– Да сядь ты, черт! – сказал Майа, не подымая головы.
Александр сел, положил ладони себе на колени и выпрямил стан.
– Так вот что происходит! – сказал он. – Мосье опаздывает на час, мосье пропускает свою очередь идти за водой. А когда мосье возвращается, мосье еще меня же и кроет!
Прошла минута в молчании, прежде чем Александр снова заговорил.
– Хочешь, я сварю тебе немножко кофе?
– Нет, не хочу.
– А вина хочешь?
– Пожалуйста.
Александр встал и принес свою кружку, ополоснул ее в баке с водой, налил вина и протянул Майа. Майа одним духом осушил кружку. Александр ополоснул ее и снова повесил на гвоздик, вбитый в дверь фургона.
– Все-таки сварю тебе немножко кофе.
Он взял полешко, подбросил его в костер и, опустившись на колени, стал раздувать огонь. Вокруг него тучей взлетела зола, и он закашлялся.
– Александр, – сказал Майа, – все-таки ты шикарный малый.
Александр поднял голову и оскорбленно поглядел на Майа.
– Шикарный? – буркнул он. – Да что это тебя разобрало? С ума сошел, что ли? Шикарный, говоришь? Шикарный? Сейчас я тебе покажу, какой я шикарный!
И снова стал дуть на огонь. Его курчавая борода касалась земли.
– А знаешь, что Дьери ушел?
– Знаю.
– И Пино тоже. Бедняга Пино, уж до чего ему было стыдно объявлять мне эту новость. Славный он все-таки парень, Пино. Он и его пулемет!… Нравился мне он очень, этот самый Пино: смотришь на него, и так тебе и кажется, что он не живой человек, а мультипликация.
Майа поднял голову.
– Отвяжись от меня со своим Пино и его пулеметом.
– Ладно, – сказал Александр и вдруг яростно добавил: – Значит, теперь уж запрещается здесь разговаривать?
– А на меня кофе не хватит? – спросил Пьерсон. – Я с удовольствием выпил бы чашечку.
– Через десять минут будет готово, аббат. Я на троих сварю.
– Чудесно, – сказал, Пьерсон, поднимаясь с земли. – Схожу-ка я пока, может, узнаю какие новости.
– Иди, а главное, попытайся узнать на этот раз, когда именно фрицы придут, час в час.
– И даже минута в минуту, – бросил Пьерсон через плечо.
Майа поднялся и пересел на место Пьерсона. Александр по-прежнему раздувал костер. И время от времени поглядывал на своего дружка. Майа сидел не шевелясь, упершись ладонями в колени. Он не курил. Глядел куда-то вдаль пустыми, невидящими глазами.
– Ну? – сказал Александр.
Майа так неожиданно быстро вскочил на ноги, что толкнул флягу и опрокинул ее.
– Так и есть, – сказал Александр, не трогаясь с места, – а теперь еще разлил воду для мытья посуды! Нельзя ли быть поаккуратнее, а? Значит, сам за водой пойдешь.
Майа глядел, как у его ног струйка воды медленно прочерчивает пыльную землю. Потом он снова сел, провел ладонью по лицу.
– Александр, – негромко сказал он, – я только что убил двух типов.
– Ты? – сказал Александр, приподнявшись с земли.
Майа взглянул на него с полуулыбкой.
– Да, я.
– Французов?
– А ведь верно, – сказал Майа, – я даже об этом не подумал. Единственное, что мне удалось сделать во время войны, – это убить двух французов!
Он сжал голову руками.
– Ну?
– Что? – спросил он словно спросонья.
– Почему ты их убил?
– Они хотели изнасиловать девушку.
– У-у, сволочи!
Майа пожал плечами.
– И я так сначала думал. Но потом я тоже…
– Не может быть…
– Может. Впрочем, не совсем. Сначала она сама предложила.
– Значит, ничего общего.
– Не знаю…
Он снова провел ладонью по лицу.
– Все это так запутано. Возможно, она и не предложила бы, не будь сначала тех двух сволочей.
Александр сидел, положив руки на колени, раздвинув локти.
– Возможно, что и так.
– Но не в этом дело. Она боится за свой дом,
– А где ее дом-то?
– В Брэй-Дюне.
– Эх, черт! – сказал Александр. – Лучше бы ей уехать оттуда!
– Да что ты, ничего не выйдет! Она сирота, и дом – единственное, что у нее есть.
Он поднял с земли щепку и стал вертеть ее в пальцах.
– Она хотела, чтобы я с ней остался.
– Ого! – сказал Александр. – И ты думаешь, из-за этого она и…
– Сам не знаю.
– И что же ты собираешься делать? – живо спросил Александр.
– Да ничего не собираюсь! Ровно ничего! Ничего! А что, по-твоему, я должен делать? Я здесь, понял? В нашей столовке у санатория. В столовке у санатория на Зюдкоте вместе с Александром и Пьерсоном… Я здесь, понятно? Здесь я, Жюльен Майа, будущий военнопленный, в столовке санатория на Зюдкоте вместе с двумя моими дружками!
– Заткнись.
Александр подбросил несколько дощечек в огонь.
– А ты пробовал уговорить ее уехать?
– Еще как пробовал…
– Посидит одна, может, и решится.
– Нет. Умрет от страха, но останется.
– Значит, ничего сделать нельзя?
– Нельзя.
Наступило молчание. Потом Александр заговорил!
– Ты туда еще пойдешь?
– Нет.
– Это было бы чистое безумие.
– Да, – сказал Майа, – чистое безумие.
И неожиданно для Александра добавил каким-то несвойственным ему вульгарным тоном:
– А я, слава богу, не сумасшедший.
Он хихикнул, и Александр отвернулся.
– Можно было бы сложить поучительную басню, – сказал Майа. – Два мерзавца пытаются изнасиловать девицу. Я, человек добродетельный, убиваю этих двух мерзавцев. А потом сам насилую девицу.
Он снова рассмеялся каким-то неестественным скрипучим смехом.
– Смешно, а?
– Да не думай ты об этом больше. Так получилось, и все…
– Но, черт возьми, именно этого-то я и понять не могу, – сказал Майа, подымаясь. – Ведь не подлец же я, в самом деле.
– Конечно, нет, – сказал Александр.
Майа уставился на него.
– Александр, значит, ты так считаешь? Веришь? Так вот, слушай, когда я хлопнул того верзилу, который меня избил… Словом, потом расскажу… После остался только один, хулиган, низенький такой… И как, по-твоему, что я сделал? Что я, по-твоему, думал? Махнул ему рукой, уходи, мол? Он, этот парень, от страха трясся. Забился в угол, как крыса. Как вонючий затравленный крысенок. А я пошел на него. Я был до того слаб, что сам за стену держался, чтобы не упасть. А он, он мотал головой: «Нет, мол, нет!» Вот так… с отчаяния… Глядел на меня глазами обезумевшего животного и все время головой мотал: «Нет»!
– Ну и что дальше?
Майа утер рот носовым платком.
– А дальше я выстрелил. Вот и все.
– Ясно, – сказал, помолчав, Александр.
Он опустился на одно колено и подул на огонь.
– Не думай ты больше об этом. Так получилось, и все тут.
– Да, – возбужденно сказал Майа, – ты прав, так получилось, и все тут. А ведь я бы мог махнуть этому пареньку, уходи, мол. Правда, я об этом как-то не подумал. Просто не подумал. Я уже убил первого. И должен был также убить второго. Вот как это получилось.
Он рассеянно сунул в рот сигарету. Потом взглянул на Александра, и в глазах его промелькнуло какое-то детское умоляющее выражение.
– Я никого не хотел убивать.
Александр сделал шаг вперед и положил ему руку на плечо:
– Эх ты, бедняга, бедняга!
– Не смей меня трогать! – злобно крикнул Майа.
И снова рассмеялся своим скрипучим смешком.
– Знаешь, что я почувствовал, когда те двое упали? Да нет, откуда же тебе знать… Ну, угадай же, угадай.
– Да брось ты…
– Почувствовал на мгновение радость, чистую радость. Пойми, эти два типа вдруг мне разом подчинились.
Он замолчал и прибавил вполголоса:
– Они упали, и вдруг оба стали ужасно послушные.
– Сволочь ты!
– Ага, понял, – сказал Майа, – понял! Впрочем, длилось это не больше секунды. А потом сразу прошло. Я только позже почувствовал себя дерьмом.
– Почему?
– Сам не знаю.
– Ну и брось, значит.
– Нет, – возбужденно продолжал Майа. – Так оно именно и происходило, как ты говоришь. Именно так и происходило. И теперь я знаю, что чувствует убийца. Сначала подъем. Потом это проходит. И чувствуешь себя дерьмом.
Он закурил сигарету и добавил тихо, невнятно:
– Или же изволь продолжать…
Александр тупо уставился на него.
– Черт! – сказал он, качая своей кудрявой головой, словно отгоняя рой мошкары. – Я и сам могу спятить вроде тебя, слушая твою ерунду.
Он поднялся, взял ручку от лопаты и начал мешать кофе. Коричневая пленка, покрывавшая воду в котелке, вздымалась изнутри маленькими, тут же лопавшимися, пузырьками, словно раскаленная лава. Александр рассеянно смотрел на эту лаву. «Бедняга, – думал он, – плохо ему приходится из-за этих двух мерзавцев. И хуже всего, что в каком-то смысле это очень на него похоже. Конечно, этого я ему не скажу, но ужасно похоже».
– Смешно, ей-богу, – произнес он вслух, – но все это ужасно на тебя похоже, все похоже.
– Что «все»? – спросил Майа, быстрым движением вскинув голову.
«Эх, черт!» – подумал Александр.
– Все… все, что с тобой происходит.
Майа пристально поглядел на него.
– Похоже на меня… то, что я двух мерзавцев убил?
– Нет, – неуверенно сказал Александр, – не это… не это именно… А все, что с тобой случается вообще. Похоже на тебя то, что случается.
– Так про всякого можно сказать.
– Не уверен, – сказал Александр.
И тут же подумал: «Да замолчи ты, замолчи немедленно! А главное, не говори ему!»
Майа не спускал с него глаз.
– Ты совсем с ума сошел, – яростно крикнул он. – Что же тут, по-твоему, похоже на меня?…
– Да все, все… Все, что с тобой происходит с тех пор, как мы здесь. История с крысой… с полькой… все эти типы, которые тебе попадаются… Это судно, которое горит… парни, которых ты вытаскиваешь из воды… другие, которых ты убиваешь… Эта девушка… словом, все!
– Значит, – с горечью сказал Майа, – ты считаешь, что все это могло произойти только со мной. Глупость какая.
Александр отвернулся.
– Ты прав, глупость.
«Заткнись! – приказал он сам себе. – Да заткнись же, идиот». И в тот же миг снова заговорил.
– Верно, я чепуху несу, – сказал он. – Конечно же, все это чепуха. Но я так чувствую. Считаю, что это на тебя похоже, все, что с тобой случается… и все, что случится.
Майа принужденно рассмеялся.
– Все, что со мной случится!
– Ну, как, кофе готов? – раздался голос Пьерсона.
– Готов! – ответил Александр своим обычным веселым баском. – Готов!
Пьерсон кинул взгляд на Майа, живо обернулся к Александру и поднял брови. Александр отвел глаза. Казалось, Пьерсон хотел что-то спросить, но сдержался. Александр разлил кофе.
– Хороший! – сказал Пьерсон, нарушая общее молчание.
Он зажал горячую кружку между колен, вытащил свою трубочку и стал ее набивать. Снова наступила тишина. Майа отхлебывал кофе и ни на кого не глядел.
– Пьерсон, – сказал Александр, – а что ты будешь делать после войны?
– Я? Выучусь на инженера по керамике. А ты?
– Я? Ясно, пойду священником в твой приход! Ну и покажу я всем твоим старым девам!
Пьерсон пососал свою трубочку:
– У нас старых дев нет. Мой квартал на все сто процентов рабочий. А старые девы – это изобретение богатых классов.
– Значит, в твоем приходе все старые девы выходят замуж?
– Да нет, – ответил Пьерсон, – но в моем приходе старые девы – это как раз те, что по-настоящему замужем.
Майа поднялся:
– Пойду принесу воды.
– Еще успеешь, – сказал Александр. – После войны, – добавил он, – я себе домик построю.
– И кроликов разведешь? – спросил Пьерсон, подняв брови.
– Ясно, кроликов! Что ж, теперь уж мне и кроликов запрещено разводить?
– Пойду за водой, – сказал Майа.
Он поднялся и взялся за ручку фляги.
– Да черт! – сказал Александр. – Дай спокойно посидеть минутку. Я с утра еще не присел, все кручусь.
Майа стоял в нерешительности, потом подумал, что для Александра это самые прекрасные минуты, единственно светлые минуты за целый день, и грешно было бы их сокращать. Он снова уселся. И неумолимо потекли минуты, одна за другой, с легким тихим металлическим скрипом, как колесо в ярмарочной лотерее.
– Дом я построю целиком из дерева, – сказал Александр. – Но не из досок, а из бревен. На манер швейцарского домика.
Пьерсон поднял голову.
– А почему из дерева?
– Сам не знаю. Нравится мне оно, дерево то есть. Тепло, уютно. И кажется, будто вокруг тебя что-то живое. Может, я сейчас глупость скажу, но дерево, оно как-то на меня успокоительно действует.
– Успокоительно?
– Да, – сказал Александр и слегка покраснел под своим загаром, – успокаивает как-то. Сам не знаю, почему успокаивает.
Пьерсон стал выбивать из трубочки пепел, осторожно постукивая ею о рант ботинка, и все косился влево. Майа не курил, сидел не шевелясь. Вид у него был хмурый, сонный.
– В моем доме, – сказал Александр,– будет комната специально для меня, верстак туда поставлю, инструмент сложу, словом, всю петрушку. Порядок, конечно, будет идеальный. Только специально моя комната. Так и буду в ней все время торчать, когда дома.
– Жена заскучает.
– Именно это она вечно и твердит, – сказал Александр, поглаживая бороду. – Считает, что я ею мало занимаюсь. Ей-богу, смешно, что бы бабы ни делали, никогда их работа не увлекает так, как нас, с головой. Вечно им требуется с кем-то болтать. Странное дело, когда я что-то мастерю, мне и говорить ни с кем неохота.
Он поднялся и стал затаптывать дымящиеся головешки своим огромным ботинком. Пьерсон вскинул голову, и ему снова на какую-то долю секунды почудилось, будто Александр – чернокожий воин, исполняющий священный танец.
– Да, – сказал Александр, усаживаясь, – скучает она. Все-таки неприятно, что она скучает. Потому-то, – добавил он мечтательно, – мне и хотелось бы иметь двух жен. Вот они сидели бы и болтали друг с дружкой.
– Что ж, мысль неплохая, – сказал Пьерсон. – А твоя жена, разумеется, согласна?
– Представь, нет! Куда там! Я как-то попытался завести речь стороной… И больше уж не начинал.
– Ясно. Что же, это любопытно.
– По-твоему, тоже? – обрадовался Александр. – Странно, что она своих собственных интересов не понимает. А ведь это же идеальное решение, разве нет? Две жены – это вроде бы два бильярдных шара.
– Две? – сказал Пьерсон, чуть скривив губы. – Только две? А почему не три?
– У меня от тебя стеснение в груди начинается, – сказал Александр. – Я не миллионер какой-нибудь. А две – в самый раз.
– Ну, ладно, – сказал Майа, подымаясь, – пора идти.
Он взял флягу за ручку и шагнул вперед. Но тут же споткнулся и внезапно рухнул на колени.
– Чертов кирпич, – сказал он.
И он цветисто выругался.
– Ушибся? – спросил, подымаясь с места, Александр. – Даже побледнел…
– Откуда только этот кирпич взялся?
Пьерсон тоже встал.
– Ну, как?
– Да ничего, пустяки.
Майа поднялся, пошел, сел на свое место и начал растирать себе колено. Но вдруг он побледнел как мертвец, и голова его запрокинулась назад.
– Виски! – сказал Пьерсон.
– Должно быть, вам противно на меня смотреть, – сказал Майа.
И внезапно в глазах у него помутилось. Потом он ощутил на губах вкус металла, и какая-то жидкость обожгла ему гортань.
– Ничего, ничего, – сказал он, открывая глаза. – Уже прошло.
Он услышал голос Пьерсона: «Смотри, еще напоишь его», – и понял, что снова глотает огненную жидкость. Он махнул рукой, показывая, что, мол, хватит.
– А что я с остатками буду делать? – раздался голос Александра. – Мне, что ли, допивать?
– Пей, не стесняйся, – сказал, смеясь, Пьерсон.
Майа показалось, будто во всем его теле отдается этот смех. Он снова открыл глаза и увидел рядом с собой крупную голову Александра. «Большая голова, славная, – подумал он с благодарностью. – А у Пьерсона смех как у молоденькой девушки». Он чувствовал, что совсем размяк, готов всему умиляться.
– Ударить коленку чертовски больно, – сказал Александр, – почти так же больно, как удар в пах. Ну, как, тебе лучше, Майа?
Теперь Майа открыл глаза уже по-настоящему.
– Порядок.
Он поднялся, с трудом сделал два шага и снова взял флягу.
– Садись, – сказал Александр, – я пойду.
– Да мне сейчас лучше.
– Садись, тебе говорят.
– Иди ты к черту, – сказал Майа. – Сейчас мой черед.
Александр вцепился в ручку фляги и потащил ее к себе. Майа не выпускал ее, и с минуту они молча рвали друг у друга флягу, топчась между фургоном и костром.
– Чудаки вы! – сказал Пьерсон.
– Отпусти, – сказал Александр, – ручку оторвешь.
– Нет, ты отпусти.
– В первый раз вижу, – сказал Пьерсон, – чтобы Александр дрался за право идти по воду.
Майа выпустил из рук флягу, прихрамывая отошел к своему месту и сел.
– Вот щучий сын, – сказал Александр, – чуть флягу не испортил.
И он удалился, крупно шагая. Майа смотрел ему вслед, и вдруг сердце его мучительно сжалось. Он приподнялся, словно решил догнать Александра, но тут же опустился на землю. Какая-то непонятная тревога как сверло проникала в каждый его нерв. «Это от коленки», – подумал он, но тут же понял, что лжет самому себе. В нем росло какое-то неприятное ощущение, какое испытывает человек, всячески старающийся забыть предписанный самому себе долг. Он понимал, что должен сделать что-то очень важное, сделать немедленно, сейчас же, но ему никак не удавалось вспомнить, что же именно… И неизвестно почему, он вдруг почувствовал угрызения совести, будто кто-то тихонько нашептывал ему на ухо. «Майа, ты должен… должен… должен…» И он со страхом и тоской спрашивал: «Но что же я должен сделать? О черт! Что? Что?» И все тот же голос твердил свое: «Майа, ты должен… должен… должен…» А минуты продолжали идти, и скоро станет слишком поздно, и так ему и не удастся узнать, что же это важное он должен сделать… Он приподнялся было, снова сел. «Майа, ты должен… должен… должен…» В отчаянии он рылся в памяти, стараясь вспомнить, что он должен сделать, и при каждом усилии памяти искомое, как нарочно, все больше ускользало, все глубже забивалось во мрак. Вокруг него, в тени деревьев лежал их лагерь с кишением солдат в защитной форме, с несмолкающим жужжанием, прерываемым криками, руганью, возгласами. Лучи округло ложились под деревьями, дюны слева от санатория казались припудренными солнечной охрой, и иногда на них что-то ярко поблескивало, как на морской глади. Майа сидел на месте Дьери, отныне свободном; от нагретой стены было тепло спине, а за собой, не видя, он ощущал белые корпуса санатория, ослепительно-белого в лучах солнца, нарядный сад, красивые аллеи, посыпанные светлым гравием, розарий в цвету, а сбоку – ряды носилок с мертвецами. «Майа, – снова зашептал голос, – ты должен… должен… должен…» И неумолимо текли минуты, и было уже слишком поздно, и то, что он должен был бы сделать, теперь оказывалось вне досягаемости, уплыло куда-то в глубь памяти, утонуло в ее потемках.
– Прекрасная погода, прямо рай для отдыха, – сказал Пьерсон.
Майа поднял голову.
– Итак, возблагодарим господа бога! – сказал он в бешенстве.
Пьерсон кинул на него неожиданно серьезный взгляд.
– Да. Да, Майа! – сказал он, упирая на каждое слово. – Возблагодарим за это господа бога!
Послышался свист, потом сухой треск. Майа бросился на землю и вдруг вскрикнул.
– Что с тобой?
– Ничего, коленка…
– Ну это еще полбеды, – сказал Пьерсон и без всякого перехода добавил: – С чего это гады бьют из семидесятисемимиллиметровок по санаторию?
Лежа ничком на земле, они ждали нового залпа. Но его не последовало. Пьерсон поднялся на ноги.
– Зря стреляли, – сказал он.
Майа тоже встал и отряхнулся.
– В любой армии с этими артиллеристами, – сказал он, – никогда не угадаешь заранее, что будет через минуту.
– Зря стреляли, – повторил Пьерсон.
К ним бегом направлялся какой-то расхристанный солдат. Остановившись у фургона, он поглядел на Майа.
– Этот бородач не отсюда? – спросил он картаво.
– Да, – сказал Майа. – Он пошел к колодцу. А чего тебе надо?
– Я оттуда иду, – сказал солдат.
И запнулся.
– Ну? – сказал Майа.
Солдат оглядел Майа, потом Пьерсона, открыл было рот, но ничего не сказал.
– Ну? – нетерпеливо повторил Майа.
– С ним что-то случилось, – сказал солдат.
Майа одним прыжком поднялся с земли.
– Ранен?
– Иди сам, – сказал солдат. – Увидишь.
– Я тоже иду, – сказал Пьерсон своим ровным голосом.
Майа уже скрылся. Пьерсон обернулся к солдату.
– А ты бы не постерег наш фургон, пока нас нет?
– Ладно, – сказал солдат.
Он прислонился к дверце фургона и заглянул внутрь.
– Эй, старик! – окликнул он.
Пьерсон оглянулся.
– Не плохо бы вам с собой носилки прихватить.
Пьерсон удивленно вытаращил глаза.
– Он так сильно ранен?
– Умер он, – сказал солдат.
Аббат поднялся в фургон, взял носилки Александра, сложил их и вылез спиной из фургона, таща за собой носилки. Солдат заговорил было с ним. Но он не ответил. Он молился.
Носилки были не особенно тяжелые, но Пьерсон не отличался ни силой, ни ловкостью. Тащить носилки ему было трудно. Сначала он попытался было нести их в руках, как чемодан. Но при каждом шаге носилки били его по ноге. Наконец он взгромоздил их себе на плечо, но так как они все время сползали, приходилось чуть ли не через каждые полминуты удерживать их в равновесии. Деревянная перемычка впивалась ему в плечо. Он задыхался, потел. Он пытался молиться, но ему мешали носилки, требовавшие постоянных усилий с его стороны.
Самого колодца он не увидел, а только собравшихся вокруг людей.
– Дайте пройти, – сказал он.
Александр упал здесь, чуть повернувшись на бок. Голову его отделило взрывом от тела, и она держалась лишь на волокне мышцы. Лежала она почти параллельно плечу.
Перед собой Пьерсон увидел спину Майа. И легонько тронул его за руку. Майа оглянулся. Взгляд его был пугающе пуст.
– Быстрее! – сказал он, заметив носилки.
Он повторял: «Быстрее… быстрее!» – несколько раз подряд, словно жизнь Александра зависела от того, насколько быстро станет действовать Пьерсон.
Пьерсон чувствовал на себе взгляды толпившихся вокруг тела солдат. Он расставил носилки, на которых три последние ночи спал Александр. Потом опустил их рядом с телом и, взглянув на Майа, снова нагнулся.
– Нет, – сказал Майа, – бери за ноги.
Пьерсон обошел тело кругом. Он увидел, как Майа наклонился, взял в обе руки голову Александра и, подперев ее коленом, схватил покойника за плечи. Пьерсон напряг все свои силы, и лишь поэтому ему удалось не выронить тело, когда они вместе с Майа клали его на носилки.
– Осторожнее! – сказал Майа.
Он положил голову на носилки, пристроил ее к шее.
– Готов? – спросил он Пьерсона.
– Да, – ответил Пьерсон.
– Большой какой да тяжелый, – сказал кто-то из солдат. – Тебе ни за что его не дотащить, куда ж тебе, такому тощему. Хочешь, я на твое место встану?
– Нет, – сквозь стиснутые зубы процедил Пьерсон.
– Ступай впереди, – сказал Майа. – Да нет, не так. Повернись ко мне спиной.
Пьерсон присел на корточки, взялся за ручки носилок и поднял их. И сразу же огромная тяжесть пригнула его к земле. Шел он спотыкаясь. Солдаты расступались перед ним. За спиной он услышал голос Майа:
– Скажешь, когда захочешь остановиться.
Останавливались они несколько раз. В висках у Пьерсона гулко стучало, и ему никак не удавалось прочесть молитву.
Носилки они поставили между фургоном и оградой санатория. И тут Пьерсон опустился на колени возле тела и начал молиться. Майа так и остался стоять. Он глядел на голову Александра, на склоненную у его колен шею Пьерсона. Хрупкую шею, худенькую, как у мальчишки. Майа направился в сторону парка, сделал несколько шагов, закурил сигарету. Так он и ходил взад и вперед несколько минут.
Когда он вернулся к фургону, Пьерсон уже сидел на своем обычном месте. Рядом с ним стоял Пино.
– Я только что узнал, – говорил он. – Совершенно случайно. Какой-то парень рядом рассказал. Высокий такой тип, говорит, с черной бородой, курчавый, голову ему оторвало. Начисто. Меня как будто что ударило. Я сразу же подумал, это он. Я…
– Замолчи! – сказал Майа.
Он сел и стал глядеть на Александра. Было трудно видеть тело с оторванной головой. Не знаешь, в сущности, на что следует глядеть – на тело или на голову.
– Это я должен был идти вместо него.
Пьерсон поднял глаза.
– Если бы ты не разбил колено, – сказал он, помолчав, – ты успел бы сходить, пока снаряд еще не разорвался.
– Если бы! – сказал Майа. – И если бы я не опоздал к обеду, и если бы я пошел в первый раз! Если бы! Если бы! Если бы – я тебе десятки если бы назову.
– Ты же не мог предвидеть, – сказал Пьерсон, – просто так получилось, и все.
Майа пристально поглядел на него.
– Да, – сказал он протяжно, – так получилось.
Он обхватил голову руками и замолчал.
Пино откашлялся и спросил:
– Вы над ним сидеть будете?
– Ты что, совсем спятил? – сказал Майа.
Пьерсон удивленно моргнул. И голос и интонации напомнили Александра. И слова были именно те, какие бы сказал в подобном случае Александр. «Нет, – подумал убежденно Пьерсон, – нет, он не умер. Неправда, что он умер. Даже «здесь» он не умер. Даже «здесь».
– Я крест сделаю, – сказал Пино.
Майа поднялся.
– Не надо. Если мы поставим на могиле крест, они после войны выроют тело и перенесут его на их мерзкое военное кладбище. У, сволочи, – без перехода добавил он дрожащим от гнева голосом. – Даже мертвого они в покое не оставляют.
Александр сел, положил ладони себе на колени и выпрямил стан.
– Так вот что происходит! – сказал он. – Мосье опаздывает на час, мосье пропускает свою очередь идти за водой. А когда мосье возвращается, мосье еще меня же и кроет!
Прошла минута в молчании, прежде чем Александр снова заговорил.
– Хочешь, я сварю тебе немножко кофе?
– Нет, не хочу.
– А вина хочешь?
– Пожалуйста.
Александр встал и принес свою кружку, ополоснул ее в баке с водой, налил вина и протянул Майа. Майа одним духом осушил кружку. Александр ополоснул ее и снова повесил на гвоздик, вбитый в дверь фургона.
– Все-таки сварю тебе немножко кофе.
Он взял полешко, подбросил его в костер и, опустившись на колени, стал раздувать огонь. Вокруг него тучей взлетела зола, и он закашлялся.
– Александр, – сказал Майа, – все-таки ты шикарный малый.
Александр поднял голову и оскорбленно поглядел на Майа.
– Шикарный? – буркнул он. – Да что это тебя разобрало? С ума сошел, что ли? Шикарный, говоришь? Шикарный? Сейчас я тебе покажу, какой я шикарный!
И снова стал дуть на огонь. Его курчавая борода касалась земли.
– А знаешь, что Дьери ушел?
– Знаю.
– И Пино тоже. Бедняга Пино, уж до чего ему было стыдно объявлять мне эту новость. Славный он все-таки парень, Пино. Он и его пулемет!… Нравился мне он очень, этот самый Пино: смотришь на него, и так тебе и кажется, что он не живой человек, а мультипликация.
Майа поднял голову.
– Отвяжись от меня со своим Пино и его пулеметом.
– Ладно, – сказал Александр и вдруг яростно добавил: – Значит, теперь уж запрещается здесь разговаривать?
– А на меня кофе не хватит? – спросил Пьерсон. – Я с удовольствием выпил бы чашечку.
– Через десять минут будет готово, аббат. Я на троих сварю.
– Чудесно, – сказал, Пьерсон, поднимаясь с земли. – Схожу-ка я пока, может, узнаю какие новости.
– Иди, а главное, попытайся узнать на этот раз, когда именно фрицы придут, час в час.
– И даже минута в минуту, – бросил Пьерсон через плечо.
Майа поднялся и пересел на место Пьерсона. Александр по-прежнему раздувал костер. И время от времени поглядывал на своего дружка. Майа сидел не шевелясь, упершись ладонями в колени. Он не курил. Глядел куда-то вдаль пустыми, невидящими глазами.
– Ну? – сказал Александр.
Майа так неожиданно быстро вскочил на ноги, что толкнул флягу и опрокинул ее.
– Так и есть, – сказал Александр, не трогаясь с места, – а теперь еще разлил воду для мытья посуды! Нельзя ли быть поаккуратнее, а? Значит, сам за водой пойдешь.
Майа глядел, как у его ног струйка воды медленно прочерчивает пыльную землю. Потом он снова сел, провел ладонью по лицу.
– Александр, – негромко сказал он, – я только что убил двух типов.
– Ты? – сказал Александр, приподнявшись с земли.
Майа взглянул на него с полуулыбкой.
– Да, я.
– Французов?
– А ведь верно, – сказал Майа, – я даже об этом не подумал. Единственное, что мне удалось сделать во время войны, – это убить двух французов!
Он сжал голову руками.
– Ну?
– Что? – спросил он словно спросонья.
– Почему ты их убил?
– Они хотели изнасиловать девушку.
– У-у, сволочи!
Майа пожал плечами.
– И я так сначала думал. Но потом я тоже…
– Не может быть…
– Может. Впрочем, не совсем. Сначала она сама предложила.
– Значит, ничего общего.
– Не знаю…
Он снова провел ладонью по лицу.
– Все это так запутано. Возможно, она и не предложила бы, не будь сначала тех двух сволочей.
Александр сидел, положив руки на колени, раздвинув локти.
– Возможно, что и так.
– Но не в этом дело. Она боится за свой дом,
– А где ее дом-то?
– В Брэй-Дюне.
– Эх, черт! – сказал Александр. – Лучше бы ей уехать оттуда!
– Да что ты, ничего не выйдет! Она сирота, и дом – единственное, что у нее есть.
Он поднял с земли щепку и стал вертеть ее в пальцах.
– Она хотела, чтобы я с ней остался.
– Ого! – сказал Александр. – И ты думаешь, из-за этого она и…
– Сам не знаю.
– И что же ты собираешься делать? – живо спросил Александр.
– Да ничего не собираюсь! Ровно ничего! Ничего! А что, по-твоему, я должен делать? Я здесь, понял? В нашей столовке у санатория. В столовке у санатория на Зюдкоте вместе с Александром и Пьерсоном… Я здесь, понятно? Здесь я, Жюльен Майа, будущий военнопленный, в столовке санатория на Зюдкоте вместе с двумя моими дружками!
– Заткнись.
Александр подбросил несколько дощечек в огонь.
– А ты пробовал уговорить ее уехать?
– Еще как пробовал…
– Посидит одна, может, и решится.
– Нет. Умрет от страха, но останется.
– Значит, ничего сделать нельзя?
– Нельзя.
Наступило молчание. Потом Александр заговорил!
– Ты туда еще пойдешь?
– Нет.
– Это было бы чистое безумие.
– Да, – сказал Майа, – чистое безумие.
И неожиданно для Александра добавил каким-то несвойственным ему вульгарным тоном:
– А я, слава богу, не сумасшедший.
Он хихикнул, и Александр отвернулся.
– Можно было бы сложить поучительную басню, – сказал Майа. – Два мерзавца пытаются изнасиловать девицу. Я, человек добродетельный, убиваю этих двух мерзавцев. А потом сам насилую девицу.
Он снова рассмеялся каким-то неестественным скрипучим смехом.
– Смешно, а?
– Да не думай ты об этом больше. Так получилось, и все…
– Но, черт возьми, именно этого-то я и понять не могу, – сказал Майа, подымаясь. – Ведь не подлец же я, в самом деле.
– Конечно, нет, – сказал Александр.
Майа уставился на него.
– Александр, значит, ты так считаешь? Веришь? Так вот, слушай, когда я хлопнул того верзилу, который меня избил… Словом, потом расскажу… После остался только один, хулиган, низенький такой… И как, по-твоему, что я сделал? Что я, по-твоему, думал? Махнул ему рукой, уходи, мол? Он, этот парень, от страха трясся. Забился в угол, как крыса. Как вонючий затравленный крысенок. А я пошел на него. Я был до того слаб, что сам за стену держался, чтобы не упасть. А он, он мотал головой: «Нет, мол, нет!» Вот так… с отчаяния… Глядел на меня глазами обезумевшего животного и все время головой мотал: «Нет»!
– Ну и что дальше?
Майа утер рот носовым платком.
– А дальше я выстрелил. Вот и все.
– Ясно, – сказал, помолчав, Александр.
Он опустился на одно колено и подул на огонь.
– Не думай ты больше об этом. Так получилось, и все тут.
– Да, – возбужденно сказал Майа, – ты прав, так получилось, и все тут. А ведь я бы мог махнуть этому пареньку, уходи, мол. Правда, я об этом как-то не подумал. Просто не подумал. Я уже убил первого. И должен был также убить второго. Вот как это получилось.
Он рассеянно сунул в рот сигарету. Потом взглянул на Александра, и в глазах его промелькнуло какое-то детское умоляющее выражение.
– Я никого не хотел убивать.
Александр сделал шаг вперед и положил ему руку на плечо:
– Эх ты, бедняга, бедняга!
– Не смей меня трогать! – злобно крикнул Майа.
И снова рассмеялся своим скрипучим смешком.
– Знаешь, что я почувствовал, когда те двое упали? Да нет, откуда же тебе знать… Ну, угадай же, угадай.
– Да брось ты…
– Почувствовал на мгновение радость, чистую радость. Пойми, эти два типа вдруг мне разом подчинились.
Он замолчал и прибавил вполголоса:
– Они упали, и вдруг оба стали ужасно послушные.
– Сволочь ты!
– Ага, понял, – сказал Майа, – понял! Впрочем, длилось это не больше секунды. А потом сразу прошло. Я только позже почувствовал себя дерьмом.
– Почему?
– Сам не знаю.
– Ну и брось, значит.
– Нет, – возбужденно продолжал Майа. – Так оно именно и происходило, как ты говоришь. Именно так и происходило. И теперь я знаю, что чувствует убийца. Сначала подъем. Потом это проходит. И чувствуешь себя дерьмом.
Он закурил сигарету и добавил тихо, невнятно:
– Или же изволь продолжать…
Александр тупо уставился на него.
– Черт! – сказал он, качая своей кудрявой головой, словно отгоняя рой мошкары. – Я и сам могу спятить вроде тебя, слушая твою ерунду.
Он поднялся, взял ручку от лопаты и начал мешать кофе. Коричневая пленка, покрывавшая воду в котелке, вздымалась изнутри маленькими, тут же лопавшимися, пузырьками, словно раскаленная лава. Александр рассеянно смотрел на эту лаву. «Бедняга, – думал он, – плохо ему приходится из-за этих двух мерзавцев. И хуже всего, что в каком-то смысле это очень на него похоже. Конечно, этого я ему не скажу, но ужасно похоже».
– Смешно, ей-богу, – произнес он вслух, – но все это ужасно на тебя похоже, все похоже.
– Что «все»? – спросил Майа, быстрым движением вскинув голову.
«Эх, черт!» – подумал Александр.
– Все… все, что с тобой происходит.
Майа пристально поглядел на него.
– Похоже на меня… то, что я двух мерзавцев убил?
– Нет, – неуверенно сказал Александр, – не это… не это именно… А все, что с тобой случается вообще. Похоже на тебя то, что случается.
– Так про всякого можно сказать.
– Не уверен, – сказал Александр.
И тут же подумал: «Да замолчи ты, замолчи немедленно! А главное, не говори ему!»
Майа не спускал с него глаз.
– Ты совсем с ума сошел, – яростно крикнул он. – Что же тут, по-твоему, похоже на меня?…
– Да все, все… Все, что с тобой происходит с тех пор, как мы здесь. История с крысой… с полькой… все эти типы, которые тебе попадаются… Это судно, которое горит… парни, которых ты вытаскиваешь из воды… другие, которых ты убиваешь… Эта девушка… словом, все!
– Значит, – с горечью сказал Майа, – ты считаешь, что все это могло произойти только со мной. Глупость какая.
Александр отвернулся.
– Ты прав, глупость.
«Заткнись! – приказал он сам себе. – Да заткнись же, идиот». И в тот же миг снова заговорил.
– Верно, я чепуху несу, – сказал он. – Конечно же, все это чепуха. Но я так чувствую. Считаю, что это на тебя похоже, все, что с тобой случается… и все, что случится.
Майа принужденно рассмеялся.
– Все, что со мной случится!
– Ну, как, кофе готов? – раздался голос Пьерсона.
– Готов! – ответил Александр своим обычным веселым баском. – Готов!
Пьерсон кинул взгляд на Майа, живо обернулся к Александру и поднял брови. Александр отвел глаза. Казалось, Пьерсон хотел что-то спросить, но сдержался. Александр разлил кофе.
– Хороший! – сказал Пьерсон, нарушая общее молчание.
Он зажал горячую кружку между колен, вытащил свою трубочку и стал ее набивать. Снова наступила тишина. Майа отхлебывал кофе и ни на кого не глядел.
– Пьерсон, – сказал Александр, – а что ты будешь делать после войны?
– Я? Выучусь на инженера по керамике. А ты?
– Я? Ясно, пойду священником в твой приход! Ну и покажу я всем твоим старым девам!
Пьерсон пососал свою трубочку:
– У нас старых дев нет. Мой квартал на все сто процентов рабочий. А старые девы – это изобретение богатых классов.
– Значит, в твоем приходе все старые девы выходят замуж?
– Да нет, – ответил Пьерсон, – но в моем приходе старые девы – это как раз те, что по-настоящему замужем.
Майа поднялся:
– Пойду принесу воды.
– Еще успеешь, – сказал Александр. – После войны, – добавил он, – я себе домик построю.
– И кроликов разведешь? – спросил Пьерсон, подняв брови.
– Ясно, кроликов! Что ж, теперь уж мне и кроликов запрещено разводить?
– Пойду за водой, – сказал Майа.
Он поднялся и взялся за ручку фляги.
– Да черт! – сказал Александр. – Дай спокойно посидеть минутку. Я с утра еще не присел, все кручусь.
Майа стоял в нерешительности, потом подумал, что для Александра это самые прекрасные минуты, единственно светлые минуты за целый день, и грешно было бы их сокращать. Он снова уселся. И неумолимо потекли минуты, одна за другой, с легким тихим металлическим скрипом, как колесо в ярмарочной лотерее.
– Дом я построю целиком из дерева, – сказал Александр. – Но не из досок, а из бревен. На манер швейцарского домика.
Пьерсон поднял голову.
– А почему из дерева?
– Сам не знаю. Нравится мне оно, дерево то есть. Тепло, уютно. И кажется, будто вокруг тебя что-то живое. Может, я сейчас глупость скажу, но дерево, оно как-то на меня успокоительно действует.
– Успокоительно?
– Да, – сказал Александр и слегка покраснел под своим загаром, – успокаивает как-то. Сам не знаю, почему успокаивает.
Пьерсон стал выбивать из трубочки пепел, осторожно постукивая ею о рант ботинка, и все косился влево. Майа не курил, сидел не шевелясь. Вид у него был хмурый, сонный.
– В моем доме, – сказал Александр,– будет комната специально для меня, верстак туда поставлю, инструмент сложу, словом, всю петрушку. Порядок, конечно, будет идеальный. Только специально моя комната. Так и буду в ней все время торчать, когда дома.
– Жена заскучает.
– Именно это она вечно и твердит, – сказал Александр, поглаживая бороду. – Считает, что я ею мало занимаюсь. Ей-богу, смешно, что бы бабы ни делали, никогда их работа не увлекает так, как нас, с головой. Вечно им требуется с кем-то болтать. Странное дело, когда я что-то мастерю, мне и говорить ни с кем неохота.
Он поднялся и стал затаптывать дымящиеся головешки своим огромным ботинком. Пьерсон вскинул голову, и ему снова на какую-то долю секунды почудилось, будто Александр – чернокожий воин, исполняющий священный танец.
– Да, – сказал Александр, усаживаясь, – скучает она. Все-таки неприятно, что она скучает. Потому-то, – добавил он мечтательно, – мне и хотелось бы иметь двух жен. Вот они сидели бы и болтали друг с дружкой.
– Что ж, мысль неплохая, – сказал Пьерсон. – А твоя жена, разумеется, согласна?
– Представь, нет! Куда там! Я как-то попытался завести речь стороной… И больше уж не начинал.
– Ясно. Что же, это любопытно.
– По-твоему, тоже? – обрадовался Александр. – Странно, что она своих собственных интересов не понимает. А ведь это же идеальное решение, разве нет? Две жены – это вроде бы два бильярдных шара.
– Две? – сказал Пьерсон, чуть скривив губы. – Только две? А почему не три?
– У меня от тебя стеснение в груди начинается, – сказал Александр. – Я не миллионер какой-нибудь. А две – в самый раз.
– Ну, ладно, – сказал Майа, подымаясь, – пора идти.
Он взял флягу за ручку и шагнул вперед. Но тут же споткнулся и внезапно рухнул на колени.
– Чертов кирпич, – сказал он.
И он цветисто выругался.
– Ушибся? – спросил, подымаясь с места, Александр. – Даже побледнел…
– Откуда только этот кирпич взялся?
Пьерсон тоже встал.
– Ну, как?
– Да ничего, пустяки.
Майа поднялся, пошел, сел на свое место и начал растирать себе колено. Но вдруг он побледнел как мертвец, и голова его запрокинулась назад.
– Виски! – сказал Пьерсон.
– Должно быть, вам противно на меня смотреть, – сказал Майа.
И внезапно в глазах у него помутилось. Потом он ощутил на губах вкус металла, и какая-то жидкость обожгла ему гортань.
– Ничего, ничего, – сказал он, открывая глаза. – Уже прошло.
Он услышал голос Пьерсона: «Смотри, еще напоишь его», – и понял, что снова глотает огненную жидкость. Он махнул рукой, показывая, что, мол, хватит.
– А что я с остатками буду делать? – раздался голос Александра. – Мне, что ли, допивать?
– Пей, не стесняйся, – сказал, смеясь, Пьерсон.
Майа показалось, будто во всем его теле отдается этот смех. Он снова открыл глаза и увидел рядом с собой крупную голову Александра. «Большая голова, славная, – подумал он с благодарностью. – А у Пьерсона смех как у молоденькой девушки». Он чувствовал, что совсем размяк, готов всему умиляться.
– Ударить коленку чертовски больно, – сказал Александр, – почти так же больно, как удар в пах. Ну, как, тебе лучше, Майа?
Теперь Майа открыл глаза уже по-настоящему.
– Порядок.
Он поднялся, с трудом сделал два шага и снова взял флягу.
– Садись, – сказал Александр, – я пойду.
– Да мне сейчас лучше.
– Садись, тебе говорят.
– Иди ты к черту, – сказал Майа. – Сейчас мой черед.
Александр вцепился в ручку фляги и потащил ее к себе. Майа не выпускал ее, и с минуту они молча рвали друг у друга флягу, топчась между фургоном и костром.
– Чудаки вы! – сказал Пьерсон.
– Отпусти, – сказал Александр, – ручку оторвешь.
– Нет, ты отпусти.
– В первый раз вижу, – сказал Пьерсон, – чтобы Александр дрался за право идти по воду.
Майа выпустил из рук флягу, прихрамывая отошел к своему месту и сел.
– Вот щучий сын, – сказал Александр, – чуть флягу не испортил.
И он удалился, крупно шагая. Майа смотрел ему вслед, и вдруг сердце его мучительно сжалось. Он приподнялся, словно решил догнать Александра, но тут же опустился на землю. Какая-то непонятная тревога как сверло проникала в каждый его нерв. «Это от коленки», – подумал он, но тут же понял, что лжет самому себе. В нем росло какое-то неприятное ощущение, какое испытывает человек, всячески старающийся забыть предписанный самому себе долг. Он понимал, что должен сделать что-то очень важное, сделать немедленно, сейчас же, но ему никак не удавалось вспомнить, что же именно… И неизвестно почему, он вдруг почувствовал угрызения совести, будто кто-то тихонько нашептывал ему на ухо. «Майа, ты должен… должен… должен…» И он со страхом и тоской спрашивал: «Но что же я должен сделать? О черт! Что? Что?» И все тот же голос твердил свое: «Майа, ты должен… должен… должен…» А минуты продолжали идти, и скоро станет слишком поздно, и так ему и не удастся узнать, что же это важное он должен сделать… Он приподнялся было, снова сел. «Майа, ты должен… должен… должен…» В отчаянии он рылся в памяти, стараясь вспомнить, что он должен сделать, и при каждом усилии памяти искомое, как нарочно, все больше ускользало, все глубже забивалось во мрак. Вокруг него, в тени деревьев лежал их лагерь с кишением солдат в защитной форме, с несмолкающим жужжанием, прерываемым криками, руганью, возгласами. Лучи округло ложились под деревьями, дюны слева от санатория казались припудренными солнечной охрой, и иногда на них что-то ярко поблескивало, как на морской глади. Майа сидел на месте Дьери, отныне свободном; от нагретой стены было тепло спине, а за собой, не видя, он ощущал белые корпуса санатория, ослепительно-белого в лучах солнца, нарядный сад, красивые аллеи, посыпанные светлым гравием, розарий в цвету, а сбоку – ряды носилок с мертвецами. «Майа, – снова зашептал голос, – ты должен… должен… должен…» И неумолимо текли минуты, и было уже слишком поздно, и то, что он должен был бы сделать, теперь оказывалось вне досягаемости, уплыло куда-то в глубь памяти, утонуло в ее потемках.
– Прекрасная погода, прямо рай для отдыха, – сказал Пьерсон.
Майа поднял голову.
– Итак, возблагодарим господа бога! – сказал он в бешенстве.
Пьерсон кинул на него неожиданно серьезный взгляд.
– Да. Да, Майа! – сказал он, упирая на каждое слово. – Возблагодарим за это господа бога!
Послышался свист, потом сухой треск. Майа бросился на землю и вдруг вскрикнул.
– Что с тобой?
– Ничего, коленка…
– Ну это еще полбеды, – сказал Пьерсон и без всякого перехода добавил: – С чего это гады бьют из семидесятисемимиллиметровок по санаторию?
Лежа ничком на земле, они ждали нового залпа. Но его не последовало. Пьерсон поднялся на ноги.
– Зря стреляли, – сказал он.
Майа тоже встал и отряхнулся.
– В любой армии с этими артиллеристами, – сказал он, – никогда не угадаешь заранее, что будет через минуту.
– Зря стреляли, – повторил Пьерсон.
К ним бегом направлялся какой-то расхристанный солдат. Остановившись у фургона, он поглядел на Майа.
– Этот бородач не отсюда? – спросил он картаво.
– Да, – сказал Майа. – Он пошел к колодцу. А чего тебе надо?
– Я оттуда иду, – сказал солдат.
И запнулся.
– Ну? – сказал Майа.
Солдат оглядел Майа, потом Пьерсона, открыл было рот, но ничего не сказал.
– Ну? – нетерпеливо повторил Майа.
– С ним что-то случилось, – сказал солдат.
Майа одним прыжком поднялся с земли.
– Ранен?
– Иди сам, – сказал солдат. – Увидишь.
– Я тоже иду, – сказал Пьерсон своим ровным голосом.
Майа уже скрылся. Пьерсон обернулся к солдату.
– А ты бы не постерег наш фургон, пока нас нет?
– Ладно, – сказал солдат.
Он прислонился к дверце фургона и заглянул внутрь.
– Эй, старик! – окликнул он.
Пьерсон оглянулся.
– Не плохо бы вам с собой носилки прихватить.
Пьерсон удивленно вытаращил глаза.
– Он так сильно ранен?
– Умер он, – сказал солдат.
Аббат поднялся в фургон, взял носилки Александра, сложил их и вылез спиной из фургона, таща за собой носилки. Солдат заговорил было с ним. Но он не ответил. Он молился.
Носилки были не особенно тяжелые, но Пьерсон не отличался ни силой, ни ловкостью. Тащить носилки ему было трудно. Сначала он попытался было нести их в руках, как чемодан. Но при каждом шаге носилки били его по ноге. Наконец он взгромоздил их себе на плечо, но так как они все время сползали, приходилось чуть ли не через каждые полминуты удерживать их в равновесии. Деревянная перемычка впивалась ему в плечо. Он задыхался, потел. Он пытался молиться, но ему мешали носилки, требовавшие постоянных усилий с его стороны.
Самого колодца он не увидел, а только собравшихся вокруг людей.
– Дайте пройти, – сказал он.
Александр упал здесь, чуть повернувшись на бок. Голову его отделило взрывом от тела, и она держалась лишь на волокне мышцы. Лежала она почти параллельно плечу.
Перед собой Пьерсон увидел спину Майа. И легонько тронул его за руку. Майа оглянулся. Взгляд его был пугающе пуст.
– Быстрее! – сказал он, заметив носилки.
Он повторял: «Быстрее… быстрее!» – несколько раз подряд, словно жизнь Александра зависела от того, насколько быстро станет действовать Пьерсон.
Пьерсон чувствовал на себе взгляды толпившихся вокруг тела солдат. Он расставил носилки, на которых три последние ночи спал Александр. Потом опустил их рядом с телом и, взглянув на Майа, снова нагнулся.
– Нет, – сказал Майа, – бери за ноги.
Пьерсон обошел тело кругом. Он увидел, как Майа наклонился, взял в обе руки голову Александра и, подперев ее коленом, схватил покойника за плечи. Пьерсон напряг все свои силы, и лишь поэтому ему удалось не выронить тело, когда они вместе с Майа клали его на носилки.
– Осторожнее! – сказал Майа.
Он положил голову на носилки, пристроил ее к шее.
– Готов? – спросил он Пьерсона.
– Да, – ответил Пьерсон.
– Большой какой да тяжелый, – сказал кто-то из солдат. – Тебе ни за что его не дотащить, куда ж тебе, такому тощему. Хочешь, я на твое место встану?
– Нет, – сквозь стиснутые зубы процедил Пьерсон.
– Ступай впереди, – сказал Майа. – Да нет, не так. Повернись ко мне спиной.
Пьерсон присел на корточки, взялся за ручки носилок и поднял их. И сразу же огромная тяжесть пригнула его к земле. Шел он спотыкаясь. Солдаты расступались перед ним. За спиной он услышал голос Майа:
– Скажешь, когда захочешь остановиться.
Останавливались они несколько раз. В висках у Пьерсона гулко стучало, и ему никак не удавалось прочесть молитву.
Носилки они поставили между фургоном и оградой санатория. И тут Пьерсон опустился на колени возле тела и начал молиться. Майа так и остался стоять. Он глядел на голову Александра, на склоненную у его колен шею Пьерсона. Хрупкую шею, худенькую, как у мальчишки. Майа направился в сторону парка, сделал несколько шагов, закурил сигарету. Так он и ходил взад и вперед несколько минут.
Когда он вернулся к фургону, Пьерсон уже сидел на своем обычном месте. Рядом с ним стоял Пино.
– Я только что узнал, – говорил он. – Совершенно случайно. Какой-то парень рядом рассказал. Высокий такой тип, говорит, с черной бородой, курчавый, голову ему оторвало. Начисто. Меня как будто что ударило. Я сразу же подумал, это он. Я…
– Замолчи! – сказал Майа.
Он сел и стал глядеть на Александра. Было трудно видеть тело с оторванной головой. Не знаешь, в сущности, на что следует глядеть – на тело или на голову.
– Это я должен был идти вместо него.
Пьерсон поднял глаза.
– Если бы ты не разбил колено, – сказал он, помолчав, – ты успел бы сходить, пока снаряд еще не разорвался.
– Если бы! – сказал Майа. – И если бы я не опоздал к обеду, и если бы я пошел в первый раз! Если бы! Если бы! Если бы – я тебе десятки если бы назову.
– Ты же не мог предвидеть, – сказал Пьерсон, – просто так получилось, и все.
Майа пристально поглядел на него.
– Да, – сказал он протяжно, – так получилось.
Он обхватил голову руками и замолчал.
Пино откашлялся и спросил:
– Вы над ним сидеть будете?
– Ты что, совсем спятил? – сказал Майа.
Пьерсон удивленно моргнул. И голос и интонации напомнили Александра. И слова были именно те, какие бы сказал в подобном случае Александр. «Нет, – подумал убежденно Пьерсон, – нет, он не умер. Неправда, что он умер. Даже «здесь» он не умер. Даже «здесь».
– Я крест сделаю, – сказал Пино.
Майа поднялся.
– Не надо. Если мы поставим на могиле крест, они после войны выроют тело и перенесут его на их мерзкое военное кладбище. У, сволочи, – без перехода добавил он дрожащим от гнева голосом. – Даже мертвого они в покое не оставляют.