– Жанна!
Снова и снова он пытался привести ее в чувство, приподымал обеими руками ее тело, безжизненно падавшее обратно на подушки. Он снова с каким-то ожесточением дал ей пощечину. Звук пощечины прозвучал как выстрел. Все лицо Жанны задрожало мелкой дрожью, она машинально захлопала ресницами. Полуоткрыв веки, она повела глазами сначала направо, потом налево. Мало-помалу омрачавший их туман рассеялся. Майа заметил, что девушке удалось сосредоточить на нем свой взгляд, и тут же в глазах ее вспыхнул ужас.
– Не трогайте меня! – крикнула она.
– Это я, я! – сказал Майа. – Вы меня не узнаете?
Жанна приподнялась на постели и растерянно уставилась на него.
– Вы? – сказала она. – А где те?
Майа указал ей рукой на труп великана. В лежачем положении он казался еще массивнее.
– А другой там, за кроватью.
– Они мертвые? – спросила Жанна, опершись на локоть.
– Да.
– Это вы?
– Да.
– Я боюсь, – сказала Жанна.
– Они же мертвые.
– Это вы в них стреляли?
Майа утвердительно кивнул головой.
– Ох, – сказала Жанна, – а я думала, в меня стреляли.
Она опустила глаза и посмотрела на валявшийся у ее ног труп великана. Он лежал на спине, вытянувшись во весь рост, слегка раздвинув свои уже одеревеневшие ноги. Казалось, он заполняет собой всю комнату. Майа проследил взгляд Жанны и тоже посмотрел на труп.
– Какой он большой.
– Да, – розным голосом сказал Майа.
– Он был больше вас?
– Да.
– А вот он и мертвый, – сказала Жанна своим четким ясным голоском. – Он уже теперь не может мне сделать плохо.
Вдруг она с неожиданной живостью повернулась к Майа.
– А как вас зовут?
– Майа, Жюльен Майа.
– Я буду вас звать Жюльен, можно?
В голосе ее даже послышались веселые нотки. Майа стоял возле постели, неподвижный, отчужденный, с невидящими глазами.
– Зовите как хотите.
– Что с вами такое? У вас лицо в крови.
– Да нет, ничего, – тусклым голосом сказал Майа.
Он провел рукой по лицу.
– Мы с ним подрались.
– Значит, вы не сразу его убили?
– Нет.
– Смотри-ка! – удивленно сказала она. – А почему?
– Почему? – повторил Майа.
– Да что это с вами? Вам больно?
– Нет.
Жанна снова поглядела вниз, на труп.
– А теперь он мертвый.
Нахмурив брови, она добавила чистым четким голоском:
– Вы хорошо сделали.
– Что? – спросил Майа, трясясь от ярости. – Что, что вы сказали?
– Я сказала, вы хорошо сделали.
Он посмотрел на нее в упор.
– Ага, – протянул он свистящим шепотом. – Хорошо, да? Хорошо, говорите? Вы находите, что я хорошо сделал?
Жанна с удивлением посмотрела на него. Но через секунду он пожал плечами и весь как-то поник.
– Впрочем, – сказал он словно самому себе, – все будут так говорить.
– Вы сердитесь? – смущенно спросила Жанна.
– Нет, – устало сказал он, – нет, я не сержусь.
Он по– прежнему стоял, вяло опустив руки, устремив в угол невидящий взгляд пустых глаз.
– У вас на лбу ссадина, – сказала Жанна. – Надо ее промыть поскорее.
– Не смейте со мной говорить! – сказал Майа, топнув ногой.
– Я ведь ничего плохого не сказала, – произнесла Жанна, – я сказала только, что нужно промыть вам лоб.
Он прошелся по комнате, взял в рот сигарету, вынул из кармана зажигалку и так и застыл с зажигалкой в руках, закусив зубами незажженную сигарету,
– А что мы с ним будем делать? – спросила Жанна, показывая босой ногой на труп великана.
– Не смейте со мной говорить! – крикнул Майа.
Он провел ладонью по лицу, словно только что пробудился ото сна. И повернулся к Жанне.
– Что вы сказали?
– Надо вынести их на улицу. Их там подберет похоронная машина.
– Какая похоронная машина?
– Вы ни разу не видели? Это грузовик, он всегда после бомбежки ездит.
Майа вынул изо рта все еще незажженную сигарету и бросил ее на пол. Потом остановился и с минуту стоял не шевелясь, потупив глаза. Он разглядывал труп великана.
– Какой огромный, – сказала Жанна.
– Да замолчите же! – крикнул Майа. – В последний раз вам говорю, замолчите!
Наступило молчание. Майа прошелся по комнате.
– Начнем с меньшего.
Он обошел кровать, нагнулся, схватил тело за ноги и вытащил на середину комнаты.
– Ой! – вскрикнула Жанна, спрыгивая с постели. – Неужели вы будете его так волочить донизу? Но повсюду же будет кровь! Вы весь мой паркет запачкаете!
– Ваш паркет! – злобно крикнул Майа.
Пятясь к двери, он поволок за собой труп.
– Не оставляйте меня одну с тем, другим! – закричала Жанна.
– Он вам ничего плохого не сделает, – сквозь зубы процедил Майа.
Жанна бросилась ничком па постель и залилась слезами.
– Только не реветь! – сказал Майа. – Ради бога, не ревите вы!
Никогда еще окружающее не казалось ему таким нереальным. Пятясь, он стал спускаться с лестницы, волоча за ноги труп. На каждой ступеньке голова подскакивала, потом с глухим стуком ударялась о следующую, и так она беспрерывно моталась то вправо, то влево, отчего казалось, хулиган продолжает твердить: «нет». На полпути Майа опустил ноги трупа на ступеньку, повернулся к нему спиной, снова схватил его за ноги и снова стал спускаться. Теперь он мог идти быстрее.
Внезапно труп подпрыгнул и вырвался из рук Майа, по инерции он прогромыхал вниз по ступенькам, пошатнулся, но успел схватиться за перила; сердце его билось как бешеное. С минуту он простоял неподвижно, навалившись на перила и чувствуя в груди глухие удары; он совсем ошалел и тупо старался вспомнить, что он здесь делает, где он, уж не приснилось ли ему все это. Он оглянулся. Но нет, труп был в двух шагах от него. Просто, когда Майа свернул с одного марша на другой, расположенный под углом, рука трупа попала между двух балясин и балясина пришлась ему под мышку; рука свисала прямо в лестничную клетку, и казалось, что это шел пьяница, упал и только чудом не покатился вниз по ступенькам. Майа вернулся, встал на колени, чтобы высвободить свисавшую руку. Нагнувшись, он невольно приблизил свое лицо к лицу покойника, и когда с силой потянул его за руку, безжизненная голова беззвучно перекатилась к нему и уткнулась в его плечо каким-то удивительно нежным и беспомощным движением. Майа пригляделся к нему. Лицо было безвольное, довольно красивое, с мелкими правильными чертами. Теперь в нем не было ничего злобного или порочного. Теперь он выглядел трогательно слабым, почти ребенком, возможно, из-за круглых щек, полуоткрытых припухлых губ. Майа почувствовал, как все его тело с головы до ног покрылось испариной.
Вытащив свою ношу на тротуар, Майа прислонился к стене, стараясь отдышаться. Улица была почти совсем пустынная. Поток солдат миновал ее. Даже сейчас, хотя большинство вилл разбомбили, она казалась спокойной, типично курортной улицей. Все то же жаркое солнце летних каникул, все то же небо сияло над головой Майа. Жизнь, как и вчера, шла своим чередом.
Мимо проехал на велосипеде какой-то солдат. Майа окликнул его:
– Скажи, ты знаешь, где тут похоронная машина?
Солдат затормозил велосипед и уставился на
Майа, разинув рот. Глаза у него были белесые, навыкате.
– Какая машина?
– Ну, грузовик, он подбирает трупы после бомбежки.
– В первый раз такое слышу, – сказал велосипедист. – Похоронная машина? Значит, по-твоему, жмуриков в грузовиках возят? Может, раньше так и впрямь было. Значит, жмуриков на машинах развозят, а мы, живые, шлепай себе по дорогам пешедралом? Нет, видать, свет перевернулся!
– А ты бы предпочел, чтобы наоборот?
– А как же! – без улыбки сказал велосипедист. – А как же? Конечно, предпочел бы! Это ты о нем хлопочешь? – добавил он, указывая на тело.
– Да.
– Это твой дружок?
Майа заметил, что даже когда велосипедист молчит, он все равно держит рот открытым.
– Нет. Не мой.
– Тогда какого же хрена тебе грузовики подавай? Оставь его здесь, раз он не твой дружок.
– Нет, – сказал Майа.
– Непонятно что-то, – сказал велосипедист. – Если он не твой дружок, оставь его здесь. Впрочем, это твое дело. Стараешься словно для себя самого. Пока!
Он сел на велосипед и в мгновение ока исчез за углом. «Тоже мне!» – процедил сквозь зубы Майа. Потом сошел с тротуара и встал посреди мостовой. Улица по-прежнему была пустынна. С минуту он стоял в нерешительности.
– Эй, старик! – раздался чей-то голос.
Майа обернулся. Кричал тот самый велосипедист. Он подрулил поближе, уперся одной ногой в землю и, не слезая с седла, взволнованно уставился на Майа.
– Я его видел, – сказал он.
– Кого видел?
– Грузовик для перевозки мертвых. Я думал было, что ты, старик, шутишь, а представь, видел! Даже не грузовик, а вроде бы огромная платформа, и на ней навалом лежат трупы. Он стоит метрах в трехстах за углом. Нет, скажи, разве не смешно – жмуриков у нас возят на машинах, а мы, живые, пешедралом топаем. Ей-богу, весь мир перевернулся!
– А при грузовике были люди?
– Были – четверо. Трое в кабине, а один, чернявый, залез на крышу кабины. Они как раз закусывают, и знаешь, вот по какому куску колбасы и хлеб тоже! У, сволочи! Такие небось не жрут консервов.
– Значит, ты велел им сюда заехать? – спросил Майа.
– Нет, – удивленно сказал велосипедист, – с чего это я буду им велеть?
– Да чтобы увезти этого.
– А-а, – протянул велосипедист, – но ты же мне ничего не сказал.
– Ну ладно, ладно, – сказал Майа. – Что ты сейчас собираешься делать? Обратно едешь? В том же самом направлении?
– Да.
– Тогда, будь любезен, скажи по пути этим типам, чтобы заехали сюда.
– Извиняюсь, – сказал велосипедист, – если тебе интересно возиться с этим малым, хоть он тебе и не друг-приятель, – твое дело, я уж говорил, словно для себя стараешься, а меня уволь, я в такие дела мешаться не намерен.
– Почему?
– Нипочему, – ответил велосипедист, – не хочу, и все тут.
– Ты пойми, – сказал Майа, – этот тип не мой товарищ, но я его знал, понятно!
– А-а, знал, – протянул велосипедист. – Сразу бы так и говорил, что знал. Если знал – дело другое. Ладно, выполню твое поручение.
– Спасибо.
Велосипедист поставил педаль вертикально и нажал на нее ногой.
– Смешно все-таки, ей-богу, в этой хреновой армии мертвых на машинах развозят.
– А мы, живые, – сказал Майа, – мотаемся пешедралом по дорогам. Мир перевернулся.
– Это ты верно сказал, – удовлетворенно улыбнулся велосипедист, – весь мир перевернулся.
Он исчез за углом. Майа по-прежнему стоял в одиночестве посреди мостовой. Через несколько минут из-за угла показался грузовик, подрулил к нему. Майа сделал знак остановиться. На крыше кабины действительно устроился невысокий чернявый парень, коренастый, видать, весельчак; он возвышался над платформой, где лежали трупы в одежде защитного цвета.
– Привет, браток! – крикнул он, взмахнув куском колбасы.
– Привет! – сказал Майа.
Из кабины вылезли двое. Оба жирные, с лоснящимися физиономиями, в их благополучном обличии чувствовалось что-то нечистое.
– Это твой дружок? – спросил один из них.
– Нет, не мой.
Оба подошли к телу. Подошли вразвалку, не торопясь. И молча уставились на труп. Майа почему-то показалось, что его присутствие их стесняет.
– Грязная у нас работенка, – извиняющимся тоном сказал один, тот, что отозвался первым.
– Ишь как заговорил! Подсоби лучше, – авось не уморишься! – весело крикнул чернявенький. – Ведь сам же напросился на эту грязную работенку. Никто тебя силком не тянул. Ведь добровольно пошел, а?
– Ну ладно, – недовольно сказал первый.
Из кабины вышел шофер и, прислонившись к капоту машины, стал раскуривать сигарету. Был он высокий, хорошо сложенный, с пошлой физиономией, а под носом у него в виде запятой чернели усики. Он скрестил ноги в кожаных крагах и стал смотреть перед собой отсутствующим взглядом.
Те двое подняли тело, один за плечи, другой за ноги, и потащили к грузовику.
– Входите, входите, господа и дамы! – кричал чернявенький. – Чья очередь? Места еще есть!
– Вот ведь, ей-богу, – сказал один из солдат, бросив быстрый взгляд на Майа, – ничего святого у него нет.
Оба остановились примерно в метре от грузовика параллельно платформе и стали раскачивать тело.
– Раз, два – взяли! – кричал чернявенький. – Раз, два – взяли.
Грузчики одним движением подбросили тело. Оно перевернулось в воздухе и с мягким стуком шлепнулось о платформу.
– Раз, два – взяли! – кричал чернявенький. – Все заполнено, мест больше нету! Полный комплект до следующего жмурика. Дзинь-дзинь-дзинь!
Правой рукой он несколько раз дернул воображаемую веревку от звонка.
– Ты уж хватил через край, Жюль, – сказал один из могильщиков, искоса взглянув на Майа.
– Там есть еще один, – сказал Майа, – на втором этаже, но он слишком тяжелый, и я с ним сам не справлюсь, если даже буду волоком волочить. Кто-нибудь из вас мне не подсобит?
– Это в нашу работу не входит, – возразил все тот же могильщик. – Наше дело подбирать трупы на улице, а не по домам ходить их собирать. На эту работу другие парни выделены.
– Неужели вы не можете оказать мне услугу? – спросил Майа.
– Нет и нет, – сказал грузчик, – и еще раз нет.
– Ну а ты?
– Я? – сказал второй. – И я как он…
– А ты? – обратился Майа к шоферу. – Не поможешь ли ты мне?
– Я шофер, – ответил тот.
Он выпустил струйку дыма прямо перед собой и медленно переставил ноги.
– Ладно, я пойду, – крикнул чернявенький со своего насеста, – я пойду, если дашь сигарету.
– Хоть две.
– Иду, – весело крикнул чернявый.
Он аккуратно положил колбасу и хлеб на крышу кабины, потом как гимнаст спрыгнул на платформу. Раздался мягкий стук.
– Простите великодушно, господа-дамы! – сказал чернявый. – Извиняюсь, если я вам слегка ноги отдавлю.
Опершись ладонью о край платформы, он все так же весело спрыгнул на тротуар.
– Ей-богу, ты уж слишком, Жюль! – сказал один из грузчиков.
– Видали гадов? – сказал чернявенький, шагая рядом с Майа по коридору. – Строят из себя святош на людях, а я своими глазами видел, как они потихоньку у жмуриков обручальные кольца прут. Ты скажешь, а на кой им, жмурикам, обручальные кольца? Конечно, дело житейское, но я такие вещи не стал бы делать. Мертвые, они и есть мертвые, верно ведь? Ничего-то бедняги не видят, не чувствуют. Согласен, ни к чему всякие церемонии с ними разводить, только одно и можно для них сделать – швырнуть их в яму. Но это еще не причина, чтобы кольца у них переть. Понимаешь – это не ради них, а ради себя. Себе же самому противно.
– Верно, – сказал Майа.
– А тот, наверху, тоже твой дружок?
– Нет, не дружок.
– Его осколком убило?
– Нет, это я его застрелил…
– Что? – сказал чернявый и даже остановился, хотя уже занес ногу на первую ступеньку, и пристально поглядел на Майа. – Ты его уложил? А за что ты его уложил?
– Он хотел изнасиловать молоденькую девушку, он и вот тот парень, которого вы сейчас забрали.
– Так ты и того, первого, тоже уложил?
– Да.
– Значит, двух ухлопал? Двух одним махом? Господи боже мой! А ты, надо сказать, парень молодец!
– Ну, это было не так уж трудно, – сказал Майа каким-то странным тоном, – представь, не труднее всего остального! Вот, – добавил он, вытаскивая из кобуры свой револьвер, – видишь эту выступающую стальную штуку, на нее нажимают пальцем. Чуть нажимают, совсем чуть-чуть – и готово! Для этого не обязательно быть, как ты говоришь, молодцом.
– А ну, убери свою игрушку, – сказал чернявый, – я, знаешь, этих штуковин не люблю, боюсь! Но ведь двух! Подумай только, двух!
Он помолчал.
– Надо все-таки большой сволочью быть. Вдвоем на девушку напали. Ты хорошо сделал, что их уложил.
– Ты находишь? – сказал Майа.
Он распахнул дверь спальни. Чернявенький даже не взглянул на труп. Он направился прямо к постели. Жанна крепко спала.
– Ну и ну! – сказал чернявый.
И впервые на глазах у Майа он перестал смеяться и балагурить, хотя на своем насесте только и делал, что веселился и отпускал шуточки.
Несколько секунд прошло в молчании.
– Ну и ну!
– Берем?
– Успеется, – сказал, не поворачивая головы, чернявый. – Ну и ну! До чего же хороша крошка! Ах, матушка родимая, до чего же хороша!
Он протянул руку.
– Не смей трогать.
– Да ты что? – сказал чернявый, негодующе взглянув на Майа. – Я-то, слава богу, не сволочь какая! В жизни твою девчонку не трону.
Он взялся за край разорванной кофточки и деликатно приподнял ее.
– Ну и ну, ну и ну, ну и ну, – твердил он почти шепотом. – Ведь скажи, до чего же грудки хороши, ну, скажешь, нет… Ах, сволочи! Надо же быть такой сволочью. Заметь, что их тоже отчасти можно понять. Но все-таки быть такой сволочью! Ты хорошо сделал, что их уложил.
В это мгновение Жанна приоткрыла глаза. Чернявенький быстро отдернул руку.
– Жюльен, – невнятно пролепетала Жанна.
И снова закрыла глаза.
– А кто это Жюльен? – шепотом спросил чернявый.
– Я.
– Ну и смех. Меня зовут Жюлем. А Жюль и Жюльен – это вроде бы одно.
Он снова уставился на молодую девушку.
– Значит, это твоя девчонка?
– Нет.
– Ой, врешь, браток! Да ты слышал, как она «Жюльен» сказала…
– Нет.
– Чудеса, да и только! – разочарованно протянул чернявый. – Поди ж ты! Ты только на ее руки посмотри, до чего маленькие! А мордашка какая славненькая! Приятно все-таки посмотреть, как хорошенькая девчонка спит – просто прелесть. Словно вся так тебе и доверилась.
– Идем, что ли?
– Значит, это твоя крошка? – спросил он, обернувшись к Майа.
– Я же тебе сказал нет.
– А-а! – протянул чернявый.
И снова на его лице появилось разочарованное выражение.
– Ладно, пока не твоя, – сказал он. – Но все-таки твоя будет, а?
– Нет.
– Как нет? – сказал чернявый. – Такой красивый парень, и нет? Эх, видать, не знаешь, от чего отказываешься. Девчонка в самую пору вошла – именно то, что нужно. Я всегда говорю: шестнадцать лет – самый смак. А позже – это уже слишком поздно. Я-то, старик, знаю, что говорю. Если женщина в шестнадцать лет не начнет, никогда из нее хорошей бабы не получится. Будь я министр, я бы специальный закон на этот счет издал. Велел бы всем: «Вашей дочке шестнадцать? А ну! К мужику ее! И быстрее! Немедленно! И не бузить!» Я-то знаю, что говорю. Подумать только, девчонки в пятнадцать – шестнадцать лет из порядочных семей еще в куклы играют! Куклы! Куклы! Да разве ей кукла нужна, тут кое-что посолиднее требуется. И немедленно! Я-то знаю, что говорю. А позже – будет слишком поздно. Никогда из такой девчонки настоящей бабы не получится, уж ты мне поверь. Внутренность у женщины деликатная, ты даже понятия не имеешь. Если ей вовремя не дать мужика, она высохнет. Это я тебе говорю – высохнет. Я знаю, что ты скажешь – девица и до двадцати пяти девица, и все еще в соку. С виду – да, согласен. На вид вроде бы в порядке. В смысле оснастки – порядок. А вот насчет прочего не очень-то. Передержали! Только так.
– Ну, идем, что ли, – сказал Майа.
– Э, черт! – оскорбленным тоном сказал чернявенький. – Могу я немножко посмотреть или нет? Тебя не убудет, если я на нее немножко посмотрю. Ах, матушки мои, – добавил он, – да ты посмотри только, какая беленькая, розовенькая и чистенькая! Да, да. Издали видать, что чистенькая. Ты, старик, не поверишь, есть девчонки, которые моются два-три раза в неделю, просто неслыханно, а может, даже и каждый день. Говори что хочешь, а все-таки приятно иметь дело с девчонкой, которая моется!
Он вздохнул.
– А посмотри, волосы-то какие, – продолжал он. – Тонкие, вот это волосы. Ну и волосы. Прямо тебе шелк!
Он протянул было руку, желая коснуться волос Жанны, но вдруг остановился, рука его повисла в воздухе, а на лице мелькнуло какое-то странное выражение.
– Не смею, – сказал он удивленно, повернувшись к Майа, – не смею. Чудно, а? Не смею, и все тут.
– Ну?
– Да не злись ты, – сказал чернявенький, – сейчас идем.
Он оглянулся на труп великана и презрительно ткнул его ногой.
– Экая махинища, – сказал он. – Недаром говорят: велик, да глуп.
Когда они выбрались на улицу, оба грузчика стояли опершись о платформу. Они закусывали, у обоих на лоснящихся сытых лицах было то самое нечистое выражение, какое уже подметил Майа. Шофер тоже стоял на прежнем месте, с сигаретой в зубах, и подпиливал себе пилкой ногти. Он молчал. Время от времени он переводил взгляд на своих дружков, но, казалось, даже не замечал их. Когда грузчики взгромоздили тело на платформу, шофер вытащил из кармана маленькую гребеночку, старательно пригладил волосы, спрятал гребенку в футляр, а футляр в карман. Потом изящным движением перебросил через плечо сигарету; с удовлетворенным видом проследил за кривой ее полета и влез в кабину.
– А я вот все думаю, – крикнул чернявый, взобравшись на свой насест и размахивая руками, – я вот все думаю… Жюль и Жюльен! Забавно, а, как по-твоему?
– По-моему, нет, – сказал Майа, – но большое тебе спасибо за помощь.
Мотор заревел. Майа смотрел вслед уходившей машине. Он опять стоял один посреди мостовой. И не шевелился. Руки бессильно свисали вдоль тела. И он смотрел, как удаляется похоронная машина, увозящая павших за родину и еще тех двух, которых убил он, Майа.
Когда Майа вошел в комнату, Жанна сразу открыла глаза. Он приблизился. Жанна села на постели, следя за ним взором, и вдруг улыбнулась.
– Жюльен.
– Да?
– Вы их вытащили?
– Да.
– Они у дверей?
– Нет, их увезли на грузовике.
– А-а, – протянула Жанна.
Она смотрела на Майа настороженным, вопросительно-покорным взглядом.
– Сейчас вытру ноги, – сказал Майа, взглянув на свои ботинки, – и уйду.
Жанна соскочила с постели и подняла на него испуганные глаза.
– Сейчас? Сейчас уйдете?
– Да.
Жанна бросилась к Майа, обхватила его обеими руками за талию и спрятала голову у него на груди. Секунду он стоял не шевелясь, потом нащупал за спиной руки Жанны и развел их. Она подняла голову. Лицо ее исказилось, как у обиженного ребенка. Она открыла было рот, хотела что-то сказать, но рыдания душили ее. Глядя на Майа, она только качала головой, как бы говоря «нет».
– Э, черт! – крикнул Майа. – Не смейте качать головой!
И он сжал ладонями ее лицо.
– О, Жюльен! – умоляюще лепетала она, всхлипывая, – не оставляйте меня одну! Я не могу быть одна во всем доме. Теперь уже не могу быть одна.
– Почему одна? А где Антуанетта?
– Антуанетта? Она вчера ушла к нашим друзьям, это в двух километрах отсюда.
– А дедушка и бабушка?
– Они умерли.
Майа удивленно поднял брови.
– Вчера умерли?
– Нет, два года назад.
Он удивленно поглядел на Жанну.
– Да,– подтвердила она, – вчера я сказала, что они сидят в подвале, но это неправда. Мы так всем солдатам говорили, которые заходили в дом. Мы же не знали, какой вы, понятно?
– Значит, вы жили только вдвоем в этом доме? Совсем одни? И целых два года? А на что же вы жили?
– Мы хорошо устроились. Я работала на почте, а Антуанетта шила.
– Но почему же вы не ушли с Антуанеттой?
Жанна вскинула голову, и глаза ее блеснули.
– А как же дом? Дом-то наш собственный. И дом и вся обстановка. Если я уйду, его разграбят.
– Но это безумие! Здесь же все время бомбят!
– И Антуанетта то же самое говорит. Она и сбежала, потому что трусиха. А я решила не уходить. Если я уйду, после войны у нас ничего не будет. Мы очутимся на улице.
– Интересно, где вы очутитесь, если вас убьют?
– Нет, – сказала Жанна, – не убьют. Может, это и глупо, но мне почему-то кажется, если я уйду из дому, его разбомбят, а если я останусь, с ним ничего не случится в награду за мою храбрость.
– Да, – сказал Майа, – до войны я, бывало, думал так же.
Пронзительный свист прервал его слова. Машинально он опустился на пол на одно колено. Но тотчас же вскочил и взглянул на Жанну.
– Давайте спустимся в погреб, хорошо? – сказала она.
И тут же зажала уши ладонями, так оглушительно залаяли зенитки.
– Хорошо, – сказал Майа. И добавил с легкой улыбкой: – Будем надеяться, что и на этот раз вы будете вознаграждены.
Жанна спускалась по лестнице впереди него. Шла она так, словно чувствовала спиной взгляд Майа. Несколько раз она круто оборачивалась и улыбалась ему. Майа заметил, что на ней все та же разорванная кофточка. Погреб оказался маленьким, плохо освещенным, вдоль стен тянулись полки, забитые пустыми бутылками. А на протянутых через весь подвал веревках висели сплошными рядами колбасы.
– Ого, сколько колбасы! – удивленно крикнул Майа. – На всю жизнь хватит!
– Что? – крикнула Жанна.
– Колбасы много!
Колбасы не мешали невысокой Жанне, но ряды их приходились как раз на уровне лица Майа. Он должен был или сгибаться, или боком втискивать свою голову между колбасных рядов.
– А почему здесь столько пустых бутылок? – крикнул Майа.
Он видел, как ротик Жанны приоткрылся, но, хотя она была совсем рядом, слов ее не услышал. Огромная волна грохота нарастала с каждым мгновением. Жанна судорожно зажимала уши ладонями, но Майа уже знал, что все это зря, что грохот такой силы и помимо ушей все равно проникает в самое нутро человека. Он сразу, одним махом, входит в ваше тело, и нет способа избежать этого.
Снова и снова он пытался привести ее в чувство, приподымал обеими руками ее тело, безжизненно падавшее обратно на подушки. Он снова с каким-то ожесточением дал ей пощечину. Звук пощечины прозвучал как выстрел. Все лицо Жанны задрожало мелкой дрожью, она машинально захлопала ресницами. Полуоткрыв веки, она повела глазами сначала направо, потом налево. Мало-помалу омрачавший их туман рассеялся. Майа заметил, что девушке удалось сосредоточить на нем свой взгляд, и тут же в глазах ее вспыхнул ужас.
– Не трогайте меня! – крикнула она.
– Это я, я! – сказал Майа. – Вы меня не узнаете?
Жанна приподнялась на постели и растерянно уставилась на него.
– Вы? – сказала она. – А где те?
Майа указал ей рукой на труп великана. В лежачем положении он казался еще массивнее.
– А другой там, за кроватью.
– Они мертвые? – спросила Жанна, опершись на локоть.
– Да.
– Это вы?
– Да.
– Я боюсь, – сказала Жанна.
– Они же мертвые.
– Это вы в них стреляли?
Майа утвердительно кивнул головой.
– Ох, – сказала Жанна, – а я думала, в меня стреляли.
Она опустила глаза и посмотрела на валявшийся у ее ног труп великана. Он лежал на спине, вытянувшись во весь рост, слегка раздвинув свои уже одеревеневшие ноги. Казалось, он заполняет собой всю комнату. Майа проследил взгляд Жанны и тоже посмотрел на труп.
– Какой он большой.
– Да, – розным голосом сказал Майа.
– Он был больше вас?
– Да.
– А вот он и мертвый, – сказала Жанна своим четким ясным голоском. – Он уже теперь не может мне сделать плохо.
Вдруг она с неожиданной живостью повернулась к Майа.
– А как вас зовут?
– Майа, Жюльен Майа.
– Я буду вас звать Жюльен, можно?
В голосе ее даже послышались веселые нотки. Майа стоял возле постели, неподвижный, отчужденный, с невидящими глазами.
– Зовите как хотите.
– Что с вами такое? У вас лицо в крови.
– Да нет, ничего, – тусклым голосом сказал Майа.
Он провел рукой по лицу.
– Мы с ним подрались.
– Значит, вы не сразу его убили?
– Нет.
– Смотри-ка! – удивленно сказала она. – А почему?
– Почему? – повторил Майа.
– Да что это с вами? Вам больно?
– Нет.
Жанна снова поглядела вниз, на труп.
– А теперь он мертвый.
Нахмурив брови, она добавила чистым четким голоском:
– Вы хорошо сделали.
– Что? – спросил Майа, трясясь от ярости. – Что, что вы сказали?
– Я сказала, вы хорошо сделали.
Он посмотрел на нее в упор.
– Ага, – протянул он свистящим шепотом. – Хорошо, да? Хорошо, говорите? Вы находите, что я хорошо сделал?
Жанна с удивлением посмотрела на него. Но через секунду он пожал плечами и весь как-то поник.
– Впрочем, – сказал он словно самому себе, – все будут так говорить.
– Вы сердитесь? – смущенно спросила Жанна.
– Нет, – устало сказал он, – нет, я не сержусь.
Он по– прежнему стоял, вяло опустив руки, устремив в угол невидящий взгляд пустых глаз.
– У вас на лбу ссадина, – сказала Жанна. – Надо ее промыть поскорее.
– Не смейте со мной говорить! – сказал Майа, топнув ногой.
– Я ведь ничего плохого не сказала, – произнесла Жанна, – я сказала только, что нужно промыть вам лоб.
Он прошелся по комнате, взял в рот сигарету, вынул из кармана зажигалку и так и застыл с зажигалкой в руках, закусив зубами незажженную сигарету,
– А что мы с ним будем делать? – спросила Жанна, показывая босой ногой на труп великана.
– Не смейте со мной говорить! – крикнул Майа.
Он провел ладонью по лицу, словно только что пробудился ото сна. И повернулся к Жанне.
– Что вы сказали?
– Надо вынести их на улицу. Их там подберет похоронная машина.
– Какая похоронная машина?
– Вы ни разу не видели? Это грузовик, он всегда после бомбежки ездит.
Майа вынул изо рта все еще незажженную сигарету и бросил ее на пол. Потом остановился и с минуту стоял не шевелясь, потупив глаза. Он разглядывал труп великана.
– Какой огромный, – сказала Жанна.
– Да замолчите же! – крикнул Майа. – В последний раз вам говорю, замолчите!
Наступило молчание. Майа прошелся по комнате.
– Начнем с меньшего.
Он обошел кровать, нагнулся, схватил тело за ноги и вытащил на середину комнаты.
– Ой! – вскрикнула Жанна, спрыгивая с постели. – Неужели вы будете его так волочить донизу? Но повсюду же будет кровь! Вы весь мой паркет запачкаете!
– Ваш паркет! – злобно крикнул Майа.
Пятясь к двери, он поволок за собой труп.
– Не оставляйте меня одну с тем, другим! – закричала Жанна.
– Он вам ничего плохого не сделает, – сквозь зубы процедил Майа.
Жанна бросилась ничком па постель и залилась слезами.
– Только не реветь! – сказал Майа. – Ради бога, не ревите вы!
Никогда еще окружающее не казалось ему таким нереальным. Пятясь, он стал спускаться с лестницы, волоча за ноги труп. На каждой ступеньке голова подскакивала, потом с глухим стуком ударялась о следующую, и так она беспрерывно моталась то вправо, то влево, отчего казалось, хулиган продолжает твердить: «нет». На полпути Майа опустил ноги трупа на ступеньку, повернулся к нему спиной, снова схватил его за ноги и снова стал спускаться. Теперь он мог идти быстрее.
Внезапно труп подпрыгнул и вырвался из рук Майа, по инерции он прогромыхал вниз по ступенькам, пошатнулся, но успел схватиться за перила; сердце его билось как бешеное. С минуту он простоял неподвижно, навалившись на перила и чувствуя в груди глухие удары; он совсем ошалел и тупо старался вспомнить, что он здесь делает, где он, уж не приснилось ли ему все это. Он оглянулся. Но нет, труп был в двух шагах от него. Просто, когда Майа свернул с одного марша на другой, расположенный под углом, рука трупа попала между двух балясин и балясина пришлась ему под мышку; рука свисала прямо в лестничную клетку, и казалось, что это шел пьяница, упал и только чудом не покатился вниз по ступенькам. Майа вернулся, встал на колени, чтобы высвободить свисавшую руку. Нагнувшись, он невольно приблизил свое лицо к лицу покойника, и когда с силой потянул его за руку, безжизненная голова беззвучно перекатилась к нему и уткнулась в его плечо каким-то удивительно нежным и беспомощным движением. Майа пригляделся к нему. Лицо было безвольное, довольно красивое, с мелкими правильными чертами. Теперь в нем не было ничего злобного или порочного. Теперь он выглядел трогательно слабым, почти ребенком, возможно, из-за круглых щек, полуоткрытых припухлых губ. Майа почувствовал, как все его тело с головы до ног покрылось испариной.
Вытащив свою ношу на тротуар, Майа прислонился к стене, стараясь отдышаться. Улица была почти совсем пустынная. Поток солдат миновал ее. Даже сейчас, хотя большинство вилл разбомбили, она казалась спокойной, типично курортной улицей. Все то же жаркое солнце летних каникул, все то же небо сияло над головой Майа. Жизнь, как и вчера, шла своим чередом.
Мимо проехал на велосипеде какой-то солдат. Майа окликнул его:
– Скажи, ты знаешь, где тут похоронная машина?
Солдат затормозил велосипед и уставился на
Майа, разинув рот. Глаза у него были белесые, навыкате.
– Какая машина?
– Ну, грузовик, он подбирает трупы после бомбежки.
– В первый раз такое слышу, – сказал велосипедист. – Похоронная машина? Значит, по-твоему, жмуриков в грузовиках возят? Может, раньше так и впрямь было. Значит, жмуриков на машинах развозят, а мы, живые, шлепай себе по дорогам пешедралом? Нет, видать, свет перевернулся!
– А ты бы предпочел, чтобы наоборот?
– А как же! – без улыбки сказал велосипедист. – А как же? Конечно, предпочел бы! Это ты о нем хлопочешь? – добавил он, указывая на тело.
– Да.
– Это твой дружок?
Майа заметил, что даже когда велосипедист молчит, он все равно держит рот открытым.
– Нет. Не мой.
– Тогда какого же хрена тебе грузовики подавай? Оставь его здесь, раз он не твой дружок.
– Нет, – сказал Майа.
– Непонятно что-то, – сказал велосипедист. – Если он не твой дружок, оставь его здесь. Впрочем, это твое дело. Стараешься словно для себя самого. Пока!
Он сел на велосипед и в мгновение ока исчез за углом. «Тоже мне!» – процедил сквозь зубы Майа. Потом сошел с тротуара и встал посреди мостовой. Улица по-прежнему была пустынна. С минуту он стоял в нерешительности.
– Эй, старик! – раздался чей-то голос.
Майа обернулся. Кричал тот самый велосипедист. Он подрулил поближе, уперся одной ногой в землю и, не слезая с седла, взволнованно уставился на Майа.
– Я его видел, – сказал он.
– Кого видел?
– Грузовик для перевозки мертвых. Я думал было, что ты, старик, шутишь, а представь, видел! Даже не грузовик, а вроде бы огромная платформа, и на ней навалом лежат трупы. Он стоит метрах в трехстах за углом. Нет, скажи, разве не смешно – жмуриков у нас возят на машинах, а мы, живые, пешедралом топаем. Ей-богу, весь мир перевернулся!
– А при грузовике были люди?
– Были – четверо. Трое в кабине, а один, чернявый, залез на крышу кабины. Они как раз закусывают, и знаешь, вот по какому куску колбасы и хлеб тоже! У, сволочи! Такие небось не жрут консервов.
– Значит, ты велел им сюда заехать? – спросил Майа.
– Нет, – удивленно сказал велосипедист, – с чего это я буду им велеть?
– Да чтобы увезти этого.
– А-а, – протянул велосипедист, – но ты же мне ничего не сказал.
– Ну ладно, ладно, – сказал Майа. – Что ты сейчас собираешься делать? Обратно едешь? В том же самом направлении?
– Да.
– Тогда, будь любезен, скажи по пути этим типам, чтобы заехали сюда.
– Извиняюсь, – сказал велосипедист, – если тебе интересно возиться с этим малым, хоть он тебе и не друг-приятель, – твое дело, я уж говорил, словно для себя стараешься, а меня уволь, я в такие дела мешаться не намерен.
– Почему?
– Нипочему, – ответил велосипедист, – не хочу, и все тут.
– Ты пойми, – сказал Майа, – этот тип не мой товарищ, но я его знал, понятно!
– А-а, знал, – протянул велосипедист. – Сразу бы так и говорил, что знал. Если знал – дело другое. Ладно, выполню твое поручение.
– Спасибо.
Велосипедист поставил педаль вертикально и нажал на нее ногой.
– Смешно все-таки, ей-богу, в этой хреновой армии мертвых на машинах развозят.
– А мы, живые, – сказал Майа, – мотаемся пешедралом по дорогам. Мир перевернулся.
– Это ты верно сказал, – удовлетворенно улыбнулся велосипедист, – весь мир перевернулся.
Он исчез за углом. Майа по-прежнему стоял в одиночестве посреди мостовой. Через несколько минут из-за угла показался грузовик, подрулил к нему. Майа сделал знак остановиться. На крыше кабины действительно устроился невысокий чернявый парень, коренастый, видать, весельчак; он возвышался над платформой, где лежали трупы в одежде защитного цвета.
– Привет, браток! – крикнул он, взмахнув куском колбасы.
– Привет! – сказал Майа.
Из кабины вылезли двое. Оба жирные, с лоснящимися физиономиями, в их благополучном обличии чувствовалось что-то нечистое.
– Это твой дружок? – спросил один из них.
– Нет, не мой.
Оба подошли к телу. Подошли вразвалку, не торопясь. И молча уставились на труп. Майа почему-то показалось, что его присутствие их стесняет.
– Грязная у нас работенка, – извиняющимся тоном сказал один, тот, что отозвался первым.
– Ишь как заговорил! Подсоби лучше, – авось не уморишься! – весело крикнул чернявенький. – Ведь сам же напросился на эту грязную работенку. Никто тебя силком не тянул. Ведь добровольно пошел, а?
– Ну ладно, – недовольно сказал первый.
Из кабины вышел шофер и, прислонившись к капоту машины, стал раскуривать сигарету. Был он высокий, хорошо сложенный, с пошлой физиономией, а под носом у него в виде запятой чернели усики. Он скрестил ноги в кожаных крагах и стал смотреть перед собой отсутствующим взглядом.
Те двое подняли тело, один за плечи, другой за ноги, и потащили к грузовику.
– Входите, входите, господа и дамы! – кричал чернявенький. – Чья очередь? Места еще есть!
– Вот ведь, ей-богу, – сказал один из солдат, бросив быстрый взгляд на Майа, – ничего святого у него нет.
Оба остановились примерно в метре от грузовика параллельно платформе и стали раскачивать тело.
– Раз, два – взяли! – кричал чернявенький. – Раз, два – взяли.
Грузчики одним движением подбросили тело. Оно перевернулось в воздухе и с мягким стуком шлепнулось о платформу.
– Раз, два – взяли! – кричал чернявенький. – Все заполнено, мест больше нету! Полный комплект до следующего жмурика. Дзинь-дзинь-дзинь!
Правой рукой он несколько раз дернул воображаемую веревку от звонка.
– Ты уж хватил через край, Жюль, – сказал один из могильщиков, искоса взглянув на Майа.
– Там есть еще один, – сказал Майа, – на втором этаже, но он слишком тяжелый, и я с ним сам не справлюсь, если даже буду волоком волочить. Кто-нибудь из вас мне не подсобит?
– Это в нашу работу не входит, – возразил все тот же могильщик. – Наше дело подбирать трупы на улице, а не по домам ходить их собирать. На эту работу другие парни выделены.
– Неужели вы не можете оказать мне услугу? – спросил Майа.
– Нет и нет, – сказал грузчик, – и еще раз нет.
– Ну а ты?
– Я? – сказал второй. – И я как он…
– А ты? – обратился Майа к шоферу. – Не поможешь ли ты мне?
– Я шофер, – ответил тот.
Он выпустил струйку дыма прямо перед собой и медленно переставил ноги.
– Ладно, я пойду, – крикнул чернявенький со своего насеста, – я пойду, если дашь сигарету.
– Хоть две.
– Иду, – весело крикнул чернявый.
Он аккуратно положил колбасу и хлеб на крышу кабины, потом как гимнаст спрыгнул на платформу. Раздался мягкий стук.
– Простите великодушно, господа-дамы! – сказал чернявый. – Извиняюсь, если я вам слегка ноги отдавлю.
Опершись ладонью о край платформы, он все так же весело спрыгнул на тротуар.
– Ей-богу, ты уж слишком, Жюль! – сказал один из грузчиков.
– Видали гадов? – сказал чернявенький, шагая рядом с Майа по коридору. – Строят из себя святош на людях, а я своими глазами видел, как они потихоньку у жмуриков обручальные кольца прут. Ты скажешь, а на кой им, жмурикам, обручальные кольца? Конечно, дело житейское, но я такие вещи не стал бы делать. Мертвые, они и есть мертвые, верно ведь? Ничего-то бедняги не видят, не чувствуют. Согласен, ни к чему всякие церемонии с ними разводить, только одно и можно для них сделать – швырнуть их в яму. Но это еще не причина, чтобы кольца у них переть. Понимаешь – это не ради них, а ради себя. Себе же самому противно.
– Верно, – сказал Майа.
– А тот, наверху, тоже твой дружок?
– Нет, не дружок.
– Его осколком убило?
– Нет, это я его застрелил…
– Что? – сказал чернявый и даже остановился, хотя уже занес ногу на первую ступеньку, и пристально поглядел на Майа. – Ты его уложил? А за что ты его уложил?
– Он хотел изнасиловать молоденькую девушку, он и вот тот парень, которого вы сейчас забрали.
– Так ты и того, первого, тоже уложил?
– Да.
– Значит, двух ухлопал? Двух одним махом? Господи боже мой! А ты, надо сказать, парень молодец!
– Ну, это было не так уж трудно, – сказал Майа каким-то странным тоном, – представь, не труднее всего остального! Вот, – добавил он, вытаскивая из кобуры свой револьвер, – видишь эту выступающую стальную штуку, на нее нажимают пальцем. Чуть нажимают, совсем чуть-чуть – и готово! Для этого не обязательно быть, как ты говоришь, молодцом.
– А ну, убери свою игрушку, – сказал чернявый, – я, знаешь, этих штуковин не люблю, боюсь! Но ведь двух! Подумай только, двух!
Он помолчал.
– Надо все-таки большой сволочью быть. Вдвоем на девушку напали. Ты хорошо сделал, что их уложил.
– Ты находишь? – сказал Майа.
Он распахнул дверь спальни. Чернявенький даже не взглянул на труп. Он направился прямо к постели. Жанна крепко спала.
– Ну и ну! – сказал чернявый.
И впервые на глазах у Майа он перестал смеяться и балагурить, хотя на своем насесте только и делал, что веселился и отпускал шуточки.
Несколько секунд прошло в молчании.
– Ну и ну!
– Берем?
– Успеется, – сказал, не поворачивая головы, чернявый. – Ну и ну! До чего же хороша крошка! Ах, матушка родимая, до чего же хороша!
Он протянул руку.
– Не смей трогать.
– Да ты что? – сказал чернявый, негодующе взглянув на Майа. – Я-то, слава богу, не сволочь какая! В жизни твою девчонку не трону.
Он взялся за край разорванной кофточки и деликатно приподнял ее.
– Ну и ну, ну и ну, ну и ну, – твердил он почти шепотом. – Ведь скажи, до чего же грудки хороши, ну, скажешь, нет… Ах, сволочи! Надо же быть такой сволочью. Заметь, что их тоже отчасти можно понять. Но все-таки быть такой сволочью! Ты хорошо сделал, что их уложил.
В это мгновение Жанна приоткрыла глаза. Чернявенький быстро отдернул руку.
– Жюльен, – невнятно пролепетала Жанна.
И снова закрыла глаза.
– А кто это Жюльен? – шепотом спросил чернявый.
– Я.
– Ну и смех. Меня зовут Жюлем. А Жюль и Жюльен – это вроде бы одно.
Он снова уставился на молодую девушку.
– Значит, это твоя девчонка?
– Нет.
– Ой, врешь, браток! Да ты слышал, как она «Жюльен» сказала…
– Нет.
– Чудеса, да и только! – разочарованно протянул чернявый. – Поди ж ты! Ты только на ее руки посмотри, до чего маленькие! А мордашка какая славненькая! Приятно все-таки посмотреть, как хорошенькая девчонка спит – просто прелесть. Словно вся так тебе и доверилась.
– Идем, что ли?
– Значит, это твоя крошка? – спросил он, обернувшись к Майа.
– Я же тебе сказал нет.
– А-а! – протянул чернявый.
И снова на его лице появилось разочарованное выражение.
– Ладно, пока не твоя, – сказал он. – Но все-таки твоя будет, а?
– Нет.
– Как нет? – сказал чернявый. – Такой красивый парень, и нет? Эх, видать, не знаешь, от чего отказываешься. Девчонка в самую пору вошла – именно то, что нужно. Я всегда говорю: шестнадцать лет – самый смак. А позже – это уже слишком поздно. Я-то, старик, знаю, что говорю. Если женщина в шестнадцать лет не начнет, никогда из нее хорошей бабы не получится. Будь я министр, я бы специальный закон на этот счет издал. Велел бы всем: «Вашей дочке шестнадцать? А ну! К мужику ее! И быстрее! Немедленно! И не бузить!» Я-то знаю, что говорю. Подумать только, девчонки в пятнадцать – шестнадцать лет из порядочных семей еще в куклы играют! Куклы! Куклы! Да разве ей кукла нужна, тут кое-что посолиднее требуется. И немедленно! Я-то знаю, что говорю. А позже – будет слишком поздно. Никогда из такой девчонки настоящей бабы не получится, уж ты мне поверь. Внутренность у женщины деликатная, ты даже понятия не имеешь. Если ей вовремя не дать мужика, она высохнет. Это я тебе говорю – высохнет. Я знаю, что ты скажешь – девица и до двадцати пяти девица, и все еще в соку. С виду – да, согласен. На вид вроде бы в порядке. В смысле оснастки – порядок. А вот насчет прочего не очень-то. Передержали! Только так.
– Ну, идем, что ли, – сказал Майа.
– Э, черт! – оскорбленным тоном сказал чернявенький. – Могу я немножко посмотреть или нет? Тебя не убудет, если я на нее немножко посмотрю. Ах, матушки мои, – добавил он, – да ты посмотри только, какая беленькая, розовенькая и чистенькая! Да, да. Издали видать, что чистенькая. Ты, старик, не поверишь, есть девчонки, которые моются два-три раза в неделю, просто неслыханно, а может, даже и каждый день. Говори что хочешь, а все-таки приятно иметь дело с девчонкой, которая моется!
Он вздохнул.
– А посмотри, волосы-то какие, – продолжал он. – Тонкие, вот это волосы. Ну и волосы. Прямо тебе шелк!
Он протянул было руку, желая коснуться волос Жанны, но вдруг остановился, рука его повисла в воздухе, а на лице мелькнуло какое-то странное выражение.
– Не смею, – сказал он удивленно, повернувшись к Майа, – не смею. Чудно, а? Не смею, и все тут.
– Ну?
– Да не злись ты, – сказал чернявенький, – сейчас идем.
Он оглянулся на труп великана и презрительно ткнул его ногой.
– Экая махинища, – сказал он. – Недаром говорят: велик, да глуп.
Когда они выбрались на улицу, оба грузчика стояли опершись о платформу. Они закусывали, у обоих на лоснящихся сытых лицах было то самое нечистое выражение, какое уже подметил Майа. Шофер тоже стоял на прежнем месте, с сигаретой в зубах, и подпиливал себе пилкой ногти. Он молчал. Время от времени он переводил взгляд на своих дружков, но, казалось, даже не замечал их. Когда грузчики взгромоздили тело на платформу, шофер вытащил из кармана маленькую гребеночку, старательно пригладил волосы, спрятал гребенку в футляр, а футляр в карман. Потом изящным движением перебросил через плечо сигарету; с удовлетворенным видом проследил за кривой ее полета и влез в кабину.
– А я вот все думаю, – крикнул чернявый, взобравшись на свой насест и размахивая руками, – я вот все думаю… Жюль и Жюльен! Забавно, а, как по-твоему?
– По-моему, нет, – сказал Майа, – но большое тебе спасибо за помощь.
Мотор заревел. Майа смотрел вслед уходившей машине. Он опять стоял один посреди мостовой. И не шевелился. Руки бессильно свисали вдоль тела. И он смотрел, как удаляется похоронная машина, увозящая павших за родину и еще тех двух, которых убил он, Майа.
Когда Майа вошел в комнату, Жанна сразу открыла глаза. Он приблизился. Жанна села на постели, следя за ним взором, и вдруг улыбнулась.
– Жюльен.
– Да?
– Вы их вытащили?
– Да.
– Они у дверей?
– Нет, их увезли на грузовике.
– А-а, – протянула Жанна.
Она смотрела на Майа настороженным, вопросительно-покорным взглядом.
– Сейчас вытру ноги, – сказал Майа, взглянув на свои ботинки, – и уйду.
Жанна соскочила с постели и подняла на него испуганные глаза.
– Сейчас? Сейчас уйдете?
– Да.
Жанна бросилась к Майа, обхватила его обеими руками за талию и спрятала голову у него на груди. Секунду он стоял не шевелясь, потом нащупал за спиной руки Жанны и развел их. Она подняла голову. Лицо ее исказилось, как у обиженного ребенка. Она открыла было рот, хотела что-то сказать, но рыдания душили ее. Глядя на Майа, она только качала головой, как бы говоря «нет».
– Э, черт! – крикнул Майа. – Не смейте качать головой!
И он сжал ладонями ее лицо.
– О, Жюльен! – умоляюще лепетала она, всхлипывая, – не оставляйте меня одну! Я не могу быть одна во всем доме. Теперь уже не могу быть одна.
– Почему одна? А где Антуанетта?
– Антуанетта? Она вчера ушла к нашим друзьям, это в двух километрах отсюда.
– А дедушка и бабушка?
– Они умерли.
Майа удивленно поднял брови.
– Вчера умерли?
– Нет, два года назад.
Он удивленно поглядел на Жанну.
– Да,– подтвердила она, – вчера я сказала, что они сидят в подвале, но это неправда. Мы так всем солдатам говорили, которые заходили в дом. Мы же не знали, какой вы, понятно?
– Значит, вы жили только вдвоем в этом доме? Совсем одни? И целых два года? А на что же вы жили?
– Мы хорошо устроились. Я работала на почте, а Антуанетта шила.
– Но почему же вы не ушли с Антуанеттой?
Жанна вскинула голову, и глаза ее блеснули.
– А как же дом? Дом-то наш собственный. И дом и вся обстановка. Если я уйду, его разграбят.
– Но это безумие! Здесь же все время бомбят!
– И Антуанетта то же самое говорит. Она и сбежала, потому что трусиха. А я решила не уходить. Если я уйду, после войны у нас ничего не будет. Мы очутимся на улице.
– Интересно, где вы очутитесь, если вас убьют?
– Нет, – сказала Жанна, – не убьют. Может, это и глупо, но мне почему-то кажется, если я уйду из дому, его разбомбят, а если я останусь, с ним ничего не случится в награду за мою храбрость.
– Да, – сказал Майа, – до войны я, бывало, думал так же.
Пронзительный свист прервал его слова. Машинально он опустился на пол на одно колено. Но тотчас же вскочил и взглянул на Жанну.
– Давайте спустимся в погреб, хорошо? – сказала она.
И тут же зажала уши ладонями, так оглушительно залаяли зенитки.
– Хорошо, – сказал Майа. И добавил с легкой улыбкой: – Будем надеяться, что и на этот раз вы будете вознаграждены.
Жанна спускалась по лестнице впереди него. Шла она так, словно чувствовала спиной взгляд Майа. Несколько раз она круто оборачивалась и улыбалась ему. Майа заметил, что на ней все та же разорванная кофточка. Погреб оказался маленьким, плохо освещенным, вдоль стен тянулись полки, забитые пустыми бутылками. А на протянутых через весь подвал веревках висели сплошными рядами колбасы.
– Ого, сколько колбасы! – удивленно крикнул Майа. – На всю жизнь хватит!
– Что? – крикнула Жанна.
– Колбасы много!
Колбасы не мешали невысокой Жанне, но ряды их приходились как раз на уровне лица Майа. Он должен был или сгибаться, или боком втискивать свою голову между колбасных рядов.
– А почему здесь столько пустых бутылок? – крикнул Майа.
Он видел, как ротик Жанны приоткрылся, но, хотя она была совсем рядом, слов ее не услышал. Огромная волна грохота нарастала с каждым мгновением. Жанна судорожно зажимала уши ладонями, но Майа уже знал, что все это зря, что грохот такой силы и помимо ушей все равно проникает в самое нутро человека. Он сразу, одним махом, входит в ваше тело, и нет способа избежать этого.