Страница:
Феррандо продолжал ломать комедию и сохранял свой немыслимый акцент.
Жанна спала плохо. Ей не удавалось прогнать глухую тревогу. Она не верила, что никто не заметил, как увезли эти драгоценные приспособления. От Сибуле она знала, что Париж кишит шпионами.
Встала она рано, задолго до рассвета. Быстро покончив с утренним туалетом и выпив только стакан воды, поскольку харчевня постоялого двора еще не открылась, она направилась к находившемуся в отдалении берегу. День едва занимался, все вокруг выглядело серо-голубым. Было очень холодно. На краю узкого причала, где была пришвартована "Прекрасная Катрин", она заметила две фигуры. Мужчины. В черном. Неподалеку стояли две лошади, привязанные к деревьям.
Сердце ее заколотилось. Чтобы появиться здесь так рано, они должны были скакать во весь опор. Из Парижа. Должно быть, их предупредили через несколько часов после отплытия Феррандо. И они рассчитали, что баржа остановится в Верноне. Спешка была свидетельством их решимости. Судя по всему, они прикажут Брико выгрузить ящики и доставят их в Париж. Они приехали только что: наверное, ждали рассвета, чтобы призвать лучников. Наверняка они арестуют Феррандо. Самозваный немец будет разоблачен. Его сообщники тоже: Жанна де л'Эстуаль, которую уже судили по обвинению в колдовстве, и Жозеф де л'Эстуаль, крещеный еврей. Все это вызовет громадный скандал. Суд проигран, еще не начавшись: никогда судьи не осмелятся пойти против Сорбонны.
Феррандо был отныне управляющим наследством Жака. Она потеряет все: жизнь и имущество. И Жозефа вслед за Жаром.
Все.
В какую же авантюру она ввязалась!
Она не сводила глаз с фигур в черном. Один был коренастым, а второй более хилым.
Жанну охватило отчаяние. Жизнь ее может оборваться здесь и сейчас. На счету каждая минута. Каждая секунда. Но что делать?
На земле валялся багор. Вода была ледяная, это угадывалось по туману, превращавшемуся в изморось.
Подняв багор, Жанна медленно двинулась к причалу. Они ничего не услышали. Туман скрадывал звук шагов. Она стремительно бросилась вперед и столкнула коренастого в реку.
Упавший закричал. Он барахтался в воде, стараясь ухватиться за корму баржи. Второй, ошеломленный, повернулся. Женщина! Жанна столкнула в воду и его. Он тоже закричал. Его уносило течение. Внезапно первый перестал цепляться за жизнь и камнем пошел ко дну. Возможно, из-за судороги. Второй пытался выбраться на берег. Она наклонилась и оглушила его ударом багра. Он захлебнулся.
Жанна кинула багор туда, где нашла его, и стала смотреть, как два тела уплывают вниз по течению. Через час их снесет к Андели. Она вернулась на постоялый двор, в лице у нее не было ни кровинки. Харчевня по-прежнему была закрыта, огонь еще не разжигали. Бесшумно ступая, она поднялась в свою комнату.
Жозеф проснулся. Он с изумлением смотрел на нее, полностью одетую и с искаженным лицом.
– Что случилось?
Она села на кровать, не ответив.
– Жанна?
– Потом скажу.
Час спустя "Прекрасная Катрин" снялась с якоря. Феррандо в прекрасном настроении расхаживал между ящиками. Он весело помахал Жанне и Жозефу.
Жозеф с удивлением посмотрел на двух привязанных лошадей и устремил вопросительный взгляд на Жанну. Как и ранним утром, она не ответила ему. Он задумался.
3 Гавре они остановились на одном из постоялых дворов. )Канна сказала Феррандо только одно:
– Надо действовать быстро, поверь мне.
Он взглянул на нее с любопытством и исчез до вечера. Вернулся очень довольный.
– Жаль поднимать вас с петухами, но если желаете посмотреть, как ящики отправляются в Роттердам, приходите в шесть утра на Церковную набережную и отыщите голландское трехмачтовое судно "Кеес ван Дуйль".
– А ты?
– Естественно, я отправляюсь с грузом. С вами прощаюсь до моего возвращения в Париж, то есть до весны. Но напишу я вам гораздо раньше. Хочу посмотреть, каковы намерения Шёффера. И какого мастера удастся мне найти. В любом случае, где бы ни была устроена печатня, это громадное дело. В поддержке моего дяди я уверен. Мы все трое входим в долю.
Жанна настояла на том, чтобы присутствовать при погрузке. Она хотела убедиться, что ее отчаянный поступок в Верноне был совершен не напрасно. Она и Жозеф ждали до девяти часов, когда "Кеес ван Дуйль" снялся с якоря. Никто из людей в черном так и не появился.
Феррандо, облокотившись на перила, размахивал шляпой. Жанна подняла руку, а Жозеф шляпу. Они не сводили глаз с корабля, пока тот не исчез в море.
Оборудование для печатни находились отныне вне досягаемости Сорбонны.
22 Встреча в Страсбурге
Жанна спала плохо. Ей не удавалось прогнать глухую тревогу. Она не верила, что никто не заметил, как увезли эти драгоценные приспособления. От Сибуле она знала, что Париж кишит шпионами.
Встала она рано, задолго до рассвета. Быстро покончив с утренним туалетом и выпив только стакан воды, поскольку харчевня постоялого двора еще не открылась, она направилась к находившемуся в отдалении берегу. День едва занимался, все вокруг выглядело серо-голубым. Было очень холодно. На краю узкого причала, где была пришвартована "Прекрасная Катрин", она заметила две фигуры. Мужчины. В черном. Неподалеку стояли две лошади, привязанные к деревьям.
Сердце ее заколотилось. Чтобы появиться здесь так рано, они должны были скакать во весь опор. Из Парижа. Должно быть, их предупредили через несколько часов после отплытия Феррандо. И они рассчитали, что баржа остановится в Верноне. Спешка была свидетельством их решимости. Судя по всему, они прикажут Брико выгрузить ящики и доставят их в Париж. Они приехали только что: наверное, ждали рассвета, чтобы призвать лучников. Наверняка они арестуют Феррандо. Самозваный немец будет разоблачен. Его сообщники тоже: Жанна де л'Эстуаль, которую уже судили по обвинению в колдовстве, и Жозеф де л'Эстуаль, крещеный еврей. Все это вызовет громадный скандал. Суд проигран, еще не начавшись: никогда судьи не осмелятся пойти против Сорбонны.
Феррандо был отныне управляющим наследством Жака. Она потеряет все: жизнь и имущество. И Жозефа вслед за Жаром.
Все.
В какую же авантюру она ввязалась!
Она не сводила глаз с фигур в черном. Один был коренастым, а второй более хилым.
Жанну охватило отчаяние. Жизнь ее может оборваться здесь и сейчас. На счету каждая минута. Каждая секунда. Но что делать?
На земле валялся багор. Вода была ледяная, это угадывалось по туману, превращавшемуся в изморось.
Подняв багор, Жанна медленно двинулась к причалу. Они ничего не услышали. Туман скрадывал звук шагов. Она стремительно бросилась вперед и столкнула коренастого в реку.
Упавший закричал. Он барахтался в воде, стараясь ухватиться за корму баржи. Второй, ошеломленный, повернулся. Женщина! Жанна столкнула в воду и его. Он тоже закричал. Его уносило течение. Внезапно первый перестал цепляться за жизнь и камнем пошел ко дну. Возможно, из-за судороги. Второй пытался выбраться на берег. Она наклонилась и оглушила его ударом багра. Он захлебнулся.
Жанна кинула багор туда, где нашла его, и стала смотреть, как два тела уплывают вниз по течению. Через час их снесет к Андели. Она вернулась на постоялый двор, в лице у нее не было ни кровинки. Харчевня по-прежнему была закрыта, огонь еще не разжигали. Бесшумно ступая, она поднялась в свою комнату.
Жозеф проснулся. Он с изумлением смотрел на нее, полностью одетую и с искаженным лицом.
– Что случилось?
Она села на кровать, не ответив.
– Жанна?
– Потом скажу.
Час спустя "Прекрасная Катрин" снялась с якоря. Феррандо в прекрасном настроении расхаживал между ящиками. Он весело помахал Жанне и Жозефу.
Жозеф с удивлением посмотрел на двух привязанных лошадей и устремил вопросительный взгляд на Жанну. Как и ранним утром, она не ответила ему. Он задумался.
3 Гавре они остановились на одном из постоялых дворов. )Канна сказала Феррандо только одно:
– Надо действовать быстро, поверь мне.
Он взглянул на нее с любопытством и исчез до вечера. Вернулся очень довольный.
– Жаль поднимать вас с петухами, но если желаете посмотреть, как ящики отправляются в Роттердам, приходите в шесть утра на Церковную набережную и отыщите голландское трехмачтовое судно "Кеес ван Дуйль".
– А ты?
– Естественно, я отправляюсь с грузом. С вами прощаюсь до моего возвращения в Париж, то есть до весны. Но напишу я вам гораздо раньше. Хочу посмотреть, каковы намерения Шёффера. И какого мастера удастся мне найти. В любом случае, где бы ни была устроена печатня, это громадное дело. В поддержке моего дяди я уверен. Мы все трое входим в долю.
Жанна настояла на том, чтобы присутствовать при погрузке. Она хотела убедиться, что ее отчаянный поступок в Верноне был совершен не напрасно. Она и Жозеф ждали до девяти часов, когда "Кеес ван Дуйль" снялся с якоря. Никто из людей в черном так и не появился.
Феррандо, облокотившись на перила, размахивал шляпой. Жанна подняла руку, а Жозеф шляпу. Они не сводили глаз с корабля, пока тот не исчез в море.
Оборудование для печатни находились отныне вне досягаемости Сорбонны.
22 Встреча в Страсбурге
Неужели всегда нужно, защищая благо, творить зло? Жанна говорила так хрипло, что сама не узнавала свой голос. Опечаленный Жозеф сидел на кровати. После возвращения из Гавра Жанна слегла. Она подхватила простуду в ледяном тумане Вернона, и обратный путь оказался для нее тяжким испытанием.
Она все рассказала Жозефу. Про Дени. Про лазутчиков Сорбонны.
– Благорожденный всегда хочет творить добро, – ответил он. – Нет ни одного человека, сколь бы порочным он ни был, который не считал бы деяния свои благими. Ибо он стремится продлить свою жизнь, а всякая жизнь есть безусловное благо. Но чем значительнее цели, тем больше препятствий на пути. И чем выше ставка, тем больше риска.
Сам того не подозревая, он нашел те же слова, что Жак после гибели Дени.
– Твой брат угрожал убить твоего сына, чтобы достичь целей, которые считал законными. Ты убила его, чтобы защитить две жизни, свою и Франсуа, поэтому деяние твое было справедливым. Лазутчики Сорбонны хотели любой ценой заполучить ящики Фуста. Они могли это сделать, только уничтожив наши жизни. Следовательно, деяние твое было справедливым. Я знаю, мои слова звучат не слишком праведно, но я глубоко убежден, что ты поступила верно. Ты спасла четыре жизни – Феррандо, мою, свою и даже Франсуа, который был бы сломлен и разорен, если бы мы все погибли.
Она со вздохом кивнула. Затем попросила сходить на кухню и принести большую чашку с отваром ивовой коры: с помощью этого отвара она когда-то вылечила Жака, сбив поднявшийся после ранения жар. А чашка горячего молока с медом поможет снять хрипоту и очистить голос.
Дальнейшее развитие истории с ящиками не способствовало успокоению Жанны. О последующих событиях ей рассказал Сибуле, который пришел ее навестить.
Примерно неделю назад, то есть дня через три после возвращения Жанны и Жозефа, ректор Сорбонны забил тревогу: люди, отправленные за оборудованием для печатни, так и не вернулись. Они имели право обратиться к стражникам, чтобы завладеть ящиками, которые мэтр Фуст оставил на барже. Ибо шпионы, как и опасалась Жанна, все пронюхали. Отплытие Антуана Брико не прошло незамеченным, тем более что владелец баржи явно получил большие деньги. Об этом известили офицера, осуществлявшего надзор за набережными, а тот вспомнил историю с ящиками и, в свою очередь, уведомил городскую управу. Так взбешенный ректор узнал, что драгоценный груз Иоганна Фуста вывезен из Парижа. Но узнал много часов спустя.
А теперь никто не мог сказать, куда исчезли его посланцы.
Сибуле смеялся.
– Растворились в природе, – сказал он. – Вы их случайно не видели?
Жанна покачала головой. Она могла доверить Сибуле многое, но не все. Значит, ни один человек не сообщил о лошадях привязанных к дереву и потерявших хозяев. Черт побери! Кто-то проявил большое проворство. Еще бы, два прекрасных коня ценой в двадцать экю каждый! Людская алчность сыграла ей на руку.
– В управе полагают, что купил их немец! – продолжал Сибуле. – Разумеется, они допросили Брико.
Жанна вздрогнула.
– И он объяснил, что некий немец, представившись зятем владельца, предложил заплатить за хранение и отвести баржу в Гавр, что и было сделано. Это его ремесло. Никто не посмеет бросить ему упрек. Его попросили описать этого немца: молодой и худощавый, одет в черное, говорил с ужасным немецким акцентом. Сейчас они опрашивают всех немцев в Париже.
Сибуле так хохотал, что и Жанна улыбнулась. Хотя он и работал на прево, ему было приятно натянуть нос этим важным господам из Сорбонны. В сущности, в первую очередь Сибуле работал на себя. Жанна хорошо платила ему, и он был ей благодарен. Состояние его настолько округлилось, что он купил дом, где некогда жил простым съемщиком.
– Брико рассказал о вас? – спросила она.
– Нет, для этого он слишком хитер.
– А о нас?
– Тоже нет. Видите ли, хозяйка, такие люди, как мы, как он и я, всегда отвечают лишь на те вопросы, которые им задают. Сами вперед не лезут.
Она подумала, что ее спасли два обстоятельства: тревожная бессонница, поднявшая ее в Верноне с постели, и тот факт, что Сорбонна не знала, на каком этапе погони исчезли ее посланцы.
Такие люди, как мы, сказал Сибуле. Он считал, что народу глубоко чужды высокомерные вельможи, занятые лишь политическими интригами и помышляющие только о выгоде. Народ был един в своем безмолвном противостоянии этим людям, которые, в конце концов, жили на налоги, собранные с истинных тружеников. Сибуле видел, как работала Жанна. Хоть и баронесса, к миру власти она не принадлежала. Она была крестьянкой, он это знал. Поэтому и защищал ее.
Она провела в постели несколько дней и немного оправилась к Рождеству, словно по заказу. Свой тридцать второй год она встретила очень усталой. Только сила воли помогала ей держаться.
– Я выздоровею, – сказала она Жозефу. – Должна выздороветь ради Деодата и тебя.
Франсуа, который приехал на каникулы, встревожился, увидев, как она похудела. Он ничего не знал о недавних событиях, которые так ее потрясли. Она постаралась его успокоить и устроила веселый праздничный ужин: пригласила даже двух менестрелей – один играл на скрипке, а второй исполнял рождественские песни.
Воспитатель Деодата, молодой францисканец, пришел в полный восторг. Потом Жанна щедро раздала снедь беднякам квартала.
Силы возвращались к ней медленно. Жозеф ни разу не дал ей повода усомниться в своей нежности и любви. Он постоянно был рядом; каждый вечер ложился с ней в постель, согревал ее, когда она дрожала в ознобе, и терпеливо сносил обильное потоотделение, вызванное отваром из ивовой коры.
Мыслимо ли, чтобы два брата так дополняли друг друга? Можно ли любить двоих мужчин в одном? В конечном счете, уступив Жозефу, она отдавалась Жаку и хранила ему верность.
Итак, Франсуа весной предстояло завершить учебу в орлеанском коллеже.
– Какое ремесло привлекает тебя? – спросила Жанна.
– Художника и иллюстратора книг, – ответил он с некоторым вызовом во взгляде.
Ответ этот удивил Жанну. Но еще больше она удивилась, когда он показал ей листок, исписанный каллиграфическим почерком и украшенный рисунками: это была строфа из "Лэ" Франсуа Вийона. От волнения у нее перехватило дух. Взгляд ее задержался на позолоченной заглавной букве, выписанной на лазурном фоне, в центре которой сверкала серебряная звезда.
– Списал с твоей книжки.
Жозеф изучил листок и восхищенно поднял брови:
– Как ты научился так хорошо рисовать? Франсуа с улыбкой развел руками:
– Рассматривая. И пробуя.
Каждая буква была выведена с таким изяществом и точностью, что Жозеф задумался. Франсуа ничего не знал о печатне. И, по уверению Жанны, он пребывал в полном неведении относительно того, кто его настоящий отец. Мир и впрямь был полон совпадений: Франсуа невольно соединил две нити судьбы Жанны.
– Твое умение пригодится, ты еще даже не знаешь как, – сказал Жозеф.
И он объяснил, что такое печатня, как мастер гравирует и выплавляет литеры. Глаза Франсуа заблестели.
– Но где же все это можно делать?
– Это мы с твоей матерью и пытаемся выяснить. Юноша пришел в восторг. Но почему надо так долго ждать?
Жозеф и это ему объяснил.
В середине марта пришло письмо от Феррандо из Майнца, где он повидался с Шёффером, которого его рассказ очень удивил. Шёффер знал, что тесть увез в Париж принадлежности для печатни, но полагал, что они были конфискованы Сорбонной: именно по этой причине его жена, дочь Фуста, уехала, не сделав даже попытки забрать их, поскольку предвидела, с какими трудностями столкнется. Она не смогла бы вывезти из Парижа двенадцать тяжелых ящиков – ее сразу бы схватили агенты университета.
В заключение Феррандо предлагал устроить встречу всех заинтересованных сторон на постоялом дворе "Олень святого Губерта" в Страсбурге на Пасху.
Жанна обрадовалась. Значит, ее преступное деяние в Верноне оказалось не напрасным. А Жозеф со своей стороны обрадовался еще и выбору места, ведь Страсбург был не только центром торговли, но и городом с вольным, независимым духом.
Пасхальное воскресенье 1467 года стало одним из самых счастливых дней в жизни Жанны де л'Эстуаль, а постоялый двор "Олень святого Губерта" – одним из самых чарующих мест на большом ковре ее жизни.
Там сошлись Петер Шёффер, его жена Тина, их сын Арминий, Жанна, Жозеф, Франсуа, кормилица и Деодат, Феррандо, Анжела с дочкой и ее кормилицей, наконец, Карл Кокельман, подмастерье Шёффера. Они съели двух жареных гусей, шесть мисок разного салата и множество куличей с миндалем и изюмом, которые воодушевили Жанну новыми кулинарными идеями, а также выпили одиннадцать бутылок рейнского вина и полную фляжку кирша.
Даже деревья вокруг постоялого двора помахивали ветками в знак приветствия.
Петер Шёффер, мужчина лет пятидесяти, худой, с загорелым лицом и седой остроконечной бородкой, делавшей его похожим на священника, отличался пронизывающим взором темных глаз и энергичной жестикуляцией. Его жена напоминала ранетовое яблочко – такая же крепкая и простая.
Тайна раскрылась во время обеда: по словам Шёффера, которому тесть написал из Парижа, Фуст сомневался, сможет ли печатня по-настоящему заинтересовать банкиров: дело слишком новое, рискованное и дорогое. Именно поэтому он вступил в переговоры с Сорбонной, хотя никаких обязательств на себя не брал. Печатник вовсе не хотел вести двойную игру, он просто искал возможность возместить расходы, которые понес в те годы, когда оплачивал работу Генсфлейша. Но предварительные беседы с одним из регентов парижского университета, чье имя Фуст, правда, не назвал, сразу насторожили его, ибо тот заявил, что печатня – опасное изобретение, чреватое подстрекательством к бунту; равным образом он полагал, что оборудование для печатни должно быть помещено под охрану городской стражи, иными словами – конфисковано. Не сомневаясь, что эту точку зрения разделяют и его коллеги, Фуст решил никому из университетских не открывать, где хранятся ящики.
– Отец очень боялся, – сказала Тина Шёффер, – что люди из Сорбонны хитростью завладеют оборудованием. Более того, он не исключал, что его самого силой задержат в Париже и принудят работать на них. Я воспользовалась сумятицей, вызванной чумой, и бежала оттуда, поскольку сама боялась, что меня схватят и под пыткой заставят признаться, где спрятаны ящики.
Все это звучало зловеще и даже устрашающе. Жанна спросила себя, неужели люди из Сорбонны настолько косные, что способны на такие речи. С кем же разговаривал Фуст?
На встрече, однако, не была раскрыта главная тайна – каким образом Феррандо сумел найти ящики и вывезти их из Парижа. Феррандо просто сказал, что ему достались бумаги покойного, в них он и нашел след, ведущий к барже. Но ни слова не проронил ни о фарсе на постоялом дворе "Золотое колесо", ни о трагедии в Верноне.
После десерта Тина и ее супруг тщательно вытерли стол. Шёффер достал из футляра книгу в изумительном переплете и осторожно раскрыл ее.
Сотрапезники сгрудились вокруг и с восторгом рассматривали страницы, которые медленно переворачивал Шёффер. Иначе и быть не могло: это был один из экземпляров знаменитой Псалтыри, так называемой Майнцской псалтыри, шедевр немецкого издателя, выполненный в трехцветной печати – красной, черной и синей.
Затаив дыхание, Франсуа пожирал страницы глазами, а затем поднял на Шёффера восхищенный взгляд.
– Это великолепно! – воскликнул он.
Шёффер улыбнулся.
– Обошлась мне эта книга в изрядную сумму, – сказал он. – Впрочем, это уже вторая моя Псалтырь, ибо первую я напечатал два года назад.
– Это бумага?
– Да, но очень плотная, изготовленная особым способом.
Потом он закрыл книгу и уложил ее в футляр.
На следующей неделе в окрестностях города на улице Труа Кле был снят склад для устройства мастерской и дом с пятью квартирами – для Арминия, молодого Кокельмана, Шёффера на время его приездов в Страсбург, Жанны, которая намеревалась присутствовать при создании печатни, и Франсуа. Последний решил, что останется в Страсбурге, чтобы познать искусство гравирования и отливки букв.
Феррандо уехал в Роттердам, и через одиннадцать дней выгруженные с баржи ящики были отправлены на повозке в мастерскую на улице Труа-Кле.
Шёффер пришел проверить оборудование, извлеченное из ящиков его учеником, которому помогал не только Франсуа, но даже Жозеф с Феррандо.
– Вот это и создал Генсфлейш, – сказал Шёффер по-немецки. – Но он не вернул моему тестю около двух тысяч гульденов из полученного задатка. А тестю они были срочно нужны, ведь он сам взял их взаймы. Но и это еще не все! – раздраженно воскликнул он. – Тут не хватает букв, их должно быть гораздо больше! Девять изношенных форм! А пресс какой! Явно слабенький, – сказал он, показав на пресс с поворотной штангой, который, однако, выглядел весьма внушительно.
Шёффер расхаживал по просторному помещению, не в силах сдержать негодования.
– Конечно, Генсфлейш великий мастер, но в делах человек ненадежный: взял и оставил себе часть приспособлений, созданных на деньги Фуста.
– Где находится Генсфлейш сейчас? – спросил Жозеф.
– В Майнце. Но мы с ним в ссоре. У нас судебная тяжба. Кстати, лет двадцать назад он работал здесь. Странный это человек. Занимался алхимией. Часто оскорблял людей.
Шёффер фыркнул.
– Он был в Страсбурге? – удивился Феррандо.
– Да. Провел здесь не меньше десяти лет. Пытался создать печатню со сменными литерами, – ответил Шёффер. – Иоганн Ментелин – его ученик.
– Это Генсфлейш придумал сменные литеры?
Шёффер покачал головой:
– Нет, был один голландец, Костер, а на самом деле Лоренс Янсон. Он использовал этот способ гораздо раньше, в тысяча четыреста двадцать третьем году. Но я не думаю, что это он его изобрел.
– Кто же тогда?
– Мне говорили, что китайцы. Один путешественник привез газету на их языке, и мне кажется, что она была напечатана с использованием сменных букв. А газете этой сто пятьдесят лет! Я вам покажу, когда приедете в Майнц. Не знаю, с кем из путешественников имели дело Костер и Генсфлейш, но, полагаю, они получили от кого-то соответствующее описание или образец, а затем приспособили его к европейскому алфавиту. Потом сделали оборудование. Усовершенствовали винный пресс – особенно преуспел в этом Генсфлейш. Им удалось создать и чернила – не такие жидкие, как у переписчиков. Главное же – Генсфлейш придумал наборную форму для сменных букв.
– Я не уверен, что все хорошо понял, – сказал Феррандо, чьи познания в немецком подверглись тяжелому испытанию, хотя он очень старался уловить смысл сказанного Шёффером и только потом переводил.
Жанна посмотрела на Франсуа: интересуют ли его ученые рассуждения? Но она увидела, что сын буквально впился глазами в Феррандо и даже в Шёффера, словно пытаясь каким-то сверхъестественным образом преодолеть языковой барьер, ведь по-немецки он не знал ни единого слова.
Шёффер прислонился к стене. Он походил на пророка выступающего с проповедью перед иудеями. В каком-то смысле, сказал себе Жозеф, он и есть пророк.
– Так вот, – сказал Шёффер, – Костер отливал форму целой страницы и печатал с нее. Генсфлейш обратил внимание, что после нескольких оттисков форма портилась. Некоторые литеры откалывались, стирались. И он ввел поразительное новшество: набирать литеры из кассы и составлять их в форму, а потом прямо с этой формы печатать.
– А такая форма не изнашивается? – спросил Франсуа.
Шёффер повернул голову к молодому человеку.
– О, вот хороший вопрос! Нет, потому что литеры легко заменить, к тому же этот чертов Генсфлейш нашел способ сделать свинец более твердым, добавляя к нему другие металлы. В частности, сурьму. Благодаря этому набор используется много раз. Сами же оттиски выходят более четкими и чистыми.
– Это и вправду похоже на алхимию! – воскликнула Жанна.
– Да, я думаю что Генсфлейша вдохновила алхимия! Но в конце концов его секрет был раскрыт. В мире есть мало тайн, которые рано или поздно не стали бы общим достоянием, – заметил Шёффер саркастическим тоном. – Венецианцы первыми догадались, что Генсфлейш придал свинцу твердость с помощью какой-то хитрости. И тогда у них появились свои печатни.
Каждый на мгновение задумался.
Жанна испытала смутное чувство, что рождается некий новый мир, полный чудес. Маленькая крестьянка из Ла-Кудре вряд ли поняла бы и десятую часть того, о чем говорил Шёффер.
Феррандо, как всегда мысливший практически, спросил:
– Чего нам не хватает?
– Прежде всего литер. Их нужно в двадцать, в тридцать раз больше, чем есть. С таким количеством мы даже одного Евангелия не напечатаем. Вдумайтесь, мессир Феррандо, если мы хотим издавать Библию, нам нужно более миллиона литер.
Феррандо перевел, и все были ошеломлены.
– Но… – возразил он, – разве нельзя разобрать набор одной страницы и взять из него литеры для другой?
– Конечно, – с улыбкой ответил Шёффер, – но пока целый лист не наберешь, нельзя рассыпать набор. Когда мы печатаем на больших листах, сложенных вчетверо для переплета, откуда название ин-кварто, нам нужно сохранять набор двенадцати страниц или же тридцати шести, в зависимости от типа тетради. Это уже требует примерно шестидесяти восьми тысяч литер. А нам нужно по меньшей мере столько же, чтобы набрать следующую тетрадь, пока мы печатаем предыдущую…
– Спроси у него, сколько литер в день может отлить хороший подмастерье, – сказал Франсуа.
Феррандо вновь стал переводить.
– Отливка сама по себе относительно проста: достаточно налить ложкой кипящий сплав в соответствующую форму. Главное, чтобы были сами формы. Тогда можно делать от тысячи до двух тысяч литер в день. Разумеется, литеры потом нужно шлифовать и проверять.
– Чего нам не хватает еще?
– Прессов. По крайней мере двух, больших по размеру, чем этот. И форм для них. Нужна плавильная печь. Бруски свинца, меди, олова. Сурьма. Инструменты для гравера и резчика, который готовит формы. Пунсоны. Резцы. Напильники для шлифовки. Валики для чернил… В общем, тут не хватает много чего. Я думаю, тесть мой Иоганн взял с собой материалы только для демонстрации своего искусства. Да, чуть не забыл, еще нам нужна бумага. Мы можем покупать готовую, но если у нас будет одна или даже две мельницы для производства бумаги, мы за короткое время окупим их стоимость.
Жозеф, Жанна, Феррандо, Анжела, Франсуа и Арминий слушали с расстроенным и чуть ли не удрученным видом. За исключением Феррандо и Арминия, никто не понимал, что говорит Шёффер. Он повернулся к ним и произнес по-немецки:
– Мессир Феррандо, я честный человек! Вы сказали, что эти материалы принадлежат мне. Вы понесли значительные расходы, потратили много сил и проявили большой ум, чтобы вернуть мое имущество, хотя ничем мне не обязаны. Я люблю свое ремесло. И помогу вам создать мастерскую. Вы расплатитесь со мной после первых продаж. Сверх того, в течение года я буду оплачивать работу моего сына Арминия и Карла Кокельмана.
Феррандо перевел и кивнул. Шёффер улыбнулся:
– Это мой вам подарок, и он намного ценнее самих принадлежностей, мессир Феррандо. Потому что если не уметь ими пользоваться, они не стоят ничего.
Он медленно прошелся по мастерской и, внезапно остановившись, обвел склад широким жестом:
– Это, – переведите, пожалуйста, мессир Феррандо, – для меня священное место. Из таких вот мастерских польется свет чтения и знания, который рассеет тьму невежества! Все зло в невежестве!
Он выглядел взволнованным.
Жанна подошла к нему и протянула руку.
– Ваши слова прекрасны, как слова Евангелия! – воскликнула она.
Он вновь улыбнулся и положил руку ей на плечо:
– Поверьте мне, то, что мы сейчас делаем, прекрасно, как новорожденное дитя!
Она засмеялась.
– Сколько вам нужно мастеров? – спросил Феррандо.
– Помимо Арминия и Кокельмана, мне нужен гравер и литейщик для производства литер, подмастерье для укладки и выравнивания литер в форме и, само собой, двое famulus[51] для мелкой работы на подхвате… разжигать огонь, подносить инструменты, убирать помещение.
– Гравер у вас уже есть, – сказал Феррандо.
Она все рассказала Жозефу. Про Дени. Про лазутчиков Сорбонны.
– Благорожденный всегда хочет творить добро, – ответил он. – Нет ни одного человека, сколь бы порочным он ни был, который не считал бы деяния свои благими. Ибо он стремится продлить свою жизнь, а всякая жизнь есть безусловное благо. Но чем значительнее цели, тем больше препятствий на пути. И чем выше ставка, тем больше риска.
Сам того не подозревая, он нашел те же слова, что Жак после гибели Дени.
– Твой брат угрожал убить твоего сына, чтобы достичь целей, которые считал законными. Ты убила его, чтобы защитить две жизни, свою и Франсуа, поэтому деяние твое было справедливым. Лазутчики Сорбонны хотели любой ценой заполучить ящики Фуста. Они могли это сделать, только уничтожив наши жизни. Следовательно, деяние твое было справедливым. Я знаю, мои слова звучат не слишком праведно, но я глубоко убежден, что ты поступила верно. Ты спасла четыре жизни – Феррандо, мою, свою и даже Франсуа, который был бы сломлен и разорен, если бы мы все погибли.
Она со вздохом кивнула. Затем попросила сходить на кухню и принести большую чашку с отваром ивовой коры: с помощью этого отвара она когда-то вылечила Жака, сбив поднявшийся после ранения жар. А чашка горячего молока с медом поможет снять хрипоту и очистить голос.
Дальнейшее развитие истории с ящиками не способствовало успокоению Жанны. О последующих событиях ей рассказал Сибуле, который пришел ее навестить.
Примерно неделю назад, то есть дня через три после возвращения Жанны и Жозефа, ректор Сорбонны забил тревогу: люди, отправленные за оборудованием для печатни, так и не вернулись. Они имели право обратиться к стражникам, чтобы завладеть ящиками, которые мэтр Фуст оставил на барже. Ибо шпионы, как и опасалась Жанна, все пронюхали. Отплытие Антуана Брико не прошло незамеченным, тем более что владелец баржи явно получил большие деньги. Об этом известили офицера, осуществлявшего надзор за набережными, а тот вспомнил историю с ящиками и, в свою очередь, уведомил городскую управу. Так взбешенный ректор узнал, что драгоценный груз Иоганна Фуста вывезен из Парижа. Но узнал много часов спустя.
А теперь никто не мог сказать, куда исчезли его посланцы.
Сибуле смеялся.
– Растворились в природе, – сказал он. – Вы их случайно не видели?
Жанна покачала головой. Она могла доверить Сибуле многое, но не все. Значит, ни один человек не сообщил о лошадях привязанных к дереву и потерявших хозяев. Черт побери! Кто-то проявил большое проворство. Еще бы, два прекрасных коня ценой в двадцать экю каждый! Людская алчность сыграла ей на руку.
– В управе полагают, что купил их немец! – продолжал Сибуле. – Разумеется, они допросили Брико.
Жанна вздрогнула.
– И он объяснил, что некий немец, представившись зятем владельца, предложил заплатить за хранение и отвести баржу в Гавр, что и было сделано. Это его ремесло. Никто не посмеет бросить ему упрек. Его попросили описать этого немца: молодой и худощавый, одет в черное, говорил с ужасным немецким акцентом. Сейчас они опрашивают всех немцев в Париже.
Сибуле так хохотал, что и Жанна улыбнулась. Хотя он и работал на прево, ему было приятно натянуть нос этим важным господам из Сорбонны. В сущности, в первую очередь Сибуле работал на себя. Жанна хорошо платила ему, и он был ей благодарен. Состояние его настолько округлилось, что он купил дом, где некогда жил простым съемщиком.
– Брико рассказал о вас? – спросила она.
– Нет, для этого он слишком хитер.
– А о нас?
– Тоже нет. Видите ли, хозяйка, такие люди, как мы, как он и я, всегда отвечают лишь на те вопросы, которые им задают. Сами вперед не лезут.
Она подумала, что ее спасли два обстоятельства: тревожная бессонница, поднявшая ее в Верноне с постели, и тот факт, что Сорбонна не знала, на каком этапе погони исчезли ее посланцы.
Такие люди, как мы, сказал Сибуле. Он считал, что народу глубоко чужды высокомерные вельможи, занятые лишь политическими интригами и помышляющие только о выгоде. Народ был един в своем безмолвном противостоянии этим людям, которые, в конце концов, жили на налоги, собранные с истинных тружеников. Сибуле видел, как работала Жанна. Хоть и баронесса, к миру власти она не принадлежала. Она была крестьянкой, он это знал. Поэтому и защищал ее.
Она провела в постели несколько дней и немного оправилась к Рождеству, словно по заказу. Свой тридцать второй год она встретила очень усталой. Только сила воли помогала ей держаться.
– Я выздоровею, – сказала она Жозефу. – Должна выздороветь ради Деодата и тебя.
Франсуа, который приехал на каникулы, встревожился, увидев, как она похудела. Он ничего не знал о недавних событиях, которые так ее потрясли. Она постаралась его успокоить и устроила веселый праздничный ужин: пригласила даже двух менестрелей – один играл на скрипке, а второй исполнял рождественские песни.
Воспитатель Деодата, молодой францисканец, пришел в полный восторг. Потом Жанна щедро раздала снедь беднякам квартала.
Силы возвращались к ней медленно. Жозеф ни разу не дал ей повода усомниться в своей нежности и любви. Он постоянно был рядом; каждый вечер ложился с ней в постель, согревал ее, когда она дрожала в ознобе, и терпеливо сносил обильное потоотделение, вызванное отваром из ивовой коры.
Мыслимо ли, чтобы два брата так дополняли друг друга? Можно ли любить двоих мужчин в одном? В конечном счете, уступив Жозефу, она отдавалась Жаку и хранила ему верность.
Итак, Франсуа весной предстояло завершить учебу в орлеанском коллеже.
– Какое ремесло привлекает тебя? – спросила Жанна.
– Художника и иллюстратора книг, – ответил он с некоторым вызовом во взгляде.
Ответ этот удивил Жанну. Но еще больше она удивилась, когда он показал ей листок, исписанный каллиграфическим почерком и украшенный рисунками: это была строфа из "Лэ" Франсуа Вийона. От волнения у нее перехватило дух. Взгляд ее задержался на позолоченной заглавной букве, выписанной на лазурном фоне, в центре которой сверкала серебряная звезда.
– Где ты это нашел?
Владычица небес, властительница ада,
Царица светлая земных полей и вод…[50]
– Списал с твоей книжки.
Жозеф изучил листок и восхищенно поднял брови:
– Как ты научился так хорошо рисовать? Франсуа с улыбкой развел руками:
– Рассматривая. И пробуя.
Каждая буква была выведена с таким изяществом и точностью, что Жозеф задумался. Франсуа ничего не знал о печатне. И, по уверению Жанны, он пребывал в полном неведении относительно того, кто его настоящий отец. Мир и впрямь был полон совпадений: Франсуа невольно соединил две нити судьбы Жанны.
– Твое умение пригодится, ты еще даже не знаешь как, – сказал Жозеф.
И он объяснил, что такое печатня, как мастер гравирует и выплавляет литеры. Глаза Франсуа заблестели.
– Но где же все это можно делать?
– Это мы с твоей матерью и пытаемся выяснить. Юноша пришел в восторг. Но почему надо так долго ждать?
Жозеф и это ему объяснил.
В середине марта пришло письмо от Феррандо из Майнца, где он повидался с Шёффером, которого его рассказ очень удивил. Шёффер знал, что тесть увез в Париж принадлежности для печатни, но полагал, что они были конфискованы Сорбонной: именно по этой причине его жена, дочь Фуста, уехала, не сделав даже попытки забрать их, поскольку предвидела, с какими трудностями столкнется. Она не смогла бы вывезти из Парижа двенадцать тяжелых ящиков – ее сразу бы схватили агенты университета.
В заключение Феррандо предлагал устроить встречу всех заинтересованных сторон на постоялом дворе "Олень святого Губерта" в Страсбурге на Пасху.
Жанна обрадовалась. Значит, ее преступное деяние в Верноне оказалось не напрасным. А Жозеф со своей стороны обрадовался еще и выбору места, ведь Страсбург был не только центром торговли, но и городом с вольным, независимым духом.
Пасхальное воскресенье 1467 года стало одним из самых счастливых дней в жизни Жанны де л'Эстуаль, а постоялый двор "Олень святого Губерта" – одним из самых чарующих мест на большом ковре ее жизни.
Там сошлись Петер Шёффер, его жена Тина, их сын Арминий, Жанна, Жозеф, Франсуа, кормилица и Деодат, Феррандо, Анжела с дочкой и ее кормилицей, наконец, Карл Кокельман, подмастерье Шёффера. Они съели двух жареных гусей, шесть мисок разного салата и множество куличей с миндалем и изюмом, которые воодушевили Жанну новыми кулинарными идеями, а также выпили одиннадцать бутылок рейнского вина и полную фляжку кирша.
Даже деревья вокруг постоялого двора помахивали ветками в знак приветствия.
Петер Шёффер, мужчина лет пятидесяти, худой, с загорелым лицом и седой остроконечной бородкой, делавшей его похожим на священника, отличался пронизывающим взором темных глаз и энергичной жестикуляцией. Его жена напоминала ранетовое яблочко – такая же крепкая и простая.
Тайна раскрылась во время обеда: по словам Шёффера, которому тесть написал из Парижа, Фуст сомневался, сможет ли печатня по-настоящему заинтересовать банкиров: дело слишком новое, рискованное и дорогое. Именно поэтому он вступил в переговоры с Сорбонной, хотя никаких обязательств на себя не брал. Печатник вовсе не хотел вести двойную игру, он просто искал возможность возместить расходы, которые понес в те годы, когда оплачивал работу Генсфлейша. Но предварительные беседы с одним из регентов парижского университета, чье имя Фуст, правда, не назвал, сразу насторожили его, ибо тот заявил, что печатня – опасное изобретение, чреватое подстрекательством к бунту; равным образом он полагал, что оборудование для печатни должно быть помещено под охрану городской стражи, иными словами – конфисковано. Не сомневаясь, что эту точку зрения разделяют и его коллеги, Фуст решил никому из университетских не открывать, где хранятся ящики.
– Отец очень боялся, – сказала Тина Шёффер, – что люди из Сорбонны хитростью завладеют оборудованием. Более того, он не исключал, что его самого силой задержат в Париже и принудят работать на них. Я воспользовалась сумятицей, вызванной чумой, и бежала оттуда, поскольку сама боялась, что меня схватят и под пыткой заставят признаться, где спрятаны ящики.
Все это звучало зловеще и даже устрашающе. Жанна спросила себя, неужели люди из Сорбонны настолько косные, что способны на такие речи. С кем же разговаривал Фуст?
На встрече, однако, не была раскрыта главная тайна – каким образом Феррандо сумел найти ящики и вывезти их из Парижа. Феррандо просто сказал, что ему достались бумаги покойного, в них он и нашел след, ведущий к барже. Но ни слова не проронил ни о фарсе на постоялом дворе "Золотое колесо", ни о трагедии в Верноне.
После десерта Тина и ее супруг тщательно вытерли стол. Шёффер достал из футляра книгу в изумительном переплете и осторожно раскрыл ее.
Сотрапезники сгрудились вокруг и с восторгом рассматривали страницы, которые медленно переворачивал Шёффер. Иначе и быть не могло: это был один из экземпляров знаменитой Псалтыри, так называемой Майнцской псалтыри, шедевр немецкого издателя, выполненный в трехцветной печати – красной, черной и синей.
Затаив дыхание, Франсуа пожирал страницы глазами, а затем поднял на Шёффера восхищенный взгляд.
– Это великолепно! – воскликнул он.
Шёффер улыбнулся.
– Обошлась мне эта книга в изрядную сумму, – сказал он. – Впрочем, это уже вторая моя Псалтырь, ибо первую я напечатал два года назад.
– Это бумага?
– Да, но очень плотная, изготовленная особым способом.
Потом он закрыл книгу и уложил ее в футляр.
На следующей неделе в окрестностях города на улице Труа Кле был снят склад для устройства мастерской и дом с пятью квартирами – для Арминия, молодого Кокельмана, Шёффера на время его приездов в Страсбург, Жанны, которая намеревалась присутствовать при создании печатни, и Франсуа. Последний решил, что останется в Страсбурге, чтобы познать искусство гравирования и отливки букв.
Феррандо уехал в Роттердам, и через одиннадцать дней выгруженные с баржи ящики были отправлены на повозке в мастерскую на улице Труа-Кле.
Шёффер пришел проверить оборудование, извлеченное из ящиков его учеником, которому помогал не только Франсуа, но даже Жозеф с Феррандо.
– Вот это и создал Генсфлейш, – сказал Шёффер по-немецки. – Но он не вернул моему тестю около двух тысяч гульденов из полученного задатка. А тестю они были срочно нужны, ведь он сам взял их взаймы. Но и это еще не все! – раздраженно воскликнул он. – Тут не хватает букв, их должно быть гораздо больше! Девять изношенных форм! А пресс какой! Явно слабенький, – сказал он, показав на пресс с поворотной штангой, который, однако, выглядел весьма внушительно.
Шёффер расхаживал по просторному помещению, не в силах сдержать негодования.
– Конечно, Генсфлейш великий мастер, но в делах человек ненадежный: взял и оставил себе часть приспособлений, созданных на деньги Фуста.
– Где находится Генсфлейш сейчас? – спросил Жозеф.
– В Майнце. Но мы с ним в ссоре. У нас судебная тяжба. Кстати, лет двадцать назад он работал здесь. Странный это человек. Занимался алхимией. Часто оскорблял людей.
Шёффер фыркнул.
– Он был в Страсбурге? – удивился Феррандо.
– Да. Провел здесь не меньше десяти лет. Пытался создать печатню со сменными литерами, – ответил Шёффер. – Иоганн Ментелин – его ученик.
– Это Генсфлейш придумал сменные литеры?
Шёффер покачал головой:
– Нет, был один голландец, Костер, а на самом деле Лоренс Янсон. Он использовал этот способ гораздо раньше, в тысяча четыреста двадцать третьем году. Но я не думаю, что это он его изобрел.
– Кто же тогда?
– Мне говорили, что китайцы. Один путешественник привез газету на их языке, и мне кажется, что она была напечатана с использованием сменных букв. А газете этой сто пятьдесят лет! Я вам покажу, когда приедете в Майнц. Не знаю, с кем из путешественников имели дело Костер и Генсфлейш, но, полагаю, они получили от кого-то соответствующее описание или образец, а затем приспособили его к европейскому алфавиту. Потом сделали оборудование. Усовершенствовали винный пресс – особенно преуспел в этом Генсфлейш. Им удалось создать и чернила – не такие жидкие, как у переписчиков. Главное же – Генсфлейш придумал наборную форму для сменных букв.
– Я не уверен, что все хорошо понял, – сказал Феррандо, чьи познания в немецком подверглись тяжелому испытанию, хотя он очень старался уловить смысл сказанного Шёффером и только потом переводил.
Жанна посмотрела на Франсуа: интересуют ли его ученые рассуждения? Но она увидела, что сын буквально впился глазами в Феррандо и даже в Шёффера, словно пытаясь каким-то сверхъестественным образом преодолеть языковой барьер, ведь по-немецки он не знал ни единого слова.
Шёффер прислонился к стене. Он походил на пророка выступающего с проповедью перед иудеями. В каком-то смысле, сказал себе Жозеф, он и есть пророк.
– Так вот, – сказал Шёффер, – Костер отливал форму целой страницы и печатал с нее. Генсфлейш обратил внимание, что после нескольких оттисков форма портилась. Некоторые литеры откалывались, стирались. И он ввел поразительное новшество: набирать литеры из кассы и составлять их в форму, а потом прямо с этой формы печатать.
– А такая форма не изнашивается? – спросил Франсуа.
Шёффер повернул голову к молодому человеку.
– О, вот хороший вопрос! Нет, потому что литеры легко заменить, к тому же этот чертов Генсфлейш нашел способ сделать свинец более твердым, добавляя к нему другие металлы. В частности, сурьму. Благодаря этому набор используется много раз. Сами же оттиски выходят более четкими и чистыми.
– Это и вправду похоже на алхимию! – воскликнула Жанна.
– Да, я думаю что Генсфлейша вдохновила алхимия! Но в конце концов его секрет был раскрыт. В мире есть мало тайн, которые рано или поздно не стали бы общим достоянием, – заметил Шёффер саркастическим тоном. – Венецианцы первыми догадались, что Генсфлейш придал свинцу твердость с помощью какой-то хитрости. И тогда у них появились свои печатни.
Каждый на мгновение задумался.
Жанна испытала смутное чувство, что рождается некий новый мир, полный чудес. Маленькая крестьянка из Ла-Кудре вряд ли поняла бы и десятую часть того, о чем говорил Шёффер.
Феррандо, как всегда мысливший практически, спросил:
– Чего нам не хватает?
– Прежде всего литер. Их нужно в двадцать, в тридцать раз больше, чем есть. С таким количеством мы даже одного Евангелия не напечатаем. Вдумайтесь, мессир Феррандо, если мы хотим издавать Библию, нам нужно более миллиона литер.
Феррандо перевел, и все были ошеломлены.
– Но… – возразил он, – разве нельзя разобрать набор одной страницы и взять из него литеры для другой?
– Конечно, – с улыбкой ответил Шёффер, – но пока целый лист не наберешь, нельзя рассыпать набор. Когда мы печатаем на больших листах, сложенных вчетверо для переплета, откуда название ин-кварто, нам нужно сохранять набор двенадцати страниц или же тридцати шести, в зависимости от типа тетради. Это уже требует примерно шестидесяти восьми тысяч литер. А нам нужно по меньшей мере столько же, чтобы набрать следующую тетрадь, пока мы печатаем предыдущую…
– Спроси у него, сколько литер в день может отлить хороший подмастерье, – сказал Франсуа.
Феррандо вновь стал переводить.
– Отливка сама по себе относительно проста: достаточно налить ложкой кипящий сплав в соответствующую форму. Главное, чтобы были сами формы. Тогда можно делать от тысячи до двух тысяч литер в день. Разумеется, литеры потом нужно шлифовать и проверять.
– Чего нам не хватает еще?
– Прессов. По крайней мере двух, больших по размеру, чем этот. И форм для них. Нужна плавильная печь. Бруски свинца, меди, олова. Сурьма. Инструменты для гравера и резчика, который готовит формы. Пунсоны. Резцы. Напильники для шлифовки. Валики для чернил… В общем, тут не хватает много чего. Я думаю, тесть мой Иоганн взял с собой материалы только для демонстрации своего искусства. Да, чуть не забыл, еще нам нужна бумага. Мы можем покупать готовую, но если у нас будет одна или даже две мельницы для производства бумаги, мы за короткое время окупим их стоимость.
Жозеф, Жанна, Феррандо, Анжела, Франсуа и Арминий слушали с расстроенным и чуть ли не удрученным видом. За исключением Феррандо и Арминия, никто не понимал, что говорит Шёффер. Он повернулся к ним и произнес по-немецки:
– Мессир Феррандо, я честный человек! Вы сказали, что эти материалы принадлежат мне. Вы понесли значительные расходы, потратили много сил и проявили большой ум, чтобы вернуть мое имущество, хотя ничем мне не обязаны. Я люблю свое ремесло. И помогу вам создать мастерскую. Вы расплатитесь со мной после первых продаж. Сверх того, в течение года я буду оплачивать работу моего сына Арминия и Карла Кокельмана.
Феррандо перевел и кивнул. Шёффер улыбнулся:
– Это мой вам подарок, и он намного ценнее самих принадлежностей, мессир Феррандо. Потому что если не уметь ими пользоваться, они не стоят ничего.
Он медленно прошелся по мастерской и, внезапно остановившись, обвел склад широким жестом:
– Это, – переведите, пожалуйста, мессир Феррандо, – для меня священное место. Из таких вот мастерских польется свет чтения и знания, который рассеет тьму невежества! Все зло в невежестве!
Он выглядел взволнованным.
Жанна подошла к нему и протянула руку.
– Ваши слова прекрасны, как слова Евангелия! – воскликнула она.
Он вновь улыбнулся и положил руку ей на плечо:
– Поверьте мне, то, что мы сейчас делаем, прекрасно, как новорожденное дитя!
Она засмеялась.
– Сколько вам нужно мастеров? – спросил Феррандо.
– Помимо Арминия и Кокельмана, мне нужен гравер и литейщик для производства литер, подмастерье для укладки и выравнивания литер в форме и, само собой, двое famulus[51] для мелкой работы на подхвате… разжигать огонь, подносить инструменты, убирать помещение.
– Гравер у вас уже есть, – сказал Феррандо.