищаются в том положении, в котором застигнуты врасплох…
Якобы.
Вот и снизу полетели стрелы. Десять тысяч, двадцать тысяч, сто тысяч стрел… Тысячи ног крушили заросли; стаптывали травы, сминали кустарники. Не хуже саранчи Орда опустошала склон. Но славяне притаились за бортами, а высадившаяся на землю полутысяча, сойдясь, выставила два ряда щитов. Потери были, но в сравнении с мощью смертоносного ливня — просто незаметные.
Ближе, ближе…
— Сейчас? — спросил Упрям, который в своем котле висел рядом с князем, прячась за горделивым носом ладьи.
— Нет. Ждем, еще ждем…
Упрям на миг выглянул:
— Шагов четыреста… и сотня стрел в носу ладьи.
— Я знаю, — спокойно ответил князь. — Ждем.
Почти приземлившиеся корабли занимали площадку саженей двести шириной. Двадцатитысячное войско валило гораздо более широкой полосой, ощерившейся зубьями клиньев, которые, впрочем, то и дело распадались сами собой из-за сложности подъема.
— Велислав Радивоич, — робко начал Упрям. — Я тебе сказать хотел…
На мгновение князь чуть не потерял приличествующее полководцу твердокаменное хладнокровие.
— Знаешь, Упрям, вот за что я тебя особо ценю, так это за своевременность!
— А, да я не про то, не про Наума. Хотя, может, и стоило бы. — Он снова выглянул из-за деревянной конской шеи — триста пятьдесят шагов, не больше. — Нет, я вот про меч. Твердята и мы с Наумом его в подарок тебе готовили. Он волшебный. Прими дар, князь-батюшка…
— А почему именно сейчас? Нет уж, не морочь мне голову. Ты с ним ловко обращаешься, вот и придержи у себя, пока все не кончится. И не отвлекай князя от войны!
Двести пятьдесят шагов…
То один, то другой кочевник во время подъема падал и погибал под сапогами товарищей — сказывались камни, барсучьи норы и корни, выпиравшие из земли. Так что не сразу они поняли, что в двухстах шагах от кораблей столкнулись с заграждением. Именно там при заходе на посадку князь велел разбросать широкой полосой «ежи» — три скрепленные посередине палки, смотрящие в разные стороны — как ни упади, стоять будут. Они были связаны веревками попарно, и на каждое судно перед отлетом с пристани успели погрузить по две-три пары. Острия клиньев окончательно распались, первые ряды попадали наземь — и пусть на короткий миг, но это дало необходимую долю замешательства.
— Вперед!
Не выбирая якорей, славяне распустили паруса и ударили веслами. Ладьи сорвались с места, будто сторожевые псы, которым разрешили рвать вора. Не все ордынцы успели понять, что происходит.
Как Упрям провел три горящие ладьи по головам спешенных кочевников, так теперь семьдесят судов утюжили вражье войско! По первым рядам еще прошлись весла, а потом дружинники втянули их и заняли места по бортам, рассылая вокруг жалящие стрелы.
Ученик чародея не принимал участия в этом разгроме. Никакой волшебный меч не будет заметен в такой чудовищной бойне. Рядом стоял князь и, время от времени, высмотрев в толпе ордынца со знаками отличия, метал сулицы. А Упрям висел над палубой в своем котле, прикидывая, не сросся ли с ним уже, и пошевеливал Нещуровым посохом, подлаживаясь под движение судна.
— Как идет битва? — спросил Баклу-бей у вошедшего, не размыкая усталых век.
— Это поражение. Это полный разгром…
Странно, но хан не узнал по голосу султана. Или это тысячник? Похоже. Значит, султаны уже разбежались.
— Беру погиб?
— По всей видимости, да. Летучие корабли славян. — Это сущий кошмар. Они разметали двадцатитысячный отряд на восточном склоне. Луна ушла, и тень затопила долину. Но еще перед этим славяне обратили в бегство передовой отряд, уже готовый уничтожить угорцев на северном склоне. Моя тысяча встретит врага огненными стрелами, но, венценосный… язык отказывается произносить это… владыка, остальные полки, похоже… бежали. Темнота не позволяет ничего увидеть, но у нас должно было остаться еще, по меньшей мере, десять тысяч войска. Однако ни один человек не присоединился к нам здесь, в этом становище…
— Не переживай, мой преданный воин, — Баклу-бей открыл глаза и одарил тысячника лучезарной улыбкой. — Жаль, тебя не было здесь, когда мы разговаривали с султаном Беру… но неважно. Видишь ли, я — Хан Безземельный, как ты, безусловно, слышал. Я — без земли, а мои нынешние враги так близки к небу…
— Венценосный. Еще не поздно бежать! В этом не будет позора после того, как тебя предали все султаны, — торопливо заговорил тысячник. — Мы вихрем пронесемся по Вендии и соединимся с отрядом Вору-бея, кликнем новых батыров. Мы еще погуляем по этой земле!..
Хан снял с груди золотую пайцзу на цепи и бросил тысячнику. Тот поймал не думая, но чуть не уронил, когда понял, что в ладонях у него лежит знак ханской власти.
— Не надевай на себя, — посоветовал Баклу-бей. — иначе сочтут моим убийцей и самозванцем. Пусть она только подтвердит мои слова. Мой последний приказ безземельному народу… Слушай и запоминай. Пока не выбран новый хан, пусть Огневой Ордой правит султан Деру. Он корыстолюбив, но не жаден сверх меры и внимателен к людям. Так долго ожидая власти, он сумеет использовать ее разумно. Уходите из Вендии в междуречье Днестра и Буга. Одарите и приласкайте местных, не будите больше ненависти ни в жителях покоренной земли, ни в соседях. Я прошел многие страны — пора моему народу успокоиться в одной из них. Живите мирно, если никто не покусится на ваши рубежи. Ты слушаешь меня, вестник моей последней воли?
— Да, великий хан…
— Не забывайте прославлять мое имя. Жителей междуречья, буде захотят, принимайте в Орду и, приняв, не делайте различий между теми, кто двенадцать лет работал мечом, а кто — с плугом и стадами. И главное… никогда, слышишь, никогда не соглашайтесь выполнять чью-то волю в обмен на магию. А теперь иди.
— Слушаюсь, великий хан, — в печали поклонился тысячник. — Но что будет с тобой?
— Со мной все будет хорошо, — ответил Хан Безземельный. — Я буду пить вино и кушать сладкий шербет, поджидая гостей. Да, последняя просьба. Видишь вон ту чашу? Поставь ее, пожалуйста, поближе ко мне.
Кое-кто из дружинников не утерпел — прошелся по становищу, подбирая, что плохо лежало. К ладьям они собирались, волоча тюки с добром и недотравленных ханских жен. Князь велел выбросить и отпустить добычу, пригрозив, если кто бесчинствовать будет, усекновением. Чего именно усекновением, не пояснил, но его послушались, узнавать подробности на собственном опыте никому не хотелось, а Велислав слов на ветер не бросал.
Ошеломительная победа не затуманила его разум.
Более того — князь… боялся.
Упрям понял это, когда с первыми лучами рассвета, стоя в котле (уже почти ненавистном), облетел висящие в воздухе суда и объявил, что возвращаться нужно немедленно.
— Почему? удивился Велислав.
— На то много причин, князь-батюшка. Вперворяд, даже уцелевшие ладьи скоро окончательно рассохнутся от полета, и мы уже ни одну не сможем посадить на воду, а иные могут и развалиться под ветром. Вдругоряд, делать здесь нам больше нечего. Войско, конечно, оставить надо, но вот-вот ладожане прибудут, там и крепичи подойдут. И угорское ополчение воедино соберется. Мстислав же говорил, что ополченцев много, — будет кому Вендию вычищать. Да и бургунды тоже обещались быть… Но самое главное — пора суд чинить. Я готов выступить с обвинением Бурезова. Мне только в башне побывать — и судиться можно.
— Суд… на суд все мы скорые. А как я войско брошу, ты подумал? А о том, что бургунды спешат не кровь проливать, а пироги делить? Едва ли подумал.
— Да ведь есть же кому вступиться за Угорье, — удивился Упрям.
— Как на меня Ладога посмотрит — вот еще возьми в разумение.
— Да все поймут — дело, чай, исключительное! Нельзя нам больше ни единого дня тянуть с Бурезовом! Князь-батюшка, да ты как будто боишься этого суда…
Сказал и сам испугался слов таких.
— Прибереги свою прозорливость для более подходящего случая! — сурово осадил его Велислав.
И Упрям понял, что угадал.
Это не укладывалось в голове. Князь мудр и храбр — и отнюдь не потому, что эти качества дарит престол, как уверяют, например, вязанты. Князей, одним престолом отмеченных, славяне не терпели. Нет. Велислав не раз за свое правление доказывал, что достоин власти. Он мог тревожиться, беспокоиться, болеть душой. Он мог, наконец, просто сомневаться в том случае, если не знал чего-то важного, а боги устами волхвов давали туманные ответы.
Но бояться?! Да еще когда все, в общем-то, уже ясно? Этого Упрям не понимал.
И все-таки вскоре князь отдал приказ: раненых и убитых на ладьи снести, полутысяче воинов на палубы взойти. Назначил воевод, велел им дожидаться ладожан и, поднявшись последним на свою ладью, позволил поднимать якоря.
На сей раз Упрям сообразил привязать котел к мачте и оставил его парить в двух локтях над палубой. А сам, кряхтя и постанывая, размявшись, с наслаждением растянулся на досках, нежа ноющую спину. Он даже вздремнуть умудрился.
Крапива не снилась.
Когда проснулся, Днепр уже остался позади, а солнце поднялось над окоемом лишь на две ладони. Ветер стойко держался попутный, и потрепанная армада могла позволить себе высокую скорость.
Князь по-прежнему стоял на носу. Так и не прикорнул за все время, даже не присел, от завтрака отказался.
Упряму показалось, что он начинает понимать: Велислав страшится признания своей неправоты, с которой внутренне, похоже, стал уже смиряться. Однако подступать с разговорами о Науме ученик чародея не счел возможным. Захотелось вдруг просто поговорить с князем, возможно, успокоить, подбодрить. Хотя он совершенно не представлял себе, как это сделать.
— Есть еще одна причина, — заметил Упрям, становясь рядом. — Нещур, думается, прав был: дары богов даются на один раз.
— А разве он сказал так?
— Ну, если не в точности, то очень похоже. Чудо не может длиться вечно. Если бы мы остались, сила пера скоро иссякла, и мы бы застряли. Это же не меньше месяца возвращаться.
— В Крепи хорошие дороги, — неспешно ответил князь. — А меня бы ладожские чародеи вернули тайными тропами. Но это еще дня два. Ты прав, ученик чародея, медлить нельзя.
Больше он ничего не сказал — замер, глядя вперед. Леса и поля, изумрудно искрясь на юном весеннем солнце, убегали под днище. Свежий ветер обдувал лицо.
— Хорошо идем, — произнес Упрям.
Опять помолчали.
— Велислав Радивоич… а разорви-клинок-то! Помнишь, я говорил, что это Твердята для тебя ковал. Так вот, я ножны-то зачаровал, и теперь…
Князь повернул к нему совершенно страдальческое лицо:
— Это ты вовремя. Хвалю. Знаешь, Упрям, давай договоримся: сперва суд, потом все остальное. После суда и говорить будем, и подарки друг другу делать.
Упрям кивнул и, облокотившись о борт, стал смотреть на бегущие навстречу волны лесов и полей.
Пролетели над двумя селениями, и Упрям не стерпел.
— Гляди, княже, и у этих праздник! — почти с завистью воскликнул он. — Не работают, стоят посередь пашни… то ли пляшут, то ли так руками машут.
Велислав ничего не ответил ему, только странно как-то посмотрел и вздохнул.
До полудня оставалось два часа. Завершались третьи сутки, проведенные Дивным без чародея.
Третьи сумасшедшие сутки.
Сажали ладьи в стороне от пристани — сразу за Дивичиной, на мелководье. Убедившись, что всех раненых вынесли на берег и люди покинули суда, Упрям снял с них заклинание. Более дюжины кораблей сразу же легли на дно, но остальные худо-бедно держались.
Толпы народа уже заполняли берег, и Упрям, коротко перемолвившись с Велиславом Радивоичем, улетел в башню. Летел не садясь, стоя одной ногой на днище, а другой на краю котла.
Дневной полет понравился ему куда больше.
Нещур встретил ученика чародея на заднем дворе, где стоял, меланхолически разглядывая крапиву. Не объясняя присутствия сотни стражников, разбивших вокруг башни настоящий военный лагерь, он быстро поздоровался с Упрямом и повлек его в башню:
— Ты просто прослушал, как Маркус сказал, что принц уже никого не интересует, — ответила Василиса. — Гракус все-таки доверился тому, кого нави называли Покровителем, но про Маркуса умолчал. И враг решил убить его и меня. Он навеял чары на весь город, к вендам направил отряд навей. А что творилось в кремле? Я боюсь возвращаться, дядька Болеслав. Понимаешь? Наверняка главный удар пришелся именно туда…
* * *
Еще три ладьи ордынцам удалось поджечь издали, четыре — зацепив крючьями при попытке высадить отряды. Дружинники на них большей частью погибли. Один из кормчих на занявшейся жарким пламенем боевой ладье велел поднять паруса и, задыхаясь от дыма, направил судно к большому цветастому шатру в середине ордынского становища.
От удара содрогнулась земля, пылающие обломки разлетелись на десятки саженей, сбивая людей и поджигая другие шатры.
Однако вскоре ход битвы изменился. Князь сумел-таки подстроиться под необычные условия. Для первости он поднял армаду повыше, и воины, перегнувшись через борта, сыпали вниз тысячи стрел, высматривая мелкие отряды противника по движению огней.
Ордынцы огрызались роями горящих стрел, которые не долетали до кораблей. Для стрельбы им приходилось открываться, забрасывая за спины щиты, и ответные залпы с бортов выкашивали целые сотни. Скоро ордынцы разобьются на десятки, затаятся, и стрельба по ночной земле потеряет смысл, но на этот случай Велислав уже наметил место для высадки. И даже понял, как следует ее провести.
Потери Огневой Орды по-прежнему не были сокрушительными. Пятьдесят тысяч лучших степных воинов следовали за Баклу-беем, гоня к границе Ромейского и Славянского Угорий вдесятеро меньшее число защитников — жалкие остатки соединенного войска. И все-таки воздушная атака давала надежду покончить с Ханом Безземельным раз и навсегда.
* * *
Два дымных облака над центром ордынского становища не сразу привлекли внимание князя, но вскоре взволнованные возгласы бойцов заставили его перевести взор на вражеский лагерь. Зрелище ужасало: два исполинских дракона, чьи тела даже издалека казались длиннее ладейных хребтов, роняя искры из пастей, мощными взмахами необъятных крыльев набирали скорость, поднимаясь к армаде.
Эти чудовища сожгут войско за минуту!
— Вверх! — закричал Велислав. — Поднимайтесь вверх! Готовьте копья!
Понадобилось время, чтобы факельщики передали приказ с борта на борт — в шуме битвы такой способ сообщения был вернее привычных рожков, однако и медленнее. Драконы успели подняться вровень с армадой и преодолеть большую часть разделявшего их расстояния.
Ладьи взмывали ввысь одна за другой, одновременно пытаясь уйти с линии столкновения, однако по сравнению с летающими змеями они были слишком неповоротливы. Вот уже первая огненная струя разогнала сумрак ночного неба, но рассеялась, не достигнув кораблей — по счастью, было еще слишком далеко.
Велислав ловил на себе испуганные взгляды воинов. Что ж, ничего зазорного в этом для дружинников нет. Невероятный перелет, необычное сражение, оказавшееся не столь уж и безопасным, как могло представиться на первый взгляд, и без того потребовали от них высокого напряжения. Всем чудесам магии они предпочли бы несокрушимый строй, чувство плеча товарища, крепкий щит и острый меч. И каково теперь им видеть, как сама смерть в обличье грозного порождения адского колдовства стремится к ним!
Смерть неизбежна, понимал князь. Сам он не имел права на страх. Мысль работала со скоростью молнии. На высадке сожгут непременно, стрелы и дротики едва ли сумеют поцарапать шкуры чудовищ. На тараны надежды мало, гибкие драконы едва ли попадутся на ладейный бивень. Только тяжелые пехотные копья, наверное, сумеют пробить их броню, однако они не предназначены для метания. Вот если бросать их сверху…
— Готовьте копья! — кричал он. — Лучники, к бортам ищите уязвимые места, глаза, пасть — что угодно!
Вот оно, сейчас начнется — вторая огненная струя запалила мачту на ближайшей ладье. Дружинники ударили по воздуху веслами, пытаясь отвести судно от второго дракона, резко вырвавшегося вперед. С ладей, поднявшихся выше, уже летели первые копья, несколько попали в цель, и летающий змей взревел от боли, но атаки не остановил. Корабль был обречен…
Спасение пришло неожиданно. В тот миг, когда раздвоенный язык дракона порскнул между клыков (было видно, как на концах его пляшут искры), позади него возник Упрям в своем котле. Подлетев вплотную к чудовищу, он взмахнул мечом.
Разорви-клинок смахнул два зубца роскошного костяного гребня, тянувшегося вдоль драконьего хребта, и оставил глубокую рану, однако удар оказался несмертельным. Массивность цели и неточность замаха подвели Упряма. Зато ошеломленное чудовище мигом оставило ладью с горящей мачтой в покое. Извернувшись в воздухе, оно лязгнуло стальными челюстями в локте от Упряма.
Второй дракон тоже временно оставил армаду без внимания. Куда от него денутся эти неповоротливые корабли? А вот загадочное существо, маленькое, но со страшным жалом, по всей видимости, могло доставить уйму неприятностей.
— Нужно подкрасться к ним, — передал князь кормчему, неотрывно наблюдая, как отважный юнец, мечась из стороны в сторону, уворачивается от сосредоточенно пытающихся закогтить его драконов.
Необычный приказ был немедленно передан на корму, и бывалый мореход, правивший княжеской ладьей, принялся исполнять его, не считая нужным уточнять, представляет ли себе кто-нибудь, как можно подкрасться к кому бы то ни было в воздухе
* * *
Очевидно получив от своего повелителя самые общие приказы, действовали драконы по собственному разумению. Во всяком случае охоте на Упряма они отдались с самой искренней увлеченностью.
Ученик чародея уже понял свою ошибку. Конечно же атаковать следовало не сверху, а снизу. Там и костяная броня заметно тоньше, и разглядеть его чудовищам будет труднее. Весь вопрос теперь — как туда добраться? С завидным проворством драконы не давали ни единого мгновения, чтобы толком осмотреться. Все, что удавалось Упряму, — это держаться примерно на одной линии между чудовищами, чтобы они, из опаски задеть друг друга, не испепелили его ударами пламени. Страшно было до ужаса, но, сказать по правде, ученик чародея только много позже осознал собственный испуг — в ту минуту ему попросту не хватило времени, чтобы толком испугаться.
Дважды ученик чародея был близок к тому, чтобы поразить крылатых противников, но волшебный меч оставлял на чешуйчатых шкурах только глубокие царапины. Расстояние удара — вспомнились ему наставления Невдогада. Нужно сократить его, ведь сейчас все зависит не от силы, а от точности.
Между тем, похоже, драконы поняли, что отлавливать верткого человечка таким образом можно долго, и вдруг подались в разные стороны. Наверное, чтобы полить огнем издалека. Упрям устремился вслед за одним из чудовищ — и чудом успел увернуться от хлесткого удара хвоста. Дракон тотчас развернулся, вынуждая Упряма ввязаться в ближний бой, а его собрат завис неподалеку, выжидая удобный миг.
Неожиданно поблизости раздались человеческие голоса, и на обоих драконов посыпался град выпущенных с близкого расстояния стрел и копий. Дрогнувшие драконы заметались, один вслепую хлестнул огнем.
Быть может, в другое время это имело бы смысл, но ученик чародея видел, что бесстрашная атака армады грозит обернуться многими жертвами. И поэтому, не раздумывая, поднырнул под ближайшего дракона.
— Прекратить стрельбу! — закричали дружинники. — Парня не заденьте!
В мгновение ока проскользнул Упрям под желтым брюхом и ударил в основание шеи. Громоподобный рев едва не оглушил его, но тотчас смолк. Содрогнувшись всем огромным телом, чудовище полетело вниз.
Второй дракон не видел участи собрата. Наудачу извергая пламя, он ринулся напролом сквозь корабельный строй, со страшной силой хлеща хвостом по бортам. Но многочисленные и глубокие раны уже затмили его сознание, и он со всего маху врезался башкой в грудь подвернувшейся купеческой ладьи — самую прочную часть судна. Доски, конечно, затрещали и щепа полетела, но хвостом их дробить одно дело, а лбом — совсем другое. Оглушенный дракон пал с ночных небес.
Радостные крики разнеслись над армадой.
— Молодец, малый! Даешь, Упрям!
— Вниз, — приказал князь, не дожидаясь, пока угаснет восторг маленькой победы.
Главная работа еще впереди.
* * *
— Что это было? — спросил Баклу-бей, наблюдая гибель последнего дракона.
— Отсюда не разглядеть, — пожал плечами Беру. — Что делать дальше, венценосный?
— Готовиться к достойной смерти, — просто ответил хан.
Беру посмотрел на него с удивлением.
— Но, солнцеликий, наше войско все еще вчетверо превосходит неприятельское. И даже будь наоборот, я бы поставил на наших бесстрашных бойцов…
— У нас кончилась магия, мой верный Беру.
Султан помолчал и ответил:
— Что ж… мне давно хотелось узнать, сколько все-таки силы в моих руках. Я уже много лет сажусь на коня, чтобы проехать по трупам врагов, убитых не мной. И, премудрый, я позволю себе повториться: нас по-прежнему больше.
— Зато они сверху, — вздохнул хан, и, сложив руки за спиной, побрел к шатру. — Идем со мной.
Он отослал прочих, а когда слуга наполнил кубки чурайским вином, прогнал и его.
— Выпьем, Беру. Выпьем за участь, достойную великих мужей. Ты всегда нравился мне, и я хочу разделить последние вздохи именно с тобой — храбрым, умным, своевременно честным и достаточно верным.
— Прости, повелитель, но мне непонятно твое настроение, — осторожно сказал султан, смущенный необычной похвалой, и чуть пригубил драгоценный напиток.
— Я, наверное, мог бы стать великим, — сказал ему Баклу-бей, жестом пресекая возражения. — Великим дано предчувствовать час своей гибели. Во всяком случае, великим поэтам… Правители, как правило, лишены этого дара. Они могут сколько угодно ловить удачу за хвост, но обязательно настанет день, когда они забудутся. И это будет их последний день. Я же предчувствовал гибель уже со дня исчезновения Хапы Цепкого.
— О венценосный…
— Беру, я хочу отдать тебе приказ. Возможно, последний, но ты все равно должен выполнять его. Отныне и навсегда независимо от того, как закончится эта битва, называй меня Ханом Безземельным.
Султан поставил чашу на дастархан и склонил голову.
— Да ты пей, дружище, пей! — улыбнулся Баклу-бей. — Там справятся и без нас.
— Неужели нет никакой надежды, хан…
— Не думаю, — сказал бывший беглый султан, зачерпывая пригоршню шербета. — Вместе с фигурами драконов, которые берег я многие годы для самого крайнего случая, Хапа Цепкий передал мне такие слова Советника: «С этой магией только небо сможет остановить тебя». Теперь уже нет у меня доверия ни к Хапе, ни к Советнику. Иной правитель на моем месте счел бы это достаточной причиной, чтобы забыть о пророчестве. Однако оно сбывается. Наши враги ближе к небу. И небо благоволит им. Впрочем, если тебе совсем уж не сидится… Сходи, повоюй. Ты ведь хотел узнать, сколько, силы в твоих руках?
Беру с готовностью вскочил на ноги.
— Я вернусь с победой, повелитель… Хан Безземельный. Я принесу тебе эту землю!
— Буду рад, если ошибусь в своих предчувствиях. Как знать, быть может, именно… а, неважно. Но если мы выживем сегодня, я в ближайшее время постараюсь избавиться от прозвища, о котором велел тебе напоминать.
Султан Беру поклонился и выбежал из шатра. Хан хлопком призвал слугу.
— Проследи, чтобы мои жены выпили отравленное вино, если враги ворвутся на стоянку, — велел он. — И насыпь яду вот в эту чашу, — указал он на кубок Беру.
Как бы ни сложилось будущее, готовым нужно быть ко всему. И к поражению, и к победе. Только предусмотрительность делает «видимо, великих» людей истинно великими.
* * *
Корабли пошли на посадку на восточном склоне Долины Цветов, густо поросшем зеленью. Купы деревьев здесь островами выдавались над морем кустарника, окруженного сочной травой. Как и ожидал князь, ордынцы стали стягивать разрозненные сотни воедино, сходясь перед зарослями, по меньшей мере, двадцатитысячной толпой.
Луна вот-вот должна была скрыться за горами, но пока что света хватало.
— По десятку с каждого судна, — напомнил он.
Ордынцы видели, как с зависших кораблей сбрасывают веревки, как по ним спускаются воины. Наилучший миг для удара…
— Не торопиться, — невольно понизив голос, бросил Велислав.
Его приказы передавались только факелами — среди множества огней кочевники не разглядят точного смысла знаков, а вот гудки славянских рожков знают почти наверняка. Все, что им следует видеть, — это движение людей по веревкам; слышать — шум высадки; думать — что сейчас наилучший миг для удара.
И ордынцы клюнули. Спешенные воины выстроилась клиньями и помчались сквозь заросли вверх по склону. Скорее, скорее, пока высадка не завершилась и противник не построился за непробиваемой стеной щитов!
— Стреляй!
Более мощные славянские луки, бившие к тому же сверху вниз, сразу достали до кочевников. Это должно только успокоить их: славяне защищаются в том положении, в котором застигнуты врасплох…
Якобы.
Вот и снизу полетели стрелы. Десять тысяч, двадцать тысяч, сто тысяч стрел… Тысячи ног крушили заросли; стаптывали травы, сминали кустарники. Не хуже саранчи Орда опустошала склон. Но славяне притаились за бортами, а высадившаяся на землю полутысяча, сойдясь, выставила два ряда щитов. Потери были, но в сравнении с мощью смертоносного ливня — просто незаметные.
Ближе, ближе…
— Сейчас? — спросил Упрям, который в своем котле висел рядом с князем, прячась за горделивым носом ладьи.
— Нет. Ждем, еще ждем…
Упрям на миг выглянул:
— Шагов четыреста… и сотня стрел в носу ладьи.
— Я знаю, — спокойно ответил князь. — Ждем.
Почти приземлившиеся корабли занимали площадку саженей двести шириной. Двадцатитысячное войско валило гораздо более широкой полосой, ощерившейся зубьями клиньев, которые, впрочем, то и дело распадались сами собой из-за сложности подъема.
— Велислав Радивоич, — робко начал Упрям. — Я тебе сказать хотел…
На мгновение князь чуть не потерял приличествующее полководцу твердокаменное хладнокровие.
— Знаешь, Упрям, вот за что я тебя особо ценю, так это за своевременность!
— А, да я не про то, не про Наума. Хотя, может, и стоило бы. — Он снова выглянул из-за деревянной конской шеи — триста пятьдесят шагов, не больше. — Нет, я вот про меч. Твердята и мы с Наумом его в подарок тебе готовили. Он волшебный. Прими дар, князь-батюшка…
— А почему именно сейчас? Нет уж, не морочь мне голову. Ты с ним ловко обращаешься, вот и придержи у себя, пока все не кончится. И не отвлекай князя от войны!
Двести пятьдесят шагов…
То один, то другой кочевник во время подъема падал и погибал под сапогами товарищей — сказывались камни, барсучьи норы и корни, выпиравшие из земли. Так что не сразу они поняли, что в двухстах шагах от кораблей столкнулись с заграждением. Именно там при заходе на посадку князь велел разбросать широкой полосой «ежи» — три скрепленные посередине палки, смотрящие в разные стороны — как ни упади, стоять будут. Они были связаны веревками попарно, и на каждое судно перед отлетом с пристани успели погрузить по две-три пары. Острия клиньев окончательно распались, первые ряды попадали наземь — и пусть на короткий миг, но это дало необходимую долю замешательства.
— Вперед!
Не выбирая якорей, славяне распустили паруса и ударили веслами. Ладьи сорвались с места, будто сторожевые псы, которым разрешили рвать вора. Не все ордынцы успели понять, что происходит.
Как Упрям провел три горящие ладьи по головам спешенных кочевников, так теперь семьдесят судов утюжили вражье войско! По первым рядам еще прошлись весла, а потом дружинники втянули их и заняли места по бортам, рассылая вокруг жалящие стрелы.
Ученик чародея не принимал участия в этом разгроме. Никакой волшебный меч не будет заметен в такой чудовищной бойне. Рядом стоял князь и, время от времени, высмотрев в толпе ордынца со знаками отличия, метал сулицы. А Упрям висел над палубой в своем котле, прикидывая, не сросся ли с ним уже, и пошевеливал Нещуровым посохом, подлаживаясь под движение судна.
* * *
— Как идет битва? — спросил Баклу-бей у вошедшего, не размыкая усталых век.
— Это поражение. Это полный разгром…
Странно, но хан не узнал по голосу султана. Или это тысячник? Похоже. Значит, султаны уже разбежались.
— Беру погиб?
— По всей видимости, да. Летучие корабли славян. — Это сущий кошмар. Они разметали двадцатитысячный отряд на восточном склоне. Луна ушла, и тень затопила долину. Но еще перед этим славяне обратили в бегство передовой отряд, уже готовый уничтожить угорцев на северном склоне. Моя тысяча встретит врага огненными стрелами, но, венценосный… язык отказывается произносить это… владыка, остальные полки, похоже… бежали. Темнота не позволяет ничего увидеть, но у нас должно было остаться еще, по меньшей мере, десять тысяч войска. Однако ни один человек не присоединился к нам здесь, в этом становище…
— Не переживай, мой преданный воин, — Баклу-бей открыл глаза и одарил тысячника лучезарной улыбкой. — Жаль, тебя не было здесь, когда мы разговаривали с султаном Беру… но неважно. Видишь ли, я — Хан Безземельный, как ты, безусловно, слышал. Я — без земли, а мои нынешние враги так близки к небу…
— Венценосный. Еще не поздно бежать! В этом не будет позора после того, как тебя предали все султаны, — торопливо заговорил тысячник. — Мы вихрем пронесемся по Вендии и соединимся с отрядом Вору-бея, кликнем новых батыров. Мы еще погуляем по этой земле!..
Хан снял с груди золотую пайцзу на цепи и бросил тысячнику. Тот поймал не думая, но чуть не уронил, когда понял, что в ладонях у него лежит знак ханской власти.
— Не надевай на себя, — посоветовал Баклу-бей. — иначе сочтут моим убийцей и самозванцем. Пусть она только подтвердит мои слова. Мой последний приказ безземельному народу… Слушай и запоминай. Пока не выбран новый хан, пусть Огневой Ордой правит султан Деру. Он корыстолюбив, но не жаден сверх меры и внимателен к людям. Так долго ожидая власти, он сумеет использовать ее разумно. Уходите из Вендии в междуречье Днестра и Буга. Одарите и приласкайте местных, не будите больше ненависти ни в жителях покоренной земли, ни в соседях. Я прошел многие страны — пора моему народу успокоиться в одной из них. Живите мирно, если никто не покусится на ваши рубежи. Ты слушаешь меня, вестник моей последней воли?
— Да, великий хан…
— Не забывайте прославлять мое имя. Жителей междуречья, буде захотят, принимайте в Орду и, приняв, не делайте различий между теми, кто двенадцать лет работал мечом, а кто — с плугом и стадами. И главное… никогда, слышишь, никогда не соглашайтесь выполнять чью-то волю в обмен на магию. А теперь иди.
— Слушаюсь, великий хан, — в печали поклонился тысячник. — Но что будет с тобой?
— Со мной все будет хорошо, — ответил Хан Безземельный. — Я буду пить вино и кушать сладкий шербет, поджидая гостей. Да, последняя просьба. Видишь вон ту чашу? Поставь ее, пожалуйста, поближе ко мне.
* * *
Кое-кто из дружинников не утерпел — прошелся по становищу, подбирая, что плохо лежало. К ладьям они собирались, волоча тюки с добром и недотравленных ханских жен. Князь велел выбросить и отпустить добычу, пригрозив, если кто бесчинствовать будет, усекновением. Чего именно усекновением, не пояснил, но его послушались, узнавать подробности на собственном опыте никому не хотелось, а Велислав слов на ветер не бросал.
Ошеломительная победа не затуманила его разум.
Более того — князь… боялся.
Упрям понял это, когда с первыми лучами рассвета, стоя в котле (уже почти ненавистном), облетел висящие в воздухе суда и объявил, что возвращаться нужно немедленно.
— Почему? удивился Велислав.
— На то много причин, князь-батюшка. Вперворяд, даже уцелевшие ладьи скоро окончательно рассохнутся от полета, и мы уже ни одну не сможем посадить на воду, а иные могут и развалиться под ветром. Вдругоряд, делать здесь нам больше нечего. Войско, конечно, оставить надо, но вот-вот ладожане прибудут, там и крепичи подойдут. И угорское ополчение воедино соберется. Мстислав же говорил, что ополченцев много, — будет кому Вендию вычищать. Да и бургунды тоже обещались быть… Но самое главное — пора суд чинить. Я готов выступить с обвинением Бурезова. Мне только в башне побывать — и судиться можно.
— Суд… на суд все мы скорые. А как я войско брошу, ты подумал? А о том, что бургунды спешат не кровь проливать, а пироги делить? Едва ли подумал.
— Да ведь есть же кому вступиться за Угорье, — удивился Упрям.
— Как на меня Ладога посмотрит — вот еще возьми в разумение.
— Да все поймут — дело, чай, исключительное! Нельзя нам больше ни единого дня тянуть с Бурезовом! Князь-батюшка, да ты как будто боишься этого суда…
Сказал и сам испугался слов таких.
— Прибереги свою прозорливость для более подходящего случая! — сурово осадил его Велислав.
И Упрям понял, что угадал.
Это не укладывалось в голове. Князь мудр и храбр — и отнюдь не потому, что эти качества дарит престол, как уверяют, например, вязанты. Князей, одним престолом отмеченных, славяне не терпели. Нет. Велислав не раз за свое правление доказывал, что достоин власти. Он мог тревожиться, беспокоиться, болеть душой. Он мог, наконец, просто сомневаться в том случае, если не знал чего-то важного, а боги устами волхвов давали туманные ответы.
Но бояться?! Да еще когда все, в общем-то, уже ясно? Этого Упрям не понимал.
И все-таки вскоре князь отдал приказ: раненых и убитых на ладьи снести, полутысяче воинов на палубы взойти. Назначил воевод, велел им дожидаться ладожан и, поднявшись последним на свою ладью, позволил поднимать якоря.
На сей раз Упрям сообразил привязать котел к мачте и оставил его парить в двух локтях над палубой. А сам, кряхтя и постанывая, размявшись, с наслаждением растянулся на досках, нежа ноющую спину. Он даже вздремнуть умудрился.
Крапива не снилась.
Когда проснулся, Днепр уже остался позади, а солнце поднялось над окоемом лишь на две ладони. Ветер стойко держался попутный, и потрепанная армада могла позволить себе высокую скорость.
Князь по-прежнему стоял на носу. Так и не прикорнул за все время, даже не присел, от завтрака отказался.
Упряму показалось, что он начинает понимать: Велислав страшится признания своей неправоты, с которой внутренне, похоже, стал уже смиряться. Однако подступать с разговорами о Науме ученик чародея не счел возможным. Захотелось вдруг просто поговорить с князем, возможно, успокоить, подбодрить. Хотя он совершенно не представлял себе, как это сделать.
— Есть еще одна причина, — заметил Упрям, становясь рядом. — Нещур, думается, прав был: дары богов даются на один раз.
— А разве он сказал так?
— Ну, если не в точности, то очень похоже. Чудо не может длиться вечно. Если бы мы остались, сила пера скоро иссякла, и мы бы застряли. Это же не меньше месяца возвращаться.
— В Крепи хорошие дороги, — неспешно ответил князь. — А меня бы ладожские чародеи вернули тайными тропами. Но это еще дня два. Ты прав, ученик чародея, медлить нельзя.
Больше он ничего не сказал — замер, глядя вперед. Леса и поля, изумрудно искрясь на юном весеннем солнце, убегали под днище. Свежий ветер обдувал лицо.
— Хорошо идем, — произнес Упрям.
Опять помолчали.
— Велислав Радивоич… а разорви-клинок-то! Помнишь, я говорил, что это Твердята для тебя ковал. Так вот, я ножны-то зачаровал, и теперь…
Князь повернул к нему совершенно страдальческое лицо:
— Это ты вовремя. Хвалю. Знаешь, Упрям, давай договоримся: сперва суд, потом все остальное. После суда и говорить будем, и подарки друг другу делать.
Упрям кивнул и, облокотившись о борт, стал смотреть на бегущие навстречу волны лесов и полей.
Пролетели над двумя селениями, и Упрям не стерпел.
— Гляди, княже, и у этих праздник! — почти с завистью воскликнул он. — Не работают, стоят посередь пашни… то ли пляшут, то ли так руками машут.
Велислав ничего не ответил ему, только странно как-то посмотрел и вздохнул.
* * *
До полудня оставалось два часа. Завершались третьи сутки, проведенные Дивным без чародея.
Третьи сумасшедшие сутки.
Сажали ладьи в стороне от пристани — сразу за Дивичиной, на мелководье. Убедившись, что всех раненых вынесли на берег и люди покинули суда, Упрям снял с них заклинание. Более дюжины кораблей сразу же легли на дно, но остальные худо-бедно держались.
Толпы народа уже заполняли берег, и Упрям, коротко перемолвившись с Велиславом Радивоичем, улетел в башню. Летел не садясь, стоя одной ногой на днище, а другой на краю котла.
Дневной полет понравился ему куда больше.
Нещур встретил ученика чародея на заднем дворе, где стоял, меланхолически разглядывая крапиву. Не объясняя присутствия сотни стражников, разбивших вокруг башни настоящий военный лагерь, он быстро поздоровался с Упрямом и повлек его в башню: