Мердок Айрис. Алое и зеленое

   Теперь он сидел очень тихо. Если это отчаяние, то такого глубокого колодца он и не воображал. И тут показалось, что чуть ли не долг велит ему поехать туда, испытать - наверное, в самый последний раз - свою силу воли. Будет хоть какой-то поступок, какой-то конец, не это бездействие в освещенной комнате, а стремительный бросок в темноту. Последняя победа воли над его брезгливым сознанием, над мерзким животным, которое зовется его телом, ибо, хотя физически его уже тянуло к Милли, он знал, что так унизить себя можно только из-под палки. Он спустился в прихожую и вывел велосипед.
   Теперь, когда он добрался до Ратблейна, желание и холодная решимость слились в одну силу. Милли была нужна ему как враг, как жертва, как добыча. Просила - получай. Он двинулся по мокрой траве к ступеням крыльца, на ходу доставая ключ. Очень удачно, что в свое время он обзавелся ключом от Ратблейна. Он не желал никаких встреч с прислугой, не из деликатности - до деликатности ли ему теперь, - а чтобы выполнить свое намерение без каких-либо задержек. Он повернул тяжелый ключ в замке, и дверь бесшумно впустила его.
   Пат неплохо ориентировался в Ратблейне, но где спальня Милли, он не знал. И вовсе не жаждал появления визжащих от страха горничных. Прикинув, что стоит заглянуть в большую комнату с окнами фонарем над гостиной, он стал осторожно подниматься по лестнице, скрипевшей от каждого шага. Было очень темно, темнота словно проникала ему в глаза, в рот. На минуту он почувствовал удушье, как будто черный воздух был пропитан сажей. На площадке он остановился, напряженно вглядываясь, и с трудом различил окно. Луна, очевидно, скрылась в тучах, слышалось тихое шуршание дождя. Рядом поблескивало что-то белое, и, протянув руку, Пат коснулся холодного, гладкого колпака керосиновой лампы. Все еще тяжело дыша, он чиркнул спичкой, зажег лампу и медленно подкрутил фитиль. Как из тумана выступила мебель, цветы, картины, полускрытое занавеской окно с шопотом дождя.
   Внезапного пробуждения Милли он не боялся. Не такая она женщина, чтобы завизжать. Мало того, ослепленный собственной целью, он почти и не думал о том, что может напугать ее. С лампой в руке он пересек площадку и тихо-тихо отворил дверь направо. С порога, подняв лампу над головой, он увидел маленькую пустую комнату, может быть, гардеробную. В камине догорали огоньки; пахло торфом, и чуть попахивало виски. На диване возле камина брошена какая-то одежда. Напротив - еще одна дверь.
   Пат плотно прикрыл за собой первую дверь, пересек комнату, ловя ртом воздух, взялся за ручку второй двери. Когда она подалась и перед ним стала расширяться темная щель, он высоко поднял лампу и попытался произнести имя Милли. И тут же в замигавшем свете увидел постель. Еще через секунду он понял, что в постели двое. Милли была не одна.
   * * *
   Пат быстро закрыл дверь и попятился. Поставил лампу на стол. Заслонил рукой глаза и помотал головой. На него навалился ужас, стыд, отупение и страшная боль, непонятно от чего - от того ли увечья, которое ему нанесли, или от того, которое нанес он сам. Тупость ощущалась как физическое состояние, как если бы на него надели ослиную голову. Он мог бы овладеть Милли, не задумываясь ни о мыслях ее, ни о чувствах. Но теперь его отношение к ней разом изменилось, окрасилось более ребяческим пуританством. Он думал: здорово меня одурачили. Соперника он не предусмотрел, ни разу не предположил, что у него может быть соперник. Когда Милли сказала, что будет ждать его, он поверил ей простодушно, наивно. Он вообразил ее беспомощной добычей, жертвой, привязанной к столбу. И вот в мгновение ока активная роль у него отнята, и он всего лишь удивленный зритель, презренный соглядатай. Он ждал, он хотел насилия, боли, только не этой неразберихи.
   Он думал, не лучше ли сразу уйти, уже представлял себе, как уходит, но тело его стояло на месте, застывшее, парализованное. И пока он стоял, вытянувшись, как на смотре, отняв от глаз руку, дверь спальни отворилась и вышла Милли в белом пеньюаре с оборками.
   При виде Милли и затворившейся за ней двери Пат внезапно осознал своего соперника как определенного человека. Кто с нею был? Но рассердиться он не мог. Он был унижен и до глубины души потрясен. Чтобы другой мог сделать это, было ужасно, непостижимо.
   Милли, не глядя на него, подошла к лампе и прибавила огня. Подобранные фестонами оборки белого пеньюара волочились по ковру. Она нагнулась к камину, сунула в угли тонкую лучинку и зажгла вторую лампу. Потом повернулась к нему.
   Выглядела она необычно. Волосы, которые он в первый раз видел распущенными, падали ей тонкими темными прядями на плечи и грудь, отчего она казалась молоденькой девушкой, беззащитной, уличенной в провинности. На полном лице - печальная ироническая усмешка. Она держалась с достоинством юной принцессы перед лицом палача и как будто бы совершенно спокойно.
   - Какая жалость, ах, какая жалость. Знай я, что ты придешь, я была бы готова, больше чем готова. Я слишком рано в тебе отчаялась. - Она говорила бесстрастно, словно сама с собой, словно зная, что для него ее слова не могут иметь значения.
   Пат поглядел на нее и опустил глаза. Босая нога, чуть видневшаяся из-под белых оборок, крепко вцепилась в ковер. Теперь он не знал, что ему делать с Милли. Как ребенок, он был готов просить прощения.
   - Как ты вошел в дом, Пат?
   - У меня был ключ, - сказал он тихим, хриплым голосом.
   - Ну-ну. Я знаю, этого не исправить, не простить, даже не объяснить. Но сожалею я об этом больше, чем о чем бы то ни было в своей жизни. Я не представляла себе, что ты можешь прийти. Если б ты хоть словом намекнул, я бы навеки запаслась терпением. Я горько сожалею, что была не одна, когда ты пришел, и всегда буду жалеть об этом... - Милли говорила тихо, но очень раздельно и ясно.
   - Да я... - начал Пат. Он не мог смотреть ей в лицо. Не мог рассердиться. Его заливал стыд, смущение и обида, как ребенка, который, ничего не понимая, расстроил какие-то планы взрослых. Он сделал движение, словно собирался уйти.
   Милли заговорила быстрее:
   - Я не хочу вести себя как дура. Я понимаю, сейчас мы не можем разговаривать. Но то, что ты пришел, это очень важно. Если бы я как-то могла тебя отблагодарить, я бы ни перед чем не остановилась. Дело, конечно, безнадежное, но я не могу не сказать.
   - Кто у вас там? - спросил Пат. Даже этот вопрос, задуманный как грубость, прозвучал неуверенно, виновато. Глаза его остановились на закрытой двери в спальню.
   Милли заколебалась. Потом сказала:
   - Что ж, это я тебе подарю, и помни, что получил от меня подарок. Шагнув к двери, она распахнула ее. - Выходи, Эндрю.
   Эндрю Чейс-Уайт, в рубашке и бриджах, появился из спальни и стал, прислонившись к косяку. Он был очень бледный, и лицо у него подергивалось. Он тоже выглядел совсем по-новому. Он устремил на Пата взгляд, полный тупого, незащищенного страдания.
   Милли сказала:
   - Прости, пожалуйста, Эндрю. Прости, пожалуйста, Пат. Больше мне сказать нечего. - Потом добавила: - Все ж таки достижение, - и коротко рассмеялась.
   Молодые люди минуту смотрели друг на друга, потом Пат круто повернулся и вышел. В темноте он кое-как сбежал с лестницы, нашел парадную дверь, вдохнул влажный ночной воздух. Дождь перестал, луна сияла из рваного просвета в тучах. Прямо перед ним, на ступенях крыльца, выросла фигура мужчины. Пат резко оттолкнул его, услышал, как тот вскрикнул и упал в высокую траву. Не оглядываясь, Пат добежал до своего велосипеда. Теперь, когда стало светлее, он увидел рядом еще два велосипеда, тоже прислоненные к стене. Левой рукой он с размаху стукнул о стену, потом еще раз и еще, пока лунный свет не озарил темное пятно на камне.
   Глава 20
   Кристофер Беллмен вдруг решил, что он непременно должен повидаться с Милли. После того как он услышал от нее то чудесное "да", он был счастлив, спокоен и вполне готов к тому, чтобы некоторое время не видеть ее. Со сладостным ощущением, что она прочно за ним, в сохранности - приз, снабженный этикеткой и убранный в сейф, благовоние в запечатанном сосуде, он вернулся к своей работе и никогда еще, кажется, не чувствовал себя так безмятежно. Безмятежность эту нарушили два обстоятельства. Во-первых, его страшно взволновала и расстроила весть о скором восстании, за которой очень быстро последовала весть о его отмене. Ему вдруг приоткрылась другая Ирландия, существующая так близко, но так потаенно, и от этого стало тяжко, точно он в чем-то виноват. На мгновение он ощутил горячий, быстрый бег ирландской истории, сошедшей с книжных страниц, живой, еще какой живой! Он испытывал возбуждение, подъем, потом разочарование, облегчение. А во-вторых, позже в тот же день Франсис сказала ему, что не выйдет замуж за Эндрю. Вот тут-то и стало необходимо повидаться с Милли.
   Он пустился в путь на велосипеде и приехал бы в Ратблейн гораздо раньше, если бы у него, как только он въехал в горы, не случился прокол. Он бросил велосипед и пошел пешком, не рассчитав, что до Ратблейна еще очень далеко. Стемнело, и он сбился с дороги. Когда, промокший под дождем и очень усталый, он наконец подошел к дому Милли, на него, к его величайшему изумлению, налетел какой-то человек, выскочивший на крыльцо. Он с трудом поднялся, и ему показалось, что этот человек, уже растворившийся в лунном свете, был Пат Дюмэй. Он вошел в незапертую дверь.
   В прихожей было совеем темно, и, едва он вошел, ему почудилось, что кто-то, стоявший в темноте, бесшумно раздвинув воздух, скрылся в одной из комнат. Сразу затем наверху задвигался свет свечи и появилась Милли в белом пеньюаре. Она быстро заскользила вниз по лестнице с лампой в руке, пеньюар плыл за нею, распущенные волосы разлетались. На полпути вниз лампа осветила Кристофера, и Милли застыла на месте.
   - Милли, что здесь происходит? Кто-то на меня налетел. Мне показалось, что это...
   - А-а, Кристофер, - сказала Милли. - Добрый вечер. - Она поставила лампу на ступеньку и села с ней рядом. Потом беспомощно рассмеялась. Она тихо раскачивалась взад и вперед и стонала от смеха.
   - Простите, что я так поздно, - сказал Кристофер. - Я бы попал к вам гораздо раньше, но у меня случился прокол, и последний кусок дороги пришлось пройти пешком. Но, Милли, что...
   Милли перестала смеяться.
   - Пожалуйста, Кристофер, пройдите в гостиную и подождите там, хорошо? Я сейчас, только оденусь. - Она опять ушла наверх, забрав с собой лампу и оставив его в темноте.
   Кристофер ощупью добрался до двери в гостиную и, войдя, стукнулся головой о большую китайскую ширму - он забыл, что она стоит у самой двери. Камин не горел, пахло отсыревшей материей и торфяной золой. Он постоял, дождался; пока глаза различили квадраты окон, и двинулся к ним. Над головой слышалась какая-то возня и как будто голоса.
   Кристофер не знал, что и думать. Весь долгий путь по темной горной дороге он мечтал об одном: скорее бы добраться до места. Он не любил ходить пешком. Горы в темноте были жуткие, кругом какие-то звуки, шорохи. Он торопился, предвкушая, как Милли встретит его, усадит перед пылающим камином, предложит стаканчик виски. Но очень уж много времени отняла дорога. И вот теперь пожалуйста: ему не рады, его оставили в потемках, в холоде, не проявили ни капли внимания. И кто же это выскочил из дома и сбил его с ног? Он почувствовал, что, падая, сильно ушиб плечо, а от столкновения с китайской ширмой болела голова. Был это Пат Дюмэй или нет? И почему он выкатился из дома, точно за ним гнался сам дьявол? И что это за таинственная фигура в прихожей? И что за возня в комнате наверху? Кристофер ничего не понимал и чувствовал себя кругом обиженным. Он пошарил на нескольких столах в поисках спичек, но только опрокинул что-то - что-то с треском упало на пол, наверно, разбилось. Он стал пробираться обратно к двери.
   Тут вошла Милли с лампой. На ней было совсем простое серое платье, на голове красный шерстяной платок. Она поставила лампу, аккуратно задернула гардины, потом зажгла вторую лампу.
   - Садитесь, Кристофер.
   - Простите меня ради Бога, я разбил вашу вазу. Я искал спички.
   - Ерунда, это всего-навсего эпоха Мин или еще какая-то. Да садитесь же, Кристофер.
   - Дорогая Милли, я просто жажду сесть, если вы позволите мне сначала снять этот изрядно намокший макинтош. И по-моему, вы могли бы угостить меня виски. Я очень долго шел пешком.
   - Ах да, конечно, виски. Оно здесь рядом, в буфете. Минуточку. Вот, прошу.
   - Милли, что у вас тут творится? Это был Пат Дюмэй? В доме кто-то есть, кроме вас? Мне показалось, что я кого-то видел в прихожей.
   - Нет, я здесь одна. Прислуга спит во флигеле.
   - Что здесь делал Пат и почему он меня толкнул? Я чуть не сломал руку. Мне очень жаль, что я так поздно, но, как я уже сказал, у меня случился прокол, и я...
   - Толкнул он вас, очевидно, потому, что вы очутились у него на дороге. Мне очень жаль, что вы ушибли руку, и что случился прокол, и...
   - Но что ему тут было нужно?
   - Что было нужно? Ему была нужна я. - Милли рассмеялась. Носком туфли она далеко отбросила осколок разбитой вазы и в упор посмотрела на Кристофера.
   Только теперь он разглядел ее взбудораженное лицо с неестественным румянцем, предвещающим не то смех, не то слезы. Волосы она заплела в одну косу и теперь, перекинув косу вперед, судорожно сжимала и теребила ее вместе со складками красного платка.
   - Ничего не понимаю.
   - Он приезжал сюда, чтобы обольстить меня.
   - Милли! Вы же не могли дать ему повода предположить...
   - Нет, конечно, я не давала ему никаких поводов предположить. Я его живо выставила за дверь.
   - Но не могло же ему просто взбрести в голову...
   - Почему это ему не могло взбрести в голову? По-вашему, я что, недостаточно привлекательна?
   - Нет, конечно, по-моему, вы достаточно привлекательны...
   - Значит, и объяснять больше нечего, так?
   - Милли, я удивлен до крайности.
   - Чему же тут удивляться? Ничего не случилось, я просто прогнала его. Потому он так и торопился. Вы же мне верите?
   - Конечно, я вам верю. Но я хотел сказать...
   - А вам-то, Кристофер, почему взбрело в голову приехать?
   - Мне нужно было вас повидать. Столько всего случилось. Простите, что я так поздно. Но, как я уже говорил...
   - Да-да, велосипед. Расскажите же, что именно случилось.
   - Ну... Во-первых, Франсис решила не выходить за Эндрю.
   - А-а... - Милли выпустила из пальцев красный платок, и он скользнул по ее спине на пол. Она шагнула вперед и стала быстро подбирать осколки китайской вазы. - Холодно здесь, нужно бы затопить. - Она сложила черепки на стол. Подошла к камину и нагнулась поджечь бумагу и лучинки. - Передайте-ка мне пару полешков.
   - Милли, вы слышали, что я сказал?
   - Слышала, конечно, но что я должна ответить? Мне очень жаль. >
   - Для нас, разумеется, это ничего не изменит. Вот это я и хотел вам сказать. Франсис я уговорю.
   - А вы вообще говорили ей про нас? - Нет.
   - Может, оно и к лучшему.
   - Это еще почему?
   - Кристофер, я, кажется, все-таки не могу выйти за вас замуж.
   - Милли, да вы понимаете, что говорите?
   - Просто не могу. Да я вам и не нужна.
   - Это из-за Франсис?
   - Нет, Франсис ни при чем. Я просто не могу, это было бы нехорошо. Мне вообще не следовало допускать этой возможности.
   - Милли, не смейте так говорить. - Он поднялся неловко, на негнущихся коленях, протянул к ней руки. Милли по-прежнему смотрела вниз, на потрескивающие лучинки, и свет их, играя на ее лице, озарял усталую, успокоенную улыбку.
   - Милли, родная... - Кристофер взял ее руку. Рука была тяжелая, вялая. Эта рука была ему хорошо знакома, и он, едва коснувшись ее, ощутил что-то необычное. Глянув вниз, он увидел на пальце кольцо с бриллиантами и рубином. Он узнал это кольцо.
   Милли, заметив выражение его лица и направление взгляда, вскрикнула, отдернула руку и отошла от него.
   - Милли, почему у вас на руке кольцо Эндрю?
   Она быстро сняла кольцо и положила на стол.
   - Потому что мое - на руке у Эндрю.
   - Не понимаю.
   - Где уж тут что-нибудь понять, когда все перепуталось. Я только что соблазнила вашего несостоявшегося зятя. Я не собиралась вам говорить. А про кольцо просто забыла. Никак у меня не выходит провиниться безнаказанно. Такая уж я невезучая!
   - Милли, вы хотите сказать, что вы действительно...
   - Да, когда явился Пат, я была в постели с Эндрю. Я. пригласила Пата себе в любовники, только не думала, что он снизойдет до меня, и решила, что и Эндрю сгодится. Все это получилось очень неудачно, и теперь я глубоко разочарованная женщина.
   - Милли, вы серьезно говорите, что вы с Эндрю...
   - Да! Кажется, я сказала это яснее ясного. Хотите, повторю?
   - Как вы можете говорить таким тоном!
   - Ну, знаете, если женщина попалась так, как я, какой-то тон ей надо выбрать, а сочетать обезоруживающую откровенность со спокойным достоинством не так-то легко. Какой тон вы бы мне предложили?
   - Я просто не могу в это поверить.
   - А вы постарайтесь. Суть в том, что я влюблена в Пата, влюблена как кошка, и уже давно, только это, разумеется, безнадежно и было бы безнадежно, даже если бы Эндрю не оказался сегодня здесь. И у нас с вами все было бы безнадежно, даже если бы вы не узнали про Эндрю. Пожалуй, вам лучше уехать, Кристофер. Ах черт, я забыла, у вас же нет велосипеда.
   - Влюблены в Пата. Вот оно что.
   - Да, до безумия. Готова целовать землю, по которой он ходит. Если б я пожелала себе самого лучшего и осталась ему верна, оно бы ко мне пришло. Оно и при шло, да я-то сплоховала.
   - Но вы сказали, что это все равно было безнадежно. И представление о самом лучшем у вас довольно странное. Одна ночь в постели с Патом Дюмэем. Вы же понимаете, наутро он бы вас возненавидел.
   - Да, Пата вы раскусили. Но вот меня-то не очень. Таких вывертов, как у меня, вам и не вообразить. Может быть, мне и одной ночи было бы довольно, может быть, она дала бы мне все, что я хочу, а может быть, такая ненависть была бы чище самой чистой любви. Но теперь все пропало. Я изменила собственному кредо. Это вы меня сбили, вы и денежные соображения. А теперь он меня презирает, и вы, наверно, тоже. Выпью-ка я виски.
   - Значит, вы завладели Эндрю. И поэтому Франсис ему отказала. Теперь все ясно. Это из-за вас. Я знал, что вы порядком безответственны, но не думал, что вы насквозь порочны.
   - О Господи, вы это подумали? - Милли шваркнула бутылку на стол. - Не настолько уж я дурная. Я не трогала Эндрю, мне это и в голову не приходило, пока он сам не сказал мне, что Франсис дала ему отставку. Честное слово, Кристофер. Неужели вы правда думаете, что я способна...
   - К сожалению, Милли, я думаю, что вы способны на все.
   Они молча смотрели друг на друга. Потом Милли снова взяла бутылку и, дрожащей рукой наливая себе виски, сказала тихо:
   - Смешно. Сейчас я, кажется, почти влюблена в вас. Говорю же я вам, что я со странностями.
   - Вы с ним явно что-то скрывали во вторник, когда он пил у вас чай с Хильдой. Я уже тогда подумал, что он держится очень странно. Но мог ли я предположить...
   - Ах, это! Это я с ним просто сыграла глупую шутку. Даже объяснять не стоит.
   - У Франсис не могло быть никаких других причин отказать ему. Все было решено.
   - Вовсе не все было решено. И причин отказать ему у нее могло быть сколько угодно. Он не особенно умен. Он даже не бог весть как красив.
   - И это вы говорите сразу после того, как затащили его к себе в постель?
   - Ладно. Пусть я не только порочна, но и вульгарна. Но это правда.
   - А где он, кстати, сейчас?
   - Надеюсь, что на полпути в Дублин. Он должен был испариться сразу после того, как я спустилась к вам во второй раз. Жалость какая, вы могли бы попросить у него велосипед. - Милли засмеялась было, но тут же осеклась. Не может быть, что вы так думаете, Кристофер, не может быть, что вы верите, будто я стала бы соблазнять Эндрю, пока он был женихом Франсис. Не могла я поступить так жестоко. Я не жестокая, я просто глупая. Да и потом, я не меньше вашего хотела, чтобы Франсис вышла замуж за Эндрю, - из-за вас.
   - Но вы сказали, что влюблены в Пата и что наше дело все равно было безнадежно.
   - Да... Здорово я запуталась, а? Но клянусь, я не...
   - Вы могли это сделать нарочно, чтобы расстроить помолвку Франсис, и тогда у вас был бы предлог отделаться от меня. Я считаю вас женщиной сумасбродной и вредной. Всегда считал.
   - Тогда нечего было затевать на мне жениться.
   - Совершенно с вами согласен.
   Теперь они стояли, глядя друг на друга через стол. Что же это делается, спрашивал себя Кристофер, почему мы так кричим, или это во сне? От усталости, от промокшей одежды, от крепкого виски у него покруживалась голова. Фигура Милли виделась ему до жути отчетливо, трехмерный предмет на плоском фоне. Он пошатнулся, сделал шаг к стулу и тяжело сел.
   - С этим-то теперь покончено, - сказала Милли тусклым голосом. Она стала пальцем двигать кольцо по столу. - Поделом мне. Когда ведешь себя безобразно, нечего жаловаться, если другие не понимают, до какой степени безобразия ты способна или не способна дойти. Но вы должны мне поверить, Кристофер. Эндрю был у меня, рассказал, что Франсис его отставила, и тогда я, просто, понимаете, чтобы его подбодрить, предложила...
   - И сколько времени это продолжалось?
   - Это продолжалось часа два до того, как приехал Пат, и...
   - Я не о том! Сколько до сегодняшнего дня?
   - До сегодняшнего дня нисколько.
   - Почему вы сказали, что у нас все было бы безнадежно, даже если бы я не узнал?
   - Из-за Пата. Нет, пожалуй, не из-за Пата. Пат, в сущности, не имел к этому отношения. Я думала о нем и о вас совершенно отдельно. Все равно это было ни к чему, неудачная затея. Мы недостаточно любим друг друга, Кристофер.
   - Пожалуй, вы правы, - произнес он медленно.
   Снова пошел дождь. Ветер швырял капли об оконные стекла пррывистыми вздохами, напоминавшими легкий шум набегающих волн.
   - Ну, вот и все. Господи, до чего же мне скверно. А, чтоб ему - камин погас, не уследили.
   Кристофер встал и потянулся за макинтошем.
   - Мне пора.
   - Бог с вами, куда в такой дождь. И велосипеда у меня для вас нет.
   - Ничего, пойду пешком.
   - Это идиотство, Кристофер, вы прекрасно знаете, что останетесь здесь. Комната готовая есть. Вы насмерть простудитесь, пока будете спускаться к морю.
   Кристофер бросил макинтош на пол. Он чуть не плакал.
   - Ну хорошо, хорошо.
   - И вот кольцо, верните его Эндрю. Его я, наверно, никогда больше не увижу. Все меня теперь ненавидят.
   - Не нужно мне кольцо... А, ладно, давайте.
   - Нет, пожалуйста, лучше не нужно. Ему будет больно узнать, что вы знаете.
   - Пусть будет больно, на здоровье.
   - Не сердитесь на Эндрю. Ему было очень тяжко, и он так молод.
   - Да ну его к черту.
   - Зря вы мне не подарили кольца, Кристофер, может, оно бы меня уберегло. Ну что ж, давайте я провожу вас в вашу комнату. Постель не проветрена, но я вам дам грелку.
   - Не трудитесь. Больше всего мне сейчас хочется остаться одному.
   Милли взяла лампу, они вышли в переднюю и медленно поднялись по лестнице, как старая супружеская пара.
   - Вот ваша комната. Вам, правда, не нужно...
   - Нет, благодарю.
   - Я вам зажгу свечу. Вот. Ох, я совсем забыла, может, вы хотите поесть?
   - Нет, благодарю, Милли.
   - Кристофер, вы ведь мне верите? Верите, что я не...
   - Да, да, да, верю.
   - Кристофер, мне ужасно жаль, что все так получилось.
   - Не важно.
   - Важно-то оно важно, ну да что там. Можно, я вас поцелую?
   - Ох, Милли, уйдите.
   - Ну, спокойной ночи, милый, спите сладко.
   - Спокойной ночи.
   Глава 21
   "Духовное обновление, к которому я надеялся приобщить мою жену, не удалось в большей мере потому, что с ее стороны не последовало ни малейшего отклика. Позднее мне стало ясно, как безрассудно было ожидать, что она поймет символический характер моего поступка и неимоверную трудность его или хотя бы осознает то, что мне нужно было ей сказать. Как существо, не умеющее мыслить теоретически, прозябающее почти полностью на уровне интуиции, она осуждала меня за то, чем я был, но, когда мне захотелось, даже стало необходимо услышать ее суждение о том, что я сделал, она промолчала, показала себя неспособной оценить или хотя бы заметить что-либо столь определенное, как поступок. Чтобы отпустить грех, нужно сначала определить, что есть грех. Моя жена оказалась не способна дать мне отпущение".
   Барни вдохнул аромат этого абзаца и с новыми силами вернулся к блокноту, в котором еще утром несколько раз принимался сочинять письмо. Было воскресенье, середина дня.
   "Дорогая Франсис!
   Я считаю своим долгом поделиться с тобой сведениями, которыми с некоторого времени располагаю. Мне доподлинно известно, что твой жених состоит в любовной связи с леди Киннард. Тяжело сообщать дурные вести, но я считаю, что это мой долг..."
   Он вырвал листок и взял другой вариант.
   "Дорогая Франсис!
   Тяжело сообщать дурные вести тому, кого любишь, - а ты, мне кажется, знаешь, не можешь не знать, как искренне я к тебе расположен. Но бывают минуты, когда скорбный долг повелевает разрушить душевное спокойствие, основанное на заблуждении".
   Он перечел это несколько раз, изменил "искренне расположен" на "горячо привязан" и отложил листок.