Мессадье Жеральд. Суд волков

   – Вы говорите по-немецки, барон? – спросил граф Адальберт.
   – Да, граф.
   – Прекрасно. Охотитесь?
   – Нет, граф.
   – Почему же?
   – Дело, которым я руковожу, требует постоянного внимания.
   – Вы ведь печатник, да?
   – Да, граф.
   – Необыкновенное ремесло! – заметил граф. – В нем сочетаются знание, искусство и коммерческий дух.
   Итак, Александр Люксембургский все рассказал немцу о его предполагаемом зяте. Франсуа перевел взгляд на Софи-Маргерит. Лицо в форме сердечка, маленький подвижный рот, светлые, чуть удлиненные глаза, пышные льняные волосы, падающие на плечи и увенчанные маленькой шапочкой – Zuckerhut – с одной лишь жемчужиной в качестве украшения. На вид не больше шестнадцати лет. Софи-Маргерит буквально впилась взглядом в Франсуа, а тот сохранял полную невозмутимость, но при этом улыбался.
   – У вас есть земли? – спросил граф.
   – Есть у моей матери, монсеньер. Мои земли включены в ее имение.
   – Большое имение? С лесами?
   – Чуть больше тысячи арпанов, граф. Земли лесистые, но прежде всего служат для сева.
   Тысяча арпанов! Франсуа понял, что его считают человеком богатым, и это сразу изменило отношение к нему. Графиня широко раскрыла глаза:
   – Но кто же там охотится, барон?
   – Никто, сколько я знаю. Кажется, право на охоту было уступлено интенданту.
   – Счастливец интендант! – воскликнул граф. – Тысяча арпанов для него одного!
   Он засмеялся.
   – Позвольте мне пригласить вас, граф.
   – Ловлю вас на слове.
   Франсуа отвели место рядом с Софи-Маргерит.
   Как ни странно это могло бы показаться, но за исключением Анжелы, которая была ему как сестра, он никогда не сидел рядом с девушкой. И уж тем более с предполагаемой невестой. Он находил ее очаровательной, похожей чем-то на абрикос, хотя было в ней и что-то от сливы. О чем разговаривают с девушками?
   – Вы не поедете на охоту? – спросила она.
   – Нет, мне некогда.
   – Вы ездите верхом?
   – Конечно.
   – Тогда вы могли бы просто покататься.
   – А вы?
   – Я буду следовать за охотниками вместе с матушкой. Женщинам не положено стрелять из лука, – сказала она так, словно за этим таился еще какой-то скрытый смысл. – Вы будете охранять нас, – добавила она.
   – От кого?
   – От диких зверей, которые могут внезапно выскочить из чащи.
   Он силился понять ее намеки. В любом случае ему было трудно уклониться от предложенной роли защитника.
   – Что ж, хорошо, – неохотно согласился он, – я буду с вами. Как могу я оставить вас без защиты?
   Она хихикнула. Приключение интриговало ее. Франсуа доверил печатню на три дня Жереми Ле Гито.
   Охотники выехали на рассвете, их было около тридцати человек с Александром Люксембургским во главе; справа от него скакал граф Лимбургский, слева граф Гольхейм, за ними следовали местные дворяне, а также дамы и девицы, охранять которых предстояло Франсуа. Сопровождали князя секретарь и четверо слуг, призванных обеспечить угощение и комфортные условия для гостей. Кавалькада направилась к одному из охотничьих павильонов князя-архиепископа, расположенному в шести лье от Страсбурга, в самой чаще леса в Верхнем Эльзасе.
   По мере продвижения туман все больше сгущался, и через два часа после выезда уже не было видно ни зги. В павильоне охотников ждали загонщики и свора, которую было слышно издалека. Затем все углубились в лес в поисках обещанных князем-архиепископом крупных красивых секачей, а также молодых кабанчиков и косуль.
   Как, черт возьми, охотники сумеют разглядеть дичь в таком густом тумане? – думал Франсуа.
   Он опасался, что в любую секунду из-за деревьев может выскочить разъяренный медведь, волк или олень и броситься на них. На время охоты ему, как было заведено, разрешили иметь при себе кинжал, но он плохо понимал, как с помощью этого оружия можно спастись от медвежьих когтей или оленьих рогов.
   Софи-Маргерит и ее мать ехали рядом с ним. Это мешало ему вслух проклинать охоту: подобные речи были не для знатных дам. Софи-Маргерит, в меховом головном уборе, казалось, чувствовала себя в своей стихии. Она уверенно держалась в седле и порой даже переходила на рысь.
   – Вы жалеете, что поехали, мессир Франсуа? – спросила она.
   – Вовсе нет, мадемуазель, ведь иначе я не получил бы удовольствия видеть, как вы галопируете, словно царица амазонок!
   Собаки залаяли, и, хотя туман приглушал звук, все поняли, что они учуяли дичь. Охотники ринулись вперед, и вскоре туман поглотил их. Позади остались дамы: графиня Лимбургская, ее сестра, и некая старая графиня, двойной подбородок которой смешно подпрыгивал при езде.
   – Взгляну-ка я, кого они подняли! – крикнула старая графиня, подхлестнув свою лошадь.
   Остальные дамы последовали за ней. Франсуа пришлось сделать то же самое. Очень скоро у него появилось ощущение, будто ему снится страшный сон: он услышал вопли, дробный стук копыт, истерический лай собак и женский визг. Затем все это вновь отдалилось. Зверь, какой бы он ни был, очевидно, спасался бегством, увлекая за собой преследователей. Франсуа остался совсем один, не зная даже, где находится. Он сказал себе, что на этой охоте выглядит совершенно бестолковым: теперь наверняка придется, за неимением солнца, разбираться в лошадиных следах, чтобы найти дорогу обратно.
   Внезапно перед ним возникла Софи-Маргерит, появившись из тумана, словно Ирида из облака.
   – Помогите мне спешиться! – воскликнула она, задыхаясь от скачки. – Я совершенно измучена! Этот олень просто безжалостен! Или же это наказание святого Губерта, который недоволен тем, что мы поставили ему мало свечей.
   Франсуа спешился и помог девушке сойти с лошади. Она неудачно ступила на стремя и упала в его объятия. Он удержал ее. Они стояли нос к носу, и она взглянула на него насмешливо. Он был поражен.
   – Это действительно ваша первая охота, мессир? – бросила она, по-прежнему прижимаясь к нему, хотя уже обрела равновесие.
   Он почувствовал себя еще более неловко.
   – Так вы совсем не охотитесь? – сказала она, позволив себе жест, с его точки зрения совершенно неподобающий.
   Ему показалось, будто она хочет нащупать его кинжал. Но ее рука двинулась ниже, и он лишился дара речи.
   – Мадемуазель… – только и сумел вымолвить он.
   – Уже лучше, – сказала она, оценивая эффект своей ласки.
   Он стал пунцовым. Она не убирала руку. Распустила пояс его штанов и занялась объектом своего интереса.
   – Но это же очень хорошо, – сказала она. – Такой красивый юноша… Я спрашивала себя, уж не каплун ли вы.
   Он засмеялся.
   Она спустила с него штаны, обнажив член. И начала умело его ласкать. Он даже рот приоткрыл от наслаждения, хотя ему было страшно, что их кто-нибудь застанет, тогда скандал неминуем.
   – Пойдемте, – сказала она, взяв его за руку и увлекая с тропинки к зарослям, достаточно высоким, чтобы укрыться за ними. – Покажите мне, что вы умеете.
   Они опустились на кучу сухих листьев. Меховой плащ девушки послужил им ложем. Франсуа пылко обнял Софи-Маргерит, прижал к себе и начал целовать с такой страстью, что едва не задушил. Ему хотелось вобрать ее в себя всю целиком, и он лишь жалел, что рот у него слишком мал. Они поддерживали друг другу голову, словно жаждущие, которым дали воды. Она ответила на его поцелуй не менее страстно. Он стал расстегивать ей корсаж, что оказалось делом нелегким, потом приник к ее груди. Она по-прежнему ласкала его. Он сунул руку под юбку и, вспомнив давнишнюю блудницу, приготовился сделать то, чего уже нельзя было избежать.
   – Нет, – прошептала она.
   Он уже ласкал ее, но тут остановился.
   – Нет, – сказала она, – вы же понимаете. Не сегодня.
   – Софи… – умоляюще произнес он. Она покачала головой.
   – Но тогда как же?
   – Мы можем продолжить иначе, с помощью рук. Или губ. Грозу остановить нельзя.
   Он позволил ей продолжать. Она ему тоже.
   – Франсуа! – выкрикнула она.
   Она сжала его в объятиях. Он поцеловал ее. Потом оторвался от нее и раскинулся на листьях. Какое-то время они лежали рядом.
   – Вы так красивы, – сказала она. – Я боялась…
   – Чего?
   – Не знаю. Вы ведь меня не хотели?
   – Вы не поверите, но я почти ничего не знаю о… об этих вещах.
   – Как такое возможно?
   – Возможно. Но вы, откуда?..
   – Откуда я знаю об этих вещах, будучи девственной? – Она засмеялась. – Этим и полезны кузены. – Она повернулась к нему: – Я шаловлива, но не безумна.
 
   Они вновь услышали лай и стали поспешно одеваться. Лошади, стоявшие в трех шагах, могли их выдать.
   – Ну, берете меня, Франсуа? – спросила она, глядя ему в глаза.
   – Софи… да.
   Он позволил себя изнасиловать, и у него попросили руки! Он чуть не рассмеялся. Она кивнула.
   – Я счастлива. Едва увидев вас, я поняла, что хочу быть вашей женой. Князь-архиепископ угадал.
   Он поцеловал ее с большой нежностью. Она поправила свой головной убор. Он помог ей сесть на лошадь и сам вскочил в седло. Очень вовремя: старая графиня как раз возвращалась.
   – Этот чертов олень удрал! – яростно выкрикнула она, воинственно тряхнув волосами, выбившимися из-под шапки из выдры.
   Через несколько секунд дорога заполнилась людьми, запыхавшиеся собаки сновали между ногами лошадей.
   – Ах, как строптивы эти эльзасские олени! – воскликнул граф Лимбургский.
   – Я видела, как ты внезапно повернула назад, – сказала графиня Гольхейм дочери. – Я подумала…
   – Я поняла, что этот олень лучше нас знает здешние места, и вообще устала и решила перевести дух.
   Графиня вопросительно взглянула на Франсуа; он ответил улыбкой. Казалось, она вдруг что-то поняла, отвернулась и двинулась неторопливой рысью вслед за другими всадниками.
   – Слишком густой был туман, – сказал князь-архиепископ. – После обеда нам повезет больше. Давайте передохнем.
   Когда они вернулись в павильон, было уже четыре часа. Поскольку солнце заходило в шесть, стало ясно, что сегодня охоты больше не будет. Всем подали эльзасского вина, а в пять был накрыт легкий ужин. Паштеты, жареные цесарки, зеленый горошек в соусе, луковый салат и на десерт – египетские финики!
   Франсуа вновь занял место рядом с Софи-Маргерит. Только слепой мог не заметить, что теперь они не просто соседи, но составляют пару. Графиня Гольхейм смотрела на них одобрительно. Как и граф: он поднял бокал, приветствуя их. Князь-архиепископ улыбался в бороду.
   Поскольку в павильоне было только шесть спален, мужчины отправились ночевать на постоялый двор в Мольсхейм. Франсуа пришлось делить комнату с графом Гольхеймом. Его будущий тесть храпел, как звонарь, но Франсуа было безразлично – заснуть он все равно не мог. Он думал о Софи-Маргерит и пытался представить себя в роли мужа.
   Он впервые в жизни влюбился.
   И неудивительно: сухое дерево загорается внезапно, но полыхает сильно. Этот огонь выжег все тягостные воспоминания о Морвилье, попытке отравления и суде.
   В сущности, Франсуа ожил в пламени, словно выдуманная древними птица Феникс, которая возрождается из пепла.

27 Свадьба, кинжал и небесный шелк

   Итак, Франсуа де л'Эстуаль попросил руки Софи-Маргерит фон унд цу Гольхейм. Произошло это в присутствии растроганного князя-архиепископа. Графиня выказала притворное удивление, граф выглядел взволнованным. Предложение было принято. Днем Франсуа отправился покупать кольцо и торжественно вручил его невесте за ужином в резиденции архиепископа.
   Отступив от правил, дабы не томить будущих супругов мучительной разлукой, решили, что венчание состоится через месяц, в октябре, в кафедральном соборе Страсбурга и обряд совершит Александр Люксембургский собственной персоной.
   Франсуа написал об этом матери.
   Жанна показала письмо Жозефу и бросилась в его объятия. Он погладил ее по голове.
   – Скоро ты станешь бабушкой, – сказал он. Они засмеялись.
   По словам Франсуа, граф был бы счастлив поохотиться в землях баронессы де л'Эстуаль. Она отправила послание Итье с просьбой сдать ей на время Ла-Дульсад и приготовить все для приема четверых важных гостей, а также присмотреть угодья для охоты.
   Она умирала от желания увидеть свою невестку. Они с Жозефом тут же послали графу приглашение.
 
   Герцог Бургундский и его приспешники по-прежнему кружили вокруг короны Франции, словно крысы вокруг сыра, накрытого колпаком.
   Софи-Маргерит лишь еще один раз позволила будущему супругу частично вкусить от сладости своей – ночью, в садах архиепископа. Она обладала железной волей и желала сохранить девственность до брачной ночи.
   Жанна с домочадцами поторопились приехать в Ла-Дульсад. Итье, бывший стражник, когда-то защитивший ее от волков с помощью горящего факела, принял ее как королеву. Впрочем, он и сам устроился на дворянский манер, и она с трудом узнала Ла-Дульсад: разбитый на пустыре перед замком сад превратился в бархатный желто-красный рельефный ковер. Итье сказал, что на время визита поселится с семьей в Гран-Палю. Он сообщил Жанне, что купил для себя ту ферму, где они когда-то ночью прятались вместе со стражником Матьясом.
   Франсуа приехал из Страсбурга. Вальс тогда еще не придумали, но мать с сыном пренебрегли этим обстоятельством и закружились в объятиях друг друга перед очагом в большой зале под растроганным взором Жозефа, прерываясь только для того, чтобы засмеяться.
   Вскоре явились Гольхеймы, измученные и пропылившиеся. Франсуа ринулся к повозке, которая не смогла подняться по крутому мосту, и проводил гостей в замок. При виде Жанны графиня отбросила свою ледяную вежливость: они обнялись, как две сестры. Граф был очарован тем, что Жозеф говорит по-немецки. Когда все разместились, Жанна и Жозеф спустились в большую залу. Она посмотрела в окно и вдруг разрыдалась. Встревоженный Жозеф устремился к ней и спросил, что случилось. Она просто ткнула пальцем в окно. Франсуа и Софи, держась за руки, стояли на том самом месте, где некогда волки разорвали Дени.
   – Они изгонят отсюда демонов, – сказал Жозеф.
   Жанна впервые воспользовалась правом на охоту, дарованным ей Карлом VII вместе с титулом и уступленным Итье.
   Дичи было в изобилии. Граф с торжеством привез косулю.
 
   Свадьба свела вместе всех живых персонажей, фигурирующих на ковре жизни Жанны.
   Приехали Гийоме с женой, Сидони с мужем и птичница. Сибуле с женой. Итье, его жена и двое их сыновей. Мэтр Фавье с семьей. Феррандо и Анжела с детьми, а также Танцио, один из братьев Феррандо, которого никто прежде не видел и который не уступал ему красотой. Люди из жизни Франсуа: приехали из Майнца Шёффер с Тиной, Ле Гито и Арминий с женами, Кокельман и остальные подмастерья. Хозяин постоялого двора "Олень святого Губерта" за эти дни нажил целое состояние. Гольхеймы прибыли с целым полком баронов и баронесс, графов и графинь. Деодату и его маленькой кузине Северине, дочери Феррандо и Анжелы, предстояло нести шлейф новобрачной.
   Они собрались у дверей собора, обратив взор на улицу, откуда должна была появиться молодая чета.
   Жанна осознала, что Франсуа – первый полностью раскрывшийся цветок в ее жизни. Сколько же она трудилась и страдала ради того, чтобы этот день наступил!
   И день оказался великолепным. Огромная толпа заполнила собор с папертью и все подходы к нему.
   Когда будущие супруги показались в конце улицы, раздались приветственные возгласы и рукоплескания, в воздух полетели букеты цветов, люди обнимались и целовались. В сущности, народ Страсбурга устроил праздник самому себе: он выбрал своими героями молодого прекрасного принца и его невесту, тоже молодую и прекрасную, которые одержали победу благодаря красоте и любви, бросив тем самым вызов знатным вельможам, способным побеждать только кровью.
   Восседая на белых лошадях, Франсуа и Софи-Маргерит, в белоснежных одеяниях, двигались медленным шагом. Они походили на видение. Оба улыбались и держались за руки.
   Из глаз Жанны брызнули слезы. У Жозефа также увлажнились ресницы.
   Это была самая прекрасная свадьба в мире, ибо никто не мог вспомнить что-либо похожее.
   Но она едва не сорвалась.
   В тот момент, когда молодая чета ступила на паперть, раздался крик ужаса, затем еще и еще. Франсуа повернул голову и позже всех увидел ястребиный профиль человека, ринувшегося на него с кинжалом в руке.
   Морвилье! Вышел из тюрьмы! Явился, чтобы отомстить!
   Франсуа отпустил ладонь своей нареченной.
   Но тут десятки, сотни рук взметнулись из толпы и схватили Морвилье. Его швырнули наземь и стали избивать, сначала кулаками и ногами, потом палками.
   Когда подоспели стражники, было уже поздно. Морвилье корчился в агонии.
   Жанна пошатнулась, но Жозеф удержал ее в своих объятиях.
   Только три человека могли бы опознать нападавшего: Фавье, Фалуа и Франсуа. Но все они промолчали. Морвилье покинул этот мир безымянным, уничтоженный собственной ненавистью и яростью, он, который так мечтал отличиться в глазах принцев!
   Он преподнес самый прекрасный свадебный подарок предполагаемой жертве: свою жизнь.
   Месса, роскошное убранство церкви, орган, цветы, пение хора, дымок ладана, торжественный обряд – все было настолько ослепительным, что ужасное происшествие оказалось почти забыто.
   Жанна спрашивала себя, не померещилось ли ей все это.
   На пиру, который происходил в садах архиепископа, предоставленных по этому случаю молодой чете, Жанна сидела словно во сне, и перед глазами ее возникала то сцена нападения, то прекрасные молодожены. Гости поздравляли ее, но краем уха она слышала вопросы тех, кто был в соборе и ничего не видел, а также рассказы свидетелей этой страшной попытки убийства.
   Молодая чета удалилась в охотничий павильон Александра Люксембургского, также отданный в распоряжение новобрачных.
   Жанна и Жозеф отправились на постоялый двор. Жанна не могла припомнить, когда она столько спала: девять часов подряд!
 
   Двенадцатого июля 1471 года в своем страсбургском особняке Софи-Маргерит де л'Эстуаль произвела на свет мальчика, которого назвали Жак Адальберт в честь обоих дедушек. По счастливому совпадению в тот же день Франсуа получил присланный Гийомом Фише экземпляр первой книги, выпущенной печатней Сорбонны: бессмертное сочинение Гаспарино Бардзиццы "Послания".
   Жанна и Жозеф вернулись в Анжу после путешествия в Пфальц – естественно, они посетили замок Гольхейм. Особняк Дюмонслен в Париже окончательно опустел: только Жозеф и Феррандо останавливались там на несколько недель в году, когда приезжали в столицу по делам. А дела эти становились все более сложными.
   Анжер потерял свой бриллиант: король Рене перебрался в Экс-ан-Прованс вместе со своей мебелью, фигурками из слоновой кости, коврами и картинами. По правде говоря, ничего удивительного в этом не было: Рене был скорее провансальцем, чем анжуйцем. Его отъезд лишил Жанну и Жозефа ужинов с музыкой и чтением стихов. Что касается турниров, которыми король так увлекался, то для Жанны это была небольшая потеря. Собственно, она и видела лишь один из них, который завершился ужасно: молодому красивому всаднику пробили копьем грудь, и он весь день харкал кровью, прежде чем отдать Богу душу. Она подумала, что не услышит больше, как пронзительно кричат павлины в парке Рене Анжуйского.
   Жанна часто оставалась одна. Ибо Жозеф пропадал в Туре, где по настоятельной рекомендации короля налаживал производство шелка. Сукноделие в Турени доходов почти не приносило, и его решили заменить шелководством. До сих пор шелк ткали только в Лионе, да и то с помощью итальянских ремесленников. Но за границей его покупали в больших количествах, как, впрочем, и другие ценные изделия, что приводило в негодование Людовика XI. Король не мог смириться с тем, что славное французское золото уходит во Фландрию, в Женеву, во Флоренцию и еще бог знает куда, поэтому он замыслил создать индустрию роскоши, которая могла бы занять десять тысяч "праздных".
   Несколько яиц тутового шелкопряда, тайно вывезенных из Китая – как, впрочем, некогда и основные принадлежности для печатни, – благополучно созрели и подарили жизнь гусеницам, которые принялись прясть шелк столь же послушно, как в Срединной империи. Жозеф с увлечением занялся этим делом и быстро свыкся с влажным зловонием белых ветвей тутового дерева, покрытых личинками и коконами, где гусениц замаривали прежде, чем они успевали сделать дырочку для выхода. Он создал питомник для разведения шелкопряда и нанял шестерых девушек, которые неустанно разматывали коконы, навивая на одно веретено от четырех до пяти сотен туазов нити – такой тонкой, что ее с трудом можно было разглядеть. Генуэзские мастера руководили окраской пряжи в чанах, ибо для шелка было труднее добиться нужной расцветки, чем для сукна, шерсти или полотна.
   Таким образом Жозеф осуществил мечту, неотступно преследовавшую его с тех времен, когда он учил древнееврейский язык и читал пророка Иезекииля, который говорит о прозрачных покрывалах из шелка. Жозефу удалось создать изумительно легкий материал, колебавшийся от дыхания. Он заработал на этом много денег. Производство таких газовых тканей обходилось гораздо дешевле, чем изготовление плотного шелка в пять нитей, однако продавались они гораздо дороже, ибо прозрачностью своей пленяли воображение женщин и, вследствие этого, мужчин. Впрочем, любой шелк нравился горожанам, стремившимся к роскоши. Не было зажиточного дома без зеркал и шелка: их блеск свидетельствовал о богатстве.
   "Тур! – думала Жанна. – Мы повсюду и нигде. Особняк в Париже, фермы в Берри, дом в Анжере, суконная мануфактура в Лионе, а теперь еще дом в Страсбурге и вскоре, разумеется, в Туре. У нас родня в Милане и в Пфальце. Выпечка, сукно, печатня, шелководство: скоро мы будем торговать селедкой в Кале или изготовлять зеркала в Венеции. Жозеф мирится с этим, потому что у него философский склад ума. Но как быть мне? Мы должны где-нибудь укорениться, я не желаю греметь костями на дорогах, когда стану старухой!"
   Она подумала, что странным образом со всеми ее жилищами связано какое-нибудь мрачное, зловещее воспоминание, начиная с сарая при Корнуэльском коллеже, где она узнала, что повесился Матье. А затем смерть Бартелеми на улице МонтаньСент-Женевьев и гибель Дени в Ла-Дульсаде, нападение на Жака на улице Бюшри, попытка отравления Франсуа на улице Бьевр и смерть Франсуа де Монкорбье за изгородью дома в Анжере.
   Словно их соединила черная нить, создавая контур рисунка.
   Жанна успокоилась, только увидев, как Об исследует сад под присмотром новой кормилицы, Жюстины. Прежняя – Фелисия, вырастившая Франсуа, – заметно одряхлела и проводила дни, греясь на солнышке по утрам и у камина по вечерам, после освежающего душу визита в церковь. Для Жанны она была свидетельницей всех событий ее жизни: Франсуа де Монкорбье, Филибер, Бартелеми, Жак, потом Жозеф – все они чередой прошли перед старой кормилицей, следившей за ними терпеливым взглядом совы на ветке. Она принимала участие теперь лишь в отбеливании белья, тайны которого выдавала постепенно и с большой неохотой: так, загрязненную белую ткань следовало посыпать золой и стирать с мылом, пятна от красного вина вымачивать в желтом вине, последнее же полоскание производить в большой лохани, добавив туда несколько капель уксуса.
   Однажды вечером Жюстина позвала ее ужинать. Фелисия, сидевшая под липой с запрокинутой головой и скрестив руки на животе, не ответила.
   – Фелисия! – крикнула Жюстина громче.
   Жанна повернула голову и поняла. Она вскочила и, подойдя к старой кормилице, склонилась над ней.
   – Она ушла, – прошептала Жанна. Деодат понял, Об – нет.
   – Куда ушла?
   Ее перенесли в спальню, совершили посмертный туалет, позвали священника из церкви Сен-Бернар, и Жанна устроила ей красивую погребальную службу. На могильном камне она велела выгравировать надпись:

   ФЕЛИСИЯ ДЕСТАР,
   верная служанка
   господа и людей,
   живет отныне
   в вечном воскресном дне.

   Смерть кормилицы погрузила Жанну в бесконечные раздумья.
   Когда Жозеф вернулся из Тура, она спросила его:
   – Куда мы уходим?
   Он какое-то время смотрел на нее, и глаза его искрились.
   – На кладбище, конечно.
   – Жозеф! С самого начала жизни мы встаем по утрам, работаем, ложимся в постель, испытывая порой волнение и соединяясь срединными частями тела, получаем наслаждение, копим богатства, производим на свет детей – и все это предназначено для червей?
   Он развернул на солнце штуку тонкого шелка, которая волшебным образом переливалась всеми цветами радуги. Об увидела ее, подбежала и хотела схватить. Отец накрыл ей голову легкой тканью, и она помчалась по аллее, словно бабочка, желая похвастаться кормилице.
   – А что делают черви? – спросил он. – Возможно, такой же красивый шелк, как и этот. Возможно, мы служим материалом для шелков Господних.
   – Но здесь, на земле? – настаивала она.
   – Разве челнок на ткацком станке спрашивает: куда я иду? Бежит направо, потом налево, все это не имеет смысла.
   Жанна подумала о ковре, который до сих пор служил ей образом, в котором воплощалось ее существование.
   – И все же, – вновь заговорил Жозеф, – завершив свой путь, челнок соткал прекрасную штуку шелка. Или сукна.
   – А ты заработал чуть больше денег. Но деньги, они-то зачем?
   – Это как климат, – ответил Жозеф с улыбкой.
   – Климат?