Страница:
«Господом» нигде, никогда, во всем Евангелии Марка — вероятных «Воспоминаниях» Петра — не называют Иисуса ни ученики, ни сам евангелист; так называет Себя Иисус в первый и единственный раз только здесь.
[700]Греческое слово ?????, «Господь», если не вполне совпадает по смыслу с еврейским meschiah, «Мессия», «Помазанник», «Царь», то очень внутренне близко к нему. Что бы мы ни думали об исторической подлинности слова «Господь» в устах самого Иисуса, уже и то значительно, что, по воспоминаниям Петра, очевидца-слышателя, слово это было сказано Им; что в первый и единственный раз, именно тогда, при Вшествии в Иерусалим, Иисус говорит как бы всему Израилю — всему человечеству: «Я — Царь, Господь».
…И станут ноги Его в тот день на горе Елеонской, что перед лицом Иерусалима, к восходу солнца… День же тот будет единственный, ведомый лишь Господу. (Зах. 9, 9; 14, 4, 7.)
Слишком памятно всем, а Иисусу, конечно, особенно, потому что Ему одному понятно так, как еще никому во всем Израиле, во всем человечестве, это вещее слово пророка, одно из таинственнейших, на земле когда-либо сказанных слов о «кротком» (то, что Он — «кроткий», «мирный», «невоинственный», здесь главное), о кротком, на кротком осленке, «грядущем Царе Сиона»: [701]слово это слишком незабвенно памятно всем, чтобы могли не вспомнить о нем все, и больше всех Он, посылая учеников за осленком или найдя его Сам. Кажется, во всех четырех Евангелиях, «Воспоминаниях Апостолов», по глубокому слову Юстина, исторически подлинно, точно и твердо одно: [702]в тот день и час, при Вшествии в Иерусалим, ничего с Иисусом не делается, — Он сам делает все: сам берет на Себя почин мессианского, царского Вшествия и всю за него ответственность; сам дает к нему народу первый знак, как бы исполняя Свой тайный и давний замысел; миру внезапно «являет Себя» (, Ио. 21, 1); как бы опять, но здесь уже не словом, а делом говорит всему Израилю — всему человечеству: «Я — Царь».
Вот, кажется, третья веха все на том же заглохшем пути Страстей Господних; третье, для самих свидетелей неразрешимое или невидимое, но слишком для нас явное противоречие двух свидетельств: там, на горе Вифсаидской, по Умножении хлебов. Царство отверг Иисус, бежал от него, а здесь, на горе Елеонской, сам идет к нему, принимает его, хотя уже не так, а обратно тому, как было предложено там. Два Мессии — два Царя: один — с мечом, на боевом коне; другой — безоружный, на мирном осле. Сделать между ними выбор надо было всему Израилю — всему человечеству.
чтобы Царю было мягче и выше сидеть на хребте ослином — царском престоле.
И сел на него (Иисус). Многие же постилали одежды свои по дороге, —
чтобы мягче ступало копыто осла по камням дороги.
И резали травы с лугов, и постилали их по дороге, —
Ярко-зеленый, с радужным узором весенних цветов, великолепный ковер: не было такого и у царя Соломона, во славе его.
«Травы постилали» — по свидетельству Марка (11, 8), а по свидетельству Матфея (21, 8), — «ветви с дерев», Здесь, на Масличной горе, почти единственное дерево — «олива мира». [703]
Хвали, Иерусалим, Господа… ибо Он утверждает в стенах твоих мир. (Пс. 148, 1–2).
«Пальмовые ветви», у них в руках, по свидетельству IV Евангелия (12, 13), — как в победном шествии.
из уст младенцев и грудных детей Ты устроил хвалу (Мт. 21, 16), —
детское, райское, не как в настоящем железном веке войны, а в Золотом веке мира, бывшем и будущем. [704]
Осанна Сыну Давидову! —
первый, может быть, воскликнул узнавший — увидевший слепец Вартимей. И одного этого клика довольно, чтобы подхватила его вся толпа, как искры одной в сухом лесу довольно, чтобы вспыхнул пожар.
И впереди идущие, и сопровождающие (все) восклицали:
Осанна!
Благословен Грядый во имя Господне!
Благословенно грядущее во имя Господа царство отца нашего Давида.
Осанна в вышних! (Мк. 11, 9 — 10.)
Главное, однако, слово: «Мессия», «Христос», — умолчано, может быть, потому, что слишком для них свято и страшно. [705]Поняли сердцем, хотя бы только на миг, тайну сердца Господня: почему велел Он ученикам Своим, еще в Кесарии Филипповой, по исповедании Петра, никому не сказывать, что Он — Христос, Царь (Мт. 16, 20). Но другую, глубочайшую тайну сердца Его не поняли: почему не может быть Иисус Христом, Царем, в их смысле; владыкой рабов не может быть Освободитель.
Я не называю вас рабами: ибо раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего. (Ио. 15, 15.)
…Раб не пребывает в доме вечно; вечно пребывает сын.
…Если же Сын освободит вас, то истинно свободны будете. (Ио. 8, 35–36.)
Иисус еще не Христос — в жизни; только в смерти — воскресении будет Христом.
Жертву, когда ведут на заклание, венчают, — так и Его: только терновым венцом будет увенчан; только через Лобное место, Голгофу, взойдет на престол.
В радостных кликах Вшествия люди повторяют ангельскую песнь Рождества:
Слава в вышних Богу! Gloria in excelsis! (Лк. 2, 14) —
как будто зовут небожителей участвовать с ними в величайшей радости земли.
Хвалите Господа с небес,
Хвалите Его в вышних,
Хвалите Его все Ангелы Его! (Пс. 148, 1), —
этот зов земли будет услышан на небе: небо на землю сойдет; в Сыне — Отец «примирит с Собою все земное и небесное» (Кол. 1, 11), да будет царство Божие на земле, как на небе. [706]
Люди повторяют ангельскую песнь почти дословно, но не совсем.
Мир на небе и слава в вышних,
люди поют на земле, а на небе — Ангелы:
слава в вышних Богу и мир на земле, в людях доброй воли, (Лк. 2, 14).
Это значит: будет мир на земле, как на небе, если только люди пожелают мира. Но вот не пожелали. Царь мира с неба на землю сошел, и люди не узнали Его. «Мир на земле» — не смеют сказать: слишком хорошо знают, увы, что все еще на земле война. Но все-таки радуются так, как будто вечный мир уже наступил. Только тень его прошла по земле; но люди знают, что все железо войны растает некогда перед этой тенью, само как тень.
Первый на земле праздник вечного мира — вот что такое Вшествие Господне в Иерусалим — единственный на земле Град Мира («Салим», schalem, значит «мир»).
Просите мира Иерусалиму… Мир да будет в стенах твоих! (Пс. 121, 6–7.)
Все цари земные входят в Град человеческий с мечом:
все, сколько их ни приходило до Меня, суть воры и разбойники. (Ио. 10, 8.)
Царь мира единственный — Он, Сын человеческий; не было другого и не будет, от начала до конца времен.
…Мир оставляю вам, мир Мой даю вам; не так, как мир дает, Я даю вам (Ио. 14, 27).
«Мир Божий», pax Dei, против «римского мира», pax Romana, — вот всемирно-исторический смысл Вшествий.
«Мир, мир дальним и ближним», — говорит Господь. (Ис. 57, 19.) Тогда истреблю колесницы и коней боевых, и сломан будет бранный лук. И возвестит Он мир народам. (Зах. 9, 10.)
Перекуют мечи свои на плуги и копья свои на серпы; не поднимет меча народ на народ, и не будут более учиться воевать. (Ис. 2, 4.)
Там, на горе Вифсаидской, Иисус дал людям хлеб, умножил хлеба, а здесь, на горе Елеонской, дал мир; голод победил там, а здесь — войну, оба ига тягчайших сломал на шее рабов Освободитель.
Но вечного мира и хлеба лишь тень прошла по земле: может быть, это было и будет, а может быть, и не было — не будет. В этом-то «может быть» — вся агония Его Страстей и наших. Вшествие Господне в Град человеческий — всех человеческих мук, всех агоний всемирной истории — все еще недосягаемая цель.
Слово это, о мире, всем городам земли — всему Граду человеческому — сказано.
Радуются люди, поют, а Господь плачет. Дважды плакал: там, над могилою Лазаря, — о человеке, и здесь, над могилою Города, — о человечестве.
«О, если бы и ты — весь род человеческий — узнал, что служит к миру твоему!» И тотчас же после этого слова о мире — слово о войне:
ибо придут на тебя дни, когда враги твои обложат тебя и стеснят тебя отовсюду, и разорят тебя, и побьют детей твоих в тебе, и не оставят в тебе камня на камне за то, что ты не узнал времени посещения твоего. (Лк. 19, 41–42.)
Сказано и это слово, о войне, всему человечеству.
Если грозовая туча, как это часто бывает весной на Иерусалимских высотах, надвинувшись с востока, от Мертвого моря, захватила внезапно все небо, кроме одной узкой полосы на западе, где туча ровно, как ножницами, срезана, то заходящее солнце, брызнув из-под нее снопами последних багровых лучей сквозь далекую сетку дождя, кинуло, может быть, вдруг несказанно печальный, как бы рыдающий, свет на радостные вайи Вшествия, и с чудною точностью исполнилось древнее пророчество:
день тот будет единственный, ведомый лишь Господу; ни день, ни ночь, — только в вечернее время явится свет. (Зах. 14, 7.)
И Его пророчество, вчерашнее, тоже исполнилось:
свет еще с вами на малое время: ходите, пока есть свет, чтобы не объяла вас тьма. (Ио. 12, 35.)
Не было никогда и не будет на земле такой печальной радости, как эта, — такого рыдающего солнца, как это, на весенних вайях Вшествия. Вечно грустны все земные весны с той весны; все заходящие солнца рыдают о зашедшем в тот день солнце царства Божия.
Радуются люди, поют, а Господь плачет: шествие победное для них — для Него похоронное. И в радостных кликах: «Осанна!» — Он один слышит: «Распни!»
2. БИЧ ГОСПОДЕНЬ
«Анна и Каиафа», — говорили в те дни о двух первосвященниках, хотя Анна (по-еврейски Напап) давно уже не был первосвященником: так называли его, и даже всегда впереди Каиафы, не только из глубокого почтения, но и потому, что полною в Синедрионе властью обладал он один; зять же его Каиафа, действительный первосвященник, был только слепым и послушным орудием Ганана. [710]
Мудрый политик, потому что скептик и циник совершенный, как и все вообще саддукеи; не веровавший «ни в духа, ни в Ангела» (Д. А. 23, 8), а может быть, и ни в Бога, ни в дьявола, — веровавший только в закон Моисеев и Кесарев, пуще же всего — в золотой римский динарий, — на все остальное смотрел Ганан с вечной усмешкой мертвого черепа, как царь Соломон-Екклезиаст:
кружится, кружится ветер на ходу своем и возвращается на круги свои. Все, что было, то и будет: все суета и томление духа…
Вышло из праха и в прах отойдет. (Еккл. 2, 11; 3, 20.)
Главный для всего Гананова рода источник богатства и власти было великое храмовое торжище, где сыны Ганановы, чудесные купцы, с ним самим во главе, чудеснейшим, набили цену двух жертвенных горлиц до золотого римского динария. [712]И вот в один час торжище это разорено тем самым «Шутом-Царем» на осле. Если бы разрушил Он или сжег храм дотла, то и это, вероятно, казалось бы Ганану меньшим злодейством.
В ту же ночь или на следующее утро узнал он, как совершилось «злодейство».
В храм вошел Иисус (Мк. 11, 15), —
должно быть, через Восточные — Золотые врата. [714]Вспомнил ли, как входил в него двенадцатилетним отроком? Если забыл, то вспомнила, может быть, матерь Его, прошедшая снова, как тогда, Путь Крови [715]в смиренной толпе Галилейских жен (Лк. 8,2–3) вместе с матерью двух сынов Заведеевых, так усердно хлопотавшей давеча о почетном для них месте в царстве Божием (Мт. 20, 20–21); вспомнила, может быть, матерь Его, как три дня искала тогда потерянного Сына своего и, найдя, заплакала, сама не зная от чего, — от горя или от радости:
сын! что Ты сделал с нами. (Лк. 2, 48.)
Плакала, может быть, и теперь так же.
Только небольшая часть сопровождавшей Иисуса огромной толпы могла войти в так называемый «Внешний» двор храма, har habajit, [716]двор «Язычников», отделенный от двух следующих внутренних дворов, куда разрешался доступ одним сынам Израиля, с каменной решеткой и с остерегающей язычников надписью: «Входящему смерть». Великолепные притворы с исполинскими, в двадцать локтей вышины, столпными ходами из белого мрамора, с резными потолками из кедрового дерева и помостами из разноцветных каменных плит окружали Внешний двор. [717]
Здесь увидел Иисус великое Гананово торжище: скотный и птичий двор; множество лавок и лавочек, где продавались жертвенная соль, мука, елей, вино и фимиам; множество меняльных столов и прилавков, где паломники со всех концов земли обменивали римскую «нечистую» монету с изображением кесаря на «святое серебро», древний, тирский зекель, потому, что в нем только могла вноситься храмовая дань. [718]Звон серебра на меняльных столах; хлопанье голубиных крыл в бесчисленных клетках; брань, клятвы, крики, вопли торгующихся так, как только сыны Израиля торговаться умеют; жалобное блеянье овец и мычанье быков, чуявших кровь близкой жертвенной бойни, — все сливалось в один оглушительный хор. Гнусная нажива, обман и грабеж царствовали здесь, у самого сердца храма, — у Святого святых.
Так говорит Господь Саваоф, Бог Израиля… не надейтесь на лживые слова: «храм Господень, храм Господень»…
Крадете и убиваете, прелюбодействуете и клянетесь во лжи, и кадите Ваалу… а потом приходите и становитесь пред лицом Моим, в доме сем, на коем начертано имя Мое, и говорите: «Мы спасены», — чтобы и впредь делать все эти мерзости… Вот я сделаю с домом сим то же, что сделал с Силомом, и город сей предам на проклятие всем городам земли. (Иер. 7, 3 — 10; 26, 6.)
Тот храм, Силомский, разрушил Господь; разрушит и этот, Иерусалимский.
Осанна Сыну Давидову! Благословен Грядущий во имя Господне!
Все оглянулись на Него с удивлением и страхом:
кто это? (Мт. 21, 10.)
И наступила вдруг тишина.
Низко наклонившись, искал Он чего-то на земле. Здесь, на скотном дворе, где постоянно привязывали и отвязывали скот, легко было найти то, чего Он искал: двух крепких, «пеньковых веревок», ????????.
Скоро нашел их и, свив, скрутив в узлы крепко-накрепко, сделал бич, ?????????? — и сказал:
не написано ли: «Дом Мой домом молитвы наречется для всех народов?» Вы же сделали его вертепом разбойников. (Мк. 11, 17.)
И поднял бич, —
и начал выгонять продающих и покупающих; и столы менял и скамьи торгующих голубями опрокинул. (Мк. 11, 15.)
И выгнал всех из храма (, выкинул — вымел как сор); так же и овец и волов; и серебро менял рассыпал. (Ио. 2, 15.)
Сделать это, конечно, не мог бы один: народ помогал Ему. [719]Как бы иначе Он мог разорить все эти нагороженные лавки и лавочки, опрокинуть все меняльные столы и столики, очистить весь огромный Внешний двор от звериной и человеческой нечисти? Очень вероятно, что и Ему самому бич пригодился, чтобы гнать не только четвероногий скот.
Так же вероятно и то, что гонимые, бегущие после первого удивления и страха остановились, опомнились и начали сопротивляться, так что дело обошлось не без драки, а может быть, и не без крови. Вспомним, что у Двенадцати были мечи, — по крайней мере два (Лк. 22, 38): один у Петра, а другой, может быть, у Иоанна, «Сына Громова», и что в последнюю ночь будут они защищать Любимого до крови. Так же, конечно, и теперь готовы были Его защитить в этой самой неистовой из всех человеческих толп — Иудейской, где казалось, что не одна половина дерущихся идет на другую, а все против всех в общем побоище. [720]
???????, «бунт», «мятеж», «восстание» — «революция», по нашему, — этому вечному страху Ганана, мудрого политика, чье главное правило: quieta non movere, «не двигать неподвижного», — суждено было, казалось, оправдаться: сдвинулось неподвижное — началась «революция».
Издали, должно быть, смотрят на все «блюстители» храма, segaanim, из Левитских знатнейших родов, [721]белоручки, слуги Ганановы, одержимые тем же страхом «возмущения»:
как бы народ не побил нас камнями. (Лк. 20, 6).
Памятуя мудрость господина своего: две собаки грызутся, чужая не приставай, — ни во что не вступаются; только наблюдая издали за всем, готовят завтрашний донос Ганану.
Все, что происходило внизу, на дворе, мог видеть и римский «военачальник храма», «стратег», с любой из площадок двух лестниц, соединявших Внешний двор с Антониевой крепостью, занятой в эти пасхальные дни, когда стекались во храм сотни тысяч паломников, усиленным военным постоем: крепость эта — как бы римский железный орел, держащий в когтях своих белую голубку Господню — храм. [722]И, видя все, стратег не преминул, конечно, донести о том прибывшему в Иерусалим на те же пасхальные дни Понтию Пилату. Но и он не подумал вступиться: глядя на эту обычную драку ненавистных ему и презренных иудеев, как на петушиный или паучий бой, тихо, должно быть, злорадствовал, а может быть, и ждал нового случая, как тогда с Галилейскими паломниками, «смешать кровь их с жертвами их» (Лк. 13, 1). [723]Но не успел — с такой внезапной, как бы чудесной быстротой все началось и кончилось; [724]только что неистовый крик, вопль, «Иудейское побоище», ад, и вдруг — тишина, чистота, порядок; тихое, стройное пение молитв вокруг одного Человека — Того, Кто все это сделал. «Кто Он?» — если бы уже тогда спросил Пилат об этом у других, как спросит потом у Него самого:
откуда ты? (Ио. 19, 9), —
то, вероятно, немного узнал бы: «пророк из Назарета Галилейского» (Мт. 21, 10), только что на осле въехавший в город с толпой пасхальных паломников, женщин и детей. Но если бы узнал, что это «царь Иудейский», «сделавший Себя Сыном Божиим» (Ио. 19, 7) подобно «Божественному Кесарю Августу», divus Caesar Augustus, то, вероятно, не остался бы таким спокойным.
Здесь Тот, Кто больше храма (Мт. 12, 6), —
говорит о себе Иисус иудеям, обвиняющим Его в нарушении Субботы — Закона; то же мог бы сказать Он и об Очищении.
Верь Мне, что наступает время… и уже наступило, когда… не в Иерусалиме — (в храме) — будут поклоняться Отцу, а в духе и в истине (Ио. 4, 21–23), —
говорит Самарянке в Сихеме, у колодца Иакова. И тотчас по Очищении, когда иудеи спрашивают Его:
каким знамением докажешь Ты нам, что имеешь власть так поступать? —
Иисус отвечает:
разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его. (Ио. 2, 19.)
И дня через три, когда один из учеников, выходя из храма, говорит:
Учитель, посмотри, какие камни и какие здания! (Мк. 13, 1–2).
…Все это будет разрушено, так что не останется здесь камня на камне, —
отвечает Господь. [725]И уже не Он сам, а «лжесвидетели» против Него:
слышали мы, как Он говорил: «Храм сей рукотворный разрушу и через три дня иной воздвигну, нерукотворный». (Мк. 14, 58.)
И проходящие мимо Распятого смеются над Ним:
Э! разрушающий храм и в три дня созидающий… сойди с креста. (Мк. 15,29–30).
И, наконец, то же слово — в устах свидетелей против диакона Стефана:
слышали мы, как он говорил, что Иисус Назорей разорит место сие (Д. А. 6, 14).
Если нет дыма без огня, то очень похоже на то, что Иисус действительно сказал при Очищении храма какое-то слишком скоро забытое всеми, друзьями и врагами одинаково, — потому что слишком для всех непонятное, — слово о разрушении храма, такое же, вероятно, «жестокое», как то, о «вкушении плоти и крови Его» (Ио. 6, 53–57).
Кажется, главный смысл всех этих уцелевших в Евангелии намеков — тот, что Очищение с Разрушением внутренне связано: старый оскверненный храм очистится огнем, и воздвигнется новый. Если так, то одно из самых нужных нам и самых забытых, непонятых, неуслышанных слов Господних — это: о разрушении всех рукотворных на земле храмов — церквей и о воздвижении единого Храма, нерукотворного — Церкви Вселенской.
Чтобы разрушить старое и новое создать, нужен «переворот», «революция». — «Если не обратитесь, не перевернетесь, не опрокинетесь, — не войдете в царство Небесное» (Мт. 18, 3). Это мы уже слышали на горе Блаженств; это надо помнить и здесь, на горе Страстей, чтобы понять, что произошло в Очищении храма. Для этого «переворота» — «перевертывания», «опрокидывания» — единственного пути в царство Божие, — страшно не подходит наше, слишком человеческое, «демоническое», хотя бы в древнем смысле «полубожеское», слово «революция». Но у нас другого слова нет и, кажется, долго еще не будет. В том то и беда наша, что лишь в этом темном и почти всегда обратном, опрокидывающем, но не всегда искажающем, иногда и страшно точно отражающем, демоническом зеркале — Революции, — мы можем увидеть самые нужные нам, близкие, братские, человеческие и неизвестные черты в лице Христа Неизвестного — Освободителя.
Будем же помнить, что мы употребляем для Него наше человеческое слово «революция» в новом, иногда противоположном старому, «обратном», «перевернутом», «опрокинутом» — божественном смысле.
Правы, конечно, по-своему, хотя и обратно, неожиданно для себя, эти враги Господни: в самом деле, ученики Христовы — «всесветные возмутители», люди «всемирной революции»; были ими тогда и всегда могут ими снова сделаться. Величайший же из них и «возмутительнейший» — сам Христос. Если поняли это те захолустные охранители порядка, то насколько лучше должен был понят мудрый церковный политик, первосвященник Ганан.
Иисус — против Ганана, Первый Двигатель — против неподвижного, Возмутитель — против Охранителя. Знает Ганан, что твердыня порядка — Закон, а твердыня Закона — Храм. Смертный приговор себе произносит Иисус, когда говорит здесь, в бывшем доме Господнем, нынешнем доме Ганановом: «Я разрушу храм». В львиное логово вошедший Агнец дразнит льва: «Я тебя пожру». И всего удивительней, что знает лев или скоро узнает, что так и будет.
XV
Радуйся, дщерь Сиона! Дщерь Иерусалима, ликуй! Се, Царь твой грядет к тебе, кроткий, сидя на осленке, сыне подъяремной.…И станут ноги Его в тот день на горе Елеонской, что перед лицом Иерусалима, к восходу солнца… День же тот будет единственный, ведомый лишь Господу. (Зах. 9, 9; 14, 4, 7.)
Слишком памятно всем, а Иисусу, конечно, особенно, потому что Ему одному понятно так, как еще никому во всем Израиле, во всем человечестве, это вещее слово пророка, одно из таинственнейших, на земле когда-либо сказанных слов о «кротком» (то, что Он — «кроткий», «мирный», «невоинственный», здесь главное), о кротком, на кротком осленке, «грядущем Царе Сиона»: [701]слово это слишком незабвенно памятно всем, чтобы могли не вспомнить о нем все, и больше всех Он, посылая учеников за осленком или найдя его Сам. Кажется, во всех четырех Евангелиях, «Воспоминаниях Апостолов», по глубокому слову Юстина, исторически подлинно, точно и твердо одно: [702]в тот день и час, при Вшествии в Иерусалим, ничего с Иисусом не делается, — Он сам делает все: сам берет на Себя почин мессианского, царского Вшествия и всю за него ответственность; сам дает к нему народу первый знак, как бы исполняя Свой тайный и давний замысел; миру внезапно «являет Себя» (, Ио. 21, 1); как бы опять, но здесь уже не словом, а делом говорит всему Израилю — всему человечеству: «Я — Царь».
Вот, кажется, третья веха все на том же заглохшем пути Страстей Господних; третье, для самих свидетелей неразрешимое или невидимое, но слишком для нас явное противоречие двух свидетельств: там, на горе Вифсаидской, по Умножении хлебов. Царство отверг Иисус, бежал от него, а здесь, на горе Елеонской, сам идет к нему, принимает его, хотя уже не так, а обратно тому, как было предложено там. Два Мессии — два Царя: один — с мечом, на боевом коне; другой — безоружный, на мирном осле. Сделать между ними выбор надо было всему Израилю — всему человечеству.
XVI
И привели к Нему осленка, и поспешно накинули на него, одежды свои, —чтобы Царю было мягче и выше сидеть на хребте ослином — царском престоле.
И сел на него (Иисус). Многие же постилали одежды свои по дороге, —
чтобы мягче ступало копыто осла по камням дороги.
И резали травы с лугов, и постилали их по дороге, —
Ярко-зеленый, с радужным узором весенних цветов, великолепный ковер: не было такого и у царя Соломона, во славе его.
«Травы постилали» — по свидетельству Марка (11, 8), а по свидетельству Матфея (21, 8), — «ветви с дерев», Здесь, на Масличной горе, почти единственное дерево — «олива мира». [703]
Хвали, Иерусалим, Господа… ибо Он утверждает в стенах твоих мир. (Пс. 148, 1–2).
«Пальмовые ветви», у них в руках, по свидетельству IV Евангелия (12, 13), — как в победном шествии.
XVII
В I Евангелии (21,2–7) вместо «осленка», неезженного (без чуда на таком далеко не уедешь), — проще, ближе к сельскому быту и ласковей — «матка-ослица», с осленком, бегущим, должно быть, за нею, неуклюжим, вислоухим, длинноногим, смешным; или чудесно-покорно, с накинутыми и на него для мягкости одеждами, идущим рядом с нею, чтобы служить подножием ног Господних. Ослик этот — как бы игрушечный, да и все такое же — милое, детское:из уст младенцев и грудных детей Ты устроил хвалу (Мт. 21, 16), —
детское, райское, не как в настоящем железном веке войны, а в Золотом веке мира, бывшем и будущем. [704]
Осанна Сыну Давидову! —
первый, может быть, воскликнул узнавший — увидевший слепец Вартимей. И одного этого клика довольно, чтобы подхватила его вся толпа, как искры одной в сухом лесу довольно, чтобы вспыхнул пожар.
И впереди идущие, и сопровождающие (все) восклицали:
Осанна!
Благословен Грядый во имя Господне!
Благословенно грядущее во имя Господа царство отца нашего Давида.
Осанна в вышних! (Мк. 11, 9 — 10.)
Главное, однако, слово: «Мессия», «Христос», — умолчано, может быть, потому, что слишком для них свято и страшно. [705]Поняли сердцем, хотя бы только на миг, тайну сердца Господня: почему велел Он ученикам Своим, еще в Кесарии Филипповой, по исповедании Петра, никому не сказывать, что Он — Христос, Царь (Мт. 16, 20). Но другую, глубочайшую тайну сердца Его не поняли: почему не может быть Иисус Христом, Царем, в их смысле; владыкой рабов не может быть Освободитель.
Я не называю вас рабами: ибо раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего. (Ио. 15, 15.)
…Раб не пребывает в доме вечно; вечно пребывает сын.
…Если же Сын освободит вас, то истинно свободны будете. (Ио. 8, 35–36.)
Иисус еще не Христос — в жизни; только в смерти — воскресении будет Христом.
Жертву, когда ведут на заклание, венчают, — так и Его: только терновым венцом будет увенчан; только через Лобное место, Голгофу, взойдет на престол.
XVIII
Тайну Вшествия Господня, глубочайшую и особенно близкую нам, людям «второй Атлантиды», возможной гибели второго человечества, — угадывает лучше всех евангелистов Лука.В радостных кликах Вшествия люди повторяют ангельскую песнь Рождества:
Слава в вышних Богу! Gloria in excelsis! (Лк. 2, 14) —
как будто зовут небожителей участвовать с ними в величайшей радости земли.
Хвалите Господа с небес,
Хвалите Его в вышних,
Хвалите Его все Ангелы Его! (Пс. 148, 1), —
этот зов земли будет услышан на небе: небо на землю сойдет; в Сыне — Отец «примирит с Собою все земное и небесное» (Кол. 1, 11), да будет царство Божие на земле, как на небе. [706]
Люди повторяют ангельскую песнь почти дословно, но не совсем.
Мир на небе и слава в вышних,
люди поют на земле, а на небе — Ангелы:
слава в вышних Богу и мир на земле, в людях доброй воли, (Лк. 2, 14).
Это значит: будет мир на земле, как на небе, если только люди пожелают мира. Но вот не пожелали. Царь мира с неба на землю сошел, и люди не узнали Его. «Мир на земле» — не смеют сказать: слишком хорошо знают, увы, что все еще на земле война. Но все-таки радуются так, как будто вечный мир уже наступил. Только тень его прошла по земле; но люди знают, что все железо войны растает некогда перед этой тенью, само как тень.
Первый на земле праздник вечного мира — вот что такое Вшествие Господне в Иерусалим — единственный на земле Град Мира («Салим», schalem, значит «мир»).
Просите мира Иерусалиму… Мир да будет в стенах твоих! (Пс. 121, 6–7.)
Все цари земные входят в Град человеческий с мечом:
все, сколько их ни приходило до Меня, суть воры и разбойники. (Ио. 10, 8.)
Царь мира единственный — Он, Сын человеческий; не было другого и не будет, от начала до конца времен.
…Мир оставляю вам, мир Мой даю вам; не так, как мир дает, Я даю вам (Ио. 14, 27).
«Мир Божий», pax Dei, против «римского мира», pax Romana, — вот всемирно-исторический смысл Вшествий.
«Мир, мир дальним и ближним», — говорит Господь. (Ис. 57, 19.) Тогда истреблю колесницы и коней боевых, и сломан будет бранный лук. И возвестит Он мир народам. (Зах. 9, 10.)
Перекуют мечи свои на плуги и копья свои на серпы; не поднимет меча народ на народ, и не будут более учиться воевать. (Ис. 2, 4.)
Там, на горе Вифсаидской, Иисус дал людям хлеб, умножил хлеба, а здесь, на горе Елеонской, дал мир; голод победил там, а здесь — войну, оба ига тягчайших сломал на шее рабов Освободитель.
Но вечного мира и хлеба лишь тень прошла по земле: может быть, это было и будет, а может быть, и не было — не будет. В этом-то «может быть» — вся агония Его Страстей и наших. Вшествие Господне в Град человеческий — всех человеческих мук, всех агоний всемирной истории — все еще недосягаемая цель.
XIX
И когда приблизился к городу, то, глядя на него, заплакал о нем, и сказал: о, если бы ты хотя в сей твой день узнал, что служит к миру твоему! Но это сокрыто ныне от глаз твоих.Слово это, о мире, всем городам земли — всему Граду человеческому — сказано.
Радуются люди, поют, а Господь плачет. Дважды плакал: там, над могилою Лазаря, — о человеке, и здесь, над могилою Города, — о человечестве.
«О, если бы и ты — весь род человеческий — узнал, что служит к миру твоему!» И тотчас же после этого слова о мире — слово о войне:
ибо придут на тебя дни, когда враги твои обложат тебя и стеснят тебя отовсюду, и разорят тебя, и побьют детей твоих в тебе, и не оставят в тебе камня на камне за то, что ты не узнал времени посещения твоего. (Лк. 19, 41–42.)
Сказано и это слово, о войне, всему человечеству.
XX
«Час был поздний», вечерний, по исторически точному, вероятно, воспоминанию одного из двух очевидцев, Петра — Марка (11, 11), а по воспоминанию другого очевидца, Иоанна (12, 28–29), вечер был грозовой. [707]Если грозовая туча, как это часто бывает весной на Иерусалимских высотах, надвинувшись с востока, от Мертвого моря, захватила внезапно все небо, кроме одной узкой полосы на западе, где туча ровно, как ножницами, срезана, то заходящее солнце, брызнув из-под нее снопами последних багровых лучей сквозь далекую сетку дождя, кинуло, может быть, вдруг несказанно печальный, как бы рыдающий, свет на радостные вайи Вшествия, и с чудною точностью исполнилось древнее пророчество:
день тот будет единственный, ведомый лишь Господу; ни день, ни ночь, — только в вечернее время явится свет. (Зах. 14, 7.)
И Его пророчество, вчерашнее, тоже исполнилось:
свет еще с вами на малое время: ходите, пока есть свет, чтобы не объяла вас тьма. (Ио. 12, 35.)
Не было никогда и не будет на земле такой печальной радости, как эта, — такого рыдающего солнца, как это, на весенних вайях Вшествия. Вечно грустны все земные весны с той весны; все заходящие солнца рыдают о зашедшем в тот день солнце царства Божия.
Радуются люди, поют, а Господь плачет: шествие победное для них — для Него похоронное. И в радостных кликах: «Осанна!» — Он один слышит: «Распни!»
2. БИЧ ГОСПОДЕНЬ
I
Кто Господа предал — Иуда? Нет, первосвященник Анна. Кто распял Господа — Пилат? Нет, первосвященник Анна. Иуда повесится; руки на себя наложит Пилат, хотя и по другому поводу, [708]а первосвященник Анна мирно отойдет к отцам своим, насыщенный днями, «один из счастливейших людей» на земле, по свидетельству Иосифа Флавия, [709]и не усомнится, вероятно, до конца, что спас Израиль, а может быть, и все человечество от великого Обманщика. И посмертную память сына своего возлюбленного дьявол сохранит чудесно: в голову никому не придет за две тысячи лет христианства, что настоящий убийца Христа первосвященник Анна.«Анна и Каиафа», — говорили в те дни о двух первосвященниках, хотя Анна (по-еврейски Напап) давно уже не был первосвященником: так называли его, и даже всегда впереди Каиафы, не только из глубокого почтения, но и потому, что полною в Синедрионе властью обладал он один; зять же его Каиафа, действительный первосвященник, был только слепым и послушным орудием Ганана. [710]
Мудрый политик, потому что скептик и циник совершенный, как и все вообще саддукеи; не веровавший «ни в духа, ни в Ангела» (Д. А. 23, 8), а может быть, и ни в Бога, ни в дьявола, — веровавший только в закон Моисеев и Кесарев, пуще же всего — в золотой римский динарий, — на все остальное смотрел Ганан с вечной усмешкой мертвого черепа, как царь Соломон-Екклезиаст:
кружится, кружится ветер на ходу своем и возвращается на круги свои. Все, что было, то и будет: все суета и томление духа…
Вышло из праха и в прах отойдет. (Еккл. 2, 11; 3, 20.)
II
Странное для него, смешное и нелепое шествие Мессии, Царя на осле, мог видеть Ганан из окон загородного дома своего в Ханейоте (Khane?oth), на горе Елеонской, [711]и, вспомнив недавнее постановление Синедриона: взять Иисуса под стражу (Ио. 11, 57), — мог подумать: «Стоит ли такого брать? Шут на осле. Пусть поиграет народ в Мессию, — чем бы дитя ни тешилось!» Но в ту же ночь, узнав, что произошло в Храме, может быть, решил: «Стоит!»Главный для всего Гананова рода источник богатства и власти было великое храмовое торжище, где сыны Ганановы, чудесные купцы, с ним самим во главе, чудеснейшим, набили цену двух жертвенных горлиц до золотого римского динария. [712]И вот в один час торжище это разорено тем самым «Шутом-Царем» на осле. Если бы разрушил Он или сжег храм дотла, то и это, вероятно, казалось бы Ганану меньшим злодейством.
В ту же ночь или на следующее утро узнал он, как совершилось «злодейство».
III
Медленно подымалось шествие из глубокой Иосафатовой долины на святую гору Сиона, венчанную храмом, по слишком крутым даже для ослиной езды ступеням Силоамской улочки-лестницы. [713]Слезть бы с осла, пойти пешком; так, может быть, и сделал бы Иисус, если бы не жалел народа. Все еще радуются люди царственному шествию, как маленькие дети — игрушке; все еще стелят по дороге одежды свои, машут зелеными ветками, поют: «Осанна!» Слез Его не видят, и Он улыбается им сквозь слезы, как мать — ребенку или как то рыдающее солнце сквозь дождь.В храм вошел Иисус (Мк. 11, 15), —
должно быть, через Восточные — Золотые врата. [714]Вспомнил ли, как входил в него двенадцатилетним отроком? Если забыл, то вспомнила, может быть, матерь Его, прошедшая снова, как тогда, Путь Крови [715]в смиренной толпе Галилейских жен (Лк. 8,2–3) вместе с матерью двух сынов Заведеевых, так усердно хлопотавшей давеча о почетном для них месте в царстве Божием (Мт. 20, 20–21); вспомнила, может быть, матерь Его, как три дня искала тогда потерянного Сына своего и, найдя, заплакала, сама не зная от чего, — от горя или от радости:
сын! что Ты сделал с нами. (Лк. 2, 48.)
Плакала, может быть, и теперь так же.
Только небольшая часть сопровождавшей Иисуса огромной толпы могла войти в так называемый «Внешний» двор храма, har habajit, [716]двор «Язычников», отделенный от двух следующих внутренних дворов, куда разрешался доступ одним сынам Израиля, с каменной решеткой и с остерегающей язычников надписью: «Входящему смерть». Великолепные притворы с исполинскими, в двадцать локтей вышины, столпными ходами из белого мрамора, с резными потолками из кедрового дерева и помостами из разноцветных каменных плит окружали Внешний двор. [717]
Здесь увидел Иисус великое Гананово торжище: скотный и птичий двор; множество лавок и лавочек, где продавались жертвенная соль, мука, елей, вино и фимиам; множество меняльных столов и прилавков, где паломники со всех концов земли обменивали римскую «нечистую» монету с изображением кесаря на «святое серебро», древний, тирский зекель, потому, что в нем только могла вноситься храмовая дань. [718]Звон серебра на меняльных столах; хлопанье голубиных крыл в бесчисленных клетках; брань, клятвы, крики, вопли торгующихся так, как только сыны Израиля торговаться умеют; жалобное блеянье овец и мычанье быков, чуявших кровь близкой жертвенной бойни, — все сливалось в один оглушительный хор. Гнусная нажива, обман и грабеж царствовали здесь, у самого сердца храма, — у Святого святых.
Так говорит Господь Саваоф, Бог Израиля… не надейтесь на лживые слова: «храм Господень, храм Господень»…
Крадете и убиваете, прелюбодействуете и клянетесь во лжи, и кадите Ваалу… а потом приходите и становитесь пред лицом Моим, в доме сем, на коем начертано имя Мое, и говорите: «Мы спасены», — чтобы и впредь делать все эти мерзости… Вот я сделаю с домом сим то же, что сделал с Силомом, и город сей предам на проклятие всем городам земли. (Иер. 7, 3 — 10; 26, 6.)
Тот храм, Силомский, разрушил Господь; разрушит и этот, Иерусалимский.
IV
Шум на площади сразу, должно быть, затих; умолкли голоса продающих и покупающих, когда увидели они Входящего и услышали торжественный клик:Осанна Сыну Давидову! Благословен Грядущий во имя Господне!
Все оглянулись на Него с удивлением и страхом:
кто это? (Мт. 21, 10.)
И наступила вдруг тишина.
Низко наклонившись, искал Он чего-то на земле. Здесь, на скотном дворе, где постоянно привязывали и отвязывали скот, легко было найти то, чего Он искал: двух крепких, «пеньковых веревок», ????????.
Скоро нашел их и, свив, скрутив в узлы крепко-накрепко, сделал бич, ?????????? — и сказал:
не написано ли: «Дом Мой домом молитвы наречется для всех народов?» Вы же сделали его вертепом разбойников. (Мк. 11, 17.)
И поднял бич, —
и начал выгонять продающих и покупающих; и столы менял и скамьи торгующих голубями опрокинул. (Мк. 11, 15.)
И выгнал всех из храма (, выкинул — вымел как сор); так же и овец и волов; и серебро менял рассыпал. (Ио. 2, 15.)
Сделать это, конечно, не мог бы один: народ помогал Ему. [719]Как бы иначе Он мог разорить все эти нагороженные лавки и лавочки, опрокинуть все меняльные столы и столики, очистить весь огромный Внешний двор от звериной и человеческой нечисти? Очень вероятно, что и Ему самому бич пригодился, чтобы гнать не только четвероногий скот.
Так же вероятно и то, что гонимые, бегущие после первого удивления и страха остановились, опомнились и начали сопротивляться, так что дело обошлось не без драки, а может быть, и не без крови. Вспомним, что у Двенадцати были мечи, — по крайней мере два (Лк. 22, 38): один у Петра, а другой, может быть, у Иоанна, «Сына Громова», и что в последнюю ночь будут они защищать Любимого до крови. Так же, конечно, и теперь готовы были Его защитить в этой самой неистовой из всех человеческих толп — Иудейской, где казалось, что не одна половина дерущихся идет на другую, а все против всех в общем побоище. [720]
V
Как бы не произошло возмущение в народе (Мк. 14, 2), —???????, «бунт», «мятеж», «восстание» — «революция», по нашему, — этому вечному страху Ганана, мудрого политика, чье главное правило: quieta non movere, «не двигать неподвижного», — суждено было, казалось, оправдаться: сдвинулось неподвижное — началась «революция».
Издали, должно быть, смотрят на все «блюстители» храма, segaanim, из Левитских знатнейших родов, [721]белоручки, слуги Ганановы, одержимые тем же страхом «возмущения»:
как бы народ не побил нас камнями. (Лк. 20, 6).
Памятуя мудрость господина своего: две собаки грызутся, чужая не приставай, — ни во что не вступаются; только наблюдая издали за всем, готовят завтрашний донос Ганану.
Все, что происходило внизу, на дворе, мог видеть и римский «военачальник храма», «стратег», с любой из площадок двух лестниц, соединявших Внешний двор с Антониевой крепостью, занятой в эти пасхальные дни, когда стекались во храм сотни тысяч паломников, усиленным военным постоем: крепость эта — как бы римский железный орел, держащий в когтях своих белую голубку Господню — храм. [722]И, видя все, стратег не преминул, конечно, донести о том прибывшему в Иерусалим на те же пасхальные дни Понтию Пилату. Но и он не подумал вступиться: глядя на эту обычную драку ненавистных ему и презренных иудеев, как на петушиный или паучий бой, тихо, должно быть, злорадствовал, а может быть, и ждал нового случая, как тогда с Галилейскими паломниками, «смешать кровь их с жертвами их» (Лк. 13, 1). [723]Но не успел — с такой внезапной, как бы чудесной быстротой все началось и кончилось; [724]только что неистовый крик, вопль, «Иудейское побоище», ад, и вдруг — тишина, чистота, порядок; тихое, стройное пение молитв вокруг одного Человека — Того, Кто все это сделал. «Кто Он?» — если бы уже тогда спросил Пилат об этом у других, как спросит потом у Него самого:
откуда ты? (Ио. 19, 9), —
то, вероятно, немного узнал бы: «пророк из Назарета Галилейского» (Мт. 21, 10), только что на осле въехавший в город с толпой пасхальных паломников, женщин и детей. Но если бы узнал, что это «царь Иудейский», «сделавший Себя Сыном Божиим» (Ио. 19, 7) подобно «Божественному Кесарю Августу», divus Caesar Augustus, то, вероятно, не остался бы таким спокойным.
VI
Не было ли в том, что произошло, тайного смысла, более глубокого, чем явный, вложенный Церковью в эти слишком для нас привычные и почти уже ничего не говорящие два слова: Очищение храма? Кажется, многие, по всему Евангелию рассеянные намеки указывают на этот более глубокий смысл.Здесь Тот, Кто больше храма (Мт. 12, 6), —
говорит о себе Иисус иудеям, обвиняющим Его в нарушении Субботы — Закона; то же мог бы сказать Он и об Очищении.
Верь Мне, что наступает время… и уже наступило, когда… не в Иерусалиме — (в храме) — будут поклоняться Отцу, а в духе и в истине (Ио. 4, 21–23), —
говорит Самарянке в Сихеме, у колодца Иакова. И тотчас по Очищении, когда иудеи спрашивают Его:
каким знамением докажешь Ты нам, что имеешь власть так поступать? —
Иисус отвечает:
разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его. (Ио. 2, 19.)
И дня через три, когда один из учеников, выходя из храма, говорит:
Учитель, посмотри, какие камни и какие здания! (Мк. 13, 1–2).
…Все это будет разрушено, так что не останется здесь камня на камне, —
отвечает Господь. [725]И уже не Он сам, а «лжесвидетели» против Него:
слышали мы, как Он говорил: «Храм сей рукотворный разрушу и через три дня иной воздвигну, нерукотворный». (Мк. 14, 58.)
И проходящие мимо Распятого смеются над Ним:
Э! разрушающий храм и в три дня созидающий… сойди с креста. (Мк. 15,29–30).
И, наконец, то же слово — в устах свидетелей против диакона Стефана:
слышали мы, как он говорил, что Иисус Назорей разорит место сие (Д. А. 6, 14).
Если нет дыма без огня, то очень похоже на то, что Иисус действительно сказал при Очищении храма какое-то слишком скоро забытое всеми, друзьями и врагами одинаково, — потому что слишком для всех непонятное, — слово о разрушении храма, такое же, вероятно, «жестокое», как то, о «вкушении плоти и крови Его» (Ио. 6, 53–57).
Кажется, главный смысл всех этих уцелевших в Евангелии намеков — тот, что Очищение с Разрушением внутренне связано: старый оскверненный храм очистится огнем, и воздвигнется новый. Если так, то одно из самых нужных нам и самых забытых, непонятых, неуслышанных слов Господних — это: о разрушении всех рукотворных на земле храмов — церквей и о воздвижении единого Храма, нерукотворного — Церкви Вселенской.
VII
Очень ошибаются христиане, думая, что в Очищении огненном — Разрушении храма — дело идет только о храме Иерусалимском; нет, о всех вообще рукотворных, — в том числе и о христианских, храмах — церквах. И это очень страшно для христиан — «мятежно», «возмутительно», «революционно».Чтобы разрушить старое и новое создать, нужен «переворот», «революция». — «Если не обратитесь, не перевернетесь, не опрокинетесь, — не войдете в царство Небесное» (Мт. 18, 3). Это мы уже слышали на горе Блаженств; это надо помнить и здесь, на горе Страстей, чтобы понять, что произошло в Очищении храма. Для этого «переворота» — «перевертывания», «опрокидывания» — единственного пути в царство Божие, — страшно не подходит наше, слишком человеческое, «демоническое», хотя бы в древнем смысле «полубожеское», слово «революция». Но у нас другого слова нет и, кажется, долго еще не будет. В том то и беда наша, что лишь в этом темном и почти всегда обратном, опрокидывающем, но не всегда искажающем, иногда и страшно точно отражающем, демоническом зеркале — Революции, — мы можем увидеть самые нужные нам, близкие, братские, человеческие и неизвестные черты в лице Христа Неизвестного — Освободителя.
Будем же помнить, что мы употребляем для Него наше человеческое слово «революция» в новом, иногда противоположном старому, «обратном», «перевернутом», «опрокинутом» — божественном смысле.
VIII
В городе Фессалонике, когда произошло «возмущение в народе», — от Павловой проповеди, то «не уверовавшие (во Христа) Иудеи, возревновав и взяв с площади каких-то негодяев, повлекли братьев (уверовавших Иудеев и Эллинов) к городским начальникам, вопя, что эти всесветные возмутители (возмущающие вселенную), — пришли и сюда и поступают против повелений кесаря, почитая не его, а другого царем, — Иисуса» (Д. А. 17, 1–6).Правы, конечно, по-своему, хотя и обратно, неожиданно для себя, эти враги Господни: в самом деле, ученики Христовы — «всесветные возмутители», люди «всемирной революции»; были ими тогда и всегда могут ими снова сделаться. Величайший же из них и «возмутительнейший» — сам Христос. Если поняли это те захолустные охранители порядка, то насколько лучше должен был понят мудрый церковный политик, первосвященник Ганан.
Иисус — против Ганана, Первый Двигатель — против неподвижного, Возмутитель — против Охранителя. Знает Ганан, что твердыня порядка — Закон, а твердыня Закона — Храм. Смертный приговор себе произносит Иисус, когда говорит здесь, в бывшем доме Господнем, нынешнем доме Ганановом: «Я разрушу храм». В львиное логово вошедший Агнец дразнит льва: «Я тебя пожру». И всего удивительней, что знает лев или скоро узнает, что так и будет.