Страница:
– Ремесло это исчезает. Но среди моих людей немало таких, кто восхищается вашими славными начинаниями. К вашему следующему приезду я подберу для вас подходящего человека.
Под конец он сообщил им, что герцог Иоанн II Алансонский арестован и брошен в тюрьму за злокозненные интриги и сговор с англичанами.
Слава богу, королевские осведомители трудились неустанно. Однако Жак и Жанна все же испытали неприятное чувство. Хвалебные гимны не могли заглушить карканья воронов.
9 Двуликий мир
Под конец он сообщил им, что герцог Иоанн II Алансонский арестован и брошен в тюрьму за злокозненные интриги и сговор с англичанами.
Слава богу, королевские осведомители трудились неустанно. Однако Жак и Жанна все же испытали неприятное чувство. Хвалебные гимны не могли заглушить карканья воронов.
9 Двуликий мир
В повозке, увозившей их в Париж, они вели себя так, словно возвращались из дворца короля Артура в Камелоте. Одного взгляда на Франсуа было достаточно, чтобы увериться в благотворности свежего воздуха. Лицо у него округлилось, щеки покрыл румянец.
– Хозяйка, наш мальчуган преобразился! – восклицала кормилица.
Из этого следовало, что Франсуа должен как можно чаще бывать в Ла-Дульсаде. Однако всем вдруг стало ясно, что даже если замок будет отстроен в ближайшие недели, мальчик не сможет жить там постоянно. Ибо пришло время подумать о его образовании: ему необходимо поступить в коллеж, иными словами, в Ла-Дульсаде он будет проводить только каникулы. Самое разумное решение – записать его в коллеж в Орлеане, на полпути между Ла-Дульсадом и Парижем, главное же – подальше от буйных парижских школяров.
Жанна понимала неизбежность расставания, которое пыталась отсрочить, нанимая для сына домашних учителей. У нее сжималось сердце при мысли о разлуке с ним, но хитрить с собой дальше было нельзя.
Да и Йозефа нужно отдать в один из христианских коллежей: образование, которое он получил в йешиве, выбранной для него отцом, не могло подготовить его к жизни на равных в мире неверных. Жак решил, что его следует записать в один коллеж с Франсуа. Жанна согласилась:
– Тогда Йозеф хоть присмотрит за ним!
Впервые в жизни она так остро осознала, что все имеет свою оборотную сторону: появление в их жизни замка Ла-Дульсад, манившего их, словно земля обетованная, неожиданно обернулось пересмотром всего уклада их жизни и потребовало срочных и весьма нелегких решений. Размышлять обо всем этом они начали уже в повозке.
Что станется с Франсуа, когда он попадет в общество других мальчишек? Не будет ли страдать в коллеже от холода? Голодать? Сохранит ли открытый характер, столь радующий его близких?
И еще одна неприятность – отнюдь не самая маленькая – возникла на горизонте. Ее презренный брат оказался слишком близко от Ла-Дульсада. Она не сомневалась, что рано или поздно Дени явится и начнет терзать ее, пытаясь осуществить свои темные замыслы.
Другое следствие визита в Ла-Дульсад: из случайных разговоров с Жаком Абигейл с изумлением поняла, что, став христианкой, она получила право владеть землей и домами в любой провинции королевства, что евреям было запрещено.
– Нам пора перестать называть тебя Абигейл, – заметил Жак. – Это довольно странное для Франции имя, к тому же тебе уже дали другое.
Отец Мартино действительно окрестил ее Анжелой, но это имя вызывало у нее смех. Она не находила в себе ничего ангельского.
Зато Йозеф легко принял свое новое имя – Жозеф. Тем более что оно не сильно отличалось от прежнего.
Жак тоже задумался о своем будущем. Он не мог устоять перед очарованием замка, но даже если бы и попытался, ему пришлось бы смириться с очевидностью: он знал, что отныне Жанна будет проводить там большую часть года, а расставаться с нею надолго было выше его сил. При этом он не понимал, как можно совместить банковские дела, требующие разъездов, с долгим пребыванием в деревне.
Наконец, Жанна столкнулась с изменениями в глубинах собственного сознания, которые сбивали ее с толку. В течение нескольких месяцев она обдумывала, как пустить в оборот свой небольшой капитал. И вот, с одной стороны, она убедилась, что вкладывать деньги в фермы очень выгодно, хотя о предполагаемых доходах пока можно было только догадываться; с другой – она внезапно открыла, что все прежние ее сомнения и соображения утратили смысл. Жак заверил ее тоном, не допускающим возражений: его деньги принадлежат и ей тоже. Значит, они богаты. Вместе с отцовским наследством состояние Жака достигло суммы в двести пятьдесят тысяч ливров, а если к этому прибавить ее накопления, не считая даже дома на улице Бюшри, то в целом у них есть триста тысяч ливров. Разве ей нужно больше?
Главное же, впервые в жизни, которая казалась ей уже достаточно долгой, она не могла думать о себе в единственном числе. Начиная с первых пышек, проданных перед Корнуэльским коллежем, она всегда действовала на свой страх и риск. Но теперь их двое. Такого она не испытывала никогда, даже с любимым Бартелеми: Жак и она были отныне как бы один человек с двумя головами. Когда они осматривали замок, она сразу поняла, что им здесь жить как супружеской чете. В Париже Жак жил у нее, на улице Бюшри; но тут они поселятся вместе, в общем доме.
Эта мысль наполнила ее восхищением.
– Я хочу собаку! – сказал вдруг скучавший в повозке Франсуа. – Собаку и лошадь!
Это напомнило Жанне о Донки. Верный и ласковый ослик, по-прежнему служивший в Париже и таскавший мешки с суржей с улицы Бюшри в лавки на улице Монтань-Сент-Женевьев и на Главном рынке, был не вечен. В порыве благодарности за прошлое Жанна решила, что последнее свое пристанище он должен обрести в деревне.
Наконец они вернулись в Париж. Это произошло в канун Пасхи.
Гийоме встретил их радостно:
– Я скучал без вас, хозяйка!
Дом он протапливал сверху донизу, но жаровню в подвал больше не приносил, поскольку стало тепло. И он тоже восхитился переменой в облике Франсуа.
За ужином Жанна объявила, что семейству де л'Эстуаль хорошо бы в полном составе отправиться завтра в церковь на пасхальную службу.
Ее предложение встретили озадаченным молчанием. Есть столько христианских праздников, почему именно этот требует их непременного присутствия?
– Потому что, – объяснила она, – это главный праздник христиан: они торжественно отмечают воскресение Господа нашего Иисуса Христа. – На самом деле она повторяла слова отца Мартино.
Жозеф, похоже, хотел было протестовать, но сдержался в присутствии кормилицы и Франсуа. Жак, Анжела и он вслед за ними согласились уважить желание Жанны, ибо того требовали и правила приличия, обязательные для новоиспеченных католиков, вдобавок обласканных королевской милостью. Однако, когда кормилица и Франсуа поднялись в спальню, Жанна спросила у Жозефа, что он хотел сказать.
– Я прочел Евангелие. Если он воскрес из мертвых, почему не предстал перед гонителями своими, чтобы поразить их?
Жанна растерялась. Она никогда не открывала Евангелие, знала только короткие отрывки, которые отец Годфруа читал когда-то в церкви Ла-Кудре. Для нее Иисус был Сыном Божьим, которого Господь послал на землю, чтобы искупить грехи человечества. Его распяли, но он воскрес. Вот, собственно, и все. Кто не верит в это, попадает в ад.
– Что ты говоришь?
– То, что сказал.
Со времени поездки в деревню они перешли на "ты". Жанна по-прежнему не находила ответа, и это все больше нервировало ее. Жак сидел, не раскрывая рта.
– Жозеф, прошу тебя, не надо теологии, – вмешалась Анжела. – В религиозных книгах полно непонятных вещей, например, огненная колесница, которая вознесла пророка Илию на небо. Если бы в присутствии отца я посмела подвергнуть хоть одно слово сомнению, он бы выпорол меня до крови! К чему все это?
– Дети мои, – сказал Жак, – умоляю вас не высказывать вслух подобные мысли! Вы кончите жизнь на костре как еретики, и риск тем более велик, что вы новообращенные. Подумайте, какое зло вы можете причинить этим Жанне, ведь именно она добилась для вас королевской милости. Не говоря уж обо мне.
– Я буду молчать из любви к Жанне, – сказал Жозеф с лукавой улыбкой.
– Спасибо, – отозвалась Жанна. – Но мне все же хотелось бы узнать ответ на вопрос Жозефа.
– Не вздумай спрашивать об этом отца Мартино, – посоветовал муж. – Он заподозрит, что ты отравлена скверным духом иудеев, которых обратила в христианство.
Позднее, когда они с Жаком лежали в постели, она сказала:
– Мы ничего не знаем о религии… лишь то, во что нам приказывают верить. Есть ли в мире что-нибудь кроме любви?
– Конечно ничего, – прошептал он, обнимая ее.
– Есть только наши тела?
Он закрыл ей рот поцелуем.
А что, если Жак прав?
Ей грезилось, что она земля. А он – ангел росы. Вместе они составляли вселенную. Она захмелела от его слюны, его пота, его семени. Они поедали друг друга.
Она так и не поняла, почему наслаждения этой ночи привели ее в такое исступление.
– Ты не знаешь, как я тебя люблю, – сказала она. – Нет, ты не знаешь.
– Знаю, – ответил он. – Ты для меня – весь мир, со звездами и цветами.
Ей никак не удавалось заснуть.
– Откуда в тебе эта доброта? – спросила она.
– Я знаю слабости других.
В середине апреля гонец, посланный Гонтаром в Париж по другим делам, навестил супругов де л'Эстуаль и сообщил, что в замке Ла-Дульсад уже можно жить, хотя мелкие недоделки еще остались. К примеру, нужно вставить в окна настоящее стекло, а не промасленную бумагу.
Если бы обитателей дома на улице Бюшри известили о том, что открылись ворота рая, они не пришли бы в такой восторг.
Для Жанны новость совпала с весьма важным событием: она поняла, что беременна. Жаку она еще об этом не говорила, желая увериться окончательно.
Накануне к Жанне зашел стражник Итье, который сопровождал ее во время первой поездки в Берри. Сибуле сказал ему, что баронесса де л'Эстуаль ищет управляющего, и он пришел предложить на эту должность себя. Она представила его Жаку, которому рассказывала о мужестве и находчивости Итье во время ужасного нападения волков на Гран-Бюссар.
– Вы нам подходите, – просто сказал Жак, едва взглянув на стражника. – Освободитесь от службы. Мы подождем вас, и вы поедете вместе с нами. Надо оценить доход от зимнего сева.
Итье явился на следующий день с отпускным билетом. Жак вновь нанял повозку. Семейство погрузилось в нее с таким воодушевлением, словно собиралось в Святую землю.
– Надо будет вам как-нибудь и меня свозить туда, – воскликнул Гийоме.
– Обещаю! – заверил его Жак.
После остановки в Орлеане они направились прямиком в усадьбу. И выпрыгнули из повозки, словно черти из табакерки. Франсуа помчался впереди всех, первым ворвался на подъемный мост и, выскочив на площадку для будущего сада, в полном восторге раскинул руки.
Крышу починили. Из обеих труб вился дымок.
Полы на трех этажах были уложены заново, главная лестница восстановлена.
Глухой шум заполнял дом: это рабочие стругали полы. Повсюду витал запах древесины, камня и лака. Новая лестница, расширяющаяся книзу, была сделана в итальянском стаде, ибо плотник навидался разных красот и новшеств в Дижоне, столице герцогства Филиппа Доброго.
Столяры вставляли стекла в окна. Кормилица восхищалась тем, что через них все видно.
– Стекла! Во всех окнах!
С нижнего этажа доносились вопли Франсуа.
На заднем дворе уже построили домик для прислуги и конюшни, где можно было разместить шесть лошадей.
Плотник, мэтр Коше, вышел навстречу хозяевам, довольный своей работой и их восхищенным видом.
– Мы будем здесь ночевать? – спросил Франсуа.
– Ну нет, – ответила кормилица. – Вы что, собираетесь спать на досках?
Пришлось смириться с тем, что в Ла-Дульсаде пока еще остановиться нельзя. Нужны были по меньшей мере три кровати и сундуки, стол для большой комнаты, которой предстояло стать столовой, стулья, занавески и все необходимое для мытья.
В Париж не собирался возвращаться только один Итье. Жанна и Жак отвезли его в Ле-Пальстель, уже заселенный, но достаточно большой, чтобы он мог там разместиться. Они представили его фермерам из других владений в качестве управляющего и купили ему лошадь. Затем поручили нанять двух слуг для присмотра за Ла-Дульсадом в их отсутствие, рабочих для очистки рвов и укрепления маленького подъемного моста, который был изрядно расшатан.
Они задержались на два дня в Ла-Шатре, чтобы дождаться сведений об ожидаемом урожае. Итье немедленно приступил к делу.
Он вернулся с точным и детальным отчетом, полностью оправдав надежды своих новых хозяев. Поскольку земля долго стояла под паром, фермеры почти везде засеяли все, что можно, и лишь где-то – по привычке – только две трети. Урожай оказался необыкновенным: от двадцати двух до двадцати пяти буасо с арпана[15]. Итье объяснял это тем, что посев был густым, а земля получила удобрение, оттого что сожгли выкорчеванный кустарник. Но он предостерег Жанну и Жака: не следует ожидать, что следующие урожаи будут столь же обильными, ибо, с одной стороны, уменьшится посевная площадь, поскольку треть земель придется оставить под паром, а с другой – погода в Берри в этом году особо благоприятствовала крестьянам.
Итье показал Жанне листок, где были записаны ожидаемые сборы полбы, ржи, пшеницы и овса. Треть должна была отойти фермерам, и чуть больше трети следовало сохранить на семена. Впрочем, весенний сев решили провести лишь на части земель.
Оказалось, доля Жанны составляет чуть меньше трети урожая. Значит, она не только могла не тратиться на муку для своих лавок, но еще и продать излишек в Орлеане. Жак подсчитал доход от вложенных в землю денег – около тридцати процентов.
– А осенью посмотрим, что принесут виноградники, – с хитрой улыбкой сказал Итье.
Новые хозяева сделали еще одну остановку – в Орлеане, чтобы заказать для Ла-Дульсада мебель, кухонную утварь, ковры и занавеси.
И розовые кусты для сада.
И плодовые деревья.
В Париже Жанна объявила Жаку:
– В январе следующего года ты станешь отцом. А может быть, и раньше.
Спасаясь от июньской жары, они решили уехать в Ла-Дульсад хотя бы на несколько недель.
В услужении у них оказалась, заботами Итье, семейная пара, Батист и Мари. Для первого обеда в усадьбе Мари приготовила пулярок, фаршированных гречкой и сушеным виноградом, и салаты. Жанна испекла вишневый пирог.
– Надо будет заняться погребом, – сказал Жак.
Жанна обнаружила новых жильцов: пару собак и пару кошек. Этих животных завели не просто для развлечения: первые давали отпор лисам, ибо эти разбойники легко преодолевали подъемный мост, а вторые охотились на мышей.
Она обнаружила также рядом с домиком для прислуги клетку, которая привела ее в замешательство. Большую железную клетку, в которой возились на соломенной подстилке двое щенят. Только были это не щенята, а волчата.
Волчата! Она склонилась над клеткой: они затявкали. Ей захотелось взять их на руки. Но ведь они волчата! В ее душе боролись страх и умиление. Мимо проходил Батист, и она расспросила его.
– Мэтр Итье нашел их в лесу. Их мать убили. Он не смог их прикончить. И принес сюда. Сказал, что если давать им вареное мясо, они не будут опасны. Забудут вкус человечины.
Он открыл дверцу клетки и взял одного из волчат на руки. Тот свернулся клубочком, тявкнул от удовольствия. Батист сунул ему в пасть палец. Волчонок в восторге прикусил его. Подошедший к Жанне Жозеф с удивлением воззрился на эту странную сцену.
– А клетка? Где же вы ее раздобыли? – спросила Жанна.
– Она была здесь, в конюшне. Прежние господа тоже держали в замке волков. Пока в клетке сидят волки, сказал Итье, другие не нападают.
– Но ведь нельзя же держать их здесь вечно, – сказала Жанна, с ужасом подумав о том, что случилось бы, если бы они столкнулись в саду с Франсуа.
– Хозяйка, распоряжаетесь здесь вы, но они никогда не нападают на тех, кого обнюхали, когда были малышами. Возьмите-ка его на руки.
Он протянул ей волчонка, которого она опасливо приняла. Волчонок обнюхал ее. Его хищные глазки уставились на нее словно бы со страхом. Она погладила ему лоб. Он лизнул ее, заурчал от удовольствия. Она невольно рассмеялась. Волчонок закрыл глаза. Он явно собрался поспать на руках у Жанны.
– Теперь, хозяйка, он никогда на вас не нападет. Возьмите его и вы, – сказал Батист ошеломленному Жозефу.
Вскоре все семейство присоединилось к Жанне и Жозефу. Самым нетерпеливым оказался Франсуа. Взяв волчонка на руки, он стал гладить его. Волчонок облизал ему руки, потом лицо. Франсуа заливался смехом.
– Они как собаки, только дикие, – сказал Батист.
Он достал из клетки второго волчонка. Это была самка. Все подержали ее на руках. Даже кормилица.
– Теперь мы будем воспитывать волков! – с улыбкой воскликнула она.
Франсуа положил зверька в траву. Тот запрыгал. Жак тоже выпустил своего. Прибежали собаки. Они опрокинули волчат и стали играть с ними. Слышалось только тявканье и урчанье. Волчата бегали за собаками, собаки за волчатами, потом все катались по траве и слегка покусывали друг друга.
– Вот, – сказал Батист, – они никогда не нападут ни на кого из вас, даже когда вырастут. Они вообще нападают только от голода.
Жак задумчиво смотрел на волчат.
– Что ж, сторожевые волки, почему бы и нет?
Батист поймал волчат и водворил их в клетку.
Все отправились мыть руки уксусной водой с мылом. У этих зверят был сильный запах.
Жак вернулся в Париж, где у него были дела.
По просьбе Жанны Гонтар прислал своего конюшего, чтобы тот научил Жозефа и Франсуа ездить верхом. Она также наняла садовника в Ла-Шатре, чтобы тот разбил сад за розовыми кустами, высаженными перед входом.
Анжела помогала Жанне вести хозяйство, стирать белье, штопать одежду, убирать постели.
Однажды, когда они занимались починкой ковра, который хотели повесить на стену в одной из спальных комнат, Жанна спросила:
– Ты замуж не хочешь?
Анжела прервала работу, застыв с иглой в руке:
– Я сама думаю. Я знала только трех мужчин: моего отца, Жака и Жозефа. Отец был спокойным и властным, образцом справедливости. Жак и Жозеф были для меня образцами мужской красоты и достойного поведения. Жак воплощает для меня все добродетели. Он красив, образован, богат и владеет своими чувствами, сохраняя безупречную вежливость. Я никогда не слышала, чтобы он о ком-нибудь плохо отзывался. Если человек ему не нравится, он молчит, но все всё понимают. Жозеф другой: в нем живет бесенок. Он воспринимает все, что видит и слышит, как никому и в голову бы не пришло. Я не могу иметь мужа, который уступал бы им хоть в чем-нибудь.
– Одиночество тебя не тяготит? Быть может, мне стоит пригласить сюда людей, среди которых ты могла бы найти себе жениха?
– И что бы ты сделала? – с улыбкой возразила Анжела. – Стала бы задавать балы, чтобы привлечь молодых ухажеров? Думаешь, никто не догадался бы о твоих намерениях?
Она засмеялась.
Жанна внезапно представила себе, какую жизнь будут они обе вести, когда наступит осень и Франсуа с Жозефом отправятся в Орлеан в коллеж, а Жак в очередное путешествие: долгие вечера двух одиноких женщин, похожих на двух вдов, ибо у одной муж уехал, а вторая никогда такового не имела. Райский Ла-Дульсад внезапно обрел земные тона. Прелестное пустынное поместье. Она подумала о его названии: Doulce Sade – Сладкое Удовольствие. Многообещающее название, но сейчас она спрашивала себя, зачем так страстно желала восстановить этот замок.
Перед ней вновь предстал двуликий образ судьбы.
У них все-таки была необычная семья: пять человек – и всего одна семейная пара, тогда как в семьях, обитающих по соседству, женатых и замужних гораздо больше, она это знала. Возможно, если бы вокруг оказалось много народу, чувство одиночества не подкралось бы к ней столь коварно. И тут Анжела объявила, словно отвечая на вопрос, который Жанна не задала:
– Я не могу заставить себя полюбить.
И вновь взялась за иголку.
Жак вернулся в августе. Он записал Жозефа и Франсуа в коллеж францисканцев в Орлеане. Жанна, кормилица и Анжела поехали туда с обоими мальчиками, словно провожая их на войну. Жанна впервые ощутила, как бежит время. В двадцать два года она начинала третью жизнь. Она ясно увидела тот день, разумеется, еще очень далекий, когда Франсуа станет самостоятельным молодым человеком. Иными словами, чужаком.
Без Франсуа Ла-Дульсад казался по-настоящему пустынным. Темные долгие вечера с лаем собак и уханьем сов навевали тоску. Она решила вернуться в Париж и больше не подвергать себя тяготам путешествия. Ведь у нее начинался пятый месяц беременности, которую она считала самой драгоценной целью своей жизни: подарить ребенка себе и Жаку. Ведь она была уже не фермершей, а хозяйкой замка. Итак, она не увидит Ла-Дульсад, пока не разрешится от бремени.
В сентябре Жак отправился в Берри один, чтобы напомнить о своем существовании управляющему Итье и узнать результаты весеннего сева. Вернулся он через неделю и стал с улыбкой рассказывать.
– Волки чувствуют себя прекрасно, – сообщил он. – Они прибежали, едва увидев меня. Я думал, они хотят напасть, но они стали меня обнюхивать. Самец поднялся на задние лапы и положил передние мне на плечи, словно посвящая в волки! Они невероятно ласковые. У меня было такое чувство, будто я завел себе друзей из преисподней!
Он смеялся и покачивал головой, размышляя об этом.
Во время родовых схваток Жанна находила в себе силы улыбаться, когда боль немного отпускала.
Двадцать четвертое декабря, подумать только! Жак и Анжела были изумлены. Вернувшиеся на каникулы Жозеф и Франсуа прервали партию в шахматы.
– Господи, это невозможно! – вскричала повитуха, которую оторвали от праздничного ужина.
Тем не менее Жанна родила в десятом часу в рождественскую ночь.
– И к тому же мальчик! – объявила повитуха.
Измученная Жанна уснула, невзирая на крики ребенка, как только завершились все необходимые процедуры. Последним, что она увидела, погружаясь в сон, было лицо Жака, стоявшего у изножья кровати. Такого выражения она не видела у него никогда.
То же лицо она вновь увидела на следующий день, когда проснулась. При этом рука Жака лежала на ее щеке. Он ничего не говорил: у него не было слов. По крайней мере, таких, которыми был полон его взгляд. Он вытащил из кармана кольцо с алмазом и протянул ей.
– Какой громадный! – воскликнула она.
– Самый красивый из всех, что мог предложить Бларю.
Бларю, золотых дел мастер с моста Менял. Ювелир королевского двора. Жак надел ей кольцо на безымянный палец правой руки, что создавало симметрию с обручальным. Вошла кормилица, держа на руках младенца, которого вымыли и запеленали. Она протянула сына Жаку, а тот нежно вложил его в руки Жанны.
Она посмотрела на него и улыбнулась. Франсуа в свою очередь неуверенным шагом вошел в комнату.
– Мама…
Она подозвала его, свободной рукой притянула к себе и поцеловала.
– Мама, я так рад…
Он посмотрел на Жака. Они обнялись. Жанна в очередной раз поразилась, насколько они любят друг друга: один видел в другом плоть любимой женщины, второй – отца, которого никогда не имел.
Пришли Жозеф и Анжела, робкие и улыбающиеся. Потом сияющий Гийоме. Сидони, птичница, госпожа Контривель, Сибуле. Все явились с подарками.
– Настоящее Рождество, – сказал Жозеф.
Жанна уловила насмешку, а Сибуле фыркнул.
Пришел и отец Мартино.
– Надо будет окрестить малыша, – сказал он, когда кормилица поднесла ему новорожденного. – Вы уже подумали об имени?
– Деодат, – сказал Жак.
Отец Мартино улыбнулся.
– Дар Божий, – сказал он. – Прекрасное имя для младенца, родившегося в ночь Иисуса.
Он окрестил ребенка неделю спустя. Но, поскольку стоял лютый мороз, Жанна настояла, чтобы обряд совершился дома.
В январе госпожа Контривель потеряла мужа. Жанна, едва оправившись после родов, нашла в себе силы навестить ее.
– Милая моя, – сказала ей госпожа Контривель, – с вами я притворяться не стану. Я рада: смерть принесет ему покой после всего, что он вынес в последние годы. Это покой и для меня. Я превратилась в служанку. В конце концов я пришла к выводу, что умереть молодым – это милость Господня. Ты сорвал все цветы жизни и уходишь, пока они не потускнели, тебе еще некого оплакивать и не приходится ни за кем ухаживать.
Жанна была потрясена откровенностью вдовы. Она никогда не задумывалась о старости. Гнала от себя эти мысли. И все же однажды Жак станет похож на своего отца Исидора. А она превратится в старуху.
– Отец Мартино уверяет, что долгая жизнь – милость Господня. А я думаю, что Господь – старый человек, который ищет себе компанию.
Жанна невольно рассмеялась.
– Смейтесь, смейтесь, – сказала госпожа Контривель. – Смех – единственное настоящее вино.
Тут она вспомнила о правилах гостеприимства и протянула Жанне стакан ипокраса[16].
– Я часто спрашиваю себя, может, мне было бы сейчас не так тоскливо, если бы я в юности не избегала галантных похождений. Я получила бы удовольствие и сохранила бы приятные воспоминания. Я богата, но вспомнить могу только бесконечные обязанности, которые исполняла скрепя сердце. А деньги… Как вы думаете, что мне с ними делать, в моем-то возрасте?
– Хозяйка, наш мальчуган преобразился! – восклицала кормилица.
Из этого следовало, что Франсуа должен как можно чаще бывать в Ла-Дульсаде. Однако всем вдруг стало ясно, что даже если замок будет отстроен в ближайшие недели, мальчик не сможет жить там постоянно. Ибо пришло время подумать о его образовании: ему необходимо поступить в коллеж, иными словами, в Ла-Дульсаде он будет проводить только каникулы. Самое разумное решение – записать его в коллеж в Орлеане, на полпути между Ла-Дульсадом и Парижем, главное же – подальше от буйных парижских школяров.
Жанна понимала неизбежность расставания, которое пыталась отсрочить, нанимая для сына домашних учителей. У нее сжималось сердце при мысли о разлуке с ним, но хитрить с собой дальше было нельзя.
Да и Йозефа нужно отдать в один из христианских коллежей: образование, которое он получил в йешиве, выбранной для него отцом, не могло подготовить его к жизни на равных в мире неверных. Жак решил, что его следует записать в один коллеж с Франсуа. Жанна согласилась:
– Тогда Йозеф хоть присмотрит за ним!
Впервые в жизни она так остро осознала, что все имеет свою оборотную сторону: появление в их жизни замка Ла-Дульсад, манившего их, словно земля обетованная, неожиданно обернулось пересмотром всего уклада их жизни и потребовало срочных и весьма нелегких решений. Размышлять обо всем этом они начали уже в повозке.
Что станется с Франсуа, когда он попадет в общество других мальчишек? Не будет ли страдать в коллеже от холода? Голодать? Сохранит ли открытый характер, столь радующий его близких?
И еще одна неприятность – отнюдь не самая маленькая – возникла на горизонте. Ее презренный брат оказался слишком близко от Ла-Дульсада. Она не сомневалась, что рано или поздно Дени явится и начнет терзать ее, пытаясь осуществить свои темные замыслы.
Другое следствие визита в Ла-Дульсад: из случайных разговоров с Жаком Абигейл с изумлением поняла, что, став христианкой, она получила право владеть землей и домами в любой провинции королевства, что евреям было запрещено.
– Нам пора перестать называть тебя Абигейл, – заметил Жак. – Это довольно странное для Франции имя, к тому же тебе уже дали другое.
Отец Мартино действительно окрестил ее Анжелой, но это имя вызывало у нее смех. Она не находила в себе ничего ангельского.
Зато Йозеф легко принял свое новое имя – Жозеф. Тем более что оно не сильно отличалось от прежнего.
Жак тоже задумался о своем будущем. Он не мог устоять перед очарованием замка, но даже если бы и попытался, ему пришлось бы смириться с очевидностью: он знал, что отныне Жанна будет проводить там большую часть года, а расставаться с нею надолго было выше его сил. При этом он не понимал, как можно совместить банковские дела, требующие разъездов, с долгим пребыванием в деревне.
Наконец, Жанна столкнулась с изменениями в глубинах собственного сознания, которые сбивали ее с толку. В течение нескольких месяцев она обдумывала, как пустить в оборот свой небольшой капитал. И вот, с одной стороны, она убедилась, что вкладывать деньги в фермы очень выгодно, хотя о предполагаемых доходах пока можно было только догадываться; с другой – она внезапно открыла, что все прежние ее сомнения и соображения утратили смысл. Жак заверил ее тоном, не допускающим возражений: его деньги принадлежат и ей тоже. Значит, они богаты. Вместе с отцовским наследством состояние Жака достигло суммы в двести пятьдесят тысяч ливров, а если к этому прибавить ее накопления, не считая даже дома на улице Бюшри, то в целом у них есть триста тысяч ливров. Разве ей нужно больше?
Главное же, впервые в жизни, которая казалась ей уже достаточно долгой, она не могла думать о себе в единственном числе. Начиная с первых пышек, проданных перед Корнуэльским коллежем, она всегда действовала на свой страх и риск. Но теперь их двое. Такого она не испытывала никогда, даже с любимым Бартелеми: Жак и она были отныне как бы один человек с двумя головами. Когда они осматривали замок, она сразу поняла, что им здесь жить как супружеской чете. В Париже Жак жил у нее, на улице Бюшри; но тут они поселятся вместе, в общем доме.
Эта мысль наполнила ее восхищением.
– Я хочу собаку! – сказал вдруг скучавший в повозке Франсуа. – Собаку и лошадь!
Это напомнило Жанне о Донки. Верный и ласковый ослик, по-прежнему служивший в Париже и таскавший мешки с суржей с улицы Бюшри в лавки на улице Монтань-Сент-Женевьев и на Главном рынке, был не вечен. В порыве благодарности за прошлое Жанна решила, что последнее свое пристанище он должен обрести в деревне.
Наконец они вернулись в Париж. Это произошло в канун Пасхи.
Гийоме встретил их радостно:
– Я скучал без вас, хозяйка!
Дом он протапливал сверху донизу, но жаровню в подвал больше не приносил, поскольку стало тепло. И он тоже восхитился переменой в облике Франсуа.
За ужином Жанна объявила, что семейству де л'Эстуаль хорошо бы в полном составе отправиться завтра в церковь на пасхальную службу.
Ее предложение встретили озадаченным молчанием. Есть столько христианских праздников, почему именно этот требует их непременного присутствия?
– Потому что, – объяснила она, – это главный праздник христиан: они торжественно отмечают воскресение Господа нашего Иисуса Христа. – На самом деле она повторяла слова отца Мартино.
Жозеф, похоже, хотел было протестовать, но сдержался в присутствии кормилицы и Франсуа. Жак, Анжела и он вслед за ними согласились уважить желание Жанны, ибо того требовали и правила приличия, обязательные для новоиспеченных католиков, вдобавок обласканных королевской милостью. Однако, когда кормилица и Франсуа поднялись в спальню, Жанна спросила у Жозефа, что он хотел сказать.
– Я прочел Евангелие. Если он воскрес из мертвых, почему не предстал перед гонителями своими, чтобы поразить их?
Жанна растерялась. Она никогда не открывала Евангелие, знала только короткие отрывки, которые отец Годфруа читал когда-то в церкви Ла-Кудре. Для нее Иисус был Сыном Божьим, которого Господь послал на землю, чтобы искупить грехи человечества. Его распяли, но он воскрес. Вот, собственно, и все. Кто не верит в это, попадает в ад.
– Что ты говоришь?
– То, что сказал.
Со времени поездки в деревню они перешли на "ты". Жанна по-прежнему не находила ответа, и это все больше нервировало ее. Жак сидел, не раскрывая рта.
– Жозеф, прошу тебя, не надо теологии, – вмешалась Анжела. – В религиозных книгах полно непонятных вещей, например, огненная колесница, которая вознесла пророка Илию на небо. Если бы в присутствии отца я посмела подвергнуть хоть одно слово сомнению, он бы выпорол меня до крови! К чему все это?
– Дети мои, – сказал Жак, – умоляю вас не высказывать вслух подобные мысли! Вы кончите жизнь на костре как еретики, и риск тем более велик, что вы новообращенные. Подумайте, какое зло вы можете причинить этим Жанне, ведь именно она добилась для вас королевской милости. Не говоря уж обо мне.
– Я буду молчать из любви к Жанне, – сказал Жозеф с лукавой улыбкой.
– Спасибо, – отозвалась Жанна. – Но мне все же хотелось бы узнать ответ на вопрос Жозефа.
– Не вздумай спрашивать об этом отца Мартино, – посоветовал муж. – Он заподозрит, что ты отравлена скверным духом иудеев, которых обратила в христианство.
Позднее, когда они с Жаком лежали в постели, она сказала:
– Мы ничего не знаем о религии… лишь то, во что нам приказывают верить. Есть ли в мире что-нибудь кроме любви?
– Конечно ничего, – прошептал он, обнимая ее.
– Есть только наши тела?
Он закрыл ей рот поцелуем.
А что, если Жак прав?
Ей грезилось, что она земля. А он – ангел росы. Вместе они составляли вселенную. Она захмелела от его слюны, его пота, его семени. Они поедали друг друга.
Она так и не поняла, почему наслаждения этой ночи привели ее в такое исступление.
– Ты не знаешь, как я тебя люблю, – сказала она. – Нет, ты не знаешь.
– Знаю, – ответил он. – Ты для меня – весь мир, со звездами и цветами.
Ей никак не удавалось заснуть.
– Откуда в тебе эта доброта? – спросила она.
– Я знаю слабости других.
В середине апреля гонец, посланный Гонтаром в Париж по другим делам, навестил супругов де л'Эстуаль и сообщил, что в замке Ла-Дульсад уже можно жить, хотя мелкие недоделки еще остались. К примеру, нужно вставить в окна настоящее стекло, а не промасленную бумагу.
Если бы обитателей дома на улице Бюшри известили о том, что открылись ворота рая, они не пришли бы в такой восторг.
Для Жанны новость совпала с весьма важным событием: она поняла, что беременна. Жаку она еще об этом не говорила, желая увериться окончательно.
Накануне к Жанне зашел стражник Итье, который сопровождал ее во время первой поездки в Берри. Сибуле сказал ему, что баронесса де л'Эстуаль ищет управляющего, и он пришел предложить на эту должность себя. Она представила его Жаку, которому рассказывала о мужестве и находчивости Итье во время ужасного нападения волков на Гран-Бюссар.
– Вы нам подходите, – просто сказал Жак, едва взглянув на стражника. – Освободитесь от службы. Мы подождем вас, и вы поедете вместе с нами. Надо оценить доход от зимнего сева.
Итье явился на следующий день с отпускным билетом. Жак вновь нанял повозку. Семейство погрузилось в нее с таким воодушевлением, словно собиралось в Святую землю.
– Надо будет вам как-нибудь и меня свозить туда, – воскликнул Гийоме.
– Обещаю! – заверил его Жак.
После остановки в Орлеане они направились прямиком в усадьбу. И выпрыгнули из повозки, словно черти из табакерки. Франсуа помчался впереди всех, первым ворвался на подъемный мост и, выскочив на площадку для будущего сада, в полном восторге раскинул руки.
Крышу починили. Из обеих труб вился дымок.
Полы на трех этажах были уложены заново, главная лестница восстановлена.
Глухой шум заполнял дом: это рабочие стругали полы. Повсюду витал запах древесины, камня и лака. Новая лестница, расширяющаяся книзу, была сделана в итальянском стаде, ибо плотник навидался разных красот и новшеств в Дижоне, столице герцогства Филиппа Доброго.
Столяры вставляли стекла в окна. Кормилица восхищалась тем, что через них все видно.
– Стекла! Во всех окнах!
С нижнего этажа доносились вопли Франсуа.
На заднем дворе уже построили домик для прислуги и конюшни, где можно было разместить шесть лошадей.
Плотник, мэтр Коше, вышел навстречу хозяевам, довольный своей работой и их восхищенным видом.
– Мы будем здесь ночевать? – спросил Франсуа.
– Ну нет, – ответила кормилица. – Вы что, собираетесь спать на досках?
Пришлось смириться с тем, что в Ла-Дульсаде пока еще остановиться нельзя. Нужны были по меньшей мере три кровати и сундуки, стол для большой комнаты, которой предстояло стать столовой, стулья, занавески и все необходимое для мытья.
В Париж не собирался возвращаться только один Итье. Жанна и Жак отвезли его в Ле-Пальстель, уже заселенный, но достаточно большой, чтобы он мог там разместиться. Они представили его фермерам из других владений в качестве управляющего и купили ему лошадь. Затем поручили нанять двух слуг для присмотра за Ла-Дульсадом в их отсутствие, рабочих для очистки рвов и укрепления маленького подъемного моста, который был изрядно расшатан.
Они задержались на два дня в Ла-Шатре, чтобы дождаться сведений об ожидаемом урожае. Итье немедленно приступил к делу.
Он вернулся с точным и детальным отчетом, полностью оправдав надежды своих новых хозяев. Поскольку земля долго стояла под паром, фермеры почти везде засеяли все, что можно, и лишь где-то – по привычке – только две трети. Урожай оказался необыкновенным: от двадцати двух до двадцати пяти буасо с арпана[15]. Итье объяснял это тем, что посев был густым, а земля получила удобрение, оттого что сожгли выкорчеванный кустарник. Но он предостерег Жанну и Жака: не следует ожидать, что следующие урожаи будут столь же обильными, ибо, с одной стороны, уменьшится посевная площадь, поскольку треть земель придется оставить под паром, а с другой – погода в Берри в этом году особо благоприятствовала крестьянам.
Итье показал Жанне листок, где были записаны ожидаемые сборы полбы, ржи, пшеницы и овса. Треть должна была отойти фермерам, и чуть больше трети следовало сохранить на семена. Впрочем, весенний сев решили провести лишь на части земель.
Оказалось, доля Жанны составляет чуть меньше трети урожая. Значит, она не только могла не тратиться на муку для своих лавок, но еще и продать излишек в Орлеане. Жак подсчитал доход от вложенных в землю денег – около тридцати процентов.
– А осенью посмотрим, что принесут виноградники, – с хитрой улыбкой сказал Итье.
Новые хозяева сделали еще одну остановку – в Орлеане, чтобы заказать для Ла-Дульсада мебель, кухонную утварь, ковры и занавеси.
И розовые кусты для сада.
И плодовые деревья.
В Париже Жанна объявила Жаку:
– В январе следующего года ты станешь отцом. А может быть, и раньше.
Спасаясь от июньской жары, они решили уехать в Ла-Дульсад хотя бы на несколько недель.
В услужении у них оказалась, заботами Итье, семейная пара, Батист и Мари. Для первого обеда в усадьбе Мари приготовила пулярок, фаршированных гречкой и сушеным виноградом, и салаты. Жанна испекла вишневый пирог.
– Надо будет заняться погребом, – сказал Жак.
Жанна обнаружила новых жильцов: пару собак и пару кошек. Этих животных завели не просто для развлечения: первые давали отпор лисам, ибо эти разбойники легко преодолевали подъемный мост, а вторые охотились на мышей.
Она обнаружила также рядом с домиком для прислуги клетку, которая привела ее в замешательство. Большую железную клетку, в которой возились на соломенной подстилке двое щенят. Только были это не щенята, а волчата.
Волчата! Она склонилась над клеткой: они затявкали. Ей захотелось взять их на руки. Но ведь они волчата! В ее душе боролись страх и умиление. Мимо проходил Батист, и она расспросила его.
– Мэтр Итье нашел их в лесу. Их мать убили. Он не смог их прикончить. И принес сюда. Сказал, что если давать им вареное мясо, они не будут опасны. Забудут вкус человечины.
Он открыл дверцу клетки и взял одного из волчат на руки. Тот свернулся клубочком, тявкнул от удовольствия. Батист сунул ему в пасть палец. Волчонок в восторге прикусил его. Подошедший к Жанне Жозеф с удивлением воззрился на эту странную сцену.
– А клетка? Где же вы ее раздобыли? – спросила Жанна.
– Она была здесь, в конюшне. Прежние господа тоже держали в замке волков. Пока в клетке сидят волки, сказал Итье, другие не нападают.
– Но ведь нельзя же держать их здесь вечно, – сказала Жанна, с ужасом подумав о том, что случилось бы, если бы они столкнулись в саду с Франсуа.
– Хозяйка, распоряжаетесь здесь вы, но они никогда не нападают на тех, кого обнюхали, когда были малышами. Возьмите-ка его на руки.
Он протянул ей волчонка, которого она опасливо приняла. Волчонок обнюхал ее. Его хищные глазки уставились на нее словно бы со страхом. Она погладила ему лоб. Он лизнул ее, заурчал от удовольствия. Она невольно рассмеялась. Волчонок закрыл глаза. Он явно собрался поспать на руках у Жанны.
– Теперь, хозяйка, он никогда на вас не нападет. Возьмите его и вы, – сказал Батист ошеломленному Жозефу.
Вскоре все семейство присоединилось к Жанне и Жозефу. Самым нетерпеливым оказался Франсуа. Взяв волчонка на руки, он стал гладить его. Волчонок облизал ему руки, потом лицо. Франсуа заливался смехом.
– Они как собаки, только дикие, – сказал Батист.
Он достал из клетки второго волчонка. Это была самка. Все подержали ее на руках. Даже кормилица.
– Теперь мы будем воспитывать волков! – с улыбкой воскликнула она.
Франсуа положил зверька в траву. Тот запрыгал. Жак тоже выпустил своего. Прибежали собаки. Они опрокинули волчат и стали играть с ними. Слышалось только тявканье и урчанье. Волчата бегали за собаками, собаки за волчатами, потом все катались по траве и слегка покусывали друг друга.
– Вот, – сказал Батист, – они никогда не нападут ни на кого из вас, даже когда вырастут. Они вообще нападают только от голода.
Жак задумчиво смотрел на волчат.
– Что ж, сторожевые волки, почему бы и нет?
Батист поймал волчат и водворил их в клетку.
Все отправились мыть руки уксусной водой с мылом. У этих зверят был сильный запах.
Жак вернулся в Париж, где у него были дела.
По просьбе Жанны Гонтар прислал своего конюшего, чтобы тот научил Жозефа и Франсуа ездить верхом. Она также наняла садовника в Ла-Шатре, чтобы тот разбил сад за розовыми кустами, высаженными перед входом.
Анжела помогала Жанне вести хозяйство, стирать белье, штопать одежду, убирать постели.
Однажды, когда они занимались починкой ковра, который хотели повесить на стену в одной из спальных комнат, Жанна спросила:
– Ты замуж не хочешь?
Анжела прервала работу, застыв с иглой в руке:
– Я сама думаю. Я знала только трех мужчин: моего отца, Жака и Жозефа. Отец был спокойным и властным, образцом справедливости. Жак и Жозеф были для меня образцами мужской красоты и достойного поведения. Жак воплощает для меня все добродетели. Он красив, образован, богат и владеет своими чувствами, сохраняя безупречную вежливость. Я никогда не слышала, чтобы он о ком-нибудь плохо отзывался. Если человек ему не нравится, он молчит, но все всё понимают. Жозеф другой: в нем живет бесенок. Он воспринимает все, что видит и слышит, как никому и в голову бы не пришло. Я не могу иметь мужа, который уступал бы им хоть в чем-нибудь.
– Одиночество тебя не тяготит? Быть может, мне стоит пригласить сюда людей, среди которых ты могла бы найти себе жениха?
– И что бы ты сделала? – с улыбкой возразила Анжела. – Стала бы задавать балы, чтобы привлечь молодых ухажеров? Думаешь, никто не догадался бы о твоих намерениях?
Она засмеялась.
Жанна внезапно представила себе, какую жизнь будут они обе вести, когда наступит осень и Франсуа с Жозефом отправятся в Орлеан в коллеж, а Жак в очередное путешествие: долгие вечера двух одиноких женщин, похожих на двух вдов, ибо у одной муж уехал, а вторая никогда такового не имела. Райский Ла-Дульсад внезапно обрел земные тона. Прелестное пустынное поместье. Она подумала о его названии: Doulce Sade – Сладкое Удовольствие. Многообещающее название, но сейчас она спрашивала себя, зачем так страстно желала восстановить этот замок.
Перед ней вновь предстал двуликий образ судьбы.
У них все-таки была необычная семья: пять человек – и всего одна семейная пара, тогда как в семьях, обитающих по соседству, женатых и замужних гораздо больше, она это знала. Возможно, если бы вокруг оказалось много народу, чувство одиночества не подкралось бы к ней столь коварно. И тут Анжела объявила, словно отвечая на вопрос, который Жанна не задала:
– Я не могу заставить себя полюбить.
И вновь взялась за иголку.
Жак вернулся в августе. Он записал Жозефа и Франсуа в коллеж францисканцев в Орлеане. Жанна, кормилица и Анжела поехали туда с обоими мальчиками, словно провожая их на войну. Жанна впервые ощутила, как бежит время. В двадцать два года она начинала третью жизнь. Она ясно увидела тот день, разумеется, еще очень далекий, когда Франсуа станет самостоятельным молодым человеком. Иными словами, чужаком.
Без Франсуа Ла-Дульсад казался по-настоящему пустынным. Темные долгие вечера с лаем собак и уханьем сов навевали тоску. Она решила вернуться в Париж и больше не подвергать себя тяготам путешествия. Ведь у нее начинался пятый месяц беременности, которую она считала самой драгоценной целью своей жизни: подарить ребенка себе и Жаку. Ведь она была уже не фермершей, а хозяйкой замка. Итак, она не увидит Ла-Дульсад, пока не разрешится от бремени.
В сентябре Жак отправился в Берри один, чтобы напомнить о своем существовании управляющему Итье и узнать результаты весеннего сева. Вернулся он через неделю и стал с улыбкой рассказывать.
– Волки чувствуют себя прекрасно, – сообщил он. – Они прибежали, едва увидев меня. Я думал, они хотят напасть, но они стали меня обнюхивать. Самец поднялся на задние лапы и положил передние мне на плечи, словно посвящая в волки! Они невероятно ласковые. У меня было такое чувство, будто я завел себе друзей из преисподней!
Он смеялся и покачивал головой, размышляя об этом.
Во время родовых схваток Жанна находила в себе силы улыбаться, когда боль немного отпускала.
Двадцать четвертое декабря, подумать только! Жак и Анжела были изумлены. Вернувшиеся на каникулы Жозеф и Франсуа прервали партию в шахматы.
– Господи, это невозможно! – вскричала повитуха, которую оторвали от праздничного ужина.
Тем не менее Жанна родила в десятом часу в рождественскую ночь.
– И к тому же мальчик! – объявила повитуха.
Измученная Жанна уснула, невзирая на крики ребенка, как только завершились все необходимые процедуры. Последним, что она увидела, погружаясь в сон, было лицо Жака, стоявшего у изножья кровати. Такого выражения она не видела у него никогда.
То же лицо она вновь увидела на следующий день, когда проснулась. При этом рука Жака лежала на ее щеке. Он ничего не говорил: у него не было слов. По крайней мере, таких, которыми был полон его взгляд. Он вытащил из кармана кольцо с алмазом и протянул ей.
– Какой громадный! – воскликнула она.
– Самый красивый из всех, что мог предложить Бларю.
Бларю, золотых дел мастер с моста Менял. Ювелир королевского двора. Жак надел ей кольцо на безымянный палец правой руки, что создавало симметрию с обручальным. Вошла кормилица, держа на руках младенца, которого вымыли и запеленали. Она протянула сына Жаку, а тот нежно вложил его в руки Жанны.
Она посмотрела на него и улыбнулась. Франсуа в свою очередь неуверенным шагом вошел в комнату.
– Мама…
Она подозвала его, свободной рукой притянула к себе и поцеловала.
– Мама, я так рад…
Он посмотрел на Жака. Они обнялись. Жанна в очередной раз поразилась, насколько они любят друг друга: один видел в другом плоть любимой женщины, второй – отца, которого никогда не имел.
Пришли Жозеф и Анжела, робкие и улыбающиеся. Потом сияющий Гийоме. Сидони, птичница, госпожа Контривель, Сибуле. Все явились с подарками.
– Настоящее Рождество, – сказал Жозеф.
Жанна уловила насмешку, а Сибуле фыркнул.
Пришел и отец Мартино.
– Надо будет окрестить малыша, – сказал он, когда кормилица поднесла ему новорожденного. – Вы уже подумали об имени?
– Деодат, – сказал Жак.
Отец Мартино улыбнулся.
– Дар Божий, – сказал он. – Прекрасное имя для младенца, родившегося в ночь Иисуса.
Он окрестил ребенка неделю спустя. Но, поскольку стоял лютый мороз, Жанна настояла, чтобы обряд совершился дома.
В январе госпожа Контривель потеряла мужа. Жанна, едва оправившись после родов, нашла в себе силы навестить ее.
– Милая моя, – сказала ей госпожа Контривель, – с вами я притворяться не стану. Я рада: смерть принесет ему покой после всего, что он вынес в последние годы. Это покой и для меня. Я превратилась в служанку. В конце концов я пришла к выводу, что умереть молодым – это милость Господня. Ты сорвал все цветы жизни и уходишь, пока они не потускнели, тебе еще некого оплакивать и не приходится ни за кем ухаживать.
Жанна была потрясена откровенностью вдовы. Она никогда не задумывалась о старости. Гнала от себя эти мысли. И все же однажды Жак станет похож на своего отца Исидора. А она превратится в старуху.
– Отец Мартино уверяет, что долгая жизнь – милость Господня. А я думаю, что Господь – старый человек, который ищет себе компанию.
Жанна невольно рассмеялась.
– Смейтесь, смейтесь, – сказала госпожа Контривель. – Смех – единственное настоящее вино.
Тут она вспомнила о правилах гостеприимства и протянула Жанне стакан ипокраса[16].
– Я часто спрашиваю себя, может, мне было бы сейчас не так тоскливо, если бы я в юности не избегала галантных похождений. Я получила бы удовольствие и сохранила бы приятные воспоминания. Я богата, но вспомнить могу только бесконечные обязанности, которые исполняла скрепя сердце. А деньги… Как вы думаете, что мне с ними делать, в моем-то возрасте?